Бобровая падь... Глава 2

               

Незваные гости.  -  Поиск «непримиримой парочки».    Боль.    Падал я не солдатиком. - Школьный урок про удава и кабана.  -  «Требуха баранья…» .  -  Исповедь на исходе дня

Спал я мёртвым сном. Спал без обычных для меня сновидений, но с привычной чуткостью. Разбудил странный звук-шлепок. Будто кто-то, шутя, мягкой ладошкой по гладкому камню шлёпнул. Тру глаза, свешиваю набок голову и ба-а!..  На полу – лягушка. Сидит, по-своему квакушечьему обыкновению, опёршись на передние лапки. Посмотрела на меня круглыми ободками глаз и – шлёп, шлёп по направлению к затемнённому углу. Поднимаю взгляд и, ошеломлённый в очередной раз, вижу, как из прорехи, изгибаясь и расправляясь, падает что-то похожее на довольно длинный и толстый обрезок резинового шланга. Миг – и перед моим «лежаком», на пол, шмякается огромная, чёрно-коричневая змея. Скручиваясь в клубок, выбрасывая вверх хищную ромбовидную голову, она через мгновения, бесшумно скользя, извиваясь,  устремляется вслед за лягушкой. Отвратительно клубящиеся, извивающиеся, угрожающие своими разинутыми пастями змеи – те твари, которые вызывают у меня самые неприятные ассоциации и ощущения. Перспектива же нахождения с одной из таких тварей в почти замкнутом пространстве меня совсем не устраивает.

Рывком пробую соскочить с постели-каменки, чтобы проследить, где же укроется моя нежданная и опасная гостья. Рывка  не получается. Сковывает жгучая боль в левом боку. Погодя с минуту, осторожно переваливаюсь на живот, опускаю на пол ноги и, опираясь руками на ложе, медленно распрямляюсь в полный рост. Внезапно возникшая боль тревожит, но сейчас её приглушает более тревожная мысль о скрывшейся в полумраке ползучей гадине. «Однако, что это я о ней так не почтительно? - стараясь блюсти справедливость, упрекаю себя. - Ведь пока никакого зла она мне не сделала. Не выказывая никаких угроз, ползучая тварь просто деликатно удалилась.  За жертвой! – дополняю с сарказмом. – Сожрёт квакушку, потом мне покоя не даст».

Известно, змея сначала жалит свою жертву, а потом преследует её, пока не настигнет ту скукоженной от яда. Вот и эту лягуху-квакуху преследовала, пока обе, одна от – страха, а другая – в пылу охотничьего азарта не угодили ко мне в яму-ловушку. Прав я или нет, но надо выяснить, где теперь эта непримиримая парочка?  Быстро сгорающей спичкой тут, пожалуй, не обойдешься. Надо найти что-то получше.  Есть старая газета на дне корзины. Но она отсырела под грибами. А вот этот сухой, сломано торчащий прут из оплётки корзины, видимо, в самый раз. Подрезал, вытащил, разлохматил один конец – получилась лучина, сантиметров в двадцать.

Пока готовлю «светило», улавливаю подозрительную возню в углу. Там, где треснутая гранитная плита. Вскоре оттуда доносится таинственное и утробное: «Ква- ку-у-ва-а-а…», и все стихает. Зажжённая же лучина ярко выхватывает из темноты омерзительнейшую, никогда не виданную мною картину. Всей своей донельзя растянувшейся пастью и чешуйчатой шеей змея уже туго наползла почти на всю квакуху, и наружу от той торчат лишь судорожно вытянутые, и, кажется, ещё вздрагивающие задние лапки. Меня мгновенно выворачивает. Откашливаюсь, отплёвываюсь, сморкаюсь, вытираю обильные, затмевающие зрение слезы. Факел мой гаснет. Медленно гаснет и этот, разнесчастный для меня погожий, августовский день. Первый день моего неожиданно-нелепого самозаточения в мрачном, затерявшемся среди лесов, озер и болот подземелье.

*                *                *   

Неудобство  каменной «лежанки» в том, что она выше сгиба моих колен. Просто так на неё не сядешь: надо взбираться. И вот, когда я, наклонившись и опёршись на неё руками, подтягиваю на ложе свою «корму», меня вновь прожигает нестерпимая боль не только в боку, но и по всему хребту позвоночника. Осторожно укладываюсь на спину. Боль будто бы притухает. Гляжу на мрачные своды и провал в черном потолке. Сейчас, когда с обвисающих, покрытых травой и мхом краёв провала исчезли солнечные лучи, начинаю догадываться, почему у него такое своеобразное  очертание. Провал, метра полтора в длину, сужен в месте, где ступили мои ноги, и сильно расширен, где-то до метра, и распатлан с другого края. Просто падал я не «солдатиком», а, зацепившись на долю секунды ногами за корневища, перевернулся и летел дальше, полусогнувшись, вниз головой.  Голова, слава Богу, будто бы в норме. Удар пришелся на согнутые плечи. Голову же я, видимо, сберег, инстинктивно прижавшись подбородком к груди. Но при встрече с землей тело так резко и больно перегнулось в пояснице, что носки сапог чуть не блябнули меня  по моей перекосившейся от испуга физиономии.

Предполагаю – ушиб или даже перелом лопаток. Возможно, и нескольких рёбер хрустнуло. Похожее у меня случалось лет двадцать назад. После  автокатастрофы. Без малого три месяца, по совету врача, вёл себя так, чтобы ни одного резкого движения не сделать. Да ещё  обезболивающими  таблетками спасался. Так то дома. А каково   здесь?  Травма – боль и помеха. А тут ещё эта ползучка  ядовитая!  Свалилась, что называется, с неба чуть ли не на голову. Сейчас, наверное, балдеет от свежей лягушатины.

Вспомнилось, однажды в школе, на уроке (кажется, географии), учительница принялась занимательно рассказывать нам о животном мире джунглей. Начав о змеях, она развесила на стене большие красочные фотоиллюстрации. На одной красовался удав, «оприходовавший» взрослого дикого кабана. Голова удава гордо и сыто приподнята, а посреди извитого, длинного туловища большая, округлая раздутость. Кабан был так хорошо упакован в удавьей утробе, что мы, хохоча, недоумевали, почему же из-под змеиной кожи не выпирают ни ноги, с острыми копытцами, ни кабанье рыло, ни его длинные клыки? А ещё нас поразило то, что, оказывается,  одной такой трапезой удав может утолить свой голод на много-много недель.
Понятно, свалившуюся ко мне ползучую гостью не сравнить с удавом. Тем не менее, в здешних местах мне ещё не попадались  пресмыкающиеся такого большого размера – длиной почти в метр и толщиной где-то в два моих пальца по брюху. Успокаивала лишь её теперешняя сытость. Может, хотя бы предстоящую ночь будет вести себя смирённо. Не интересуясь, по крайней мере, мною. К тому же, и постель моя  на возвышении, с крутыми краями. Вот только к ногам небольшой наклон с выступами. Значит, спать надо в сапогах.  «И, вообще,- быть начеку!» - пробуждается во  мне армейская сущность. Вынув из кармана коробок спичек, предусмотрительно кладу его под рюкзак.

Темнота, таившаяся по углам, расщелинам и выемкам, набухая и разрастаясь, устрашающей  массой ползёт по полу, стенам, заполняет всю пещеру.  В небе, над прорехой, голубовато-ярким светодиодом зажигается незнакомая мне звезда. «Надо запомнить её координаты, - вздыхаю с необъяснимой надеждой. – Освобожусь от этого плена, спрошу у сына Максима, что за звезда? Должен знать. Он астроном». Стрекочет беззаботно кузнечик наверху. Тоскливо прокричав, низкой, бесшумной тенью пролетела ночная птица. Наверное, сова-выплица. Уже плотный, почти осязаемый кожей чернильный мрак вызывает мрачные думы. Отгоняю  их молитвой:
- Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится, - горячо выговариваю начало и далее новым приливом чувств, голосом выделяю слова: - Оружием обыдет тя истина Его, не убоишься от страха нощного, от стрелы, летящие во дни, от вещи во тьме преходящия…  На руках возмут тя, да никогда преткнеши о камень ногу твою. На аспида и василиска наступиши, и попериши льва и змия…
- На аспида и василиска наступиши, - повторяю в невеселой задумчивости.
А перед глазами картинка из далёкого и, в прямом смысле, босоногого детства.
Ясный летний день.  Лес. С тёткой Нюрой, сестрёнкой Любашей, с ведёрком собранной малины идём домой. Мне восемь лет. И поведение моё восьмилетнее. Хвастаясь неутомимостью, задрав головёнку, несусь по нагретой солнцем хрящеватой тропинке: прыг-скок, прыг-скок, баба сеяла горох!.. 
- О-о-ой! – заставляет вздрогнуть, остановиться истошный вопль тётки, - Ва-а-ня, змея!
Отскакиваю в сторону и с неописуемым страхом вижу, как из-под моих, исклёванных  «цыпками» ног, извиваясь, уползает большая, чёрная гадюка. Обомлев, замираю сбоку тропинки, а тётка, схватив первый попавший под руки дрючок, уже догнала змею и тычет, тычет суковатым торцом дрючка в змеиную голову. Вдрызг раздолбала её, а чешуйчато-жуткое гадючье тело то скручивается в тугой, скользящий клубок, то, извиваясь, распрямляется, всячески противясь смерти.
- Пока солнце не зайдёт, не подохнет, - с уверенностью говорит возбужденная и напуганная не меньше меня тётка. – А ты-то, требуха баранья, - орёт в мою сторону, - под ноги зырь. Жиганула б, што б мы с тобой делали? Умёр бы, пока до больницы тащили!

С того случая у меня почти патологическое неприятие не только гадюк, но и всего остального из их родства, не исключая ужей, и даже - ящериц  с дождевыми червями. Помню, хотя мать и говорила, будто змеи снятся к деньгам, сны, с попадающими под ноги змеями, были и остаются для меня самыми страшными.  Тем более, что и по части денег они не сбывались.

«Ну, да ладно с этими змеями, - меняю тему. - Они, змеи, тоже созданы и живут на нашей грешной земле, с каким-то своим, змеиным предназначением». У меня проблема сейчас посерьезнее. Завтра, с Божьей помощью, займусь опять «геологическими изысканиями». А пока надо как-то коротать ночь. На фосфоресцирующих часах – около десяти. Странно, однако, есть и пить не хочется. Спать – тоже. Наверное, от встрясок и нервного перенапряжения. Перед  глазами пляшут, хаотично перемещаются фрагменты прожитого дня. При обращении к молитвам в памяти первыми проявляются, высвечиваются слова святого Макария Великого: «Что ти принесу, или что ти возздам, великодаровитый Безсмертный  Царю, щедре и человеколюбче Господи, яко леняшася  мене на Твое угождение и  ничтоже благо сотворша, привел  еси наконец мимошедшего дне сего, обращение и спасение души моей строя?..». Понимаю это так: «Мне нечего предоставить Тебе, Великодаровитый, Человеколюбивый Господи, кроме своих ничтожно малых благих дел, моля тебя на исходе дня, о  моем спасении?».
- Благослови, Господи, на сон предстоящий. Спаси и сохрани! – осеняю себя крестом.