Давид Самойлов и футбол

«Ах, Анна, боже мой!»
Д. Самойлов, «Пестель, поэт и Анна».

Шел матч, в котором кони праздничного вида
Проигрывали бОмжам приз Калигулы -
Что удивительно.

Я книжку взял Самойлова Давида
И стал читать «Последние каникулы».

В ней говорилось о судьбе коня,
У коего священные тестикулы
Сенаторы в сенате почитали,
Учили конский берегов Италии,
С родными берегами перепутав.

Для этих дел ни пестелей, ни брутов -
Но длинные денарии влекли
Решить исход по формуле лошадной,
Что их длина равна длине ножей,
Зато прохладой веет анфиладной.

В финале - мельтешня футбольных плохишей,
Здесь: гладиусов, скутумов, сандалий,
Потом пошла-поехала резня...

Самойлов вообще любил меня
За то, что я грузин, за Цинандали,
За «Алазанис вели» почитал,
За то, что я его читал,

И тост произносил: «Пью за таблички,
За Рим и все другие города,
В онлайне их проблема, а не в личке,
Боятся книжки даже малой спички,
А нам Юпитер страшен не всегда».

На бурной скатерти тяжелые суда
Стаканов бились крепкими бортами,
И беленькая в них «вода»,
Внезапно поглощаемая ртами,
За ватерлинию бесследно опускалась,
По радио Мария Каллас
Из «Нормы» пела, я же - тамада,
Мы в норме, и Беллини не икалось

Но стол покачивало разговорами,
Локтями, а в глазах зеро…

Поэт спросил: «Что нового в метро?»
-В метро метро, -сказал, - и столики с приборами,
И водкой можно волновать нутро.

Там девушка - цветок в тончайшей вазе,
Одна на весь подлунный мир,
-Подсолнечный?
-Работает в билетной кассе.
-Кассирша, что ли?
-Нет, она кассир,
Подсолнечный звучит, как в масле.
-И хорошо, ты любишь продавщиц.
-Не хорошо совсем, не в этом дело,

Когда глядит на мир из-под ресниц
Лучами ночи...
- А лицо, а тело?
Раскрой мне образ,
Абрис - для тупиц.

-Она же в маске.
-Мир самоубийц.

Как звать ее, Самойлова, Дантес?
-Самойлова!

-Простое совпадение,
А что читатели?

-Там скоторазведение,
Стога - толпе, поэтам - вилы,
Они своё давно отвыли,

-А что Самойлова?
Блажен, кто хочет спиться,
Но ищет парацетамол…

-Вы будете?
Она...
- Не лей на стол.
Прекрасный парацетамол
Все мои слабости прощупал,
Где надо, в сапогах прохлюпал,
Кой-где поправил частокол.

Очистил желоба от хлама,
От водки печень, мозг - от хама,
И стал я что-то различать,
И стал я, ничего не ожидающий,
Поэт простой и всепрощающий.

-Вы стольких гадов видели агонию.
-Я таковых не помню, всё в утиль.
Я оттого и умотал в Эстонию,
За гробом древесины Иггдрасиль,
Что охраняют робкие грузины.
А из родной, признаться, древесины
Отыщешь разве на костыль.

Заметил, здешние поэты ковыляют,
Как у пророка стих, у Иеремии.
Накостыляют им, они и ковыляют,
Ждут Бога в виде нобелевской премии,
И каждый тренирует скромность,
Мол, я не удивлён, моя скоромность
Велит не радоваться, уровень высок,
Я для поэтов - сапога мысок,
Дашь им пинка, бездарностям не больно...
Но как меня нашли! Их уровень высок,
Тех академиков из города Стокгольма,
Что среди жутких куч на раз
Нашли пусть грубый, но алмаз!

Что, снова не меня?
Какой-то Теймураз...

И прочая. А сами пишут чушь,
Друг дружку напечатают в журнале,
За что благодарят чинуш,
В конце письма поставят «Вале».
А нам до Вали что?
Мы Сталина еб..и.

Унылый океан. Поэтому Эстония.
Читателей кругом силлабо, но топили,
Затем верлибром просверлили дониа,
Как лунки…
Тут они и всплыли.

Велик страны безмолвный океан,
На нем верх пузом плавают сердешные,
Ведь избраны, хотя никто не зван,
Ни святости, ни жизни грешной,
Ни океана им, ни берегов…
Беда нас ожидает, дураков.
Твоя Самойлова, она хоть здешняя?

-Она кассир.
-Тем более смелей,
Я представляю ваши диалоги:
«На тройку мне пятьсот рублей»...,
И ничегошеньки в итоге.

-Вы ж воевали, вам легко!.. - Мне вылось,
Не воевалось...ты не за коней
Болеешь? - Нет. - За бОмжей?
- Я в фанклубе
«Баварии»...
- Да, в той зарубе
Баварское нам точно бы сгодилось,
А по ночам Самойлова мне снилась,
И это было пострашней:

Мечтать об Анне, Гале, Оле, Тане…
Ещё страшней, что женишься на ней.
Там и стихам твоим конец настанет,
Ведь баба дура, пуля поумней.

Я стольких знал высокого полёта,
Одну, о боже, ты таких не знал.
Так молнией не било наповал,
Будь ты бумага иль твоя табличка,
А видом чисто чито-невеличка,
Я оттого в Эстонию сбежал.
Косило, помню, нас из дота,
А мы бежим, и стих стучит в мозгу,
Что не желаешь смерти и врагу,
Что добегу, но полегла пехота

Иосифа, Адольфа, Евы, Вали,
Потом вставали - жив или убит,
Не веришь, и убитые вставали,
И с ними Бог, и я - как неофит,
Мне стих давил на нищее нутро,
Теперь я хлам, унылое ретрО,

А хочется к Самойловой в метро
На «Тройку» положить сестерциев в надежде,
Что я ещё, быть может, молодой,
И задохнуться, как бывало прежде:
«Самойлова, ах, боже мой!..»