Садовое кольцо. Эскизы

Прожив полжизни на Садовом кольце, полюбила его, как любят шумного непоседливого и неуёмного ребёнка. Магистраль не утихает ни на минуту, круглосуточное движение лишь изредка прерывается на несколько часов. Такие случаи легко перечислить: велопробег, марафон, репетиция парада. Когда накануне этих событий движение перекрывали, наступала пугающая тишина, казалось, что жизнь остановилась. И очень хотелось, чтобы снова всё стало как всегда: шумело, гудело, шуршало, а в темноте еще и сверкало разноцветными огнями.

Для нездешних симпатии к Садовому кольцу могут показаться неправдоподобными. Но вспомним, кто жил по своей воле в этом отнюдь не тихом месте. Конечно, нельзя сравнивать позапрошлый, прошлый век и нынешний, но факт: здесь жили юный Грибоедов, Чехов и Булгаков, Чайковский, Алябьев, художник Кончаловский, имел усадьбу Шаляпин (прошу прощенья у неупомянутых и достойных внимания лиц - назвала только ближайших соседей).

Свойство всякого кольца - объединять - у Садового выражено со всей очевидностью. И не последняя роль в связующем  процессе принадлежит автобусам. Тот, кто не пользуется этим замечательным средством передвижения, кто не стоит под козырьками остановок, очень многого не увидит и не поймет в этой жизни.

Два эскиза

+++
Хоть и перестраивали за триста лет много раз, и купола снимали, но стоит до сих пор храм Святителя Николая на Щепах, и звонит в надлежащий час колоколенка. К звону здешние привыкли, как и к дому с башенкой, где входят в подземку, как и к вечному транспортному «причалу» у метро «Смоленская».

… Он стоял на автобусной остановке, на холодном ветру - невысокий стройный голубоглазый старик. На голове черная шапка с опущенными «ушами», на концах которых мотались завязки. На нём были: светлый тулуп из овчины, явно не с чужого плеча, чистый, перетянутый хорошим кожаным поясом, нисколько не помятые брюки какого-то удивительного малахитового цвета и почти неношеные черные кожаные ботинки. Своим видом он заметно отличался от стоявших вокруг людей, плотно запакованных в стеганные пуховики с капюшонами. Он не отворачивался от ветра, как это делали многие, а всматривался в номера подходивших автобусов.
 
- Чужой город, совсем чужой… - произнес он с какой-то усталой горечью. - Это что за номер такой - «Бк»? Раньше такого не было. Куда идет? Непонятно.
- Он идет в Лужники, - подсказал кто-то. 
- Ну вот, я и говорю, - проговорил старик, - в Лужники-то зачем…
Подходили другие автобусы. И все были не те. Старик вздыхал, провожая их глазами.
- А вон там раньше была пекарня… - сказал он, ни к кому не обращаясь.

 Мне показалось, что я была единственным человеком среди стоявших здесь, кто понял, о чём идет речь. Старик обвел глазами людей, будто хотел понять, знал ли кто-нибудь про пекарню. В глазах его, ясно-голубых, с покрасневшими веками, мелькнула надежда. Я почувствовала себя обязанной проявить участие.
 
- Да, была пекарня, на той стороне, на углу. Редко кто мимо проходил, такой стоял аромат, свежими булками пахло за версту.
- Вы помните? - встрепенулся старик.
- Конечно, помню. Как можно забыть! Мы постоянно туда бегали.
Мне показалось, что после этого мой собеседник повеселеет, но нет, напротив, как-то совсем сник.
- Чужой город, - произнес он сокрушенно.

Мне хотелось возразить, сказать что-то жизнеутверждающее и бодрое, но я осеклась - это прозвучало бы фальшиво. Город и вправду изменился безвозвратно. И людей, которые помнят, каким он был лет двадцать назад, становится все меньше.
А старик уже стоял на краешке тротуара, нетерпеливо переступая с ноги на ногу и вглядываясь в номера приближающегося транспорта. Подошел автобус - правильный, которого он дожидался, тот, который всегда ходил по Садовому кольцу и являл собой пример стабильности и порядка. Он был свой, с предсказуемым маршрутом, выученными наизусть остановками - может быть, единственное утешение для этого пассажира, потерявшегося в городе, который стал для него чужим.

Я даже успела порадоваться за него. Но радость моя была недолгой: вспомнила, что маршрут автобуса «Б», того самого, вечного кольцевого, тоже поменялся. Что будет с бедным стариком, когда он услышит: «Следующая остановка «Коровий вал»? Хотя, возможно, он уже пережил нововведение и смирился; и название это звучит тепло, почти по-домашнему, напоминая о том, что когда-то тут паслась упитанная добродушная скотинка, а на рынке напротив Павелецкого вокзала - давно уже снесенном - над крайними рядами пахло парным молоком и свежим самодельным творогом.

+++
Смоленская-Сенная площадь - место известное, можно сказать, парадное. Министерство, банки, отели, рестораны, магазины, сквер с монументом, транспортные развязки с вечными пробками. И остановка наземного транспорта на Садовом кольце.

… Он был похож на медведя - но не дикого лесного зверя, а святочного ряженого.  Сидел один на лавке и то ли дремал, то ли исподтишка наблюдал из-под прикрытых век за происходящим. Народ, сбившийся в небольшую группу, стоял в ожидании автобуса, а если кто и начинал прохаживаться, то не переступал невидимую границу между этим человеком и остальными. И дело не в том, что он был пьяным или отвратительно грязным, а в какой-то опасливой осторожности: мало ли что у него на уме. А бездомный существовал в выделенном ему пространстве совершенно обособленно, никак не соотносясь с окружающими. В своих разносортных одёжках он выглядел почти прилично: кожаные  ботинки, синие непромокаемые брюки от спортивного или рыбацкого костюма, шапка с козырьком и мехом внутри. И только куртка, местами то ли прожженная, то ли порванная, и надетая поверх неё жилетка были порядком измятыми и запачканными.

В некотором отдалении от сидящего мужика стояла тележка на колёсиках, позаимствованная из супермаркета, нагруженная разнообразными вещами. Большинство из них были расфасованы в пластиковые пакеты и завязаны веревочками, крупные вещи лежали поверху; кучу венчало старое ватное одеяло. В отличие от других, толпящихся на остановке людей, он никуда не собирался ехать. Мужик грелся на солнышке в чистом и защищенном от ветра месте, отдыхал, набирался сил перед холодной ночёвкой в каком-нибудь арбатском подъезде. И вид у него был скорее независимый, чем жалкий, в нём чувствовалась какая-то неуязвимая,  равнодушная к лишениям и ко всему прочему сила. Отнять у него было нечего, стало быть, это и была та самая свобода, о которой столько говорят материально обремененные граждане.

Садовое кольцо привычно шумело, гудело, визжали тормоза, вертелись колеса, обдавая прохожих брызгами. В высотном министерском замке на противоположной стороне, возможно, именно в этот час вразумляли французского посла и решали другие важные вопросы. А практически под окнами высотки сидел свободный и независимый горожанин, которому предстояло решить только одну проблему: как не замерзнуть.