Абитуриент

Летом 1986 года, я прилетел в столицу нашего необъятного  СССР, в город Москву. А прилетел же я из города Еревана, где прожил всё своё детство. Я впервые попытался поступить в вуз, но провалился на первом же экзамене. Это был Историко-Архивный институт, который располагался в красивом белом псевдоготическом здании, прямо рядом с Красной площадью, на улице 25 октября. Туда меня, почему-то, вдруг потянуло, и я решил стать историком или, в крайнем случае, архивариусом. Я пожил немного, где-то недели две, в общежитии с другими абитуриентами. Общежитие находилось в районе метро «Преображенская площадь». Я довольно весело провёл тот вступительный месяц, который зовётся июлем. Именно в июле в Москве было особенно хорошо! Сюда съезжалась молодёжь со всего Союза, с томительной целью остаться в этом прекрасном многолюдном городе и стать московскими студентами. Но это удавалось очень немногим.  Сколько молодых сердец разбивалось, в этой тщетной попытке укорениться в столице, и стать, так сказать, советскими «римлянами». Сколько юных слёз пролилось на этих тверских и гоголевских бульварах, - это плакали и рыдали провинциальные девушки, не сумевшие поступить в московский вуз. Июль месяц – самый драматичный месяц в Москве. В этом жарком месяце решалась судьба многих абитуриентов. Неудачники потом возвращались в свои города, где уже в августе месяце, они могли поступать в свои провинциальные, и уже не такие престижные вузы; вспоминая потом прогулки по вечерней Москве; с другими парнями и девушками, с которыми свела Судьба, на короткий промежуток этих тревожных вступительных экзаменов. Москва покорялась только -  самым умным, самым талантливым и самым удачливым. Ну и, конечно же, - тем, у кого были заветные направления от своих республик, которые давали, в основном, по блату…

                В общежитии, я познакомился с девушками-абитуриентками; и, надо сказать, былая застенчивость, которой я так долго страдал, уже меня немного стала покидать; хотя, всё равно, я не очень умел общаться с девушками. Помню, как я с одной из них, гулял по Москве, и мы даже немного друг к другу поприжимались, и даже целовались. Дальше этого дело не зашло, хотя очевидно было, что ей я понравился; и она могла меня, двадцатилетнего девственника, ввести в суть интимных отношений. Только вот где? Конечно же, ночью, в каком-нибудь тёмном углу, будь я немного понаглей. В этом отношении, там была довольно развязная атмосфера. Она приехала, поступать в Москву, из города Винница. Как эту девушку звали, я забыл, а название города, почему-то, запомнил. Были ещё симпатичные девушки из казахского города Усть-Каменогорск. Жил же я в небольшой комнатке, на шесть кроватей, и там ещё поселились несколько парней. Один был казах, и с ним я потом даже в Москве пересекался; он потом поступил, и прилежно учился. Другой абитуриент был еврейским юношей из города Киева, и фамилия у него была - Розенберг! Внешне он был довольно щуплым, и чувствовалось, что всё своё детство он потратил на учёбу. Его познания в области истории меня тогда поразили. Он мне тогда первым рассказал про то, как евреям тяжело живётся у нас, в СССР. И что их никуда не принимают; особенно в городе Киеве, где, по его словам, царил сплошной антисемитизм. Мне это было странно слышать. Я тогда вообще не знал, что это такое. В Ереване этого антисемитизма не было; и можно сказать, что я впервые услышал про это. В Москве Розенбергу было поступить проще, и он, на самом деле, поступил в этот вуз. Он мне потом написал письмо. Я ему ответил, но дальше мы уже не переписывались. Что с ним стало потом – я не могу сказать. Хотя, было бы интересно узнать. Уехал ли он в Израиль или остался в Москве. Стал ли он профессором? Написал ли какие-нибудь книги по истории? Или стал простым учителем… Или погиб во цвете лет, в лихие 90-е, так ничего и не успев совершить в своей короткой жизни…

                На первом же экзамене я, с большим треском, провалился. Мне достался билет про гражданскую войну, которая началась у нас после Великой октябрьской революции. На меня напал ступор, и я так и не смог ничего путного произнести. Все эти Петлюры, Чапаевы, Деникины, Юденичи – в голове моей не удержались. Возможно, что попади мне другой билет, про нашествие Наполеона или про Ивана Грозного и взятие им Казани, то я бы тоже ничего не смог нормального из себя выдавить. Экзамены я сдавать просто не умел. Я не умел красиво и складно говорить и панически начинал нервничать, - это был классический «страх сцены», от которого нет лекарств и упражнений, - есть только талант, или жизненный навык - плевать на мнения окружающих тебя людей. Мудрые экзаменаторы, которых сидело человек пять, с симпатией ко мне отнеслись, и даже пытались меня вытащить, и что-то там даже подсказывали. В этом институте училось слишком много девочек, и мальчики здесь котировались, и их старались брать в этот вуз. К тому же я, не производил впечатление полного дурака, - высокий лоб с ранней залысиной, очки с толстыми стёклами, - я уже тогда выглядел старше своих лет. Если бы я отслужил в армии, то можно было, без экзаменов пойти на подготовительное отделение, - его называли рабфак, - а потом уже тебя зачисляли, без экзаменов, на первый курс. Так многие юноши, из провинции, и делали… Вот так, историко-архивный институт лишился хорошего студента! Если бы я поступил, то я бы нормально учился, и моя жизнь потекла по нормальной стезе, и, что тут говорить, из меня получился бы нормальный учитель истории или аккуратный архивист. Историю Человечества я всегда любил, хотя она очень кровавая, и в ней очень много белых пятен и непроницаемого тумана. Потому что Историю пишут Победители!