Записка 1 из цикла Записки филолога

Дело было в канун Рождества Христова. Я тогда ещё пребывал в селе Мартовском на окраине региона, около сотни километров от города. У меня там что-то наподобие дачи. Прекрасный уголок, стоит сказать.
Мартовское зимой было воплощением чистоты. Нигде я не слышал такой чистейшей, ласкающей слух тишины. Порой казалось мне, что я слышу, как идёт время. Не тиканье механических часов, а равномерные шаги уходящих минут, которые не оставляли никаких следов. Снег в здешних местах был белее белого, а морозный воздух освежал так, что, выйдя на улицу, я ощущал, будто всё тело моё, весь организм восстанавливались. Глаз радовал окружающий село сосновый лес, который ещё не отряхнулся от выпавшего снега, и раскинувшееся поле, накрытое белоснежным ковром. Картину скрашивали деревянные сельские дома, из труб которых завораживающе шёл дым. Благодать.
После окончания филологического факультета вынужден я был устроиться не в научное учреждение, а в обычную школу учителем русского языка и литературы, набираться опыта. Признаться, сначала очень противился, потом привык, успокоив себя мыслью, что это всё-таки бесценный опыт, и даже вошёл во вкус. Первый год выдался тяжким: я не был готов столько времени проводить с бумагой. Всё же думал, что буду больше уставать от самого процесса обучения, ежели от заполнения по нему отчётов и прочих документов. Но вы не подумайте дурного, учить я успевал и, глядя по результатам, учил довольно неплохо, хоть и был молод.
И вот по окончании первого полугодия, на новогодние выходные уехал я в село Мартовское отдохнуть да поразмышлять об ушедшем годе. Знакомых у меня здесь не было, поэтому Новый Год пришлось встречать одному. Встретил я его хорошо, а вот начал, наверное, не очень: с мыслей о предстоящей проверке, которая должна была нагрянуть в школу в десятых числах января. Взгляд мой периодически цепляла папка с частью незаполненных бумаг, которые хочешь-не хочешь, а придётся предоставить людям в смешных пиджаках и с серьёзными лицами. Если я их не заполню, то они обвинят меня в некомпетентности. А какой школе нужен некомпетентный сотрудник, так ещё и с четырьмя годами стажа? Напряжённый от таких мыслей, я первого же января сел заполнять эти трижды мною проклятые бумаги.
Таким образом почти все новогодние выходные прошли мимо меня. И вот одним снежным вечером сидел я за письменным столом и глядел в окно: покрытое белой простынёй поле, по которому бродили несколько лошадей, было своеобразным успокоением для души моей. Ничего на тот момент в мире не было для меня важнее. Тут внезапно глаза мои сфокусировались на оконном стекле – в нём отражался календарь. Завтра стукнет шестое января, а это значит, что совсем скоро – уже одиннадцатого числа – начнётся третья четверть. Самая длинная в учебном году. Я тут же с тоской взглянул на стопку подписанной мною «макулатуры», на чашку недопитого чая и так и ни разу не открытый сборник рассказов Чехова. Пора домой.
Тем же вечером позвонил знакомому таксисту и спросил, есть ли на утро свободные рейсы. Машин почти не оказалось: мало у кого было желание работать в субботу, так ещё и перед Рождеством. Но мне всё-таки кое-как удалось отыскать одного едущего завтра в город водителя – приятеля моих родителей. Выезд планировался в обеденное время, раньше - никак. Мы договорились, и я со спокойной душою лёг спать.
И вот шестое число. Утром улицу окроплял моросящий, еле заметный снег, а уже к полудню он постепенно грозился стать полноценной метелью. Видимость была неплохая, но и хорошего в ней было мало – не всё в такую погоду способен рассмотреть человеческий глаз.
Я стоял у калитки с собранными вещами, ожидая, когда за мной приедут. Снег беспорядочно и быстро летел мне в лицо, оставаясь на стёклах моих очков. А когда я садился в машину, (не разбираюсь в марках автомобилей, запомнил только, что она была легковая), перед моими глазами вообще предстала морозная запотевшая пелена. Сняв очки, увидел я две смазанные фигуры, сидящие на передних сидениях. Немного растерявшись, говорю:
- Здравствуйте.
- Здрасьте, здрасьте. Ну, в город?
- В город.
И мы поехали.
Протёр я очки и рассмотрел в зеркале заднего вида знакомый взгляд: у Фёдора Палыча были выразительные, весёлые глаза. Виделись мы редко, но я почему-то запомнил их. Фёдору Палычу было за пятьдесят. Усы его гармонично смотрелись с всегда добрым и безобидным выражением лица. Он был слегка полноват, невысокого роста и с лысиной на голове, которой никогда не стеснялся и любил пальцами стучать по ней, когда приходилось усердно думать над чем-то. Родом Фёдор Палыч, как мне мама рассказывала, из Башкирии. Всю жизнь он проработал пчеловодом, даже, по-моему, награду получал за добросовестный труд. Потом так вышло – жена от него ушла к другому. Фёдор Палыч с горя приехал в наши края и устроился таксистом. Деньги получал небольшие, зато расцвёл как… Имеют всё-таки местные пейзажи целебное свойство, я всегда это знал. Жаль, другие не замечают.
Справа от Фёдора Палыча расположился смешного вида гражданин в круглых очках, зимнем пальто и большой меховой шапке. Вашему вниманию заслуженный учитель физики Считалов Андрей Андреич. Судя по всему, тоже направляется домой, кабы всё успеть до начала новой четверти. Лично мы с ним не знакомы, но я часто видел его в других школах на пунктах проведения экзамена. Стоял всегда серьёзный, с суровым, надменным взглядом. Правда, помнится мне, он однажды на бланки чихнул, когда их раздавал. Пришлось новые печатать. Ещё помню, как перепутал он приказы, и из-за этого экзамен по математике начался на полтора часа позже. Больше ничего о нём сказать не могу.
Под звуки оживлённой беседы Фёдора Палыча и Считалова, молча разглядывал я в окно местные виды. Насмотрелся на них за последние годы, конечно, но глазу всегда было в удовольствие. В апреле наблюдаешь только-только позеленевшие деревья и невольно окунаешься с головой в детство, где солнце светило намного ярче, чем сейчас. Летом картина примерно та же, но теперь уже с чувством какого-то одиночества. Затем является осень, забирающая у неба цвет и покрывающая золотом деревья. А после осени, соответственно, зима. И становится спокойнее всего. Каждый год одно и то же. Но в тот день увидел я картину, которая врезалась мне в память: на полностью покрытом снегом поле бродило стадо лошадей. Это вполне естественно, ибо мы находились в степи. Но что-то в этом было. То, чего нет в других пейзажах. Правда, я пока сам не понял, что именно.
Из моих раздумий меня вытащило резкое ругательство Фёдора Палыча: руль внезапно стал клинить. Машину стало бросать то влево, то вправо. Не знаю, из-за погоды ли или из-за неисправности машины, но мы рисковали потерять управление и в лучшем случае улететь в ближайший кювет. Полностью выйдя из мыслей, я наблюдал, как Фёдор Палыч кому-то звонит, а после машина уже кое-как поворачивает направо – в крохотный посёлок, название которого видно не было.
- Это мы где?
- Остановка – посёлок Вольный. Приехали…
Сердце успело уйти в пятки, но быстро вернулось. Выравнивая дыхание, я увидел через переднее стекло старый серый гараж, а когда мы втроём вышли из машины, перед нами предстал кирпичный дом с деревянной крышей и зеленоватые металлические ворота, с которых потихоньку начинала спадать краска, оголяя родной серый цвет.
Со двора навстречу нам шёл невысокого роста старичок лет семидесяти, в куртке, длинной вязанной шапке и с лопатой в руках. Вот на чём заострилось моё внимание, так это на его осанке – настолько она была ровная, прямая. И веяло от него какой-то активностью, да и глаза как-то необычно сияли. Старик подошёл, приятно улыбаясь, обменялся с Фёдором Палычем дружеским «здорово», нам же – Считалову и мне – вежливо представился.
Он завёл нас в открытый гараж, а сам с Фёдором Палычем пошёл доставать аккумулятор из машины. Считалов, что-то говоря себе под нос, сел на разваливающуюся маленькую деревянную лавочку. Перед этим, правда, чуть не упал, но всё-таки успешно расположился на ней. Я же предпочёл оценить ситуацию стоя: мы находились примерно в сотне километрах от города в незнакомом посёлке, на улице мела метель и температура, мягко говоря, была очень далека от плюсовых показателей. А сколько мы здесь простоим? Неизвестно.
От осознания положения стало неуютно. Благо мы остановились возле жилого дома, а не где-то на трассе посреди леса да поля. При таких обстоятельствах ситуация играла бы совсем другими красками.
Пытаясь хоть как-то себя развлечь, я стал бродить по старому, видавшему всякое гаражу, рассматривая серые стены. Стоит сказать, много чего увидел: Андреевский флаг, терявшие красный цвет вымпелы, инструменты, чёрно-белые фотографии, уголки которых были помяты или вовсе оторваны. Вся молодость этого старика сохранилась здесь. Я так думаю, по крайней мере. Старел гараж видимо тоже вместе с ним. Красивая получается история, если это действительно так, конечно.
Таким образом я наткнулся на обглоданный временем верстак. Ржавчина ещё не полностью разрослась на нём, а рабочая зона выглядела так, будто на ней что-то мастерили сутки назад. На самом верху, где на искривлённых гвоздях висели маленькая пила с отупевшими зубчиками и рулетка, были прикреплены две серебряные медали. Надписи на ней были стёрты временем, я не смог их разобрать. В то мгновение старик прошёл мимо меня:
- Подождите.
- Чего такое?
- А вот эти награды, они откуда у вас?
- Это… - старик разочарованным взглядом посмотрел на медали. – Это я за награды-то даже не считаю. Молодость.
Вздохнул и через дверь в гараже ушёл во двор. Не совсем его понял, но, впрочем, дело было не моё. Я вернулся к Считалову и Фёдору Палычу: последний сидел перед аккумулятором на корточках, пытаясь не упасть назад от порывов ветра. А дальше начались махинации, в которых я не разбирался, не разбираюсь и разбираться не желаю. Фёдор Палыч, как я понял, пытался зарядить аккумулятор и, судя по всему, у него это не вышло. Много я новых слов тогда узнал. Но стоит отметить, что тогда я не так противился мату, как сейчас. После этого мне окончательно стало понятно, что ближайшие три-четыре часа мы проведём здесь – в сотне километрах от дома, посреди крохотного посёлка Вольного, окутанные метелью.
Фёдор Палыч попросил у старика телефон, позвонил своему, как он сказал, верному другу и товарищу – тоже таксисту, из города – и, вкратце описав ситуацию, попросил нас отсюда забрать. Через мгновение появилась надежда на то, что к Рождеству мы всё-таки окажемся дома, в тепле. Осталось подождать.
Процесс ожидания был весьма утомителен. Настолько утомителен и настолько нам нечем было заполнить пустоту в воздухе, что уже через полтора часа зазвучал вопрос:
- А смысл жизни-то тогда, Федя, в чём? – с издёвкой поинтересовался Считалов спустя час разговора, который я успешно прослушал, уйдя в себя.
Отчаянно, Андрей Андреич. Ну, неужели больше не о чем было поговорить? Честно, думал, дело идёт к конфликту. И если бы он произошёл – я бы вряд ли полез его останавливать, ибо наконец-то случилось бы что-то новое за последние битые полтора часа. Да и как это странно слышать такой вопрос от учителя физики. Не техническое это дело – в смыслах бытия разбираться. Оставили бы это дело специалистам.
- Ну, так… - озадаченно отвечал Фёдор Палыч, поправляя шапку, – жить в удовольствие надо бы. Иначе для чего ж она мне, жизнь, если я её не в своё удовольствие проживу?
Считалов рассмеялся.
- Зря издеваешься, Андрей. Я часто над этим думаю. Помню даже, один раз чуть в овраг не улетел, когда из города ехал. Задумался.
- Что это за жизнь такая? В удовольствие. А миру ты что оставишь?
- А что я ему должен оставить?
- Что-нибудь, что существеннее твоего праха, Федя, - с какой-то непонятной тоской начал Считалов. - Ведь не для удовольствия же мы созданы. Есть вещи поважнее. Не может такое существо, как человек, ориентироваться на удовольствие. Так бы весь мир давно рухнул, и некому бы было его обратно собирать.
- Ну, стоит же вот до сих пор. А жизнь не четыре и даже не три раза даруют. Один всего. И то, не знаю сколько мне осталось, половину уже прожил, считай. Хорошо прожил, доволен. Повидал достаточно. А если б я свои года ради «великой цели» заложил? Цели-то, может, я бы и достиг, да только как потом в зеркало без вины перед самим собой смотреть? Ведь на что угодно время бы потратил, не на себя. Дали мне жизнь, её надо прожить. – Подытожил размышление Фёдор Палыч.
Считалов слушал, слушал, потом выдал:
- А толк какой от такой жизни?
- Так мне толк. От того, что жил. Всё это видел, всё это слышал, веселился, плакал.
- Но тебя же забудут, Федя, забудут! Имени твоего на лице истории не будет: сотрётся оно или вообще не появится. Для чего, спрашивается, жил? На поколения нужно работать, на по-ко-ле-ни-я! Чтобы тебе потом потомки «спасибо» сказали и помнили. Что-то нужно оставить после себя. Ведь если…
Дальше я перестал слушать. Решил снова прогуляться по гаражу и, когда прогуливался, заметил в приоткрытой двери, ведущей во двор, старика. Он чистил снег. И я видел в этом намного больше пользы, чем во всех разговорах о смыслах жизни и прочих вопросах, на которые люди не получат прямого ответа.
Через два часа нас забрали. Когда мы въезжали в город, было уже темно, но как же душа ликовала, наблюдая родные городские фонари, родной свет в окнах многоэтажных домов. Никогда не мог подумать, что буду рад видеть эти, надоевшие до серой тоски, привычные вещи.
В одиннадцать я уже сидел в своей квартире за рабочим местом и обещал никогда не обременять себя тайнами человеческого существования. А через час наступило Рождество.