Донские рассказы. Красноармейчик. Часть-вторая

Донские рассказы - Красноармейчик. Часть вторая. Упокоенный в трясине.
[Игорь Донской]

                Часть вторая.

                Упокоенный в трясине.

Посвящается всем безвинным жертвам красного террора, раскулачивания и расказачивания. .

Осень на Русском Севере.
Бесконечные, порядком вырубленные леса.
Синь лесных озер, многоводные реки. Не проходящий сутками мелкий дождь и практически непроходимые дороги, заброшенные деревни и безработное, частично спившееся местное население…
Невеселая картина.

Очередная командировка на космодром Плесецк, единственный в России космодром, работающий безаварийно.
Слаженные военные стартовые расчеты, на них космодром и держится. На воинском духе и величайшей ответственности за свою работу и труд перед своей Родиной. Коллективы многонациональные, часто служат династиями.
На космодроме Байконур, вечно строящемся и вечно обворованном космодроме Свободный этого нет и не будет. Никогда.
Сократили там из экономии военные расчеты на стартовых площадках, расчеты, собираемые десятилетиями, экономически стали невыгодны, а аварии на космических аппаратах в счет не идут – если падают звездные корабли, значит, это кому-то выгодно – так, кажется, звучит.
То, что попадает в цепкие руки Роскосмоса, в космос не попадает. Здесь нужна плодотворная и слаженная работа всем коллективом на будущее космонавтики, а не собачек-таксочек топить. На это много ума не надо.

Я, по роду службы, знал и другой Плесецк – мир воров и высших чиновников. Воровали эшелонами. Но, не будем об этом, не заслуживают они внимания.Только за Державу обидно.
Очередное воскресенье.

Местные товарищи предлагают рыбалку с выездом на местный водоем и шашлыком, а вечером – баня с продолжением удовольствия (дословно сохранил стиль предложения, специально) – рядом женская зона и многочисленные «разведенки», которым надо кормить семьи. Многие этим пользуются.
Я думаю, товарищи офицеры и не только командированные, не обидятся на эти слова, да и это не слова, печальный факт.
Пьют горькую офицеры Русской армии, пьют, часто запойно, и не только в командировках. Вот и чудят порой.
 Я не считаю это русской национальной традицией, быстрее всего национальным горем. Страдает и армия, и общество, и семьи, да и сами офицеры. Пьют оттого, чтобы скрыть усталость, беспросветность нужды, нереализованные планы, хамство со стороны старших командиров и начальников.

С раннего утра растолкал в гостинице пьяные тела.
Час трясемся на грузовике с КУНГом по разбитым лесным дорогам.
Хозяйка-осень вступает в свои права. Разноцветная листва, рябь болот и озер, грибы прямо на обочине, непуганые рябчики и глухари.
Заброшенные поселки леспромхозов и военные городки стартовых позиций, тоже заброшенные. Следы мародеров, добывающих цветной металл, и огромные залежи черного, сейчас, наверно, руки у них и до него дошли.
Приехали на место.

Цепь лесных озер и огромнейшая кабина с позиций стартового комплекса, навес над ней, добротно сложенная печь внутри. Первый тост – за прибытие на базу и северную природу. Кто же от такого откажется?
Местные товарищи снимают полсотни метров рыболовной сетки с ближайшего озера – два щуренка по локоть, десяток окуней и пару десятков рыбьей мелочи – не густо.
- За добычу!
Заранее конфисковываю ружье и патронташ с патронами.
Хорошо мне знакомое ТОЗ-34. Забираю потому, что знаю – следующий тост будет за меткую стрельбу, а пьяный стрелок – преступник.
Проходит над головами пара селезней, заряжаю «двоечкой», достаю крайнего. Восторженные крики: «Банзай!». Все ясно - нажрались ужо Их благородия.   Но дичь на шулюм есть.
Начинает накрапывать мелкий дождь.
Все перекачивают в кабину и под навес костров. Костры сервированы, как в лучших ресторанах Петербурга – космодром славится своим радушным гостеприимством.
Что делать не пьющему в компании? В тайгу. Правильно.
Иду в нее, объявляю всем: «Пойду, рябчика добуду».
На удивление быстро, с трех выстрелов, взял пяток рябчиков. Хорошо, душа отдыхает. Тишина, только от озера еле слышны крики пьяной компании.
Срезал гибкую ветку тальника, подвесил дичь, вымазал руки в крови.
Вдоль лесной гривы – болотце и ручей вытекает из нее. Чистая, слегка красноватая, почти прозрачная вода.

Склонился над довоенной гатью из столетней сосны, мою руки. В паре метров от себя вижу – белеют чьи-то кости. Лосиные, наверно, подумал. Здесь их много, сейчас осень, гон у них. Видел пару свежих переходов.
В лагере встречают героем.
 Спрашиваю у местных: «А у вас лося то добывают по-сибирски?».
В Сибири, где большие расстояния, мясо срезают с костей и несут в зимовье только мякоть, а кости прикапывают.
«Да нет, охотимся часто с машины, тушу пополам и в гараж, а там уже делим ее. Половину себе, а вторую полутушу командованию космодрома – и за машину нужно отдать, да и за то, что со службы отпустили. На запас, чтобы дичинка для комиссии всегда была». Короткий, исчерпывающий ответ.
Нехорошая догадка пронзает мой мозг, вспоминаю рассказ бати об убиенном чекистами первом муже моей бабушки.

«А по что-то, Вы, Игорь Валерьевич, это спросили?», - задают вопрос местные товарищи, среди которых есть и настоящий товарищ в кожаном плаще. Работа у него такая – знать настроение военнослужащих и кто чем занимается.
 «Да вот, за поворотом гать, а там кости белеют. Не знаю, чьи?» - говорю.
«Да Вы не волнуйтесь, здесь до леспромхозов лагеря НКВД были, зека лес добывали, их много полегло и от работы тяжелой и от болезней, а некоторые сами под срубленную сосну вставали, чтобы не мучиться. А труп раздевали, разували и под гать – шито-крыто».
Коробит меня. Я ростовчанин, и мне дико и от лагерей, и от дел вертухаев.
Да и казаков, моих земляков, полегло здесь немало - полностью семьи погибали. Молча беру в УРАЛе штыковую лопату и лом, молча иду.
За мной потянулись офицеры.
У многих кто безвестно погиб из родственников, и без разницы, политический он или уголовник, все они люди.

По колено в ледяной воде, поднимаем три бревна – неподъемные, от долгого лежания в воде почти черные, как мореный дуб.
Расстилаем белую клеенку: «Денис, раскладывай кости по скелету – от черепа к ногам, а я полез доставать».
Проваливаюсь почти по пояс, руки сводит от холода, ледяная вода отдает сильной, еле сдерживаемой болью. Из-под черной, разболтанной болотной жижи начинаю подъем костей.
Я много копаю по войне, знакомое дело.
Достаю молча, в тишине только зубы стучат, кто был пьяный – моментально протрезвел, особенно, кто это видит впервые, а таких - большинство.
Минут через двадцать все заканчивается. Последней достаю кисть с фалангами левой руки – цинично звучит, но на сленге копателей – это "Карельский сохран» - значит, песок и вода не дают проникнуть кислороду для разложения костей и ткани.
Скидываю промокшую одежду, вытираюсь полотенцем.Колотит.
Передают большую солдатскую кружку с горячим чаем, спасибо. Сразу отливаю половину на землю, из рук оцепеневшего начальника тыла и   доливаю вторую половину кружки -водкой. Получается ямской чай, или купеческий, почти чифирь с водкой, единственная возможность согреться.

Приступаю к осмотру.
Человек был выше метра восьмидесяти сантиметров роста, судя по зубам – лет тридцать пять-сорок, левая лопатка пробита насквозь, след от штыка-трехлинейки.
Череп разбит на затылке тупым предметом, наверняка прикладом, кости конечностей переломаны, издевались, наверно, охранники.
А может, и сам под дерево встал, чтобы не мучиться, а охранники или добили из жалости или удостоверились в стопроцентной смерти.
Одежды и обуви нет – значит, точно – погибший заключенный.
Местные звонят участковому, мол, нашли скелет.
Ответ поражает: «Так прикопайте поглубже, впервой, что ли. Мыслимое дело из-за него отдел отвлекать, работы и так много».
Местные, понизив тон, сообщают: «Московская комиссия нашла, будет много шума. И контрик, сука, здесь крутится. Наверное, уже своим сообщил».
«Так прикопайте на заброшенном кладбище леспромхоза, или лагерном кладбище, там рядом с вами недалеко, версты две всего, а я потом приеду, оформлю документы».
Сколотили из ящиков домовину.
Километра три до заброшенного поселка шли за машиной пешком и молча. Каждый думал о своем.
Я думал о погибшем первом муже моей бабушки, «активном участнике Белого движения», погибшего где-то здесь, человека, не предавшего Россию в трудный для нее момент, погибшего за нее. Думал о загубленной семье Красноармейчика, безвинных детских душах. Думал о Белой эмиграции, философских пароходах, родном Тихом Доне, о Чужбине. Много думал. В такие минуты мозг работает на редкость избирательно.

На заброшенном кладбище леспромхоза с десяток могилок с крестами.
Две, почти смятые упавшим деревом, со звездой. Фронтовики, наверно.
Подошел местный: «А может, на лагерном кладбище похороните, это метров триста? Будет лежать среди товарищей».
«Он родился свободным человеком и будет похоронен как человек, по-людски, на свободе, куда он стремился»,- сказал я как отрезал. «А я хотел, как лучше».
Могилку в песке выкопали быстро, опустили домовину.
По   памяти прочитал молитву скомкано, я крестился уже взрослым человеком, прости меня Господи.
Первым кинул горсть холодного песка.
Гулко застучали лопаты.
Сказал подошедшему с самодельным крестом замполиту: «Не надо, не ставь. А если он мусульманин? Они мне почти как братья – и родственники есть, и служил со многими. Наверно, обидятся".
"Или католик, или иудей». Товарищ Сталин, зная, что война будет, зачищал страну от «пятой» колонны. Так что в лагеря, кроме репрессированных, попали и их палачи, от крови озверевшие – и красные латышские стрелки, и большевики-ленинцы, и комиссары-каратели, и сотрудники органов, и продажные прокуроры, шившие громкие политические дела белыми нитками.
Хотя, наверное, как я думаю, эти люди, навряд ли были какой-то веры и какой-то конкретной национальности – упыри, вурдалаки и душегубы, их то и людьми нельзя назвать, да и перед Богом все едины, да и Бог един и перед ним все равны.
А могилку, сиротливо белеющую светлым пятном среди крестов, установили тяжелый камень, как символ вечности и покоя. С обшитым мхом боком.

 Рядом с камнем поставили стакан водки с краюшкой черного хлеба. По русской, православной традиции. Сверху положили кусочек колбасы.
Я не стал спорить, все-таки в России живем.
Мир праху его, прибежище его грешной убиенной  души. Прости его, Господи. Аминь.


27 сентября 2020 Москва, Сокольники, 7 ЦВКАГ