Глава первая. Тайны престолонаследия. II

                НА СТРАЖЕ САМОДЕРЖАВИЯ
                Начало правления Николая I

                Глава первая

                ТАЙНЫ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ

                II

     Желание Александра Павловича отречься от престола еще тогда, когда российский трон не принадлежал ему и даже тогда, когда он уже правил Россией, как самодержец, было известно в империи и за границей.
    «В России и в остальной Европе  давно утвердилась мысль, что Император Александр, до последних дней своих, имел тайное намерение отречься от престола и перейти к жизни частной. Обыкновенно думали, что это намерение родилось в нем после низложения Наполеона, когда восстановитель законных царств и умиритель Европы, утомленный славою величия, разочарованный в мечтах о благодарности и привязанности человеческой, сосредоточился более в самом себе и от помыслов земных воспарил к небесным. «Пожар Москвы, — говорил он в 1818-м году прусскому епископу Эйлерту, — просветил мою душу, а суд Божий на обледенелых полях битв наполнял мое сердце такою теплотою веры, какой я до тех пор не ощущал. Тогда я познал Бога, как открывает Его Св. Писание; с тех пор только я понял и понимаю волю и закон Его, и во мне созрела твердая решимость посвятить себя и свое царствование Его имени и славе». Но желание оставить престол жило в нем, даже поверялось от него лицам близким, еще гораздо ранее этого апогея его величия» ( Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
    В юные годы он желал, чтобы в стране была провозглашена республика. В конце царствования, устав от власти, хотел сбросить с себя ненавистную корону, чтобы полностью посвятить себя служению Богу.
    «В дни юности, — замечает историк и военный деятель Н.К. Шильдер, — император Александр, как известно, мечтал не раз о том, чтобы удалиться в частную жизнь; он, подобно цесаревичу Константину Павловичу, имел природное отвращение к тому месту, которое ожидало его в будущем по праву рождения. Стоит припомнить, какие мысли высказывал великий князь Александр Павлович в царствование императрицы Екатерины в переписке с Лагарпом, а затем с Виктором Павловичем Кочубеем, чтобы уяснить себе душевное настроение внука Екатерины. Всемирная история не представляет другого подобного примера полного отсутствия в юноше, родившемся на подножии престола, всяких честолюбивых стремлений и решительного отвращения к неограниченной» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
   У Лагарпа видели письма, относящиеся к самым первым годам царственного пути бывшего его питомца. 21 февраля 1796 года он пишет своему воспитателю Лагарпу первое письмо. Вот выдержка из этого письма:
   « ... Дорогой друг! Как часто я вспоминаю о вас и обо всем, что вы мне говорили, когда мы были вместе! Но это не могло изменить принятого мною намерения отказаться впоследствии от носимого мною звания...Оно с каждым днем становится для меня все более невыносимым по всему, что делается вокруг меня... Я же хотя и военный, жажду лишь мира и спокойствия и охотно уступаю свое звание за ферму подле вашей, или по крайней мере, в окрестностях. Жена разделяет мои чувства, и я в восхищении, что держится моих правил»  (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
   «Когда Провидение, — писал Он своему воспитателю, — благословит Меня возвести Россию на степень желаемого Мною благоденствия, первым Моим делом будет сложить с Себя бремя правления и удалиться в какой-нибудь уголок Европы, где Я стану безмятежно наслаждаться добром, утвержденным в отечестве». Мысль об отречении проявлялась даже у юноши, почти у ребенка, при жизни Императрицы Екатерины; когда между Ним и престолом стоял еще Его родитель. У нас в руках документ, которого содержание в высшей степени любопытно, как первый, по всей вероятности, гласный проблеск этого намерения, было ли оно тогда следствием минутного раздражения или плодом романической настроенности, свойственной иногда молодым летам. Документ этот не менее любопытен и как свидетельство того возвышенного образа мыслей, той нежности чувств, которые представляют Александра явлением таким поэтическим в нашей истории. Это — письмо 18-летнего Великого Князя от 10-го мая 1796-го года к Виктору Павловичу Кочубею, тогдашнему посланнику нашему в Константинополе и одному из любимейших друзей его. Вот оно, от слова до слова:
    «Настоящее письмо, мой любезный друг, вручит вам г. Гаррик, о котором я уже писал вам прежде. Это дает мне случай поговорить с вами откровенно о многом.
Сознайтесь, дорогой друг, что вы действительно дурно поступаете, не извещая меня ни о чем лично вас касающемся; только теперь я узнал, что вы взяли отпуск и едете лечиться в Италию, а оттуда на некоторое время в Англию. Отчего вы мне об этом не написали ни слова? Я начинаю думать, что вы или сомневаетесь в моей дружбе к вам, или не имеете достаточного ко мне доверия, которое, смело могу сказать, вполне заслуживаю моею беспредельною к вам дружбою. Во имя ее умоляю вас, передавайте мне все, что до вас относится, чем, верьте, доставите мне самое большое удовольствие. Впрочем, признаюсь, я восхищен, что вы расстались с местом, которое приносило вам только одни неприятности, не вознаграждая за них никакими наслаждениями.
Г. Гаррик очень милый малый. Он провел здесь несколько времени и едет теперь в Крым, откуда отправится в Константинополь. Считаю его очень счастливым, потому что он будет иметь случай видеть вас, и даже в некотором отношении завидую его положению, тем более, что отнюдь не доволен своим. Я чрезвычайно рад, что речь об этом зашла сама собою, без чего очень затруднился бы завести ее. Да, милый друг, повторю снова: мое положение меня вовсе не удовлетворяет. Оно слишком блистательно для моего характера, которому нравятся исключительно тишина и спокойствие. Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен являться на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоющих, в моих глазах, медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями; а, между тем, они занимают здесь высшие места, как напр., З., П., Б., оба С., М. и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низшими, пресмыкаются перед тем, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще менее для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом.
Вот, любезный друг, важная тайна, которую я уже давно хотел передать вам; считаю излишним просить вас не сообщать о ней никому, потому что вы сами поймете, как дорого я мог бы за нее поплатиться. Я просил г. Гаррика сжечь это письмо, если бы ему не удалось лично вам его вручить, и никому не передавать для доставления его к вам.
Я обсудил этот предмет со всех сторон. Надобно вам сказать, что первая мысль о нем родилась у меня еще прежде, чем я с вами познакомился, и что я не замедлил придти к настоящему моему решению.
В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а Империя, несмотря на то, стремится лишь к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять Государством, а тем более исправить укоренившиеся в нем злоупотребления; это выше сил не только человека, одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно. Следуя этому правилу, я и принял то решение, о котором сказал вам выше. Мой план состоит в том, чтобы, по отречении от этого трудного поприща (я не могу еще положительно назначить срок сего отречения), поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая мое счастие в обществе друзей и в изучении природы.
Вы вольны смеяться надо мною и говорить, что это намерение несбыточное; но подождите исполнения и уже тогда произнесите приговор. Знаю, что вы осудите меня, но не могу поступить иначе, потому что покой совести ставлю первым для себя законом, а могла ли бы она оставаться спокойною, если бы я взялся за дело не по моим силам? Вот, мой милый друг, что я так давно желал сообщить вам. Теперь, когда все высказано, мне только остается уверить вас, что где бы я ни был, счастливым или несчастным, богатым или бедным, ваша дружба ко мне будет всегда одним из величайших для меня утешений; моя же к вам, верьте, кончится только с жизнию.
Прощайте, мой дорогой и истинный друг; увидеть вас было бы для меня, пока, самым счастливым событием.
Жена моя вам кланяется; ее мысли совершенно согласны с моими» ( Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
     Через некоторое время, весной 1796 года, в разговоре со своим другом юности Адамом Чарторыйским (Чарторижским), он опять высказал мысль об отречении от престола: «Весной 1796 года Александр Павлович пригласил князя Адама Чарторижского посетить его в Таврическом дворце, и здесь произошла достопамятная их беседа, продолжавшаяся без перерыва в продолжение трех часов. «Он сознался мне, что ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют право все люди; что он с живым участием следил за французской революцией, что, осуждая ее ужасные крайности, он желает республике успехов и радуется им... Этот великий князь ненавидит основные начала своей бабки и отрекается от них и от ненавистной политики России!..»  (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
     27 сентября 1796 года, Александр Павлович пишет другое письмо своему воспитателю Лагарпу, которое должен был вручить  ему один из его друзей, Николай Николаевич Новосильцов. Цесаревич решил не просто отказаться от престола, а принять активное участие в разработке конституции и провозглашении республики. В этом письме, написанном в Гатчине, Александр выражает надежду устроить судьбу России на новых основаниях, или, как выражались тогда, даровать ей политическое бытие, и затем, по достижении уже иной великой цели, кончить жизнь частным человеком, наслаждаясь процветанием своей родины: «...Письмо это вам передаст Новосильцов; он едет с исключительною целью повидать вас и спросить ваших советов и указаний в деле чрезвычайной важности — об обеспечении блага России при условии введения в ней свободной конституции (constitution libre)... Мне думалось, что если когда либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль» (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.1).
    Миновали годы. Тот, кто в первой юности мечтал о частной жизни на берегах Рейна, перешагнул его дважды с лаврами победы и с ветвью мира, отомстив за истребление Москвы сохранением Парижа. Россия сияла славой своего Монарха; коленопреклоненная Европа звала его своим избавителем, своим земным провидением.
    После заграничного похода он уже не столь восторженно мечтает о республике. Более того, он теперь убежден, что в России еще не созрели для нее условия. Его также пугает пагубный пример французской революции.
    Первая мысль об отречении после заграничного похода была высказана им еще в сентябре 1816 года и записана его адъютантом Данилевским: «В день отъезда государя в Белую Церковь, 8 сентября 1816 года, за обедом, когда разговор коснулся обязанностей людей различных сословий, равно и монархов, Александр неожиданно произнес твердым голосом следующие слова, за точность которых, пишет Данилевский, он ручается, потому что записал их тотчас после обеда: «Когда кто-нибудь имеет честь находиться во главе такого государства, как наше, он должен в момент опасности первым становиться лицом к лицу с нею. Он должен оставаться на своем месте лишь до тех пор, пока его физические силы будут позволять это или, чтобы сказать одним словом, до тех пор, пока он в состоянии садиться на лошадь. После этого он должен удалиться».
При этих словах на устах государя явилась выразительная улыбка, пишет Данилевский. И он продолжал: «Что касается меня, то в настоящее время я прекрасно себя чувствую, но через десять или пятнадцать лет, когда мне будет пятьдесят, тогда...»
Тут несколько присутствующих прервали императора и, как не трудно догадаться, уверяли, что и в шестьдесят лет он будет здоров и свеж. Данилевский в то время, конечно, ничего не знал о юношеских мечтах императора Александра...»  (Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т.1-4. - С.-Пб.,1904-1905. Т.4).
    Но среди блеска всего величия, какое только доступно человеку, Александр — как бы исполнилось уже Его призвание — не чувствовал себя счастливым на престоле... В Нем таилась прежняя мысль и — вскоре она выразилась еще положительнее.
    Император Александр  решил ознакомить Николая Павловича со своими тайными намерениями и открыть брату ту будущность, которую он ему готовил. 13 июля 1819 года император  Александр присутствовал в Красном Селе на линейном учении 2-й бригады 1-й гвардейской дивизии, которой командовал великий князь  Николай Павлович.  Государь лично присутствовал при сделанном ей перед выступлением из лагеря линейном учении, остался доволен и был чрезвычайно милостив к своему брату. После учения император с братом и великой княгиней Александрой Феодоровной обедали втроем.  Это свидание ознаменовалось разговором, получившим историческое значение. Между императором Александром и и его братом, Николаем, происходил чрезвычайно важный и интересный разговор по вопросу престолонаследия. Вот как его передает присутствовавшая при разговоре великая княгиня Александра Федоровна,
    По рассказу Александры Федоровны, император Александр, сидя после обеда между ними и дружески беседуя, вдруг переменил тон, и сделавшись серьезным, начал в следующих приблизительно выражениях говорить своим слушателям, что он остался доволен утром тем, как брат исполняет свои обязанности, как начальник бригады, что он вдвойне обрадован таким отношением в службе со стороны Николая, так как на нем будет лежать со временем большое бремя, что он смотрит на него, как на своего заместителя, и что это должно совершиться ранее, чем предполагают, а именно при жизни его, императора. «Мы сидели как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова». Государь продолжал: «Кажется, вы удивлены; так знайте же, что мой брат Константин , который никогда не заботился о престоле, решил ныне более, чем когда либо, формально отказаться от него, передав свои права брату своему и его потомству. Что же касается меня, то я решил отказаться от лежащих на мне обязанностей и удалиться от мира. Европа теперь более, чем когда-либо, нуждается в монархах молодых и обладающих энергией и силой, а я уже не тот, каким был прежде, и считаю долгом удалиться вовремя. Я полагаю, что-то же самое сделает король Пруссии, назначив на свое место Фрица».
«Видя, что мы были готовы разрыдаться, он постарался утешить нас, успокоить, сказав, что все это случится не тотчас, что, может быть, пройдет еще несколько лет прежде, нежели он приведет в исполнение свой план. Затем он оставил нас одних. Можно себе представить, в каком мы были состоянии. Никогда ничего подобного не приходило мне в голову даже во сне. Нас точно громом поразило; будущее казалось мне мрачным и недоступным для счастья. Это был достопамятный момент в нашей жизни» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
    «Разговор кончился. Государь уехал. Но молодая чета чувствовала то же самое, что мог бы ощущать человек, который идет спокойно по ровной дороге, в прекрасной местности, между цветов, если бы вдруг у него под ногами открылась страшная пропасть и его увлекало бы туда неодолимою силою, так что он не мог бы ни отступить, ни воротиться. Никогда до тех пор Великий Князь не был ни приобщаем к участию в государственных соображениях, ни вводим в дела высшего управления. До 1818-го года Он не имел даже никаких служебных занятий, и все Его знакомство со светом ограничивалось впечатлениями, которые уносил Он в душе, проводя каждое утро, по часу и более, в дворцовых передних или в секретарской комнате, посреди шумного собрания военных и других лиц, которые имели доступ к Государю и до приема развлекали себя большею частию шутками и насмешками, иногда и интригами. Часы эти, конечно, не были для молодого человека совершенно потеряны, представляя ему случай к изучению людей: Он постоянно наблюдал, многое видел, многое понял, многих узнал и — в редком обманулся. Но все это служило более уроком для частной жизни, нежели приготовлением к престолу. Только осенью 1818-го года Великий Князь был назначен командиром Гвардейской бригады, а за несколько времени перед тем вступил в управление Инженерным корпусом, по возложенному на Него в июле 1817-го года, в один день с назначением шефом лейб-гвардии Саперного баталиона, званию генерал-инспектора. На сан Императорский Он смотрел не иначе, как с благоговейным страхом, особенно при живом примере брата, который отдавал всего себя в жертву своему долгу и, между тем, так мало успел стяжать благодарности — по крайней мере, от современников. И вдруг, вместо призвания, предопределенного Великому Князю порядком рождения, исполнять ревностно одни скромные обязанности подданного, вместо тихих радостей едва начавшегося семейного счастия, перед Ним открывалась столь неожиданная будущность — нести тяжкое, грозно-ответственное перед совестью и Богом бремя владычества над огромнейшею державою в мире!..» ( Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
   Результатом разговора с Александром, однако, оказались одни намеки, которые делал государь. Это тем более странно, что разговор происходил после целого ряда обсуждений и решений, как со стороны императора, так и со стороны его наследника, Константина.
   В 1821 году Константин Павлович высказал свои мысли по вопросу престолонаследия своему брату Михаилу Павловичу. Это случилось в Варшаве, когда последний гостил у наследника. Во время прогулки, Константин вдруг обращается и говорит: «Ты знаешь мою доверенность к тебе, — сказал вдруг Цесаревич, — теперь хочу еще более доказать ее, вверив тебе великую тайну, которая лежит у меня на душе. Не дай Бог нам дожить до величайшего несчастия, какое только может постичь Россию, потери Государя; но знай, что если этому удару суждено совершиться еще при моей жизни, то я дал себе святое обещание отказаться, навсегда и невозвратно, от престола. У меня два главные к тому побуждения. Я, во-первых, так люблю, уважаю и чту брата Александра, что не могу без горести, даже без ужаса, вообразить себе возможность занять Его место; во-вторых, жена моя не принадлежит ни к какому владетельному дому и, что еще более, она — полька; следственно, нация не может иметь ко мне нужной доверенности и отношения наши будут всегда двусмысленны. Итак, я твердо решился уступить мое право брату Николаю, и ничто, никогда не поколеблет этой здраво обдуманной решимости. Покамест она должна оставаться между нами; но если бы когда-нибудь брат Николай Сам заговорил с тобою об этом, заверь Его моим словом, что я буду Ему верный и ревностный слуга до гроба везде, где Он захочет меня употребить, а когда б и Его при мне не стало, то с таким же усердием буду служить Его сыну, может быть, еще и с большим, потому что Он носит имя моего благодетеля» (Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).