Синдром Воланда 2

      Компания, в которой он трудился, выдавала заключения о природе происхождения того или иного изделия, промышленного или кустарного. Наличие сертификата  аутентичности – квалифицированного суждения о том, что изделие сделано именно руками человека, а не выпущено на одном из бесчисленных автоматизированных производств, многократно повышало его стоимость. Потому что всё, что было сделано вручную и представляло художественную ценность, уже давно перекочевало в коллекции многочисленных собирателей подобного рода раритетов, а новые уже практически не появлялись.
 
      Подделать сертификат не представлялось возможным – в его основе лежала модифицированная технология блок-чейнов. Макс не совсем понимал, как это работает, но знатоки утверждали, что гарантия была стопроцентной. Во всяком случае, прецедентов пока не случалось.

      Все его коллеги в той или иной степени являлись синестетами. То есть теми, кто, слушая музыку, воспринимал её в виде фигур и цветовых пятен. Или ощущал какой-то вкус в ответ на произнесённые слова. Большинство из них было способно также различать ауру предметов. Собственно, это качество и позволяло им выносить свои вердикты. И Макс не был исключением.

      Изначально он предполагал, что присущая ему гиперчувствительность имела семейные корни. Его отец, ценитель живописи, никогда не брался за кисти, но разбирался в ней до тонкостей. Он гордился своей небольшой коллекцией: в ней, как он полагал, было несколько достойных работ. Правда, имена авторов мало кому о чём говорили – даже знатоки вряд ли смогли бы припомнить их, но отец утверждал, что, глядя на картины, он ощущал исходящее от них тепло и даже испытывал умиротворение. Что, по его мнению, и отличало истинный шедевр от заурядной поделки.

      И эта передавшаяся ему способность при взгляде на то или иное произведение – будь им та же акварель или простой карандашный рисунок, выполненный мало-мальски одарённым человеком – испытывать лёгкий трепет или нечто, похожее на смятение чувств, и послужила Максу толчком к выбору своей профессии.

      Впрочем, схожие ощущения вызывало у него не только созерцание удачно выполненных полотен. Любой предмет прикладного искусства, архитектурное сооружение или даже музыкальная фраза, построенная по неведомым ему законам гармонии и наполненная какой-то внутренней, неприметной с виду красотой, вызывали живой отклик в душе. И там, где-то внутри, начинал звучать нежный камертон, отозвавшийся на неразличимый для органов чувств импульс.

      Тогда он ещё не предполагал, что за всем этим кроется некая особенность строения человеческого мозга, а точнее, одной из его теменных долей, соседствующих с миндалевидным телом. Физиологи наткнулись на неё случайно и, как водится, в этом им помогли смежники – специалисты в области нейросетей и нанотехнологий. Именно они предсказали её локализацию и возможный функционал. Изучение свойств этой структуры – а она, как оказалось, отвечала и за так называемую интуицию – совершило чуть ли не переворот во взглядах учёных на природу мышления человека.

      Позднее было также обнаружено, что переход этой зоны из зачаточного состояния в обособленную, оформленную структуру стимулировали определённые внешние условия. И если прежде это явление было уникальным, то с недавних пор оно перестало быть такой уж большой редкостью. Особенно часто такое отклонение стало наблюдаться у потомков тех, кто проживал по соседству с местом применения пресловутой грязной бомбы.

      Правда, схожий феномен отмечался и у детей сотрудников большого адронного коллайдера, особенно у тех из них, кто имел отношение к экспериментам с вимпами – слабо взаимодействующими массивными частицами, из которых состоит тёмная материя.

      Но это выяснилось несколько позднее, когда уже отчётливо проявились фатальные последствия военного безумия. Интерес к изучению этой аномалии строения мозга подстёгивался ещё и тем, что многие дети жертв той трагедии отличались низкой жизнеспособностью: большинство едва дотягивало до зрелого возраста. Семьи физиков, правда, это затронуло в меньшей степени.

      Наиболее отчётливо эффект гиперчувствительности проявлялся у разнооких – тех, у кого радужные оболочки глаз отличались по цвету. Изменение пигментации, как правило, происходило со стороны вновь формирующейся структуры мозга. Что, собственно, и дало повод назвать это отклонение синдромом Воланда. И по нему можно было легко выявить экстрасенса нового типа.
    
      У Макса же способность откликаться на вещи, скрытые для большинства, проявилась ещё до событий, послуживших толчком для въедливых исследований нейрофизиологов. И тому, что его глаза слегка отличались по цвету, он тоже никогда не придавал значения – мало ли на свете фриков. Но после придания гласности адронному феномену (о бомбе предпочитали стыдливо умалчивать) он решил попытаться найти ответ  на вопрос, неожиданно ставший для него актуальным.

      Копаясь в семейных архивах, он обнаружил, что роддом, в котором какое-то время лежала на сохранении его мать, соседствовал со странной конторой, имеющей дело с изучением редкоземельных элементов и их изотопов. Порывшись в интернете, он нашёл ссылки на то, что там якобы имелся небольшой протонный ускоритель, установленный с нарушением требований экологов. Когда об этом разнюхали журналисты, в местной прессе разгорелся скандал и контору прикрыли.

      К тому времени он уже учился в одном из начальных классов, но к подобным фактам прислушиваться не имел привычки – мало ли, о чём пишут эти смакователи жареных фактов. Родители же, в свою очередь, старались не упоминать о возможном криминальном соседстве роддома и той самой конторы, тем более, что рос он вполне здоровым ребёнком. Так что не исключалось, что причина его феноменальной чувствительности крылась именно в этом.

     Как бы то ни было, в конечном счете способности Макса оказались социально востребованными и неплохо оплачиваемыми.
      Страницы же, с которыми он по большей части имел дело, были страницами интернета. Листая их, он выуживал крупицы знаний, которые помогали ему грамотно обосновать то решение, которое приходило к нему без всяких доводов, как откровение, в котором он сам нисколько не сомневался. И делать это так, чтобы хотя бы внешне его вердикт выглядел убедительным.

      К сертификации прибегали не только владельцы предметов искусства: даже умение сколотить обыкновенную деревянную табуретку с недавних пор было уже почти полностью утрачено человечеством. И не в силу того, что сделать это было не из чего: на Земле после всех климатических неурядиц и техногенных катастроф возникли проблемы с лесами, и функцию поддержания требуемого газового состава атмосферы выполняли крупные химико-технологические хабы. А потому, что сделать это было некому. Да и, по большому счёту, незачем.

      Нужда в рукотворном ремесле, да и не только в нём, исчезла с тех пор, как потребность в любом бытовом предмете или эстетически значимом артефакте могла быть удовлетворена с помощью портативного домашнего «три-де» принтера, причём в считанные секунды. Да что там табуретка – он с лёгкостью мог распечатать ту же Мону Лизу в таком качестве, что даже главный хранитель Лувра едва ли смог бы отличить её от оригинала. Но для Макса и для таких, как он, проблемы отличить одно от другого не составляло. Проблема была лишь в том, чтобы убедить в своей правоте остальных.

       А ведь так хорошо все начиналось, размышлял Макс. С невинных калькуляторов. Теперь же, чтобы поностальгировать по ушедшему – например, полюбоваться на плакучую иву или вскарабкаться на раскидистый баобаб – требовалось всего лишь инициировать систему дополненной реальности или послать соответствующий импульс интегрированному в мозг нано-чипу.
      В прежние времена, вспоминал он, контору донимали многочисленные запросы от золотой молодёжи, деток солидных родителей. Большинство интересовало, является ли купленная ими на маркетплейсе пара кроссовок или джинсов фактурными, как это
     было заявлено, или, что называется, «хэнд-мэйд». Напечатанные на принтере изделия не котировались. Все словно сошли с ума, гоняясь за рукотворным товаром и платя за него немыслимые деньги. Так, словно речь шла об уникальном лоте, торгующемся на Сотбис.
 
     Подобные запросы задевали самолюбие экспертов. Столь радикально опускать планку их способностям было поистине унизительным. Сродни прямлению микроскопом гвоздей – тех примитивных крепёжных изделий, о которых сейчас уже мало кто помнил.
      И если до того в контору главным образом обращались коллекционеры произведений искусства или предметов старины, то сейчас поток таких клиентов заметно сузился. И дело даже не в том, что выдаваемые конторой сертификаты происхождения изделия, подписанные персональной цифровой подписью, с появлением квантовых технологий стали утрачивать былое доверие. Удручало то, что уровень эстетических потребностей общества неуклонно смещался в сторону пресловутого плинтуса.

      Казалось, все, и не только молодёжь, вдруг словно сошли с ума. Каждый неимоверно гордился тем, что его пиджак или аксессуар имеет чуть заметный дефект – явное свидетельство его «ручной сборки». Это мог быть косой шов или небрежно вшитый знак торговой марки. Чудаки – они даже не догадывались, что всё эти отклонения легко было заложить в алгоритм пошива, реализуемый случайным образом, без заметных повторов, и многие компании тайно пользовались этим, наводняя рынок псевдо-ручным продуктом. Приём с лихвой окупался – содержать штат наёмных работников было накладно. Да и пойди разыщи на планете хотя бы с десяток особей, сносно владеющих иголкой с ниткой. Гораздо проще поставить задачу айтишникам, коих пруд пруди.

      Макс, как и его коллеги, – а надо сказать, людей с синдромом Воланда было, что называется, наперечёт – легко справлялись с подобной селекцией, выявляя массовый «контрафакт». Просто у подделок была другая аура, как было принято выражаться в их среде. И, хотя характер способа выявления аутентичности того или иного предмета у всех разнился, большинство этот архаичный термин вполне устраивал.

      Неудивительно, что сотрудники конторы стали испытывать давление. По большей части оно выражалось в предложении о сотрудничестве с тем или иным известным брендом. Многие якобы нуждались в оценке происхождения закупаемого сырья. На посулы не скупились, но на деле всё заканчивалось банальными подлогами сертификатов об аутентичности. Кто-то из экспертов шёл на сделку, и, когда это всплывало, контора расставалась с отступником, лишив солидных бонусов и занося его имя в чёрный список. Большинство же отвечало отказом. И дело было не в деньгах – здесь никто не мог пожаловался на недостаток средств. Люди гордились не столько своим умением, сколько фактом принадлежности к касте «избранных».

      В среде экспертов Макс был наиболее продвинутым. Ему чаще других поручались наиболее ответственные и щепетильные запросы, идущие от статусных заказчиков – многие из них выступали инкогнито. Поговаривали, что они были связаны с властными кругами и избегали огласки. Но платили неплохо, и цена ошибочного решения была весьма критичной. А поэтому Макс и оказывался одной из главных мишеней давления со стороны поставщиков качественных подделок.

      Проблему лоббирования интересов этой нечистой на руку публики во многом удалось решить, заключив контракт с одной из юридических фирм и усилив службу безопасности морскими пехотинцами и спецназовцами из бывших. Юристы успешно отклонили пару исков от довольно известных брендов, а усилиями «котиков» поток угроз и посулов от спекулянтов рангом пониже удалось существенно снизить. Но вот сегодня, похоже, новый аспект противостояния с обозначился в явном виде.
      С появлением широкой сети AI-компаний, предлагающих свои услуги на рынке – а началось всё с незапамятных GPT и прочих чат-ботов, – не у дел оказалась целая армия работников интеллектуального труда. Да и зачем нанимать дорогостоящих юристов, экспертов или тех же журналюг (Макс с особой неприязнью относился к этой касте беззастенчивых проныр, мнящих себя интеллектуалами и вечно норовящих выведать что-нибудь эксклюзивное и, желательно, скандальное), когда с любым заданием за пять минут прекрасно справляется специально обученная нейросеть?

      Столкнувшись с волной социальных протестов, многие правительства вынуждены были внести поправки в законы об интеллектуальной собственности, защищающие права обделённых элит.  Возникли партии новых зеленых, защищающих права категории «Centum+», как политкорректно стали называть обладателей IQ, превышающих сотню (не дотягивающих до этого уровня шутливо именовали доцентами).
      Под давлением протестного движения компаниям, использующим труд натуралов, стали предоставляться субсидии и послабление налоговой нагрузки. Искусственный интеллект, в свою очередь, тут же любезно предложил своим «хозяевам» незамысловатое решение – нанимать в штат ограниченное число зиц-криэйторов, берущих на себя авторство в отношении сгенерированных им продуктов. А что мудрить, когда выход лежит на поверхности?

      Казалось бы – тупиковая ситуация. Не сажать всех этих «творцов» за квантовый полиграф: в глобальном правовом пространстве с его размытыми границами идентичности и её неприкосновенностью давно царит презумпция бессмыслия – “presumption of in no sense”. Именно с этим сочетанием у Макса ассоциировался привычный термин “innocence” – невиновность: со сменой ценностей всё дальше и
      дальше от здравого смысла стала уходить цивилизация.
И тут на помощь жертвам прогресса вновь пришли натур-эксперты. Потому что некоторым из них и эта задача оказалась по плечу. К числу последних принадлежал и Макс. Да-да, и здесь его способности оказались особо востребованными – он, как и сказочная Баба-Яга, за версту чувствовал присутствие не только русского, но или любого другого человечьего духа.

      Кстати, с Бабой-Ягой тоже неплохо было бы разобраться, иногда думал он. Не торчат ли здесь уши какого-нибудь геопатогенного протонного пучка?
История с лоббированием повторилась и здесь. Но теперь угрозы стали более изощрёнными. Блокировки сайта и поток анонимных электронных сообщений казались на фоне прежних «сырьевых запросов» невинной шалостью. Впрочем, случались и курьёзы. Некоторые послания носили довольно издевательский характер – они призывали прислушаться к голосу разума (видимо, в противовес синестетической оценке). Что давало повод некоторым скептикам на первых порах принимать их за спам или розыгрыш. Но были и относящиеся к этому всерьёз.

      Один из них, Потапыч, получая такого рода письмо, тут же бледнел и терял аппетит. И неудивительно, что находились и те, кто пускался на невинные мистификации, каждый раз потешаясь над непосредственностью реакции бедолаги.
Но вот участившиеся визиты андроидов – это уже никак не походило на невинную забаву. Они что, не понимали, что здесь подобные штучки не пройдут? Наверняка понимали, но делали это с определённым умыслом. И зачем сами визиты, когда любые переговоры можно вести онлайн, а вещественные материалы предоставлять на экспертизу посредством тех же дронов? Нет, неспроста всё это.

      Происходящее очень походило на то, что AI-индустрия, консолидировавшись, стала действовать по единому замыслу и плану. В повадках даже непримиримых в прошлом конкурентов появилась схожие черты, а сценарии поведения их ходоков, казалось, были написанными под копирку. Да и запросы тоже не отличались разнообразием – выявить аутентичность одного из двух текстов, посвященных сходной тематике, или определить, какой из видеосюжетов построен по технологии «хай-фейк». Хотя каждому сотруднику не составляло особого труда разглядеть, что за разнородными образцами, представленными на экспертизу, стоял один и тот же алгоритм. И в целом за ними угадывалась одна и та же тень.

      Наплыв псевдо-заказов отвлекал ресурсы конторы, снижая её эффективность. Складывалось ощущение, что все эти «crash-dummу» – манекены для битья, приносимые почти такими же, но обладающими человеческими манерами манекенами действуют, словно ложные цели, насыщающие систему ПВО объекта и делающие его уязвимым. И в ближайшее время следует ожидать чего-то более разрушительного. 
И, похоже, этот день настал.

      Макс взглянул на часы – время за раздумьями пролетело незаметно. Пора было заканчивать рабочий день и отправляться на выходные. И выбросить всё это из головы. Не исключено, что все его опасения – всего лишь плод недельной усталости. Вперед, к сияющим вершинам коммунизма, подбодрил он себя странным лозунгом, который он в детстве слышал от прадеда, и выключил компьютер.


      
      Продолжение следует