9. Неожиданный поворот в моей судьбе

 
Последние четыре года своей жизни, в возрасте 86-90 лет, папа писал воспоминания о войне и о жизни до войны и после. Эти четыре томика его тетрадей - как семейная реликвия, как компас, по которому мы просто обязаны идти по жизни! В этих книгах, его дневниках, его письмах и заметках - собрана вся боль белорусского народа, его слава и его гордость за каждого погибшего и выжившего в этом горниле войны. Кажется, что о войне всё было сказано, но, читая воспоминания ветеранов, всё более приходишь к мысли, что  у каждого солдата, офицера, их матерей, жён, детей    была своя личная война, своя боль и своя беда.
           Возможно, папины воспоминания написаны не совсем художественным языком, ведь он не литератор, а историк, но я не захотела ничего менять, пусть будет так...

   Глава 9.               
               
   В конце мая 1944г мы пробились в лес и увидели недалеко какую-то деревню. Осторожно разведали обстановку и поняли, что там  расположен немецкий гарнизон. Нас осталось три человека. У нас есть винтовки, но нет патронов. Да и место какое-то подозрительное. Решили здесь не задерживаться. Отдохнули в кустах и пошли дальше. Забились в какое-то болото и пересидели до темноты. Сначала был слышен лай собак в лесу  и одиночные выстрелы. Значит, прочёсывают лес. В болото немцы не полезут, а если это эсэсовцы-латыши, то полезут и в болото. Вечерело. Решили дождаться темноты. Винтовки утопили в болоте, так как они без патронов были бесполезны, только мешали. Подались в восточном направлении, не имея представления о том, где конкретно мы находимся. Шли всю ночь и только на рассвете в каком-то лесочке сели отдохнуть. Спать нельзя, но голова склоняется к коленям и вздрагиваю от нервного напряжения. Приказываю себе: "Не спать!" Но приказ не действует. Уже взошло солнце и мы решили уходить.  Тихонько собрались. Прислушиваемся. Рядом услышали какое-то движение и к нам выскакивают  четыре человека в советских военных гимнастёрках, поверх надеты какие-то гражданские пиджаки, а в руках - немецкие автоматы. Сразу вопросы - кто такие, какой бригады? Встать! Окружили и повели в деревню. Там полно немцев. Но здесь не остановились, погнали нас дальше. Шли мы очень долго, возможно, от усталости так показалось. Наконец привели в Лепель и на окраине Лепеля загнали в казарму. Там полно народу - сидят, лежат на двухуровневых нарах. Один пошутил: "Нам пополнение!"  Но никто его не поддержал - не до шуток было. Так мы оказались в плену. Уснул на нарах моментально и проснулся только утром, когда принесли завтрак - в пустой банке из-под консервов плавала какая-то, ещё тёплая, баланда типа затирки. После завтрака прилёг, потому что раскалывалась и шумела  голова, сильно знобило... И я отключился, видимо, надолго. Пришёл в себя в каком-то небольшом сарае, рядом лежат такие же как и я. Зашла женщина, принесла еду - суп в консервной банке. Подала мне и ласково сказала, чтобы я ел, потому что, якобы я долго ничем не питался, а силы надо беречь. Я удивился, но она объяснила, что здесь находятся больные сыпным тифом и я без сознания уже девять дней.  А она  здесь работает медсестрой. Вечером она принесла мне из дома, как она сказала, кусочек чёрного хлеба и банку баланды. Мне было только 19 лет и, видимо, она меня пожалела и немного подкармливала.
На следующий день нас всех из казармы и, кто мог передвигаться из сарая, построили во дворе в колонну и погнали по шоссейной дороге Лепель - Бегомль (51 км). Гнали нас очень долго. Около Бегомля над нами пролетели два наших советских штурмовика. Вечером, уже за Бегомлем, нас остановили в поле, огороженном колючей проволокой. Я сразу упал и отключился. Ночью проснулся от криков пленных и выстрелов. Это охранники  заподозрили в побеге и стали стрелять по пленным. Несколько человек убили.                Утром нас погнали дальше. Чувствую себя очень плохо, сапоги совсем дошли, ноги изрезал до крови, знобит, но держусь изо всех сил. Пригнали на железнодорожную станцию  Парафьяново Докшицкого района (38 км), погрузили на железнодорожные платформы (это такие вагоны, в которых нет крыши, а стенки высотой меньше метра).На нашей платформе в её задней части было какое-то возвышение. Оказалось, что это груда чемоданов и сумок, на которых сидела группа пожилых людей, чисто одетых, в костюмах и в руках у одного из них скрипка, а у другого - аккордеон. Им весело - улыбаются, смеются, играют и поют, короче, радуются жизни.  Я внимательно их рассмотрел, потому что мне было интересно знать, кто это такие. Который со скрипкой оказался нашим преподавателем музыки и пения в Лепельском педучилище, его фамилия  - Гончаров. Они убегали от наступающей Красной Армии, потому как служили фашистам полицаями. Бегут от возмездия.
Привезли нас на какую-то железнодорожную станцию, высадили, построили. К нашим конвоирам добавили ещё солдат с собаками и повели нас от станции не в город, а в поле. Вскоре привели к воротам площадки, огороженной колючей проволокой. Это был такой концлагерь. Так началась жизнь в концлагере. Правда не долго. Дня через два стали подъезжать немцы-купцы, которые из толпы пленных выбирали более-менее молодых "доходяг". Так меня и ещё 11 "доходяг" посадили в грузовик и куда-то повезли. Через некоторое время въехали в небольшой  городок, заехали в огороженный участок со строениями. Повели в небольшое здание, обтянутое  высокой металлической сеткой. Приняли нас два старых немца в военной форме, завели в барак с двухъярусными койками. Мне показали на второй ярус  в дальнем углу. Оказывается, нас привезли на велосипедную фабрику  в городе Эстельверде. Так нам объяснили пленные вечером, когда вернулись в барак с работы.  Вечером мы получили порцию похлёбки.
Назавтра утром нас повели наши старожилы на фабрику в сопровождении  одного старика в военной форме. Старик такой заводной, крикливый и больше всех кричит на нас новичков. Старожилы - это пленные, которые на этой фабрике работают с 1941-1942 годов. Когда к нам придирается этот старик, они только улыбаются.  Привели в цех, поставили за тисками. Мастер дал каждому из нас большой напильник и кусок железа, принёс образец и показал, как надо обрабатывать это железо. Мы пилили целый день. У кого-то что-то получалось. У меня ничего хорошего. Мастер в конце рабочего дня дал оценку моей работы: шайзе! , т.е. гавно! 
Назавтра меня поставили за тачку - отвозить мусор от рабочих мест в кучу мусора около забора. Так я стал, как я называл себя, говновозом. В другой половине нашего барака, где мы ночевали, (только эта часть помещения не была огорожена проволочной сеткой) жили девчата, вывезенные из России, в основном, как мне сказали старожилы, из Смоленской и Курской областей. Они перемещались не под командой старика-солдата, а свободно. В воскресенье  в выходной день они могли выходить в город. Наши старожилы через этих девчат имели все новости, которые они добывали в городе и на фабрике среди работниц-немок.  Девушки работали в основном в красильном цехе. По воскресеньям многие из них ходили в соседние деревни по приглашению немецких женщин из деревень, работавших на фабрике.  Они это делали, чтобы заработать кое-какие продукты, что-то из поношенной одежды типа сэкон- хенд. С продуктов, которые они приносили, были в основном зерно(ячмень, овёс), иногда лук, чеснок(листья).  Часто в наш барак они передавали часть зерна своим знакомым.                Пленные работали на токарных станках, в кузнице, на электростанции -подвозили к топкам уголь, отвозили шлак. Я работал на тачке. С четвертого этажа наши соседки, работавшие там, иногда подбегали к открытым окнам и показывали пальцами на новенького с тачкой. Тогда я начинал петь: "Удивительный вопрос - почему я говновоз?" и ответ:"Потому что без говна - и не началась бы война". Это их веселило и они, смеясь, отходили от окна. Видимо, там на них покрикивали.
  Так я работал с тачкой и мусором долгое время. Время от времени какой-то немец приходил ко мне, проверял чем я занят, давал указания, показывая пальцем откуда и что брать, куда везти.  Мусор - в мусорную кучу, банки из-под краски, обрезки металлических трубок и жести - в другое место. И уходил. Я оставался сам со своей тачкой, метёлкой, которая приторочена к тачке. Но чувствовал, что я всё время под контролем. Работа с тачкой, как я выражался, говновозом, мне многое дала. Во-первых, я был всё же один, контроль за моей работой был пассивный, никто не стоял над душой. Во-вторых, я изучил все наружные уголки двора фабрики: где какой цех, другие помещения. Самый большой  цех в четырёхэтажном здании - первый и второй этажи занимали токарные и фрезерные станки. Третий и четвёртый этажи - красильный и шлифовальный цехи. Другое здание - кузнечный цех и цех сварочных работ.  Третье здание - электростанция. Четвёртое здание - это наше барачное помещение и помещение для вывезенных из нашей страны рабов и рабынь. Эти невольники в основном были из Смоленской и Курской областей. Все невольники, вывезенные из СССР, носили на груди и на спине нашивку с надписью  - OST. В здании были женские и мужские отделения с отдельными входами. Население этих зданий ходили свободно, но требования распорядка дня, выходы за пределы фабричного посёлка были установлены строгие. Наша часть здания - это одна комната, где расположены кровати в два этажа на 20 человек, комнатка для варки пищи, огорожено высоким забором металлической сетки. Выходная дверь с нашего двора - металлическая сетка, натянутая на металлическую раму. Охранялась эта дверь двумя  охранниками - солдатами и стариками. Они нас сопровождали на работу и обратно с пистолетами в кобуре. Ночью они дежурили у дверей в специально для них поставленной будке со столиком и топчаном. Одного из солдат-стариков мы звали "майлибо" - это что-то в переводе на русский - "мой любимый" или типа "дорогой".  Он всегда к нам так обращался, поэтому и получил такую кличку. А крикливого мы звали "фриц". "Майлибо" перед нашим побегом покончил жизнь самоубийством.  Фриц остался один и перестал на нас покрикивать. Наши пленные работали в сварочном цеху, в красильном цеху, в кузнице, два пленных работало в токарном цеху. Я со своей тачкой расстался в августе 1944 года. Меня приставили сначала к кузнецу молотобойцем. Но через несколько дней он отказался от моих услуг и попросил начальство меня заменить на более сильного. А меня в помощники к себе взял Альфред - доволи таки  толковый немец, беженец из Аахена. Сильно меня работой не нагружал. Его делом было обслуживать водопроводную и тепловую сети, ремонт кранов, тепловых батарей в отопительный сезон. Тепло в цеха поступало по трубам из кочегарки. Трубы покрыты утеплителем, проложены по подземным каналам глубиной в рост человека. Мы ежедневно должны были обходить эти каналы, проверять утеплители, соединительные муфты, разводки. Если случалась течь - ремонтировали. Мой начальник особо не спешил. Часто, забравшись в отдалённые каналы, мы садились и он рассказывал об американских бомбёжках Аахена. Больше   изъяснялся руками, показывал действия самолётов, ибо я немецкий язык не знал, хотя в школе с 5 по 10 класс его изучал. Конечно, кое-какие слова из его рассказов я улавливал. А иногда он учил меня петь интернационал на немецком языке. Конечно, мне с ним было легко работать. Вскоре я многие слова запомнил и мог понять их назначение. Он, в свою очередь, запоминал некоторые русские слова. Он мне сказал, что он коммунист, хорошо отзывался об Эрнсте Тельмане - секретаре коммунистической партии Германии. Сказал, что он был в концлагере. Так я с ним проработал   до бомбёжки фабрики американскими самолётами.  Пока наш завод американские самолёты не трогали. Правда, где-то с февраля месяца 1945 года стали часто объявлять воздушную тревогу. Как только завывали сирены   всех нас, кроме восточных,  собирали и отправляли на третий этаж в общественный туалет. Было понятно, что если начнут бомбить, то нам  на третьем этаже,  достанется больше всех. Немцы же уходили в специальные бомбоубежища. Восточных, т.е. наших земляков и землячек опускали в теплопроводные каналы под их цехами.   А мы из нашего барака оставались одни на третьем этаже туалета. Нас было 18 человек. Мы не скучали, пели во всё горло интернационал. Немцы из патрулей гражданской обороны начинают снизу, задрав головы, кричать на нас, а мы ещё с большим азартом продолжаем. Начинают снизу стрелять из винтовок по окнам третьего этажа, но для нас такой обстрел не опасен. Это всё случалось постоянно во время воздушной тревоги. А они повторялись всё чаще... Тогда нас стали загонять в тепловую траншею и нам пришлось прекратить своё баловство. Всё это время мы были изолированы от внешнего мира, но кое-какие сведения до нас доходили. Особенно о действиях англо-американских войск. Очень мало сведений до нас доходило о действиях наших войск. Это было, видимо, результатом немецкой пропаганды. На фабрике повсюду висели небольшие плакатики с рисунком человеческого лица и краткий текст на немецком языке: "Тихо!  Враг подслушает!"  Этих листовок было очень много, даже висели в туалетах на стенах. Рабочие немцы меняются, совершенно по другому стали относиться к пленным. Рассказывали наши военнопленные, которые работали на фабрике с 1942 года, что раньше они были грубые, к пленным относились с презрением. Теперь уже по другому. Какие-то растерянные, даже несколько человечнее. 
Март 1945 года. День 12 марта запомнился надолго. Около 11 часов дня мы с мастером подались на второй этаж  четырёхэтажного здания проверять водопровод. И вдруг - тревога! Все забегали... Те, кто был снаружи, побежали в убежище. Мы спустились со второго этажа и недалеко от здания заметили  люк в подземный канал. Мастер показал мне, чтобы я залезал в этот люк, а сам быстро пошёл к бомбоубежищу. Я открыл люк, опустился туда, крышку оставил открытой и пошёл в глубь подземного канала. Там уже сидели несколько наших ребят. И вдруг всё загремело, электросвет в канале потух, всё дрожит. Мы быстро побежали в сторону открытого люка. Стали вылезать и увидели, что завод разрушен. Где была большая кочегарка - кучи крупных обломков здания, здание напротив тоже разрушено. Самолётов уже нигде не видно. Куда податься? Наш барак полностью разрушен. Решили выходить из развалин. Я более-менее ориентировался в окрестностях завода, ведь работал с тачкой и всё старался запоминать, и мы пошли в сторону двух разрушенных зданий. За ними росли деревья, вроде какой-то парк был. И куда идти? Молодец Галкин: " Куда, куда? Что тут гадать? Подальше от этих развалин!" Мы быстро побежали вперёд. Там окоп, а в нём сидят немцы-старики с винтовками. Мы быстро пробежали мимо них и они нас не остановили. Отбежали ещё немного, остановились. Что делать? Совещаемся... Один говорит, что надо идти назад на фабрику, другой - да всё равно нас поймают... А я им сказал: "Вы как хотите, но назад я не пойду!" Тогда наш украинец Гарбунов говорит:  "Пойдём,  где-нибудь пересидим, а вечером я вас проведу к своему бывшему хозяину немцу, там переночуем, а потом решим, что делать дальше. Я его поддержал, согласились также Галин и Володько. Так мы забрались вглубь этого лесочка, сели и начали обсуждать создавшееся положение. Горбунов рассказал нам, что он раньше работал на кирпичном производстве у немца-частника. Он делал кирпич, обжигал его в своём специально приспособленном очаге. Горбунов и ещё один пленный  работали у него, он их содержал и относился по-человечески. Потом разорился и закрыл своё производство, а им сказал идти искать себе работу. Они пришли в местную управу. Его напарника взял местный крестьянин (бауэр), а Горбунова отправили на эту велосипедную фабрику. Это  было в 1943 году. Мы так и решили и вечером двинулись в путь. Шли долго, выбирая незаметные дороги. Пришли к какому-то строению, сели возле глухой стены, а Горбунов пошёл на другую сторону этого строения. Долго его не было и вот он пришёл с хозяином. Хозяин повёл нас в какой-то кирпичный, полутёмный сарай. По обе стороны - кроличьи клетки. Дальше - стоит стол, с левой стороны широкие нары. Этот сарай и стал нам временным убежищем. Хозяин ушёл, а Горбунов сказал, что мы здесь поживём немного и даже нам обещали скудное питание. Горбунов сказал, что где-то   рядом есть землянка, в которой живут три английских  лётчика. Здесь мы пробыли двое суток и решили пробиваться на восток. Шли в основном ночью, днём отсиживались в кустарниках. Весна, снега уже нет, заморозков тоже нет. Так  пробивались, наверное, с неделю. Днём на дороге стали появляться в основном на повозках немецкие семьи беженцев. Стало как-то веселее. Потеряли счёт времени. Однажды утром, утомлённые ночной дорогой, забились в какой-то овраг. И здесь до нас дошёл гул артиллерийской канонады.  Настроение поднялось. Осмотрелись вокруг. Вылезли из оврага. Рядом видна деревня, через деревню и дальше на запад идёт дорога. Движения по дороге нет вообще.   Вдруг услышали гул какой-то техники  и увидели, что в деревню заходят танки - один, другой, третий с советскими солдатами на бортах. Наши!!!  Мы сразу же побежали к деревне и очень скоро оказались на окраине . Подходят ещё танки, машины с солдатами. Так мы оказались у своих.  Вместе с этой движущейся техникой зашли в деревню. В первом же доме нас накормили - дали хлеб, молоко. Вскоре появились русские пленные, гражданские мужчины и женщины с  нашивками  "ost". Они бесцеремонно заходили в дома, требуя пищу, одежду, обувь.  Нам указали место сбора. Нас уже была порядочная группа и мы этой группой продвигались в тыл нашим войскам. Вскоре я уже был рядовой 214 отдельного запасного стрелкового полка, а потом и гвардии рядовой 42-го гвардейского мотопехотного полка 13-й гвардейской мотострелковой дивизии 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта. Это произошло 24 марта 1945 года.