de omnibus dubitandum 33. 333

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ (1668-1670)

    Глава 33.333. ЧЕСТЬ-ТО ЧЕСТЬ, КОЛИ НЕЧЕГО ЕСТЬ…

    16-летняя Софья и 18-летний князь Борис Алексеевич Голицын* откланялись и пошли проведывать Спафария.

*) Князь Борис Алексеевич Голицын (20 [30] июля 1654 (по другим данным — 1651) — 18 [29] октября 1714, монастырь Флорищева пустынь) — боярин, государственный деятель времён царевны Софьи и лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)], руководитель приказа Казанского дворца, воспитатель юного лжеПетра («дядька царя»).
Б.А. Голицын был крупным землевладельцем. Известны, по крайней мере, 20 принадлежавших ему вотчин, в том числе в Московской губернии 10 вотчин: Богородицкое (Марфино), Большие Вязёмы, Дубровицы, Ерденево, Лайково, Мелтехино, Никитское, Павликино, Поздняково, Хатмынки; в Калужской губернии 6 вотчин: Месничи, Гавриково, Медведки, Петрушинское, Покровское, Силковичи; во Владимирской губернии — села Турабьево, Парское, присёлки Боланцын, Владыкин, Пиногры, Юриков и землевладение в Ярославском уезде [Князья Голицыны, 2010, с. 33-35].
Сын князя Алексея Андреевича Голицына (1632-1694) и Ирины Фёдоровны (умерла 1698), урождённой княжны Хилковой. Принадлежал к третьей ветви рода князей Голицыных, основателем которой был его отец.
Б.А. Голицын происходил из весьма древнего княжеского рода, ведущего свою родословную от литовского князя Гедемина. Князья Голицыны принадлежали к высшей российской знати, и с XVII века до начала XX века занимали первенствующее положение при императорском дворе.
Стольник (15 мая 1670), комнатный стольник (1676), кравчий (23 февраля 1682), в приказе Казанского дворца (30 ноября 1683), боярин (28 февраля 1690, последний из князей Голицыных, получивших это звание), судья Астраханского и Казанского приказов (16 ноября 1691) [Вивлиофика Новикова, 1791, с. 219].
Один из главнейших инициаторов провозглашения царём Петра Алексеевича, после смерти Фёдора Алексеевича (1682). Когда лжеПётр [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] I, фактически не допущенный до реальной власти, жил в Преображенском (1682—1689), Борис Алексеевич поддерживал связи со своим воспитанником, поощрял его увлечения военным делом и науками. Во время конфликта Петра и Ивана Алексеевичей с правительницей Софьей Алексеевной (1689) активно поддержал 17-летнего лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)], последовав за ним в Троице-Сергиев монастырь и став его главным советником и распорядителем в его ставке. Активно способствовал победе партии Нарышкиных над царевной (герцогиней Бранденбургской - Л.С.) Софьей Алексеевной. После разрешения конфликта в пользу царей Петра и Ивана Алексеевичей и отстранения от власти Софьи Б.А. Голицын получил боярский чин и пост судьи (начальника) приказа Казанского дворца. Вместе с Львом Кирилловичем Нарышкиным, дядей молодого царя Петра Алексеевича, управлял делами государства. После смерти царицы Натальи, матери (неродной бабки – Л.С.) лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)], в 1694 году его влияние еще более возросло. Он сопровождал лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)] в обеих поездках на Белое море (1694-1695); принимал участие в Азовском походе (1695); и был одним из четырёх руководителей страны во время первого путешествия лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)] в Европу (1697-1698) [«Golitsuin, Boris Aleksyeevich» (ред. — Chisholm, Hugh) Vol. 12 (11th ed.) p. 225 из одиннадцатого издания «Британской энциклопедии», перешедшего в общественное достояние]. В 1698 году был в числе следователей по делу о стрелецком бунте.
Борис Алексеевич был хорошо образованным для своего времени человеком, знатоком западной культуры и приверженцем европейской моды. Особенно князь уважал ученых и сам очень хорошо знал латинский и греческий языки [Серчевский Е.Н. Записки о роде князей Голицыных, происхождение сего дома, развитие поколений и отраслей его до 1853 года … — СПб.: Тип. Акад. наук, 1853. — С. 56]. Был покровителем посетившего Россию немецкого грамматиста Генриха Лудольфа.
В 1690-1699 годах князь Борис Голицын в имении Дубровицы построил Знаменскую церковь — шедевр архитектуры, в которой черты русского каменного зодчества были созвучны произведениям южно-германского барокко.
Во время Азовского похода 1695 года командовал всей «низовой конницей», принимал участие в постройке кораблей «кумпанствами». В 1697 году Б.А. Голицын назначен следить за строительством канала между Волгой и Доном. "Организация работ на канале была возложена лжеПетром [Исаакием (Фридрихом Петером Гогенцоллерном)] I на приказ Казанского дворца и лично на его руководителя – князя Бориса Алексеевича Голицына" [Виктор Лукашевич. Князь Борис Алексеевич Голицын и строительство первого Волго-Донского канала]. В Записках Желябужкого: Голицын был в Царицыне и «хотели перекапывать реку», посошных людей собрали 35 000 чел., но ничего не сделали [Иван Афанасьевич Желябужский. Записки // Россия при царевне Софье и Петре I: Записки русских людей / А.П. Богданов. — М.: Современник, 1990. — С. 259].
После Нарвского разгрома лжеПётр [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)] поручил Голицыну набор и формирование десяти драгунских полков. Назначенный затем воеводой и наместником Казанского и Астраханского царств, Голицын не предупредил астраханского бунта и был отстранен от должности (1705) [Голицыны // Военная энциклопедия: [в 18 т.] / под ред. В.Ф. Новицкого … [и др.]. — СПб.; [М.]: Тип. т-ва И.Д. Сытина, 1911-1915].
По воспоминаниям Б.И. Куракина «человек ума великого, а особливо остроты, но к делам не прилежной, понеже любил забавы, а особливо склонен был к питию. И оной есть первым, которой начал с офицерами и купцами-иноземцами обходиться. И по той своей склонности к иноземцам оных привел в откровенность ко двору и царское величество склонил к ним в милость», разорил вверенную ему область взятками", но в то же время был «ума великого». Хороший знаток латинского языка, Голицын отдал своих детей в руки польских наставников и «открыто вел дружбу с иноземцами» [«Дневник Корба», «Записки Перри», «Письма и бумаги Петра Великого», «Сборник Исторического общества» (III, XXXIX); Posselt, «Lefort»][Голицыны, русские полководцы и государственные деятели // Еврейский Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890-1907].
«У Голицына обычная поговорка: “Я уважаю русскую веру, немецкое благоразумие и турецкую верность”; он, очень усердный ревнитель русской веры, склонил многих иностранцев, прибывших в Россию, повторить крещение и по этой причине заслужил у простого народа название Иоанна Крестителя. Впрочем, он происходит от весьма древней княжеской фамилии и ведет свою родословную от поляков. Князь Б.А. Голицын построил себе палаты, достойные знатности его фамилии, и держит у себя зодчих итальянцев. Трудами последних в его селах Дубровице и Вязоме воздвигнуты прекрасные храмы, вековечные памятники его славы и, благоразумия. Князь Голицын хорошо владеет латинским языком и, понимая, как полезно будет его сыновьям знание этого языка в их сношениях с иностранцами, определил к ним для обучения латыни учителей из поляков», - писал в «Дневнике путешествия в Московское государство» Иоганн Корб.
Умер 18 октября 1714 (или 1713 [Виктор Лукашевич. К вопросу о дате смерти князя Бориса Алексеевича Голицына]) года в монастыре Флорищева пустынь Владимирской губернии, приняв за несколько месяцев до смерти монашество с именем Боголеп [Дворянские роды Российской империи. Т. 2. Князья. Ред. док.ист. наук В.К. Зиборов. СПб. ИПК. Вести. 1995 г. Князья Голицыны. стр. 34-59]. На его средства в монастыре построили двухэтажный каменный корпус, получивший название Голицынского. Над могилой князя в монастыре возведена часовня-усыпальница, в ней – каменный крест и надгробная плита с надписью.

Семья
Женился 4 июня 1671 года на княжне Марии Фёдоровне Хворостининой (1651-1723), по предположению историка Д.Ф. Кобеко [Шереметевы и князья Урусовы. Генеалогический этюд Дмитрия Кобеко], дочери князя Фёдора Юрьевича Хворостинина и Елены Борисовны Лыковой, троюродной сестре царя Алексея Михайловича.
 
Рис. Портрет князя Бориса Алексеевича.

Они стали родителями 10 детей [Голицын Н.Н. Род князей Голицыных. — Санкт-Петербург: Типография И.Н. Скороходова, 1892. — С. 130—132]:
Александр
Мария — жена (с 1696) князя Петра Михайловича Черкасского († 1701)
Евдокия — умерла девицей.
Алексей (1671-1713) — жена (с 1684) Анна Ивановна Сукина (1672-1738)
Василий (1681-1710) — женат (с 1701) на Анне Алексеевне Ржевской (1680-1705), затем (с 1707) — на Екатерине Григорьевне Заборовской (1688-1710).
Анна (1686-1772) — жена (с 1729) А.Н. Прозоровского; их сын — фельдмаршал А.А. Прозоровский.
Сергей (1687-1758) — женат (с 1707) на Прасковье Фёдоровне Головиной (1687-1720), затем — на Марии Александровне Милославской (1697-1767).
Марфа († 1716) — жена Александра Бекович-Черкасского (уб. 1717). Княгиня вместе с 2 дочерьми утонула на переправе через Волгу под Астраханью, возвращаясь с проводов мужа, отправившегося в Хиву.
Аграфена (1704-1772) — жена Михаила Ивановича Хованского (1684-1735).

    У него, по слухам, были сочинения Гермеса Трисмегиста. Они торопились: слух о том, что Спафарий во главе посольства отбывает в Китай, на поклон к богдыхану, расползся по Москве.

    — Пожалуйте на Посольский двор, я там квартирую. Там и книги мои, — пригласил их Спафарий.

    Ему было лестно внимание царевны, а с князем он уже не раз трактовал по ученым поводам: то о Платоне и его сочинениях, то о Геродоте — отце истории, то о баснях Эзопа, кои нужно было бы переложить на руский язык.

    Они покатили вслед за ним. Спафарий занимал две небольшие комнаты в деревянном флигельке справа от ворот и крытого гульбища, улица уже носила название Ильинки по церкви Ильи-пророка, не так давно выстроенной на ней.

    — Прошу, — сказал он, пропуская визитеров вперед.

    У входа им низко кланялись слуги: их было четверо, считая горничную.

    — Живу, как видите, небогато и должного простора не имею. Но за занятиями недосужно искать иное пристанище. После ваших-то хором, князь Борис Алексеевич, я и вовсе беден.

    — Вы, сударь, приезжий, а я коренной, — отвечал князь. — У меня хоромы родовые, наследственные, равно и имения. Вы живете на жалованья, а я на доходы с маетностей. Можно ли ровнять?

    — Да, князь, мы величины несравнимые, — согласился Спафарий. — И того значения, кое имеете вы, мне никогда не достичь. Даже в ранге полномочного посла, которого удостоен нынче царским соизволением. Для иноземца, согласитесь, это честь великая.

    — Честь-то честь, коли нечего есть, — пошутил князь. — Однако могут и съесть, — продолжал он в шутливом тоне. — Звери дикие, неведомые, племена хищные, воинственные, путь неведомый. Вы отважный человек, сударь.

    — Я, князь, уже докладывал вам: по натуре бродяга, путешественник. И пускаюсь в путь бестрепетно, в надежде открыть то неведомое, которое от цивилизованного взора сокрыто, и поведать о том миру. Удастся ли — не знаю.

    — Удастся, — уверенно объявил князь Борис. — Я верю в вашу счастливую звезду.

    — Благодарю, князь. Благодарю и вас, великая княжна.

    — Так вы не забудьте книжицу, — напомнила Софья, ревниво оглядывая кожаные корешки.

    — Сейчас, сейчас, Софья Алексеевна, — заторопился Николай. — Он у меня в соседней комнате.

    — У вас и там есть книги? — удивилась Софья.

    — Книги, господа, есть единственное мое богатство и достояние. Другого не имею, как изволил заметить князь Борис.

    Он прошел в другую комнату и вынес толстенный фолиант.

    — Знаменитый труд. Вверяю его вам до моего возвращения. Ну а коли сгину в пути — владейте. Пусть сохранится память обо мне.

    — Добрая память, — поспешно вставил князь Борис. — Ее сохранят и ваши труды, которые хранит моя библиотека, притом на почетном месте да и с лестными надписями.

    — Благодарю, — церемонно поклонился Николай. Слуга снес фолиант в экипаж. И гости, исполненные благодарности, отбыли восвояси.

    Царевна была нетерпелива. Четверня прямиком повезла их в хоромы князя…
Открыв дверцу экипажа, Софья выхватила фолиант и, прижав его к груди, как любимое дитя, поспешила наверх.

    В кабинете она решилась выпустить Гермеса из рук, и он с громким стуком пал на столешницу.

    — Ну и тяжел, — запыхавшись, вымолвила она. — Верно, кладезь знаний.

    — Кладезь, — улыбаясь, подхватил князь. — Но прежде надобно что-нибудь поесть. Ты так торопишься, будто кто-нибудь вздумает его отнять.

    — Я нетерпелива, — согласилась Софья и решилась прежде разделить с князем трапезу.

    У князя Бориса все было заведено по-иноземному. Камердинер, получив указание, ровным шагом отправился в поварню. И вскоре оттуда показалось шествие: ливрейные лакеи переменно несли в руках подносы, уставленные блюдами с закусками и флягами с питием. Вина были фряжские [Фряжские — чужеземные, иностранные], отборные. И все у князя Бориса было отборное, чаровавшее взор и даже обоняние. А вкус — само собой: стол был изыскан не по-московски, а по-европейски.
Князь был гурманом. Он не ел, а вкушал. Софья была тороплива, нетерпение ее росло.

    — Доколе, князинька, ты будешь рассиживаться? — не утерпела она. И, не дожевав, вскочила с кресла. — Гермес ожидает. Он должен открыть верный способ…

    — Не один, — лениво протянул князь и усмехнулся. Он всегда усмехался, когда речь заходила о заговорах, ведовстве, колдовстве и прочих проявлениях нечистой силы. Князь в нее не верил.

    — Но ведь наводят же порчу, — твердила царевна. — Я сама видела порченую кликушу.

    — Это болезнь такая, опытный врач может вылечить ее без труда.

    — Невер ты, князинька. Когда-нибудь нечистая сила возьмет тебя в оборот.

    — Или я ее. Пока что она меня обходила. Знает, шельма, что я неуязвим.

    Софья погрозила ему пальцем.

    — Ой ли? Больно ты сановит, князинька.

    — Таков уродился, — развел руками князь. — Ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, как говорится, не верую.

    — Ожгешься, — повторила царевна. — Идем же в кабинет.

    — Я предпочел бы в опочивальню, — хмыкнул князь.

    Софья улыбнулась:

    — Всему свое время. Любовные ласки в свой черед.

    Фолиант коричневой горкой лежал на столе. Царевна торопливо раскрыла его и стала листать.

    — Тут не по-нашему, — разочарованно протянула она.

    — Само собою. Это классическая латынь. Пусти-ка меня, я разберусь.

    Князь Борис был знаток языков. Латынь не представляла для него затруднений. Это был язык мудрости — язык науки.

    — Ну, — торопила его Софья, — чего ты молчишь?

    — Ищу. Экий томище, не сразу разберешься.

    — А я думала, ты все знаешь. И на каком месте.

    — Погоди. Един в мире, кто знает все.

    — Кто же это?

    — Господь Бог.

    Прошло около получаса, царевна начала терять терпение. Наконец князь Борис воскликнул:

    — Нашел!

    — Читай же. Я вся извелась.

    — Слушай: «Достать мочи субъекта, купить яйцо и отправиться в ночь на вторник или на субботу в глухое место, где никто не мог бы помешать. Если на небе нет луны, то запастись фонарем. На тупом конце яйца проделать дырочку и выпустить белок. Затем заполнить его место мочой, твердя имя того, кто подлежит порче. Тщательно залепить отверстие чистым пергаментом и закопать яйцо. И удалиться с этого места, не оглядываясь. Когда яйцо начнет гнить, вместе с ним и человек желтеет и загнивает. Через год он умирает».

    — Это просто. Но вот с мочой. Где ее взять?

    — Попроси нацедить тебе горшочек.

    — Дурень, — фыркнула Софья. — Чти далее.

    — Вот еще довольно простой способ. Слушай: «В субботу надо купить у мясника бычье сердце, потом отправиться в потаенное место, вырыть там глубокую яму, насыпать в нее негашеной извести, а на нее положить сердце. Колоть его спицей либо шпагой и в это время повторять имя ненавистника, воображая, что колешь в сердце именно его. Возвратиться надо в молчании и ни с кем не заговаривать. Все последующие дни надо повторять это действо, причем натощак»…

    — Э, нет, князинька, все это не по мне. Найди что-нибудь попроще.

    — Тут все способы порчи с закавыками, — бормотал князь, листая фолиант, который то и дело норовил захлопнуться. — Вот, пожалуй, попроще: «В пятницу добудь волос недруга и на протяжении девяти дней делай на нем по узлу. Наконец заверни его в чистый пергамент и бей по нему молотом, либо коли шпагой»…

    — Опять волос, — уныло произнесла царевна. — Как я его добуду, коли к нему не подпускают. Ищи далее, князинька, сделай милость.

    — Ищу, ищу. Ну вот, ежели ничего нельзя добыть: ни волоса, ни мочи, ни ногтей врага, — то наводят порчу на след.

    — Как это?

    — Внимай: когда Петруша или Ванюша или царица выйдут куда-либо, надо их подстеречь и, заметив оставленный ими след на снегу или на земле, обвести его широким ножом. Затем осторожно перенести его в потаенное место, где есть печь, и там сжечь. Либо вколачивают по сторонам четыре гвоздя, если это глинка или земля, и произносить при этом проклятия…

    — Снег же сразу растает, а земля рассыпется.

    — Тут говорится, что землю надо тщательно высушить…

    — Нет, князинька, все это не по мне. След — это вовсе чушь несусветная. Кто это мог проделать, хотела бы я на него поглядеть. Как он вырезает снег либо сушит землю. Как ее ни суши, а - она рассыпется. Нашел бы ты что-нибудь простое, бесхитростное.

    — Ишь, чего захотела! — проворчал князь. — В этом чернокнижии ничего простого не бывает. Спозналась бы ты с колдуном — полезное, по дамским представлениям, знакомство. Он бы и занялся, по твоему наущению, наведением порчи. А ты бы глядела и училась.

    — Еще чего! — В тон князю вскинулась царевна. — Колдун не иголка — сокрыть его невозможно.

    — Ну с ведьмой. В твоем штате непременно есть натуральная ведьма. Но ее еще не распознали.

    — С твоими советами, князинька, я ничего не управлю. Знала бы я эту латынь, сама бы доискалась. Ну, порыскай еще, прошу.

    Князь Борис с блуждающей улыбкой, не сходившей с его тонкого лица, принялся перелистывать фолиант.

    — Вот, нашел. Этот способ должен тебя устроить. Порча на ветер. Слушай: «Надобно выйти на перекресток, когда ветер дует в нужную сторону, взять горсть пыли или снега и бросать его, твердя заклинание: «Кулла, кулла! Ослепи Наталью, Петра и Ванюшу, раздуй его утробу пуще борова, иссуши его тело тоньше луговой травы, умори его гадючьим жалом»…

    — Подходяще, — буркнула Софья. — Сделай милость, спиши его мне.

    — Латынью?

    — Все ты, князинька, надо мной насмехаешься. А дело-то преважное. Оттесняют нас, Милославских, от правления, батюшка царь в нашу сторону теперя и не глядит. Всюду эти Нарышкины выскочили. И откуда только набралися? Не было и духу их прежде. Экая напасть! Худо нам. Феодор сам знаешь каков. А коли его не станет? Мы, девки, в монастырь угодим.

    — Ну-с, сестрицам твоим ничего более не остается. Замуж не выйдут — неказисты и глупы, — бесцеремонно заметил князь Борис. — А вот ты… Ты, голубица моя, — воительница. Ты — за всех Милославских. У тебя дух царев. Тебе бы править. Не токмо мною в постеле, на пуховиках, в Думе либо в Совете.

    — Без тебя, князинька, друг сердечной, не мыслю я ни правления, ни жизни.

    — Суждено мне вечное быть при тебе, с тобою, — каким-то горловым звуком отвечал князь. Желание, исподволь томившее его, вспыхнуло жарко. — Ступай в опочивальню, Софьюшка.

    — Не помедлю, князинька. Дозволь прежде в мыльню сходить, не чиста я.

    — Поторопись. — И скорым шагом князь Борис направился в опочивальню.

    Она была устроена для любовных утех. Пушистые ковры персидской работы лежали на полу и висели на стенах, глуша звуки. Шелковый балдахин отделял альков, ниспадая мягкими складками. Он был цвета светло-розового, возбуждающего.
Князь торопливо стал скидывать с себя одеяние. Много на нем, по обычаю, было всего надето. Путался в крючках, в завязках, обычно это делал постельничий. Сейчас он был ни к чему.

    Прошло не менее получаса. Князь остывал. Он начал было зевать, разнеженный альковным полусветом.

    Царевна, явилась, наконец. Она была готова к любовному бою: на ней был лишь халат, сквозь просветы которого матово блестело голое тело.

    — Иди же! — воззвал он, снова приходя в состояние возбуждения. — Я было начал остывать…

    — Я тебя разожгу, друг мой князинька. Ты же знаешь, какова я в твоих объятиях. Я — царевна, я царствую.

    Бес в нее вселился. Бес любочестия. Таковой бес призвал своего собрата — беса любострастия. Оба они в ней соединились и бесновались на ложе любви.
Князь Борис только охал. Время от времени царевна пришпоривала его, и тогда он обращался в коня. На краткое, впрочем, время.

    Наконец утомились, изнемогли. Оба. Царевна снова отправилась в мыльню. А князь Борис, растянувшись на ложе, сладко заснул — после таких-то трудов.
Софья не стала его будить, прилегла рядом и тож заснула. Крепчайшим сном, без сновидений. Проснулись они почти одновременно, пробудился и аппетит. Но князь не пожелал вмешивать челядь в столь нежный час. И попытался раздобыть яства и пития сам… К сему он был непривычен и долго блуждал в потемках, пока не набрел на поставец с винами и закусками. Все это он перенес в опочивальню и там, на прикроватном столике, они предались питию и ядению.

    О чарах, колдовстве, порче и прочей черной магии никто из них не вспоминал. Лишь толстый фолиант, покоившийся в кресле в распахнутом виде, напоминал об изначальной цели.