Купание Антоши Чехонте

"Тогда он вдруг обнял ее, поцеловал в губы и сказал.
— Пойдемте к вам..."
(А.ЧЕХОВ. “Дама с собачкой")
Донный песок в прибое наждаком обдирал его кожу. Волны обрушивались коварно. Успокоив вялыми набегами,- пытались сшибить с ног, закатать в прибой, уволочь и вскипятить в гребне девятого вала.
Сначала он кулаком проломил нарастающую бурую гору, ударил ей в морду, и затем, помня еще мальчишеские таганрогские купанья, в прыжке насквозь пронзил ее собственным телом, убил, после чего из волны будто дух вышел. Шипя, порожней оболочкой волна раскинулась по берегу.
А голова его уже скакала далеко в клокочущем море. Из низин, из провалов вовсе не видно было набережной Одессы. Зато на подлете открывался узорчатый парапет и машущая платком актриса Клавдия Андреевна Великанова, обронившая в то лето в письме к подруге такие загадочные слова о некоем господине N:
"Как любовник — он полная противоположность..."
Противоположность чему? Непонятно. Женские недомолвки.
Тем же днём брату Ивану тоже из Одессы ушло письмо от Антона со словами об "угаре египетской ночи".
(Июльский шторм по записи в здешней "Климатической книге" закончился именно 15 числа).
Значит, когда Антон вырывался из волн прибоя, бежал на берег‚ та ночь была ещё впереди. Она ещё только слегка обозначилась солнечным пеклом - только набирала ещё эта ночь свой накал, жарила под зонтиком актрису Великанову и подсушивала мокрый купальный костюм Антона на его пути к дощатой раздевалке.
Его запомнили в Одессе той поры необычайно взвинченным. Все знали, что он был потрясен смертью брата Николая, случившейся на днях. О страдании семьи на даче Линтварёвых писал старший брат Александр младшему Михаилу:
«На душе скверно. И слезы душат. Ревут все. Не плачет только один Антон. И это — ужасно".
Он вообще никогда не плакал. В себе пережигал всякие несчастья, улыбкой обращал их в пепел. Топка была раскалена до предела всю жизнь, и к сорока годам пришла в негодность.
Но пока что ему было двадцать девять! Схоронив Николая, он не мог места себе найти. Метался по югам.
И обратно пропорционально горю влюбился в Одессе в актрису.
По каменным ступеням набережной поднялся он к ней - высокий, с сильными, широко разнесенными плечами под чесучевым пиджаком.
Опёрся на парапет локтями, перекрестил ноги и стал с наслаждением куривать папиросу, глядя туда, где только что плавал.
- Ты такой отважный, - приглушенно произнесла женщина, прикасаясь к его длинным мокрым кудрям. - Вот написал бы ты об этом что-нибудь романтическое.
Его ознобило: «Бр—р-романтика!»
Он выпрямился, подставил ей согнутый локоть и сказал:
— Пойдёмте к вам.
По тенистой стороне Дерибасовской они быстро, почти торопливо дошагали до «Северной гостиницы», поднялись на четвертый этаж и вошли в «нумер 48».
Бросив саквояж под треногу вешалки, он длинным тяжёлым ключом провернул в замке два раза, словно взвёл оружейный затвор.
...Ночью пошёл дождь и жара спала.
Он опять закурил.
-Я предполагала! Я предчувствовала! - шептала она, натянув простыню до подбородка, с восторгом изумления глядя впереди себя в нечто, открывшееся ей только что.
-Интересно, что за предположения могут быть у молоденьких актрисуль на греховном ложе?
- Всё это есть в твоей пьесе, в твоем «Лешем»! Кроме меня никто не увидит, не узнает!
Он снисходительно улыбнулся.
-Может быть всё-таки в «Тине»? Списано с живой.
-Ты и обо мне такого же мнения? Потом тоже напишешь какую-нибудь «Паутину?»...
Ветер с дождем хлопал распахнутой рамой.
Он докурил папиросу, оделся, поцеловал её на прощанье и спустился этажом ниже.
В его «нумере 32» дерево мебели было цвета моренго, а сукно
на письменном столе, конечно же, зелёное.
Уже сидя перед исписанными листками, он метнул шляпу на кровать, погрузил перо в чернильницу и сразу постарел: тёмная тень накрыла лицо, бородка сделалась монашеской.
Он писал:
«Я просыпаюсь после полуночи и вдруг вскакиваю с постели. Мне кажется, что я сейчас внезапно умру. Душу  жжет ужас, будто я увидел громадное зловещее зарево.
Я пью воду из графина, спешу к открытому окну. Утро великолепное! Пахнет морем. Тишина. Не шевельнётся ни один лист. Мне кажется, что всё смотрит на меня и прислушивается, как я буду умирать. Жутко. Щупаю у себя пульс, и не найдя на руке, ищу у виска, потом у подбородка и опять на руке, и всё это у меня холодно, слизко от пота. На лицо как будто садится паутина. Такое ощущение, что смерть подходит ко мне сзади, потихоньку…»
Утром, подняв воротник лёгкого пальто с саквояжем в руке он ушёл на пристань, чтобы ехать дальше.
У портье для «госпожи Великановой»  осталась его книга с дарственной надписью.
В оглавлении у слова «Тина» была поставлена еле заметная точка.