Psyho-3. Внутренняя сила

В деланье вещей, которые вы раньше никогда не делали, есть что-то магическое. Особенно если всю предыдущую жизнь вы прожили с мыслью, что у вас руки не из того места растут.
Возьмем, к примеру, джинсы. Так ли легко правильно начертить выкройку, собрать все эти бесконечные карманы (шесть штук, между прочим! и все разные), ровно проложить отделочные строчки, уговорив бытовую машинку, что только сегодня и только сейчас она вовсе не бытовая, а очень даже промышленная, и толщина ткани в четыре и даже в шесть-восемь слоев ей нипочем? И вот покупала ты вроде невнятный прямоугольный кусок ткани, даже не всегда симпатичного цвета, но сейчас стоишь у зеркала – и на тебе внезапно новая симпатичная тряпка. И не в том дело, что новая, и даже не в том, что симпатичная и что по фигуре сидит, а в превращении. Вот этими самыми руками ты превратила бесформенную материю в нечто совершенно новое и даже функциональное. Ты помнишь, как делала карманы, как чертыхалась, опасаясь не собрать гульфик и наглухо застрочить молнию, как прорезала петли для пуговиц, даже после многократного измерения линейкой вознося молитву всем богам: пожалуйста, можно диаметр пуговицы совпадет с длиной петли?! Изделие-то уже закончено, обидно будет запороть его на последнем этапе…
И всё сложилось. Планеты выстроились в ряд, звезды подмигнули с небосвода – и на тебе новые джинсы, от и до сшитые своими руками, в некоторых местах мистически удавшиеся, несмотря на все твои косяки, которые – о, чудо – если никому не рассказывать, то и не видно. Это ли не магия? Это ли не тот инструмент, благодаря которому внутри внезапно отрастает новая личность? Нет, не швея=)), а человек, который знает, что если за что-то взяться, то оно непременно получится. Пусть даже не с первого раза, и даже не с десятого, но ведь получится же. Потому что боги любят смелых и тех, кто не боится косячить в процессе и готов раз за разом переделывать, пока не получит нужный результат, а иногда – просто умеет вовремя остановиться, решив: «И с такими косяками вполне достаточно, прилично, носить (жить) можно».
Когда делаешь такое в первый раз, эффект подобен разорвавшейся бомбе. Я, оказывается, умею переживать неудачи, добиваться своего и даже кое-что, чему меня никто никогда не учил. Фиг его знает откуда, но в такие моменты начинаешь верить в ноосферу и в то, что идеи витают в воздухе. Большие и Серьезные Проблемы вдруг становятся мелкими, потому что ты понимаешь, что тот, кому надо решить проблему, будет действовать совсем не так, как тот, У Кого Есть Большая Нерешаемая Проблема, и – в отличие от первого – обязательно ее решит, вопреки любым преградам, которые, к слову, по упертости и наивной вере в свои силы, может даже не заметить…

***

Тот, кто способен дышать, когда окружающие резко против, больше этих самых окружающих. Эта мысль приходит внезапно, как луч света, пронзающий темные облака. Я больше тех, кто желает, чтобы меня не было, а если я больше, то стоит ли бодаться с ними, играть в их игры, пытаться менять правила, вновь и вновь возвращаться, пытаясь что-то «уладить», доказать, что ты можешь разрулить неразруливаемое? Стоит ли раз за разом ввязываться в бессмысленные баталии, ведь мне это больше не интересно и не нужно? Там, за границей маленького футбольного поля, на котором, не прекращаясь, кипит Великая Смертельная Битва, есть целый мир. Цветной, яркий, со множеством возможностей. Разумеется, не бесплатный. За любую возможность надо платить: интересом, усилиями, временем – вполне нормальная, справедливая плата за то, чтобы спустя много лет уйти из этого мира немножко не таким, каким ты сюда пришел. Но футбольное поле придется покинуть. Потому что одновременно «выстраивать отношения с противниками» и «жить полноценной жизнью» невозможно. Это понятия взаимоисключающие. Ты либо героически борешься за жизнь на мелководье, либо свободно плаваешь далеко за буйками…

***

Нет, это ни в одни ворота. Я ушла от тебя, я оставила тебя в покое. Но ты снова здесь. Внутри меня, мама.
Несмотря на все осознания, проработки и действия в реальности, в своем внутреннем мире я раз за разом сталкиваюсь с ней – с проекцией себя, которая сидит на асфальте в лохмотьях, как бомжиха, и бесконечно ревет. Мне противно смотреть на нее, но каждый раз, каждый гребанный раз, когда я сталкиваюсь с проблемами в своей реальной жизни и их решаю, внутри я вижу ЕЕ. Но за ней снова оказалась ты, снова ты.
Сегодня я больше не могу на нее смотреть. Этому пора положить конец. Я внимательно оглядываю свою слезливо-сопливую копию и пытаюсь понять, чем ей можно помочь. Я больше не могу ни видеть ее, ни слышать ее тоскливые завывания, ни – тем более – чувствовать ее всепоглощающее отчаяние. Она не может жить – у нее нет сил, но и умереть она почему-то тоже не может. Мне кажется, она способна сидеть на этом асфальте, в этой грязной луже, вечно. Вечно молить о помощи – и вечно ее не получать.
- Хватит! Чего тебе надо?
Она даже не способна принять помощь! Ни от меня, ни от кого-то другого. Так какой смысл в страдании?! Я нарезаю вокруг нее круги целых полчаса, прежде чем до меня доходит: эта девочка существует, потому что на нее кто-то смотрит. И этот кто-то – не я. Взгляд – чужой, колючий, осуждающий – идет из-за моей спины. Я оборачиваюсь и вижу мать. Ее взгляд буквально прожигает мою внутреннюю бомжиху насквозь, он словно связующая нить… Пока одна смотрит – другая плачет и просит о помощи, не в силах ее принять. Она слабая, слишком слабая, чтобы встать и скрыться от этого взгляда. Она истощена, измотана ровно так же, как и я… Мне некуда скрыться от тебя, мама, даже здесь.
Какой у нас тут интересный тандем. Одна смотрит – вторая отдает последние силы, чтобы эту смотрящую напитать. Ведь если эта девочка, не приведи боги, встанет и пойдет, маман кинется на нее с ловкостью фурии…
Впрочем, нас здесь даже не трое. Есть еще одна моя копия. Полная противоположность бомжихи: энергия бьет через край (так и хочется добавить: ключом, гаечным), девушка беспрестанно вертит головой, да и сама крутится на месте – в ней столько сил, что просто некуда девать, она жаждет действия, но помочь разнесчастной «жертве» почему-то тоже не может. Вот с ней-то мы и отходим посовещаться в сторонку.
- Слушай, давай эту малахольную силой подымем?
- Думаешь, поможет?
- Ммм… Не, не похоже. У нее даже ноги под каким-то неестественным углом вывернуты.
- Еще идеи?
- О! Давай мать прогоним!
Мы обе с интересом поворачиваемся к матери.
- А ну, пошла вон отсюда!!!
Мы встаем единой стеной между моей забитой внутренней копией и той, чей взгляд довел ее до такого плачевного состояния. И даже тесним мать прочь, и у нас даже получается. И девочка за нашими спинами даже приподнимает вечно понурую голову, перестает плакать и начинает с интересом осматриваться вокруг – у нее снова появляются силы.
Зато мать, едва отходит подальше, сменяет свой невыносимо всепоглощающий, жалящий гнев на… слезы? Серьезно, слезы?!
Моя сильная, энергичная копия явно умнее меня, потому что именно она понимает первой:
- То есть ты травила ее, чтобы не чувствовать свою боль?!
Мама кивает. И плачет. Плачет, плачет, бесконечно плачет – по своей загубленной судьбе, по неудавшимся начинаниям, по тому, сколько боли и отчаяния пришлось пережить, когда никто не поддержал и она была совсем одна, по пропавшему детству, юности, зрелости, а теперь и старости – ох, сколько там всего! Первой совесть просыпается у самой сильной: она уверенно шагает вперед и обнимает мать. Второй – у меня. Я слабее, и мне даже не стыдно, я просто не ожидала такое увидеть. Но больше всего меня удивляет, когда наша минуту назад сопливо-плачущая копия резво вскакивает на свои тонкие, анорексичные ножки и бодро чешет к нам, чтобы тоже обнять и пожалеть родительницу. Ей не чужда эмпатия, она тоже хорошо знает, что такое невыносимая боль.
А мама… мама плачет – и молодеет, постепенно превращаясь из ужасной старухи, которую я привыкла в ней видеть, в красивую молодую женщину. Ей больше не хочется никого травить. Она увидела свою боль и наконец-то признала и пережила ее. Мы гладим ее, утешаем, разговариваем с ней, пытаясь через прикосновения и объятия передать частичку силы, уверенности, что всё будет хорошо. Теперь-то всё будет хорошо, самое страшное позади.
- Я прощаю тебя, - неожиданно понимаю я.
Всю жизнь не могла простить, а теперь – прощаю. Просто нет смысла злиться на человека, который не в состоянии вынести свою боль. На что там злиться? На то, что ему сил не хватило ее вынести, и он – от безысходности – выплеснул ее на меня? Ведь я тоже – как и моя копия-анорексичка – очень хорошо знаю, что иногда просто нет сил держать всё в себе.
- Чего ты хочешь?
Она хочет уйти. Уйти в свой мир, где никто не будет висеть у нее камнем на шее, где она будет заниматься только своими, дорогими сердцу делами. Пусть у нее будет участок земли с прекрасными растениями, большой уютный дом, который залечит ее душевные раны, и много цветов, на которые она будет любоваться на восходе и закате. И качели – обязательно качели во дворе… На них можно отдохнуть от полуденного зноя, а вечером незаметно уснуть, погрузившись в прекрасный мир туманов и грез… Возможно, когда-нибудь она приведет в этот большой дом семью. Которая, конечно, разделит ее увлечения и поможет. Но не сейчас. Сейчас здесь разве что невидимые слуги, как в сказке про красавицу и чудовище, и весь этот мир – только для нее. Она будет набираться силы от этой земли, от работы с ней, от восходов и закатов, от своих успехов и постепенно вернет себе утраченные части души... Это называется «реабилитация».
Мы покидаем ее и возвращаемся в пустое внутреннее пространство. Вчерашняя бомжиха и сегодняшняя анорексичка смотрит на нас с сильной личностью, как олененок Бэмби. Тонкие ручки, тонкие ножки, полное физическое истощение, но, как ни странно, с уходом матери у нее появилась энергия. Ей тоже нужна реабилитация. Недолго думая, мы отводим ее в другой мир – ни за что и ни при каких обстоятельствах не сообщающийся с миром, в который ушла мать. Единственное, что этим двоим нужно знать друг о друге, - что они обе хорошо устроились. Больше ничего. Никакой переписки, никаких встреч и общения, больше никогда. Покоя более чем достаточно…
Она выбирает тропический остров. Мы приходим туда после заката: в темно-синем небе загадочно подмигивают звезды, у ног плещется теплое море, мелкий беленький песочек ласкает ноги, а за спиной у нас шумят пальмы. Ее дом маленький и уютный, единственное большое помещение в нем – библиотека. И мы с сильной копией знаем: сначала девчонка будет еженощно глазеть на звезды, потом отоспится в маленькой уютной комнате, отсидится на волшебном тропическом берегу, сутками напролет наблюдая за накатывающими волнами… А через пару недель начнет читать взахлеб до глубокой ночи при мягком желтом свете лампы – все книги, которые когда-либо хотела прочесть. Про волшебные миры и невероятные приключения, которые встают перед глазами так живо, словно сама их пережила. И силы будут прибывать. Медленно, но верно. Я буду иногда заглядывать к ней – и по-хорошему завидовать.
Мы с сильной покидаем ее и остаемся вдвоем.
- Вот как бы мне… к тебе?
- А вот нифига. Мы разные.
Я снова в тупике. Силы есть, но почему-то опять не у меня.

***

«А я буду чистить зубы ногой!»
(Внутренний голос)

Бывают дни, когда я понимаю того мужчину, который ходил на бокс после удаления селезенки, хоти врачи обещали ему, что это его добьет. Он считал, что «лучше так, чем дома у телевизора». Бывают дни, когда я понимаю парня-танцора, который продолжал обучать других брейкдансу,  хотя, по словам тех же врачей, от нагрузок его сердце в любой момент могло остановиться. Он тоже считал, что лучше прожить хоть какой-то отрезок жизни так, как тебе нравится, чем постоянно трястись в страхе. Бывают дни, когда я понимаю и того австралийца, который, стоя на крыше своего дома, философски смотрел, как со стороны леса к нему приближается пожар. Иногда всё, что ты можешь делать, - это смотреть на приближающийся огонь: бежать в общем-то поздно и бессмысленно, тогда к чему суетиться? Может, огонь не дойдет. Может, его кто-то потушит. Может, сверху виднее, куда драпать. Да мало ли что может быть?
Каждый раз, когда мне встречаются люди, утверждающие, что с моими проблемами «надо жить, как есть», «просто смириться» или «следовать каким-то ограничениям», мне хочется огреть их ложкой по лбу. Исключительно для пользы дела и отрезвления. Если ты медицинский специалист и много лет потратил на изучение какой-то системы, не зазорно ли давать пациентам такие советы? В качестве еще одного хорошего примера на ум приходят люди, родившиеся без рук. Если бы такому человеку в детстве кто-то сказал, что он никогда не сможет сам чистить зубы и всегда будет нуждаться в посторонней помощи, он никогда бы не научился самообслуживанию. Но почему-то, когда я смотрю видео с такими людьми, многие из них чистят зубы ногами так ловко, как я не могу руками. У меня зубная щетка периодически падает, или со щетки падает паста, или еще чего-нибудь идет не так при том, что у меня-то руки на месте. Я не нахожу в себе сил, желания и времени делать утром укладку, а они пользуются расческой, не имея рук… И вполне себе опрятно выглядят. Да, они потратили на обучение много времени и в начале пути им кто-то помогал, но ведь оно того стоило, правда?
Что было бы, если бы в начале жизненного пути им сказали, что их особенность – это приговор? Всем, кто советует «смириться с ограничениями», хочется сказать: идите лесом (а то и: «убейтесь об стену!») Человек способен преодолеть намного более сложные препятствия, чем жизнь ставит перед большинством из нас. Люди с подобными особенностями показывают, как можно справляться со сложными задачами. И если врач недостаточно компетентен, чтобы решить задачу, которая во много раз проще, ему не следует консультировать пациентов. Не его это. Пусть лучше сходит погулять… по лесу… А я буду чистить зубы ногой. Фигурально, конечно, выражаясь. Потому что природа дала нам массу компенсаторных механизмов. Один из них – механизм психики, которая не позволяет мириться с ограничениями и всегда ищет обходные пути.

***

Рано или поздно все дороги заканчиваются. Вот и моя скоро закончится. Я снова вишу над пропастью. Очередной образ, который не выходит из головы. Если сравнивать с предыдущими, когда руки были то крепко связаны за спиной – до самых локтей, то изрезаны ножом, то посечены осколками стекла, этот образ не такой пугающий: мои руки «всего лишь» связаны над головой. Собственно, на них я и вишу. И одна уже даже свободна, но на второй сорвана кожа из-за туго затянутой петли, а у меня нет больше сил тут болтаться. Судя по ощущениям, я здесь довольно давно.
Смотрю вниз, где клубится белесая дымка: ничего не разглядеть. Потом задираю голову: там, высоко, голубое-голубое небо с редкими белыми облачками, а здесь, в каких-нибудь полутора метрах над головой – травка зеленеет. Тишь да благодать. Если не считать, что я болтаюсь в этой дыре, как в колодце, - разве что диаметр чуть побольше, - на хлипкой веревке, перекинутой через балку. На балке же сидит мой изрядно потрепанный жизнью Ангел-хранитель. Он больше не курит: ему уже нечего. Смотрит на меня с выражением… нечто между состраданием и невозможностью ругаться матом.
- Ты висишь над пропастью.
- Я заметила.
- И веревка скоро порвется.
- Это я тоже заметила.
Она и правда скоро порвется. Я каждый день наблюдаю, как расплетаются волокна, истончая мою связь с привычным миром. Период истерики давно прошел, период апатии – тоже. Были и дни, и месяцы, и годы, когда я изо всех сил старалась подтянуться и выбраться – хотя бы на балку. Всё, на что меня хватило, - выдрать из узла одну руку и ободрать кисть второй. Ангел стоически наблюдал за моими попытками, всегда подбадривал, иногда подсказывал, но надежда на хороший исход на его лице таяла с каждым днем.
В конце концов мне надоело. Скорее бы это закончилось.
- Да не виси ты, как сосиска! – вскипает он в очередной раз. – Хотя бы что-то делай!
- Я уже все перепробовала.
- Не знаю там, к врачу сходи!
- Ходила. Ампутацию рук предлагают. Чтоб, значит, не на чем висеть было… Кто погуманнее – те предлагают веревку обрезать. А вытащить меня отсюда никто не предлагает. Ты б там в своей Небесной канцелярии спросил, долго мне еще тут?..
- Спрашивал.
- И что?
- Не ответили.
- Вот любят твои интриги.
- Она скоро порвется, - снова безнадежно напоминает он.
- Скорее бы уже…
- Тьфу! Я угрохал на тебя лучшие годы своей жизни!
- Оу… - многозначительно тяну я.
Да, я над ним стебусь. А что мне остается? Мы оба знаем, что, когда веревка порвется, я полечу в пропасть. Но ни один из нас не знает, что там. С некоторых пор меня стал крайне веселить этот факт: а кто сказал, что там хуже, чем тут? Кто сказал, что пропасть – это обязательно смерть? Может, там даже лучше? Может, это новый уровень, а не падение, м?
- А если там будет хуже?
- Ну, значит, не повезло. – Я бы пожала плечами, но в моем положении это жутко неудобно.
Еще одна нить обрывается. Веревка дергается, спуская меня на пару сантиметров ниже. Приближая к цели.
- «…но оказалось даже тогда, что все дороги света ведут в никуда… даже когда под ногами блестит вода», - напеваю я песенку из детства. Я вообще последние недели всё время что-нибудь напеваю. В основном русский рок, зарубежный блюз и вот такое, философское.
- Ты ненормальная.
- Я устала, правда. От однообразия, от нерешаемых задач, от того, что вечно не хватает сил. Неизвестность выматывает. В конце концов, если я не смогла выбраться, может, так и было задумано? Может, в этом есть какой-то смысл?
- Думаешь, наблюдать легче? – Усталость в его голосе мешается с отчаянием.
- Зато всё наконец-то закончится.
Веревка с треском лопается, хотя в мыслях я давала ей еще несколько недель. Я успеваю только задрать голову, чтобы в последний раз посмотреть на того, кто всё это время был рядом со мной, и мельком увидеть небо, - и срываюсь вниз.
Рано или поздно все дороги заканчиваются. И начинаются новые…

***

Иди сюда, дружок, я расскажу тебе про созависимость. Нет, не то, что ты прочитаешь в Интернете. Созависимость – это не только про «мама, я приду домой в десять, чтобы ты не волновалась» и алкоголиков; созависимость – это когда тебе глубоко за тридцать, а ты строишь всю свою жизнь вокруг другого человека и даже не осознаешь этого. Все твои идеи, планы, начинания регулярно обрываются в самом начале, «потому что обстоятельства так сложились, ну не могу же я… когда…» Можешь. На самом деле можешь. Но даже не знаешь об этом. Это привычка, всего лишь привычка – думать в духе «Вот сейчас я… и тогда наконец смогу…» Не будет никаких «сейчас». Чужие дела никогда не кончатся. Чужие претензии тоже. Тебя будут водить на веревочке вокруг колышка, как козлика, пока ты будешь вокруг него послушно ходить.
«Мама прожила свою жизнь, проживет и твою» - и не только мама. И вообще, это крайний и самый очевидный вариант. А сколько их неочевидных? Сколько истинно своих  дел мы откладываем, чтобы никогда к ним не вернуться к ним, движимые чувством совести, давлением мнимых обязанностей, желанием «не быть эгоистом»? Иногда всё и вовсе запутано: тебя давно никто не просит, а ты продолжаешь бегать по кругу, как заводная игрушка…
Пока ты строишь свою жизнь вокруг другого, пока ты пытаешься «поступать правильно», пока ты бесконечно откладываешь свои истинные желания в долгий ящик, внутри тебя не формируется настоящий Взрослый. Тот, кто проживет твою жизнь. Кто сделает то, что ты должен был сделать. Кто спасет тебя в трудной ситуации – или поможет в ней не оказаться. Обрати внимание: за тебя этого не сделает больше НИКТО. Вообще никто и никогда, слышишь? Тело есть, а в этом теле никого нет. Робот-исполнитель чужих желаний разве что.
Пока ты живешь не своей жизнью, ты живешь чужой, внутри себя оставаясь Ребенком – зависимым, слабым, не имеющим права голоса и собственной идентичности. Хочешь ли ты всю жизнь прожить Ребенком?
Кем мы восхищаемся? Теми, кто, презрев общественное мнение и привычные устои, просто идет вперед, к своей цели – какой бы она ни была. Но чем эти люди отличаются от нас? Тем, что они не только знают, что им надо, но и идут к этому. Но ходят к цели без поддержки только Взрослые… И почему у них нет проблем с мотивацией? Может, потому что, услышав однажды свой тонкий внутренний голос, они вслушиваются, вслушиваются, вслушиваются… пока это не станет настолько привычным, что голос становится крепким, громким, хорошо различимым, не вызывает сомнений. Мне надо туда – как это просто! Мне надо – и я пойду. При чем тут мотивация? Мне туда просто хочется, я чувствую, что это мое. Я не буду оглядываться на маму, папу, семью, мужа, жену, братьев, сестер... Я впишу тех, кого могу, в этот процесс, а кого не смогу… я не несу ответственность за взрослых дееспособных людей. Потому что я не бог, а адекватный взрослый человек, и знаю, когда нужно остановиться.
Может, поэтому эти люди всегда добиваются успеха? Может, поэтому они так заметны и так приковывают взгляд? Может, поэтому тому, кто внутри себя остался Ребенком, они кажутся сверхэнергичными, потрясающе сильными, совершенно невероятными?
На этой планете критически мало Взрослых. Гораздо больше Детей в телах взрослых. Взрослого легко опознать по тому, что его окружает: обычно вокруг него всё удивительным образом складывается и получается, выруливая на нужную дорогу. У всех. Взрослый – это не тот, кто тянет на себе пантеон токсичных безынициативных родственников, Взрослый – тот, рядом с кем расцветают и раскрываются другие люди. Потому что невозможно не заразиться его мудростью, знанием, навыками, уверенностью. Парадокс в том, что, выбирая свой Путь, он делает лучше не только себе, но и всем, кого задевает на этом Пути. Индивидуализм не имеет ничего общего с эгоизмом — сюрприз!
Однажды ты просыпаешься таким Взрослым и по-другому смотришь на свою жизнь, на всё, что ты с ней сделал (и не сделал), на свое окружение… и наступает Прозрение.
Я думаю, ради этого сакрального знания в конечном итоге и ходят к психологу.

***

Я прихожу в себя в пустом подземном зале с купольным потолком. Странно: вроде только что падала с большой высоты, но не разбилась. Вокруг только камень и немного света – здесь, по центру, где я лежу, и дальше – точечно, по довольно узкому и, как сейчас кажется, бесконечно длинному коридору в неизвестность. Свет из невидимого источника мягко подсвечивает камень под ногами и свод над головой, но средняя часть тоннеля остается темной. Я встаю и медленно иду по коридору. Шаги гулко отражаются от стен. И вот я вижу впереди более яркий свет – там, где тоннель выходит в очередное полукруглое помещение.
- Ну наконец-то. Я так долго тебя ждала.
Такой сильный, уверенный голос. Она стоит ко мне спиной. Подозрительно знакомая фигура. Мне почему-то становится трудно идти, будто ноги тяжелеют.
- Ты кто?
Она поворачивается, и сердце ухает в пятки, не получается вдохнуть.
Я. Снова я.
Она улыбается.
- Ты не дойдешь.
Я опускаю глаза вниз и вижу, как растворяются ноги. Всего лишь шаг внутрь зала – и я словно в замедленной съемке наблюдаю, как сантиметр за сантиметром превращаюсь в черный пепел, оседающий на пол.
- Но я же… настоящая.
- Уже нет. Теперь настоящая я. Ты сделала всё, что могла.
На последних секундах, пока не исчезли мои глаза, я успеваю увидеть, как она устремляется дальше. В следующий коридор. Оттуда тоже льется свет, но мне уже не увидеть конца ее пути…

***

Я не помню событий, которые прошли между моментом, когда я оказалась в каменной пещере, и нынешним перемещением. Событий было слишком мало – и слишком много. Бывают периоды, когда ты едва успеваешь делать – и осознавать, снова делать – и снова осознавать. Каждый раз что-то новое, постоянно меняя свой путь, раз за разом отбрасывая старое и пытаясь дотянуться до того, неизведанного, куда раньше всегда влекло. Ты падаешь, поднимаешься, снова падаешь, снова поднимаешься – но почему-то больше не отчаиваешься. Периоды задумчивого затишья довольно быстро сменяются периодами, когда на голову валится тысяча дел, - только теперь ты понимаешь, что истории успеха во вдохновляющих психологических статьях тактично опускают минимум два-три года ежедневного адского труда… Без которого бы ничего не вышло. Стоит только остановиться или испугаться – и ты тут же отъезжаешь назад, как на эскалаторе. Тебя словно невидимые голоса подначивают: «Ты что, страшно! Давай бросим?! Айда обратно в уютное болотце!»
Но нет. Свежеобретенная внутренняя сила подталкивает вперед молча, упорно. Ты словно очень долго готовилась к марафону, а теперь внезапно оказалась в начале беговой дорожки. Вокруг туман, раннее утро, серость, дальше двух-трех метров ни черта не видно. Ты делаешь первый шаг – неуверенный, нервный. Спотыкаешься. Делаешь еще один. Запинаешься. Еще три. Вот так рвано удаляешься от нуля – точки отсчета. Нерешительно оглядываешься, озираешься. Столько сомнений, опасений, кажется, что от волнения можно задохнуться. И где-то на десятом шаге туман за спиной сгущается настолько, что ты понимаешь: а все равно куда – назад или вперед. Только там, позади, ты уже был. А впереди туман чуть-чуть рассеялся, и вдали блеснул солнечный луч. Блеснул – и исчез. Но ты его уже видел. И если ты ничего не сделаешь, его образ будет преследовать тебя до самого последнего дня.
Да в конце-то концов!
И ты вдруг срываешься с места – легко и свободно, ошалевая от мысли, что такое возможно, что никто не остановит и не помешает. Что, оказывается, всегда так можно было, только ты не знал. И выбегаешь из замкнутого круга. Что ждет впереди, ты не знаешь, но это уже не имеет никакого значения!

***

Нет, погодите, пустыня?! Опять пустыня?!
И вдруг в какой-то момент ты приходишь… к началу.
- Нет, серьезно, пустыня и река? Стоило ли вообще это начинать, если мы вернулись к реке?! – вопрошаю я.
Вопрошать есть кого: на сей раз со мной рядом оба моих интересных спутника – и Ангел, и Будда.
- Вас, кстати, не смущает, что вы к разным конфессиям относитесь?
- Не-а, - Ангел философски затягивается очередной сигаретой. Зараза, где только достать успел?!
Мы стоим посреди знойной пустыни, а под ногами течет… нет, «река» - это я преувеличила. Скорее, широкий ручеек. Черный, маслянистый, пованивающий и вызывающий у меня массу вопросов.
- Будда-а-а, - зову я. – Это что? – И не даю ему ответить. – Когда мы начинали, это хотя бы была широкая чистая река, которая давала мне надежду. Пусть мы выяснили, что она не моя, что она не сбудется, но там хоть вода была прозрачная – посмотреть приятно, а это что?!
- Нефть, - с умилением в голосе изрекает мой друг в оранжевой тоге.
- Нефть? А я думала, это канализационные стоки.
- Хочешь, сигаретку брошу? – прищурившись, предлагает Ангел. – Гори-гори ясно…
Присаживаюсь на корточки и протягиваю пальцы к «ручью», но прикоснуться так и не решаюсь. Маслянистый блеск не оставляет сомнений: фиг потом отмоешь.
- Я б тоже пока не советовал, - предупреждает Будда: и меня, и Ангела, готового бросить сигаретку. – Она еще сырая. Перегонка нужна.
- На кой мне нефть? – не понимаю я.
-  Она настоящая, - улыбается Будда.
- Это мы уже поняли. Что она делает в моем внутреннем мире?
- Ты еще спроси: «и почему так мало», - передразнивает Ангел.
До меня наконец доходит.
- Это – моя река? Та самая сила, за которой я гоняюсь?
- Ага, - продолжает улыбаться Будда.
- Ценное ископаемое, которое стоит бешеных бабок, является офигенным топливом и воспламенятся с одной искры?
- Ага.
- То есть в каком-то смысле это даже круче воды? Отлично! И… что мне с ней делать?
- Для начала предлагаю сходить к Истоку. Думаю, там мы найдем ответы на все вопросы.