Цикл Письма из прошлого - Красный вестовой

Хафиз гнал своего гнедого во весь опор. Он должен был успеть до темна. После февральской резни, устроенной пособниками «белых» на Арык-Балыкской станции, Ревком был начеку и регулярно сообщался с окрестными селами, к тому ж обязательно слал депеши с информацией о текущих делах в Кокчетав. Еще пару лет назад здесь проходили войска Колчака. Дел натворили, захватили было власть, а в итоге ведь все или в землю сгинули, или бежали без оглядки под пулеметной очередью «красных». Вот даже один из местных казаков бежал вслед за ними, но теперь одному Аллаху известно, что с ним.
Сам-то Хафиз не считал себя «красным», но он никогда не стал бы служить «белым» и уж тем более анархистам, не признающим ни Бога, ни власти, ни людских законов. Ревком пока не требовал от него ничего особенного, но коль уж у него был хороший ездовой конь, а сам он знал все дороги, именно ему было поручено доставить важное письмо в Арык-Балык, а получив ответ – будь то письмо или какое устное поручение – сразу же приехать назад в Имантау. «А куда ж я денусь! – ответил тогда Хафиз, выслушав строгий наказ. – Здесь и дом отца, и жена с детишками, хозяйство. Жизнь моя здесь. Ясное дело, вернусь сразу.» Собственно то, что зрелый и хозяйственный Хафиз верен слову и если уж берется за что, то выполняет работу основательно – в селе знали. К тому же, он был крестьянином средней руки, а значит, вроде как должен помочь Ревкому, да и его знание русского языка тоже были важными в этом деле.
Хафиз вглядывался вдаль, где местами еще белел снег. Луна светила тускло и как-то устало. Хафиз вдруг подумал, что возможно ее сильно утомила это земная возня человечества. Невольно где-то внутри кольнуло от воспоминаний, когда два соседа, товарищи его, а меж собой братья, схватились друг с другом и подрались до крови, споря, кто прав и чья власть народу благо принесет – это еще лет пять назад было. Тогда он и услышал про «красных», тогда он узнал, что до сих пор считавшиеся властью офицеры в начищенных сапогах да шинелях с блестящими пуговицами, оказывается, и есть беда всего народа. Именно тогда он впервые услышал о том, что даже царя можно лишить власти. Хотя, нет, слышал он про это конечно не первый раз... Эх, как тяжело пришлось тогда зажиточным владельцам земель и скота! «Красные» не церемонились – все отбирали. Кто противился, получал «по заслугам». Были и те, кого забрали в Кокчетав, а там неизвестно, что с ними стало. А потом пришли колчаковские черти. Лютовали и бились с красногвардейцами жестоко. Вспоминать тошно было. Ни дня покоя. Даже во время большого пожара летом 1904-го, когда две сотни дворов сгорели, так жарко и тяжело не было. И вот казалось, что снова установилась власть красногвардейцев, все наладилось вроде, но нет. Какие-то разбойники – поди пойми, за кого и ради кого бьются, но никак не хотели уняться. Хафиз получил письменный ответ на просьбу направить солдат для охраны порядка и отражения возможной провокации бунтарей. Он спрятал письмо, сначала надежно завернув его в небольшую кожаную сумку, под рубашку, поверх которой на все пуговицы был застегнут камзол.
В какой-то момент Хафизу показалось, что в перелеске скользят чьи-то тени, и он резко потянул вожжи. В это неспокойное время тревожил даже ветер. Его верный гнедой Юлдаш чутко понимал хозяина и перешел на тихий шаг. Всадник всматривался в синие тени берез и осин, и понял, что это всего  на всего беспокойные вороны. «Совсем пугливым стал! - отругал себя Хафиз. – Ну, Юлдашем, айда! Чу!» Он прибавил ходу. Впереди показались пусть и неясные очертания родного села, отчего внутри все потеплело и радость скорого возвращения домой придала сил. Надо было лишь перейти небольшой участок озера, чтобы не объезжать его далеко. Хафиз знал, что рискует, но морозы в начале марта  держали ледяной покров, да и вообще в последние годы ранняя весна не баловала теплом, тем более отправляясь в Арык-Балык, он уже переходил этот участок пути и не один раз за эту зиму. Юлдаш аккуратно пошел по поверхности замерзшего озера. Только что-то его беспокоило. Он напряженно фыркал и нервно подергивал ушами. Хафиз похлопал его по шее и приободрил тихим голосом, направляя по наиболее узкой части, чтобы быстрее перебраться на другую сторону. Темнело быстро. В небе также утомленно светила луна и как-то необычно блекло мерцали звезды. В воздухе ощущался вкус снега и печного дыма. Так они перешли больше половины пути. Хафиз ласково потрепал гриву гнедого, как вдруг его чуткий слух уловил глухой звук под копытами. Медленно и точно растягивая момент, лед под ним начал трескаться. Он не мог ничего разглядеть, но понял, что если медлить, то они с Юлдашем попадут в западню, и быстро спрыгнув с лошади и взяв под уздцы коня, сделал шаг вперед...еще один...третий. Гнедой тяжело дышал и стал дергать узду. «Пошли!» - скомандовал Хафиз и потянул его за собой. В этот самый момент он почувствовал, как из-под ног уходит земля, словно кто-то ловко выбил лестницу, по которой он вот-вот должен был взобраться на берег. Еще мгновение и его верный конь был под водой. Юлдаш испуганно заржал и в панике стал бить копытами, еще более обрушивая края образовавшегося пролома. Хафиз попытался взобраться на коня, но тот отпрянул и инстинктивно задвигал ногами, стремясь выбраться из воды. До берега было совсем немного, но сейчас под покровом ночного неба в холодной воде этот промежуток показался таким большим. Податься в сторону было нельзя – там глубина, назад – уже нет смысла. Хафиз собрал все силы и стал грести одной рукой, другой крепко удерживая повод. Через какое-то время он наконец выбрался на берег. Юлдаш отфыркивался и тряс головой. Хафиз едва различал силуэты домов и деревьев. Ледяная вода точно сотни острых гвоздей впивалась в тело. Он поднялся и ощупал, и понял, что цел, а главное письмо на месте, только тымак был потерян в предательских водах родного озера.
Дома он был уже к полуночи. Старший сын Гизат завел коня во двор и занялся им. Как всегда немногословная Софья захлопотала возле печи. Старшая дочь развешивала одежду отца сушиться. Самая младшая дочь проснулась от шума и, увидев отца, потянула к нему свои ручки. Хафиз, несмотря на усталость и боль во всем теле, поднял ее на руки и усадил к себе на колени: «Й;р;к маем*!» - прошептал он. «;тк;й! Ту;ган сакал*!» - маленькая Нагима звонко засмеялась и принялась осторожно отдирать замерзшие капли с его бороды и усов. Она так уже делала, когда отец возвращался откуда-то, отсутствуя целый день, который тянулся вечность. Тогда за окном завывала вьюга, а когда старшие брат и сестра заносили в дом дрова, то они походили на каких-то лесных жителей из снега и клубов пара.
Секретарь Ревкома пришел за письмом, осведомился о дороге и том, кого Хафиз встретил в соседнем селе. Он может и смущал своим суровым видом и ухающим, как у филина, голосом, однако все знали, что человек он был спокойный и надежный. «Ну, товарищ Гафиз, вы это, отдыхайте. Вы сделали очень важное дело! Спасибо вам!» - он вышел из дома. И в этот самый момент Хафиз провалился в болезненный сон.
Пять дней Хафиз боролся с последствием провала под лед. Сквозь тягучий и странный сон он слышал, что сельский фельдшер что-то бессвязно бормотал Софье, разводя руками. Старшие дети осторожно подходили к нему и обеспокоенно вглядывались в его осунувшееся лицо. Малышка Нагима один раз плаксиво прижалась к его бороде и, захлопав голубыми глазками, прошептала ему что-то на ухо. Софья поила его отварами и тихо вздыхала. «Кадерлем*! Не бойся, не сдамся,» - пытался успокоить ее Хафиз.
Однажды утром Хафизу показалось, что болезнь отступила Он четко видел свод потолка невысокой избы, различал звуки во дворе и слабое жалобное «мяу» милостиво впущенной кошки, почувствовал теплый запах пшённой каши и различил яркие узоры на циновке. Хафиз не без грусти оглядел небольшую комнату, печь, большой деревянный стол посредине и нехитрую утварь на нем. Он следил за проворными бесшумными движениями своей Софьи, которая слегка переваливаясь бегала то к печке и столу, то к небольшому резному шкафу, где бережно хранили чай и прочую небогатую провизию, а то заглядывала за занавеску в другую комнатку, где спал самый младший сын. Что-то кольнуло в груди и стало как-то тоскливо на душе. Хафиз подумал, что хотел бы другой доли своим детям, да и для Софьи желал лучшей жизни. Отчего люди не дают друг другу жить спокойно, трудясь на благо себя и других? Почему нельзя честно делать свое дело, не мешая другим? Неужели нельзя было договориться, решить проблемы без стрельбы и грабежей? Сколько он себя помнил, столько ждал чего-то особенного. Еще отец, рассказав ему историю его деда, переехавшего не по своей воле в эти степи с берегов Волги, говорил о каком-то светлом времени, для которого нужно было потрудиться и потерпеть. Об этом говорил и глава Ревкома. Трудиться нужно и важно, а вот терпеть и ждать – неужто это то, что он оставит своим детям? А может, его работа и выполнение поручений Ревкома приблизят их к тому самому светлому?..
Красный вестовой Хафиз скончался от пневмонии в первые дни апреля. Софья осталась с семью детьми. Каждого из них ожидал долгий путь, полный испытаний, радостей и печалей, расставаний и встреч. А в памяти Софьи остались последние слова Хафиза: «Нет такого завтра, что не было бы озарено светом надежды и веры. Наши дети достигнут того, чего мы не смогли. Не зря же мы с Юлдашем так старались, пусть и не присягал я красному стягу.»

*Й;р;к маем! – ласковое обращение на татарском к близким, идентичное «душа моя», «милая».
*;тк;й! Ту;ган сакал! – Папочка! Замерзшая борода!
*Кадерлем! – Дорогая!