Бред с гуманитарным уклоном рассказ, часть 1

Сегодня я опять вернулась к своей записной книжке. Записала в неё два стиха, сочинённых мною накануне. Стихи об одиночестве...
Подруга из Брянска написала, что закончила аспирантуру на социологическом отделении МГУ, но диссертацию написать не успела. Помешала, в частности, болезнь. Она, как и я, страдает каким-то психическим заболеванием. Замуж мы с ней не вышли. Сейчас она крепко уверовала в Бога и подумывает о том, не уйти ли в монастырь.
У меня тянутся скучные будни инспектора отдела по назначению и выплате пенсий и пособий, по-народному — Собеса. Недавно на приёме одна старушка рассказала о своей дочери: о том, что у неё «поехала крыша» после того, как подруга увела её мужа; дочь сказала матери: «У тебя на лице написано: «Ты — убийца!», а ещё знаешь, что у тебя на лице написано: «Ты ждёшь моей смерти». Старушка положила её в нервное отделение психбольницы, а сама воспитывает двух детей. Если бы эта старушка знала, что я тоже больна.
У меня последний приступ был после увлечения одним молодым человеком (назовём его Сашей), с которым мы познакомились по объявлению в газете: я дала объявление о знакомстве. Мы предавались невинным ласкам, по-научному называемым петтингом, хотя он был опытен в сексуальных делах. Но я в это время искала в аптеках нужный мне контрацептив, и иметь близость мы пока не могли. Вступать же в близость в первый раз с презервативом мне не хотелось. Он так и не дождался, пока я найду таблетки. Долгое время не звонил. Я переживала и решила воспользоваться телефоном доверия, который недавно организовали в нашем городе. Думала, что психолог по телефону доверия поможет мне разобраться в любоных делах. Психологом оказалась женщина, представившаяся Наташей. Мы разговаривали около полутора часов. Она внимательно меня выслушала и посоветовала самой позвонить Гоше, договориться о встрече и выяснить всё до конца. Попросила через неделю перезвонить ей и рассказать о результатах. Саше я позвонила, мы встретились очень неплохо, но после этого он опять перестал звонить мне. Уже после первого разговора с психологом мне на следующий день в парикмахерской показалось, что две незнакомые девушки в очереди говорят обо мне. Это было началом необычных явлений (с точки зрения психиатрии — приступа).
А мне становилось всё хуже. Стало казаться, что люди вокруг говорят обо мне; что это психолог переговорила со знакомыми в городе и создаёт вокруг меня особую атмосферу, хочет помочь мне найти друга. Психологу я об этом рассказала. Она сказала, что это, возможно, галлюцинации, и посоветовала обратиться к психотерапевту. Но мне было не до этого. Заниматься собой тогда не хотелось. Я верила и не верила в свои галлюцинации и чем дальше, тем они становились всё причудливее. Я стала слышать голоса, как будто читаю мысли других людей, и они отдаются в моей голове. Версии объяснений этого явления сменяли одна другую. То мне казалось, что это мафия с помощью современных аппаратов проникла в мою голову и читает мои мысли с целью завербовать меня. Что в правительстве произошёл переворот, и мафия теперь у власти, и пытается через меня выведать тайны нашего закрытого городка Н-ска. То, что это начался для меня Страшный суд, и Бог пытается проникнуть в самые закоулки моей души, чтобы определить степень моей греховности. И Страшный суд начался на Земле с меня, но все крещёные люди теперь начинают читать мысли друг друга, и это ужасно (ведь чего только не услышишь в мыслях другого!) и, вместе с тем, прекрасно (ведь все чувства теперь открыты и узнаются моментально), и началась новая эпоха в существовании человечества. А поскольку Страшный суд начался с меня, то в моём лице Бог воплотил второе пришествие Христа на Землю, и я, как и первый Христос, должна умереть, а через это будут прощены все люди в своих грехах... Но умирать мне страшно не хотелось, и не хотелось сознавать себя Христом, поэтому я впала в тоску, но освободиться от своих галлюцинаций не могла. И ещё я сильно испугалась, и стала подолгу молиться, прося у Бога прощения за прежние грехи и ещё прося послать мне счастья с Сашей или другого хорошего парня.
С родителями я поругалась. Они заметили во мне что-то неладное, и, зная уже о моей болезни, стали уговаривать обратиться к психиатру.
На работе тоже кое-что заметили, но не поняли, в чём дело. Заведующая вызвала к себе мою мать, сказала, что у меня что-то вроде депрессии и посоветовала обследовать меня у разных врачей. А одна стервозная сослуживица несколько раз звонила мне домой и кричала в трубку родителям: «Уберите её отсюда, чтоб духу её здесь не было!»
Участковый психиатр дала мне больничный на неделю, назначила кое-какие лёгкие лекарства и затем выписала на работу. Но от этих лекарств мне ничуть не стало легче. Работала я с трудом. Всё закончилось крупным скандалом на работе, когда отец пришёл, чтобы забрать меня и показать другому, более опытному, психиатру из областного НИИ психического здоровья. Я знала, что меня хотят поместить в психиатрическую больницу, и ни за что не хотела уходить с работы, плакала, звонила матери, затем вдруг решила уволиться и стала писать заявление об уходе; отец испугался и перехватил его у заместителя заведующей, рассказал всё моему начальнику — председателю Комитета социальной защиты населения Свинтицкому, мужчине 33-х лет. Он вдруг зашёл ко мне в кабинет и сказал: «Ты мне таких заявлений не пиши. Чтоб я их не видел!» - и вышел. Он пообещал отцу, что Комитет соцзащиты заплатит за моё лечение, если это потребуется.
Меня положили в клинику при НИИ психического здоровья.
Теперь немного о том, с чего всё началось.
Я росла обычной здоровой девочкой. До 7-го класса отлично училась в школе, с 8-го появилось несколько четвёрок. После окончания 10-го класса я решила поступать в Московский госуниверситет, на специальность «политэкономия». Это было в 1985 году. Тут я впервые серьёзно столкнулась с трудностями, обусловленными издержками Советского социалистического строя. Для того, чтобы поступить на специальность «политэкономия» (а также на специальности «философия», «история КПСС», «научный коммунизм») потребовалась рекомендация от Обкома КПСС. Мою школьную характеристику рассматривали в 3-х инстанциях: в школе, в ГОРОНО и в Обкоме КПСС, пока не дали эту рекомендацию. Экзамены я сдала неудачно, недобрала несколько баллов и в МГУ не поступила. Пришлось устраиваться на работу, вместо того, чтобы посвятить всё своё время подготовке к экзаменам на будущий год: в то время у неработавших документы в ВУЗах не брали. Устроилась на работу почтальоном. Через год рекомендацию от Обкома мне получить не удалось, и я решила поступать на специальность «прикладная социология» философского факультета. Опять неудача. Большие переживания, стрессовая ситуация, но делать нечего, пришлось отработать ещё год, и, одновременно готовиться к экзаменам на следующий. В этом году я нашла репетиторов. К концу учебного года была уже на грани нервного срыва, но всё же поехала поступать вновь. Моя мечта осуществилась, но радости я не почувствовала, только опустошённость.
В МГУ я подружилась с Ингой. У неё было страшно некрасивое лицо: непропорционально вытянутой формы, маленькие глаза, длинный нос с горбинкой, мелкие губы; вся кожа в прыщах. Но очень хорошие густые чёрные волосы. Фигура у неё была обыкновенная, близкая к классическим стандартам. Инга приехала из Казахстана. Она закончила школу с серебряной медалью и обладала глубоким проницательным умом. Вообще-то, она хотела стать психологом. Но судьба распорядилась так, что поступила она тоже на специальность «прикладная социология» со второго раза. Мы поселились в общежитии в одной комнате.
К концу первого курса я сошлась ближе с преподавательницей экономической статистики Постеровой С. И. Постепенно она производила на меня всё большее впечатление. Она была родом из Ленинграда, кандидатом экономических наук, по образованию — врач; с её слов училась у учеников Павлова. Вскоре я узнала, что она шесть лет — с 1970 по 1976 годы — жила с мужем в США, и я была поражена этим. Во всей её внешности сквозила небрежность американизма. В то время это было редкостью, и на девочку из закрытого провинциального сибирского городка произвело огромное впечатление. Я была уже почти влюблена в эту преподавательницу. Она предложила мне осуществить социологическо-статистический анализ динамики забастовочного движения в США по данным, которые она привезла из Америки. Статья вышла интересная, и Постерова пообещала напечатать её в «Вестнике МГУ». Как-то, между делом, она сказала, что у неё есть сын, который служит в Армии. Возможно, это было сказано без всякого намёка, но у меня возникла мысль: «Как было бы здорово иметь такого мужа!». После этого она ещё несколько раз невзначай говорила что-то о своём сыне, и я решила, что она действительно хочет познакомить меня с ним. Может, она и вправду о чём-то таком подумала; может, просто приходилось к слову, а возможно, хотела подразнить наивную студентку и потешить своё самолюбие, но на меня эти слова оказали роковое действие. Я стала её боготворить. Прислушивалась к каждому её слову, искала встреч с ней. Вскоре это вышло за рамки нормы.
Мне стало казаться, что она говорит по принципу Эзопова языка, и за каждым словом надо искать иной смысл, который сводился к тому, чтобы подготовить меня к замужеству. Затем мне показалось, что в этих целях она подговорила знакомых, и их слова тоже предназначены для моих ушей. Даже лекции Постеровой я истолковывала по-своему.
Сначала это меня радовало. Ведь я верила в эти аллегории и думала: «Неужели ко мне может быть такой повышенный интерес!» Ожидала, что все мои мечты сбудутся. Но наступил момент, когда я услышала голос Постеровой в своей голове, независимо от окружающих звуков и слышала его даже в полной тишине. В своих мыслях я могла разговаривать с ним. Это стало меня мучить: даже в самые интимные минуты я не могла остаться наедине с собой. До этого я никогда не интересовалась тем, как проявляются психические заболевания, и не могла поверить, что у них могут быть такие признаки, как голоса в голове или истолкование окружающих звуков и обрывков фраз в свою пользу. Поэтому я даже не могла допустить мысли, что я схожу с ума. Я не могла допустить этой мысли ещё и потому, что была до этого здорова, и смела ожидать болезни с любой стороны, кроме психики. Я всегда считала, что с этой стороны у меня всё будет в порядке: думаю, редко кто из нормальных, здоровых людей допустит в двадцатилетнем возрасте, что у него начинается расстройство в голове. Но я понимала, что явления, происходящие со мной, по меньшей мере, очень необычны для нормального их истолкования, и потому упорно искала объяснение им. Версии были разные.
По одной из них я считала, что у Постеровой дома есть специальный аппарат, позволяющий читать мысли людей и разговаривать с ними мысленно на расстоянии. Ведь она училась у учеников Павлова, и могла развить теорию рефлексов головного мозга. По другой, что она получила задание из Америки выведать у меня в голове секреты закрытого городка, откуда я приехала. По третьей, что она наняла женщину-телепатку, чтобы узнать получше о жизни возможной будущей снохи. Был ещё вариант, что Постерова через мужа связана с КГБ и выясняет моё истинное отношение к существовавшему тогда горбачевскому правительству.
В общем, я не теряла контроля над собой и пыталась объяснить своё состояние с точки зрения здравого смысла и с высоты последних научных достижений.
Со временем, к голосу Постеровой присоединились другие голоса, их стала целая группа. И если сначала эти голоса носили доброжелательный характер и желали мне лучшего будущего, то через некоторое время они стали издеваться надо мной. В итоге, они заставили меня позвонить родителям и сказать, что я выхожу замуж, что я и сделала. Я пыталась также намекнуть им, что я беременна, но мой намёк не был понят. Я говорила глухим, не своим голосом, и отец забеспокоился, но объяснить толком я ничего не могла. К известию же о замужестве родители отнеслись спокойно. Это было уже на 2-ом курсе, в январе. Я пообещала приехать домой на зимние каникулы после сессии и рассказать всё подробнее.
Возвращаясь с переговорного пункта, я осознала весь ужас и всю безысходность произошедшего и поняла, что нужно что-то делать, кому-то рассказать о своём состоянии. Единственным человеком, который мог тогда для меня пролить свет на ситуацию и как-то помочь, была сама Постерова. Я позвонила ей и сказала: «Светлана Ивановна, какие-то голоса от вашего имени заставили меня позвонить родителям и сказать, что я выхожу замуж за вашего сына, и что я от него беременна.» Светлана Ивановна ответила, что это бывает; спросила меня, к какому экзамену мы сейчас готовимся, и сказала, что сейчас что-нибудь придумает. Через несколько минут она с каким-то мужчиной пришла ко мне в общежитие. Уже была вызвана скорая, и она благополучно отправила меня в психиатрическую больницу № 1 имени Кащенко. Вероятно, это было единственно правильное решение с её стороны.
Так я впервые заболела и попала в вышеуказанное заведение.
Всё это произошло на глазах у Инги. Она хотела дать моим родителям телеграмму о том, что я лежу в больнице, но замдекана факультета сказал, что сделает это сам. В итоге сообщение никто не послал и, когда я не прилетела на каникулы домой, мои родители не знали, что подумать. Они были готовы к самому худшему. Отец срочно полетел в Москву и зашёл в общежитие со словами: «Она хоть жива?» Когда всё узнал, то сначала не поверил, что я больна, но врачи его убедили.
Моё первое впечатление от психиатрической больницы было необычным. Мне показалось, что вперемешку с больными людьми здесь лежат и здоровые, которых сознательно поместили в больницу, чтобы больные общались с ними, и им было легче выздороветь. Через некоторое время, пообщавшись с больными, я поняла, что это не так. Каждая женщина лежит здесь со своими отклонениями, многие из которых могут быть совершенно незаметны окружающим и кажется, что общаешься с вполне здоровым, нормальным человеком.
Мужчины лежали отдельно от женщин, в другом отделении, но на прогулках мы встречались и разговаривали друг с другом. Тут лежали и парни, «косившие» от Армии, которым не давали никаких лекарств, и убежавшие из Армии под видом психического заболевания; один из парней, с которым я там познакомилась, казах, утверждал, что его держат за убеждения. В общем, разобраться в этой бУче — кто прав, кто виноват — было очень трудно. Но всё это было похоже на мышеловку, в которую случайно все мы попали, и из которой очень трудно выбраться.
Мне сразу же прописали целый букет лекарств, от которых я через месяц стала полнеть, и на меня накатилась сонливость. Уже через полтора месяца голоса в моей голове пропали, но врачи мне, почему-то, не верили и прописывали всё новые сочетания лекарств. Эти лекарства заглушили во мне всю эмоциональную сферу. В завершение всего психиатры решили применить ко мне вершину их врачебных методов — инсулинотерапию. От неё мне не стало ни лучше, ни хуже. В больнице были решётки на окнах, все входные двери запирались на ключ. Это производило впечатление чего-то вроде тюрьмы. Правда, ближе к выписке, больных отпускали гулять без сопровождающих. Время для меня тянулось, как во сне. Кормили в больнице ужасно: пустой суп; каша, перемешанная с протёртым мясом на обед. Палаты на десять и более человек.
Я пролежала четыре месяца. Когда меня выпустили, решила взять академический отпуск. Отец приехал забирать меня из больницы, и тут же хотел оформить академический, потому что надо было срочно улетать в Н-ск, но врач-психиатр из университетской поликлиники, через которого оформлялся отпуск, стал тянуть резину. В конце концов, отец вынужден был дать ему взятку.
После академического отпуска я перевелась в местный Сибирский университет в областном центре Ум-ске, вблизи от Н-ска. С Ингой мы переписывались. После моего отъезда из Москвы она стала всё больше интересоваться религией и верить в Бога. Буквально через полтора года Инга написала мне, что тоже попала в психиатрическую больницу. Это уже была какая-то ирония судьбы: два знакомых человека, из одной комнаты в общежитии, заболевают одной и той же болезнью. У неё видения были связаны в основном с религией. Она часто слышала музыку с небес, общалась со святыми и т. д.
Я считаю, что эти явления ещё очень плохо изучены человеком. Возможно, что они — окна в другой мир, и их нельзя объяснить просто тем, что у человека произошли негативные изменения в мозге, в сознании. Вполне возможно, что такие люди общаются с некими высшими сущностями, науке пока не доступными. В одном из интервью в журнале «Работница» дочь учёного Бехтерева, которая тоже занимается проблемами мозга, сказала, что многочисленные исследования состояний изменённого сознания у людей свидетельствуют о космическом происхождении мозга.
После окончания Ум-ского университета полгода стояла на учёте в Центре занятости населения, после чего устроилась на работу не по специальности — в Собес инспектором, где и произошёл со мной описанный вначале последний нервный срыв. На этот раз меня, как уже было сказано, положили в клинику при Научно-исследовательском институте психического здоровья в Ум-ске. Здесь оказалось совсем не так, как в Московской психиатрической больнице. Клиника при НИИ была санаторного типа, хотя лечение проводилось с полной серьёзностью. Изнутри здание было прекрасно оформлено: в столовой витражи, на стенах в коридоре картины импрессионистов, на полах — паласы и дорожки. Кормили очень хорошо. Лежали тут вместе мужчины и женщины, один лечащий врач вёл не более 7-8 человек одновременно. Когда моя врач узнала, сколько мне прописывали лекарств в Московской больнице, то удивилась. Раза два в больнице меня навещал начальник Свинтицкий. До работы в КСЗН он был, кажется, депутатом Областного Совета народных депутатов. Потом я узнала, что, когда полтора года назад ему предложили руководить городским Комитетом соцзащиты, и он приступил к работе, у него тоже стало плохо с головой, и он лежал в этом НИИ психического здоровья. То ли от того, что навалилось сразу много обязанностей, то ли от специфики работы в КСЗ, с ним произошло нервно-психическое расстройство. Меня эта новость просто огорошила. Я подумала, как необычно пересекаются судьбы людей; и как много вокруг страдающих подобным недугом. Свинтицкий отнёсся к моему несчастью с пониманием, морально поддерживал меня.
Инга, закончив аспирантуру, встала на учёт на биржу труда. Работы по специальности для неё пока нет. Пишет, что, если не найдёт работу в течение года, то попробует пожить послушницей в каком-нибудь монастыре. Она сейчас тщательно изучает религиозную литературу: Библию, жития Святых и другую, соблюдает все православные религиозные посты, часто посещает церковь.
Хочется ещё сказать об отношении в нашем российском обществе к психически больным людям. Оно ещё бывает негативным и пренебрежительным. Но многие из больных людей большую часть времени находятся в сознании и способны контролировать себя так же, как обычные люди (за исключением острых приступов). Более того, подобным изменениям в сознании (или, если хотите, болезни) подвергаются чаще всего наиболее умные и чувствительные люди, они способны хорошо работать и многое сделать.
Я не знаю, как повернутся наши с Ингой судьбы, с кем ещё сведёт нас жизнь, и будут ли в ней счастливые дни, но, как говорится, надежда умирает последней. Лучше, если бы она никогда не умерла.

1998 г. - ?
С. Касаткина
(псевдоним — Вера Тишевская)