Улица-река

Река как река. Черная и глубокая, как ущелье. Слишком широкая, чтобы перепрыгнуть. Чересчур страшная, чтобы переплыть. Ее вода, медленная и шершавая, словно асфальт, пахнет смертью и застарелой кровью. Она внушает ужас – какой-то непознаваемый, первобытный. В нее не то что шагнуть – посмотреть жутко.
Когда-то у Нее было имя. И у Него было имя. Но их имена упорхнули в вечность золотыми звездами. И теперь Они, безымянные, стоят на разных берегах, ходят по разным берегам, тянут руки с разных берегов – а дотянуться не могут.
Мой друг Айзек объездил полмира. Отчасти по работе. Он журналист, вдобавок ведет в интернете какой-то блог, путевые заметки, фотографии, легенды – в общем, пишет о том, о сем, развлекая сетевую публику. Блогерство в наши дни – востребованная профессия. Но дело не только в этом. Айзек – сам по себе неугомонный парень, жадный до жизни и новых впечатлений. Все ему хочется увидеть своими глазами, прикоснуться, пощупать. Не то, что я, убежденный домосед, каждый отпуск привыкший проводить на собственном диване, с книжкой и кошкой. Но иногда другу все-таки удается меня расшевелить, заманив в какую-нибудь даль. Все начинается с безобидного туристического проспекта на столе и рассказов взахлеб, с закатыванием глаз, о чудесной природе или о «живой истории», о водопадах, горах и озерах, или о городе, где каждый камень говорит. (И я знаю, что это правда: у камней есть память, и у стен есть память, да что там говорить, у каждой песчинки под нашими ногами она есть. Мир помнит все людские дела – и добрые, и злые). А заканчивается – как сейчас.
Мы идем по пустынной улице, вдоль серых стен, покрытых разноцветными граффити. Асфальт под нами едва уловимо пружинит и кажется мягким. Наши шаги тонут в пыли. А сверху печет беспощадное солнце. Впрочем, оно уже начинает клониться к закату, становясь из раскаленного белого золотисто-оранжевым и понемногу усмиряя свой гнев. Я вглядываюсь в эту бесконечную галерею под открытым небом, и отчего-то мне становится не по себе. Вроде, обыкновенные люди – не такие, каких обычно рисуют на стенах. Не супермены, не герои и не мультяшные персонажи. А просто женщины, дети, старики, некоторые полуодетые, другие – с овоськами, сумками, кто-то даже с чемоданом. Словно в спешке похватали с собой вещи, собираясь – что? Бежать? Куда? Откуда? Тут же собаки, кошки. Жмутся к ногам. Пластаются по земле. Какая-то лохматая, непонятная толпа.
- Айзек, - ною я. – Есть тут какой-нибудь отель? Гостиница? Да хоть бы и хостел? Я хочу уже, наконец, отдохнуть. И вообще, мне тут не нравится! Жарко, пусто... И еще картинки эти. И не лень кому-то было все тут размалевать!
- Не нравится? – строго спрашивает мой друг и качает головой. – Здесь нет, гостиниц, Алекс. И жителей тоже нет. Это город-мемориал.
- Да? – переспрашиваю растерянно и вдруг понимаю, как здесь тихо. Как в музее, и так же торжественно-печально. – А расскажи. Ты бывал здесь раньше?
- Бывал, - кивает Айзек. – А рассказать...
Он вздыхает и вглядывается во что-то за моим плечом. Я оборачиваюсь. Нарисованная девушка, растрепанная, испуганная, совсем юная... смотрит мне прямо в глаза. Нет, не мне. Ее взгляд устремлен на стену соседнего дома, откуда робко улыбается ей очкастый паренек. Пытается улыбнуться... Но выходит плохо. Ему тоже страшно. Их взгляды летят через вечность, но не долетают, а, как подстреленные птицы, падают в асфальтовую реку и тонут в ней.
- Их всех убили, - говорит Айзек, и голос его звучит надтреснуто, глухо. – Одних – прямо в городе. Других выгнали на пустырь и там расстреляли. А тела побросали в ров и забросали землей. Некоторые были еще живы.
Я подавленно молчу.
- Они кричали из-под земли, - шепотом добавляет Айзек. - Еще какое-то время.
Мне хочется заткнуть ему рот, но я только бессильно сжимаю в карманах кулаки. Я представляю себе... вижу, как это было.
Здесь, на этих улицах, умирали люди. Их тела падали, истекая кровью, а души метались между серых стен и уходили в стены. Так и остались в них, превратившись в разноцветные граффити. Не живые и не мертвые.
Возле подъезда одного из домов – каменная лавочка. Мы с Айзеком садимся и, вытянув усталые ноги, наблюдаем, как скользит по крышам закатный свет и – теперь уже густо-красный – капает на пыльный асфальт, собираясь в яркие, блестящие лужицы. В странном вечернем освещении кажется, что рисунки на стенах начинают шевелиться, двигаться – пока едва заметно, но с каждой минутой все смелее и смелее. В них теплится какая-то иная, двумерная жизнь.
- Здесь всегда так? – спрашиваю тихо.
Нет, даже не шепотом – да и кто посмел бы говорить в таком месте, в такой час – а безмолвно, одним только легким дуновением мысли. Но мой друг каким-то непостижимым образом улавливает мой вопрос и кивает. Да, здесь так всегда. С каждым заходом солнца в этих стенах пробуждается память. Все чувства обнажены, как на страшном суде, и все тайное становится явным.
Граффити оживают. Светлеют и разглаживаются лица, блестят глаза. Толпа рассеивается и собирается снова – группками, парами, люди торопятся по своим делам, ходят, останавливаются, разговаривают. Дети тянут за руки матерей, убегают со смехом. Беззвучно лают собаки. Мы с другом словно вдруг очутились внутри какой-то гигантской машины времени. И только растрепанная девушка и очкастый парень грустно бредут вдоль залитой закатным светом дороги, беседуя взглядами о чем-то своем, заветном. О чем-то прекрасном, теплом и большом, сбитом лукавой пулей, как птица в полете.
Улица как река. Черная, глубокая, непреодолимая. Ни вплавь, ни как-то еще. Она словно прошлое, которое не отменить, не исправить, как невозможно отменить смерть. Люди уходят, а память остается. Она, как любовь, никогда не перестает.