Сергей родин рождение украинской легенды эпоха гет

            СЕРГЕЙ  РОДИН      





    РОЖДЕНИЕ
УКРАИНСКОЙ
                ЛЕГЕНДЫ
    
ЭПОХА ГЕТМАНСТВА
                (1657-1709)
   



                2006               

                О Г Л А В Л Е Н И Е         

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛЮБИМАЯ ЭПОХА «УКРАИНЦЕВ»: ГЕТМАНСТВО

От автора

Глава 1. «Значные»: война всех против всех

Глава 2. Из грязи да в князи: малороссийское «шляхетство»

Глава 3. Этническая амнезия. «Свои» и «чужие» в Гетманстве

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УКРАИНСКИЕ ГЕРОИ: ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ

Глава 4. Украинские герои действуют. Акт первый: гетманство Выговского (1657-1659)

Глава 5. Оборотни Малороссийской войны. Акт второй (1660-1665)

Глава 6. Когда все разрушено… Гетманство Дорошенко (1665-1676)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАТУХАНИЕ МАЛОРОССИЙСКОЙ СМУТЫ. РУС-СКИЕ ГЕРОИ

Глава 7. Завершение Освободительной войны. Личности ее деятелей и вождей (1676-1686)

Глава 8. Продолжение борьбы на Правобережье. Русский плацдарм Семена Палея (1684-1704)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КРАХ «ПЯТОЙ КОЛОННЫ» В МАЛОРОССИИ

Глава 9. Иуда как символ этнической и нравственной само-идентификации. Гетман Мазепа

Глава 10. Измена Мазепы и бесславный конец предателя (1708-1709)

                ПРИМЕЧАНИЯ          

 
               
                СОДЕРЖАНИЕ КНИГИ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛЮБИМАЯ ЭПОХА «УКРАИНЦЕВ»: ГЕТМАНСТВО

Глава 1. «Значные»: война всех против всех
Административное устройство Малороссии во второй половине XVII века.  -  Ее правящий слой – «значные». Их нравы: война всех против всех. - Жертвы борьбы за передел власти и собственности. Свержение гетмана Самойловича, «дело» Рославца и Адамовича, преследование Мазепой кн. Четвертинского, полковника Василевича, отца и сына Полуботков. -  Доносы как средство уничтожения конкурентов.  -  Стремление «значных» к привилегированности, возникновение на этой почве антагонизма между казачьей старшиной и остальными сословиями Малороссии.  -  Клевета «значных» на подвластный народ. Мазепа, Брюховецкий, епископ Мефодий о малороссах: «народ наш глуп, непостоянен, малодушен, склонен к шатости и измене».  -  Народная ненависть к «значным». Неоднократные попытки полного их истребления. «Черная рада» в Нежине.  -  Опора гетманов и старшины на отряды иностранных наемников.  -    Стремление «значных» усилить полицейский режим, лишив народ права выбора: тайная рада старшин у Казачьей Дубравы, фарс с «выборами» Мазепы.

Глава 2. Из грязи да в князи: малороссийское «шляхетство»         
Стремление «значных» превратиться в шляхетское сословие и закрепостить подвластное население. - Незаконные методы и насилие, используемые ими при достижении этих целей. - Процесс расказачивания. - Жалобы населения на злоупот-ребления казачьей старшины. - Народная программа преобразований в Малороссии: ликвидация Гетманства, подчинение края центральной администрации, введение правовых норм, сложившихся в остальной России. - Отсутствие поддержки этой про-граммы со стороны правительства. Отдельные попытки обуздать хищничество стар-шины так и не стали последовательной и принципиальной политикой. - Польское крепостное право, его еврейская составляющая. Принципиальное различие крестьян-ского прикрепления в Польше и России. - Окончательное закрепощение малороссий-ского крестьянства «значными» к концу 30-х годов XVIII в. Разоблачение лживого те-зиса самостийников о том, что прикрепление стало следствием правительственного указа 1783 г.

Глава 3. Этническая амнезия: «свои» и «чужие» в Гетманстве
Этнический, а не социальный фактор определял общественное противостояние в Гетманстве. - Оккупация Малороссии этническими маргиналами. Современники воспринимают их как «поляков». Этнический облик этой группы. - Противоречивость и даже бессмысленность политической программы старшины - следствие мутационных изменений ее национального типа. Вопрос о Царских воеводах и гарнизонах в малороссийских городах.  -  Рождение мифа о совершенных Русской армией насилиях и грабежах. Патологическая лживость «значных» - так же следствие мутационных изменений. Польская составляющая этих изменений. - «Значные» – сообщество этни-ческих мутантов, духовные предтечи современных «украинцев».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УКРАИНСКИЕ ГЕРОИ: ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ

Глава 4. Украинские герои действуют. Акт первый: гетманство Выгов-ского (1657-1659)   
Выговский как герой Украинской Легенды. – Двойная жизнь гетмана, его замы-сел о передаче Малороссии Польше. - Ненависть народа к шляхтичу Выговскому как «ляху» и потенциальному предателю. Шаткость его положения. – Мартын Пушкарь возглавляет народное движение против изменника. - Распространение Выговским лживых слухов о враждебных намерениях Русского правительства. - Татары – бич южной России. Орда вторгается в Малороссию по призыву гетмана. Поражение Пуш-каря и полное разорение Полтавщины. - Сделка в Гадяче (сентябрь 1658) аннулирует результаты Освободительной войны: Малороссия снова часть Польши. Посольство Выговского в Варшаву (апрель 1659). Недовольство большинства старшин итогами переговоров. - Неудачные попытки Русского правительства договориться с гетманом. Начало боевых действий. Движение армии Трубецкого в Малороссию. Ее поражение под Конотопом (июнь 1659). Решающая роль в этом татар. - Начало народного вос-стания против гетмана-изменника. – Рада в Германовке (сентябрь 1659) выбирает гетманом Юрия Хмельницкого. - Бегство Выговского в Польшу. - Бесславный конец предателя
 
Глава 5. Оборотни Малороссийской войны. Акт второй (1660-1665)
Малороссийская война – неизвестная страница Русской истории.  -  Боевые действия 1654-1655 годов: подвиг защитников Буши и Демочки; успешное наступление Русских войск в Литве; бездействие Хмельницкого, неудача его армии под Охматовым, затягивание осады Львова; вступление в войну Швеции. - Перемирие с Польшей (1656); начало боевых действий против шведов.  -  Противоречивость политики Хмельницкого, ее подчиненность сословному эгоизму старшины; рост влияния польской агентуры в гетманском окружении.  -  Изменение военной ситуации в пользу Польши вследствие предательства Выговского; измена Юрия Хмельницкого, поражение Русских войск под Чудновым, отступление в Белоруссии (1660).  -  Польский агент Тетеря становится гетманом (1663); вторжение Яна Казимира на Левобережье; героическая оборона Глухова.  -  Народная война против оккупантов; восстание на Правобережье; провал польского наступления; отрешение Тетери и его гибель 

Глава 6. Когда все разрушено… Гетманство Дорошенко (1665-1676)          
Стремление Крымского ханства утвердиться в Малороссии. Татарский ставлен-ник Петр Дорошенко. Подчинение им своей власти Правобережья (1665). Присяга на верность польскому королю. Неудачная попытка закрепиться на левом берегу Днепра (1666).  -  Андрусовское перемирие между Россией и Польшей (1667). Смена курса: начало неприятельских действий татар и Дорошенко против Польши.  -  Разорение Правобережья татарскими набегами, начало массового бегства его жителей на вос-точную сторону Днепра.  -  Путч Брюховецкого – неудачная попытка «значных» овла-деть Малороссией, оторвав ее от России (1668). Конкуренты Дорошенко в борьбе за гетманство: Суховеенко – ставленник Крымской Орды, Ханенко – ставленник Польши (1669).  -  Новая ориентация Дорошенко: «верный слуга падишаха». Психология «пятой колонны»: из чего исходило желание «турецкого подданства».  -  Вовлечение Турции в Малороссийскую войну (1672).  -  Боевые действия на Правобережье в 1672-1673 гг.; полное разорение края; «Каменецкий эялет».  -  Освободительный поход Русской армии на западную сторону Днепра (1674); Переяславская рада (17 марта) провозглашает воссоединение обеих частей Малороссии под единой властью гетмана Самойловича.  -  Турецкое вторжение; народное сопротивление захватчикам. Не-удачный приступ Русской армии к Чигирину, ее отступление за Днепр.  -  Массовый исход жителей Правобережья на левую сторону, превращение западной части Мало-россии в безжизненную пустыню (1675).  -  Дорошенко готов поступиться властью. Последние преступления. Милость Русского Царя (1676).  -  Посмертная хвала злодею: украинская историография о Дорошенко. 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАТУХАНИЕ МАЛОРОССИЙСКОЙ СМУТЫ. РУС-СКИЕ ГЕРОИ

Глава 7. Завершение Освободительной войны. Личности ее деятелей и вождей (1676-1686)            
Высший, сакральный смысл Малороссийской войны: защита Православия от агрессии католицизма мусульманства.  -  Царь Алексей Михайлович – ее вдохновитель и вождь. Единство Царя и народа в этой борьбе.  -  Первая Чигиринская война (август 1677); героическая оборона Чигирина; поражение турецкой армии.  -  Вторая Чигиринская война (июль – август 1678); взятие турками Чигирина; Бахчисарайский мир (1681).  -  Творцы и деятели эпохи: боярин и князь Ромодановский, казачий полковник Дворецкий, запорожец Ханенко, есаул Лизогуб.  -  «Вечный мир» с Польшей (1686)
            
 Глава 8. Продолжение борьбы на Правобережье. Русский плацдарм Семена Палея (1684-1704)
Возрождение казачества на правом берегу Днепра. Деятельность Палея по за-селению Белоцерковщины; успехи в борьбе с татарами.  -  Начало вооруженного про-тивостояния с Польшей; просьбы к Русскому правительству о присоединении Хва-стовского полка к России.  -  Постановление польского сейма о ликвидации казачества; безуспешные попытки поляков уничтожить белоцерковского полковника и его республику. Интриги Мазепы против Палея, стремление очернить его в глазах Русского правительства.  -  Восстание Русского населения на Правобережье; истребление поляков и евреев в Подолии и на Брацлавщине; взятие Немирова и Белой Церкви.  -  Заключение Россией союзного договора с Польшей; усиление религиозного геноцида Русского населения в польских областях; попытки Русского правительства принудить Палея к прекращению борьбы; польское наступление в Подолии; кровавые расправы над восставшими.  -  Мазепа готовит удар в спину Палею и его уничтожение; изменник находит поддержку в Москве; Россия берет на себя обязательство покончить с республикой Палея.  -  Арест и ссылка белоцерковского полковника; триумфальное возвращение героя после мазепинской измены; новые подвиги; кончина Палея

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КРАХ «ПЯТОЙ КОЛОННЫ» В МАЛОРОССИИ

Глава 9. Иуда как символ этнической и нравственной самоидентифика-ции. Гетман Мазепа
Культ Мазепы и его предательства в среде нынешних самостийников; конкрет-ные проявления мазепомании.  -  Украинский киношедевр «Молитва о гетмане Ма-зепе»; вариации В. Шевчука на тему «империи зла».  -  Происхождение и молодые годы Мазепы; служба при королевском дворе; приключение с паном Фальбовским; бегство к Дорошенко.  -  Служба у Самойловича, низвержение его, Мазепа становится гетманом.  -  Тайные сношения с польским правительством; доносы на Мазепу с об-винениями в измене: из Польши, от Михаила Чаленко, стародубца Суслова.  -  Пере-писка Мазепы с кн. Дольской, его готовность передать Малороссию Польше, отправка посланца в Саксонию к Станиславу Лещинскому; обещание содействовать шведским и польским войскам при их вторжении в Россию.  -  Бурный роман Мазепы с Мотрей Кочубей; донос Кочубея об измене Мазепы; Царь и его приближенные продолжают верить гетману.

Глава 10. Измена Мазепы и бесславный конец предателя (1708-1709)               
Движение шведской армии к границам России в направлении Смоленска; вне-запное изменение планов Карла XII, вторжение его войск в Малороссию; решающая роль в этом гетмана Мазепы.  -  Условия, на которых изменник передавал Малороссию Польше, строгая их засекреченность даже от ближайших сообщников; в заговоре Мазепы участвует всего несколько человек.  -  Донос Кочубея и Искры, изобличавший гетманскую измену; Царь отказывается ему верить; предвзятость розыска, проведен-ного Головкиным и Шафировым; казнь Кочубея и Искры.  -  Тайный страх Мазепы, бо-язнь оставить Батурин, симуляция «болезни»; поспешное бегство в лагерь шведской армии.  -  Взятие и разрушение Батурина кн. Меншиковым; провозглашение вечного проклятия Мазепе, символическая казнь изменника; массовое бегство казаков и старшины из неприятельского лагеря; отсутствие в Малороссии какой-либо поддержки изменнику.  -  Переход запорожцев на сторону Мазепы; полное разрушение Запо-рожской Сечи войсками полковника Яковлева.  -  Ход боевых действий в Малороссии; народная война против оккупантов; разгром шведской армии под Полтавой; бегство Мазепы и его смерть.   



   





 





ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЛЮБИМАЯ ЭПОХА «УКРАИНЦЕВ»: ГЕТМАНСТВО

ОТ АВТОРА
В предшествующей книге («Украинская химера») мы в самом общем ви-де рассмотрели украинскую идеологию, ее источники и методику создания. Теперь обратимся непосредственно к той исторической эпохе и тем историче-ским персонажам, которые воспринимаются «украинцами» не просто в качест-ве «своих», но и возведены ими в ранг провозвестников и предтеч современ-ного украинства.   
Понятно, что у каждой нации есть герои, свершения и подвиги которых не только сохранились в благодарной памяти потомков, но и служат образцом для подражания, указующим компасом в деятельности новых поколений. Это в равной степени справедливо для всех этносов, независимо от численности, размеров занимаемой территории, уровня развития или степени влияния в ми-ре. Но в точно такой же степени это справедливо и для этнических химер, стремящихся любыми способами обрести внешние признаки «настоящего» эт-носа. Украинская химера не исключение. И у нее  имеется своя тщательно раз-работанная Легенда и свой собственный сонм исторических фигур, кому под-ражают и на кого равняются нынешние «украинцы». Кого же включает в себя украинский пантеон?..
 На первый взгляд (исходя из того, что вся Русская история объявлена са-мостийниками своей), выбор представляется  неограниченным: былинные бо-гатыри Ильи Муромца, князья и святые Киевской Руси, герои Освободительной Войны 1648-1667 гг. и более близкие к нам государственные деятели и творцы великой культуры  XIX века… может быть о них речь? Вовсе нет. Ведь в Русской истории «украинцы» выбирают лишь то, что им подходит, выделяя  персоналии, родственные по духу,  а также те смутные эпохи, когда таковые могли задавать тон и даже в какой-то степени влиять на ход исторических событий. Время так называемого Гетманства, от смерти Хмельницкого (1657) до измены Мазепы (1708) и далее до полной отмены в Малороссии гетманства (1764), как раз представляет, с их точки зрения, подобный период и соответствующий ряд деятелей, ибо в сонме популяризируемых Украинской Легендой героев Мазепа лишь наиболее яркий представитель целой плеяды предтеч нынешнего украинства, живших как раз в эту достославную эпоху.
Таким образом, из более чем десятивековой истории, наполненной ис-ключительными по значению событиями и выдающимися личностями мирового масштаба, самое пристрастное, даже болезненное внимание самостийников приковывает незначительный период протяженностью едва ли 60-70 лет. Именно ему посвящено большинство исторических произведений, газетных и журнальных статей, теле- и радиопередач. Деятели именно этого периода возносятся ныне на щит в ранге зачинателей и первопроходцев Великого Украинского Дела. Именно их «подвиги», устремления, мировосприятие, склонности и черты характера резонируют с самыми интимными и основополагающими качествами «украинцев», персонифицировано отражают их внутреннее, сокровенное «я», волнуя, восхищая и вдохновляя. Сегодня их на все лады славословят и украинский официоз и противостоящая ему оппозиция: «В наше время … из тьмы веков проступают все выразительнее величественные тени наших забытых предков, проклятые и опозоренные теми, кто хотел превратить нашу землю в провинцию ужасающей империи, а народ, нацию нашу – в безъ-языкое население провинции …  И вот они поднимаются из тьмы полей веч-ности, сильные, честные, великие силой духа, проклятые богатыри земли нашей, как могучие туманные клубы, и мы пристально приглядываемся к ним, к их образам и деяниям, ибо начинаем понимать, что мы без них сегодня слепы и бессильны, ведь жили и действовали они как раз во имя нас»1. Кто же эти «могучие и честные» украинские богатыри и каковы  те исторические условия, на фоне которых им пришлось действовать?
Русско-польская война 1648-1667 гг. завершилась  освобождением лишь части Малороссии по левому берегу Днепра, с Киевом и прилегающими к нему землями – на правом. Остальное Правобережье осталось под польским ярмом. Его освобождение поначалу представлялось делом ближайшего будущего, тем более, что здесь едва ли не каждый год вспыхивали антипольские восстания Русского населения. Россия, конечно, проявляла полное сочувствие этим движениям и была достаточно сильна, чтобы оказать им необходимую военную и материальную поддержку, но… совершенно неожиданные процессы в левобережной Малороссии не только на полтора столетия задержали освобождение от польской оккупации ее правобережной части, но несколько раз создавали угрозу отпадения от России территорий, уже вошедших в ее состав. Подлинное  их воссоединение растянулось еще более чем на полвека. Вот в эти-то пятьдесят лет и проявили себя во всей полноте нынешние кумиры  «украинцев»: преемник Хмельницкого Выговский, гетман Правобережья Тетеря и сменивший его Дорошенко, скандально известный Мазепа и его сподвижник Орлик, запорожский атаман Гордиенко, а еще Полуботок, Апостол и ряд фигур меньшего калибра,  - те, кто сегодня в самостийной на слуху, в ранге «неспра-ведливо забытых и оклеветанных». Однако, прежде чем перейти к их персона-лиям, восстановим в самых общих чертах коллективный портрет той социаль-ной группы, к которой все они принадлежали.               










Глава 1. «Значные»: война всех против всех       
Уже в ходе Малороссийской войны, зимой 1649 года, в момент наиболь-ших своих успехов Хмельницкий приступил к созданию на территории, освобо-жденной от поляков, собственного военно-административного аппарата. На вершине его находился гетман Войска Запорожского, которому принадлежала высшая военная, административная и судебная власть. При гетмане имелась совещательная «рада» (совет) из высшей казачьей старшины: генерального су-дьи, генерального обозного (начальника артиллерии), генерального подскар-бия (ведавшего финансами), генерального писаря (административно-политические дела), двух генеральных есаулов (непосредственных помощни-ков гетмана), генерального бунчужного (хранителя бунчука, символа войсковой власти) и генерального хорунжего (хранителя знамени).
Вся Малороссия была поделена на «полки», которые в свою очередь де-лились на «сотни». Всего было образовано 16 полков: 9 на правом берегу Днепра и 7 – на левом. На правом: Чигиринский, Черкасский, Каневский, Кор-сунский, Белоцерковский, Уманский, Брацлавский, Кальницкий и Киевский, по левой стороне – Переяславский, Кропивенский, Миргородский, Полтавский, Прилукский, Нежинский и Черниговский. Со временем территория и названия полков менялись. Неодинаковым было и число сотен в каждом полку: в одних насчитывали их до десятка, в других до двух десятков. Разнилась и численность в них казаков: в некоторых сотнях числилось 200-300 казаков, в других только  несколько десятков. Полком управлял выбранный казаками данного полка полковник. При нем имелась полковая старшина: есаул, судья, писарь, хорунжий и обозный, которых также выбирали казаки. Сотней управлял выборный сотник с сотенной старшиной: есаулом, писарем, хорунжим, обозным.
В городах, как полковых, так и сотенных, был выборный городовой ата-ман – представитель казачьей администрации, управлявший всеми делами го-рода, а кроме того было и городское самоуправление – магистраты и ратуши, состоявшие из выборных от городского населения.
В селах, которые обычно были смешанного состава из крестьян и каза-ков, имелось свое сельское самоуправление, отдельно для крестьян и отдельно для казаков. Крестьяне выбирали войта, а казаки – атамана. 
Не следует, конечно, преувеличивать значение выборного  начала в дан-ной управленческо-административной системе. Как отмечала  А.Я. Ефименко, «права народа на самоуправление, на выборы гетмана и остальной старшины «вольными голосами» оказывались в значительной степени фиктивными». Бо-лее широкая внизу, при формировании непосредственной власти атаманов и войтов, демократия, чем ближе к верху, тем более сужалась, сходя на нет в высших эшелонах власти: «Даже выбор гетмана, с его почти неограниченной пожизненной властью, не был обставлен точными определениями. Выбор принадлежал раде, но неизвестно было какого состава рада могла представлять собою народ. Отсюда те злоупотребления, какими обставлялся почти каждый гетманский выбор: сила, державшая в руках узел данного положения, выдвигала как избирательную то раду казацкой старшины, то раду казацкой массы или казацкого лагеря, то, наконец, «черную раду», т. е. общенародную сходку. По-видимому, не менее запутанно стоял вопрос о выборе полковников и сотников с их такой же широкой и неопределенной властью; по крайней мере здесь наряду с выборами мы очень рано видим примеры простого назначения то со стороны гетмана, то даже прямо со стороны московского правительства»2.
В Правобережной Малороссии, отошедшей после Андрусовского пере-мирия (1667) к Польше, казачья администрация была вскоре ликвидирована и заменена польской, но правобережная старшина нашла себе приют на левом берегу и приняла самое активное участие в происходящих здесь событиях.
Эта возникшая в ходе Малороссийской войны административная пира-мида, состоявшая из генеральной, полковой, сотенной  старшины и составила тот социальный слой, который сосредоточил в своих руках все управление кра-ем после его присоединения к России. В нем-то и проявили себя самым актив-ным образом те исторические деятели, которых столетия спустя самостийники зачислят в пантеон своих героев и предтеч. Проявили с сугубо разрушительной стороны: вероломство, клятвопреступление, предательство всех и вся, беспре-цедентный грабеж населения, мелкая, ничтожная борьба за власть и привиле-гии, привод татар, турок, поляков и всякого рода разбойничьих шаек стали  оп-ределяющими приметами жизни Малороссии той эпохи, в народе получившей весьма характерное название – РУИНА.
Приглядимся же поближе к ее творцам и их реальным достижениям, столь превозносимых сегодняшними «украинцами».               
               
                *          *          *          

«Значные» (т. е. «знатные»)   так величали они себя сами, отличая от прочих сословий, но эта вновь народившаяся в Малороссии «знать» худо годилась на роль правящей элиты прежде всего в силу тех внутренних взаимоотношений и нравов, которые царили в ее собственной среде.
Легче всего таковые проследить по деятельности гетманов, являвшихся не только характерными представителями данного социального слоя, но и за-дававших тон всей властной вертикали, управлявшей краем. То, что происхо-дило на самом верху, в гетманской резиденции, среди генеральной старшины, сложившиеся там неписанные законы и правила, автоматически дублирова-лись подчиненными, доходя до самого низшего звена – полковой старшины и сотников, но, конечно, не были зафиксированы на этом уровне историческими документами столь тщательно, как деятельность гетманов и их ближайшего окружения.
Исходя из этой фиксации, данные отношения можно характеризовать как тотальную войну всех против всех. Алчность, зависть, мстительность, взяточничество и казнокрадство, стремление выслужиться любой ценой, пусть даже посредством самых низменных и грязных методов, - вот далеко не полный перечень тех чувств и эмоциональных императивов, которые господствовали в среде «значных». Любые морально-этические нормы или ограничения  в этом сообществе хищных приобретателей просто не действовали. Их, разумеется, признавали, но только на словах, напрочь игнорируя в поступках и замыслах. Старшина жила по законам волчьей стаи и в погоне за собственными выгодами без всяких церемоний растаптывала не только благополучие, но и саму жизнь тех, кого еще вчера числила в качестве «друзей» и подельцев. Н.И.Костомаров по этому поводу замечает: «Самых значных не соединяло единство намерений и целей, - каждый преследовал прежде всего личные выгоды, один под другим рыл яму и сам в нее падал: каждый хотел другого столкнуть, потоптать и сам подвергался, в свою очередь, таким же неприятностям от своих товарищей»3.               
Вообще понятие «свои» в этой среде носило чисто условный характер. Чужие и дальние внушали гораздо больше доверия. Наказной гетман Левобе-режья Иоаким Самко с горечью признавался: «Мне лучше с государевыми людьми (т. е. представителями Царской администрации  – С. Р.) ссылаться и советоваться, нежели с своими, потому что от своих ненависть и оболгание»4. Гетман Брюховецкий, будучи с посольством в Москве, удивил правительство странной просьбой: «Пожаловал бы меня великий государь, велел жениться на московской девке». А в объяснение мотивов своего брака именно с москвичкой присовокупил: «у меня таких людей, которые мне верны, есть человек со сто, да великий государь пожаловал бы, велел из московских людей ко мне прибавить; а без таких людей мне никакими мерами быть нельзя». А еще просил наделить его вотчинами близ Новгорода-Северского, у  великорусской границы, поближе к Москве5.
Царь пожаловал Брюховецкого боярством и велел жениться на дочери окольничего князя Дмитрия Алексеевича Долгорукого. Охрану его усилили стрельцами. Но и это не уберегло гетмана от ужасного конца: в мае 1668 года пьяная толпа казаков буквально растерзала его в клочья.
Те же страхи мучили гетмана Многогрешного. «Я, - говорил он подъячему  Савину  в конце 1671 г., - нынешнего своего чина не желаю… Если мне смерть приключится, то у казаков такой обычай – гетманские пожитки все разнесут, жену, детей и родственников моих нищими сделают; да и то у казаков бывает, что гетманы своею смертию не умирают: когда я лежал болен, то казаки сбирались все пожитки мои разнести по себе»6. А еще ранее (сентябрь 1670) он просил Царя Алексея  Михайловича: «Великий государь пожаловал бы меня, велел бы в Севске быть пехоте, солдатским полкам или стрелецким приказам двум или четырем тысячам, потому что чаю от своих людей шатости… а что  при мне голова московских стрельцов с приказом, то … он будет дом мой оберегать»7. Своим этого доверить было нельзя. Когда в начале 1672 г. неизвестно кем был пущен слух о якобы готовящейся замене Многогрешного киевским полковником Солониной, гетман буквально впал в прострацию: начал пить без меры и терроризировать находящихся при нем старшин. Пьяный изрубил саблей переяславского полковника Дмитрашку Райчу – тот слег от ран. Так же, напившись, бил по щекам и пинками и хотел порубить судью Ивана Домонтова, насилу находившийся при гетмане стрелецкий голова Неелов отнял у него саблю, за что тот бранил его «москалем». 
«Теперь вся старшина боится его взгляда, - сообщал Неелов, - и говорить ни о каких делах не смеют, потому что гетман стал к ним непомерно жесток… только кто молвит слово – он и за саблю, спуску никому нет, стародубского по-ловника Петра Рославченко он переменил, велел быть полковником брату сво-ему родному Савве Шумейку; Рославченко сидит в Батурине (гетманской рези-денции) за караулом, за что сидит – никто не ведает и бить челом за него никто не смеет. Старшины – обозный Петр Забела, и судьи, и Дмитрашка Райча вели-кому государю служат верно и обо всяких новостях дают мне знать, только бо-ятся со мною видеться днем, потому что беспрестанно гетман велит челядни-кам (слугам)  своим за ними смотреть, чтобы они с московскими людьми не сходились. С новостями приходят они ко мне по ночам»8.
Меры  устрашения не спасли Многогрешного. В ночь на 13 марта 1672 г. он был схвачен старшиной, скован и отправлен в Москву с генеральным писа-рем Карпом Мокриевичем. В своем донесении старшина требовала для гетма-на смертной казни, «как изменника и клятвопреступника». Алексей Михайло-вич проявил милость: Многогрешного и брата его Василия с женами и детьми сослали на вечное поселение в Сибирь. Та же участь постигла и ближайших его доверенных лиц – полковника Гвинтовку и есаула Грибовича.
В числе старшин, подписавших донесение, значился и судья Иван Самой-лович. Он-то и стал новым гетманом (1672-1687), завершив свою карьеру столь же бесславно, как и его предшественник. После неудачного похода Русских войск на Крым (1687) гетмана обвинили в «измене», отрешив от должности и отправив в ссылку, сначала в Орел и Нижний Новгород, затем в Тобольск, где он и умер два года спустя. Сосланы были так же его сын Яков, стародубский полковник, и некоторые родственники. Другой его сын, полковник черниговский, за оказанное при аресте сопротивление, был судим и казнен в Севске.
Инициатором свержения гетмана снова стало его ближайшее окружение. 7 июля в обозе отступавшей Русской армии старшины – обозный Бурковский, судья Воехевич, писарь Прокопов, Василий Кочубей, есаул Иван Мазепа, полковники Константин Солонина, Яков Лизогуб, Степан Забела, Григорий Гамалея подали главнокомандующему армии, князю В. В. Голицыну, донос на Самойловича, в котором обвиняли его в предательстве, якобы и предопределившем позорный провал похода.
Правда, ни одного убедительного свидетельства гетманской «измены» не было представлено: все обвинения являлись совершенно голословными и не подтверждались ни фактами, ни показаниями очевидцев. Да и большая часть доноса посвящалась совсем иной теме - старшина жаловалась, что имен-но к ней гетман проявлял вопиющую несправедливость: «За полковничьи места берет большие взятки … В мельницах козацких нет козакам воли, ни знатным, ни заслуженным, все на себя забирает. Что у кого полюбится, возьмет, а что он сам пропустит, то дети его возьмут; тому только у него доступ, кто взятку дает; а кто не дает, хотя бы и годен был, отринут. Старшине генеральной нет у него чести надлежащей и безопасности; от гнева и угроз его больше мертвы бывают, нежели покойно живут».   
Эти обвинения, впрочем, так же никакими достоверными фактами не подтверждались. А расправы требовали суровой: «чтоб по снятии его с гетман-ства не жил он в Украйне, но со всем домом взять бы его в Москву и казнить как явного изменника». После подписей имен приписали еще: «И то потребует высокого рассуждения, что он по высокому о себе разумению скрытым умыс-лом своим не только в народе малороссийском, среди которого он между мелкими людьми родился (Самойлович был сыном священника), не полагает никого себе равного происхождением и разумом, но и великороссийского православия всякими чинами гнушаясь, не захотел ни за кого отдать своей дочери, но из-за рубежа нарочно приманил для этого князя Четвертинского, в чем полагает средство когда-нибудь достигнуть в Малороссии удельного владения».
Голицын отослал донос в Москву и до получения оттуда указаний ничего не предпринимал ни за, ни против гетмана. Наконец, к нему прибыл гонец с указом созвать старшину и сказать ей, что «великие государи (Иоанн и Петр Алексеевичи) по тому их челобитью Ивану Самойлову, буде он им, старшине и всему войску малороссийскому, не годен, быть гетманом не указали и указали … послать его в великороссийские города за крепкою стражею, а на его место гетманом учинить кого они, старшина, со всем войском малороссийским излюбят».
Из этого указа ясно видно, что в правительстве смотрели на дело Самой-ловича, как на чисто местную проблему, не убеждались доносом в его измене, но и не хотели оставлять гетманом человека, возбудившего всеобщее недо-вольство, опасаясь, чтобы из-за этого «во всей Малороссии не учинилось како-го замешания, бунта и кровопролития», как сказано в той же грамоте9.
               
                *          *          * *          *          *

Безусловно, Самойлович был одновременно и порождением и жертвой тех нравов и обычаев, которые процветали в среде «значных», не гнушавшихся никакими методами в борьбе за власть и богатство. В этом отношении он был не хуже и не лучше других. Непомерное корыстолюбие, чванство, безгранич-ный непотизм не одному ему были свойственны. Ход наверх он давал только «своим», все высшие должности были заняты его близкими и дальними родст-венниками, начиная с генерального судьи Черныша и кончая полковниками (три сына и зять), - и это вполне укладывалось в систему жизненных ценностей того правящего слоя, который заправлял всеми делами Малороссии. Но многие из тех, кто толклись в гетманской резиденции, чувствовали себя обделенными. Им тоже хотелось доходных должностей, однако, число соискателей явно превосходило наличие вакансий. Отсюда недовольство и заговор. Шла борьба за место у чиновничьей кормушки, за те самые «вольности и привилегии», которые давали возможность нещадной эксплуатации подвластного населения. Сражались  не на жизнь, а на смерть. Знали, что вполне положиться можно только на ближайших родственников, и поэтому, стремясь избежать удара в спину, именно ими и заполняли все важнейшие должности.
И в деле всемерного укрепления личной диктатуры Самойлович ни чем не отличался от своих предшественников. Сосредоточение в собственных руках возможно большего объема власти служило единственной гарантией сохране-ния ее на достаточно продолжительный срок. Гетман не желал повторять судь-бу Брюховецкого или Многогрешного и с первых же дней своего правления стремился самым беспощадным образом подавить малейшую нелояльность к собственной персоне. Замечательной иллюстрацией такого превентивного за-пугивания старшины может служить дело стародубского полковника Петра Ро-славца.
4 августа 1676 г. Рославец явился в Москву и подал жалобу на гетмана, по распоряжению которого в стародубском полку были размещены 500 казаков с Правобережья, начавших своевольничать и грабить местное население. Но и это не все: «Гетманские посланцы собирают поборы не в меру, уездных людей и козаков разоряют и меня скидывают с полковничества». Рославец просил, чтобы стародубский полк отошел под непосредственную власть государя, под начало князя Гр.Гр. Ромодановского, подобно полкам – сумскому, рыбенскому, ахтырскому и харьковскому, потому как города Стародуб, Новгород-Северский, Почеп, Погарь и Мглин – вотчина государева, бывали и раньше московскими городами. Наконец, Рославец просил, чтобы церкви в стародубском полку ведал московский патриарх.
Последняя просьба была связана с тем, что 9 июля черниговский архи-епископ, явно с подачи Самойловича, прислал грамоту, чтобы священники в церквах не служили и никаких треб не исполняли: «за твое государское здоро-вье молитв нет, много людей без покаяния померли, младенцы не крещены, роженицы лежат без молитв!». Случай, действительно, неслыханный, тем бо-лее что  повод для столь сурового прещения был явно надуман: Рославец будто бы прибил одного из местных священников, между прочим, совершенно анонимного – ни имя, ни место службы его не были названы. Но даже наличие подобного проступка одного человека  не могло оправдать столь страшного по тем временам наказания на жителей целого полка. Данной крайней мерой Самойлович надеялся заставить капитулировать стародубчан, открыто выразивших недовольство его действиями.
В тот же день, 4 августа, в Малороссийский приказ пришло письмо от гетмана: он доносил, что Рославец склонял стародубских полчан отложиться от гетманского регимента (управления); те дали знать об этом гетману и просили, чтобы позволил им выбрать другого полковника; гетман дал позволение, а Рославец убежал в Москву. (Наперед замечу, что состоявшиеся с «позволения» Самойловича «выборы» имели вполне предсказуемый результат: новым полковником стародубцы  дружно «избрали» гетманского сына).
В Москве Рославцу сделали выговор, что он не оказал должного послу-шания гетману, а к Самойловичу отправили стольника Алмазова с наказом: убедить гетмана простить полковника, а тот будет впредь во всем ему повино-ваться. Но мировая не входила в планы  Самойловича: «этого дела никак так оставить нельзя, потому что Рославец говорил, будто к нынешнему его делу много советников, будто меня, гетмана, на этой стороне не любят; так … пусть он советников своих укажет, кто меня не любит».
Для Самойловича Рославец стал лишь удобным предлогом, ухватившись за который он намеревался сфабриковать целый заговор против гетманской персоны, чтобы одним ударом покончить сразу со всеми, в ком мог предполо-жить нелояльность к себе. Поэтому недолгое время спустя гетман уже доносит в Москву, что Рославец затеял дело по наущению нежинского  протопопа Си-меона Адамовича. Появление последнего в этой истории тоже не случайно. Незадолго до инцидента с Рославцем Самойлович отнял у Адамовича маетности (поместья) и передал их черниговскому архиепископу Лазарю Барановичу на том основании, что тому требуется больше доходов. Адамович, конечно, не согласился с подобным произволом и отправился жаловаться в Москву, но там его уговорили отказаться от утраченных сел и деревни с мельницей. Наружно согласившись, внутренне он не смирился с потерей и Самойлович вполне справедливо предполагал в его лице своего закоренелого недоброжелателя, а потому и привлек к делу Рославца.
Алмазова опять отправили в Батурин. С собой он захватил и Рославца на войсковой суд; но в грамоте своей к гетману Царь Федор Алексеевич писал, чтобы он простил полковника, который раскаивается. Выслушав царское поже-лание, Самойлович отвечал: «Я без государева указа никакого наказания Ро-славцу не учиню; но теперь объявилось новое дело: бывший Дорошенков генеральный писарь Воехевич (тот самый, что десять лет спустя будет участвовать в низвержении Самойловича) подал мне сказку на письме за своею рукою, что нежинский протопоп Симеон Адамович присылал к Дорошенку козака Дубровского, приказывая с ним, что все хотят иметь гетманом Дорошенка, а именно полковники: стародубский Петр Рославич, прилуцкий Лазарь Горленко, Дмитрашка Райча, бывший генеральный писарь Карп Мокриев».
Давно фабрикуемый «заговор», наконец-то, был налицо. Но организо-вать показательный процесс и расправу гетману в полной мере не удалось.
Рославец наотрез отказался признать себя в сговоре с Адамовичем или с кем-либо еще. Протопоп тоже заперся. Не удалось правдоподобно выстроить обвинения и против остальных «участников». Поэтому состоявшийся в январе 1677 г. войсковой суд принимает весьма оригинальное решение: «Выслушав свидетелей, суд приговорил Адамовича и Рославца к смертной казни, советни-ка их, бывшего генерального писаря  Карпа Мокриева, выслать вон из Украйны, бывшие полковники – переяславский  Дмитрашка Райча и прилуцкий Лазарь Горленко должны присягнуть, что к протопопову и Рославцеву злому умыслу не приставали». То есть, одним голову с плеч, а другим – всего лишь «присягнуть».
Только на другой день Самойлович прислал государевы грамоты, в которых  говорилось о помиловании преступников. Тогда решили: Адамовича постричь в монахи, а Рославца несколько лет держать за караулом. Но протопоп отказался постригаться. Тогда черниговский архиепископ Баранович лишил его священства и отдал бунчужному Леонтию Полуботку уже как мирского человека под мирской суд. Полуботок велел посадить его в «тесное узилище». Не выдержав заключения, Адамович объявил, что даст подробное показание о своих замыслах и соучастниках. Полуботок созвал к себе многих духовных и светских особ и в их присутствии Адамович показал: «Дмитрашка Райча говорил, что застрелит гетмана из пистолета… Карп Мокриевич дважды говорил, что пойдет с Дмитрашкою в Запорожье бунтовать против гетмана. Я Дорошенку советовал и наказывал, чтоб спешил на эту сторону с Войском Запорожским и своим, обещая ему гетманство. Рославец… велел мне идти на Украйну бунтовать запорожцев и Дорошенка… Мы решили… убивши гетмана, жить не под царскою рукою, но поддаться хану». Адамович подписал это показание.
Абсурдность его была столь очевидна, что никто не решился затевать очередной фарс по разоблачению никогда не существовавшего «заговора». Всем было ясно, что речь идет о намеренном лжесвидетельстве, продиктован-ном желанием пострадавшего протопопа навлечь наказание и на тех, кто по непонятным причинам его избежал. Малодушная злобная мстительность таким образом пыталась восстановить «справедливость». Впрочем, не исключено, что это был просто крик отчаяния невинно осужденного, последняя попытка спастись, хотя бы и за счет других. Не помогло. Даже Самойлович не проявил никакого интереса к столь сенсационным разоблачениям, хотя Адамович заявил именно то, что ему хотелось слышать. Гетман полагал, что проведенной уже расправой достаточно запугал старшину и с этого момента сможет держать ее на коротком поводке. Поэтому когда в июле стольник Карандеев  спросил его о Рославце и Адамовиче, Самойлович сказал: «Протопопа и Рославца я отправлю с нарочными посланцами в Москву, чтоб великий государь пожаловал меня, приказал сослать их на вечное житье в дальние сибирские города для страха другим»10. Собственно, для возбуждения этого страха, и было затеяно все дело. А когда результат был достигнут, нужда в «соучастниках» сама собой отпала. Этот страх являл действенное, а может быть и единственное средство для удержания сообщества «значных» в состоянии хоть какой-то внешней стабильности, спасая от неминуемого самопожирания. Почему и следил каждый гетман столь внимательно за поддержанием его в необходимом напряжении. Но Самойлович к концу своего правления, наверное, перегнул палку… А Рославца и Адамовича 11 августа 1677 г. привезли в Москву и на другой день состоялся указ о ссылке их в Сибирь.

                *          *          *      

В этой изощренной борьбе за власть и укрепление режима личной дикта-туры особенно выделялся Мазепа, не брезговавший никакими средствами для уничтожения всякого, в ком  мог предполагать малейшее недоброжелательст-во к собственной персоне. Едва заполучив гетманскую булаву, он принялся ме-тодично и последовательно превращать в «изменников» и «бунтовщиков» не только потенциальных конкурентов, но и своих вчерашних подельцев, обеспе-чивших ему приход к власти.
Вначале он, конечно, занялся родственниками и приближенными сверг-нутого им Самойловича. Зятя последнего, князя Четвертинского, которому сам же, будучи в Москве, выхлопотал возвращение в малороссийский край, он возненавидел за то, что тот не отказался от своего прежнего обещания и женился на дочери Самойловича, а кроме того принял в своей маетности, хуторе Дунаевце, и тещу, жену опального гетмана. Подобного благородства Мазепа не мог вынести и не упускал ни одной возможности, чтобы опорочить и оклеветать князя: «Вот еще этот князь Юрий Четвертинский, пьяница, рассевает в народе худые слухи на мой счет, - жаловался он дьяку Борису Михайлову, - не тайно, а явно знатным особам говорит про меня худое, не зазрясь ни на кого. Живет он, Юрий, под моим урядом (властью), а мне унять его невозможно. Он пожалован стольничеством. Взять бы его с женой к Москве, да и тещу его вывезти бы из малороссийских городов и к мужу отослать, потому что от них умножается мне зло»11. Просьба Мазепы была исполнена: Четвертинского с женой и тещей выслали в Москву.   
По тем же соображениям гетман устроил расправу над Михаилом Васи-левичем, гадячским полковником. Для начала отрешил его от должности, но на том не успокоился, во всех своих донесениях в Москву преподнося едва ли не главным противником гетманского режима и требуя высылки как можно дальше: «Покорно прошу перевести его из села, в котором он живет в Лебединском уезде в близости к Малой России, на другое какое-нибудь место»12.
Правительство снова идет навстречу гетманскому пожеланию: в конце 1690 г. Василевича велено взять и отправить в Москву, но не найдя за ним ни-какой вины, в начале 1691 его отпускают в принадлежавшую ему маетность Михайловку, где он и живет тихо и незаметно. Мазепа между тем продолжает неутомимо клеветать на отставного полковника и добивается-таки своего: Ва-силевич в очередной раз привлечен к следствию, жестоко пытан и сослан в Си-бирь. 
Чудом избежал гибели переяславский полковник Леонтий Полуботок, родственник и товарищ Василевича. На него Мазепа тоже настрочил донос, что он с сыном своим Павлом, ведая о давнишнем намерении Василевича «снять с плеч голову гетмана», ничего о том не сообщили: «Явно показывается злоба их обоих ко мне: знали об умысле на жизнь своего властителя и не предостерегли его»13.
Леонтия отставили от полковничества. Но Мазепа неуклонно продолжал добиваться полного его уничтожения, донося, в частности, в Москву, что новый полтавский полковник Лысенко и более ста полтавских жителей бьют челом на Полуботка во многих обидах, разорениях и ругательствах и что необходимо казнить его за это смертию, иначе народ малороссийский вознегодует на гетмана, старшину и полковников, что таким мучителям потакают. Полуботок, прослышав про беду, бросился в Москву, но оттуда его под караулом переслали в Малороссию для суда по войсковому праву.
Мазепа, между тем, состряпал очередной донос, в котором утверждал, что Леонтий, «будучи в Киеве, клеветал на него тамошнему воеводе князю Ми-хайле Ромодановскому, что он, Мазепа, хочет изменить, уехать в Польшу, куда посылает войсковую казну, покупает себе имения и переписывается с корон-ным гетманом (предводителем польского войска)». На запрос Москвы Ромодановский ответил, что ничего подобного Полуботок ему не говорил, хотя и бранил гетмана за то, что тот «ищет ему всякого разорения». Когда ответ киевского воеводы был передан Мазепе, тот отвечал, что он «по своему простодушному незлобию» уже отпустил Полуботка в дом его в Чернигов на житье (но на будущее провел через войсковой суд решение о лишении обоих Полуботков маетностей и содержании их под стражей, наказал, так сказать, условно)14.
От смерти обоих Полуботков спасло только то, что Мазепа решил вре-менно воздержаться от дальнейших репрессий: старшине был преподан на-глядный урок того, что ждет неугодных ему людей, продолжать расправы дальше не имело смысла, это могло привести к непредсказуемым последстви-ям, в том числе и общему выступлению против гетмана. Повторять судьбу предшественника Мазепе не желал. Острастка была дана, теперь можно было, хотя бы внешне, перейти от кнута к прянику.
Впрочем, кнут всегда был наготове, поэтому Мазепа продолжал чернить не только предполагаемых врагов, но и исподволь готовил уничтожение тех, кто служил ему верой и правдой. Причем делалось это по иезуитски коварно: внешне Мазепа им как будто покровительствовал, а тайно чернил доносами, упреждая всякую возможность этих лиц навредить ему в будущем. Например, генеральному есаулу Войце Сербину и полковнику переяславскому Дмитрашке Райче он дал универсалы на новые маетности и сам ходатайствовал в Малороссийском приказе о выдаче им жалованных грамот по своим универсалам. Но тут же тайно писал в Москву о Войце Сербине, что тот ему нежелателен, а о Дмитрашке Райче припоминал давние дурные дела его еще при Брюховецком и Многогрешном, представлял, что его ненавидят полчане за то, что будучи волоским уроженцем (из Валахии), ставит сотниками своих земляков, и все полчане просят, чтобы он не был у них полковником и не жил бы в их городе.
По этому доносу Райчу вызвали в Севск и здесь он жаловался князю Го-лицыну, что гетман делает стеснения жене его, оставшейся в Малороссии, а Мазепа по этому поводу писал тому же Голицыну, что на Дмитрашку Райчу есть подозрение в изменнических замыслах и следует его препроводить к войсковому суду. Райча был отставлен от полковничества.
Не преминул Мазепа оклеветать и киевского полковника Солонину, хотя недавно перед тем решил в его пользу спор с киевским воеводой и Киево-Печерским монастырем. Но тут же указывал на письмо Солонины к нему, в ко-тором тот просил защитить его от «Москвы», разумея здесь киевского воеводу, а Мазепа истолковал его слова как призыв к бунту, заметив: «Странно, как этот мужик дерзает так писать»15. А когда Солонина умер, оставив внуков и племянников, Мазепа отобрал у них села и отдал своей матери. Также поступил он и после смерти генерального писаря Борковского, отняв у его жены и малолетних детей имение и присвоив себе.
Вообще поражаешься неиссякаемой злобе и ненавистности этого укра-инского кумира. Уже став изменником и находясь в шведском лагере у Карла XII, он снова предпринимает попытку расправиться с Юрием Четвертинским, причем по своему обыкновению самым подлым способом. В декабре 1708 г. в селе Коренце, близ Глухова, был схвачен посланный им казак Грицько Пархо-менко. На допросе он показал, что послан бывшим гетманом с письмами к черниговскому архиепископу и князю Четвертинскому и отдал эти письма. Ко-гда его подвергли пытке, он сознался, что на самом деле ходил волновать на-род, а писем никаких с ним не было, только Мазепа приказал ему разглашать о таковых, чтобы бросить тень подозрения в измене и соучастии в мазепинском замысле на указанных выше лиц16.

                *          *          *

Кажется, нет ничего более трудного, чем пытаться представить эту пол-ную грязи и крови борьбу за обладание властью и богатством «бескорыстным служением Отчизне», а сонм серых посредственностей, в нее вовлеченных, - «борцами за права и вольности народа». Задача неразрешимая. Тем не менее Украинская Легенда смело берется за ее разрешение: «люди передовых убеж-дений», «подвижники национальной идеи», «боролись за свою государственность и стремились отстоять политическую независимость Украины», «пылали желанием не упустить случая для освобождения родины», - эти и им подобные штампы, далекие от реальности, как небо от земли, вот уже в течение двух веков с назойливостью заклинаний воспроизводятся в каждом украинском произведении, посвященном эпохе Гетманства. 
С тем же упорством, вопреки очевидности, утверждается, что именно «Москва» своей политикой содействовала разжиганию внутренних конфликтов в Малороссии, нередко прибегая к репрессиям против ее политической элиты.  Но мы смогли убедиться, что и смуты, и террор, захлестнувшие край, имели сугубо внутренний источник – передел власти и собственности. Проявленные при этом жестокость и беспощадность исходили от  участников этого передела (и беспредела одновременно, потому что борьба велась без правил, любые моральные сдержки отсутствовали). Всякая победившая группировка стремилась к полному уничтожению поверженных конкурентов, предусматривая  для них лишь один вид воздаяния – смерть и только вмешательство «Москвы» спасло жизнь сотням и сотням неудачников этой междоусобной войны. И Самко не даром ведь боялся именно и прежде всего «своих». Словно предчувствовал судьбу. В июне 1663 г. на выборной раде в Нежине ему удалось избежать гибели лишь потому, что воевода Дмитриев укрыл его в нежинском замке. Но не надолго Самко отсрочил свой конец. Новый гетман Брюховецкий обвинил его в намерении вернуть Малороссию Польше, а также в попытке силой завладеть гетманским урядом (властью). Обвинение расширили и на ближайших его сподвижников. Самко, нежинского полковника Золотаренко, черниговского  Силича, лубенского Шамрицкого, а также Афанасия Щуровского, Павла Киндия, Анания Семенова и Кирилла Ширяева войсковой суд приговорил к отрублению головы. Казнь была совершена 18 сентября 1663 г. на рынке в Борзне.
Киевского полковника Семена Третьяка, ирклеевского полковника Мат-вея Попкевича, писаря Самка Самуила Савицкого, нежинского полка есаула Левка Бута, барышевского сотника Ивана Воробья и некоторых других (всего 12 человек) приговорили в оковах послать в Москву для последующей ссылки.
Как видим, казни, изгнание, вечная ссылка в Сибирь и даже убийства обычно являлись результатом сугубо местных разборок и центральное прави-тельство долгое время играло при этом совершенно пассивную роль. К нему, правда, апеллировали как к верховному арбитру, но суд и расправу чинили са-ми. Москва вынуждена была мириться с подобным положением вещей, остав-ляя все на произвол сильнейшего, пытаясь этим невмешательством хоть как-то сохранить стабильность в крае. Не будем забывать, что в течение этого периода России пришлось вести тяжелейшие войны с Польшей, Швецией, Турцией, Крымским ханством и никакие успехи на театре военных действий не могли быть гарантированы, пока ближайший тыл, Малороссия, волновалась и раздиралась мятежами и смутами.
А зачинателем их как раз и было сословие «значных». Беспрерывно по-ступающие доносы о замышляемых «заговорах», «изменах», тайных сношени-ях с неприятелем захлестывали правительство все возрастающим бурным по-током. Количество этих доносов было столь необъятно, что проверка большей их части была практически невозможна. Приходилось или принимать их на ве-ру, или, не доверяя им, ничего не предпринимать. И в том, и в другом случае ошибка могла привести к самым опасным последствиям. (И неоднократно приводила). И все же, не взирая на риск, правительство старалось заранее ничего не предпринимать в надежде (зачастую тщетной), что само время подтвердит (или опровергнет) все эти «информации».
Донос также служил одним из способов борьбы за власть, вполне соот-ветствуя нравственным принципам и жизненным установкам сообщества «значных».  И гетманы, и старшины, и те, кто только мечтал таковыми стать, писали их с целью заронить в Москве недоверие к тому или иному лицу, будь то конкурент на должность, соперник в борьбе за маетность или просто предполагаемый недоброжелатель. Доносили все и непрерывно. Черниговский архиепископ Баранович доносил на протопопа Симеона Адамовича, что от того «проходят многие лукавства, ссылается он тайно с турецким султаном и с Дорошенком (присягнувшим Турции), в грамотах своих хвалит султана… Этим протопоп приводит малороссийских жителей ко всякому злу; письма его у меня в руках. Я их ни с кем не пошлю… а как я буду в Москве, то не только про эти письма, и о других делах государю извещу». В Москве несказанно удивились, когда в это же время туда прибыл тот самый протопоп Адамович с книгами архиепископа Трубы духовные и поручением от Барановича их опубликовать… Гетман Самойлович непрерывно писал доносы на популярного в народе запорожского атамана Серка. В апреле 1675 г. он доносил, что как только поляки вступили в западную Украйну, в Запорожье с подачи Серка началась шатость и тот якобы говорил в пользу польского короля: «При котором государе родились, при том и будем пребывать и головы за него складывать». Ни один факт не подтверждал подобных намерений запорожского кошевого. Но в июне гетман шлет очередную информацию, что на Запорожье прибыл королевский посланец Завиша. Серко, как будто бы за тем, чтобы проводить посла, выступил в поле с большим отрядом войска; но запорожцы, заподозрив, что Серко прямо хочет идти к королю, остановились в степи, выбрали себе другого старшину и возвратились на кош, а Серко только с 300 преданных себе людей отправился вместе с Завишею. Все это было совершенной ложью. На самом деле Серко ходил в набег на крымские юрты и возвратился в Запорожье с добычею и языками17… Мазепа строчил доносы на еще одного народного героя, выдающегося организатора борьбы с поляками и татарами на Правобережье, хвастовского полковника Семена Палея, не гнушаясь при этом самой грязной лжи: «Палей – человек ума небольшого и беспрерывно пьян; как получит жалованье, тотчас напьется, наденет соболью шапку и щеголяет в ней, да хвастает, чтобы все ви-дели: вот-де какая ему монаршая милость». Обвинял его и в намерении при-стать то к враждебным России полякам, то к шведам, прямо предлагая (март 1704) выманить Палея из Белой Церкви и, заковавши, отправить в Батурин, что и было им, в конце концов, осуществлено: «Пьяницу того, дурака Палея, уже отослал я за караулом в Батурин и велел в тамошнем городе за крепким карау-лом держать; также и сын его взят за караул, и отошлю его в Батурин». Из Бату-рина Палея сослали в Енисейск18.   

                *          *          *

Жалкие потуги представить «значных» искренними защитниками народ-ных интересов призваны затушевать тот непримиримый антагонизм, который существовал между казачьей старшиной и остальной массой малороссийского населения. Времена общенационального единства, сплотившего все  сословия Малороссии для борьбы с Польшей в 1648-1654 гг., канули в лету. Совершенно неожиданно внешняя война отошла на второй план, вытесненная войной внутренней, и инициатива в ее развязывании принадлежала исключительно «значным».  Именно они своей политикой противопоставили себя остальному народу и с ходом времени стремились все дальше дистанцироваться от него, готовя себя на роль его господ и полновластных владык: «Казацкая старшина … принимала все меры к тому, чтобы расширить и углубить черту, отделявшую ее от остальной народной массы. Начались со стороны отдельных представителей старшины попытки доказать, что они «не здешней простонародной малороссийской породы»; в ряды старшин принимались с распростертыми объятиями шляхтичи с Правобережья, сообщавшие известный оттенок приви-легированности целой группе, и даже гетман Самойлович считал для себя вы-годным женить сына на бедной шляхтянке»19.
Из этой «привилегированности» вытекало и высокомерно-презрительное отношение «значных» к народу, стойкое представление о врожденной его глупости, невежестве, трусливости и патологическом стремлении изменять всем и вся. Мазепа, рассуждая о возможности неприятельских действий со стороны Польши (январь 1704),убеждал Петра I: «Наш народ глуп и непостоянен, он как раз прельстится: он не знает польского поведения, не рассудит о своем упадке и о вечной утрате отчизны… Пусть великий государь не слишком дает веру малороссийскому народу, пусть изволит, не отлагая, прислать в Украину доброе войско из солдат храбрых и обученных, чтоб держать народ малороссийский в послушании и верном подданстве»20.
О том же твердил он и в преддверии шведского вторжения (июль 1708): «Вельми опасаюсь, дабы под сие время внутреннее между здешним непосто-янным и малодушным народом не произошло возмущение, наипаче когда не-приятель… похочет тайным яким-нибудь образом прелестные свои листы в го-роды посылать»21.
Столь же ненадежны и малороссийские полки: «На наши войска надеяться нечего, потому что привыкли они или бегать или гетмана с старшиною в руки неприятеля отдавать; сделали они это под Вчорайшим, где выдали гетмана своего Наливайко и старшину в руки ляхам (полякам); сделали тоже и под Кумейками, выдали гетмана Павлюка; в третий раз сделали тоже под Боровицею, не хотя терпеть обложения от ляхов»22.
При таком народе колеблются во все стороны и его руководители: «У нас в Украине и начальные и подначальные, и духовные и мирские особы, словно разные колеса, не в единомысленном согласии: те благоволят к протекции московской, другие – к турецкой, третьим по вкусу побратимство с татарами из врожденной антипатии к полякам»23.
И не следует думать, что подобные взгляды присущи были только Мазе-пе. В ноябре 1663 г. в Малороссию для переговоров с гетманом (ожидалось нападение поляков) прибыл дьяк Башмаков. Со всех сторон к нему посыпались доносы. Епископ Мефодий дал знать из Киева, чтоб ехал осторожнее: малороссийские жители шатки и непостоянны, верить им нечего; под час неприятельского прихода чаять от них всякого дурна. В Глухове атаман и войт толковали, что черкасам (казакам) верить никому нельзя, люди непостоянные и неискренние, против неприятелей долго стоять не будут. Воевода Хлопов передавал вести, полученные тайно от Брюховецкого, что в Киеве дела очень плохи от умысла злых людей: король (польский) идет к Киеву по приглашению киевских жителей24.
С.М. Соловьев делает по этому поводу замечательное обобщение: «И старшина светская, и старшина духовная твердили московскому правительству, что измена господствует в Малороссии, что казаки шатаются, положиться на них ни в чем нельзя: при первом появлении неприятеля, ляхов, передадутся к ним. С чем обыкновенно приезжало посольство малороссийское в Москву, чем наполнены были грамоты и информации, им привозимые? Обвинениями в измене…»25.
Стоит ли удивляться после этого, что воеводы некоторых прилегающих к Малороссии городов стали называть «изменниками» всех малороссов. Прави-тельство, узнав об этом, немедленно отправило порубежным воеводам указ со строгим предостережением, чтобы малороссов изменниками не называли, жили с ними в совете и согласии, а если вперед от воевод такие неподобные и поносные речи пронесутся, то будет им жестокое наказание безо всякой поща-ды26.
Вполне разумная реакция на клевету «значных» в отношении подвласт-ного им народа. А если мы вспомним, что все выше поименованные деятели: Мазепа, епископ Мефодий, Брюховецкий, да и многие другие старшины в итоге сами оказались изменниками, их мнение следует рассматривать прежде всего как самооценку. По себе они судили о той части Русского Народа, которая в силу исторических обстоятельств оказалась в их власти и в течение полувека подло и коварно клеветали на этот народ, приписывая ему свои собственные помыслы и побуждения, свою низость и двурушничество. А выливалась эта злобная клевета из двух чувств, господствовавших в этих темных душах: ненависти и страха. Страх порождал ненависть, ненависть толкала на ложь.
 Старшина боялась народа и боялась не зря. Мазепа точно обозначил и причину этой боязни: «Не так страшны запорожцы и татары, страшнее нам ма-лороссийский посполитый народ: весь он своевольным духом дышит: никто не хочет быть под той властью, под которою пребывает»27.
И это было сущей правдой. Народ не хотел и не мог примириться с тем, что власть над ним, его имуществом и самой жизнью принадлежит каким-то безродным выскочкам, еще вчера прозябавшим в неизвестности, а ныне во-зомнивших себя полновластными владетелями и хозяевами обширного края. Народная масса не признавала господство «значных» ни законным, ни освя-щенным обычаем и только ждала удобного случая, чтобы уничтожить его раз и навсегда.
Народ, кроме того, не хотел и не мог признать их претензии на власть еще и потому, что они явно неспособны были пользоваться ею во благо всех, сводя смысл своей службы к единственной цели: обогащению любой ценой. Остальное их как будто и не касалось: ни навести должного порядка во вверенном их попечению крае, ни защитить его от многочисленных внешних врагов они были не в состоянии. Хуже того, сами же и зазывали этих врагов, всегда предпочитая договориться с ними за счет тех, кого как раз и призваны были защищать. Отсюда и народное отношение к «значным».
Новоявленным хозяевам края пришлось испытать за эти годы не одно покушение на завоеванный ими социальный статус. Шаткость положения усу-губляла страх, а постоянно ощущаемая ненависть народа ежечасно давила уг-розой полной утраты всего достигнутого. Отсюда маниакальная одержимость полицейскими мерами и перманентное ожидание всеобщего бунта. Когда в 1702 г. Мазепа спросил старшину: следует ли соединять полки, чтобы высту-пить против взбунтовавшихся запорожцев, ответ был единодушен: нет! «Если совокуплять полки, то на оставленных козаками местах скорее могут вспыхнуть бунты между поспольством, потому что там не будет начальства»28.
Дамоклов меч народной расправы каждую минуту грозил «значным» гибелью и полным истреблением, поэтому страх никогда не покидал их. Они всегда чувствовали себя во враждебном окружении и не могли избавиться от ощущения, что выступают в роли жалких временщиков, лишь волею случая вознесенных наверх социальной пирамиды. Тот же случай  любую минуту гро-зил низвергнуть их на самое ее дно. Когда после отрешения от власти Демьяна Многогрешного, правительство, опасаясь возможной смуты, послало в разные места Малороссии своих специальных представителей с целью зондажа на-строений населения и его реакции на арест гетмана, то, возвратившись, по-сыльщики сообщили: «за гетмана никто не вступается, говорят и про всю стар-шину, что им, черни, стало от них тяжело, притесняют их всякою работою и по-борами … и вперед от старшин своих того же чают». А еще про старшину гово-рили: «только бы не опасались ратных людей (солдат) великого государя, то всю бы старшину побили и пограбили; а больше всех недовольны нежинским полковником Гвинтовкою, Василием и Савою Многогрешными, переяславским полковником Стрыевским, черниговскими сотниками – Леонтием Полуботком и Василием Бурковским, бывшим полковником Дмитрашкою Райчею»29.
Столь же ненавидим был и чигиринский полковник Петр Дорошенко. Выдвинутый татарами в качестве «гетмана» Правобережья, он все годы своего «гетманства» (1665-1676) посвятил тому, что поочередно наводил на край по-ляков, крымчан, турок, последним даже присягнув на верность. По этой причине «ненависть к нему была возбуждена сильная… Чигирин, по свидетельству самовидцев, превратился в невольничий рынок, всюду по улицам татары выставляли и продавали ясырь (пленных), даже под самыми окнами Дорошенкова дома. Если кто из чигиринских жителей по христианству хотел выкупить земляка, то навлекал на себя подозрение в неприязни к покровителям Украйны – туркам и татарам. По городам не было меры притеснения от голодных татар. Проклятия на Дорошенка были во всех устах»30.
Не меньшую ненависть вызывал и Мазепа. Начальник Стрелецкого при-каза Шакловитый, выезжавший в Малороссию по поручению царевны Софьи (октябрь 1688) с милостивым словом к гетману, а вместе с тем и с тайным по-ручением проведать о верности его и о степени расположения к нему подчи-ненных малороссов, сообщал, что хотя в поступках гетмана не замечается на-клонности к измене, малороссы его не любят, не доверяют ему, твердят, что он весь душою поляк и ведет тайные переписки с польскими панами31. А переход на сторону Карла XII удостоил Мазепу поистине геростратовой славы: «проклята Мазепа», «проклятый пес Мазепа», «всеклята Мазепа» - вот далеко не полный перечень эпитетов, которыми наградил народ этого предателя.
Фигуры малороссийских гетманов, являясь персонифицированным вы-ражением господствовавшего в крае социального слоя, лишь аккумулировали на себе ту неприкрытую ненависть и враждебность, с которыми народная мас-са относилась ко всей казачьей старшине, страстно мечтая о полном ее уничто-жении: «гетману у нас не быть, да и старшину всю перевесть» - таков был на-родный вердикт. И население Малороссии предпринимало неоднократные попытки осуществить его на деле.
На «черной раде» в Нежине (июнь 1663), где лицом к лицу столкнулись кандидат в гетманы от старшины переяславский полковник Иоаким Самко и поддерживаемый рядовым казачеством, поспольством и Запорожьем Иван Брюховецкий, ненависть народа к «значным» вылилась в повальное их избие-ние.
Примечательно то, что Самко и старшина категорически возражали про-тив проведения черной рады, где в отличие от обычной, кроме старшины и «значных», должны были присутствовать представители и других сословий: крестьянства, мещанства, рядового казачества. А когда Царский указ объявил все же о созыве именно полной рады, явились на нее вооруженными с головы до ног: на конях, с саблями, ружьями и даже привезли с собой пушки, словно заранее предчувствуя во что выльется очная встреча с народом. Их кармазин-ные, вышитые золотом жупаны, богатые уборы на конях, дорогое оружие со-ставляли резкий контраст с сермяжными свитками и лохмотьями пеших, обни-щалых, разоренных сторонников Брюховецкого, коих собралось свыше 40 ты-сяч.
Обе партии, как настоящие противники, расположились двумя отдель-ными лагерями, а когда 17 июня с восходом солнца стали бить в литавры и бубны, созывая на раду, из полков, приведенных Самко, рядовые казаки тол-пами повалили в табор тех, кто поддерживал Брюховецкого. Во время выборов произошло кровавое столкновение сторонников обоих претендентов на гетманскую булаву, с большим трудом остановленное присутствовавшими на раде стрелецкими подразделениями. Зять Самка, державший возле него бунчук, был убит, а сам он успел вскочить на коня и убежать в свой обоз. Едва спаслись и сопровождавшие его старшины. Брюховецкого провозгласили гетманом, а в полках Самко начался бунт. Он сам, нежинский полковник Золотаренко, полковники лубенский и черниговский и их полковые чины бросились искать спасения у Царского посланника князя Гагина, который тут же приказал отправить их в нежинский замок под охрану воеводы Дмитриева. Ну, а дальнейшая судьба их нам уже известна…
Новый гетман, идя навстречу народным требованиям, сразу сменил всех полковников и генеральную старшину, назначив вместо них прибывших с ним запорожцев. А начавшееся у Нежина избиение «значных» немедленно распро-странилось по всей Малороссии. Худо стало всякому, кто носил кармазинный жупан, иных поубивали, а многие спаслись лишь тем, что оделись в сермяги. Имения их были разграблены, дома сожжены. Лишь несколько дней спустя удалось прекратить стихийные волнения народа и повсеместное истребление новоявленной «знати». Но обстановка продолжала оставаться взрывоопасной. Поэтому назначенные из запорожцев полковники получили каждый по сто че-ловек стражи.

                *          *          *

Боязнь собственного народа была столь велика, что казачья старшина всеми доступными средствами добивалась от правительства проведения таких выборов, на которых могли бы присутствовать лишь заранее подобранные «представители» из старшинской среды. Прибывшие в Москву  в январе 1669 г. посланцы на вопрос: где быть избирательной раде? – дружно отвечали, что «лучше быть раде в «тихом боку» (т.е. безопасном, спокойном месте)», но главное, «чтобы «черновой» рады не было, а чтоб на раде были только полковники и старшины» – на что и было получено согласие правительства32.
В апреле 1672 г. значные войсковые товарищи для обсуждения этого бо-лезненного вопроса собрали в Батурине даже специальное совещание. На нем была составлена челобитная к Царю, в которой генеральная старшина просила провести выборы нового гетмана без участия рядового казачества, крестьян и мещан с той целью, как сказано в челобитной, чтобы «от великого совокупле-ния поспольства не повстало какое-нибудь смятение». Просили также и о при-сылке на раду войск, чтобы в случае возникновения каких-либо беспорядков, оно могло бы оборонить старшину. Раду предлагали провести в Конотопе, по-ближе к великорусским уездам (возможность бегства в глубь России от разъя-ренного народа постоянно держалась в уме), провести в летние месяцы, т.е. в самый разгар полевых работ, что уже сводило к минимуму число желающих на ней присутствовать. С этим прошением и был отправлен в Москву бывший черниговский полковник Иван Лисенко.
Правительство снова пошло навстречу пожеланиям старшины, но избе-жать «смятения» все равно не удалось.
Присутствовать при выборах гетмана было поручено боярину князю Ро-модановскому и думному дьяку Ивану Ржевскому. 25 мая в сопровождении стрельцов они выступили из Москвы.
Между тем слухи о предстоящей раде быстро распространились по Ма-лороссии и к Батурину, гетманской столице, стали стекаться толпы простого на-рода. 26 мая они отправили в город своих выборных представителей, заявив-ших войсковому обозному и судьям: «Мы под Батурином стояли для гетман-ского обирания долгое время, испроелись, выходите с войсковыми клейнота-ми* из города в поле на раду!». Но старшина наотрез отказалась покинуть спа-сительные городские стены, опасаясь, что в чистом поле, без охраны войск бу-дет просто перебита казаками. Тогда посланцы обратились к стрелецкому го-лове Неелову, начальнику батуринского гарнизона, с аналогичной просьбой, но решение подобных вопросов не входило в его компетенцию и он ничего не ответил, зато по просьбе старшин приказал запереть батуринский замок и не пускать в него посторонних.
Неожиданно оказавшись на осадном положении и страшась народной расправы, старшина спешно отправляет к прибывшему в Путивль (12 июня) Ромодановскому своего посланца, киевского полковника Солонину, с представлением, что и в Конотопе отправлять раду затруднительно и лучше учинить ее где-нибудь между Путивлем и Конотопом. Ромодановский отвечает отказом: он должен действовать в соответствии с Царским указом (который сама же старшина и инициировала), - поэтому, переправившись через Сейм, продолжает движение к Конотопу. Но у местечка Казачья Дуброва (в 15 верстах от Конотопа) к нему прибывает очередной гонец, прилукский полковник Лазарь Горленко, умоляя провести раду прямо здесь, у Казачьей Дубровы, потому как и в Конотоп стал сходиться народ для участия в выборах нового гетмана. Ромодановский опять отвечает отказом, однако, пройдя 3 версты от Казачьей Дубровы, неожиданно сталкивается со всей генеральной старшиной, полковниками, полковыми чинами, значными казаками, которые спешно покинув Батурин, устремились ему навстречу и снова принялись умолять, не теряя времени и не дожидаясь стечения народных толп, безотлагательно провести раду прямо здесь, у Казачьей Дубровы. Ромодановский принужден был согласиться. Старшина так торопилась провести выборы, что упросила боярина открыть раду, не дожидаясь даже приезда архиепископа Лазаря Барановича.   
Вот так, в пожарном порядке, вдали и тайком от народа, избирали но-вого гетмана. Им стал генеральный войсковой судья Иван Самойлович. Выборы следующего за ним  гетмана вообще проходили в обозе Русской армии, возвращавшейся из Крыма, и носили чисто формальный характер. Но и это не смогло защитить «значных» от народного гнева. Едва до Малороссии дошел слух о падении Самойловича, как во многих местах стихийно начались выступления возмущенных масс, о которых сохранилось немало свидетельств современников: «Чернь – казаки и мужики, панов своих, а паче арендаторов грабовали, а некоторых и мучили», «не тилко арендаторов, але и инших людей и крамарев (торговцев) невинных безумне брали и имение их между себе роз-шарповали, а некоторых и самих в смерть забивали»33.
И в малороссийских полках, возвращавшихся из похода, поднялся бунт. Казаки гадячского полка убили своего полковника и принялись истреблять других «значных». Лишь вмешательство рейтар остановило расправу, но опасаясь новых вспышек недовольства, главнокомандующий Русской армией князь Голицын решил немедлить с выборами нового гетмана. Из пятидесятитысячного малороссийского войска тщательно отобрали «выборщиков»: 800 конных и 1200 пехоты. Они-то и провозгласили  единогласно (благодаря предварительно проведенной работе) гетманом войскового есаула Мазепу. Но и время его правления мало что изменило в положении «значных»: они по-прежнему чувствовали себя словно на пороховой бочке, малейшая искра – и взрыв. Даже та сила посредством которой должна была держаться их власть – казаки, внушала самые мрачные подозрения: «Гетман в нынешнем походе, - свидетельствует очевидец (1696), - стоял полками порознь, опасаясь бунту, а если б все полки были в одном месте, то у казаков было совершенное намерение старшину всю побить»34.
Надеяться можно было лишь на иностранных наемников. Уже при Выговском (1657-1659) опорой гетманского режима стали служить отряды иноземцев – сербов, немцев, волохов и даже поляков (с которыми до 1667 г. Россия формально находилась в состоянии войны). В дальнейшем этот процесс опоры на наемников только усиливался. С 60-х годов XVII века не только гетманы, но и полковники начинают заводить себе «компании» – наемные отряды, помимо тех казаков, над которыми начальствовали и как раз для удержания в повиновении этих самых казаков. Наряду с казачьими полками появляются полки «сердюцкие», составленные исключительно из иностранцев, опять же в основном поляков. Мазепа, например, имел их несколько. По наблюдению того же современника «гетман держит у себя в милости только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность и в этих полках нет ни одного человека природного козака, все поляки».
Содержание многих тысяч наемников (только у Дорошенко было 20 ты-сяч сердюков!), которыми окружали себя гетманы и старшина, тяжелым бре-менем легло на плечи народа. В добавление к уже существовавшим повинно-стям прибавились еще и «оранды». Отдавалось в аренду винокурение, торгов-ля водкой, продажа табака и дегтя, и хотя право свободного винокурения для собственного потребления формально было сохранено, «оранды» вызывали сильнейшее недовольство населения, требовавшего их безусловной отмены. Но «значные» ни на какие уступки в данном вопросе не шли: без наемного войска и старшина, и гетман находили невозможным свое «безбоязнене мешкання (существование)». Кроме сердюков, надеяться было не на кого. Все вокруг дышало враждебностью, ни в ком не было уверенности. «Я и сам их боюсь, - жаловался на казаков Мазепа (апрель 1700), - потому что надежные сердюки все разосланы во Псков, а при мне надежных людей (т.е. все тех же наемников) моего регименту теперь малое число, а московских стрельцов только триста человек; прошу стрельцов прибавить и сделать тысячный полк для моего оберегания»35. На своих никакой надежды не было. Еще один современник замечает по этому поводу: «Он (Батуринский замок, резиденция гетмана) крепок стрельцами московскими: на карауле все они стоят; тут целый полк стрельцов живет, Анненков полк с Арбату. И гетман он есть стрельцами-то и крепок, а то бы его хохлы давно уходили, да стрельцов боятся»36.



               
      




Глава 2. Из грязи да в князи: малороссийское «шляхетство»      
Итак, мы можем констатировать в качестве установленного историческо-го факта наличие между «значными» и остальным населением Малороссии не просто зияющей пропасти, но непримиримого антагонизма, переросшего в на-стоящую внутреннюю войну, причем войну на уничтожение, предполагавшую  ликвидацию сословия «значных» как такового. Причем этого жаждали абсо-лютно все слои малороссийского общества того времени. Что же предопреде-лило эту всеобщую ненависть к вновь народившейся в Малороссии «знати»? Ответ как будто лежит на поверхности: ее социальные вожделения, стремление занять по отношению к остальным положение полновластного владыки и хозяина. Кажется, ничего более разумного и понятного (а самое главное, типичного) и предположить нельзя: социальное противостояние спровоцировало вражду, разряжавшуюся многочисленными конфликтами, в том числе кровавыми. Но верен ли этот устоявшийся стереотип?..
Социальные устремления «значных», конечные цели их групповых эко-номических интересов достаточно подробно исследованы историками, как русскими, так и украинскими. Их выводы вполне солидарны: казачья старшина, узурпировав плоды народной победы в войне 1648-1654 гг. в своих эгоистических, шкурных интересах, стала подлинным бичом освобожденной от поляков Малороссии, доведя ее до состояния РУИНЫ. Вот, например, что пишет по этому поводу Б. Ширяев: по окончании войны «польское магнатство уже перестает быть реальной военно-политической силой на Южной Руси. Но взамен него там выкристаллизовывается новое теперь уже русское панство с теми же понятиями и традициями… Новая социальная группа южнорусской шляхты захватывает земли бежавших польских магнатов и претендует на владение их бывшими крепостными и на наследование политической власти магнатства»1.
Солидарен с данной оценкой происшедшего социального переворота и В.Б. Антонович: «Универсал Хмельницкого и характер поднятой им борьбы обещали народу распространить козацкие права на все южнорусское посполь-ство и изгнать панов навсегда… Но после разгрома поляков народ увидел … что козацкая старшина стремится к образованию из своей среды нового шляхетства по образу и подобию польского… Начиная с Хмельницкого все гетманы подтверждают права на владение селами тем шляхтичам, которые стали на сторону козаков во время их борьбы с Польшей, и раздают другие села козацким старшинам за войсковые заслуги... Землевладельцы, особенно крупные, в число которых вошли козацкие старшины... стали пользоваться своим положением для развития новых помещичьих отношений. С одной стороны, они стремились подчинить себе и привести в повиновение населявших отписанные им гетманами села крестьян», с другой, «старались обратить в крестьян козаков, пользуясь неточностью разграничения обоих сословий»2.
Народное возмущение вызывал тот правовой беспредел, которым со-провождалось превращение казачьей старшины в «панов». По форме оно яв-лялось типичным самозахватом, разбойным присвоением чужой собственно-сти. Отсюда многочисленные жалобы в Малороссийский приказ на самоуправ-ство «значных». Вот только некоторые из них (май-июнь 1654): «Бьют челом государю мещане ж (Киева) о своих землях, что им в предках от князей россий-ских даны… чтоб государь пожаловал, велел те села им отдать, чтоб то шло на урядников, которые по вся годы работают и о граде радеют. А в тех во всех местех и селех по росписи в перечнях написано 385 дворов. И теми всеми мес-тами владеют козаки». Челобитная отклонена: «потому что дачи были старые, а ныне теми месты владеют козаки, а вновь привилея на те земли нет».
Но киевляне не отступаются: «Киевский войт с товарыщи бьют челом го-сударю, чтоб государь пожаловал, велел им дать к городу Киеву мелницу на речке на Котыре, а та де речка Котыр от Киева в 8 верстах. А владеет ныне тою мелницею киевский полковник. А ныне де у них в Киеву ни одной мелницы нет, и в том им нужда большая». Правительственный вердикт: «О мелнице ска-зать: как служба минет, тогда государев указ будет. А ныне, для службы, пол-ковника оскорбить нельзя»3. Шла война и правительство, конечно, принимало сторону тех, кто обязан был государству воинской службой.
Государственная поддержка вселяла уверенность и поощряла казачью старшину к дальнейшему расширению своих приобретений. Уже не только пригороды, но и сами города воспринимала она как свою собственность, облагая их произвольными платежами и податями. На полтавского полковника его же полчане жаловались (апрель 1667): «Нас, козаков, полковник Витязенко многим зневажает и бьет напрасно… и кто козак или мужик упадет хоть в малую вину, и полковник имение его все, лошадей и скот берет на себя. Со всего Полтавского полка согнал мельников и заставил их на себя работать, а мужики из сел возили ему на дворовое строение лес, и устроил он себе дом такой, что у самого гетмана такого дома и строения нет; а город наш Полтава весь опал и огнил, и о том у полковника раденья нет»4.
Примечательно, однако, то, что «козацкие старшины-землевладельцы нередко доказывали свои права, прибегая к Литовскому статуту… т. е. опи-раясь на ту юридическую норму, против которой именно и боролся народ про-должительными восстаниями против Польши»5.
Литовский статут являлся сводом законов Великого княжества Литовско-го, определялись им и поземельные отношения. В своей третьей редакции (1588), уже после заключения унии с Польшей, он предусматривал полное за-крепощение крестьян, чем собственно и привлекал «значных». «Приняв за действующее право Литовский статут, старшина при каждом случае проводила в жизнь те принципы сословности и шляхетских привилегий, какими проникнут Литовский статут. Старшина рассматривает себя как шляхетское сословие (этот термин – «малороссийское шляхетство» – с середины XVIII в. входит все более в употребление в официальном языке). Прилагая к себе постановления Литовского статута о шляхетских правах и привилегиях, старшина претендовала на такие же права в украинском строе и жизни, какими пользовалась шляхта польская. И подобно тому, как реформировался старый войсковой строй Гетманщины, наподобие шляхетского строя Польши, - так же точно проводились понятия о шляхетских привилегиях старшины в право имущественное, в отношения поспольства к панам, в положение крестьян – точнее, в крестьянскую бесправность»6. 
Понятно, что ссылки на законодательство иностранного государства мало кого могли убедить в законности происходящего. Новоявленных «панов» народ воспринимал однозначно: как сообщество презренных выскочек, пытавшихся завладеть тем, что им никогда не принадлежало и не может принадлежать. Собственность, присвоенная «значными», и в особенности владение крестьянами, с народной точки зрения не имели под собой никаких законных оснований, ибо фактически были завоеваны, «взяты саблей» людьми,  вообще не имевшими в глазах населения никакого права на подобные приобретения. Кошевой атаман Запорожской Сечи Гусак в своем письме к Мазепе (август 1692) кратко и точно сформулировал этот народный взгляд: «Стали держать подданных такие паны, которым никак не следует дозволять их держать, а они заставляют бедных людей дрова возить, конюшни чистить, печи топить. Пусть бы только генеральные старшины держали подданных, это было бы еще не так обидно, а то держат такие, которых отцы не держали подданных никогда. Могли бы эти люди, как и отцы их, питаться своим трудовым хлебом»7.   
Это вопиющее противоречие между притязаниями казачьей старшины и отсутствием под ними какой-либо опоры на обычай или закон было столь оче-видно для всех, что нередко отмечалось и отдельными ее представителями: «У нас в Войске Запорожском от века не бывало того, чтоб гетманы, полковники, сотники и всякие начальные люди без королевских привилегий владели мещанами и крестьянами в городах и селах, разве кому король за великие службы на какое-нибудь место привилье даст: те только и владели. А гетманской, полковницкой, и козацкой, и мещанской вольности только и было, что если кто займет пустое место земли, лугу, лесу, да огородит или окопает, да поселится с своею семьею – тем и владеет в своей горотьбе; а крестьян держать на таких землях, кто сам собою занял, никому не было вольно, - разве позволялось мельницу поставить». Теперь же «гетман, полковники и начальные люди все города, места и мельницы пустопорозжие разобрали по себе, всем владеют сами своим самовольством и черных людей отяготили поборами так, что в Цареграде и под бусурманами христианам такой тягости нет. Когда будет полная черная рада и пункты все закрепятся, то все эти доходы у гетмана, полковников и начальных людей отнимут, а станут эти доходы собирать в государеву казну государевым ратным людям на жалование»8. Так очень точно характеризовал сложившуюся коллизию Иван Мартынович Брюховецкий в декабре 1662 года… Впрочем, объективность сразу изменила ему, когда сам он стал гетманом (1663-1668).
Именно малороссийские гетманы в качестве высших должностных лиц края не только не препятствовали нещадной эксплуатации и грабежу подвласт-ного населения, но в немалой степени таковые вдохновляли и поощряли. О том же Брюховецком киевский воевода Шереметьев доносил (март 1666), что он «очень корыстолюбив … во всех городах многие монастырские маетности, так же и мещанские мельницы отнимает; да он же, гетман, со всех малороссийских городов… с мещан берет хлеб и стацию большую грабежом, а с иных и за правежом*». О таком же повальном грабеже сообщал и переяславский воевода Вердеревский: с города «гетману большая корысть: о чем в Переяславль на ратушу ни отпишет, все к нему посылают». И «полковнику, атаману и судье идет  из ратуши с города всякий день вино, пиво, мед и харч всякий»9. Отказать боялись: неповиновение каралось самым жестоким образом.
Прославился своей жадностью и Многогрешный (1668-1672): «Нынешний гетман безмерно побрал на себя во всей северной стране (в Новгород-Северском округе) дани великие медовые, из винного котла у мужиков по рублю, а с козака по полтине и с священников (чего и при польской власти не бывало) с котла по полтине; с козаков и с мужиков поровну, от сохи по две гривны с лошади, и с вола по две же гривны, с мельницы по пяти и по шести рублей брал, а кроме того, от колеса по червонному золотому; а на ярмарках, чего никогда не бывало, с малороссиян и великороссиян брал с воза по десять алтын и по две гривны»10.
Без удержу греб под себя и Самойлович (1672-1687): «А здырства вшелякими способами вымышляли, так сам гетман, яко и сынове его, зостаючи полковниками, аренды, стацие великие, затяговал людей кормлением – барзо на людей трудность великая была от великих вымыслов – не мог (гетман) насытиться скарбами»11. Излишне добавлять, что пример гетманов разнуздывал аппетиты старшины просто до невероятных  размеров, ее алчность не знала границ, нередко принимая совершенно патологические формы, лишаясь не только здравого смысла, но и элементарного инстинкта самосохранения. В погоне за наживой многие из «значных» теряли даже то, что с таким трудом и риском успели приобрести, иные лишались самой жизни. И все равно не могли остановиться. Перспектива не интересовала. Жили сегодняшним днем, стремясь обогатиться любыми способами, не гнушаясь самых грязных и недостойных. Выжимали из народа последние соки. А сколь жестокому гнету подвергали новоявленные «паны» подвластное им поспольство, видно уже из того, что многие крестьяне свое спасение видели только в повальном бегстве за рубежи Гетманщины. К концу XVII века это движение достигло своего пика. Если ранее, спасаясь от нашествия турок, татар и поляков, малороссы целыми городами и уездами уходили с правого берега Днепра на левый, то в гетманство Мазепы переселение приняло прямо противоположное направление: «Переселившиеся с правого берега Днепра на левый опять порывались в отечество своих предков. Так, прилуцкий полковник Горленко доносил гетману, что в его полку козаки и поселяне (мужики) распродают свои грунты (участки) и поля и спешат переселяться за Днепр … Переяславский полковник Мирович доносил, что в городах, местечках и селах, прилежащих Днепру, натолпились люди, пришедшие из разных полков гетманского регимента: у всех у них на уме – каким-нибудь способом перебраться на противную сторону Днепра и там поселиться … не удерживали их ни угрозы, ни кары за побеги, а сторожи, располагаемые по днепровскому побережью, не в силах были останавливать перехожих».
Если еще в 80-х годах Правобережье представляло собой совершенную пустыню, начисто лишенную населения, то теперь там стали возникать много-численные слободы, куда поляки зазывали беглецов обещанием всяких льгот и освобождением от повинностей на известное число лет. «На неоднократные донесения о том гетмана царь Петр в марте 1699 года относился к польскому королю с просьбою – не дозволять ни коронному гетману, ни кому-нибудь другому из польских панов заселять оставленную впусте Украину. Тогда же царь поручал гетману удвоить строгость надзора, чтобы жители не бегали в слободы на правую сторону Днепра. Но побеги не прекращались и, спустя почти год после того, царский указ всем пограничным воеводам предписывал ловить малороссийских беглецов и отправлять к гетману, который должен чинить им жесткое наказание и потом водворять на прежних местах их жительства»12.
Не менее интенсивно шли побеги из Гетманщины в слободскую Украйну и соседние великорусские уезды, особенно Рыльский и Путивльский. Но дви-жение в эту сторону затруднялось энергичными мерами правительства, не до-пускавшего процесс переселения выше определенного минимума.
Вот так своей неимоверной жадностью и циничным ограблением народа «значные» обрекали Малороссию на нищету и экономическую разруху. И это притом, что правительство практически всегда шло навстречу материальным вожделениям старшины, щедро одаривая ее маетностями и многочисленными льготами. Почти каждый гетманский визит в столицу знаменовался выдачей очередной порции жалованных грамот на села, мельницы, земельные участки и всякого рода промыслы. Так, во время приезда Мазепы в Москву в сентябре 1689 г. не только самому гетману были даны грамоты на многие села, но и, по его ходатайству, пожалованы генеральному писарю Кочубею села Диканька и Ярославец, генеральному судье Воеховичу два села в Полтавском повете, генеральному бунчужному Ефиму Лизогубу села: Погребки, Кишки и Крапивное с мельницами на реке Сейме. Не менее щедро были одарены и басанский сотник Янкович, нежинский полковник Степан Забела, охотницкие полковники Герасим Василевич, Яворский, Кожуховский, Новиций13. Во все эти села Мазепа немедля разослал универсалы, возлагавшие на их жителей обязанность пови-новаться своим новым владельцам. 
Собственно при Мазепе и был фактически завершен процесс нового за-крепощения малороссийского населения, растянувшийся более чем на полве-ка. Именно он универсалом 1701 г. обязал всех крестьян, даже живущих на собственных участках, еженедельной двухдневной барщиной (панщиной) в пользу старшин-помещиков.               
Такими вот способами, где законным путем, а где (и в основном) хищни-ческим самозахватом казачья старшина по прошествии нескольких десятиле-тий по окончании Малороссийской войны сосредоточила в своих руках огром-ные богатства, включая обширные поместья со многими тысячами крестьян. Тот же Мазепа за время своего правления умудрился «приватизировать» зем-ли, на которых проживало 100 тыс. малороссийских и 20 тыс. великороссийских крестьян. Убегая вместе со шведами из-под Полтавы, он предусмотрительно захватил с собой столько денег, что смог ссудить самому Карлу XII 240 тысяч талеров, а после смерти оставил 100 тысяч червонцев, бесчисленное количество драгоценностей, золотых и серебряных изделий. Именно за время его гетманства (1687-1708) обогащение «значных» за счет остального населения Малороссии и закрепление за ними привилегированного статуса достигли наиболее впечатляющих результатов и, подводя итоги деятельности Мазепы, В. Б. Антонович характеризует их следующим образом: все усилия гетмана «направляются  на то, чтобы создать в Малороссии шляхетское сословие и поставить к этому сословию поспольство и чернь козацкую в отношения подобные тем, какие существовали в Польше между шляхтой и поспольством: он приглашает к себе на службу польских шляхтичей и составляет из них почетный отряд, называемый «гетманскими дворянами» … Чтобы положить начало родовой аристократии в Малороссии, он создал новый класс, отличный почетом и преимуществами, - бунчуковых товарищей, куда попадали сыновья казацких старшин, по указанию гетмана; они, вместе с выделившимися еще прежде из массы козачества знатными и войсковыми товарищами, создали первый зародыш наследственного дворянства в Малороссии. Развивая дворянство, Мазепа старался подчинить ему не только посполитых крестьян, но и простых козаков. Он поощрял стар-шин приписывать козаков в число своих тяглых людей и отнимать у них земли… и наоборот, в отношении к посполитым людям, Мазепа, вместе с окружавшей его старшиной, строго наблюдал, чтобы тяглые люди не выходили из своего сословия, посредством приписки, в козацкие сотни»14.
При Мазепе же достиг своего максимума начавшийся ранее процесс рас-казачивания. Современный наблюдатель сообщает: «У козаков жалоба великая на гетмана, полковников и сотников, что для искоренения старых козаков прежние их вольности все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали: из которого села прежде выходило на службу козаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести… Козаки говорят, что если б у них были старые вольности, то они бы одни Крым взяли; а если нынешнего гетмана и урядников-поляков не отменят, то не только что Крым брать, придется быть в порабощении от Крыма и от Польши»15.         
               
                *          *          *

На основе всего выше изложенного мы можем сделать некоторые со-вершенно бесспорные выводы. Во-первых, казачья старшина и «значные» с момента Переяславской Рады стремились всеми доступными способами воз-родить в Малороссии крепостное право, уничтоженное в ходе войны с Поль-шей. Во-вторых, это крепостное право они хотели возродить именно по поль-скому образцу. Заимствовать таковое из России они не могли по той простой причине, что отношения крестьян и землевладельцев были здесь принципи-ально иными. И, наконец, третье: социально-политические отношения, явоч-ным порядком вводимые в Малороссии старшиной, ни при каких условиях не могли быть приняты ее населением именно потому, что лепились с иностран-ного, польского образца и уже в силу этого были глубоко чужды национальному менталитету, вере и представлениям о справедливости Русского Народа.
Мы уже видели, что власть «значных» держалась исключительно на на-емных или правительственных штыках, не имея никакой опоры в массе мало-российского населения. И дело тут было не только в социальном эгоизме тех или иных общественных групп, и даже не в тяжести экономического бремени, которое приходилось на себе нести крестьянам, мещанам, казачьей черни, а в ярко выраженном антинациональном характере старшинской власти, создав-шей на подчиненной ей территории по сути оккупационный режим, душивший Русский Народ чуждыми ему политико-экономическими порядками. И народ не только страстно мечтал избавиться от этой оккупации, неоднократно пред-принимая попытки свергнуть ее силой, но и предлагал свою программу после-военного устройства Малороссии.
Народные выступления не были стихийными, бессмысленными бунтами недовольных своим положением «низов», а двигались ясно сознаваемыми за-дачами и целями. Созданный «значными» режим отвергался всем народом, неоднократно в течение этого периода обращавшегося к правительству с тре-бованием о безотлагательной его ликвидации. Скроенный по образцу шляхет-ской Польши, отличаясь жестокостью, бесчеловечной эксплуатацией, правовым беспределом, беспрецедентной коррупцией и постоянной угрозой измены, он, с народной точки зрения, требовал немедленного уничтожения. Поэтому, исключая казачью старшину, все остальные слои населения требовали ликвидации Гетманщины и установления в Малороссии той системы социально-политических отношений, которая к тому времени сложилась в остальной России. 
Мы имеем массу документальных доказательств этого. Так, в марте 1672 г. подьячему Алексееву многие малороссийские жители говорили: «Чтобы царскому величеству прислать к нам своих воевод, а гетману у нас не быть, да и старших бы всех перевесть; нам было бы лучше, разоренья и измены ни от кого не было бы; а то всякий старшина, обогатясь, захочет себе панства и изменяет, а наши головы гинут напрасно»16.
Особо стоит подчеркнуть, что требования о подчинении края централь-ной администрации и ликвидации гетманата стали раздаваться сразу же после смерти Богдана Хмельницкого. Царский гонец Иван Желябужский, возвратив-шись из Малороссии, доносил (август 1657): казаки и мещане неоднократно ему говорили, «что они гетманским правлением недовольны и было бы хоро-шо, если бы великий государь прислал в Малороссию управлять краем своих воевод»17.
И десять  лет спустя требование о введении в крае непосредственного управления из Москвы взамен казачьего звучат не менее настойчиво: киевский воевода П. В. Шереметьев , сообщая в августе 1666 г. о том, что население с ра-достью готово платить всякие подати в государственую казну, добавляет: «а козацких старшин и козаков ни в чем не слушают и податей давать им не хотят, говорят им: «Теперь нас Бог от вас освободил, вперед вы не будете грабить и домов наших разорять» »18.
То, что сложившийся в Малороссии режим должен быть кардинально изменен, понимали даже отдельные представители самой старшины. Напри-мер, в челобитной Брюховецкого (октябрь 1665), поданной  от его имени и от имени старшин и полковников, писалось: «Для усмирения частой в малорос-сийских городах шатости, которая за прошлых гетманов на Украйне бывала», следует все денежные и неденежные поборы, собираемые с мещан и поселян, давать в Царскую казну, чтобы таким образом туда шли доходы с кабаков, размеры с мельниц, дань медовая и доходы с чужеземных торговцев. Предлагалось далее, чтобы воеводы с определенным количеством ратных людей находились в городах: Киеве (ратных 5000), Чернигове (1200), Переяславе (1200, из которых посылать в Канев 500), Нежине (1200), Полтаве (1200), Новгород-Северске, Кременчуге, Кодаке и Остре (по 300), с тем, однако, чтобы воеводы не судили казаков и не вмешивались в их имущества. Даже в Запорожье предлагалось разместить воинский гарнизон: «а в Запорогах бы быть особому воеводе и зимовать в Запорогах, тем над неприятелем и промысл учинить».
Все статьи, поданные Брюховецким, подписали приехавшие с ним стар-шины и полковники: генеральный обозный Иван Цесарский, генеральный су-дья Петр Забела, два генеральных писаря Степан Гречанин и Захар Шикеев, нежинский полковник Матвей Гвинтовка, лубенский Григорий Гамалея, киев-ский Василий Дворецкий и др. В их числе переяславский протопоп Григорий Бутович и гетманский духовник монах Гедеон. Подписали челобитную и посланцы Запорожья: «Великого государя, его царского пресветлого величества, верного низового кошевого запорожского войска, вместо Ивана Лященко, Горбаня и Мартына Горба, письма не умеющих, по их прошению, на сих подтвержденных статьях, и их же товарищ, куренный Захарко Андреев руку свою власную приложил»19. И на кафедру митрополита Киевского челобитная просила прислать святителя из Москвы.
А через семь лет (март 1672) Петр Забела от имени старшин будет про-сить: «чтобы великий государь пожаловал нас, велел быть гетманом боярину великороссийскому, тогда и постоянно будет; а если гетману быть из малороссийских людей, то никогда добра не будет»20. Забела знал, что говорил. Это был человек не посторонний для Малороссии: сотник борзнянский (1652-1661), генеральный судья (1663-1669), генеральный обозный (1669-1685) он принадлежал к целой казачьей династии, представители которой на протяжении всей истории Гетманщины (вплоть до 1757 г.) с небольшим перерывом в десять лет занимали должность борзнянского сотника Нежинского полка. Его сын Степан кроме того был генеральным хорунжим (1678-1682), нежинским полковником (1687-1694), другой Забела – Михаил есаулом того же полка (1696-1708), затем его писарем (1708-1710). Зная ситуацию изнутри, Петр Забела предлагал на его взгляд самое радикальное и действенное средство ее улучшения.
Москва, как мы знаем, не пошла навстречу этому здравому пожеланию: гетманом был избран Самойлович. Нельзя сказать, чтобы правительство было глухо к гласу народа, но и игнорировать реально сложившуюся ситуацию оно не могло. Де-факто власть над Малороссией была сосредоточена в руках «значных» и с этим волей-неволей приходилось считаться. А кроме того, они были опасны своей всегдашней готовностью опереться на внешних врагов Рос-сии: поляков, турок, татар, шведов. В виду подобной угрозы со многим прихо-дилось мириться.  Отсюда колебания, боязнь решиться на серьезную ломку сложившихся в Малороссии порядков. Лишь столетие спустя, в царствование Екатерины II, при совершенно изменившихся внешнеполитических обстоятель-ствах, давно назревший вопрос о ликвидации Гетманства и устройства Мало-россии на общероссийских основаниях будет разрешен положительно. А в рас-сматриваемую эпоху правительство еще не было готово осуществить народные требования в полно мере. Отсюда непрекращающийся поток жалоб в Москву: «Чтоб от козаков великих насильств и налогов христианам в малороссийских городах, пригородах и деревнях не было… Дела градские бедных крестьян чтоб в козацкую державу и власть не были отданы, чтоб козаки на своих вольностях жили, а до крестьян ни в чем не касались. Доходы всякие в казну великого государя козакам не собирать, собирать их мещанам и крестьянам и отдать кому царское величество изволит, чтоб бедным мещанам и крестьянам от козаков вконец не разориться»21.
В выше приведенном фрагменте речь идет, конечно, не о рядовом каза-честве, оно само нуждалось в защите от хищничества старшины, стремившейся превратить вольных казаков в крепостных холопов. Много позднее  (1723) бу-дет издан даже специальный указ по этому поводу: «Посполитые люди бьют челом, чтоб им быть в козацкой службе по-прежнему, потому что деды их и отцы, а некоторые и сами прежде служили в козаках много лет, а старшины и другие владельцы взяли их, некоторых и поневоле, к себе в подданство; для подлинной справки по таким челобитным взять из войсковой канцелярии с прежних и нынешних козацких реестров списки, и если по справке окажется, что деды и отцы челобитчиков точно были в козаках, то и их писать в козаки; если же прежних давних реестров не сыщется, в таком случае свидетельство-вать малороссийскими жителями и, по свидетельству, писать в козаки»22.
Стремясь избавиться от кабалы «значных», казаки даже требовали, чтобы и полковников назначали им из великороссов. Так, в 1722 году Стародубский полк бил челом государю, чтоб пожаловал полковника «из великороссийских персон, именно стольника Федора Протасьева или кого иного, боящегося Бога и их вольностей хранительного мужа», потому что от прежнего своего полковника Жураковского полк испытал страшные притеснения. Петр I пошел навстречу этому пожеланию и в начале 1723 г. дал Сенату указ: «Объявить козакам и прочим служилым малороссиянам, что в малороссийские полки по их желанию определяются полковники из русских, и притом же объявить, что ежели от тех русских полковников будут им какие обиды, то мимо всех доносили бы его величеству, а посылаемым в полковники инструкции сочинять из артикулов воинских, дабы никаких обид под смертною казнию никому не чинили».
В инструкции, данной полковнику Кокошкину, назначенному в Стародубский полк, говорилось: «Так как обыватели малороссийского Стародубского полка несносные обиды и разорения терпели от полковника Журавки и для того били челом, чтоб дать им полковника великороссийского, поэтому в незабытной памяти иметь ему, Кокошкину, эту инструкцию, рассуждая, для чего он послан, а именно чтоб малороссийский народ был свободен от тягостей, которыми угнетали его старшины. Прежние полковники и старшина грабили подчиненных своих, отнимали грунты, леса, мельницы, отягощали сбором питейных и съестных припасов и работами при постройке своих домов, также козаков принуждали из козацкой службы идти к себе в подданство, то ему, Кокошкину, надобно этого бояться как огня и пропитание иметь только с полковых маетностей. Прежние тянули дела в судах, а ему надо быть праведным, нелицемерным и безволокитным судьей. Надобно удаляться ему от обычной прежних правителей гордости и суровости, поступать с полчанами ласково и снисходительно. Если же он инструкции не исполнит и станет жить по примеру прежних черкасских полковников, то он и за малое преступление будет непременно казнен смертию, как преслушатель указа, нарушитель правды и разоритель государства»23. Увы, все подобные меры носили характер еди-ничных акций и уже в силу этого не могли решающим образом повлиять на происходившие в Малороссии процессы. Принципиальной и последовательной политикой они в эпоху Гетманства так и не стали.
               
                *          *          *

Тезис о том, что ход событий в рассматриваемый период малороссий-ской истории в  решающей степени определялся столкновением антикрепост-ничекого импульса Освободительной войны 1648-1654 гг. с хищническими во-жделениями новоявленного «панства», спешившего занять вакансии, освобо-жденные польской шляхтой (частью уничтоженной в ходе войны, частью бе-жавшей в Польшу), разделялся не только Русскими, но и украинскими истори-ками. С известными, порой достаточно серьезными оговорками его принимали Костомаров, Яворницкий, Антонович, Ефименко и даже (отчасти) Грушевский. Бесспорным они признавали и тот факт, что «тогда как масса украинская тяготела к России, «значные» лица и духовные особы, воспитанные в польском духе, тянули… к польским порядкам и польской жизни. Оттого после смерти Богдана Хмельницкого и многие из гетманов, и многие из других властных лиц Украйны изменяют русскому царю и склоняются к польскому королю»24. Русская власть потому и не устраивала, что принуждена была по жалобам населения вмешиваться в процесс безудержного грабежа Малороссии и повального закрепощения ее населения. Это вмешательство раздражало казачью старшину и служило источником ее постоянной готовности к открытой измене. Польша с ее шляхетским беспределом или даже Турция (Швеция, Австрия, крымский хан  – список можно продолжать) в качестве далекого и бессильного сюзерена представлялись более предпочтительным вариантом, чем единокровная Рос-сия. Вот почему в вопросе подчинения края центральной администрации про-явилась такая резкая противоположность интересов «значных» и остального населения.
Что же, однако, привлекало старшину в «польских порядках и польской жизни», привлекало до такой степени, что она готова была буквально брататься с теми, против кого еще вчера вела беспощадную войну на уничтожение? Ответ на этот вопрос  заключен в качественном отличии тех отношений, которые соединяли крестьян и землевладельцев в России и Польше. Не будем забывать, что это была эпоха, когда сельское население составляло подавляющее большинство в любой стране и уклад его жизни определял социально-политический строй всего государства.
Поземельные отношения в то время регулировались так называемым «крепостным правом». В Польше оно стало складываться уже в конце XV в. По петраковскому статуту (1496) крестьяне (хлопы) «были лишены личной свобо-ды. Единственный сын крестьянина не имел права покидать господских владе-ний; из большего числа сыновей только одному разрешалось отправиться в го-род для обучения наукам или ремеслу. Статут 1505 года прикреплял к земле крестьянскую семью без всяких исключений… До 1543 года крестьянин, само-вольно покинувший имение, мог избавиться от возвращения денежной опла-той претензий помещика… Статут 1543 года запрещал освобождаться от воз-вращения к помещику с помощью денежного вознаграждения, ибо давал по-мещику право не только взыскивать убытки, которые он потерпел от побега крестьянина, но и преследовать самого бежавшего. С этого времени помещик имел право продать, заложить, подарить и завещать крестьянина, с землей или без земли, одного или с семьей. Освобождение крестьянина зависело исключительно от воли помещика…
Крестьянин был пользователем земли, составлявшей собственность шляхтича… Как пользователь земли, он нес повинности в пользу собственника, согласно обычаю или уговору. Уже в XV веке род и количество повинностей за-висели исключительно от помещика, который в этом случае по своему усмотрению изменял обычаи и уговоры… После торуньского статута (1520) помещик самовольно назначал количество барщинных дней, требовал ночной сторожи и подвод, налагал денежные оброки и натуральные повинности … В крайних случаях вся деревня была должна работать сверх положенного числа барщинных дней и обыкновенных повинностей, участвовать в «тлоках» (помочах) и спешных работах («гвалты»), когда наставало время жатвы, свозки хлеба и т. п. Крестьянин должен был покупать в панской корчме селедки, соль и напитки; продукты своего хозяйства: кур, яйца, масло, сыр, лен и коноплю он мог продавать только господской усадьбе. На помещичьей мельнице он обязан был молоть зерно, в помещичьей кузнице – починять земледельческие орудия и т.д. Помещики ограничивали и свободу заработка крестьян. Они выговаривали для себя преимущество найма крестьян по цене, которую сами же и устанавливали; запрещали им отправляться на заработок в другое поместье… Крестьянам запрещалось разводить рогатый скот, овец и другой мелкий скот сверх означенного числа, ткать по своему усмотрению и белить полотно. 
Крестьянин не имел права являться в суд и привлекать к суду помещика. Еще до петраковского статута 1496 г. помещик, согласно старинному обычаю, являлся в суд  вместо крестьянина по делам о недвижимом имуществе, о межах, бортях, орудиях для ловли рыбы… Крестьянин, как истец и ответчик, являлся в суд только в сопровождении помещика. Так как для  правомочности иска требовалось присутствие помещика, то крестьянин не мог жаловаться в суд на своего пана…
Помещик вершил суд над крестьянином лично или чрез своих комисса-ров; в том и другом случае он составлял высшую инстанцию. При дознании по-мещик прибегал к пыткам, т.е. розгам; правосудие он отправлял без всякого соблюдения процессуальных форм. Помещик карал отсечением ушей или носа, выжиганием на лбу тавра (виселицы); имел также право приговорить крестьянина к смерти»25.
Все историки, исследовавшие польское крепостное право, единодушно отмечают его жестокость и бесчеловечное отношение к крестьянам: «В либе-ральнейшей польской республике жизнь хлопа оценивалась в последние вре-мена 3 р. 25 коп. Можно было убить хлопа и заплатить 3 р. 25 коп. – больше ничего, т.е. жизнь хлопа ценилась так низко, как нигде не ценилась жизнь не-гра, обращенного в рабочий скот, так низко, что собака часто стоила дороже»26.
«Польское право предоставляло владельцам безусловную власть над подданными; не только не было никаких правил, которые бы определяли от-ношения подчиненности крестьянина, но помещик мог, по произволу, казнить его смертью, не давая никому отчета. Даже всякий шляхтич, убивший простолюдина, вовсе ему не принадлежащего, чаще всего оставался без наказания, потому что для обвинения его требовались такие условия, какие редко могли встретиться … «Крестьяне в Польше, - говорит современник, - мучаются как в чистилище, в то время, когда господа их блаженствуют, как в раю». Кроме обыкновенной панщины, зависевшей от произвола пана, «хлоп» был обременен различными работами. Помещик брал у него в дворовую службу детей, не облегчая повинностей семейства; сверх того, крестьянин был обложен поборами: три раза в год, перед Пасхой, Пятидесятницей и Рождеством, он должен был давать так называемый осып, т.е. несколько четвериков хлебного зерна, несколько пар каплунов, кур, гусей; со всего имущества: с быков, лошадей, свиней, овец, меда и плодов должен был отдавать десятую часть…
Крестьянам не дозволялось не только приготовлять у себя дома напитки, но даже покупать в ином месте, кроме панской корчмы, отданной обыкновен-но жиду на аренду, а там продавали хлопам такое пиво, мед и горилку, что и скот пить не станет; «а если, - говорит Старовольский, - хлоп не захочет отрав-ляться этой бурдой, то пан велит нести ее к нему во двор, а там хоть в навоз выливай, а заплати за нее». Случится у пана какая-нибудь радость – подданным его печаль: надобно давать поздравительное (witane); если пан владеет местечком, торговцы должны были в таком случае нести ему материи, мясник – мясо, корчмари – напитки. По деревням хлопы должны были давать «стацию» его гайдукам и козакам. Едет ли пан на сеймик или на богомолье в Ченстохово, или на свадьбу к соседу, - на его подданных налагается всегда какая-нибудь новая тягость…
Не умея или ленясь управлять лично имениями, паны отдавали как родовые, так и коронные, им пожалованные в пожизненное владение маетности, на аренды, обыкновенно жидам, а сами или жили и веселились в своих палацах (дворцах), или уезжали за границу и там выказывали перед иноземцами блеск польской аристократии… Жид, принимая в аренду имение, получал от владельца право судить крестьян, брать с них денежные пени и казнить смертью.
В коронных имениях положение хлопов было ужаснее, нежели в родо-вых, даром что там подданные имели право жаловаться на злоупотребления. Старосты и державцы, - говорит Ставропольский, - не обращают внимания ни на королевские декреты, ни на комиссии, пусть на них жалуются; у них всегда найдутся пособники выше; обвиняемый всегда будет прав, а хлопов бранят, пугают и запугают до того, что они оставят дело и молчат. Если же найдется такой смельчак, что не покорится и не оставит иска, так его убьют или утопят, а имущество его отдадут другим, угодникам панским. Убитого обвинят – будто он бунтовщик, хотел бежать в опришки (бродяги), на границе воровство держал и т.п.»27.
Полную беззащитность польских крестьян перед жестокостью их вла-дельцев отмечал и С.М. Соловьев: «Помещики и управляющие их еще в 1557 году получили право казнить своих слуг и крестьян смертию; мало того: отдавая имения свои в аренду жидам, давали им право брать себе все доходы, судить крестьян без апелляции, наказывать виновных и непослушных, по мере вины, даже смертию»28. Жестокость и беспощадность польского крепостного права объяснялась социальным эгоизмом  правящей верхушки, преступным растранжириванием ею гигантских материальных средств, выколачиваемых из народной массы самой бесчеловечной эксплуатацией. 
О расточительстве и мотовстве польской шляхты ходили легенды. По свидетельству иностранцев обыкновенный обед в знатном польском доме превосходил званый королевский обед в Европе. Серебряная и золотая посуда, множество кушаний, иноземные вина, музыка при столе и толпы служителей составляли обязательный антураж шляхетского обеда.
Такая же расточительность господствовала в одежде. Бережливость счи-талась постыдной: хорошим тоном в доме признавалось, когда лакеи вытирали сальные тарелки рукавами господских кунтушей, вышитых золотом по дорогому бархату. «Все деньги, - отмечает современник, - идут на заморские вина, на сахарные сласти, на пирожные и паштеты, а на выкуп пленных и на охрану отечества у нас денег нет. От сенатора до ремесленника все пропивают свое состояние, потом входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить трудом, всяк норовит захватить чужое; легко достается оно, легко и спускается; всяк только о том и думает, чтобы поразмашистее покутить; заработки убогих людей, содранные с их слезами, иногда со шкурою, истребляют они (паны) как гарпии или саранча». Знатные паны содержали при своих дворах толпы шляхтичей, существовавших на счет господ и вовсе ничего не делавших. Точно также окружали они себя толпой шляхтянок. Таких дармоедов во многих знатных домах насчитывалось по несколько тысяч и содержание их требовало безумных денежных трат. 
Деньги брались взаймы у евреев, под огромные проценты, безо всякой надежды когда-либо выбраться из долговой кабалы. В гоголевском «Тарасе Бульбе» точно отражена финансовая зависимость спесивой польской шляхты от презираемого ею « жидовства»: еврей Янкель доверительно сообщает о доблестном защитнике города Дубны, осажденном казаками, пане хорунжем Галяндовиче: «Он человек мне знакомый: еще с третьего года задолжал мне сто червонных». Янкель не очень  рассчитывает на возвращение долга, так как у пана хорунжего «нет и одного червонного в кармане. Хоть у него есть и хутора, и усадьбы, и четыре замка, и степовой земли до самого Шклова, а грошей у него так, как у козака, - ничего нет. И теперь, если бы не вооружили его бреславские жиды, не в чем было бы ему и на войну выехать. Он и на сейме оттого не был»29.
Блеск и роскошь «шляхетного рыцарства» скрывали его духовное убожество, социальный паразитизм и экономическую несостоятельность, ярко проявившуюся в этой унизительной зависимости от евреев. Магнаты и шляхта не желали сами заниматься хозяйством, предпочитая ездить по европейским столицам и удивлять тамошний народ безумным мотовством и показной роскошью. Да и в самой Польше – Варшаве и Кракове – тоже было не скучно: шли представления в театрах, давались балы, собирались застолья. Поскольку подобный образ жизни не только был дорог, но отнимал еще и массу времени и сил, паны нуждались в посредниках, способных обеспечивать постоянный приток денежных средств. Таких посредников они и нашли в лице евреев, сдавая им в аренду свои маетности. А уж те выжимали деньги из крестьян любыми способами, придумывая все новые и новые поборы. 
Но особенно тяжко пришлось Русским крестьянам, ибо они оказались сразу под двойным польско-еврейским игом. Экономическое угнетение усугу-билось этническим и религиозным. Каких бы масштабов ни достигали произвол и алчность помещика, они в отношении поляков были ограничены хоть какими-то сдерживающими факторами. Даже с учетом той социальной пропасти, которая отделяла шляхту от черни, последняя все же являлась для пана «своей»: молилась с ним в одной церкви, говорила с ним на одном языке, и, принадлежа к тому же этносу, была связана с паном тысячами незримых человеческих нитей, общностью вековых традиций, сложившихся представлений и привычек, - издеваться над ее верой, обычаями и национальностью он не мог себе позволить. Не позволял этого и евреям. Иное дело Русские: по отношению к ним экономический и правовой беспредел не только ни чем не сдерживался, но, напротив, всячески поощрялся. Ненависть к «схизматикам» лишала «шляхетное рыцарство» не только чувства справедливости, но и элементарной человечности. Евреи это прекрасно понимали и вовсю пользовались предоставленной им властью над жизнью и имуществом Русских крестьян, существование которых под их удушающим игом превратилось в сущий ад. А участие евреев в экономической жизни оккупированной поляками Малороссии было весьма значительным. К 1616 г. более половины принадлежавших польской короне Русских земель арендовались евреями. У одних только князей Острожских было 4 тысячи евреев-арендаторов. Вкладывая собственные деньги в аренду и получая ее всего на два-три года, евреи «были заинтересованы в получении за столь короткий срок максимальной прибыли, а потому нещадно эксплуатировали и земли, и крестьян, вовсе не интересуясь последствиями. Нередко арендатор требовал, чтобы крестьяне работали «на пана» уже не три-четыре, а шесть или даже все дни недели, и челядь магната силой выгоняла их в панское поле. Другой формой аренды стало приобретение монопольного права на производство и продажу табака и алкоголя. Монополист-арендатор мог требовать с крестьян любую плату за эти столь высоко ценимые ими товары»30.   
Таковы были «польские порядки и польская жизнь». Русскому Народу в них отводилась роль ничтожного, презираемого «быдла», рабочего скота,  на который не распространялись ни юридические, ни нравственные законы. М.О. Коялович точно выразил суть шляхетской вольницы: «Историческая и даже со-временная польская жизнь есть исключительно жизнь верхнего слоя поляков, - верхнего не в том смысле, в каком жизнь всякого народа есть прежде всего жизнь всего даровитого, образованного, а в смысле самой дурной исключи-тельности, - в смысле шляхетства. Все, что было под этим шляхетством – народ, не имело жизни, было мертво, не участвовало в польской истории»31.   Бесчеловечное, жестокое иго этого шляхетского строя и предопределило всеобщее восстание Русского Народа под руководством Богдана Хмельницкого и многолетнюю войну за освобождение от польской оккупации. И вот теперь, когда ценой огромных жертв задача была успешно разрешена (правда, не до конца: Правобережье все еще оставалось в польских руках), казачья старшина вознамерилась возродить сметенный народом режим угнетения. Понятно, что последний не хотел и не мог мириться с уготованной ему участью, тем более что выбор у него, после воссоединения с Россией, был.

                *          *          *

Поземельные отношения в России отличались от польских по своей сути, поэтому ничего подобного шляхетскому беспределу в ней просто не могло быть. Прежде всего отсутствовало страшное еврейское иго, да и евреев вплоть до присоединения Польши (в начале XIX века) практически не было. Сам про-цесс прикрепления крестьян к земле, начавшийся в России с XVI в., не имел ни-чего общего с тем, что происходило в Польше: «Ограничение, а затем и полное запрещение своевольного перехода крестьян с места на место в Московской Руси не было их порабощением. Крестьяне, в том числе и помещичьи, остава-лись правовыми личностями, находящимися под такой же защитой законов и власти Царя, как и их господа. «Прикрепление» крестьян к земле диктовалось необходимостью сохранить относительно немногочисленное трудовое населе-ние на больших площадях обрабатываемой в центре России земли, без чего основа жизни страны – сельское хозяйство было бы просто невозможно»32. В интересующую нас эпоху положение Русского крестьянства в своих существен-ных чертах мало изменилось по сравнению с предшествовавшим XVI в., когда крестьяне «по отношениям своим к землевладельцам были вольными и пере-хожими арендаторами чужой земли – государевой, церковной или служи-лой»33. Соборное Уложение 1649 года проводило четкую грань между холопством (рабством) и крестьянством: 1) крепостной крестьянин оставался казенным тяглецом, сохраняя все признаки гражданской личности; 2) как такового, владелец обязан был обзавести его земельным наделом и земледельческим инвентарем; 3) он не мог быть обезземелен взятием во двор, а поместный и отпуском на волю; 4) его рабочий скот, хотя и находившийся только в его подневольном обладании, не мог быть отнят у него «насильством»; 5) он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор34. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещанию.
По Уложению крестьянин был лишен права сходить с земли, но на прак-тике в продолжение всего XVII века он сохранял возможность покинуть земле-владельца. В связи с этим  В.О. Ключевский разоблачает миф о якобы имевшем место закрепощении крестьян уже с конца XVI столетия, при Царе Феодоре Иоанновиче (1584-1598). Этот совершенно лживый, бездоказательный стереотип, сознательно внедренный в историческую науку либеральной историографией, затем широко использовался русофобами всех мастей как на Западе, так и в самой России. Был взят на вооружение и  самостийниками.  Между тем исторические документы, исследованные Ключевским, напрочь опровергают этот ходячий миф: «До нас дошло значительное количество порядных записей, в которых крестьяне уговариваются с землевладельцами, садясь на их земли. Эти порядные идут с половины XVI в. до половины XVII в. и даже далее. Если вы, читая эти записи, забудете сказание о прикреплении крестьян при царе Федоре, то записи и не напомнят вам об этом. Крестьяне в начале XVII в. договариваются с землевладельцами совершенно так же, как они договаривались во второй половине XVI в. Крестьянин обязывался в случае ухода заплатить земле-владельцу пожилое за пользование двором, возвратить ссуду и вознаградить землевладельца за льготу, которой пользовался. Возможность для крестьянина уйти от землевладельца предполагается в порядных сама собой, как право крестьянина»35.
Строго защищал закон и жизнь крестьянина. Указ 1625 г. предписывал: «если сын боярский, или его сын, или  племянник, или прикащик боярский, дворянский, или приказных людей, или сына боярского прикащик убьет кре-стьянина и с пытки скажет, что убил неумышленно, то из его поместья взять лучшего крестьянина с женою и детьми неотделенными и со всем именьем и отдать в крестьяне тому помещику, у кого крестьянина убили, жену и детей убитого крестьянина у помещика не отнимать, а убийц метать в тюрьму до го-сударева указа. Убьет крестьянин крестьянина до смерти и скажет, что не-умышленно, то убийцу, высекши кнутом, выдать с женою и детьми помещику убитого». 
О степени независимости крестьянского мира в эту эпоху можно судить по следующему эпизоду: в 1636 году в Сольвычегодске «посадские люди и волостные крестьяне, выведенные из терпения насильствами воеводы Головачева, написали одиночную запись, чтоб друг друга не выдавать, пошли всем миром к воеводе и разграбили его, говоря: «Которые-де мы деньги давали, те и взяли»; они хотели было убить Головачева, но приехали на воеводский двор Андрей и Петр Строгановы и помирили Головачева с мирскими людьми: написана была мировая, и мирские люди взяли у воеводы за миром триста рублей»36. 
Солоневич, говоря о прикрепления крестьян в России XVII века, подчер-кивал: «Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Он находился, примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, - как и помещик крестьянина, - но это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства … Крепостной человек служил своему помещику с тем, чтобы дать ему возможность отправлять службу, так что – перестанет служить помещик, должны быть освобождены от обязанностей к нему и крестьяне. Этот взгляд глубоко вкоренился в сознание народное, и когда впоследствии помещики и дворяне стали действительно освобождаться от военной повинности, то крестьяне с полным основанием требовали, чтобы освободили и их, но не от рекрутчины, а от крепостничества»37.
Ситуация изменилась в XVIII столетии, с началом процесса озападнива-ния России и разложения традиционного строя ее жизни. М.О. Коялович в свя-зи с этим отмечал:  «крепостное право у нас систематически усиливалось с уси-лением Петровских преобразований и с усвоением нашей интеллигенцией за-падноевропейского идеала благородного человека». Именно в эту эпоху в среду высших классов России начинает проникать новое для них понятие о «шляхетстве». А «это последнее слово перешло к нам при Петре из Польши и повлекло за собой и свой антитез – подлый народ. И чем больше после Петра развивалось наше Русское шляхетство и от польского образца переходило к западноевропейскому, переименовывалось в благородное сословие, тем больше понижалось наше крестьянство, и в екатерининские времена представители благородного нашего сословия уже прямо переименовывали крестьянство в рабство, крестьян в рабов. Владение рабами даже открыто признавалось привилегией этого благородного сословия»38.
Таким образом, поземельные отношения, сложившиеся в Польше уже в XV столетии, в России стали формироваться лишь три века спустя, во второй половине XVIII. Но и здесь следует сделать ряд существенных оговорок. С.Ф. Платонов, например, отмечал: «Грамота дворянству 1785 г., не говоря прямо о существе помещичьей  власти над крестьянами, косвенно признавала крестьян частной собственностью дворянина вместе с прочим его имением. Но такой взгляд на крестьянство не повел к полному уничтожению гражданской лично-сти крестьян: они продолжали считаться податным классом общества, имели право искать в судах и быть свидетелями на суде, могли вступать в граждан-ские обязательства и даже записываться в купцы с согласия помещика. Казна даже допускала их к откупам за поручительством помещика»39.
Кроме того, Русская власть накладывала на помещиков определенные обязательства по отношению к зависимым от них крестьянам и сурово пресле-довала за жестокое обращение с ними: «В 1734 году помещикам было указано стараться о пропитании крестьян, снабжении их семенами хорошими и губер-наторам вменялось в обязанность следить за этим. С того же 1734 года закон обязывает помещиков снабжать крестьян достаточным количеством земли. За-кон этот видоизменялся, но никогда не исчез. За жестокое обращение с кресть-янами помещики подлежали и наказанию, и опеке даже в XVIII столетии. Так, в 1762 году помещик Нестеров сослан в Сибирь на поселение за жестокие побои, причинившие смерть дворовому человеку. В XIX веке гораздо более бдительно следили за злоупотреблениями помещиков. В 1836 году взяты в опеку за жестокое управление имения помещика Измайлова. В 1837 г. несколько помещиков за злоупотребления преданы суду. В 1838 году за то же наложено на помещиков 140 опек. В 1840 году состояло в опекунском управлении за жестокое управление 159 имений… В 1841 году взято в опеку имение Чулковых, с высылкой отца семьи и воспрещением жительства в имении всем дворянам Чулковым. В 1842 правительство обращало внимание предводителей дворянства на тщательное наблюдение за тем, чтоб не было помещичьих злоупотреблений. В 1846 году калужский предводитель предан суду за допущение помещика Хитрово до насилий над крестьянами. Ярославская помещица Леонтьева выслана из имения со взятием в опеку. В Тульской губернии помещик Трубицын предан суду, а имение взято в опеку. Помещики Трубецкие посажены под арест, со взятием имения в опеку. По тому же делу предводителю дворянства дан выговор со внесением в формуляр; два уездные предводителя отданы под суд. В Минской губернии (за действительно страшные зверства) помещики Стоцкие подвергнуты тюремному заключению»40.
Таким образом, Русская власть активно регулировала отношения поме-щиков с их крепостными, налагая жесткую узду на хищничекие поползновения землевладельцев. Показательна в этом отношении политика Императора Пав-ла I, восшедшего на  престол по смерти Екатерины II. 5 апреля 1797 года он из-дал манифест, обязывавший крепостных крестьян приводиться к присяге Ца-рям и назывались они не «рабами», а «любезными подданными», т.е. одно-значно признавались гражданами государства. Он же издал указ, запрещав-ший помещикам заставлять крепостных работать на барщине более 3-х дней в неделю; другие 3 дня крестьяне должны были работать на себя, а в воскресе-нье – отдыхать и праздновать «день Господень», как все христиане. Уменьша-лись значительно подати с крепостных и государственных крестьян. Под угро-зой суровых кар подтверждалось запрещение хозяевам продавать семейных крестьян по одиночке. Запрещалось подвергать телесным наказаниям крепостных – стариков, с 70-летнего возраста, принимались и иные меры к облегчению положения крестьянства. То есть Русская власть строила свою политику по отношению к крестьянам на принципиально иных основаниях, чем это было в Польше, где король не имел даже права вмешиваться в отношения помещиков с их крепостными, а чем заканчивались жалобы крестьян коронных имений на своих владельцев, мы уже знаем.
В России было иначе. Когда при Павле I некий помещик незаконно отнял часть земли у своих крестьян, те пожаловались Императору. Перепуганный ба-рин стал просить у них прощения и получил его. Принимая его потом, Павел I сказал: «Помни впредь, что крестьяне тебе не рабы, а такие же мои поддан-ные, как и ты. Тебе же только вверена забота о них и ты ответственен предо мною за них, как я за Россию пред Богом»41.
В связи с вышеизложенным интересно отметить, что в Польше право шляхтичей убивать своих крепостных было отменено лишь в 1768 году и то… под давлением России. Русский представитель кн. Репнин принудил польский сейм утвердить законоположение, согласно которому крепостной, совершивший преступление должен был наказываться не помещиком, а земским, гродским (старостинским) или городским судом. Шляхтич за злостное и сознательное убийство хлопа наказывался не денежным штрафом, а смертью42. Понятно, что на практике закон этот совершенно игнорировался, вплоть до отмены в Польше крепостного права. Европейски продвинутое польское «шляхетство» наотрез отказывалось признать подавляющее большинство своих соотечественников – людьми. Это просто не соответствовало его представлениям о подлинной свободе, ведь согласно шляхетской иерархии ценностей все, кто в социальном плане стоял ниже «благородного сословия» являлись не более чем человеческим мусором.   
В России, даже в эпоху наибольшего расцвета крепостничества, подоб-ные взгляды были неприемлемы. И напрасно масон Радищев в своем знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) старался нарисовать образ год от года беднеющего Русского крестьянина, низводя его до забитого и бессловесного, как скотина, замотанного в тряпье и дурно пахнущего мужика или бабы, - реальность напрочь опровергала подобные масонские выдумки. Относящиеся к этому же времени записки английского путешественника, также проделавшего путь из Москвы в Петербург, рисовали прямо противоположную картину: «Крестьяне тут хорошо одеты и хорошо питаются: обычную их пищу составляет ржаной хлеб, изредка белый, овощи, грибы, разного рода пироги, свинина, соленая рыба, похлебка, сильно приправленная луком и чесноком». Грибов великое множество и всех разновидностей. Следует любопытное наблюдение, характеризующее быт русского простонародья.
«Во время моего путешествия я был поражен удивительной любовью русского народа к пению – крестьяне, исполнявшие обязанность ямщиков, взобравшись на козла, тотчас начинали петь и пели, не переставая, несколько часов: ямщики поют от начала станции до конца; солдаты поют во время похода; крестьяне поют во время работы; не раз среди вечерней тишины я слышал, как неслись песни из окрестных деревень»43.
Нет, в России крестьяне никогда не были нищими, забитыми, лишенны-ми человеческого облика рабами. Их, напротив, отличало врожденное чувство собственного достоинства, высокая сознательность, патриотизм и активная жизненная позиция. В.И. Острецов приводит поразительный в этом отношении пример:
«В селе Тарутино, что от Москвы примерно в 90 километрах, стоит самый большой памятник победе русского оружия в войне с Наполеоном. Памятник производит громадное впечатление: на насыпи, обложенной камнем, гранит-ный постамент, на котором находится высоченная чугунная колонна, и на этой колонне сидит, разведя крылья, бронзовый, позолоченный орел; сидит, как помнится, на шаре, по которому проходит лента со знаками Зодиака, также хо-рошо видными. На самой черной чугунной колонне, в духе того времени, бронзовые доспехи, тоже позолоченные. Общая высота памятника примерно с десяти этажный дом – около 32 метров…
Этот памятник был поставлен на деньги крепостных крестьян села Тарутино, принадлежавшего графу Румянцеву, одному из сыновей известного фельдмаршала. Из таблички и документов, которые имеются в маленьком му-зейчике в том селе возле памятника, узнаем, что дворов в этом селе было 216. Что крестьяне вызывали архитектора из Парижа и что памятник им обошелся в 60 тысяч рублей, что одновременно крестьяне выкупились на волю, а еще за-платили графу где-то около 40 тысяч. Но и это не все. Они одновременно заплатили все долги графа. Это тоже около 20-30 тысяч. Источник дохода крестьян, видимо главный: женщины в селе занимались шитьем золотыми нитками, то есть были золотошвеями.
Если теперь представить, сколько денег имелось в каждой семье, то при-дется как-то капитально изменить в себе представление о русском крестьяни-не, под гнетом крепостничества ставшем миллионером. Я не говорю уже о том, насколько высоко должно было быть сознание этих крепостных крестьян, понимание ими своего патриотического долга, если они по добровольному почину решили воздвигнуть такой памятник. И ведь не просто памятник, а такой громадный, что больше него и нет из посвященных разгрому французов в войне 1812 года»44. К этому следует лишь добавить, что графу Румянцеву и в голову не приходило присвоить заработанные его «рабами» миллионы и это красноречиво свидетельствует о том, до каких пределов  Русские дворяне могли распространять свою власть над собственными крепостными. Отличие от Польши, как видим, разительное. 

                *          *          *

Теперь нам понятно, что отстаивали «значные», а что посполитый народ и почему первых привлекала Польша, а вторых – Россия. Понятной становится и та волна измен, которая сотрясала Малороссию на протяжении полувека, ставя под вопрос принципиальное решение Переяславской рады о воссоединении с Россией. Измены пошли на убыль лишь после того, как новоиспеченному «панству» в какой-то мере удалось достичь своих социальных целей.
Политика беззаконного закрепощения малороссийских крестьян успешно продолжалась и после Мазепы. Киевский губернатор князь Дмитрий Голицын не один раз обращался к гетману Скоропадскому: «Многократно ко мне приходят и докучают из разных мест козаки и доносят жалобу, что старшина малороссийская сильно их в подданство себе берут, и я многих отсылал к вашему превосходительству, дабы о том вас просили, а они, не быв у вашего превосходительства, паки ко мне приходят с великим воплем, и о том стужают; и хотя то дело не мое, однако, что вижу противность в интересах царского величества, вашему превосходительству объявляю… и о том изволите рассудить по своему премудрому рассуждению»45. Здесь мы вполне ясно видим, что правительство, принимая жалобы и даже считая их вполне основательными, решение все же оставляло на усмотрение гетманской власти, даже в тех случаях, когда замечало «противность интересам царского величества». То есть политика потакания «значным» продолжалась и при Петре I и те, естественно, в полной мере использовали предоставляемые такой вседозволенностью возможности.    
А.Я. Ефименко, основываясь на статистических данных, указывает, что к 1730 г. в Малороссии 70% земель уже находилось в частном владении, чет-верть из них принадлежала монастырям, остальные – «значным». Дело оставалось за малым: окончательно прикрепить сидящих на них крестьян к ее владельцам. Что и было безотлагательно сделано. В 1739 году Генеральная войсковая канцелярия запрещает крестьянам переходы от владельцев под угрозой смертной казни. Мотивировалось это стремлением пресечь побеги заграницу. Узнав об этом, Русское правительство отменяет данное запрещение, но на практике полковые канцелярии продолжают действовать в духе постановления 1739 г., ссылаясь на Литовский Статут (что лишний раз доказывает отсутствие подобных норм в Русском законодательстве). А в 1757 г. гетман Разумовский издает распоряжение, по которому крестьянин, собирающийся уйти от владельца, должен оставить ему и все свое имущество, а кроме того, обязан взять от владельца письменное свидетельство об отходе. Процесс закрепощения малороссийского крестьянства был практически завершен. «И по размерам своих земельных владений, и по отношению к посполитым казацкая старшина была теперь высшим сословием в настоящем смысле этого слова»46. В польском смысле, конечно.
В свете выше изложенного остается только удивляться тому нахальству, с которым самостийники  на протяжении последних двухсот лет, начиная с пре-словутой «Истории Русов», отстаивали и продолжают отстаивать по сей день совершенно лживый тезис о том, что крепостное право в Малороссии ввела «Москва» и не просто ввела, а усматривала в этом введении основополагаю-щий пункт своей экспансионистской политики: «Создать на Украине владельческий, помещичий класс, закрепостить ее крестьянское население - это значило приблизить Украину к такому же помещичьему, рабовладельческому строю Московского государства. Вместе с тем это усиливало вражду между украинским народом и политическими руководителями украинской жизни и все более углубляло разделявшую их пропасть. Парализовало и свободолюбивую народную массу -  «род сицев иже свободы хощет», как писал об Украине старик Баранович – этот народ, не желавший покоряться московским порядкам»47. Так что не только закрепостить малорусское население, но еще и сознательно стравить между собой малороссийские сословия.
Сегодня оба эти тезиса, базирующиеся на злонамеренной фальсифика-ции реального исторического процесса, возведены самостийниками в ранг не-пререкаемого догмата, настолько бесспорного, что он включен во все школь-ные учебники: «Вследствие целенаправленной антиукраинской колониальной политики царизма до конца XVIII в. большая часть Украины была превращена в колонию Российской империи». Этот процесс сопровождался «изменениями в социальной структуре населения – ликвидацией казацкого сословия, закрепо-щением крестьян, реорганизацией казацкого войска на манер российского». Четко фиксируется и дата закрепощения: «В 1783 г. вышел императорский указ, который прикреплял всех украинских крестьян к тому месту, где они были записаны во время последней переписи, и запрещал переходить на новые места. Этим указом в Левобережной и Слободской Украине вводилось крепостное право»48.
Как видим, сегодня  ложь возведена уже в ранг прописной азбучной ис-тины. Не будем долго останавливаться на разоблачении этого вздорного ут-верждения. Выше мы показали как в реальности складывалось это положение, да и в исторической науке данный вопрос давным-давно разъяснен: «Новое рабство, действительно, установилось на Украине и было, по словам народа, «хуже лядского». Но закабалителями выступили не великороссы, а свои домо-рощенные паны, вышедшие из среды казачества. И произошло это не по указу Екатерины, а задолго до него. В положение украинского крестьянства указ 3 мая 1783 г. не внес никаких изменений и, по мнению исследователей, не был даже замечен крестьянством. Земли были расхищены и мужики закреплены задолго до воцарения Екатерины»49.
Теперь надлежало закрепить это новое положение и формальной при-надлежностью к «благородному сословию», т.е. заполучить дворянство. Но в данном вопросе новоиспеченная «шляхта» далеко не сразу сделала решающий шаг. И вот почему: «Как ни прибеднялось, ни хныкало малороссийское шляхетство, постоянно твердившее о каких-то «оковах», оно пользовалось гораздо большими вольностями и льготами в смысле государственной службы, чем его великорусские собратья. В этом отношении оно стояло ближе к польскому панству. Сливаться с великорусским благородным сословием на основе его строгой и неукоснительной службы государству, ему не очень хотелось. Только когда Петр III и Екатерина, с своими знаменитыми грамотами, освободили российское дворянство от обязанности служить, сохранив за ним в то же время все права и блага помещичьего сословия – у малороссов отпали всякие причины к обособлению. С этих пор они идут быстро на полную ассимиляцию. Впоследст-вии А.Чепа – один из приятелей В. Полетики и, по-видимому, инспиратор «Ис-тории Русов», снабжавший ее автора необходимыми материалами и точками зрения, - писал своему другу: пока «права дворян русских были ограничены до 1762 г., то малороссийское шляхетство почло за лучшее быть в оковах, чем согласиться на новые законы. Но когда поступили с ними по разуму и издан указ государя императора Петра III о вольностях дворян (1762 г.) и высочайшая грамота о дворянстве (1787), когда эти две эпохи поравняли русских дворян в преимуществах с малороссийским шляхетством, тогда малороссийские начали смело вступать в российскую службу, скинули татарские и польские платья, начали говорить, петь и плясать по-русски»»50.
Выше изложенные аргументы Н. И. Ульянова как бы подводят оконча-тельный итог утвердившемуся ныне в исторической науке объяснению причин той смуты, которая почти столетие терзала Малороссию, затихнув лишь к исхо-ду первой половины XVIII века. Вывод этот таков: главный источник малорос-сийского сепаратизма в эпоху Гетманщины (1654-1764) – социальная дискри-минация казачьей старшины, которая, став господствующим классом Малороссии, долгое время не могла добиться юридического закрепления своего нового статуса – причисления к дворянству.
Мы не можем признать эту точку зрения исчерпывающей проблему, мы не можем признать ее даже верной, потому что существует ряд вопросов,  ко-торые она не в состоянии удовлетворительно разъяснить. Например: почему именно в тот момент, когда проблема была решена, на свет явился «катехизис самостийничества» – «История Русов»? Н.И. Ульянов пытается объяснить этот парадокс следующим образом: «Осталась кучка не до конца «устроенных»… Перед нами драма той части потомков Кошек, Подков, Гамалиев, которая успела добиться всего (в обладании поместьями и крестьянами), кроме прав благородного сословия». То есть положение, когда не все выходцы из казачьей старшины смогли заполучить дворянское звание, «способствовало недовольству и популярности того «учения», согласно которому казацким потомкам вовсе не нужно доказывать свое шляхетство, поскольку казачество извеку было шляхетским сословием». В этот-то трудный для известной части малороссийского «шляхетства» период и «возник рецидив казачьих настроений, вылившийся в сочинение фантастической «Истории Русов»51.
Но здесь возникает еще более существенный вопрос: отчего фантастиче-ские россказни «Истории Русов», опровергнутые исторической наукой еще в XIX в., тем не менее по сей день служат краеугольным камнем всей украинской идеологии, возведшей их даже в ранг шедевра историографии? Почему даже сегодня, спустя двести лет после ее написания, влияние «Истории Русов» ничуть не ослабло и, как подчеркивает сам Н.И. Ульянов, уже в наше время «стоит разговориться с любым самостийником, как сразу обнаруживается, что багаж его «национальной» идеологии состоит из басен «Истории Русов», из возмущений «проклятой» Екатериной II, которая «зачипала крюками за ребра и вишала на шибеници наших украинських казакив»?
Так в чем же секрет этой поразительной живучести памфлета, лживость которого абсолютно ни у кого не вызывает сомнений? В чем источник той поистине мистической связи, которая соединяет его героев с современными «украинцами»? Социальный подход сути отмеченной проблемы не раскрывает. И даже тезис о том, что умершее в XVIII в. самостийничество воскресили Русские революционеры, при всей его справедливости, в общем-то тоже ничего не объясняет.
Н.И. Ульянов, безусловно, прав, когда пишет: «То, что самостийники на-зывают своим «национальным возрождением» было ни чем иным как революционным движением, одетым в казацкие шаровары». Нельзя оспорить и того, что «украинский национализм XIX века… получил жизнь не от живого, а от мертвого – от кобзарских «дум», легенд, летописей и, прежде всего, - от «Истории Русов»52. Все это верно, но содержит лишь часть правды и не в силах объяснить что же происходило в Малороссии в рассматриваемое нами время, ибо при всей важности социального фактора (а позже и революционного), решающей все же явилась этническая составляющая тех событий, которые и придали данному периоду столь своеобразный характер. 



               


















Глава 3. Этническая амнезия. «Свои» и «чужие» в Гетманстве
Практически все исследователи эпохи Гетманства зафиксировали одну яркую черту, характеризующую именно этнический облик сообщества «знач-ных»: «воспитанные в польском духе, тянули к польским порядкам и польской жизни»; «могли бы показаться нам поляками, отличными от прочих только по вероисповеданию»; являясь православными, «отвергали православную Москву и преклонялись к латинской Польше»; «новое шляхетство по образу и подобию польского»; «русское панство с польскими понятиями и традициями»; «не здешней простонародной малороссийской породы»; «изменяют русскому царю, склоняются к польскому королю»; «претендовали на такие же права, какими пользовалась шляхта польская»; полностью проникнуты «польской феодально-республиканской идеологией». И лишь по прошествии целой исторической эпохи «скинули татарские и польские платья, принявшись говорить, петь и плясать по-русски».
Все эти характеристики не досужий вымысел историков. Показания со-временников еще более конкретны: «душою поляк» (о Мазепе), «образом и вещию лях» (о Выговском). А вот и обобщающее свидетельство (1696): «На-чальные люди теперь в войске малороссийском все поляки… Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сер-дюцкие… и в этих полках нет ни одного человека природного козака, все по-ляки»1.
Однако приведенные свидетельства вступают в явное противоречие с реальным положением дел. Общеизвестно, что после войны 1648-1654 гг. представителей польского этноса в левобережной Малороссии практически не осталось: те, кто не успел бежать, были просто вырезаны. И возвратиться об-ратно они не могли: это значило обречь себя на верную смерть, столь велика была ненависть в народе к любому «ляху», вне зависимости от его намерений и целей. Тем более трудно себе представить, чтобы из них составляли целые полки. Тогда почему с точки зрения современников именно «поляки» олице-творяли правящий в Малороссии режим?
Даже автор «История Русов» обращает внимание на этот факт. Именно в «поляках» он видит главных зачинщиков «всем замешательствам, нестрое-ниям и побоищам в Малороссии, после Хмельницкого происходившим». И, хотя объяснение его, как и все в «Истории Русов», замешано на изрядной доле лжи и невежества, оно заслуживает внимания уже потому, что фиксирует реальный исторический факт: наличие в Малороссии в эпоху Гетманщины сильной и влиятельной «пятой колонны». Она-то и стала источником и вдохновителем многочисленных смут и антирусских заговоров, на несколько десятилетий превративших малороссийский край в плацдарм наступления на Россию ее извечных врагов – Крымского ханства, Турции, Польши, а впоследствии завлекшей сюда даже шведского короля. А кроме того, приведшей к новому, еще более жестокому закрепощению ее населения.
Согласно версии «Истории Русов» в Переяславский договор была внесена  «статья и о шляхетстве польском, оставшемся по единоверству в Малороссии, чтобы им пребывать здесь при своих правах и преимуществах». Отмеченное «единоверство» всего лишь плод исторического невежества автора, ибо православных среди поляков никогда не было. Более точен в оценке этой группы малороссийского населения Н.И.Костомаров: «Тогдашние образованные малороссияне, могли бы нам показаться поляками, отличными от прочих только по вероисповеданию»2. То есть на самом деле речь идет о той части Русской шляхты, которая, оставаясь православной, во всем остальном уже ничем не отличалась от поляков, усвоив их язык, культуру, образ жизни. Решающий для полной ассимиляции шаг – принятие католицизма – она, по разного рода причинам, не сделала (или не успела сделать), а после отпадения Левобережья от Польши уже и не хотела делать, не видя в том для себя никакой выгоды. Это-то малороссийское шляхетство, Русское по крови и вере, но польское по духу и миросозерцанию, и могло бы нам «показаться поляками». Но по версии «Истории Русов» это - настоящее «польское шляхетство» и ему-то автор инкриминирует организацию смуты. Именно оно, «быв всегда в первейших чинах и должностях по Малороссии и в ее войсках, подводило под правительство ее многие мины происками своими, контактами и открытыми изменами, замышленными в пользу Польши»3.
Политическое и культурное влияние этой шляхты автор объясняет тем, что достичь ее привилегированного социального статуса, прежде всего в обла-дании маетностями и крепостными, мечтала и та часть казачьей старшины, ко-торая сохранила сознание своей этнической принадлежности к Русской Нации, но стремилась сделаться настоящими «панами» по польскому образцу: «Им позавидовав и поревновав многие из природных малороссиян… пристали к их системе и, приладив кой-как фамилии свои к польским, стали тщеславиться их происхождением» и соответственно требовать себе тех же привилегий.
Алчность и хищничество вновь формирующегося социального слоя усугубилась сильной примесью еврейства: «А к сим еще премногие возникнув из жидовства, принужденного креститься в прежде бывшие над ними всеобщие побоища… составили, наконец, из смешения сих языков и пород единственный бич для козаков и всех малороссиян»4.
Конечно, предложенная автором концепция умышленно искажает исто-рическую реальность. Ее специальная задача - затушевать тот малоприятный для него факт, что подлинным источником заговоров и измен явились как раз те, кого он возносит на пьедестал героев и борцов за независимость Малорос-сии, наделяя почетным званием «природной шляхты», то есть шляхты местного происхождения, Русской по национальности, тем самым настаивая на давней принадлежности казачьей старшины к «благородному сословию». Ее-то и стремится оправдать он, возлагая всю вину за многочисленные измены на инородцев, «поляков» и «жидов». Хотя попутно стоит заметить, что при всей кажущейся враждебности автора к этому виртуальному «польско-еврейскому» шляхетству, в нем самом нередко проглядывает именно ожидовленный шляхтич, ненавидящий и презирающий все Русское. В то же время нельзя не признать, что вслед за очевидцами описываемых событий, автор «Истории Русов» нередко, помимо воли, достаточно объективно характеризует те или иные явления. Например,  очень ценно его замечание о «смешении языков и пород» с сильной примесью еврейства при формировании нового правящего Малороссией сословия. Роль этих этнических маргиналов в выработке внутренней и внешней политики Гетманщины была весьма весомой, а в иные моменты даже решающей. Отсюда странные ее извивы, непоследовательность, а временами и просто бессмысленность. Но самое главное, что автор «Истории Русов», вслед за современниками событий,  выводя на историческую сцену свое виртуальное «польское шляхетство», бессознательно фиксирует явление этнической мутации, когда представители одного этноса, в данном случае Русского, в своем поведении и деятельности руководствуются стереотипами и установками, свойственными другому этносу – польскому.
«История Русов», создававшаяся по еще свежим следам РУИНЫ, в силу специфической точки зрения ее автора, не желает отличать настоящих поляков от их ущербных подражателей, но, как мы видели, подобное смешение было характерно и для непосредственных очевидцев событий. Только здесь это дик-товалось уже другими мотивами, прежде всего непримиримым противостоя-нием, нередко перераставшим в открытую войну. 
Этой-то войны и не заметили последующие исследователи и интерпрета-торы эпохи Гетманства, странным образом оставив без внимания тот осново-полагающий для нее факт, что после смерти Хмельницкого в Малороссии по сути дела был установлен оккупационный режим. Освободившись от поляков, она попала под власть таких же чужаков, прямо заявлявших о себе, что они «не здешней малороссийской породы» и страстно ненавидевших Русский Народ, Русскую Церковь, Русские порядки, традиции, культуру. Весьма примечательно то, что не только они сами полагали себя «не здешней породы», но и народ воспринимал их именно как чужаков, оккупантов, «поляков». Не зря же в приведенных свидетельствах  эта нация так часто упоминается, что не должно ввести нас в заблуждение. Речь идет не о лицах польской национальности (таковых в Малороссии того времени можно было встретить только в виде исключения), а о тех Русских, которые не только «нам могли показаться поляками», но и современниками воспринимались как представители иного и притом враждебного этноса. Сам факт недавно закончившейся кровавой войны именно с Польшей, придавал термину «поляк» совершенно однозначный смысл: как обозначение заведомого врага. И не случайно народная молва некоторых гетманов, Русских по происхождению, безапелляционно записывала в «поляки» (прежде всего Выговского и Мазепу), как и многих представителей их окружения.
Здесь-то и лежит главный мотив непримиримого антагонизма между  населением Малороссии и казачьей старшиной: те и другие, в сущности, пред-ставляли два разных народа, первые – Русский этнос, вторые – этнических маргиналов, толком даже не знавших, кто они по национальности: «рус-ские», «поляки» или «жиды». Эта неопределенность понуждала их проводить открыто враждебную политику в отношении подвластного народа, что вызывало соответствующую ответную реакцию. Полтора столетия спустя духовные двойники этих этнических маргиналов торжественно нарекут их «украинцами», но сами они такого термина не знали, являя собой национально оскопленное «смешение языков и пород», а свою этническую принадлежность определяли в зависимости от шкурного интереса. Исходя из него же, они навязывали Русскому Народу совершенно чуждый ему польско-шляхетский строй и, естественно, столкнулись с упорным сопротивлением. Даже Н.И.Костомаров вынужден был признать полное отсутствие в народной среде сочувствия к замыслам старшины, что и повело к краху всех ее заговоров и интриг: «В самом деле, кому было защищать это здание? Наибольшая масса населения в нем – это русский народ: какой интерес мог побуждать его охранять это здание, когда он сам был чужой в нем? Притом и те, которые из русских переделались в поляков, носили в себе последствия этой переделки. Не имея солидарности с народом, они не имели ее и между собою; легкость, с какою они потеряли прежнюю народность, осталась и утвердилась в их характере… На перевертнях вообще лежит отпечаток слабости, вялости, недостаток сознания целей, крепости взаимодействия и энергии труда и воли. Изменивши раз душе своей, они долго еще готовы изменить ей в другой и в третий раз… Нужны века, чтобы старое совсем изгладилось из памяти, а новое в свою очередь сделалось стариною. Но Южная и Западная Русь могли дойти до этого только тогда, когда бы весь народ переделался в поляков, когда бы на земле русской не оставалось ничего напоминающего народу прежние основы жизни»5. Однако историческая амнезия поразила лишь ничтожную часть Русских, народ как целое ею не страдал, твердо отстаивал свою национальность и веру, ненавидя противостоящую ему горстку этнических маргиналов. Ненависть эта и материализовывалась в неоднократных народных выступлениях против «значных». Социальный фактор имел здесь подчиненное значение, хотя на поверхности исторических событий оставил не менее яркий след, но глубинной причиной был именно этнический конфликт.
Таким образом, время с 1657 по 1709 год представляло не только период социального становления нового «шляхетства», но и явило рядом и в связи с ним следующий этап национально-освободительной войны Русского Народа против польского закабаления, на этот раз духовного и идеологического. Только теперь борьба шла не непосредственно с «ляхами», а с польской «пятой колонной», этническими мутантами, носителями польского духа, польских идей, польских политических устремлений: «Эта группа полностью проникнута польской феодально-республиканской идеологией и, следовательно, враждебна Московской народной монархии и ее государственному порядку. Ее вражда проявляется в самых разнообразных формах, от льстивых выпрашиваний себе наследственных должностей и имений (староств, мечников, наследственных судий, чего нет в Московском царстве) до открытых бунтов и переходов на сторону Польши»6. Ее-то подрывная деятельность и стала основной причиной «всем замешательствам, нестроениям и побоищам в Малороссии, после Хмельницкого происходившим».
               
                *          *          *

Только ясно представляя, с кем мы имеем дело в лице украинских куми-ров данной эпохи, можно дать исторически верное объяснение мотивов их действий и правильно понять источник той страстной  любви и почитания, ко-торыми окружают их нынешние «украинцы».
Этнический мутант затрудняется в оценке своей национальной принад-лежности, так как чувствует в своей душе борение противоположных, взаимо-исключающих начал. Многие представители казачьей старшины эпохи Гетман-ства как раз и представляет такой национально мутированный тип: Русские по крови они по своей психологии, социальному быту, культурным предпочтениям примыкали к полякам и ориентировались на шляхетско-кастовые ценности. Историческая судьба распорядилась так, что окончательно ассимилироваться в польский этнос им не было суждено, но и Русскими они себя уже не чувствовали, хотя по инерции еще и называли. Этот русско-польский этнический гибрид и являет нам ряд тех мутационных изменений (пока еще в неустойчивом виде), которые два столетия спустя так выпукло обнаружат себя в «украинцах». В этой-то этнической патологии и заключен секрет той сокровенной связи, которая соединяет сегодняшних самостийников с их духовными двойниками. Та же «История Русов» не на пустом месте возникла: ее историософия, мировосприятие, политическая программа отражают устремления определенного человеческого типа, типа переходного, сформировавшегося в силу исторических обстоятельств именно в Малороссии и ярко проявившего себя как раз в рассматриваемую эпоху. Его деятельность и придала ей столь уродливый и жестокий характер.
Все дело в том, что поведение и деятельность этнического мутанта не предсказуемы и с точки зрения внешнего наблюдателя представляют собой цепь совершенно абсурдных поступков и действий, не связанных между собой ни общей руководящей идеей, ни каким-либо продуманным планом, ни даже элементарным здравым смыслом. В них нет логики, они противоречат друг другу, а при попытке практического осуществления обязательно аннигилируют всякий положительный результат. Поэтому-то, вне зависимости от обстоятельств и окружающих условий, итог их всегда один: РУИНА.
Выше мы уже обращали внимание на то, сколь несуразной, а порой и просто бессмысленной являлась внутренняя политика казачьей старшины, не-однократно ставя под вопрос не только достигнутое ею положение, но и само ее существование. Рассмотрим с этой точки зрения центральный пункт ее про-граммы, а именно требование о выводе Царских воевод и гарнизонов из Ма-лороссии.
Насколько он был важен для старшины, можно заключить из следующих слов Многогрешного: «Когда великий государь нас, своих подданных, захочет при прежних вольностях… сохранить, и нынешних ратных людей своих из го-родов наших всех – Переяславля, Нежина, Чернигова -  вывесть… то я готов с полками сей стороны Днепра царскому величеству поклониться и силы наши туда обратить, куда будет царский указ. Если же царское величество нашею службою возгнушается, то мы при вольностях наших умирать готовы; если вое-воды останутся, то хотя один на другом помереть, а их не хотим»7.   
Позиция, как видим, принципиальная. Отстаивали ее всеми доступными средствами: ложью, подкупом, клеветой, организацией заговоров и даже от-крытыми мятежами, но примечательно то, что в обоснование не могли приду-мать ни одного серьезного довода и на прямой вопрос: зачем это нужно? – от-делывались маловразумительным лепетом о «прежних вольностях и правах». Между тем размещение войск на малороссийской территории было не только насущной, но и необходимой мерой в условиях продолжающейся войны с Польшей и непрекращающихся набегов татар. Это было понятно всякому ра-зумному человеку, тем более местному населению только что пережившему все ужасы военной разрухи. Предусматривалось оно и Мартовскими статьями (1654), определявшими условия вхождения Малороссии в состав России. Но старшина видела в этом угрозу своей безграничной власти  над народом и воз-можности его безудержного грабежа, поэтому всячески ему сопротивлялась. Хотя на самом деле никакой опасности для ее автономного существования и даже безграничного обогащения наличие правительственных гарнизонов в Киеве, Чернигове, Нежине и других городах не несло. На раде в Переяславле (1658) Царский посол боярин Хитрово пояснял полковникам и гетману: «Вели-кий государь  изволил учредить своих воевод и ратных людей в знатных горо-дах Малой России для вашей обороны. Воеводы и ратные люди будут укреп-лять города и устроивать осады, а в городах и местечках будут ведать коза-ков и чинить между ними расправу полковники, и войты, и бурмистры – по вашим правам. Те поборы, которые собирались у вас – подымное и с оранд, будут сбираться в оных городах в войсковую казну и даваться на жалованье Запорожскому Войску и на царских ратных людей, которые будут с воеводами, да на войсковые расходы»8. То есть все доходы, собираемые в Малороссии, в ней же и оставались и расходовались исключительно на ее нужды, а, значит, и возможности старшины распоряжаться ими по своему усмотрению, если и сокращались, то весьма незначительно. Как писал тому же Многогрешному десять лет спустя (1669) киевский воевода Шереметьев: «В городах воеводы все исполняли по вашим договорным статьям, права ваши и вольности ни в чем не нарушены»9.
    Что же еще нужно было старшине? Ведь главной функцией воевод и подчиненных им гарнизонов являлась защита края от внешнего врага. С этой точки зрения требование вывода войск из Малороссии было совершенно абсурдным. После того, как летом 1669 года стотысячная татарская орда внезапно вторглась в Правобережье, черниговский архиепископ Лазарь Баранович срочно отправил в Москву гонца с письмом, где указывал: «Многочастно и многообразно писал я к вашему царскому величеству о помощи ратными людьми… потому что гетман Демьян Игнатович (Многогрешный) утруждает меня грамотами и сам в Чернигове… говорил: «Мы, святыни твоей послушавшись, целовали крест царскому величеству в надежде, что к нам ратные люди придут на помощь(!!!). Теперь на нас орда наступает, а помощи нет»… Смилуйся, государь, прикажи боярину своему, Григорью Григорьевичу Ромодановскому, спешить на помощь Украйне».
Еще более энергично писал Баранович Матвееву: «Государь указал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому стоять в Севске, но от этого гетману и Украйне какая помощь, когда под боком у этих войск бусурманы с козаками обеих сторон бедную Украйну, как хотят, пустошат, над гетманом Демьяном Игнатовичем и надо мною насмехаются. Если бы сначала… как я твоему благородию советовал и к царскому величеству писал, силы государевы наступили, то давно бы уже Украйна успокоилась; и теперь еще не так трудно это сделать, если скорая помощь к гетману придет»10.
И это пишет тот самый Баранович, который годом ранее, взяв на себя роль посредника, хлопотал, чтобы требование старшины о выводе воевод и гарнизонов было непременно исполнено. Уверив Царя в преданности казаков, он продолжает: «но от одних воевод, с ратными людьми в городех будучих, скорбят, и весь мир, сущим воеводам в городах украиных, одне в Литву, а иные в Польшу итить готовы… помазаниче Божий, пресветлый царю, их свободи,  да стоят на свободе, их укрепи, да истинно тебе поработают»11.
И вот теперь, когда опасность неприятельского вторжения стала реаль-ной угрозой, он, а вместе с ним и Многогрешный, обещавший умереть, но до-биться вывода войск, требуют, чтобы эти войска срочно явились для их защи-ты! Как могло правительство выполнить подобные взаимоисключающие тре-бования: убрать войска, ввести войска, снова убрать?.. И ведь выдвигали их не дилетанты, а люди, компетентные в военном деле, прекрасно знавшие, что пе-реброска войск из великороссийских уездов к границам Малороссии – дело не одного дня, на это уходят порой месяцы, почему и должны они постоянно на-ходиться в непосредственной близости от предполагаемого театра боевых действий, то есть прямо здесь, в Малороссии. Прекрасно знали это и все равно упрямо продолжали требовать, чтобы гарнизоны были незамедлительно выведены. И в оправдание несли околесицу, смехотворность которой была очевидна не только оппонентам, но и им самим.
Печально знаменитый Дорошенко, например, объяснялся на эту тему следующим образом (1669): «Потому надобно московских ратных людей из Малороссии вывесть, что в прошлых годах король польский велел своих ратных людей вывесть из Корсуни, Умани и Чигирина и тем малороссийских людей увеселил; гетман Дорошенко и все Войско Запорожское, видя такую королевскую милость, утешились и по воле его королевского величества учинили». Шереметьев по поводу такого «увеселения» замечает: «Видели мы, как учинено было по королевской воле: как только польский комендант из Чигирина выступил, то гетман призвал татар, пошел в Польшу и многие города, села и деревни разорил. Того же надобно опасаться и в Малороссии, если государевы ратные люди будут выведены».
Но Дорошенко продолжал разыгрывать роль наивного простака: оккупировав при помощи турок и татар Правобережье, он не скупился на обещания воссоединиться с левобережной Малороссией, но только при условии, что в ней не будет московских воевод. И снова Шереметьев вполне резонно ему возражал: «И какое вам от того будет добро, что воеводам и ратным людям на восточной стороне не быть? В нынешнее шаткое время, при воровстве переяславского полковника Дмитрашки Райчи, если бы в Переяславле государевых ратных людей не было, то Переяславль был бы за татарами; они бы сделали из него столицу и желание свое исполнили бы, что хотели вас всех выгнать в Крым»12.
Вот такого рода «патриотизм» исповедовался «значными». С.М. Соловь-ев в связи с этим замечает: «Старшина козацкая стремилась к тому, чтоб вся власть находилась в ее руках и чтобы над нею было как можно менее надзора со стороны государства; отсюда сильное нежелание видеть царских воевод в городах малороссийских»13. Сословный эгоизм, узкокастовые «права и вольности» явно перевешивали интересы обеспечения обороноспособности края и защиты подвластного населения от неприятельских вторжений. «Любовь к Отчизне» выражалась в полно пренебрежении ее насущных интересов, всегдашней готовности пожертвовать ее независимостью и благополучием во имя собственного шкурного интереса. Но таким он и должен быть мутированный патриотизм. Источник же его содержался в потребительской философии польской шляхты, о которой В.Б. Антонович писал: «Трудно действительно было ожидать гражданского образа действий, основанного исключительно на ясно сознанных нравственных и политических принципах, бескорыстии и самопожертвовании… в том государстве, где просвещавшееся и господствовавшее сословие лишено было понимания всех названных мотивов, как в публичной, так и в частной жизни, где при появлении иноземного войска немедленно часть полноправных граждан принимала сторону врагов и шла грабить имущество остальных сограждан (как это случилось во время войны со шведами), где выборные лица от народа, составлявшие высшую правительственную коллегию (сейм), получали поголовно жалованье от иностранных правительств, где областные сеймики решали публичные прения сабельными и палочными ударами, где судебные приговоры исполнялись заездами, т.е. ле-гализированным разбоем и грабежом, где, наконец, войско получало в боль-шей части случаев, жалованье посредством военных конфедераций, т.е. систе-матического грабежа на пространстве нескольких областей»14. Социальный па-разитизм в Польше рядился в тогу «золотой шляхетской вольности», а в ок-купированной этническими маргиналами Малороссии – казачьих «вольностей и привилегий», но и в том, и в другом случае не выходил за рамки сугубо сословного эгоизма.
 Но даже с учетом этого социального эгоизма нельзя не удивиться пол-ной бессмысленности требования о выводе из края правительственных войск. Данная бессмысленность – так же следствие мутационных процессов   и лучше всего характеризует уровень политического мышления старшины, степень ее сознательности и способности к выполнению тех общественных функций, на которые она претендовала. Но и это не все. В данном случае мы  имеем дело еще и с непроходимой глупостью, ведущей к забвению даже собственных ин-тересов, ведь кроме общей безопасности, не менее остро стоял вопрос о безо-пасности самой казачьей старшины.
Приведенные нами свидетельства современников ясно показывают, что только «опасение государевых ратных людей» сдерживало народное стремле-ние «старших всех перевесть, старшину всю побить и пограбить». То есть уста-новленный «значными» административно-хозяйственный режим держался лишь защитой правительственных войск, был «стрельцами крепок» и вывод их из Малороссии незамедлительно повлек бы всеобщее восстание поспольства и поголовное истребление туземных претендентов на «шляхетство». Такие попытки мы наблюдаем неоднократно в рассматриваемую эпоху. Как же можно было, будучи в здравом уме, добиваться ликвидации того единственного, спасительного средства, которое позволяло удерживать власть и защищало от народной ненависти и расправы? Воистину старшина сама рубила сук, на котором едва держалась и поражаешься тому самозабвенному упорству, с которым она раз за разом пыталась внедрить в жизнь этот самоубийственный проект.
Конечно, правительство не могло удовлетворить столь безумного требо-вания, тем более в условиях, когда остальное население не менее настойчиво требовало всемерного расширения власти воевод и увеличения подчиненных им гарнизонов: «Воля ваша, – писал Царю в январе 1669 года нежинский про-топоп Симеон Адамович, - если прикажете из Нежина, Переяславля, Чернигова и Остра вывести своих ратных людей, то не думайте, чтоб было добро. Весь на-род кричит, плачет… под козацкою работою жить не хотят; воздев руки, молят Бога, чтоб по-прежнему под вашею государскою державою и властию жить… Козаки умные, которые помнят свое крестное целованье, мещане и вся чернь говорят вслух: если вы, великий государь, изволите вывесть своих ратных лю-дей из малороссийских городов, то они селиться не хотят, хотят бежать врознь: одни в украйные города вашего царского величества (т.е. Слободскую Украй-ну), другие за Днепр в королевские города»15.
 Но старшина упрямо добивалась своего, а чтобы хоть как-то оправдать это абсурдное требование и замаскировать его подлинные мотивы, создала миф о якобы совершаемых правительственными войсками «насильствах и гра-бежах».

                *           *          *

Во всех челобитных, направляемых Царю от имени казачества, эти «на-силия» стали общим местом. И хотя никаких конкретных фактов никогда не приводилось, риторикой о «неслыханных мучительствах» обосновывали свое нежелание иметь в крае московских представителей и гарнизоны, ими же оп-равдывали всегдашние свои измены: «Хотя по статьям Богдановым и должны быть воеводы в Переяславле, Нежине и Чернигове для обороны от неприяте-лей, - писала старшина в своей челобитной в январе 1669, - однако они вместо обороны пущую нам пагубу нанесли; ратные люди в наших городах кражами частыми, пожарами, смертоубийствами и разными мучительствами людям до-кучали; сверх того, нашим нравам и обычаям не навыкли; когда кого-нибудь из них на злом деле поймают и воеводам челобитную подадут об управе, то воеводы дело протягивали. Нынешняя война (мятеж Брюховецкого) ни отчего другого началась, как от этого… Те же воеводы, несмотря на поставленные статьи, в козацкие права и вольности вступались и козаков судили, чего никогда в Войске Запорожском не бывало. А когда Войско Запорожское будет свои вольности иметь, то никогда измены не будет»16.
На совершенно голословные обвинения Русской армии в мародерстве и различных преступлениях старшине отвечали: «По се время великому государю от козаков и мещан на воевод  и ратных людей ни в каких налогах челобитья не было… если-ж бы челобитье такое было, против челобитья был бы сыск, а по сыску, смотря по вине, тем ворам за их воровство и казнь учинена была бы»17.
Жалобы как раз сыпались на грабежи и произвол самой старшины, а вот на ее излюбленную тему практически отсутствовали, а если и появлялись, то всегда тщательно расследовались, никогда, впрочем, не подтверждаясь. Так, переяславский полковник Иоаким Самко жаловался стольнику Ладыженскому (январь 1663): «Государевы люди живут в Переяславле многое время, госуда-рево жалованье дают им деньгами медными, а у нас, в черкасских городах, деньгами медными не торгуют; от этого ратные люди оскудели вконец и нача-ли воровать беспрестанно, многих людей без животов (имущества) сделали, жить с ними вместе нельзя». И в грамоте своей к Царю он повторил жалобу на воровство московских ратных людей, которые били, грабили переяславцев и называли их изменниками. Самко требовал смертной казни виновным и жало-вался на переяславского воеводу князя Василия Волконского, который воров не казнит как будто сам с ними вместе ворует.
По этой жалобе из Москвы отправился в Переяславль (март 1663) столь-ник Петр Бунаков, чтобы на месте произвести розыск. Однако Самко сразу же пошел на попятную, заявив, что розыску обидным делам сделать нельзя: рат-ные люди обижали переяславцев долгое время, так что иные обиженные побиты на боях, другие взяты в плен, иной челобитчик и есть, да ответчика нет, ответчик на лицо, так челобитчика нет, и потому теперь от переяславских жите-лей на ратных людей челобитья не чаять; пусть великий государь пожалует, вперед своим ратным людям обижать переяславцев не велит.
Бунаков прожил в Переяславле с 29 мая по 28 июня. Каждый день сидел на съезжем дворе и во все это время только раз приведен был драгун, пойман-ный в краже, повинился, был бит кнутом на козле и отдан на поруки. Бунаков призвал переяславских начальных людей и спросил их: будут ли, наконец, че-лобитные от переяславцев на московских ратных людей или нет? Те отвечали, что по прежним челобитным некоторые переяславцы учинили сделки с обид-чиками; иные ратные люди в исках сидят в тюрьме и стоят на правеже; а вновь челобитий вскоре не чаять и ему, Бунакову, в Переяславле жить, надобно ду-мать, не за чем18.
Точно так же были сфабрикованы жалобы на полтавского воеводу князя Михаила Волконского в том, что он якобы поместил некоторых казаков в число мещан и на этом основании берет с них денежные и медовые оброки. По этому делу из Гадяча в Полтаву отправился стольник Кикин (апрель 1667), сравнил имена челобитчиков со сказкой* Волконского и с переписными мещанскими  книгами и нашел, что многие люди прозвищами не сошлись. Тогда он обратился к уже известному нам полтавскому полковнику Григорию Витязенко, чтобы тот выслал к нему всех челобитчиков на лице к допросу для подлинного розыска. «Выслать их к допросу нельзя, - отвечал Витязенко, - теперь пора  рабочая, пашня и сенокос, козаки работы не кинут и не поедут, а иных многих козаков и в домах нет, живут на Запорожье. А что козаки прозвищами не сходятся, так это потому: у нас на Украйне обычай такой, называются люди разными прозвищами, у одного человека прозвища три или четыре: по отцу и по тестю, по теще, по женам прозываются; вот почему одни и те же люди у воеводы в мужицком списке писаны одними прозвищами, а у нас, в полковом козацком списке, другими»19.
На самом-то деле все подобного рода «челобитные» сочинялись в кан-целярии соответствующего полка по заказу того или иного старшины, а подпи-сывались, как правило, «мертвыми душами», почему и не могли быть пред-ставлены «на лице» ни весной, ни летом и ни в какую другую пору года.
Но старшина не только измышляла жалобы от имени виртуального «на-рода», но и строго следила за тем, чтобы реальный народ был лишен всякой возможности апеллировать к правительству о притеснениях со стороны «знач-ных». Тот же воевода Волконский доносил в Москву: «От полтавского полков-ника козакам и мещанам, которые тебе, великому государю, хотят верно слу-жить, заказ крепкий, с большим пристрастием, чтобы ко мне никто не ходил и с твоими русскими людьми никто не водился, а кто станет водиться, тех хотят побивать до смерти»20. Старшина всеми силами стремилась удержать монополию на связь с Москвой, чтобы о положении дел в крае правительство могло судить только по той информации, которая исходила непосредственно от нее самой. Таким образом она, во-первых, обеспечивала выгодные для себя решения, а во-вторых, получала возможность манипулировать общественным мнением в самой Гетманщине. Средства при этом использовались самые разные, но все базировались на чудовищной, просто фантастической лжи.
Вообще лживость всей этой когорты деятелей поражает не только разма-хом и безудержностью, но и отсутствием какой-либо разумной меры, стремле-ния соблюсти хотя бы внешнее правдоподобие. Врали напропалую. Врали пра-вительству, врали народу, врали единомышленникам, завираясь до такой сте-пени, что сами начинали верить собственным вымыслам и, не жалея сил, при-нимались сражаться с этой виртуальной реальностью, порожденной собствен-ным же больным воображением. Россия здесь занимала особое место. Брюхо-вецкий, затеяв в феврале 1668 г. мятеж, с полной серьезностью утверждал, что в Москве, побратавшись с ляхами (с Польшей было заключено перемирие), «постановили православных христиан, на Украйне живущих, всякого возраста и малых отрочат мечом выгубить, слобожан, захватив, как скот, в Сибирь за-гнать, славное Запорожье и Дон разорить и вконец истребить, чтобы на тех местах, где православные христиане от кровавых трудов питаются, стали дикие поля, зверям обиталища, да чтобы здесь можно было селить иноземцев из ос-куделой Польши». А с целью убедить народ в том, что такое возможно и даже  неизбежно, присовокуплял: «Жестокостию своею превосходят они все поганые народы», и тут же в качестве иллюстрации рисовал картину полного духовного разложения Русских: «верховнейшего пастыря своего, святейшего отца патриарха (речь идет о Никоне) свергли, не желая быть послушными его заповеди; он их учил иметь милость и любовь к ближним, а они его за это заточили; святейший отец наставлял их, чтобы не присовокуплялись к латинской ереси, но теперь они приняли унию и ересь латинскую, ксендзам в церквах служить позволили, Москва уже не русским, но латинским письмом писать начала».
  Интерпретация событий в Русской Церкви дана с подачи епископа Ме-фодия, местоблюстителя киевской митрополичьей кафедры. У того были свои претензии к правительству: во время последнего визита его в Москву соболей и корму, сколько хотел, не давали. Вымещая свою злобу, Мефодий принялся распространять самые бредовые слухи о якобы готовящемся разорении Гет-манства: «Ордин-Нащокин идет из Москвы со многими ратными людьми в Ки-ев и во все малороссийские города, чтобы все их высечь и выжечь и разорить без остатку». Высшему духовному пастырю послушно следовал Брюховецкий: «Их злое намерение уже объявилось: в недавнее время под Киевом в городах Броварах, Гоголеве и других всех жителей вырубили, не пощадив и малых де-ток»21. Излишне добавлять, что это было чистейшей воды вымыслом, почему население и относилось ко всем этим воззваниям совершенно безразлично. Мятеж сам по себе начался, сам собою и угас.
Но несмотря на это «тема» продолжала жить. Не менее красочно гряду-щие  в Малороссии катаклизмы живописал и Демьян Многогрешный: «говорил всей старшине, будто Москва неправдива и хочет с ляхами нас всех, малороссиян, посечь, а города запустошить, будто государь для этого посечения дал полякам много денег». И еще говорил: «подлинно я слышал от капитана, живущего в Чернигове, а тот слышал от самого царского синклита (т.е. в Боярской Думы), велели этому капитану сказать мне: тебе приготовлено в царских слободах пятьсот дворов крестьянских, только ты нам выдай всю старшину и подначальных людей украинских»22. Разумеется, для того, чтобы в Сибирь загнать.
Шли годы, горячечные фантазии не сбывались, но старшина продолжала монотонно и однообразно кликушествовать на излюбленную тему. Все так же бездоказательно, все теми же тусклыми, общими фразами, лишенными не только смысла, но и какой-либо новизны: «Враждебная нам власть московская от многих лет во всезлобном своем намерении  положила истребить последние наши права и вольности, - писал в 1708 году Мазепа. - Безо всякой важной причины начала прибирать в свои руки города малороссийские: выгоняя из них людей наших, до конца обнищавших и порабощенных». Извещал и о давно вынашиваемом злодейском намерении Царя  «нас, гетмана, старшину, полковников и все войско… захватить в свою тиранскую неволю, имя войска нашего изгладить, козаков обратить в драгуны и солдаты и народ поработить себе навеки»23.
Понятно, что все эти лживые страшилки никто всерьез не принимал: слишком нелепы и абсурдны они были. Да и практической пользы своим соз-дателям они ни разу не принесли. И тем не менее в течение полувека их рас-пространяли, воистину, с упорством обреченных. Само это постоянство говорит о том, что и в данном случае мы имеем дело с явной духовно-психологической патологией, когда совершенно шизоидное восприятие реальности на продолжительное время становится нормой для целой социальной группы, притом занимающей в обществе лидирующее положение, и источник здесь тот же: мутационные изменения, обусловленные  влиянием чужой политической культуры. В этой уродливой склонности к русофобской  лжи мы снова видим ясно различимый польский след. Именно Польша издавна являлась фабрикой гнусных памфлетов, анекдотов, сарказмов, шуточек и другого рода инсинуаций, в которых Русский Народ изображался сообществом невежественных темных дикарей. Воспитанные иезуитами поляки для достижения своих целей в средствах не стеснялись. Мутный поток лживых измышлений о Русском государстве и его политике широко разлился уже в эпоху Ливонской войны (1558-1583) и Смутного времени. Но с особенной энергией польская пропаганда заработала после Переяславской Рады.
Цель развернутой кампании была вполне очевидной: вбить клин между двумя частями Русского Народа, не допустив присоединения к России все еще оккупированной правобережной Малороссии, а при благоприятном стечении обстоятельств вернуть и утраченное Левобережье, для начала засыпав его подметными письмами и листовками, стращавшими население грядущими «московскими зверствами». Именно эти польские прокламации и служили тем идеологическим образцом, которому скрупулезно следовала старшина при издании собственных универсалов и обращений к малороссам.
А иллюстрацией расхожей польской агитки, не гнушавшейся самой низ-кой и грязной лжи, может служить речь королевского комиссара Станислава Беневского на старшинской раде под Гадячем (сентябрь 1658), собранной Вы-говским. В начале своего выступления посол приветствовал тот факт, что каза-чество обратилось к королю «и просит его покровительства себе и всему рус-скому народу. Это хорошо вы делаете, паны-молодцы: дай Бог, чтоб из этого вышло счастье для общего нашего отечества (?!). Вот уже десять лет, словно две матери за одного ребенка, спорят за Украину два народа: поляки и моска-ли(?). Поляки называют ее своею собственностью, своим порождением и членом, а москали, пользуясь вашей храбростью и вашим оружием, хотят за-владеть чужим (вот так: для Польши Малороссия – «своя собственность», для Русских – «чужая»!)… Вы теперь попробовали и польского и московского прав-ления, отведали и свободы и неволи; говорили: не хороши поляки; а теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже! Что приманило народ русский под ярмо московское?.. Вера? Неправда: у вас вера греческая, а у москаля – вера московская! Правду сказать, москали так верят, как царь им прикажет! Вы своих духовных уважаете, а москаль распоряжается, как хочет духовным управлением: священников и монахов в неволю берет, достояние алтарей и храмов забирает на свои нужды. Это так поступают в духовных  делах, а в мирских что делается?..  того под польским владычеством вы и не слыхали. Все доходы с Украины царь берет на себя; установили новые пошлины, учредили кабаки, бедному козаку нельзя уж водки, меда или пива выпить, а про вино уж и не вспоминают! Но до чего, паны-молодцы, дошла московская жадность? Велят вам носить московские зипуны и обуваться в московские лапти! Вот неслыханное тиранство!.. И теперь уже вы живете у них в презрении; они вас чуть за людей считают, готовы у вас языки отрезать, чтоб вы не говорили, и глаза вам выколоть, чтоб не смотрели… да и держат вас здесь только до тех пор, пока нас, поляков, вашею же кровью завоюют, а после переселят вас за Белоозеро, а Украину заселят своими московскими холопами!»24.
Вот такого рода русофобские штампы, совершенно бредовые и дикие по своей нелепости, внедрялись польской пропагандой в Малороссии, а затем старательно воспроизводились казачьей старшиной. И как оказалось не зря. Сто лет спустя они были собраны, литературно обработаны и снова стали рас-пространяться, но уже в качестве исторически достоверных фактов недавне-го прошлого Малороссии. Так появилась «История Русов». А сегодня  все это слово в слово, как мы убедимся далее, тиражируется украинской пропагандой, в том числе и официальной ее частью.
               
                *          *          *

Подведем некоторые итоги. Выше мы попытались набросать коллектив-ный портрет той социальной группы, которая, оказавшись в эпоху Гетманата на верху общественной пирамиды, решающим образом влияла на его внутрен-нюю и внешнюю политику. Анализируя идеологические и поведенческие уста-новки этой группы, мы не могли не обратить внимания на сходство, а в ряде случаев и идентичность тех качественных характеристик, которые роднят ее с современными «украинцами».
Речь идет прежде всего о полонизованности сознания и мышления,  за-висимости от польской этнической доминанты, что находило свое выражение даже на уровне чисто бытовых стереотипов. Эти  отличия столь резко отделяли «значных» от остальных групп малороссийского населения, что многих из них (хотя и далеко не всех) современники воспринимали как «поляков». Конечно, в немалой степени этому содействовало  и то высокомерно-презрительное от-ношение к своему народу, представление о врожденной его глупости, трусли-вости, невежестве, склонности к измене и «шатости», которое было свойствен-но многим представителям казачьей старшины. Но в данном случае распозна-вание «свой» – «чужой» происходило на подсознательном уровне и зачисле-ние их в «чужаки» явилось следствием тех мутационных изменений, которые сформировались в сообществе «значных» еще в период польской оккупации Малороссии. Даже их склонность к совершенно несуразной лжи, прежде всего в отношении России и строя ее жизни, как мы видели, явилась следствием влияния польской политической культуры.
Именно это влияние и сделало многих «значных» настоящими выродка-ми Русской Нации и обусловило появление в Малороссии целой общественной группы, представители которой, утратив большинство ценных качеств своего этноса, стали носителями отрицательных свойств польской нации. Эта отчу-жденность от собственного народа, чуждость его интересам и устремлениям и роднит их с самостийниками, провозгласившими данных деятелей своими ку-мирами и героями.  И для нас велик соблазн причислить их к первой генерации «украинцев», проявивших себя в исторической жизни России. Слишком много общего между этими двумя мутированными типами. Однако поступив так, мы не только погрешили бы против истины, но и совершили исторический подлог.
У самих «значных» никаких сомнений при определении своей нацио-нальной принадлежности не возникало: являясь Русскими, они и сознавали се-бя таковыми. Для них это было совершенно естественно. Например, в проше-нии Войска Запорожского польскому королю Яну Казимиру (февраль 1649) го-ворилось: «Владычества и все церкви чтобы при народе русском повсюду в Короне (Польше) и Литве оставались. Названия унии чтобы не было, только римский и греческий закон, так, как объединилась Русь с Польшей… Воевода киевский, просим, чтобы был народа русского… Также митрополит наш киевский чтобы имел место в сенате короля его милости, чтобы мы, Русь, по меньшей мере трех сенаторов… имели в сенате для соблюдения веры нашей и прав народа русского». Тогда же Хмельницкий в ходе переговоров с поляками грозил им: «Вышибу (выбью) из ляшской неволи народ весь русский»25. А митрополит Киевский Сильвестр Коссов, встречая делегацию боярина Бутурлина на въезде в Киев (январь 1654), говорил следующее: «Целует вас в лице моем он, благочестивый Владимир, великий князь русский… Внидите в дом Бога нашего и на седалище первейшее благочестия русского, да вашим пришествием обновится яко орля юность наследия благочестивых великих князей русских»26. Дорошенко в письме к Алексею Михайловичу (апрель 1671) писал: « Да будет известно вам, православный милостивый царь, что сей российский народ, над которым я старшинствую, не хочет носить ига, которое возлагает на него Речь Посполитая: не допускают поляки Войску Запорожскому и народу российскому иметь тех вольностей, о которых через послов своих я просил». А Лазарь Баранович в письме к Дорошенко, предупреждая о грядущих бедах из-за союза с турками, замечал: «пророчество у них, турков, есть, что имеют пропасть от русского народа»27. 
И название своего края они всегда использовали традиционное. Намест-ник Братского монастыря в Киеве Феодосий Софонович писал Царю Алексею Михайловичу (июль 1654): «Нашу Малую Россию в защищение свое приемлеши и крепкую десницу свою упадающей от иноверных  гонений подаеши». И в письме Хмельницкого тому же адресату находим: «Мы, видячи толикое гонение на веру нашу православную российскую… Бога всемогущего на помоч взявши, пойти против тех иноверцев умыслили есми, чтоб… части сие Малые Руси нашия, могли оборонить и впредь им не подавали в поруганье»28. 
 Так что в отличие от нынешних «украинцев» тогдашние жители Мало-россии твердо знали, к какому народу принадлежат. Не заблуждались на сей счет и те, кого самостийники числят в сонме сознательных проводников укра-инства: они были Русскими. Им даже в голову не могло прийти, что потомки не только себя, но и их будут считать какой-то другой национальностью.  Иное де-ло, что поведение и политика этих деятелей, идеология, которой они руково-дствовались, являлись откровенно антирусскими, но о причинах этого при-скорбного факта мы уже достаточно сказали. Теперь самое время рассмотреть более детально те самые «свершения» и « подвиги», за которые «украинцы» возносят их сегодня на седьмое небо и скопом зачисляют в пантеон своих ге-роев.







               














ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УКРАИНСКИЕ ГЕРОИ: ЛЕГЕНДА И БЫЛЬ

Глава 4. Украинские герои действуют. Акт первый: гет-манство Выговского (1657-1659)      
В монастыре под Батуриным долгое время хранилась запись одного из архимандритов XVII века. Название ее говорит само за себя «РУИНА» и содер-жит она описание «деяний и злодеяний гетманов и прочих вождей народа ма-лороссийского», давая следующий их перечень:
Выговский Иван – клятвонарушение, братоубийство, привод татар на уничтожение народа малороссийского, продажа Руси католикам и ляхам, сребролюбец велий.
Хмельницкий Юрий - клятвопреступник трижды, христопродавец ве-ры и народа ляхам и бусурманам; привод татар.
Дорошенко Петр – клятвопреступник многажды и переметчик, слуга бусурман – врагов Христовых, славолюбец и сребролюбец велий, привод та-тар и турок.
Брюховецкий Иван – мздоимец, лихоимец, клятвопреступник, виновник братоубийства и мук народных от татар претерпленных, слуга бусурманский.
Тетеря Павел – сребролюбец, клятвопреступник и холоп добровольный ляшский. Подстрекатель Ю. Хмельницкого на измену.
Многогрешный Дамиан – раб лукавый, двоедушный, к предательству склонный, благовременно разоблаченный и кару возмездия понесший.
Самойлович Иван – муж благочестивый, веры греческой православной и народу русскому привержен 1.
Трудно судить, насколько верна последняя характеристика. Как мы зна-ем, конец Самойловича был трагичен, а установить справедливы ли возведен-ные против него обвинения довольно трудно. Но в данном перечне малорос-сийских деятелей нас интересуют те, кто сегодня возведен украинством в ранг борцов за светлое будущее своего народа, его свободу, процветание и незави-симое государственное существование. В этом почетном списке Выговский числится под №1.
Украинская Легенда не скупится на дифирамбы по адресу этого гетмана, изображая его титаном мысли и незаурядным политиком: «наиболее мудрый среди гетманов после Богдана Хмельницкого»2, «самый крупный после Б. Хмельницкого политический украинский  мыслитель»3. «Его деятельность – одна из самых ярких страниц украинского державосозидания»4, он - «без сомнения, украинский патриот, искренний автономист, единомышленник старшины, вместе с ней горячо желавший обеспечить свободу и неприкосновенность Украины»5. Что ж, нам остается только убедиться, насколько выше приведенная характеристика соответствует реальным историческим фактам.               
               
                *            *          *

27 июля 1657 года во вторник, в пятом часу дня умер Хмельницкий.  Преемником его еще при жизни Богдана был провозглашен младший сын Юрий. Неопытный шестнадцатилетний юноша, к тому же не унаследовавший талантов отца, явно оказался не на своем  месте. А в глазах современников был он «от природы евнух, Юрась небожчик», ограниченный, слабый телом отрок. Удержать власть, дарованную отцом, было не в его силах и 30 августа 1657 года на старшинской раде в Корсуне гетманом провозгласили генерального писаря Ивана Выговского. «Пока возмужает сын гетманский Юрий Хмельницкий», - говорилось в решении, но все прекрасно понимали: это лишь отговорка - Выговский добровольно власти никому не уступит, тем более такому  слабому противнику.
Тем не менее, произведенный переворот столкнулся с мощным проти-водействием: избрание Выговского признали незаконным многие полковники, значные казаки, подавляющая масса поспольства. Выступило против нового гетмана и Запорожье. И на то имелись веские основания.
Иван Евстафьевич Выговский происходил из шляхетского православного рода Овруцкого  повета Киевского воеводства. В начале своей карьеры работал юристом в Луцком братском монастыре, потом в Луцком гродском суде. В 1635 году стал наместником луцкого старосты, а с 1638 – писарем при Яцеке Шемберке, комиссаре Речи Посполитой над Войском Запорожским. Успешно складывавшаяся карьера едва не оборвалась: его обвинили в пропаже ценных документов  и приговорили к смертной казни. Лишь заступничество знатных панов спасло от неминуемой гибели, но юридическое поприще Выговский оставил и отправился служить в польскую армию.
Освободительная война застала его в чине ротмистра. Но уже в битве под Желтыми Водами (май 1648) он попал к восставшим в плен, а некоторое время спустя мы уже видим его на службе у Хмельницкого. Он быстро сумел втереться в доверие к гетману и скоро в ранге генерального писаря стал ближайшим его сотрудником. Вдохновляли его, конечно, не идеалы национально-освободительной борьбы Русского Народа. «Притворяясь поневоле казаком, Выговский оставался в душе шляхтичем, т.е. врагом казачества, и не переставал питать привязанности к Польше, этому шляхетскому царству, раю шляхты, не упускал случая служить панам, уведомляя их об опасности от хлопства»6.
Войсковой писарь регулярно сообщал польскому правительству о замыслах и планах Хмельницкого, получая за свои шпионские услуги не только щедрое денежное вознаграждение, но и жалованные королевские грамоты на владение крупными маетностями, за что не скупился на выражение искренней благодарности. В октябре 1651 писал, например, коронному гетману Потоцкому: «Не только теперь, но и во всякое время я прилагал большое старание о том, чтоб усердно и верно служить его королевской милости. А что ваша милость в последнем письме уверять меня изволишь в милосердии его королевского величества и важном повышении, то за это буду отслуживать вашей милости во всю жизнь тем же усердием и нижайшими услугами»7.
Но не только корыстолюбивые расчеты двигали Выговским. Давно пере-став мыслить и чувствовать по-русски, став «образом и вещию лях», как харак-теризовали его даже в ближайшем окружении, он вынашивал грандиозные честолюбивые замыслы. Заурядный волынский шляхтич мечтал пробиться на самый верх титулованной польской знати, туда, где царили магнаты Потоцкие, Заславские, Конецпольские и еще несколько избранных семей, решавшие участь королей и судьбы Речи Посполитой. Исходя из этих планов и вел он двойную игру, снабжая польское правительство секретнейшей информацией и содействуя в меру сил его победам над восставшим Русским Народом.
Но реальная ситуация требовала гибкости. Возможность присоединения Малороссии к России, понудила его начать оказывать тайные услуги и Русскому правительству. Уже в октябре 1649 Царский посланник Григорий Неронов доносил, что дал лишних соболей Выговскому за то, что тот сообщил ему список зборовских статей и про иные дела рассказывал8. Роль соглядатая так приглянулась ему, что он отваживался на весьма рискованные аферы. В августе 1653 в Малороссию отправился подьячий Иван Фомин с целью тайно вручить Выговскому грамоты турецкого султана, крымского хана, силистрийского паши, гетманов Потоцкого и Радзивилла к Хмельницкому, тайно пересланные Выговским в Москву. За эту службу Царь прислал ему 40 соболей да три пары соболей добрых9. Соболями дело, конечно, не ограничивалось. И от Царя Выговский вымогал пожалования на имения. В 1655 послал с этой целью в Москву своего брата Данилу и «великий государь пожаловал их большими городами и маетностями»10.
Милости и расположение Москвы  не заставили Выговского отказаться от главного своего замысла – передачи Малороссии Польше, но он знал, что чем выше будет его положение в служебной иерархии, созданной Хмельницким, тем быстрее он сможет достигнуть поставленной цели. Звание малороссийского гетмана наилучшим образом подходило для осуществления его планов.
Слуга трех хозяев заранее подготовился к борьбе и легко сумел оттереть от власти юного Хмельницкого, при котором по воле отца должен был испол-нять роль опекуна и наставника.
Он неплохо распорядился оказываемым ему доверием. Еще при жизни Богдана методично начал внушать Русскому правительству мысль о том, что в ближайшем окружении гетмана он - единственный, кто предан Русским инте-ресам до конца. Царскому посланнику Унковскому, например, сообщал (июнь 1652): «Есть такие люди многие, что станут гетману наговаривать поддаться турскому или крымскому, а у меня того и в уме нет, чтоб, кроме великого госу-даря, куда помыслить … Пока я здесь, уповаю на Бога, что удержу гетмана, все Запорожское Войско и царя крымского, воевать московские украйны не пойдут, потому что крымский царь и мурзы меня слушают: известно им, что я в Войске Запорожском владетель во всяких делах, а гетман и полковники, и все Войско Запорожское меня слушают же и почитают»11.
Утверждая, что его «слушают и почитают», Выговский, конечно, выдавал желаемое за действительное. Об истинном отношении к нему Войска красно-речиво говорит следующий эпизод. Прибывший в Москву (август 1657) переяславский полковник Павел Тетеря по просьбе Выговского бил челом, чтобы дали ему поместья в Литве, и объяснил, зачем это нужно: «Хотя царское величество писаря, отца его и братью и пожаловал, только они этим ничем не владеют, опасаясь Войска Запорожского». Полковника обнадежили, что обнародуют в Малороссии специальный указ по этому поводу и тогда Выговским можно своими имениями «владеть свободно с ведома Войска». «Сохрани Боже! – возразил Тетеря. - Чтоб царское величество Войску о своих пожалованиях объявлять не велел, потому что об этом и гетман Богдан Хмельницкий не знал; если в Войске сведают, что писарь с товарищами выпросили себе у царского величества такие большие маетности, то их всех тотчас побьют и станут говорить … чтоб всеми городами и местами владеть одному царскому величеству, а им кроме жалованья ничего не надобно. Если царское величество велит пожаловать писаря, отца его и брата маетностями, то велел бы отвести в литовских краях особое место, чтоб им ни с кем ссоры не было, а в Войске Запорожском владеть им ничем нельзя»12.
Литва, конечно, не случайно возникла в планах Выговского. Еще в 1656 году он женился на Елене Стеткевич, дочери новогрудского каштеляна* Богда-на Стеткевича. Но дело было не только в семейном интересе. Ему хотелось до-биться того, чтобы все пожалования от Русского Царя находились в максимальной близости от имений, дарованных королем. Он заранее готовил себе тыл в польских владениях, понимая, сколь малы шансы возвратить Малороссию под польское ярмо.
Да и личное его положение было весьма шатким: «он был избранник меньшинства и похититель в глазах огромного большинства казаков, для кото-рых законным гетманом мог быть только выбранный вольными голосами на общей раде, а Выговский не мог надеяться такого избрания: за молодым Хмельницким было знаменитое имя, дорогое казачеству; минуя Хмельницкого, были полковники, выдававшиеся вперед заслугами войсковыми, а Выговский был писарь, звание, не пользовавшееся особенным уважением в воинственной толпе; кроме того, Выговский даже не был казак и, что всего хуже для казака, был шляхтич»13. Зыбкость положения вынуждала спешить с осуществлением задуманного…               
               
                *           *          *

Хотя свои истинные намерения Выговский тщательно скрывал, многие догадывались, к чему он втайне стремится. Да и сам он нередко выдавал себя с головой. В апреле 1657 года Богдану Хмельницкому донесли, что миргород-ский полковник Григорий Лесницкий прочит гетманство Выговскому, а не Юрию. Старик велел призвать их обоих к себе. Лесницкого хотел сразу казнить, а Выговского приказал перед собою расковать по рукам лицом к земле и дер-жал его в таком положении почти целый день, «пока у Богдана сердце ушло». Писарь лежал на земле, все плакал и гетман наконец простил его. Отпустили и Лесницкого14.
Еще более очевидными стали намерения Выговского после того, как ему удалось завладеть гетманской булавой. В октябре 1657 на старшинской раде в Корсуне, заявив, что «царь прежние вольности у нас отнимает», он объявил: «я государю не присягал, присягал Хмельницкий». Полтавский полковник Мартын Пушкарь, один из героев Освободительной войны, человек, которого сам Богдан называл в числе тех, кто заслуживает принять гетманство, немедленно возразил: «Все Войско Запорожское присягало великому государю, а ты чему присягал: сабле или пищали?». Выговский вынул из кармана московские медные деньги, бросил по столу и сказал: «Хочет нам царь московский давать жалованье медными деньгами; но что это за деньги, как их брать?». Пушкарь ему отвечал: «Хотя бы великий государь изволил нарезать бумажных денег и прислать, а на них будет великого государя имя, то я рад его государево жалованье принимать»15. Так столкнулись два миропонимания: для одного клятва на Св. Кресте и Евангелии означала святую обязанность блюсти ее чего бы это ни стоило, для другого она – всего лишь дань обряду и верность ей он ставит в прямую зависимость от шкурного интереса. В этой системе ценностей и любовь к родине должна иметь четко рассчитанный денежный эквивалент.
Пушкарь немедленно покинул раду и отправился в Полтаву, где объявил, что гетман – изменник и он отказывается признавать его власть на территории своего полка.
Одновременно в Москву прибыло посольство от кошевого атамана Запорожской Сечи Якова Барабаша. Запорожцы также сообщили, что не признают Выговского гетманом, что он сносится с поляками, ханом, шведским королем, готовясь отложиться от России; и что сам он поляк и жена у него шляхтянка, и хотя Хмельницкий сделал его писарем Войска Запорожского, но добра Запорожью он не желает.
Русское правительство, тем не менее, опасаясь смуты, решило утвердить Выговского в качестве гетмана.
Заручившись поддержкой Москвы, тот немедленно приступил к раздаче маетностей своим приверженцам. Ближайший его единомышленник, киевский подкоморий Юрий Немирич, получил поместья в Полтавском полку. Ему так же были переданы городки Кобыляки, Кишеньки, Белики, Переволочна и Санжары. А посланный Выговским Тимофей Прокопович именем гетмана стал конфисковывать в Полтавском и Миргородском полках маетности казаков и мещан, чиня над ними расправу и раздавая конфискованное гетманским приспешникам и родственникам.
Тогда же Выговский предпринял попытку расправиться с Пушкарем, от-правив против него два полка – Нежинский и Стародубский. Но в пути простые казаки взбунтовались против старшины и, отказавшись от роли карателей, ра-зошлись по домам. Гетман лишний раз убедился в том, что рассчитывать мож-но лишь на отряды наемников и в срочном порядке принялся их формировать из немцев, поляков, сербов и волохов.
Одновременно создавалось пропагандистское прикрытие задуманной измены. Прежде всего, распусканием лживых, провокационных слухов. Став-ленник Выговского миргородский полковник Григорий Лесницкий собрал у се-бя в Миргороде раду сотников и атаманов, и стал им говорить: «Присылает царь московский к нам воеводу Трубецкого, чтоб Войска Запорожского было только 10000 (Мартовские статьи 1654 года определяли казачий реестр в 60 тыс. – С.Р.), да и те должны жить в Запорожье. Пишет царь крымский очень ласково к нам, чтоб ему поддались; лучше поддаться крымскому хану: мос-ковский царь всех вас драгунами и невольниками вечными сделает, жен и де-тей ваших в лаптях лычных водить станет, а царь крымский в атласе, аксамите и сапогах турецких водить будет»16.
Обещание  «атласа, аксамита и турецких сапог» в качестве подарка от татар звучало для малоросса издевательством и на подобную наживку, ко-нечно, никто не клюнул. Сотники и атаманы объявили, что бусурману не хотят поддаваться. Что же касается размещения в Малороссии правительственных войск, то, как мы уже знаем, народ его только приветствовал. И не только жда-ли эти войска, но и прямо рассчитывали на то, что весь край будет подчинен центральной администрации. Сотники и атаманы миргородского полка на-строение народа знали и то, что их полковник  выставлял в качестве устрашаю-щего жупела, их не пугало.
Хотя стоит отметить, что клеветнические измышления, исходящие от гет-манского окружения, тоже не пропадали втуне. Распространяемые в тысячах списков по всей Малороссии, они не могли исчезнуть бесследно, оставляя свой черный след. Например, в письме нежинского протопопа Филимонова (осень 1657), сообщавшего о том, как обрадовался народ известиям, что в крае будут постановлены государевы власти и расположены войска, имелись и такие строки: «Правда, отчасти опасаются, чтоб воеводы не нарушили здешних обычаев и правил, как в церковном, так и в гражданском строении, и чтоб отсюда насильством в Московщину людей не гнали; но мы их обнадеживаем, что государь – царь и великий князь ничего этого не хочет»17… 
Появление крымского хана в пропагандистских агитках Выговского, да еще в таком лубочно-приукрашенном виде было далеко не случайным. Пре-красно понимая, что в Малороссии ему не на кого опереться для осуществле-ния своих замыслов, он активно стремился заполучить в союзники татар (поля-ки в тот момент не могли помочь, так как были заняты войной со Швецией и выборами нового короля). Первое его посольство в Крым было неудачным: запорожцы перехватили посла и утопили, а бывшее при нем письмо отправили в Москву. Второе оказалось успешнее и к началу 1658 года Выговский получил от хана заверения в полной поддержке его намерениям. Это придало ему уве-ренности и он приступил к активным действиям. В Гадяче казнил несколько на-чальных людей, выступавших против его планов. На очереди был Пушкарь, но полтавского полковника достать было труднее. Попытка заманить его к себе, якобы для мирных переговоров, не удалась: гетманского посланца Пушкарь забил в кандалы и отослал в заточение, сказавши: «Выговский хочет и со мною помириться так же, как помирился в Гадяче с братьями нашими, которые полу-чше его будут, головы им отсек, но со мною ему так не сделать»18. Тогда Выговский отправил против полтавского полковника Богуна и Ивана Сербина с наемными сербами, всего полторы тысячи человек. Но к Пушкарю на помощь подошли запорожцы, которые вместе с полтавскими казаками 25 января разгромили войско Выговского под Диканькою, побив у них человек 300. После чего Пушкарь выгнал Лесницкого из Миргорода, где полковником был провозглашен Степан Довгаль, и обратился к народу с призывом подняться на борьбу с гетманом-изменником. В Москву было отправлено сообщение о вынашиваемых им замыслах. Пушкарь писал Государю (11 марта и 26 апреля): «Выговский изменил Богу и вашему царскому величеству, помирился с Ордою, ляхами и с иными землями и замысел имеет извоевать Запорожье. Выговский дал города по Ворскле Юрию Немиричу-лютеранину, чего Хмельницкий без указа царского не делывал; Выговский держит у себя много сербов, немцев и ляхов. С тех пор, как Выговского поставили гетманом без совета всей черни, не держит он при себе ни одного казака, все держит иноземных людей, от которых нам обиды нестерпимые делаться начали». Посланец Пушкаря Искра объявил, что полковники полтавский, нежинский, миргородский и всего Войска Запорожского городовая и запорожская чернь бьют челом на гетмана Ивана Выговского и на бывшего миргородского полковника Лесницкого, чтоб великий государь пожаловал, велел Выговского от гетманства отставить, а назначить гетмана и полковников новых и велел бы им для этого собрать раду19.
В Москве по-прежнему не верили доносам на Выговского, поэтому Царь приказал полтавскому полковнику не затевать смуты и повиноваться гетману.
Между тем на призыв Пушкаря под Полтаву уже стекались многие тысячи бедноты. Шли без лошадей, оружия, нередко без одежды и обуви, в лохмотьях, с рогатинами, дубинами, косами, готовые поквитаться с изменниками. В короткое время у Пушкаря собралось до 20 тысяч народу. Он составил из них полки дейнеков («де-не-яки» – никакие).
Перед Выговским и его подельщиками замаячил призрак новой Хмель-нитчины. Только теперь народный гнев грозил стереть с лица земли не ляхов и жидов, а тех, кто предав интересы своей нации, вознамерился ликвидировать результаты ее победы в войне 1648-1654 гг.  Перепуганная старшина на своей раде в Переяславе (февраль 1658) сразу соглашается на размещение прави-тельственных гарнизонов в Малороссии, хотя до этого всячески этому противи-лась. Но для Выговского данное решение было лишь политическим маневром, поэтому практическое его осуществление под самыми разными предлогами откладывалось им изо дня в день.
В Москве все еще рассчитывали избежать прямой конфронтации с гетма-ном, когда получили донесение из Киева. Воевода Бутурлин сообщал (19 мая): митрополит и все духовенство, мещане и всяких чинов люди, киевские и при-езжие, беспрестанно говорят ему, Бутурлину, что Выговский привел Орду, ссы-лается с поляками, а государевых ратных людей у них в городах нет, и они бо-ятся, чтоб, сошедшись вместе, поляки и татары над ними не сделали чего-нибудь дурного; говорили они ему, воеводе, с большим усердием, со слезами, чтоб великий государь, для обороны христианской, велел прислать поскорее своих бояр и воевод с людьми ратными20… Известие это опоздало. Еще в апреле на реку Ирклей прибыли давно зазываемые Выговским татары, численностью до 40 тыс. Сюда же поспешил и он сам в сопровождении старшины и наемников. Гетман, наконец, заполучил в свои руки ту силу, с помощью которой рассчитывал осуществить свои планы. Ужас и страх охватили Малороссию, ведь на протяжении уже нескольких столетий именно Крымская Орда являлась ее подлинным бичом…      

                *          *          *

Татары появились в Крыму в 1239 году, а с конца XIII века, уничтожив местное население, сделали полуостров местом своего постоянного пребывания. В состав образованного ими государства вошли также земли Южного Причерноморья, Приазовья и частично Кубани. Во второй половине XVI в. к татарам присоединились ногаи, перекочевавшие в Причерноморье из прикаспийских степей и признавшие вассальную зависимость от крымского хана.
Все это разбойное воинство и составило ту хищную силу, которая в тече-ние целой исторической эпохи, словно ненасытная саранча, пожирала челове-ческие и материальные ресурсы южной России. Не зная ни земледелия, ни ре-месел, татары, особенно ногайские, могли жить лишь за счет разбоя и грабежа соседей. Ведя кочевой, примитивный образ жизни, занимаясь скотоводством и коневодством, они остро нуждались в предметах самой первой необходимо-сти, которые и добывали посредством варварских набегов в приграничные страны, где старались хватать все, что попадалось им под руку. Но главной це-лью этих хищных предприятий был захват пленных, ясыря, отчего татарские на-беги год от года принимали все больший и больший размах, особенно усилив-шись с 1475 года, когда при Менгли-Гирее Крымское ханство попало в вассальную зависимость от Турции.
Для татар, так и не освоивших никакого производительного труда, ски-тавшихся по дикой и безлюдной степи и представлявших орду невежествен-ных, полуголодных дикарей, поставка невольников стала главнейшим и, по су-ти, единственным источником существования. Она, наконец, стала  смыслом и содержанием жизни многих и многих поколений, не только не знавших, но и не желавших знать никаких других занятий, кроме охоты за «живым товаром». А добывался он, прежде всего, в соседней России, южные районы которой на долгие годы стали главной мишенью татарских набегов. Едва ли не каждый год их дикие орды обрушивались на Малороссию и соседние с нею области: 1516, 1537, 1559, 1579, 1589, 1593, 1640 ознаменованы были особенно страшными набегами. В эти годы татары уводили в неволю по пять, восемь, пятнадцать и даже шестьдесят тысяч человек. С особой охотой они хватали женщин, которых называли «белым ясырем» или «белой челядью», от белых платков, покрывавших их головы. Пленниц благородного происхождения, красивых, умевших петь и играть, оставляли в своих гаремах, привлекали к участию в пирах и праздниках. Самых красивых поставляли в султанские серали. Стариков и немощных, негодных к продаже и работе, татары отдавали своим сыновьям и те учились на них стрелять и убивать, забивая камнями, вырывая им икры, подрезывая подколенки или заживо бросая в море…
Торговля невольниками достигла у татар невиданных размеров: по сви-детельству современника они всегда были богаты Русскими рабами, употреб-ляли их для продажи, залога и даже для подарков и во всякое время имели их под рукой. Если какой-нибудь татарин случайно не имел в данный момент не-вольника, а между тем у него спрашивали этот товар, он смело заключал с по-купателем предварительный контракт, зная, что всегда сможет в ближайшем будущем доставить ему условленное число живого товара.
Главным местом продажи пленников был крымский город Кафа (тепе-решняя Феодосия). Здесь всегда можно было встретить массу, иногда до 30 тысяч невольников, непрерывным потоком приводимых на рынки, здесь продаваемых, словно рабочий скот, и тут же отправляемых в далекие страны на кораблях. Русскими пленниками татары снабжали прежде всего восточные рынки, так что корабли, приходившие в Крым из Азии с оружием, одеждою и лошадьми, отправлялись отсюда нагруженные христианским ясырем. Везли их в  Грецию, Турцию, Палестину, Сирию и даже Индию. Многие из них находили смерть уже во время пути: в одно судно набивалось такое количество людей, что от тесноты они не могли ни двигаться, ни прилечь на пол и вынуждены бы-ли стоя принимать пищу и даже спать. От тесноты и невыносимых условий со-держания многие заболевали и умирали. Таковых без лишних церемоний сбрасывали в море. Так везли их неделями, даже месяцами, в зависимости от погоды и дальности расстояния.
Но и судьба тех, кого все же доставляли в конечный пункт прибытия, бы-ла не менее ужасна. Мальчиков, захваченных в неволю, прежде всего продавали состоятельным туркам для сексуальных развлечений. Тех, кто избежал подобной участи, «турчили и басурманили», т.е. обрезали и обращали в мусульманство. Затем этих детей раздавали туркам для дальнейшего воспитания в догматах ислама и обучения военному делу. По достижению зрелого возраста из них составляли особую армию, корпус янычар, и именовали «детьми султана». Жили они в особых казармах, питались из общего котла, служившего символом янычарского корпуса. Им запрещалось жениться и заниматься хозяйством. Главным их занятием была война. Помимо военной добычи они получали хорошее жалование.
Янычары представляли не только наиболее боеспособную часть турец-кой армии, отличаясь замечательным мужеством и стойкостью, но и приобрели славу беспощадных, жестоких и совершенно бесчувственных убийц. Даже на фоне кровавых средних веков, когда не считалось зазорным полностью вырезать мирное население завоеванных  неприятельских областей,  они отличались особой свирепостью и бесчеловечностью. Трагизм ситуации заключался еще и в том, что по крови янычары принадлежали как раз к тем народам, которые на протяжении нескольких веков подвергались турецкой агрессии и население которых с неслыханной жестокостью истреблялись именно их руками…
Взрослых невольников вначале делали кастратами, потом клеймили на лбу и на щеках, сковывали железными цепями и в таком виде отдавали на об-щественные работы в турецкой столице и других городах. Днем они беспре-станно изнывали от тяжких работ под палящими лучами знойного восточного солнца, ночью томились в подземных темницах, а жизнь свою поддерживали гнилым, покрытым червями, отвратительным даже для собак мясом дохлых животных.
Но самым  ужасным было положение тех взрослых мужчин-невольников, которые попадали на турецкие суда-кадриги или галеры, называвшиеся у запорожских казаков каторгами. Здесь их было не меньше, чем на общественных работах в городах: «На всех военных судах турок, - отмечал Юрий Крижанич, - не видно почти никаких других гребцов, кроме людей русского происхождения»21. Прикованные железными цепями к судну, они были лишены не только возможности побега, но и всякой надежды когда-либо  таковой совершить. Волны постоянно хлестали их, прикованных к очень низкой палубе и обнаженных до пояса при любой погоде. Спали и ели они по сменам, не оставляя своих скамей и не останавливая хода галеры. Они не знали никакого отдыха, даже в праздники, не имея никогда права протянуться, переменить место, уйти на минуту от этой холодной скамьи. Единственно возможный отдых был для них тогда, когда корабль входил в гавань, чтобы запастись провизией и водой. Тогда позволялось нескольким каторжникам, не всем без различия, а привилегированным, обычно благородного происхождения, работать в гавани на земляных и очистительных работах.
За те сотни лет, в течение которых татары совершали свои разбойничьи набеги на южные области России, ими была выработана соответствующая так-тика, призванная обеспечить максимальную безопасность и безнаказанность нападавших. Число всадников, отправлявшихся в поход, зависело от того, кто стоял во главе его: если шел сам хан, то с ним двигалось восемьдесят тысяч всадников, если шел мурза – пятьдесят или сорок тысяч. Продвигаясь медлен-но вперед, татары принимали все меры предосторожности, чтобы не быть об-наруженными сторожевыми Русскими разъездами. Для этого они следовали через глубокие балки или низменные лощины, высылали вперед опытных на-ездников для поимки языков, при ночных остановках не разводили огней, за-вязывали морды лошадям, чтобы они не могли ржать, а ложась спать, привя-зывали их при помощи арканов к рукам, чтобы в случае внезапной тревоги сейчас же поймать  и верхом броситься на неприятеля. При общем движении татары время от времени останавливались, спрыгивали со своих коней и ложились на землю и те были так выдрессированы, что тот час ложились рядом, едва всадники сходили с них. Все это происходило в течение четверти часа, после чего всадники снова двигались в путь. Медленность движения татар, страшная масса лошадей и людей, молчаливость и сдержанность их в пути, темное вооружение всадников наводили ужас даже на самых смелых, но не привыкших к такому зрелищу воинов. Особенно поражало зрителя множество татарских коней: восемьдесят тысяч всадников вели с собою двести сорок тысяч лошадей, так как каждый всадник имел одного коня под собой и двух при себе. «Не столь часты деревья в лесу, - говорит очевидец Боплан, - как татарские кони в поле: их можно уподобить туче, которая появляется на горизонте и, приближаясь, более и более увеличивается»22. 
Собрав в одном месте все силы, предназначенные для похода, орда раз-делялась на три части: из двух составлялся главный корпус, а из третьей обра-зовывали два крыла, левое и правое, по восемь или десять тысяч всадников в каждом. Оба крыла, в свою очередь, подразделялись на десять или двенадцать отрядов (чамбулов), по пятьсот или шестьсот всадников.
Устроившись таким образом, татары с максимальной быстротой устрем-лялись в Русские пределы и тут неслись без отдыха в течение целых суток, ос-танавливаясь лишь на один час для корма лошадей. Проскакав форсированным маршем 300-400 километров от границы, они вдруг устремлялись назад и в это время, не останавливая движения, снова разделялись. Главный корпус постепенно отступал, потом отделял в передовой отряд пятьсот всадников и растягивался на значительное пространство, а два его фланга, или крыла, удалившись от него никак не далее 40-50 километров, бросались частью вперед, частью в сторону. И тогда, если не были вовремя открыты, внезапно нападали на мирные селения. Тут уж, чего нельзя было взять, жгли, резали, истребляли, а что можно было поднять, захватить, угнать - уносили, заарканивали, угоняли. Мужчин, женщин, малых детей, грудных младенцев, лошадей, быков, коров, овец, коз – из скота брали все, кроме свиней, которых ненавидели, вследствие чего обычно сгоняли в овин и поджигали. Захватив возможно больше ясыря, они спешили к главному корпусу на отдых, а вместо них в таком же порядке и с такой же поспешностью отправлялись два свежих крыла. Они также предавали все грабежу и столь же стремительно отступали к главному корпусу. За вторым крылом следовало третье, за третьим - четвертое и т.д. Все это совершалось чрезвычайно быстро и стремительно: оба отряда не смели оставаться в неприятельской земле более двух суток и по истечении этого времени непременно должны были быть уже у главного корпуса. А тот во все это время не пускал в действие своих наездников, чтобы сохранить свои силы свежими и в случае надобности иметь возможность отбиться от подоспевших на выручку невольников Русских войск.
Так постепенно и очень медленно, отягощенная добычей и пленными, орда отступала к границам собственных владений. Но эта медленность перехо-дила в скорый марш и даже поспешное бегство, если татары замечали доста-точно крупные подразделения Русских войск, готовые устремиться на них. Причем, чтобы избежать преследования, они отступали не по прежней дороге, а выбирали новую, делая при этом разные круги в ту или иную сторону.
Удалившись таким образом от Русских владений на безопасное расстоя-ние и выбрав укромное место, татары приводили там себя в порядок, в течение недели отдыхали от грабежей, делили свой ясырь, скот, разное добро, а после дележа садились на коней и продолжали путь до своих улусов.
Нередко судьба невольников определялась сразу же после их пленения. Французский аристократ герцог Грамон, принимавший участие в походе поль-ского короля и союзных ему татар на левобережную Малороссию (1664), дает следующую картину их набега. Во время осады Глухова они решили совершить рейд за ясырем в глубь Русской территории. В набег в направлении Севска по-шло около десяти тысяч всадников. Через восемь дней они вернулись с ло-шадьми, навьюченными награбленным имуществом, со стадами скота и с два-дцатью тысячами пленников, которых распределили следующим образом: «Они перерезали горло всем старикам свыше шестидесяти лет, по возрасту не способным к работе. Сорокалетние были сохранены для галер; молодые мальчики – для их наслаждений, девушки и женщины – для продолжения рода и затем продажи. Раздел пленных между ними был произведен поровну и они бросали жребий, чтобы никто не мог жаловаться, что ему достались старые существа вместо молодых»23. Расправа над пленными сопровождалась обычно изощренным глумлением над ними, особенно женщинами. На глазах у всех татары насиловали дочерей при родителях, жен в присутствии мужей. «И бесчеловечное сердце, - говорит очевидец, - тронется при прощании мужа с женой, матери с дочерью, навсегда разлучаемых тяжкою неволею; а зверские мусульмане бесчестят жен и детей в глазах мужей и отцов; обрезывают детей в присутствии родителей; одним словом, совершают тысячи неистовств»24.
Вот такого рода атласом,  аксамитом и турецкими сапогами собирался Выговский одарить свой народ. Об условиях расплаты с «союзниками» гетман не сообщил даже ближайшим своим сподвижникам. Но догадаться о них было нетрудно: татар интересовал в первую очередь ясырь. И если поляки расплачивались с ордой представителями чужого народа, то малороссийский гетман отдавал на поругание и грабеж своих. Случайно узнавший об условиях сделки полковник Джеджалий (кстати, сам родом татарин), сподвижник Хмельницкого и участник Освободительной войны, решил незамедлительно убить Выговского и тем расторгнуть нечестивый союз. Ночью, в лагере он прокрался к шатру гетмана и запустил в него копье. Думая, что гетман убит, тут же закричал: «Лежить собака, що козацьку кров ляхам да татарам продае! У чорта тепер гроши личитимешь (посчитаешь)!»25. Выговский однако уцелел и спасся бегством в татарский обоз. Происшедшее показало: времени у него в обрез и действовать надо быстро. Прежде всего следовало уничтожить движение Мартына Пушкаря, чтобы устрашить Малороссию и установить над ней полный контроль. Теперь в его распоряжении находилась необходимая для этого вооруженная сила.
4 мая 1658 года Выговский выступил из Чигирина на Полтаву. Туда же направилась орда. Пушкарь и Барабаш, узнав, что татары вступают в Малороссию, предприняли отчаянную попытку спасти край от разорения и написали Выговскому письмо (14 мая): «Ведомо учинилось нам, что ты, подняв Орду, хочешь огнем и мечом искоренять города украинские… Теперь от его царского величества приехал к нам стольник Алфимов для успокоения, чтоб между народом христианским кровопролития не было, чтоб мы между собою мирно жили и у тебя в послушании были. Мы против царского повеления, что против Божия, не можем стоять, полагаемся на государеву волю. Только будь милостив и отошли Орду назад в Крым, а царских и заднепровских городов ей не отдавай и в плен христиан не вели брать»26. Выговский остался глух к этому призыву.   

                *          *          *

В последних числах мая его разноплеменное воинство уже подходило к Полтаве. Гетман потребовал немедленной капитуляции. Пушкарь снова заявил, что готов прекратить борьбу, но только при условии, если татары будут выведены из Малороссии. В ответ Выговский пригрозил, что возьмет город приступом. Полтавский полковник не стал ждать, пока установится правильная осада, и в ночь на 1 июня сам атаковал противника. Вначале ему сопутствовал полный успех: бывшие при гетмане казаки, не вступая в бой, разбежались, а когда Выговский двинул в наступление три тысячи немцев, дейнеки отбили их атаку и обратили в бегство. Решив, что уже одержана полная победа, они ринулись грабить богатый гетманский обоз, а многие на радостях тут же начали пьянствовать, утратив всякую дисциплину и организованность. Но на рассвете Выговский ввел в бой главную свою силу – татар. Застигнутые врасплох, слабо вооруженные и неорганизованные дейнеки, конечно, не могли устоять против конницы и почти все полегли под татарскими саблями. По признанию Г. Лесницкого, «страшно и вспомнить – 15000 трупу христианского межусобного полегло». Погиб и Мартын Пушкарь. Уже мертвому ему отрубили голову и, насадив на копье, доставили гетману, а тот приказал возить ее по полкам для пущего устрашения своих противников.
Так закончил свой земной путь один из героев Освободительной войны. Настоящий запорожский казак, он с первых дней занимал важнейшие посты в повстанческой армии. Это именно он в марте 1651 года во главе казачьих пол-ков явился на помощь осажденной Виннице. Он отличился  в Охматовской бит-ве (1655). Его Хмельницкий считал достойным гетманской булавы. А теперь он был повержен каким-то безродным иудой, задумавшим снова вернуть свой народ под польское ярмо… Уйти удалось только Якову Барабашу со своими запорожцами: вначале в Полтаву, затем - за великорусский кордон. Все остальные – полегли. Страшная участь ожидала и взятых в плен: одних Выговский приказал расстрелять, других - отдал татарам.
На следующий день к гетману явились из Полтавы игумен, священники, казаки и мещане с просьбою не подвергать горожан расправе. Выговский по-клялся, что не тронет их, но как скоро городские ворота отворились, он полно-стью отдался мстительной злобе и распорядился полтавских казаков «всех вы-рубить, а женщин и детей, и мещан, и мужиков всех отдал татарам», сам же го-род велел разрушить. Не пощадил и монастырь. Следом приказал казнить группу старшин и сотников, не поддержавших его действий. Этот террор, по словам овруцкого полковника Василия Выговского (дяди гетмана)  «в людях произвел страх великий». Всего, в ходе устроенной Выговским резни, погибло около 50 тыс. человек27. Но и это не все жертвы. Пока Выговский чинил распра-ву над Полтавой, татары рассыпались по окрестностям, грабя, убивая, насилуя и угоняя полон. Так как они действовали по договоренности с гетманом, им никто не препятствовал. Разорению подвергся ряд городов и местечек. Очевидец замечает: «даде на разграбление и пленение Гадяч, Миргород, Обухов, Веприк, Сорочинцы, Лютенки, Ковалевку, Бурки, Богочку»28. Еще тысячи и тысячи убитых, изувеченных, взятых в плен. С богатым ясырем возвращалась орда домой, готовая и дальше «помогать» изменнику, щедро оплачивавшему ее услуги Русскими рабами.
 А правительство все никак не могло отважиться на решительные меры против Выговского. В Москве словно боялись признать факт уже свершившейся измены и весь май и июнь слали к гетману увещевательные письма, запросы, послов с умиротворяющими предложениями. В июне же двигался через Малороссию в Киев боярин Василий Борисович Шереметев с ратниками. На всем пути следования жители приветствовали его, как освободителя, торжественно встречали с иконами, просили прислать воевод с войском и в остальные города. Эти известия не на шутку встревожили Выговского, увидевшего, что учиненный в Полтаве погром так и не произвел нужного эффекта: Малороссия по-прежнему отказывалась признать его в качестве законной власти. Что ж, «законной» ее сделает польский король, по достоинству оценив услуги, оказанные гетманом Речи Посполитой…
Еще в конце марта 1658 года виленский воевода князь Шаховской писал Царю о вестях из Варшавы: «Надежду польский король имеет большую на ка-заков и татар ... если казаки не будут при короле, то король поневоле будет мириться с тобою, великим государем, а если казаки с королем соединятся, то мира у короля с тобою не будет»29.
Казаки с королем соединились. 7 июня польский посол Беневский, еще при Хмельницком хлопотавший о возвращении Малороссии под власть Поль-ши, а после его смерти обхаживавший Выговского, известил короля, что пове-ренный гетмана, львовский мещанин грек Феодосий Томкевич, едет с реши-тельным объявлением верноподданства. Сам же Беневский в Межибожье об-суждает с прилуцким полковником Тетерей непосредственные условия этого «верноподданства».   
Выговский тем временем тоже не бездействовал. Поддавшись полякам, он хотел, чтобы до времени, пока в Малороссию не прибудут польские войска, в Москве не знали о его предательстве и не могли предпринять упреждающих мер. Поэтому и продолжал клясться в верности  к великому государю, а сам тем временем послал к Киеву своего брата Данилу с отрядом наемников и 20 тысячами татар с приказом взять город штурмом.
23 августа это войско было уже под Киевом, но застать гарнизон врасплох не удалось. Воевода Шереметев успешно отбил нападение, а на рассвете следующего дня гарнизон совершил вылазку и нанес Выговскому решительное поражение: осаждавшие обратились в бегство, многие утонули в Днепре. Сам Данила едва ушел раненый на лодке. 
Поражение под Киевом вынудило гетмана и далее держать в тайне пе-реход на сторону Польши, предприняв дополнительные усилия для его оправ-дания. Собрав старшинскую раду, он зачитал на ней подложную грамоту, в ко-торой Царь якобы предписывал киевскому воеводе Шереметеву тайно схватить гетмана с сочувствующими ему старшинами и под стражею отправить в Москву. «Это еще не все, - говорил Выговский, - перебежчики из московского войска сказывали, что царь хочет послать на нас свои силы и истребить все казачество, оставить всего на все только десять тысяч»30. Как видим, гетман уже не утруждался придумыванием новых «московских злодейств», тиражируя старые. Примитивность лжи компенсировалась ее обилием, беспрерывной штамповкой и распространением по всему краю посредством универсалов.
Подобными россказнями можно было, конечно, дурачить простой народ, но для ближайшего окружения они мало годились. Чтобы еще сильнее сплотить подельцев, их следовало хорошо запугать. Показательные расправы над теми, кто осмеливался вставать на пути гетмана, успешно решали эту задачу. Именно для этой цели Выговский потребовал выдачи Барабаша, который, уйдя из Полтавы, прибыл к белгородскому воеводе Ромодановскому. Правительство пошло навстречу, но чтобы избавить Барабаша от мести гетмана, направило того под охраной в Киев для войскового суда. Однако в местечке Гоголеве, неподалеку от Киева, во время ночлега, команда, посланная Выговским, напала на конвоиров: одни из них были убиты, другие ограблены, остальные разбежались. Барабаш и начальник конвоя Левшин были взяты в плен. Их посадили на телеги и увезли в ставку гетмана. Здесь после пыток и самых изощренных издевательств Барабаша казнили.
Эта казнь произвела, конечно, соответствующее впечатление. Только страх мог гарантировать преданность тех, кто запятнал себя изменой. Бывший при Выговском есаул Ковалевский откровенно признавался Царскому послан-нику Кикину: «И я, и многие из нас не чинили бы этого, да гетман страшит нас смертью и муками; да и все казаки в Запорожском Войске видят, что гетман ве-ликое разоренье делает: видят, да терпят, - боятся татарской сабли»31. Этой «боязнью» впоследствии и оправдывали свое участие в измене…
               
                *          *          *

Пока Выговский лгал и запугивал, его представители обговаривали с по-ляками условия сдачи Малороссии Польше. Обе стороны торопились заклю-чить сделку, но конкретное обсуждение ее условий подвигалось туго и нередко заходило в тупик, почему и завершились переговоры только к началу сентября. 6 числа под Гадячем на старшинской раде гетман, наконец, озвучил «пункты», на которых Войско Запорожское снова переходило в подданство польского короля.
Первые восемь пунктов касались восстановления в Речи Посполитой имущественных и юридических прав Православной Церкви, попранных при на-сильственном насаждении унии, что и послужило непосредственной причиной Освободительной войны. Поляки обещали их восстановить, чтобы воцарился, наконец, «вечный и ничем не нарушимый покой». Клялись также прекратить дискриминацию православных: «различие в вере не имеет никакого значения: и католик и православный сохраняются в покое и при своих правах». Преду-сматривалось также, что киевский  митрополит будет заседать в польском се-нате вместе с католическими епископами. Следующие затем статьи торжест-венно обещали амнистию гетману и Войску Запорожскому и предусматривали «восстановление всей Речи Посполитой из народов польского, литовского и русского, с относящимися к ним провинциями… как было до войны». А еще давалось обещание образовать автономное Русское княжество в составе трех воеводств: Киевского, Брацлавского и Черниговского. Правда, «автономность» его никак конкретно не оговаривалась. Были и другие заманчивые обещания: устройство в Киеве академии, организация типографий и училищ, позволение на чеканку монеты.
Специальные пункты гарантировали личный интерес действующего гет-мана: «Выговский остается гетманом и первым сенатором Брацлавского, Киев-ского и Черниговского воеводств до самой смерти, а затем – свободный выбор четырех кандидатов в гетманы, из которых король утверждает одного». «Чиги-ринское староство по-прежнему остается при гетманской булаве». Понятно, что гетманские «привилегии» давались на определенных условиях: «В случае войны Польши с Москвой Запорожское Войско под командой гетмана присоединяется к коронным и литовским войскам… Гетману не искать других иностранных протекций, кроме польской; он может быть в дружбе с ханом крымским; иностранных посольств он не должен принимать».
Численность Запорожского Войска должна «доходить до 30 тыс.». Обра-тим внимание на эту цифру: Хмельницкий добивался и Царь согласился на 60 тысяч казачьего реестра. Пять лет спустя старшина готова  сократить число казаков вдвое и даже более, ведь в численность до 30 тысяч может укладываться любая цифра: и 29 и всего только 3 тысячи. И первая, и вторая соответствуют ограничительному предлогу «до…». Во имя чего же такая уступка? Ответ на этот вопрос содержался в 11 и 12 пунктах: «Казаки и их имения освобождаются от всяких податей и повинностей и от суда помещиков и старост; суд для них у гетмана. Им дается право нобилитации (возведения в шляхетство) за заслуги, по представлению гетмана». Вот он – центральный пункт казачьих домогательств. Стать «шляхтой» и на «законных» уже основаниях присвоить все, что удалось захватить и награбить в предыдущие годы. Такая перспектива, с точки зрения «значных», стоила того, чтобы снова вернуться под польское ярмо. Да только устроить это было крайне сложно.
Полюбовной сделке вчерашних антагонистов мешала проблема земель-ных владений в Малороссии. До 1648 года половина из них принадлежала польской короне, львиная доля остальных – польским магнатам и шляхте. Те-перь ими владела казачья старшина и та незначительная часть Русского шля-хетства, которое уже в ходе войны примкнуло к Хмельницкому. Передача Ма-лороссии Польше автоматически ставила вопрос о восстановлении в правах бывших владельцев или их наследников. Пункт 19 четко это формулировал: «Отнятые у костелов, у светских и духовных лиц (католиков) имения должны быть возвращены по универсалам гетмана»32. Нетрудно было предвидеть, что в таком случае «права» новоявленной казачьей «шляхты» становились иллюзорными. Совместить их с правами бывших хозяев было просто невозможно.
Таким образом, в тех реальных условиях, в которых составлялись Гадяч-ские статьи, они не могли быть выполнены ни одной из сторон. Но самое главное, их никто и не собирался выполнять. Тот же Станислав Беневский в письме к коронному гетману Потоцкому объяснял, что только необходимость заставляет вести переговоры с казаками, но, конечно, лучше бы было привести их в подчинение Польше оружием, а не трактатами. Да только в тот момент не было такой возможности, почему и видим мы с польской стороны множество соблазнительных «обещаний», а со стороны казачьей старшины – ни на чем не основанные «надежды». 
Обе стороны хотели обрести те или иные выгоды за счет друг друга, но при этом поляки из-за своего упрямства и спеси не желали идти ни на какие уступки, а Выговский с единомышленниками не могли слишком многое уступить, зная, с какою враждебностью отнесутся в Малороссии к любым договоренностям с ляхами. Из-за этого переговоры постоянно заходили в тупик. По свидетельству их участника с польской стороны Криштофа Перетяткевича статьи будущего договора раз по десять перерабатывались и все же вариант, который бы всех устраивал, так и не был выработан. Центральный вопрос Малороссийской войны об окончательной ликвидации церковной унии был вообще опущен.
 Достигнутое соглашение поляки трактовали однозначно: Малороссия снова возвращается под власть Польши. Все остальное – не более чем ди-пломатическая ретушь, призванная скрыть от Русского Народа суть заключен-ной сделки, ибо было ясно, что добровольно он на нее никогда не согласится. А казачья старшина видела в достигнутом соглашении прежде всего признание за ней шляхетских привилегий, остальное мало ее интересовало, но и она остро нуждалась в  прикрытии, которое, хотя бы на время, скрыло ее предательство от народа. Выговский обнадеживал старшину, что достигнутое с поляками соглашение учитывает прежде всего именно этот ее насущный интерес - и одновременно убеждал поляков, что заключенные договоренности имеют целью только лишь присоединение Малороссии к Польше. Так и родились Гадячские «пункты», в которых каждая из сторон видела то, что ей хотелось видеть, принимая желаемое за действительность. И, тем не менее, старшина, соблазняемая посулами Выговского, решила пойти на заключение договора с поляками, хотя и сознавала насколько нереально его осуществление.               
               
                *          *           *

В апреле следующего 1659 года на сейм в Варшаву прибыла представи-тельная казачья делегация числом до 200 человек. Возглавлял ее Юрий Неми-рич (1612-1659), человек как нельзя более подходящий к истинным целям по-сольства. Киевский шляхтич, он состоял в секте социан-унитариев и усиленно насаждал ее в своих обширных имениях. Молодость провел за границей, пре-имущественно в Голландии и Бельгии, там же получил образование и даже на-писал несколько работ по философии и богословию. В 1641 получил должность киевского подкомория, но его деятельность по насаждению социанства, наконец, обратила на себя внимание краковской инквизиции и в 1646 году она присудила его к изгнанию из пределов Речи Посполитой. Большей части своих имений он лишился. Начавшаяся Малороссийская война позволила ему вернуться на родину. Во главе собственной хоругви Немирич вступил в польскую армию, принимал участие в битве под Зборовом (1649), вместе с Адамом Киселем вел переговоры с казаками. После нападения Швеции на Польшу (1655) перешел на сторону шведов, получил должность генерала кавалерии и принял активное участие в боевых действиях. В 1657 Немирич стал посредником в переговорах шведского короля с Хмельницким. Втерся в доверие к гетману, получил звание полковника. Западник по духу и убеждениям он последовательно боролся против воссоединения Малороссии с Россией и активно участвовал в заговоре Выговского. Именно ему приписывают авторство Гадячских «пунктов». Он же в день, назначенный для торжественного приема посольства, в присутствии короля и польских сенаторов, произнес приветственную речь:
- Мы являемся в настоящий день перед престолом его королевского ве-личества, перед собранием всей Речи Посполитой послами светлейшего и бла-городнейшего гетмана всего Войска Запорожского и вместе с тем всего русско-го народа, признать перед лицом целого мира Речь Посполитую и корону польскую нашею отчизною и матерью.
Собрание наградило оратора рукоплесканиями и он продолжил:
- Вот блудный сын возвращается к своему отцу … Да примет его отец по-целуем мира и благословения. Не тысячи, миллионы душ стремятся к поддан-ству его величества и всей Речи Посполитой. Примите эту богатую землю, этот плодоносный Египет, текущий млеком и медом, обильный пшеницею и всеми земными плодами, эту отчизну воинственного и древлеславного на море и на суше народа русского!
Затем поданы были «пункты». В течение месяца сейм обсуждал их и… практически все отверг! Сразу же была похоронена идея «Русского княжества». Сенаторы определили: «В политическом отношении гадячский договор уничтожает старое устройство, вводит новое: Русь, давняя провинция Речи Посполитой, договаривается с нею как будто чужая страна». Ходатайство посольства о ликвидации унии и возвращении захваченных униатами и иезуитами православных храмов, монастырей, школ, госпиталей, земельных владений, а также предоставление Православию равных с католичеством прав вызвало взрыв возмущения. «Мы должны против совести признать равенство восточной веры с римскою, сами должны хулить унию – соединение с нашей собственной религией!» - поляки даже вообразить не могли, чтобы бывшие холопы до такой степени распоясались: требовать равенства прав.
Не меньшее негодование вызвал пункт о возведении казаков в шляхет-ское достоинство: «Умножение новых дворян унизит достоинство старого дво-рянства. Какому благородному сердцу не больно будет, когда старинные по-чести польской нации будут раздаваться презренным холопам? Дворянское достоинство, эта награда доблестям, потеряет свою ценность, как алмаз в куче навоза. Несчастен наш век, когда мы принуждены платить почестями за пре-ступления и награждать злодеяния!».
И так сыпались один за другим «пункты» Гадячской комиссии. Поляки возмущались и шумели, но в решающий момент в обсуждение вмешался Ста-нислав Беневский, предложивший сенаторам довольно простой выход – пойти на элементарный обман: «Вы сами знаете, в каком теперь состоянии Речь По-сполитая: с одной стороны нам угрожают шведы, с другой – москали». Отверг-нуть в таких условиях казаков – безумие. «Надобно сначала ласкать казаков, а со временем, когда они обживутся с нами, чины Речи Посполитой могут изме-нить все на старый лад. Мы теперь должны согласиться для вида на уничто-жение унии, чтоб их приманить этим; а потом… потом мы создадим закон, что каждый может верить как ему угодно, - вот и уния останется в целости. Отде-ление Руси в виде особого княжества будет тоже недолго, мало-помалу все примет прежний вид».
Предложение Беневского было принято. Чины Речи Посполитой дали уговорить себя. Они, в конце концов, согласились на том, что в лице казачьего посольства, действительно, имеют дело всего лишь с «презренными холопа-ми», быдлом, с которым при крайней нужде позволительно заключать любые «договора», все равно никакой моральной, а тем более юридической силы в будущем они иметь не будут. Какие у пана могут быть обязательства перед хлопом! Кроме того, в Варшаве были прекрасно осведомлены: утвержденные «пункты» разрабатывались в глубочайшем секрете и представляли намерения кучки заговорщиков, сплотившихся вокруг Выговского. Принудить Русский На-род к их исполнению можно было лишь посредством силы, тем более что его отношение к Польше не вызывало иллюзий: слишком свежа еще была память минувшей войны с поголовным истреблением в Малороссии всех ляхов. Но Польше важно было иметь в своем распоряжении формальный повод не при-знавать присоединения края к России и Гадячские «пункты» его давали. Вот и все их практическое значение. 
В такой атмосфере двуличия и была заключена эта политическая сделка. 22 мая 1659 года король, сенаторы и высшие иерархи католической церкви торжественно присягали на Евангелии, сознательно идя на заведомое клятво-преступление. Присягнули и первые должностные лица Речи Посполитой: «Обязываемся никаких грамот, указов, привилегий, завещаний против Гадяч-ской Комиссии, заключенной с Войском Запорожским и со всем народом рус-ским, не выпускать».
Принесло присягу и гетманское посольство: «Мы, послы русской нации, от имени ее присягаем Богу всемогущему, во святой Троице сущему, в том, что от сих пор мы пребудем верны его величеству государю своему Иоанну Кази-миру, королю польскому и шведскому и великому князю литовскому, и его законным наследникам и польской Речи Посполитой, обещаем во всякое время охранять их своим телом, кровью, жизнью и имуществом против всякого врага, при всяком случае; отрекаемся от всяких союзов, прежде нами заключенных с иными, и от сношения с чужими государствами, особливо с царем московским;  обещаем не принимать и не посылать посланников и ни с кем не переписываться без ведома его величества или наследников его и всей Речи Посполитой; не начинать бунтов, но укрощать всякое малейшее покушение к оным, коль скоро оно сделается нам известным; во всем сообразовываться с волею его величества и Речи Посполитой, и споспешествовать всему, что к пользе его величества и целой короны польской служить может». Конец присяги весьма знаменателен: «Если же мы, с гетманом и со всем Войском Запорожским, кроме бунтовщиков, которых обещаемся истреблять, окажемся противным Гадячской Комиссии, то теряем все права и вольности, нам данные»33. Поляки сразу закладывали возможность в любой удобный для себя момент лишить казачество всех обещанных ему привилегий.
Искренность послов Выговского вряд ли была большей. Они, конечно, не были столь наивны, чтобы верить в серьезность польских обещаний, но каждый рассчитывал, что лично ему что-нибудь да перепадет. И за это  готовы были пожертвовать всем, что Русский Народ завоевал в кровавой шестилетней войне, войне, в которой почти все они принимали непосредственное участие, и потому не могли не знать, с кем имеют дело. Не могли же они забыть, что на протяжении последних тридцати лет ляхи, принуждаемые обстоятельствами, десятки раз заключали соглашения с казаками, беря на себя обязательства выполнить те или иные их условия, и ни разу их не выполнили. Как только ситуация менялась в более благоприятную для них сторону, поляки напрочь забывали про все свои клятвы и обещания. На что же в этот раз рассчитывала старшина? Ладно Выговский, этот-то мог тешить себя надеждою урвать от Гадячской сделки что-нибудь существенное непосредственно для себя (хотя, как мы увидим далее, сильно просчитался). А остальные? Они продавались за чечевичную похлебку. Даже современные украинские историки вынуждены признать: в соответствии с достигнутыми в Варшаве договоренностями «казачья Украина должна была вернуться в состав Речи Посполитой на правах автономии, намного более ограниченной, чем та, которую предусматривали условия Зборовского договора»34. За что же тогда десять лет воевали с Польшей, если теперь возвращались к положению, существовавшему до 1648 года?.. Снова мы видим, как сословный эгоизм и алчность, делают действия старшины бессмысленными, лишают способности трезво оценивать реальную ситуацию. И последовавшие за Гадячской радой события продемонстрировали, насколько утопичными являлись вынашиваемые ею планы. Правда, некоторые члены посольства из числа казачьей старшины были произведены в шляхетство. Например, полковник Василий Золотаренко, шурин Богдана Хмельницкого, возведенный в дво-рянское звание, из Золотаренка сделался Злотаревским. Но подобной «чести» удостоились немногие и большинство старшин покидали польскую столицу глубоко разочарованными, с чувством того, что их коварно обманули.
Ну а те, кто добился вожделенного звания «пана»? Что сулило им воз-вращение на родину? Ведь они все равно не могли воспользоваться привиле-гиями, купленными ценой предательства, потому что народ, освободившись от ярма польской шляхты, ни за что не согласился бы на замену ее своей доморощенной. Опасно было даже признаваться, что ты шляхтич, - можно было лишиться жизни. Того же Злотаревского (Золотаренко) его дутое дворянство, в конце концов, и сгубило. И хотя уже в сентябре 1659 года мы увидим его в рядах тех, кто начнет борьбу против Выговского и поляков, в верности которым только что поклялся и из рук которых получил шляхетство, в искренность его не поверят. Четыре года спустя войсковой суд обвинит Золотаренко в тайных сношениях с Польшей и вынесет ему смертный приговор. Приобретенное шляхетство сыграет при этом самую роковую роль, служа неопровержимым доказательством измены. В сентябре 1663 в Борзне, на рынке, палач отрубит новоиспеченному шляхтичу голову. Участь других будет столь же трагична… Но все это впереди, а пока они, довольные (и не очень), возвращаются на родину.
 «Так совершилось это громкое и – бесплодное дело. Король и чины Речи Посполитой произносили свою страшную присягу в полной уверенности, что изменят ей. Казаки, несмотря на свои уверения, мало, в сущности, подавали надежды … Великое Княжество Русское пало при самом своем основании»35. 
               
                *          *           *

Тем временем в Малороссии события двигались к решающей развязке. 24 сентября 1658 года, Царь, узнав о Гадячском соглашении, издал грамоту, в которой объявил Выговского клятвопреступником и изменником и призвал на-селение к восстанию против него. Князю Ромодановскому в октябре велено из Белгорода идти с войсками в Малороссию. Без боя вступал он в малороссий-ские города. К нему присоединялись казачьи полки, явился новый войсковой генеральный судья Иван Беспалый. Его и избрали казаки в конце ноября на время гетманом, «чтоб дела войсковые не гуляли». Под Лохвицей Ромоданов-ский встал на зимние квартиры в ожидании подхода основных сил. 
Выговский тоже пытался предпринять наступательные действия, но без татар его силы были слишком ничтожны. Казакам он не доверял: знал, что при первой возможности они перейдут на сторону его неприятелей. А наемники годились лишь для карательных акций. 29 октября гетман подступил к Киеву, но без особых усилий был отбит Шереметевым. 16 декабря его полки подошли к Ромнам, где находился Беспалый, и, также ничего не добившись, отступили. Только в январе 1659года, когда к нему прибыло три тысячи поляков под начальством Юрия Потоцкого и Яблоновского, а также два драгунских полка под командой Лончинского, он делает попытку установить контроль над некоторыми регионами края. У Лохвицы его в очередной раз отбили. Выговский двинулся к Миргороду и после недолгой осады 7 февраля город открыл ворота. Отсюда он пошел к Зенькову, где засел отряд запорожцев, но, несмотря на численное свое превосходство, так и не смог его взять в течение шестинедельной осады, и принужден был отступить.
В конце марта Выговский возвратился в Чигирин. В это время его послан-цы уже отправились в Варшаву на сейм сдавать Малороссию полякам. Пони-мая, что рано или поздно народ все равно об этом узнает, гетман решил запус-тить очередную порцию дезинформации с целью оправдания совершенного предательства. Был разослан универсал, утверждавший, что во время Вилен-ских переговоров с поляками (1656), Царские послы постановили вернуть Ма-лороссию под польское владычество, если Алексей Михайлович получит поль-скую корону. Поэтому гетман и старшина рассудили, что гораздо лучше соеди-ниться с Польшей на правах вольной нации (!?), чем быть отданными в неволю. «Другая причина, - писал Выговский, - побуждающая нас отложиться от державы российской, есть та, что мы осведомились несомненно, что его царское величество прислал князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому свою высокую грамоту, повелевающую истребить гетмана со всею старшиною… а весь остальной народ сделать вечными крестьянами и невольниками»36.
И этот лживый универсал не дал никакого выигрыша изменнику, а на-чавшиеся боевые действия только увеличили ненависть к нему. Именно гетма-на и его сторонников обвиняло население в обрушившихся на край бедствиях: «Войну начали старшие и, если б царские ратные люди где-нибудь старшину нашу осадили, то мы бы ее всю, перевязавши, царскому величеству выдали; а теперь мы слушаем своих старших поневоле, боясь всякого разорения и смерт-ного убийства». Старшина насилием выбивала казаков в полки, грозя: кто в полки не поедет, у того жен и детей поберут и отдадут татарам37. В Москву од-на за другой слались челобитные, умолявшие покончить с изменником и очи-стить Малороссию от татар.
Между тем давно ожидаемая Русская Армия все еще не вступила в пре-делы края. Это в первую очередь объяснялось тем, что основные ее силы были задействованы на двух фронтах: польском и шведском. Отвлечение части из них в Малороссию представляло серьезную проблему и требовало времени. К тому же информация о том, что население в своем подавляющем большинстве относится враждебно к изменническим замыслам Выговского, а казаки масса-ми покидают его лагерь и переходят на сторону Беспалого, вселяла надежду, что дело будет решено без серьезного военного вмешательства. Поэтому в те-чение октября-декабря Русское правительство занимало выжидательную позицию и не предпринимало наступательных действий. Лишь 15 января 1659 года пятидесятитысячная армия во главе с князем Алексеем Никитичем Трубецким выступила, наконец, из Москвы и, преодолев за две недели пятьсот верст, 30 января достигла Севска. Но дальнейшее ее движение было крайне медленным и объяснялось это все тем же стремлением порешить дело миром. Трубецкому был дан наказ: «уговаривать черкас, чтобы они в винах своих … добили челом, а государь их пожалует по прежнему. А будет добьют челом и вины свои принесут, ко кресту привесть и выбрать иного гетмана; а будет они в винах своих ему государю не добьют челом и будут непослушны, идти на них войною»38.
Иллюзию мирного решения проблемы усиленно поддерживал и Выгов-ский, отправивший в Москву посольство с уверениями в своей верности. Из-меннику была выгодна затяжка времени – он ждал подхода главных сил Орды.
Переговоры с Выговским ни к какому реальному результату не повели, но движение Трубецкого сильно замедлили. Только в апреле вступил он в Ма-лороссию, а с 19 числа начал осаду Конотопа, но велась она очень вяло. То ли Трубецкой рассчитывал, что устрашась огромного войска гарнизон быстро сда-стся, то ли по-прежнему верил в возможность договориться с Выговским и уго-ворить «черкас повиниться», во всяком случае, подготовка к решающему штурму началась только в… июне. Были сооружены батареи и тридцать осад-ных орудий начали непрерывный обстрел города. К крепостной стене подвели насыпной земляной вал.
Никаких шансов отразить штурм у гарнизона не было. Уже давно в Коно-топе ощущалась острая нехватка продовольствия и воды, а его население при малейшей возможности готово было сдать город осаждающим. Чтобы не до-пустить этого, возглавлявший оборону нежинский полковник Григорий Гуля-ницкий, ближайший сподвижник Выговского, жестоко терроризировал горо-жан, запретив им даже собираться вместе больше 2-3 человек. Нарушителей ждала смерть. Не была забыта и идеологическая обработка: Гуляницкий рисо-вал апокалиптические картины общей погибели в случае падения города: «Москва наступает безбожная с своевольниками … все огнем и мечом разоряют, церкви Божие жгут и монастыри, священников и монахов и монахинь всех под меч без всякого милосердия пускают, а сверх того над панянками, добрыми девицами и попадьями глум чинят, груди обрезают, и малых детей не милуют, образам святым очи выкалывают»39.  Но даже столь чудовищная ложь не могла обеспечить лояльности населения, а имевшиеся в распоряжении Гуляницкого силы, четыре тысячи казаков и наемников, не позволяли надеяться на длительное сопротивление. Он забрасывает отчаянными посланиями гетмана с призывами о помощи, но тот тоже ничего не может предпринять до подхода татар.   
Орда явилась в июне. Хан привел с собой 40 тысяч всадников. С этим во-инством и двинулся Выговский к Конотопу. Снова участие татар стало решаю-щим фактором его действий. Не с ним приходилось вести борьбу, а с приводи-мыми им татарскими полчищами. Сам по себе этот польский агент ничего не значил, поддержки со стороны населения не имел и удерживал власть только благодаря содействию крымского хана. 
На рассвете 27 июня гетманские сотни неожиданно атаковали лагерь Трубецкого. Нанеся потери осаждающим и отогнав их лошадей, они бросились отступать. Русское командование, думая, что имеет дело с небольшим войском Выговского, немедленно отправило в погоню большой отряд дворянской конницы во главе с князьями Пожарским и Львовым. Те настигли противника, поразили его и кинулись за отступавшими. Напрасно пленные показывали, что впереди целая орда с ханом и калгою*, Пожарский ничего не слушал и шел вперед. «Давайте мне ханишку! – кричал он. – Давайте калгу! Всех их с войском, таких-то и таких-то… вырубим и выпленим». Но едва конница Пожарского переправилась через небольшую речку Сосновку, как с двух сторон на нее обрушились татары, до этого момента укрытые в засаде. Завязалась ожесточенная сеча, но силы были слишком неравны и немногим дворянам и детям боярским удалось уйти обратно за реку. Пожарский и Львов попали в плен. Пожарского привели к хану и тот стал выговаривать ему за дерзость и презрение сил татарских, но Пожарский был одинаков и на поле битвы и в плену: выбранив хана, он плюнул ему в глаза и тот велел немедля отрубить князю голову. Всех взятых в плен татары по предварительной договоренности с гетманом  перерезали самым зверским образом.
Нелегко пришлось и основным силам Трубецкого. Следом за уцелевши-ми конниками Пожарского, буквально на их плечах, на лагерь накатывалась татарская конница. Положение спасли пешие солдатские полки и пушкари. Из острожков, которыми Русские ратники по обычаю окружали свои станы, из-за обозных телег они открыли по атакующим пальбу из пищалей, картечью уда-рили пушки. Атака быстро захлебнулась. Но и от лагеря татары и бывшее с ни-ми небольшое число казаков не ушли. Они подъезжали к обозам, пускали стрелы. Все дороги оказались перерезанными. Осаждать Конотоп, имея в тылу многочисленные войска неприятеля, было бесполезно. Но самое главное, татарам была открыта дорога в глубь России, ведь Белгородская защитная линия была оголена и те небольшие отряды, которые ее защищали, не смогли бы удержать набег орды. Трубецкой принял решение о немедленном отступлении.
До реки Сейм его войскам предстояло идти по открытой местности, удобной для действий татарских всадников. Поэтому Трубецкой приказал от-ступать «таборами», в кольце обозных телег, которые, сомкнувшись, образо-вывали своего рода подвижные крепости. Пешие солдаты под прикрытием обоза отражали наскоки татар ружейным и пушечным огнем. Из проемов меж-ду телегами выезжали отряды дворянской конницы, схватывались с неприяте-лем в рукопашной схватке и снова возвращались в «таборы» под защиту пехо-тинцев. Медленно, но непрерывно двигались войска Трубецкого и татары ничего не могли поделать.
  Наконец подошли к реке Сейм. Быстро навели мосты. Составленные по-лукругом обозные телеги стали «предмостным укреплением», под защитой которого на правый, великорусский берег реки переправили все пушки, обозы, организованно отступили солдатские и рейтарские полки, дворянская конница. Трубецкой сохранил армию и в полной боевой готовности привел ее к Путивлю. И все же поражение было весьма ощутимым. Только убитыми Трубецкой потерял около пяти тысяч человек, а его поспешное отступление оставило Малороссию на произвол судьбы.

                *          *          *

Весть о конотопской неудаче повергла Москву в настоящий шок. Неожи-данный и предательский удар в спину поставил под вопрос все завоевания и успехи последних пяти лет, обессмыслил жертвы, принесенные на алтарь по-беды. В траурных одеждах вышел Алексей Михайлович к народу. Ждали нашествия татар в глубь страны, в Литве поляки, вдохновленные известием о поражении Русской армии, перешли в наступление. Ожидание близкого и заслуженного триумфа сменилось унынием и паникой. В августе по государеву указу люди всех чинов спешили на земляные работы для укрепления Москвы. Окрестные жители с семействами и пожитками наполнили город. Пошел слух, что Царь уезжает за Волгу, за Ярославль… Хотели обойтись малой кровью, а пришлось пролить ее целые реки.
В Малороссии между тем события развивались совершенно в ином на-правлении. Одержав столь важную победу, Выговский, конечно, попытался развить успех. Из-под Конотопа он сразу двинулся к Ромнам, жители которого сдались без боя. Но в Гадяче ему оказали упорное сопротивление и, потеряв только убитыми тысячу человек, гетман принужден был отступить. В доверше-ние к этой неудаче пришло известие, что запорожцы, провозгласив молодого Хмельницкого гетманом, пошли под Крым и, разгромив четыре ногайских улу-са, взяли множество пленных. Хан тут же принял решение об уходе. Двинув-шись на Сумы, Хотмыл, Карпов и Ливны, татары, не тронув городов, выжгли уезды и поспешили домой. Уход орды лишил Выговского единственного бое-способного войска, сделав пассивным наблюдателем дальнейших событий, обернувшихся для него самым роковым образом.
Стремительный отход армии Трубецкого поначалу и в Малороссии вы-звал всеобщую панику. А когда одновременно с этим распространились извес-тия о заключенном в Варшаве договоре с поляками,  население истолковало происходящее однозначно: Польша снова оккупирует край. Как бы в подтвер-ждение этого в Нежине, Чернигове, Борзне и других местах были расквартиро-ваны гетманские наемные полки, состоящие исключительно из ляхов. Возгла-вил их вернувшийся из Варшавы Юрий Немирич. Оккупанты сразу повели себя по-хозяйски, как будто край уже стал их законным владением: грабили, наси-ловали, убивали. Но в этот решающий момент народ снова выразил свою не-преклонную волю и без всяких церемоний принялся истреблять непрошеных гостей.    
Восстание охватило прежде всего Левобережье, причем во главе его ока-зались те, кто буквально два месяца назад торжественно присягал на верность Речи Посполитой. В Переяславе казаки и мещане во главе с полковником Ти-мофеем Цыцурой перебили польский гарнизон из ста пятидесяти драгун, а взя-тых в плен ротмистра Душинского и шляхтича Саладына отправили в Киев. Вместе с поляками погибли агенты Выговского: братья Сулимы, Стефан и Северин, значный казак Иван Забуйский, Федор Лобода скован и оставлен на войсковой суд. Освободив город, Цыцура отправил двух гонцов: одного к князю Трубецкому, другого – к Шереметеву. Киевский воевода тотчас послал в Переяслав своего представителя привести к присяге полковую старшину, казаков и мещан. 24 августа вместе с переяславцами присягнул прибывший в город черниговский полковник Иоанникий Силич со старшинами своего полка
  В Нежине борьбу с поляками возглавили протопоп Максим Филимонов и уже знакомый нам шляхтич Злотаревский или по-простому - казачий пол-ковник Василий Никифорович Золотаренко. 19 августа они отправили посланца к кн. Трубецкому, призывая его с войсками на помощь. В городе стояло пять хоругвей польских жолнеров (около тысячи солдат) и самостоятельно справиться с ними казаки не могли. Трубецкой к Нежину не пошел, направив сюда переяславцев Цыцуры. 1 сентября те скрытно подошли к городу, а ночью местные жители открыли  крепостные ворота. Застигнутые врасплох поляки были беспощадно истреблены. По примеру Нежина началось уничтожение польских гарнизонов в соседних городах и местечках. Командовавший ими Юрий Немирич бежал. Казаки поймали его близ села Сведовца и изрубили в куски.
В Остре киевский полковник Якименко вместе со своим полком перебил расположившихся в городе поляков и немцев, а на переправе через Днепр раз-громил роту сербских наемников, служивших у Выговского. Ее предводитель серб Дмитрий Мигай попал в плен.
Из Киева развернул наступление Василий Шереметев, доносивший в на-чале сентября: «Посылал он боярин и воевода товарищей своих, стольника князя Юрья Борятинского да Ивана Чаадаева, с государевыми ратными людьми на изменников на черкас под городы: под Гоголев, под Триполь, под Воронков, под Стайки, да под местечка: Макарова, под Быльцов, под Борозянку, под Горностаи поля, и под иные местечка посылал полковников рейтарских Семена Скорнякова-Писарева да Ивана Шепелева, и голов с сотнями, и те города с местечка взяли, и выжгли и высекли»40.
В первых числах сентября к Трубецкому прибыли с повинной за гетман-скую измену казачьи посланцы из Батурина, Глухова и Новгород-Северского. Прислал своего гонца из Прилук тамошний полковник Лазарь Горличенко.
Выговский, получив известия о всеобщем против него восстании и гибели своих наемных гарнизонов, поспешно бежал в Чигирин. Отсюда он сделал попытку нанести ответный удар, послав отряд наемников под начальством брата своего Данилы и 15 тысяч татар на левый берег Днепра, но это воинство было наголову разгромлено 22 августа вышедшими из Киева Русскими войсками. После этого всем стало очевидно, что Выговскому уже не удастся сохранить власть. Его изменнический замысел потерпел полный крах. Коронный обозный Андрей Потоцкий, возглавлявший полуторатысячный отряд поляков, неотлучно находившийся при гетмане,  доносил королю: «Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители (западной стороны Днепра) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье (восточная сторона), а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достигнуть желаемого»41. Гетмана покинули не только казаки, но и ближайшие сподвижники. Даже родной брат Данила, женатый на сестре Юрия Хмельницкого, Елене Богдановне, поспешил присоединиться к своему шурину. Из Чигирина Выговский тоже принужден был вскоре бежать, укрывшись в обозе Андрея Потоцкого, где и объявил о созыве рады под Германовкой, небольшом местечке Киевского полка. Сюда же направился Хмельницкий, уже провозглашенный запорожцами гетманом.
Выговский, конечно, понимал, что дело его совершенно проиграно, но выбор молодого Хмельницкого гетманом, при полной неспособности того к власти, вселял в него призрачную надежду, что, влияя на Юрия, он сможет достичь своих целей скрытым способом. Поэтому и явился на раду. Правда, помня печальную участь своего комиссара Немирича, под усиленной охраной тысячи поляков.
Рада состоялась 11 сентября. На нее прибыли посланцы как правобережных, так и левобережных полков. Выговский приказал двум своим представителям, Верещаке и Сулиме, зачитать Гадячские «пункты», утвержденные королем, но их никто не стал слушать. Собрание сразу же приняло бурный характер, поднялись шум и крики. Гетмана обвиняли в приводе татар, разорении множества городов и местечек по обеим сторонам Днепра, гибели и уводе в плен многих тысяч христианских душ. Кричали, что он продал Малороссию полякам, укоряли за клевету на Царя и приписывание ему умыслов, о которых он и не думал. Наконец, разъяренная толпа казаков, изрубив Верещаку и Сулиму, бросилась на гетмана. Тот избежал смерти только потому, что успел укрыться в обозе, прибывших вместе с ним поляков. А рада провозгласила гетманом молодого Хмельницкого, но, уже вступивший с войсками в Малороссию кн. Трубецкой, потребовал, чтобы утверждение нового гетмана было проведено при более широком представительстве от населения края.
 Трубецкой с войсками выступил из Путивля еще 5 сентября. На всем пути следования его принимали с необычным торжеством: полковники и поспольство при пушечной стрельбе присягали на верную службу великому государю. 27 числа он расположился близ Переяслава. Здесь-то и состоялась 9 октября новая рада, на которой помимо казачьей старшины присутствовали делегации малороссийских городов и местечек. Именно по их настоянию рада не только подтвердила Мартовские статьи 1654 года, но и внесла в них дополнительные пункты: казакам ни с кем не воевать без разрешения Царя; посылать войска по его требованию туда, куда он сочтет нужным; не смещать гетмана; очистить казачьи войска и администрацию от сторонников Выговского; установить постоянные гарнизоны правительственных войск, кроме Киева, также в Чернигове, Нежине, Переяславе, Умани и Брацлаве. В этом видели малороссы защиту от татарских набегов и возможной измены казаков, в клятвы которых уже никто не верил.
По окончании рады гетман, старшина и казаки отправились в церковь и принесли присягу на верность великому государю. Для большинства из них это была уже третья присяга: в 1654 клялись они в верности Царю, в мае 1659 – королю, и вот снова Царю. Будущее покажет: и эта присяга не была последней. Недаром же современник из всех злодеяний этих деятелей на первый план выдвинул именно клятвопреступление. Утвержденные на раде статьи были записаны в книгу, к которой гетман и старшина приложили руки. Неграмот-ными оказались: обозный Носач, судьи Беспалый (что был наказным гетманом) и Кравченко, есаулы Ковалевский и Чеботков, полковники – черкасский Одинец, каневский Лизогуб, корсунский Петренко, переяславский Цыцура, калницкий Серко, миргородский Павел Апостол, лубенский Засадка, прилуцкий Терещенко, нежинский Золотаренко42. Такие вот были «шляхтичи»: не умели ни читать, ни писать, но страстно, до зуда хотели пановать.    
Правительство, впрочем, очень лояльно отнеслось к их вероломству. Все они сохранили свои должности и полагавшиеся к ним маетности. Да и те, что не полагались, тоже сохранили. Даже такой одиозный деятель как Григорий Лесницкий не понес никакой ответственности, оставшись старшиной миргородского полка. Принадлежа к числу немногих избранных, кто удостоился в мае 1659 года шляхетского звания, он и в последующем будет участвовать в организации казачьих измен. А вот Филон Джеджалий бесследно исчез и после апреля 1658 г. уже не упоминается в источниках. Покушение на Выговского было последним его подвигом. Он, как и Пушкарь, входил в когорту выдающихся героев Освободительной войны. Участник всех ее крупнейших сражений, ближайший сподвижник Хмельницкого, которому тот доверял исполнение важнейших дипломатических поручений. В 1648 году Джеджалий был назначен прилуцким, потом ичнянским полковником. В ходе битвы под Берестечком (1651) именно ему доверили пост наказного гетмана (Хмельницкий был задержан ханом). И вот теперь он исчез. Сходили с исторической сцены подлинные герои, а на смену им спешили деятели совсем иного толка. Война внешняя вытеснялась войною внутренней.

                *          *          *

Так завершилась эпопея польского агента Выговского. Два года его гет-манства, начиная с отстранения от власти Юрия Хмельницкого, представляли собой непрерывную цепь преступлений против собственного народа, ковар-ных попыток лишить его плодов победы в Освободительной войне 1648-1654 годов, снова восстановив в Малороссии польский оккупационный режим. Ради достижения этой цели Выговский не брезговал никакими средствами, прибегая к самой разнузданной лжи и циничному обману народа, стремясь скрыть свои истинные намерения и оправдать готовившуюся измену. Кульминационной точкой этой лжи и явился так называемый «Гадячский договор», призванный юридически оформить передачу Малороссии Польше. Зная, как воспримет народ его планы, Выговский прибегал к жестокому террору, сознательно идя на уничтожение десятков тысяч ни в чем не повинных людей. Только в результате Полтавского погрома погибло 50 тысяч малороссов. А сколько их было порублено и угнано в неволю татарами за два года его гетманства просто невозможно подсчитать.
Такова была цена предательства этого польского агента. И надо обла-дать, действительно, недюжинной фантазией или совсем уж черной душой, чтобы преобразить череду неслыханных преступлений и циничного обмана  в некие политические «устремления». Впрочем, для тех, кто сделал предательст-во своей профессией и даже смыслом жизни, иначе, конечно, и не может быть. «Правда» предателя – всегда ложь и ничего кроме лжи в себе не содержит, поэтому и преображает кровавого палача собственного народа в просвещенного и прогрессивного «европейца»: «Иван Выговский и его ближайшее окружение искренне хотели создать из Украины государство европейского образца… под протекторатом польского короля»43… Вот, оказывается, какой грандиозный замысел таили в себе Гадячские «пункты». Но гетману явно не повезло с народом, который не был способен осознать всей важности «европейского выбора» и по своему невежеству предпочитал «варварскую Россию». Это тем более удивительно, что Выговский «просвещал» его самыми доходчивыми средствами - татарскою саблей, арканом да неволей, - и все равно «убедить свой народ, что хочет ему добра, не смог». Даже казачество «отбросило от себя И. Выговского с его проектами, а заодно, как ребенка с грязной водой, выплеснуло и величественную идею вписывания в европейскую государственную систему»44.
Не удалось гетману, даже при помощи орды, загнать народ в Европу, но числится за ним еще одна немеркнущая заслуга - победа под Конотопом, где «украинская армия нанесла сокрушительное поражение российской армии»45. (Тот факт, что «украинская армия» на три четверти состояла из татар, не пор-тит в глазах самостийников ее этнической чистоты)…
Все вышеизложенное не подлежит сегодня сомнению и внесено в каче-стве окончательной исторической истины в учебные программы всех ступеней украинской системы образования, начиная с младших классов школы и закан-чивая университетами. Здесь Выговский выступает в еще более возвышенном виде как государственный деятель, осуществлявший политику, «направленную на достижение абсолютной независимости Украинского государства», что и обеспечивал заключенный с поляками «Гадячский договор». Согласно ему «Украина, Польша и Литва образовали федерацию трех  самостоятельных государств, объединенных лишь сообща избранным королем». Что касается Конотопской виктории, то эта битва «была и остается одним из славных символов национально-освободительной борьбы украинского народа, она засвидетельствовала чрезвычайный героизм и высокий уровень военного искусства вооруженных сил Украины»46…
Так гласит Украинская Легенда. В какой степени ее версия соответствует исторической реальности, мы проследили на конкретных исторических фактах. Они дают объективную картину подлинных «заслуг» Выговского перед своим народом, который сразу же удостоил их справедливой и непредвзятой оценки: БРАТОУБИЙСТВО, КЛЯТВОНАРУШЕНИЕ, ПРИВОД ТАТАР НА УНИЧТОЖЕНИЕ НА-РОДА МАЛОРОССИЙСКОГО, ПРОДАЖА РУСИ КАТОЛИКАМ И ЛЯХАМ, СРЕБРО-ЛЮБЕЦ ВЕЛИЙ. И ничего уже к этому не добавишь. И ничего уже не изменишь, хоть тысячи томов напиши. История не терпит сослагательного наклонения, а приговор народа обжалованию не подлежит.
Да и судьба по заслугам воздала этому иуде. Сохранив за собой звание польского сенатора и титул киевского воеводы, Выговский и после своего бег-ства из Малороссии продолжал работать над тем, чтобы вернуть ее под власть Польши. В течение еще пяти лет поляки пытались использовать бывшего гет-мана для достижения этой цели, но скоро должны были убедиться, что воз-можности его уже не те и он мало чем может им помочь. Отношение к нему сразу переменилось, с ним перестали церемониться и, наконец, обвинив в из-мене (!), расстреляли в 1664 году. Интересно, что приговор Выговскому был вынесен и приведен в исполнение без всякого суда и следствия, с грубейшим нарушением законов Речи Посполитой, лишний раз показав, что «шляхетская вольность» признает права только за поляками, не распространяя их на Рус-ских, даже когда они представлены такими высокопоставленными предателя-ми как бывший гетман Войска Запорожского, сенатор польский и «воевода ки-евский». Так бесславно закончил свое поприще кумир нынешних «украинцев».
И последнее замечание. Сам факт того, что самостийники зачисляют Вы-говского и его единомышленников в число «украинцев» нельзя не признать странным. Как мы могли убедиться, действовали они от имени «русской на-ции», «русского народа» и понятия не имели о народе «украинском». Конечно, они были вырожденцами и утратили большую часть своих национальных качеств, но при всем том, сохраняли сознание того, что они – Русские. И поляки совершено не затруднялись в определении их национальности: «Русь», «русский народ», «русские» - они прекрасно знали, с кем имеют дело. До «украинцев» они додумаются только через 200 лет. Пора бы уже и самостийникам оставить в покое Русскую историю и заняться поиском украинских «героев» в более близкие к нам времена: предателей и здесь хватает, но они, по крайней мере, выступают уже под своим фирменным названием - «украинцы» - и самостийники обладают на них абсолютно бесспорными правами.   






Глава 5. Оборотни Малороссийской войны. Акт второй (1660-1665)       
Мы не сможем в полной мере оценить значение деятельности героев нашего изложения без реконструкции той исторической эпохи, в которую им выпало жить и действовать. Малороссийская война, составлявшая ее цен-тральный стержень и нерв, до сих пор принадлежит к малоизвестным страни-цам Русской истории. Переяславская рада (8 января 1654), юридически офор-мившая воссоединение Малороссии с Россией, все еще остается в нашем соз-нании итоговым актом Освободительной войны против Польши, начатой в 1648 году. В реальности же это событие обозначило лишь завершение ее первого этапа. Боевые действия с небольшими перерывами длились до 1667 г., когда было заключено, наконец, Андрусовское перемирие сроком на тринадцать лет. Причем поляки отклонили предложение Русского посольства о заключении вечного мира, показав, что не признают присоединение левобережной Малороссии, Смоленска и Киева к России окончательным. В знак этого польские короли демонстративно продолжали титуловаться князьями смоленскими и черниговскими. Были также сохранены сенаторские звания епископа «смоленского», смоленских и черниговских воевод и каштелянов. Уступленные воеводства были представлены и на шляхетских сеймиках особыми послами, именовавшимися «смоленскими», «стародубскими», «черниговскими».
Обладание Русскими территориями, пусть даже чисто виртуальное, не только тешило  польское самолюбие, но и питало несбыточные иллюзии о гря-дущем историческом реванше. Польский государственный организм уже аго-низировал, а польская шляхта, невзирая ни на что, продолжала мечтать о воз-вращении утраченных маетков  и дармовой рабочей силы. Поэтому и по про-шествии тринадцати лет (1680) Польша опять согласилась только на перемирие, в ожидании удобного момента для возвращения потерянного. Но время шло, а момент все не наступал, и пришлось полякам согласиться на заключение «вечного мира» (1686), признав, наконец, за Россией левобережную Малороссию и Киев. При этом, чтобы удержать последний за собой, Русским пришлось вдобавок к 200 тыс. рублей, уплаченных в 1680 г., заплатить еще 146 тысяч руб. Сумма по тем временам гигантская. 
Но и перемирные годы с Польшей не положили конца войне: явился еще один претендент на обладание Малороссией – Турция. И с ней пришлось на протяжении 70-х годов вести затяжные боевые действия, завершившиеся за-ключением Бахчисарайского мира (1681), по которому Россия уступала султану все Правобережье, за исключением Киева. Таким образом, Малороссийская война фактически длилась тридцать (!) лет, потребовав беспримерного напряжения сил всей России, и Переяславская рада, если и была наиболее значительным событием ее, то далеко не завершающим.               
Несмотря на жесточайшие поражения, понесенные Польшей в течение 1648-1653 гг., она не смирилась с потерею южной Руси. Зимой 1654 года бое-вые действия снова возобновились. И хотя война длилась уже шесть лет, ожес-точенность обеих сторон нисколько не ослабевала, сопровождаясь тотальным уничтожением не только неприятельских войск, но и мирного населения. В марте, выйдя из лагеря под Межибожьем, поляки обрушились на Немиров и полностью вырезали его население. Улицы города покрылись трупами, спас-лась лишь малая часть жителей. Они укрылись в большом каменном подвале. Их стали выкуривать дымом, и все они задохнулись, числом до двух тысяч че-ловек, но не дались врагам живыми.
Истребив Немиров, поляки двинулись дальше. «Мы, - пишет участник похода, - разошлись по разным путям отрядами и где только встречали местечко, слободу, деревню – истребляли в них все хлопство; остальное доканчивал огонь». Но тактика «выжженной земли», применяемая неприятелем, не устрашила Русских. В апреле польские войска подступили к местечку Ягубец. Здесь население решило сражаться до последнего человека и принялось отчаянно защищаться: «наделали нам вреда, - сообщает очевидец, - тому из наших пронизали щеку стрелою, другому задели косою, а больше всего допекли нам дубьем и колодами». Понятно, что с такого рода вооружением трудно было противостоять регулярной армии. Поляки ворвались в город: «тут, - продолжает тот же очевидец, - у нас просто руки утомились от рубки их!»1. До пяти тысяч Русских полегло в неравном бою, но ни один не сдался, не попросил пощады. «Свобода или смерть!» - таков был лозунг народной войны.
В начале осени огромная польская армия, в которой только конницы бы-ло 20 тысяч, во главе с коронным гетманом Потоцким и польным Ляндскорон-ским двинулась на Подолье. Здесь центром сопротивления стало небольшое местечко Буша, расположенное неподалеку от Днестра. За его стенами укры-лись шесть тысяч казаков Брацлавского полка и около двенадцати тысяч окре-стных жителей, давших клятву умереть, но не сдаваться на поругание врагу. Го-род находился на горе и был хорошо укреплен. Оборону возглавил сотник Гречка. Польские жолнеры бросились на штурм. В одном месте им удалось, преодолев яростное сопротивление защитников, ворваться через ворота в го-род. Но когда торжествующие враги двинулись вглубь городских улиц в пред-вкушении жестокой расправы над жителями, у них за спиной внезапно вспых-нул сильный пожар, а спереди бросились на них осажденные мужчины и жен-щины с оружием, косами, рогатинами и дубинами. Поляки обратились в бегст-во и многие из них нашли смерть в огне. Сам начальник отряда, коронный обозный Чарнецкий, с простреленной ногой, едва успел выскочить.
Гетманы, видя такое упорство и желая сохранить своих солдат, послали в город трубача с предложением милости, прощения и совершенного забвения мятежа, но осажденные с поруганием расстреляли посланца в виду неприяте-ля. Взбешенный Потоцкий приказал идти на генеральный штурм всему войску. Ляндскоронский заставил даже конницу спешиться и тоже лезть на стены. Но тщетны были все усилия. Нападавших встречали градом пуль, спускали на них огромные бревна и колоды. Польские потери росли, а Буша продолжала стойко держаться. Наконец, Чарнецкий предложил спустить воду из пруда, который примыкал к городу в самом доступном для приступа месте. Быстро воздвигли плотину, уровень воды упал и польская конница, побросав коней, перешла через пруд и бросилась на штурм слабо укрепленной стены. Долгое время защищавшие ее казаки успешно отражали атаки противника, но число их было невелико, а поляки бросали в бой все новые и новые силы и, несмотря на огромные потери, яростно шли вперед. Защитникам неоткуда было ждать помощи: по всему периметру укреплений уже много часов шел непрерывный штурм. Поляки смогли сделать в стене пролом и ворвались в город. Взошли они на стены и в других местах. Невозможно было устоять против такого огромного войска. Гречка пал в битве, но сопротивление не прекратилось. Русские зажгли Бушу и продолжали сражаться на улицах до последнего человека. Рядом с мужчинами бились их жены, сестры, матери. Жена погибшего сотника Завистного подожгла бочку с порохом со словами: «Не хочу после милого мужа достаться игрушкою солдатам!». Сотни поляков погибли от  взрыва. Ободренные ее примером женщины вместе с детьми бросались в пламя пожара, чтобы не попасться в руки врагам. Шестнадцать тысяч Русских полегло в Буше и ни один не попросил о пощаде. Семьдесят женщин успели укрыться в пещере, укрытой густым терновником, неподалеку от местечка. Поляки обнаружили их укрытие и предложили сдаться, обещая сохранить жизнь. В ответ прозвучали выстрелы. Полковник Целарий, не желая губить понапрасну солдат, приказал отвести протекавший поблизости источник и направить его воды в пещеру. Все женщины потонули, но ни одна не отдалась в руки победителей. На месте Буши осталась выжженная пустыня и долго еще на этом месте, обильно политом кровью, не смели селиться люди.
В декабре 1654 поляки осадили Демовку, местечко принадлежавшее князю Вишневецкому. Сюда тоже сбежалось множество Русских крестьян с семьями, спасаясь от польского террора. Многие из них были вооружены. Кро-ме того, город защищал отряд казаков под начальством сотников Зарудного, Яковенко и Юркевича. Первый приступ был отбит с большим уроном для не-приятеля. Тогда на помощь осаждавшим прибыли свежие полки пехоты, драгунов и артиллерия. Поляки зажгли город гранатами и, преодолевая отчаянное сопротивление защитников, ворвались в него. Все, кто находился в нем, были истреблены без различия пола и возраста. Но укрепленный замок продолжал держаться. Его гарнизон нанес большие потери противнику и прекратил сопротивление лишь после того, как погибли практически все его защитники. Оставшиеся в живых несколько человек, в их числе и три казачьих сотника, здесь же были казнены. Город предан сожжению.          
Вслед за бойней в Демовке последовало полное разорение соседних местечек и сел. «Горько будет вашему величеству уведать, - писал королю По-тоцкий, - о разорении вашего государства; но иными средствами не может ус-мириться неукротимая хлопская злоба, которая до сих пор только возрастает»2.
Таков был характер народной войны. Неслыханное самопожертвование, непримиримость, священная ненависть к оккупантам и готовность сражаться до последнего человека отличали ее. Победить Русских в такой войне поляки не могли, разве что истребив все население Малороссии. Но рядом с этой на-родной войной шла иная война, в которой народное чувство принуждали сле-довать  обманчивым политическим расчетам и зыбким выгодам момента. И в этой войне у поляков шансы на успех уже были.
               
                *          *          *

В октябре 1653 года Земский Собор, заседавший в Москве, объявил о на-чале войны против Польши. А в мае следующего года Русская армия во главе с самим Царем вступила в Белоруссию. Здесь сразу же вспыхнуло народное вос-стание против поляков. «Мужики очень нам враждебны, - отмечает польский очевидец, - везде на царское имя сдаются и делают больше вреда, чем сама Москва; это зло будет и дальше распространяться; надобно опасаться чего-нибудь вроде казацкой войны»3. Поддержка населения обеспечила быстрые успехи Русских войск: в течение июня были взяты Дорогобуж, Невель, Белая, без боя сдался Полоцк с его сильнейшей крепостью. 28 июня Русские осадили Смоленск. Сейм в Варшаве объявил посполитое рушение (всеобщее вооруже-ние шляхты). Но и эта чрезвычайная мера не могла остановить Русских успехов. В июле-августе пали Мстиславль, Орша, Друя, Гомель, Могилев, Шклов, Витебск, Пропойск, Новый Быхов и еще множество городов и местечек. Держался только Смоленск. На помощь ему поспешил литовский гетман Радзивилл. Но в пятнадцати верстах от Борисова на реке Шкловке наткнулся на Русскую армию под начальством князя Алексея Никитича Трубецкого и 12 августа был наголову разгромлен. Литовцы, побросав оружие, обратились в паническое бегство. 15 полковников, 270 других чинов, гетманские знамя и бунчук достались победителям. Сам Радзивилл, раненый, едва ушел с немногими людьми. Но Смоленск не сдавался. Приступ в ночь на 16 августа был отбит с большими потерями для Русских. И все же его гарнизон был слишком малочислен, чтобы выдержать долгую осаду. В конце сентября город пал. Так успешно завершились боевые действия Русских войск в Белоруссии в 1654 году.
Совсем иначе шли они на юго-западе, где действовали Хмельницкий и боярин Бутурлин. В то время как поляки жгли и разоряли Подолье, жители ко-торого сражались до последнего человека, гетман с армией находился в пол-ном бездействии под Белой Церковью и, несмотря на движение противника, ничего не предпринял для оказания помощи героическим защитникам Буши, Ягубца и других городов. Только в августе, понуждаемый указами Царя, он двинулся, наконец, к театру боевых действий, но дойдя до Бердичева, совер-шенно покинутого жителями, снова остановился и, простояв здесь до 15 сен-тября, поворотил назад. Бутурлин убеждал Хмельницкого идти на Волынь для соединения с основными силами Русской армии, но тот отговаривался опасе-нием нападения татар на Малороссию и продолжал стоять в бездействии. Тем временем поляки, подавив сопротивление разрозненных повстанческих отря-дов на Брацлавщине, в начале 1655 г. осадили Умань. К ним примкнула и та-тарская орда.
Еще в июне 1654 польский король заключил союз с крымским ханом, который был очень недоволен присоединением Малороссии к России, понимая, насколько сложнее теперь будет добывать ясырь в Русских областях. Речь Посполитая с ее анархией и неспособностью к эффективной защите своих границ была намного предпочтительнее с татарской точки зрения. И если в ходе Освободительной войны задача татар состояла в том, чтобы максимально ослаблять обе противоборствующие стороны, поочередно оказывая поддержку то полякам, то Русским с тем, чтобы ни те, ни другие не могли одержать решающей победы, то теперь хан однозначно принял сторону Польши…
Оборону Умани возглавил подольский полковник Иван Богун, один из самых знаменитых полководцев Освободительной войны. В его распоряжении было до 12 тысяч казаков, а также большое число вооруженных мещан и окре-стных жителей. Город был обнесен тремя высокими валами и тремя сухими рвами. Богун приказал полить валы водой и, покрытые льдом, они преврати-лись в серьезное препятствие для противника. На предложение сдаться гарни-зон ответил пушечной пальбой. Тогда Потоцкий приказал начать обстрел горо-да с целью поджечь его, но и это не удалось. Жители покрывали крыши домов мокрыми кожами и полотнами, к тому же погода была влажная. Следом был объявлен генеральный штурм. Неприятель под ураганным огнем осажденных овладел первым валом и стал уже спускаться в ров, когда Богун совершил не-ожиданную вылазку и, нанеся удар с тыла, обратил поляков в бегство. В это время Потоцкому донесли, что на помощь Умани движется Русская армия под руководством Хмельницкого и В.Б.Шереметева. Поляки срочно снялись и от-правились ей навстречу. Пройдя тридцать верст, они столкнулись с отрядом под начальством полтавского полковника Пушкаря, посланного на разведку. Пушкарь, ввиду подавляющего превосходства неприятеля, немедленно начал отступление и укрылся в небольшом местечке Охматове. Поляки тут же осади-ли его и на рассвете 29 января начали обстрел города, готовясь к штурму. Они полагали, что именно в Охматове укрылись те Русские силы, что шли на подмогу Умани.            
Хмельницкий находился неподалеку, в десяти верстах. С ним было толь-ко 25 тысяч войска, остальное оставалось под Белой Церковью. Гетман не предполагал, что у поляков такая большая армия и, услышав канонаду под Охматовым, приказал немедленно выступать. Польские разъезды сообщили об этом движении и главные силы Потоцкого двинулись навстречу Русским. Оба войска встретились на закате солнца, в поле у речки Бавы. Началась жестокая, упорная битва, которая длилась пять часов в темную морозную ночь. Пушечная и ружейная пальба была так часта, что стало ясно как днем. Перевес клонился на сторону поляков. Им удалось захватить господствующую над местностью высоту и, установив на ней батареи, нанести большой урон Русским. Те пришли в смятение и стали пятиться под напором превосходящих сил противника. Казалось, еще немного и они обратятся в бегство. Но в решающий момент положение спас Иван Богун.
Как только поляки ушли от Умани, подольский полковник вышел из нее и, благополучно преодолев польские разъезды, в самое тяжелое время для своих появился в тылу неприятеля и атаковал его. Это внезапное нападение смешало польские ряды и вызвало панику. Поляки не знали, откуда взялось новое войско и какова его численность. Оставив Хмельницкого, они бросились на отряд Богуна. Завязалась отчаянная сеча. В кромешной темноте трудно было разобрать, где свои, где чужие, рубили направо и налево, нередко наугад. Три тысячи жолнеров погибли в этой сечи, но не смогли остановить Богуна, сумевшего прорваться к основным силам. Между тем Хмельницкий, воспользовавшись заминкой, сумел огородиться бывшим при нем обозом и приготовиться к защите. Казаки собрали тогда замершие трупы и сделали из них вал. За этим устрашающим укреплением они и отбивали атаки многочисленного неприятеля. Но силы были слишком неравны. Надо было пробиваться к основной армии, стоявшей под Белой Церковью под начальством Бутурлина. Русские устроили тройной ряд саней, соединенных цепями, расположили на них пехоту и артиллерию, в середину поместили конницу и таким образом на следующий день двинулись напролом. Поляки напирали со всех сторон, Русские отчаянно отбивались, защищаясь не только выстрелами, но и оглоблями от саней, дубинами, рукопашным боем. В одной из таких схваток полностью полегла наемная прусская пехота, одетая в панцири и прикрытая медными щитами. Конные наскакивали на сани и теряли лошадей. Так прошло два дня. Ударил страшный мороз. Воины с трудом могли держать в руках мушкеты и окоченевали от стужи. Поле битвы превратилось в Дрыжи-поле, как метко окрестили его казаки. Поляки, выбившись из сил, оставили, наконец, преследование. С обеих сторон пало в сражении до пятнадцати тысяч человек.
Русские отступили к основному лагерю, а поляки продолжали уничтожать население и местечки края. Им усердно помогали татары, беря, где только можно, полон. Охотой за живым товаром занялись и польские жолнеры, выменивая затем Русских пленников у татар на необходимые им припасы. К весне орда набрала такое огромное число ясыря, что польский современник оценивал его число в 200 тысяч. В апреле 1655 татары оставили Малороссию и погнали свою добычу в Крым. Выдохлось и польское наступление. Яростное сопротивление Русского населения вело к большим потерям, немалый урон наносили и сложные погодные условия. «Особенно пострадала пехота, - говорит участник похода, - одни замерзли, другие побиты, третьи померли, четвертые убежали, а остальные терпели нужду, потому что имущества русских доставались огню, а не им»4. Обескровленная польская армия отступила на запад, расположившись в Бельзском воеводстве, Червоной Руси и на Волыни.       
               
                *          *          *

Продолжение боевых действий в 1655 году ознаменовалась тем, что по-ложение Польши стало критическим. Русские войска продолжали успешно на-ступать в Белоруссии. В июне были взяты Велиж и Минск. 29 июля князь Чер-касский при поддержке наказного гетмана Ивана Золотаренко (брата уже зна-комого нам Василия Золотаренко) напал на обоз Радзивилла неподалеку от Вильны, столицы Великого княжества Литовского. Бой длился с шести часов дня до вечера. Неприятель потерпел сокрушительное поражение, остатки его бежали за реку Вилию. Русские подступили к городу и взяли его. В августе пали Ковно и Гродно. Вся Литва оказалась в Русских руках.
Но ситуация осложнилась вступлением в войну Швеции. В июле к Царю в Смоленск прибыл шведский посланник Розенлинд и подал грамоту, в которой король Карл X Густав извещал о начале неприятельских действий против Поль-ши и просил, чтобы его Царское величество указал своим боярам и воеводам со шведскими генералами не враждовать. Алексей Михайлович отвечал: «Дал Бог нам взять всю Белую Русь и многие воеводства, города и места с уездами Великого княжества Литовского, да наш же боярин Бутурлин с запорожским гетманом Хмельницким в Короне Польской, на Волыни и в Подолии побрал многие воеводства, города и места, и мы учинились на всей Белой Руси, и на Великом княжестве Литовском, и на Волыни, и на Подолии великим госуда-рем»5. Шведам ясно давалось понять, на какие именно территории они не-вправе претендовать, ибо они уже завоеваны Россией. Но те проигнорировали предостережение. 
Летом Карл Густав вступил в Великую Польшу. Посполитое рушение ве-ликопольской шляхты у реки Нотец, несмотря на свое численное превосходст-во, капитулировало и присягнуло на верность шведскому королю, выговорив себе свободу вероисповедания и неприкосновенность шляхетских привилегий. Без боя сдалась Варшава. Присягнула Мазовия. Король Ян Казимир бежал в Силезию. Краков, защищаемый Стефаном Чарнецким, держался до 7 октября, но затем сдался. Таким образом, вся Польша оказалась захваченной шведами. Крупнейшие магнаты в обмен на обещание сохранить их привилегии перешли на сторону Карла Густава. В их числе был и литовский гетман Радзивилл. Поте-ряв Вильну, он вместе с другими вельможами, обратился за помощью к швед-скому королю. Это было тем легче сделать, что Радзивилл являлся протестан-том, приверженцем господствующей в Швеции религии. Король пообещал ли-товским магнатам вернуть владения, захваченные Русскими.
Шведы, несмотря на Русский ультиматум, вступили в Литву и в сентябре захватили Друю, занятую еще в 1654 году нашими войсками. Так как большая часть шляхты признала Карла Густава польским королем, возникала реальная угроза соединения сил Польши и Швеции в войне против России. В Москве не забыли тяжелое Смутное время, когда одновременное нападение этих двух государств едва не привело страну к катастрофе, и стали думать, как избежать грозящей опасности. Именно в это время прибыли послы австрийского императора Фердинанда III, предложившего свое посредничество для заключения мира с Яном Казимиром. 20 декабря Царь дал согласие на мир с Польшей и начало переговоров о его условиях. В апреле 1656 года было объявлено о прекращении неприятельских действий с обеих сторон. Польша получила необходимую ей передышку.
В мае Русские войска начали боевые операции против шведов, вторгшись в Ливонию. Удача была на их стороне. 31 июля пал Динабург. Царь немедленно велел построить в городе церковь св. Бориса и Глеба и наименовать его Борисоглебовом. Следом был взят Кокенгаузен. Этот старинный Русский город Кукейнос переименован был в «Царевичев Димитриев град». О нем Алексей Михайлович писал: «Крепок безмерно, ров глубокий, меньшой брат нашему кремлевскому рву, а крепостию сын Смоленску граду; ей, чрез меру крепок; а побито наших 67 да ранено 430»6. 23 августа сам Царь осадил Ригу. С 1 сентября шесть Русских батарей повели обстрел города, не прерывавшийся ни днем, ни ночью. Но несмотря на это, рижский губернатор граф Магнус Делагарди не сдавал города. Рига была окружена мощными укреплениями, пробить бреши в городских стенах не удавалось. Кроме того, гарнизон имел возможность получать все необходимое морем, на котором господствовали шведы. В середине сентября король Карл Густав на многих кораблях прислал в Ригу подкрепления, боеприпасы, продовольствие. К этим трудностям добавились измены инозем-ных офицеров, находившихся на Русской службе, которые перебегали к непри-ятелю и сообщали о намерениях осаждавших. Холодная, дождливая осень, враждебность местного населения создавали серьезные трудности для обеспечения армии всем необходимым. Не хватало продовольствия. После прибытия к шведам подкреплений некоторые воеводы предлагали снять осаду, но Царь был непреклонен: только штурм! Была назначена и дата приступа – 2 октября. Однако шведы, предупрежденные перебежчиками-иноземцами, опередили. Рано утром 2 октября они устроили неожиданную вылазку, точно направив удары своих солдат и рейтар на полки, которыми командовали иностранцы. Успех был ошеломляющим. Разбитыми оказались полки Циклера, Ненарта, Англера, Юнгмана. Большие потери понес кинувшийся им на выручку «приказ» стрельцов. Шведы взяли семнадцать Русских знамен и, хотя их удалось загнать обратно в город, штурм был сорван. 5 октября Алексей Михайлович приказал снять осаду Риги и отступить в Полоцк. Дерпт сдался Русским, но этим и кончились их приобретения в Ливонии.   
Пока шли боевые действия против шведов, Царские уполномоченные в Вильне вели переговоры с поляками. Достигнуть взаимоприемлемых условий не удавалось. Русские представители настаивали, чтобы Ян Казимир признал присоединенными к России уже завоеванные ею территории: Малороссию, Бе-лую Русь, Литву, а также заплатил военные убытки, которые в 1654 году про-стирались до 800 тыс. рублей, а в 1655 – до 500 тыс. Поляки отметали финансовые претензии, а уступить готовы были только Смоленск. В свою очередь они предлагали объединить усилия в борьбе со Швецией и на это время заключить перемирие. В целях же укрепления союза двух государств обещали после смерти бездетного Яна Казимира избрать королем Алексея Михайловича или его сына. На том и остановились. В октябре 1656 года послы разъехались. Главным итогом Виленских договоренностей стало приостановление боевых действий между Польшей и Россией. Решение существенных вопросов стороны откладывали на будущее.
               
                *           *          *

Когда Царь уведомил Хмельницкого о результатах Виленской комиссии, тот в своем ответе (9 декабря 1656) предупредил: поляки обманут. «Как верные вашего царского величества слуги, о неправдах и хитростях ляцких ведомо чиним, что они этого договора никогда не додержат. Теперь они этот договор для того сделали, чтоб, немного отдохнув и наговорившись с султаном турецким, с татарами и другими посторонними, на ваше царское величество снова воевать»7. 
Опасения Хмельницкого, конечно, имели свои резоны. Но вряд ли Алек-сей Михайлович нуждался в такого рода предостережениях. Он и сам, не хуже гетмана, знал, что его избрание в польские короли более чем сомнительно. Оно могло состояться лишь при условии новых побед Русского оружия, но именно малороссийский гетман, саботируя общий план ведения боевых дейст-вий, усиливал ляхов, к которым питал такое нерасположение. Именно Хмель-ницкий в 1655 году, в момент наибольших успехов Русской армии в Литве и Белоруссии,  ничего не сделал для развития этих успехов на юго-западном театре войны. В его распоряжении находилось, вместе с корпусом Бутурлина, до 80 тысяч войска, но он под самыми разными предлогами избегал активных боевых действий. Отступив в январе из-под Охматова, гетман до самого июля простоял под Белой Церковью, а когда, наконец, выступил, так и не предпринял ничего решительного. Вначале его армия приступила к сильной польской крепости Каменцу, но, простояв под нею около трех с половиной недель, отошла. Отсюда двинулась в Червоную Русь. Потоцкий, услыхав о приближении Русских, стал отступать в направлении Львова. Хмельницкий шел за ним. Поляки не решились дать сражение у самого города и расположились в Слонигородке, всего в четырех милях от Русских войск. Коронный гетман рассчитывал угрожать осаждающим с тыла, нарушая им коммуникации и снабжение. Поэтому Хмельницкий, осадив Львов, направил против Потоцкого сильный отряд во главе с Григорием Ромодановским и миргородским полковником Лесницким. Русские нанесли неприятелю сильное поражение и принудили к отступлению.
Победа под Слонигородком открывала возможность полного очищения от поляков Подолья и наступательного движения на Волынь, чего давно требо-вал Царь от Хмельницкого. Но гетман и на этот раз не изменил своей тактики, саботируя активные наступательные действия. И это в тот самый момент, когда Польша окончательно пала под ударами шведов и Русского наступления в Литве. Оставалось сломить ее сопротивление на юге. Однако Хмельницкий этого не сделал. Он продолжал осаду Львова, ничего не предпринимая для его взятия. Даже артиллерийский обстрел был прекращен. Весь октябрь гетман вел совершенно бесплодные переговоры о сдаче города. Наконец, получив от горожан смехотворный выкуп в 50 тысяч злотых, 8 ноября снял осаду и двинулся обратно в свой старый лагерь. Так был потерян уникальный шанс окончательно повергнуть Польшу и навсегда освободить от ее владычества всю Малороссию.
Весть об уходе Хмельницкого вдохновила поляков. Они получили воз-можность сосредоточить все свои силы на борьбе со шведами. Коронный гет-ман Потоцкий в конце 1655 провозгласил конфедерацию с неподчинением шведскому королю. Те, кто еще вчера присягал Карлу Густаву, теперь возвра-щались к Яну Казимиру, который прибыл на родину и возглавил борьбу с за-воевателями. Нападение шведов на Ченстоховскую обитель, предмет всеобщего религиозного поклонения, подняло против них всю Польшу. Поведение Хмельницкого под Львовом даже породило у польского короля иллюзии о возможности использовать казаков в собственных интересах. В мае 1656 года Ян Казимир послал в Чигирин к гетману своего посла, коронного обозного Ляндскоронского, с предложением выступить сообща против шведов. Но Хмельницкий не поддался на уловку: «Пусть знает Польша, что мы не войдем с ней в дружеские договоры, пока она не откажется от целой Руси. Пусть поляки формально объявят русских свободными, и тогда мы будем жить с ними, как друзья и соседи, а не как подданные и рабы, и тогда напишем клятвенный договор на вечных скрижалях. Но я знаю, пока в Польше будут властвовать паны – не быть миру между русскими и поляками»8.
Посольство не удалось, но упущенные возможности кампании 1654-1655 гг. наложили свой отпечаток на общий ход событий. Стремясь избежать войны на два фронта, Царь вынужден был пойти на заключение перемирия с Польшей. Но и война со Швецией, как мы видели, не привела к успеху. Следствием неудачи под Ригой стала приостановка боевых действий Русской армии в Ливонии, а тревожные вести, приходящие из Малороссии, вынудили Алексея Михайловича принять решение (февраль 1657) о начале мирных переговоров с Карлом Густавом.

                *          *          *

Что же беспокоило Русское правительство? А все та же странная, непо-нятная политика, которую проводил Хмельницкий. В декабре 1656 года киев-ский воевода Андрей Бутурлин доносил, что гетман обещал Рагоци (правителю венгерской области Семиградье) содействовать в овладении польским престолом, для чего отправляет ему в помощь 20-тысячный корпус казаков под начальством Антона Ждановича. Он же, Хмельницкий, постоянно сносится с Царским неприятелем, шведским королем. Кроме того, посылал к волошскому и молдавскому владетелям, крымскому хану, призывая, чтоб были с ним в соединении. Понятно, что подобные известия внушали самые серьезные опасения, тем более, что события подтверждали их верность. В январе 1657 года Рагоци, действительно, вторгся в Польшу в качестве претендента на польскую корону и корпус Ждановича стал действовать совместно с его войсками.
Казаки с самого начала были недовольны походом, не понимая его цели, а когда осознали, что происходит, немедленно взбунтовались и самовольно приняли решение о возвращении домой. В это время им навстречу шел новый отряд, посланный Хмельницким  под наказным гетманством своего сына Юрия. Здесь так же не знали, куда и зачем идут. Сказали: против татар, но на самом деле и это войско шло на помощь Рагоци. Когда это стало известно и в нем начались волнения. Казаки из разных полков явились к гетманскому стану и стали кричать: «Мы думали идем оборонять государеву Украину, вы же тянете нас Польшу воевать! Не пойдем без государева указа!». Есаулы стали было прогонять толпу и требовать, чтобы все собирались в дальнейший поход по приказу гетмана. Но казаки не подчинились: «Мы крест целовали великому государю, а до сего дня служили только на вас: вы нашими головами себе корысть получаете! Теперь мы хотим служить не вам, а тому государю, которому крест целовали. Вашу правду к государю мы рассмотрели: как вам тесно приходилось от ляхов, в ту пору вы преклонились к государю, а как за государевой обороной увидели себе простор и многое владенье и обогатились, так захотели быть самовластными панами и обираете короля неверного! Нам же, мимо великого государя, никакой король не надобен и отсюда, из стана, мы без государева указа не идем воевать Польши».
После этого казаки пришли к Царскому посланнику Желябужскому и заявили: «Ты царский посол и едешь к великому государю; извести царскому величеству, доведи до него все нужи наши, что ты сам видел и слышал – отчего мы без государева указа не идем на Польшу»9.
Но Алексей Михайлович уже знал о двурушнической политике старшины. 3 июня 1657 года в Чигирин к Хмельницкому прибыл  специальный посланник окольничий Федор Васильевич Бутурлин. Старый гетман был болен и уже едва вставал с постели. Только на следующий день состоялся разговор с ним. На упреки посла, что гетман и Войско Запорожское без воли и повеленья великого государя сносится и чинит всякое вспоможенье царским неприятелям и разоряет Корону Польскую, на которую избрали великого государя, Хмельницкий отвечал: «Уверяю, что ни я, ни кто другой из живущих в Малой России от высокой руки царского величества не отступен; а что мы прибрали к себе в товарищество шведа и Рагоци, не обославшись с великим государем, то это сделали мы для того, чтоб ляхи не соединились со шведом и Рагоци».
Но посла подобные речи не убедили. Он напомнил Хмельницкому странные его поступки во время похода против поляков: «Когда подо Львов подошли государевы ратные люди и хотели над ним чинить промысл, то ты, гетман, промысла никакого чинить не дал». Хмельницкий оправдывался: «Мыслили мы войска кварцяные и гетманов побивши, идти далее в Польшу, и там добывать коронных городов, в которых ляхи живут. Но этому нашему замыслу послушными быть не захотели, пошли за грабежом и гонялись за корыстью»10. И это оправдание вызывало мало веры. После разгрома польского войска под Слонигородком, Хмельницкому никто не мешал идти «добывать коронных городов, в которых ляхи живут», но он вместо того повернул назад и продолжал держать свои войска в совершенном бездействии, что дало возможность полякам не только оправиться от поражений, но и приготовиться к возобновлению борьбы за Малороссию. Так выглядело дело в реальности. Объяснения Хмельницкого воспринимались как пустые отговорки.

                *          *          *

В последние три года политика гетмана утратила цельность. Да, на словах он по-прежнему декларировал свое заветное желание – освободить всю Малороссию от польской оккупации, однако предпринимаемые им действия не только удаляли от решения этой задачи, но зачастую и прямо ей вредили. Что же служило причиной столь вопиющего противоречия? Объяснение может быть только одно: механизм принятия решений в последние годы правления Хмельницкого существенным образом изменился. И совсем не случайно вырвалась у него фраза: «этому нашему замыслу послушными быть не захотели».  Создается впечатление, что уже не гетман диктует условия своему окружению, а наоборот окружение именем гетмана вершит политику, граничащую с прямым предательством первоначальных целей Освободительной войны. И мы видим, что простые казаки вполне ясно сознавали, в чем заключалась суть новой политики старшины: «захотели быть самовластными панами и обираете короля неверного».
В гетманском окружении действует ряд влиятельных польских агентов. Действует практически открыто. Во время осады Львова, когда Хмельницкий вел переговоры о сдаче города, Выговский слал горожанам послания с призы-вом не сдаваться на имя Царя. И войсковой писарь был не одинок. Показатель-на в этом плане старшинская рада, прошедшая в мае 1657 года. Хмельницкий, чувствуя, что жить ему осталось недолго, хотел, чтобы еще при его жизни но-вым гетманом избрали его шестнадцатилетнего сына. Для того и собрал раду. Но каждому было понятно, что юный Хмельницкий, не представляя самостоя-тельной политической величины, мог править лишь с согласия и при поддержке старшины. Поэтому старый гетман и принужден был заискивать перед ней. На раде это проявилось вполне очевидно.
Начал ее Хмельницкий такой речью: «Бог знает, братья, чье это несча-стье, что не дал мне Господь окончить этой войны так, как бы хотелось: во-первых, утвердить навеки независимость и вольность вашу; во-вторых, освобо-дить также Волынь, Покутье, Подолье и Полесье, и так избавить оружием на-шим от ига польского народ русский благочестивый, принуждаемый к унии, - словом, все земли, которыми владели великие русские князья наследственно, преклонить под высокую руку всероссийского монарха. Богу иначе было угод-но. Не успел я окончить своего дела, умираю с величайшим прискорбием; но не знаю, что будет после меня. Прошу вас, братья, пока я жив, изберите себе при моих глазах нового гетмана вольными голосами. Если я буду знать отчасти будущую судьбу вашу, то спокойнее сойду в могилу».
Никто не отвечал на предложение Хмельницкого. Старик подождал не-много и сам прервал молчание: «Есть между вами люди опытные и искусные; изберите себе, братья, либо Антона Ждановича полковника киевского, или полковника переяславского Тетерю, или полковника полтавского Мартына Пушкаренка, но, по моему мнению, я бы советовал вам избрать Ивана Выгов-ского: он был все время при мне писарем, знает всю политику и умеет управ-лять войском».
Для казаков не было секретом, в чем состоит истинное желание гетмана, и поэтому в ответ на его речь все дружно закричали: «Нет, нет! За твои знаме-нитые заслуги перед Войском Запорожским, за твои кровавые труды, за твой разум и мужество, с которыми ты избавил нас от ярма ляхского, прославил пе-ред целым светом и устроил свободным народом, мы должны и по смерти твоей оказывать честь твоему дому. Никто не будет у нас гетманом, кроме Юрия, твоего сына»11.      
Кандидаты, предложенные Хмельницким, в свою очередь отказались о гетманства в пользу Юрия. Желание старого гетмана восторжествовало, но, как мы уже знаем, только до той поры, пока он был жив. После его смерти Юрий был отстранен от власти и гетманом стал польский агент Выговский. Было ли это случайностью? Нет. Достаточно глянуть на остальных кандидатов, предло-женных Хмельницким. И Тетеря, и Жданович являлись активными участниками заговора Выговского, ставившего своей целью возвращение Малороссии Польше, а после его разгрома открыто перешли на сторону врага. Пушкарь составлял исключение и поэтому был убит. Таким образом, в последние годы жизни Богдана Хмельницкого решающее влияние на вершине малороссийской власти приобрели польские ставленники, нанесшие после смерти гетмана непоправимые удары по делу освобождения Русского Народа от польской оккупации.
Измена Выговского (1657-1659), по сути, привела к открытию нового фронта против Русской армии, вынудило еще более распылить ее силы и, в ко-нечном счете, привела к совершенному изменению стратегической ситуации и хода войны. В начале 1658 года Царь вынужден был пойти на перемирие со Швецией, которое было подтверждено в конце 1659 года в местечке Валиесаре на 20 лет, причем Россия удержала свои завоевания – Дерпт и другие места. Но в 1661 году был заключен вечный мир в Кардисе, по которому все эти завоевания уступлены Швеции. В эти же годы Польша повела успешную борьбу со шведским вторжением. Австрийский император двинул ей на помощь 12-тысячный корпус (1657), следом войну Швеции объявила Дания. В итоге Карл Густав принужден был очистить Польшу от своих войск, а его смерть (1660) побудила Швецию к мирным переговорам. Заключенный в Оливе мир предусматривал отказ Яна Казимира от притязаний на шведский престол и уступку Швеции части Ливонии. Теперь Польша могла все силы обратить против России. Об избрании Алексея Михайловича в польские короли уже никто не вспоминал.   
               
                *           *          *

1660 год ознаменовался возобновлением боевых действий на русско-польском фронте. Завершив войну со шведами, поляки немедленно начали наступление в Белоруссии. В середине июня недалеко от Ляховичей они разбили пятитысячный отряд воеводы Хованского и принудили отступить его к Полоцку. Стремясь развить свой успех, осадили Борисов, два раза штурмовали город, но Русский гарнизон отбился. Тогда войска под начальством Сапеги и Чарнецкого, переправившись через Березину, направились дальше на восток, и в августе осадили Могилев. На помощь осажденному городу из Смоленска была отправлена армия во главе с воеводой Юрием Алексеевичем Долгоруким. В течение сентября-октября она нанесла полякам несколько чувствительных поражений и принудила их снять осаду с Могилева. Наступившая зима прервала военные действия. Планы короля Яна Казимира отбросить Русских хотя бы до Смоленска провалились, но стратегическая инициатива перешла к полякам.
Боевые действия на южном театре войны еще больше укрепили их пре-имущество. В августе 1660 г. из Киева в направлении Волыни к городу Чуднову двинулись войска под начальством боярина Шереметева. В том же направле-нии, но отдельной дорогой следовал со своими полками Юрий Хмельницкий, избранный, наконец, гетманом. Им навстречу выступили Потоцкий и Любомирский, стремившиеся не допустить соединения Русской армии. С ними шли татары. В середине сентября у местечка Любара это войско столкнулось с армией Шереметева. В течение нескольких дней Русские, окопав свой лагерь, отбивали атаки превосходящих польских сил, но затем решили прорвать кольцо окружения и идти на соединение с Хмельницким. 26 сентября под защитой обозных телег они двинулись в путь. Идти приходилось под непрерывными атаками неприятеля, но Русские мужественно защищали свою передвижную крепость. Вместе с ними сражались и два казачьих полка под командованием Тимофея Цыцуры.
Наконец, удалось достигнуть Чуднова. Шереметев, не надеясь удержать город, приказал его сжечь. Услыхав, что Хмельницкий недалеко, он стремился как можно быстрее с ним соединиться. Но поляки решили любой ценой не до-пустить этого. Они взяли Русский лагерь в плотное кольцо, рассчитывая, что недостаток фуража и продовольствия принудит Шереметева к капитуляции.
Так прошло время до 7 октября. И здесь поляки получили известие, что приближается Хмельницкий. Потоцкий с артиллерией и пехотой остался осаж-дать лагерь, а Любомирский с конницей двинулся навстречу казакам. Их лагерь он нашел у разрушенного местечка Слободище, в нескольких верстах от Чуднова, и с ходу попытался его атаковать. Но казаки отбили приступ. А старшина тем временем тайно обсуждала вопрос о переходе на сторону врага. На молодого гетмана никто не обращал внимания. Тон задавали уже знакомые нам лица: герой «конотопского сидения» Гуляницкий, после бегства Выговского перешедший на службу к Хмельницкому, не менее известный предатель Лесницкий, калницкий полковник Сербин и еще ряд старшин, сочувствующих им. В ультимативной форме они потребовали от Юрия немедленно объявить себя на стороне поляков. Пришло письмо и от их патрона Выговского, обретавшегося в стане неприятеля в ранге «русского воеводы». Тот манил милостью польского короля и очередным обещанием «привилегий». Борьба разгорелась нешуточная. Все понимали: рядовое казачество на предательство не пойдет, да, пожалуй, еще и старшину перебьет, узнав о ее замыслах. Измену следовало до поры маскировать и объявить, как только обстоятельства тому будут благоприятствовать. Поэтому решили направить двух посланцев одновременно: к Шереметеву с известием, что на казаков напали поляки и просьбой о срочной помощи, а в польский лагерь - обговаривать условия, на которых казаки предаются королю.
Шереметев тем временем, получив призыв о помощи, 14 октября оста-вил свой лагерь и с боем стал прорываться к Слободищу. На пути его следова-ния поляки успели выстроить шанцы, но Русские под градом пуль и ядер не-приятеля бесстрашно атаковали их до тех пор, пока не прорвались дальше. Ка-ждый шаг вперед давался с огромным трудом и кровавыми потерями, но Ше-реметев упорно шел к цели. А враги уже наседали со всех сторон. На пути Рус-ских встретилась разоренная деревушка, рядом с которой находился пруд. Плотина была прорвана. Вода разлилась по лугу. Грязь стояла такая, что телеги приходилось тащить вручную. В этом месте атаки неприятеля еще более усили-лись. Русский обоз стал сходить вправо, к лесу, чтобы выбраться на более сухое место, но здесь появились татары. С диким гиком бросились они на Русских, осыпав их градом стрел. Поляки беспрерывно палили из орудий и ружей в обоз и, наконец, ворвались внутрь. Татары понеслись вслед за ними, как вороны на добычу, и кинулись грабить все, что ни попадалось. Русские, собрав последние силы, выбили неприятеля с обоза. Часть его досталась полякам, но остальная сомкнулась и под выстрелами польских пушек достигла опушки леса, начав окапываться. Татарам досталась карета Шереметева и они набрали вдоволь соболей, золота и серебра. Успех был на стороне поляков, хотя и они понесли тяжелые потери.
В стане Хмельницкого слышали гул артиллерийской канонады, но никто не двинулся на помощь Шереметеву. Здесь думали не о сражении, а об усло-виях сдачи. Их обсуждение заняло несколько дней. Постановленные статьи почти дословно повторяли Гадячские «пункты», только всякие упоминания об автономном «княжестве Русском» были опущены. Наконец, 19 октября в поль-ском лагере состоялась обоюдная присяга. Потоцкий и Любомирский присяг-нули коротко – соблюдать договоры, постановленные в гадячской комиссии 6 сентября 1658 г. и чудновской 17 октября 1660 года. Юрий Хмельницкий в сво-ей присяге обещал со всем Войском Запорожским быть в послушании у поль-ского короля и отречься от подданства Царю. Еще обязывался не поднимать рук против Речи Посполитой, не иметь сношений с посторонними государства-ми, не принимать ниоткуда и не отправлять никуда посольств без ведома ко-роля; также быть готовым идти на войну против всякого неприятеля Речи По-сполитой. Ближайшим обязательством Хмельницкого стало обещание обратить оружие на поражение Шереметева. Уже на следующий день от его имени переяславскому полковнику Тимофею Цыцуре, находившемуся с двумя полками в лагере Шереметева, было отправлено приказание немедленно перейти на сторону поляков. 21 октября Цыцура с развернутой хоругвью вышел из обоза. За ним устремилось до двух тысяч казаков. Трудно даже определить: понимали ли они что происходит. Татары, хотя и предупрежденные поляками о возможности такого движения, не стали разбираться за кого казаки и немедленно ударили на них. Погибло до двухсот человек. Многие были взяты в плен. Остальные, видя подобный прием, повернули обратно в обоз. Только Цыцура с горстью своих сторонников сумел добраться до польского лагеря.
А положение Шереметева после перехода Хмельницкого на сторону не-приятеля стало просто отчаянным. Со всех сторон он был окружен неприяте-лем. Против него стояло 30 тысяч пеших и конных поляков и 40 тысяч орды. Вокруг Русского лагеря поляки насыпали вал, установили на нем пушки и повели непрерывный обстрел. Не было выхода на выпас лошадей. Вонь от людских и конских трупов скоро наполнила воздух таким смрадом, что тяжело было дышать. Не хватало продовольствия, заканчивался порох, да и тот, что был, отсырел. Дожди лили день и ночь, грязь и навоз доходили до колен, людям негде было укрыться от ненастья и неприятельских пуль и ядер. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Шереметев капитулировал. Русские должны были сдать все оружие, но поляки гарантировали им жизнь и обещали отправить на родину.   
4 ноября осажденные отворили обоз и чахлые, голодные, больше похо-жие на привидения, чем на живых людей, стали выходить из окопов и сдавать оружие. Шереметева с другими военачальниками отправили в польский стан. Но здесь татары потребовали, чтобы обоз и пленные были отданы им в качест-ве вознаграждения. Хотя это противоречило заключенным условиям капитуля-ции, Потоцкий и Любомирский дали согласие, подло нарушив свои обещания. Татары со всех сторон бросились на обоз. Началось всеобщее разграбление и убийство безоружных. Поляки безучастно наблюдали за этой жуткой расправой и ничего не сделали для спасения тех, кому гарантировали жизнь. А на следующий день, татары потребовали, чтобы им выдали и Шереметева. И это требование было исполнено. Воеводу заковали и отправили в  Крым. Несчастный боярин провел в неволе двадцать два года. Остальных Русских военачальников отправили к королю. Так погибла армия Шереметева.               
…Весной 1661 года в Варшаве собрался сейм, на который прибыли и ка-зачьи посланцы. Сейм утвердил заключенные в Слободище договоренности. Ряд старшин были нобилитованы в шляхетство, в их числе: чигиринский пол-ковник Петр Дорошенко, Юрий Сербин, Михаил Ханенко, Евстафий Гоголь и некоторые другие. Иуды получили свои 30 сребреников.
               
                *          *          *

Чудновское несчастье потрясло Москву. Разгром Шереметева полностью изменил стратегическую ситуацию. Правобережная Малороссия была потеряна и, как оказалось, безвозвратно. Без всякой защиты осталось Левобережье, южные уезды Великороссии. Опасались движения татар и поляков прямо на Москву. Поэтому спешили заключить мирный договор со Швецией, даже ценой уступки всех завоеванных в Ливонии городов. Но, самое печальное, очередное предательство казаков ставило под сомнение весь смысл войны. Ради чего было вести ее, идя на неслыханные жертвы, если те, кто за несколько лет до того молил о спасении и помощи, страшными клятвами клялся хранить верность присяге, теперь раз за разом наносили подлые удары в спину. Во имя чего гибли Русские люди?.. Чуть больше года минуло с той поры, как Тимофей Цыцура поднял в Переяславе восстание против поляков, а затем торжественно поклялся в церкви на Библии хранить верность Царю. И вот он уже сражается на стороне поляков и снова клянется в верности, только в этот раз - польскому королю. И остальные ему под стать – настоящие оборотни. Что же это за люди и есть ли для них что-нибудь святое!.. Трудно было вынести подобное вероломство и продажность. Даже Царь начал колебаться. Торопя Ордин-Нащокина заключать мир со Швецией, он писал ему: «На черкас надеяться никак невозможно, верить им нечего: как трость ветром колеблема, так и они: поманят на время, а если увидят нужду, тотчас русскими людьми помирятся с ляхами и татарами».
Но если Алексей Михайлович только колебался, то многие в правитель-стве уже открыто предлагали предоставить Малороссию своей судьбе. Ордин-Нащокин был в их числе. Он писал Царю: «Теперь, пока перемирье с шведами не вышло, надобно поскорее промышлять о мире с польским королем. А не уступивши черкас, с польским королем миру не сыскать. Прежде, когда они были от великого государя неотступны, уступить их было нельзя, потому что приняты были для единой православной веры; а теперь в другой раз изменили без причины: так из чего за них стоять?.. Как заключен будет мир с польским королем, так и татары отстанут»12…
Ближайшим военным следствием чудновского поражения стало вторже-ние поляков на Левобережье. Зимой 1661 года, едва на Днепре стал лед, на левом берегу явился польский отряд под начальством Чарнецкого. С ним были татары и казаки во главе с Гуляницким. Это войско пробовало взять Козелец, но было отбито. Неудачно завершился и приступ к Нежину. В самом польском войске, не получавшем жалованья, началось возмущение и оно покинуло Левобережье.
Зимой же Хмельницкий прислал в Москву Михаила Суличенко с объяс-нением, что переход на польскую сторону под Слободищем случился поневоле и присягу польскому королю он учинил по принуждению полковников, изменников, которые «по ляцкому хотению ищут погибели всего Войска Запорожского». Юрий клялся быть в подданстве и послушании его Царского величества и добывать ему заднепровскую Малороссию. Возможно, это намерение и было искренним со стороны Хмельницкого, но осуществить его он не имел возможности. Всеми делами при гетмане заправлял Павел Тетеря, определенный поляками на должность войскового писаря. Этому человеку они могли вполне довериться.
Павел Иванович Тетеря (около 1620-1670) происходил из переяславских мещан. Настоящая его фамилия Моржковский. Трудно установить его нацио-нальную принадлежность: поляк? еврей? или все-таки Русский, ополячивший свою фамилию и ополячившийся сам?.. Свою карьеру Моржсковский начал подписком в Луцком гродском суде. Здесь, кстати, могло начаться его знаком-ство с Выговским, работавшим юристом в том же суде. И далеко не случайно в первом своем браке Моржсковский был женат на сестре Выговского. В Осво-бодительную войну он становится писарем переяславского полка, тогда же об-ретает и псевдоним - Тетеря. С 1653 года он - переяславский полковник. Лично встречал посольство В. Бутурлина в январе 1654 года, возглавлял казачью делегацию, подписавшую в Москве Мартовские статьи. В 1658, как мы знаем, по поручению Выговского вел переговоры с польскими комиссарами, завершившиеся подписанием Гадячского соглашения. В конце этого же года Тетеря перебирается в Варшаву. Ведет жизнь при дворе, получает жалование от короля и титулы: королевского секретаря, мельницкого подчашего (на Подляшье), полоцкого стольника. За годы своего полковничества Тетеря сумел сколотить немалое состояние, чем и объясняется его доступ к вершинам польской власти. А женитьба на дочери Б. Хмельницкого Елене (1660), вдове Данилы Выговского, умершего в 1659 году, сделала его настоящим богачом.
Тетеря принимал участие в подписании Слободищенского трактата с польской стороны. С 1660 года он - полномочный посол короля и сената при Ю. Хмельницком и по совместительству – писарь Войска Запорожского. Польский интерес был в надежных руках.
Сами поляки не смогли в должной степени использовать чудновскую по-беду. Коронное, а затем и литовское войско, не получая жалования, взбунтова-лось и объявило о своем неподчинении королю. Этот конфликт на время пре-рвал польское наступление в Малороссии, хотя боевые действия здесь не пре-кратились. Место поляков заняли татары и свои же изменники. В октябре 1661 года от имени Хмельницкого было заключено соглашение с крымским ханом, который обязался участвовать в завоевании Левобережья. 21 октября Мехмет-Гирей и Хмельницкий переправились через Днепр и стали разорять села и мес-течки левой стороны, но так и не смогли взять ни одного укрепленного города. Ничего не добившись, они в январе 1662 года ушли обратно. Часть казаков, ос-тавшуюся под начальством Цыцуры в Ирклееве, разгромил воевода Ромода-новский. Цыцура был взят в плен и отправлен в Москву.   
В течение всего 1662 года характер боевых действий не изменился: тата-ры с небольшим числом правобережных казаков по-прежнему вторгались на Левобережье, пытаясь закрепиться здесь, но терпели неудачу. В июле Ромода-новский нанес неприятелю сокрушительное поражение под Переяславом и, переправившись на правую сторону Днепра, захватил Канев и Черкассы, но уже в августе принужден был отступить, понеся большие потери. Осенью татары снова вторглись на восточную сторону – и снова были отбиты. Проклятья по адресу гетмана, наводившего на край басурман, не стихали среди малороссов. Доходили они и до Хмельницкого. И вот, наконец, в декабре Юрий отказался от гетманства. Он и сам видел, что служит только ширмой, прикрывая популярной в народе фамилией преступления изменников и отщепенцев, и давно уже хотел уйти. В январе 1663 года его постригли в монахи в Чигиринском монастыре под именем Гедеона.
Неудачи постигли Русскую армию и в Белоруссии. Осенью 1661 года Хо-ванский вместе с Ордин-Нащокиным потерпел страшное поражение при Куш-ликах. Из 20 тысяч Русских не более тысячи спаслось в Полоцк вместе с Хован-ским и раненым Нащокиным. Победителям досталось много пленных, в том числе сын Хованского, девять пушек, знамена. В результате этой неудачи были потеряны Гродно, Могилев и Вильна.
Поражения 1660-1661 годов тяжелым бременем легли на страну. Войне не было видно конца, тяжелые подати пали на народ, торговые люди истощи-лись. Только за два года (1654-1555) военные затраты составили 1 миллион 300 тысяч рублей, сумму по тем временам громадную. Уже в 1656 году казны не хватало на выплату жалования ратным людям и Царь велел выпустить медные деньги, которые должны были ходить по одной цене с серебряными. Года два они, как платежное средство, вполне себя оправдывали, но потом резко начали падать в цене, когда в Малороссии после измены Выговского перестали их брать и когда в большом количестве появились фальшивые медные деньги. Наступила страшная дороговизна, резко возросло недовольство населения. В июле 1662 года в Москве вспыхнул мятеж, так называемый «медный бунт». Непосредственным поводом для него стало появление «воровских писем», расклеенных во многих местах столицы, которые обвиняли в измене родственников Царя Милославских, Ртищева (ему приписывалась мысль о медных деньгах), богатого купца Шорина. Мятежники двинулись в село Коломенское, где находился тогда Алексей Михайлович, и потребовали выдачи этих лиц. На увещание Царя разойтись и предоставить дело ему толпа кричала: «Если добром не отдашь тех бояр, то мы станем брать их у тебя силою». Тогда придворные и стрельцы по приказанию Государя ударили на мятежников и больше семи тысяч их было перебито и переловлено.
Бунт удалось подавить, но экономические трудности продолжали нарас-тать. К ним добавились и военные угрозы. Снова опасность исходила из Мало-россии. 
               
                *           *          *

В январе 1663 года поляки провозгласили гетманом, вместо ушедшего Хмельницкого, своего ставленника Тетерю. Тот сразу стал звать короля с  вой-сками в Малороссию для завоевания левой стороны. Поляки откликнулись не сразу. Приведя в порядок внутренние дела, выплатив жалование войску, они, наконец, в середине сентября во главе с самим королем двинулись на восток. Официально объявленной целью похода  являлось не только завоевание Лево-бережья, но и полный разгром Русского государства, «изгнание московитов в Сибирь». Нашествие вдохновлялось католической церковью, которая в ряде европейских стран провела соответствующую агитацию. Благодаря ей к поль-ским войскам присоединилось множество немцев и представителей других за-падных государств. Даже далекая Франция отрядила волонтеров, в их числе уже знакомого нам герцога Грамона (впоследствии маршала Франции), оста-вившего описание этого похода.
По данным Грамона  армия Яна Казимира состояла из 70 тысяч отборно-го польского войска,  10 тысяч немцев, 20 тысяч татар и 10 тысяч казаков, под-чиненных Тетере. 8 октября король был уже в Белой Церкви. Сюда явились к нему на поклон Тетеря и правобережные полковники, среди них: Ханенко, Бо-гун, Гоголь, Гуляницкий. 13 ноября поляки переправились через Днепр у Ржи-щева, татары переплыли через него под Трипольем своим обычным способом – держась за хвосты лошадей.
Русских войск в тот момент мало было в Малороссии, в основном в гар-низонах укрепленных городов, поэтому и придерживались они строго оборо-нительной тактики. Первым местечком, захваченным неприятелем, стал Во-ронков: поляки ограбили его и сожгли. Барышполь оказал сопротивление, но затем принужден был сдаться. 6 декабря  войска Яна Казимира, преодолевая осеннюю распутицу, подошли к Остру. В течение целого дня гарнизон при под-держке жителей отбивал приступы неприятельской пехоты, но, понеся боль-шие потери, ночью оставил город.
Вместе с поляками действовали казаки под начальством полковников Богуна и Гуляницкого. Иван Федорович Богун, прославившийся в годы Освободительной войны успешными действиями против польских войск, теперь активно помогал неприятелю завоевывать малороссийские города. Трудно понять, что двигало им, и насколько комфортно чувствовал себя подольский полковник в роли иуды. Активный участник заговора Выговского, он вслед за ним отправился искать удачи в Польше, но, даже удостоившись шляхетства, так и не сумел стать своим для бывших врагов. В 1662 году поляки заточили его в крепость Мариенбург. Ян Казимир освободил Богуна и поручил ему командование правобережными казачьими полками. Планируя вторжение на Левобережье, король рассчитывал использовать моральный кредит ближайшего сподвижника Хмельницкого в польских интересах,  и не ошибся. С помощью Богуна удалось принудить к сдаче жителей Ромен, Борзны и других городков. Авторитет прославленного полководца все еще действовал на соплеменников неотразимо, правда, теперь деморализующим образом. Поляки должны были бы благодарить Богуна за оказанные услуги, но вместо того… казнили, также неожиданно и позорно, как и его собрата по ремеслу – Выговского. Таким было воздаяние за иудино служение…
В первых числах января 1664 года Ян Казимир оставил Остер и двинулся в направлении Нежина. Штурмовать город поляки не отважились в виду силь-ных укреплений и многочисленного гарнизона. Обогнув его, они продолжили движение в направлении великороссийских уездов. Последним укрепленным пунктом на этом пути был Глухов. Оттого, будет ли он взят, зависел весь даль-нейший ход кампании.
Город был опоясан двойным валом и двумя рвами. Его гарнизон состав-ляли казаки во главе с киевским полковником Дворецким и ратные люди под начальством Авраама Лопухина. И гарнизон, и жители решили сражаться до последнего человека и категорически отклонили предложение о сдаче. Поляки начали готовиться к приступу. Наскоро насыпав шанец против городских ворот, они установили на нем пушки и принялись беспрерывно палить в город. Под прикрытием этих выстрелов пехота бросилась на вал, но глуховцы отбили приступ, а затем и сами совершили вылазку, нанеся большие потери неприятелю. Так неудачно окончился приступ в первый день. Но король решил любой ценой взять город. Падение Глухова открывало польской армии беспрепятственный путь в глубь России, прямо на Москву.
Город был взят в осаду, под его валы повели подкопы, а чтобы осажден-ные не догадались об этом, пехота продолжала делать беспрерывные присту-пы. Наконец, подкопы были готовы и в них закатили несколько десятков бочек пороха, а затем подожгли. Произведенный взрыв образовал проем в крепост-ном валу, и  сюда немедленно устремились войска неприятеля. Даже королев-ская гвардия, схватив мотыги и топоры, бросилась в дело, стараясь как можно быстрее увеличить проем. Все силы гарнизона также устремились в это опас-ное место. Завязалась отчаянная схватка. Поляки влезали на вал и водружали свои хоругви, как знак победы, но тут же откатывались назад, теснимые Рус-скими. Так происходило несколько раз в течение дня, успех клонился то в одну, то в другую сторону. Штурм продолжался до самых сумерек, но Русские устояли. Поляки только убитыми потеряли тысячу человек, в том числе много офицеров.
Неудачей завершались и все последующие приступы. Причем, как отме-чает в своих записках герцог Грамон, «во время этих штурмов защитники Глухова показали чудеса храбрости и большое знание военного дела, и при каждом штурме наносили нам большие потери»13. Положение королевской армии день ото дня ухудшалось. Зимняя стужа, недостаток продовольствия уносили не меньше людей, чем неудачные приступы. Провалом завершилась и попытка литовского гетмана Сапеги привести на помощь королю свежие подкрепления. Русские войска под начальством князя Борятинского перехватили его отряд под Брянском. Произошедшее сражение никому из противников не дало решающего перевеса, однако гетман должен был отступить.
Но самые ощутимые потери поляки несли в результате развернувшейся против них народной войны. Посылаемые за сбором продовольствия и фуража команды подвергались нападениям вооруженных ватаг местных жителей и немилосердно истреблялись. Польское войско из-за этого не получало самого необходимого: сперва пехота стала терпеть голод, за нею конница. Из-за бескормицы начался массовый падеж лошадей. Нападениям подвергались и оставленные в уже взятых городах гарнизоны. У оккупантов не было тыла, смертельная опасность грозила каждую минуту. Коронный канцлер Пражмовский, ехавший с важными бумагами и множеством дорогих вещей, расположился ночевать в местечке Сосницы. Об этом проведал конотопский сотник Нужный и ночью со своими казаками ворвался в городок. Канцлер едва успел выскочить и спастись от полона, сопровождавший его отряд погиб, казаки захватили все канцлеровы бумаги, серебряную посуду королевского буфета и даже канцлерскую серебряную чернильницу…
Прошло чуть больше месяца с начала осады Глухова, когда было получено известие о приближении Русских войск под начальством левобережного гетмана Брюховецкого и воеводы Ромодановского. Это вынудило польское командование отказаться от дальнейших попыток овладеть городом. Готовясь к битве, оно устроило обоз свой  к боевому походу и приказало день и ночь держать запряженными лошадей. Ждать пришлось недолго. Русским не удалось застать неприятеля врасплох, но они нанесли ему серьезное поражение. С наступлением сумерек польская армия стала отступать к Новгороду-Северскому. Русские преследовали ее и настигли у Пироговки, на переправе через Десну. Поляки с большим трудом сумели переправиться через реку, понеся большие потери от наседавшего на них неприятеля.
Наконец, добрались до Новгорода-Северского. Здесь-то и была решена участь Ивана Богуна. Наказного гетмана, командовавшего несколькими тыся-чами казаков, прикомандированных к королевскому войску, обвинили в том, что он тайно передавал глуховцам известия о движениях и намерениях поля-ков, а его подчиненные во время приступов стреляли не в неприятеля, а в воз-дух. Правда это или нет, никто особо не выяснял. Полякам требовался козел отпущения, на которого можно было бы свалить вину за бесславный исход кампании, и он был найден. Военный суд приговорил Богуна к смертной казни и его, с несколькими другими старшинами, 17 февраля расстреляли. Так бес-славно завершилось поприще легендарного героя Освободительной войны. Вообще 1664 год был не очень удачным для польских прихлебателей. Участь Богуна, спустя месяц, разделил Выговский. И тоже по совершенно надуманно-му обвинению. Небезызвестный Григорий Гуляницкий был заключен в крепость Мальборк (Пруссия). Туда же упекли митрополита Тукальского и Юрия Хмельницкого. Гуляницкого, правда, через три года выпустили (1667) и он прибился к очередному соискателю на роль малороссийского «гетмана», Дорошенко, а после краха последнего вернулся в польскую службу (1675). Но ненадолго: в том же году поляки казнили его в Белой Церкви. Это, впрочем, впереди. А пока…
Под Новгород-Северским польское командование решило разделить свое войско: одна часть во главе с королем должна была следовать в Литву, другая под начальством Собеского и прибывшего ему на подмогу Тетери - на правый берег Днепра, для усмирения вспыхнувшего здесь антипольского вос-стания.
Обратное движение польской армии ознаменовало ее фактическую ги-бель. «Отступление это длилось две недели, - свидетельствует Грамон, - и мы думали, что погибнем все. Сам король спасся с большим трудом. Наступил та-кой большой голод, что в течение двух дней я видел, как не было хлеба на сто-ле у короля. Было потеряно 40 тысяч коней, вся кавалерия и весь обоз, и без преувеличения три четверти армии. В истории истекших веков нет ничего, что можно было бы сравнить с состоянием такого разгрома»14.
               
                *          *          *

С не меньшими потерями пробивалась назад и вторая часть войска. Воо-руженные толпы местных жителей наскакивали на нее с самых разных сторон, каждым местечком приходилось овладевать с бою. Близ Сосницы напал на Со-беского со своей ватагой Скидан, но был разбит, схвачен и посажен на кол. Это, однако, не остановило других. На пути до самого Днепра дейнеки преследова-ли королевское войско и сзади и с боков, особенно когда приходилось преодолевать леса и переправляться через водоемы. В селах и деревнях жители не давали жолнерам хлеба и лошадям корма. Потеряв верховых лошадей, польские конники вынуждены были идти пешком и тащить на себе свои седла, а между тем от изнеможения сами чуть двигали ногами.
Поляки достигли Днепра в самое неудобное время: лед на реке уже тро-нулся, поэтому переправа стала еще одним суровым испытанием для отсту-павшего войска. С большим трудом и риском для жизни переправлялись на лодках между плывущими по реке льдинами или пробирались на санях в тех местах, где лед был еще крепок. Многие нашли смерть в холодной воде, но и те, кто благополучно переправился, с ходу должны были вступать в бой, потому что все Правобережье было охвачено массовым народным восстанием против оккупантов. Его организатором и вдохновителем стал кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Серко. В письме к Царю (март 1664) он сообщал о своем походе: «Исполняя с Войском Запорожским службу вашему царскому пресветлому величеству, я, Иван Серко, месяца января 8 числа, пошел на две реки, Буг и Днестр, где Божиею милостью и предстательством Пресвятой Богородицы и вашего великого государя счастьем, напав на турецкие селения выше Тягина города, побил много бусурман и великую добычу взял. Оборотясь же из под турецкого города Тягина, пошел под черкасские города. Услыша же о моем, Ивана Серка, приходе, горожане сами начали сечь и рубить жидов и поляков, а все полки и посполитые, претерпевшие столько бед, неволю и мучения, начали сдаваться. Чрез нас, Ивана Серка, обращена вновь к вашему царскому величеству вся Малая Россия, города над Бугом и за Бугом, а именно: Брацлавский и Калницкий полки, Могилев, Рашков, Уманский повет, до самого Днепра и Днестра; безвинные люди обещались своими душами держаться под крепкою рукою вашего царского пресветлого величества до тех пор, пока души их будут в телах»15.
Движение, поднятое Серко, с каждым часом разрасталось. Поляков вы-били из Смелы, Умани, Лисянки, Ставищ и многих других городов. Не удалось взять только сильно укрепленные Чигирин и Белую Церковь. Тетеря, задачей которого было подавление восстания, ничего не мог поделать. Несмотря на громкий титул «гетмана», присвоенный ему оккупантами, сам по себе он ника-кой силы не представлял и держался только с помощью польских войск. Все, что он мог сделать, это обвинить в причастности к восстанию… Выговского! Трудно сказать, что не поделили между собой бывшие подельцы. Возможно, Тетеря страшился участи Богуна и решил обезопасить себя от недовольства по-ляков, предложив им очередную жертву на роль «изменника». Поляки не про-тивились и, несмотря на всю нелепость выдвинутого обвинения,  приговорили «воеводу Русского» к смертной казни, расстреляв 17 марта близ Корсуна…
Король тем временем прислал на помощь Тетере войска под начальст-вом Стефана Чарнецкого.  7 апреля у Бужина они вступили в схватку с отрядами Серка и стольника Косагова, принудив их к отступлению. Чарнецкий захватил Бужин и Субботов и сжег их. В последнем он выбросил из могил кости Богдана Хмельницкого и сына его Тимоша и сжег их на площади. Совершив это кощунственное надругательство над останками великого гетмана, Чарнецкий двинулся к Черкассам, где засел Серко, но так и не смог взять города. Столь же безуспешно завершились попытки захватить Смелу, Умань и Канев, занятый гетманом Брюховецким. Между тем к Тетере и полякам подошло 20 тысяч буджакской орды, и сразу же стали расходиться отдельными загонами, разоряя поселения и угоняя их жителей в полон. Но и это нашествие не прекратило сопротивления Русских.
На целые полгода увязли польские войска под Ставищем. Чарнецкий особенно зол был на жителей этого города. Еще в январе 1664 здесь вспыхнуло восстание. Причем ставищане, перебив польский гарнизон, не пощадили даже раненных, находившихся в устроенном для них госпитале. Кроме того, разобрали по рукам свезенные сюда припасы для польских войск, отправившихся в поход на Левобережье, и разорили близ Ставища имение, пожалованное Чарнецкому в ленное владение. Подойдя в июне к городу, Чарнецкий прежде всего послал татар сжечь все близлежащие деревни и хутора, истребить и угнать в неволю их население, приказав без всякой пощады убивать женщин, детей и стариков, потому что многие жители этих селений укрылись в Ставище. «Есть не буду, спать не буду, пока не добуду это гнездо бунта, этот вертеп разбойников» - поклялся польский полководец.
В городе заперлось большое число повстанцев. Начальствовал над ними полковник Дачко, бывший долго в турецкой неволе на галерах. Приступы начались 4 июля, но были очень неудачны для поляков. Дачко, отбивши их, приказал копать еще один ров. Из высыпной земли этого рва образовался новый вал, так что теперь Ставище оказалось защищено двумя рядами земляных укреплений. Восставшие с валов издевались над врагами. Когда Чарнецкий объезжал свое войско, одетый в бурку из леопардовой шкуры, осажденные кричали ему: «ото ряба собака!». Между тем поляки, подвезя артиллерию, начали беспрерывный обстрел города, истребив большую часть его строений. Дачко был убит и на его место выбрали сотника Чопа, также оказавшегося дельным и отважным предводителем. Поляки продолжали приступы, неся огромные потери. Погибла вся пехота, уцелевшая после зимней кампании, и польские ряды настолько умалились, что где прежде были тысячи, теперь едва набирались сотни. Тогда решено было на военном совете обложить Ставище кругом, чтобы ни в город, ни из города не могло пройти ни одно живое существо. Так минуло еще несколько месяцев. Наступила осень. В городе начался голод, а усиленная пальба из польских орудий обратила в пепел почти все его жилища. Приходилось в осеннюю непогоду оставаться без крова под непрерывным неприятельским огнем. В таком отчаянном положении 8 октября осажденные приняли решение о капитуляции. Чарнецкий принял ее и даже оставил в живых уцелевших жителей, но в наказание за долговременное упорство велел заплатить за свою жизнь выкуп татарам. Кроме того, расположил в Ставище на постой два полка на все время, пока будет идти война, и снял с храмов колокола – в наказание за то, что в них звонили в набат, созывая поспольство к битвам против поляков.
В то время как Чарнецкий держал в блокаде Ставище, Тетеря с татарами приводил в покорность население Брацлавского полка. Разорение многих по-селений ордой принудило жителей Брацлава, Ладыжина, Бершада и других местечек признать польскую власть. Но пожар народной войн не угас, а с нача-лом нового, 1665 года разгорелся с еще большей силой. Вновь восстали жители Ставищ и прогнали польский гарнизон. Узнав об этом, Чарнецкий отправил к городу отряд под начальством Маховского, но ставищане встретили его с оружием в руках. Потеряв до двухсот человек убитыми, поляки отступили. Тогда сам Чарнецкий поспешил к непокорному местечку и внезапным ударом овладел им. Все его жители были поголовно истреблены, город сожжен дотла. Та же участь постигла Боярку. И здесь жолнеры вырезали население, не пощадивши даже малых детей. Но эти свирепые расправы не изменили общего хода дел. 4 апреля отряд, посланный Брюховецким и воеводой Протасьевым, внезапным ударом атаковал Корсун и уничтожил расположенный в городе польский гарнизон. Погибло до 700 человек. Живьем был схвачен Тимофей Носач, бывший при Хмельницком генеральным обозным, а теперь находившийся в Корсуне наказным гетманом от Тетери. В этот же день казачий сотник Дрозденко близ Брацлава наголову разгромил и самого Тетерю. Тот едва успел спастись бегством и, оставив Чигирин, ушел в глубь Польши, где отрекся от гетманства. Эпопея еще одного изменника завершилась полным крахом.
Поляки оказали Тетере совсем не тот прием, на который он рассчитывал. Бывший гетман представлял уже отработанный материал и с ним перестали церемониться. Не помогло даже его необъятное состояние. Скорее навредило. Неожиданно для самого себя Тетеря оказался под прессом постоянных судеб-ных преследований со стороны шляхты, требовавшей компенсации за нане-сенные ей во время его гетманства материальные убытки. Даже принятие ка-толицизма не помогло. Особенно осложнилось положение «полоцкого столь-ника» после отречения от престола его патрона короля Яна II Казимира (1669). В 1670 под угрозой судебного приговора о баниции (изгнании) Тетеря принуж-ден был бежать в Молдавию, оттуда в Адрианополь, пока, наконец, не добрался до Стамбула, где снова предложил свои услуги предателя, только теперь туркам. Султан Мухаммед IV принял его и даже провозгласил «гетманом» в благодарность за то, что Тетеря указал слабые места Польши и гарантировал туркам полный успех в случае нападения на нее. Но то ли время похода еще не созрело, то ли по каким другим причинам, однако в апреле 1671 Тетеря был теми же турками… отравлен. По другим известиям ему отрубили голову. Успел ли он «обасурманиться» - неизвестно…
Излишне прибавлять, что подобный исторический персонаж, а, попросту говоря, холуй, готовый в зависимости от обстоятельств менять не только хозя-ев, но даже веру и национальность, вызывает у «украинцев» самое неподдельное восхищение. В их глазах он – средоточие великих достоинств, благородных замыслов и даже… жертвенной любви к Родине (какой только?). Украинские историки, обогатившие мировую околонаучную беллетристику поистине сказочными сюжетами, и здесь не ударили лицом в грязь: открыли, например, что у Тетери имелся «хорошо продуманный план», в центре которого лежала «идея соборности казачьей Украины»17. Ради этой «соборности» он, по-видимому, и помогал полякам да татарам завоевывать Малороссию, превращать в руины ее села и города, уничтожать ее население и пополнять ее жителями невольничьи рынки Крыма. Ради нее же, «соборности», чинил зверские расправы над соотечественниками. Так, после поражения повстанцев под Белой Церковью в марте 1664 года, когда в плен к неприятелю попало полторы тысячи человек, именно Тетеря отдал приказ о поголовном их истреблении: рядовых вырезали в поле за городом, а старшин, кого посадили на кол, кого повесили.
Так любил свой народ этот украинский «герой». Так его и надо любить, считают «украинцы», горестно вздыхая о неудавшейся миссии Тетери и несча-стном завершении его карьеры изменника: «трагично оборвалась жизнь поли-тика, стремившегося обеспечить национальные интересы Украины в составе Речи Посполитой»17. В очередной раз народ  не пожелал оценить всех выгод жизни под иноземным ярмом и сорвал замыслы предателей, желавших любой ценой на него это ярмо водрузить. Не повезло «украинцам» с историей, не повезло…












Глава 6. Когда все разрушено… Гетманство Дорошенко (1665-1676)
После бегства Тетери в Польшу сразу же нашлись претенденты на его ме-сто. Время было смутное и всякий авантюрист, набравший достаточное количество вооруженных сторонников, имел полную возможность провозгласить  себя верховной властью края. А уж если ему удавалось найти иноземных покровителей, шансы на успех многократно возрастали. Наиболее удачливым из таких соискателей на первых порах оказался Степан Опара, носивший звание Медведовского полковника. Этот решил прямо отдаться  татарам. 11 июня 1665 года с шайкой своих сторонников он подошел к Умани и уверил ее жителей, что два крымских салтана, его союзники, стоят неподалеку от города. Этим он так напугал уманцев, что те беспрекословно отворили ворота. Здесь-то Опара провозгласил себя гетманом и послал посольство к крымскому хану, прося утвердить его в гетманском звании. Взамен же обещал отдавать татарам в плен всех непокорных ему жителей Малороссии. Полагая, что в достаточной степени заинтересовал потенциальных союзников, он двинулся на Мотовиловку, грозя захватить сам Киев, и распустил слух, что за ним идет тридцать тысяч орды  с двумя мурзами.
Апелляция к крымскому хану очередного соискателя гетманской булавы была далеко не случайной. До середины XVII века татары рассматривали Ма-лороссию только как источник живого товара, поставку которого обеспечивали более или менее частые набеги. Причем такого рода разбойные нападения таили в себе известные опасности и сопровождались неминуемыми потерями, а со временем стали вызывать и ответные вторжения запорожских казаков в Крым, доставлявших немало хлопот самим татарам. В этой вековой степной войне успех был достаточно переменчив, клонился то в  ту, то в другую сторону и хищные устремления орды в какой-то степени сдерживались защитными мерами противной стороны. Однако со времен Освободительной войны ситуация изменилась самым парадоксальным образом.  Явились новые руководители Малороссии, которые сами зазывали орду, сами предлагали ей грабить, разорять и уводить полон. Так поступали Выговский, Юрий Хмельницкий, Тетеря.
В Крыму не могли нарадоваться нежданному появлению новых «союзников», добровольно отдававших извечному неприятелю то, что раньше приходилось брать с боем. И стали мечтать о большем: полном подчинении богатой и людной области своему контролю, превращению Малороссии в еще один улус Крымского ханства. Тем более что изменники указали и путь для достижения этой цели. Достаточно было провозгласить любого авантюриста «гетманом», помочь ему в борьбе с конкурентами и, прикрываясь его именем, без всяких усилий черпать из края рабов и материальные ресурсы. А претендентов на роль ханского наместника Малороссии в тогдашнее смутное время вполне хватало. Медведовский полковник был из их числа.
Но дело его не выгорело. Орда, действительно, вступила в Малороссию, но совсем не для того, чтобы поддержать притязания Опары. Бедняга не дога-дывался, что для осуществления своих планов хан нашел более подходящую кандидатуру. 18 августа, близ Богуслава, когда новоявленный «гетман» явился в татарский лагерь, его схватили, повесили на шею цепь, а ноги заковали в железные кандалы. Вслед за этим татары бросились на опаринский табор и угнали всех лошадей. Находившееся в нем воинство даже не пыталось оказать сопротивления – силы были слишком неравны. Оставалось одно: пассивно ожидать решения своей участи. На следующее утро татары снова приблизились к табору и стали кричать: «Хотите взять себе гетманом Петра Дорошенко? Мы его даем вам в гетманы. Если его возьмете, не станем вас трогать»1…
Петр Дорошенко (1627-1698) был известной фигурой в Малороссии. Сын полковника реестрового казачества, он в 20-летнем возрасте бежал на Сечь вместе с Хмельницким. В Освободительной войне принимал участие вначале как рядовой казак, затем писарь Чигиринского полка. В 1657 был назначен прилуцким полковником, в 1660 – чигиринским. Был среди тех, кто обеспечил переход на сторону поляков под Чудновым и подписал Слободищенские ста-тьи. Король удостоил его шляхетства. В 1663-1664 Дорошенко - генеральный есаул у Тетери, с 1665 – черкасский полковник. После бегства Тетери ему уда-лось убедить хана, что именно при его содействии Орда сможет сохранить ре-шающее влияние в Малороссии и все, связанные с этим выгоды, прежде всего бесперебойное поступление ясыря. Хан согласился поддержать притязания Дорошенко на власть и свое обещание выполнил.
МЫ, ТАТАРЫ, ДАЕМ ВАМ ЕГО В ГЕТМАНЫ – выбор очередной иноземной марионетки был предрешен,  и все же, вероятно по просьбе самого Дорошен-ко, решили разыграть фарс «народного избрания». Татарский ставленник приехал в табор. «Сотники» и «атаманы» опаринской ватаги провозгласили его своим вождем и присягнули польскому королю, против которого подняли восстание, в верности и послушании. Присягать королю татары их заставляли потому,  что крымский хан был союзником Польши в войне ее против России, а кроме того, являясь вассалом султана, не мог претендовать на непосредствен-ное владение чьей-либо территорией без соизволения сюзерена. Впрочем, ор-де это и не нужно было. Беспрепятственный угон ясыря ее вполне устраивал. Поэтому Дорошенко тут же поклялся добывать левобережную Малороссию, хотя бы пришлось всех тамошних казаков отдать татарам. Опару и еще двух старшин он отправил в подарок королю, препроводив в Белую Церковь, поль-ский комендант которой переправил их в оковах в Варшаву.
Теперь татарскому гетману предстояло привести в подчинение Правобе-режье. В сопровождении нескольких тысяч наемников и присланных ханом та-тар, он направился к Ладыжину, жители которого сдались без сопротивления. Отсюда двинулся на Брацлав, где находился продолжавший сохранять вер-ность России брацлавский полковник Дрозденко. После падения Опары, это был единственный противник Дорошенко на правой стороне. 
Тем временем на Правобережье продолжали прибывать свежие татар-ские силы, которые тут же расходились загонами в разные стороны и под предлогом приведения селений и городов в покорность Дорошенко, жгли и грабили их без всякого милосердия. Так были опустошены Лесовичи, Ковшовата, Звенигородка и Конская. Всех тамошних жителей татары угнали в неволю. Эти набеги нагнали такой страх на местное население, что многие признавали Дорошенко «гетманом» только для того, чтобы избежать страшного разорения от орды. Держался лишь Брацлав. Двадцать дней осаждал его Дорошенко, пока голод не принудил большую часть защитников сдаться. Наконец, видя себя  малолюдным и малосильным, сдался и Дрозденко, но не Дорошенко, а татарскому мурзе, объявив, что у него есть скарб (казна) в Рашкове, где находится его жена. Туда под охраной он и отправился, но устремившийся следом Дорошенко, овладел казной и арестовал Дрозденко. Заплатив мурзе 30000 денег в качестве отступного, Дорошенко отправил брацлавского полковника в Чигирин и там приказал расстрелять. 
С этих пор на долгих одиннадцать лет Дорошенко утвердился на правой стороне Днепра в качестве «гетмана», превратив жизнь ее жителей в сущий ад. Татары не давали им работать на полях, сжигали жилища, уводили в полон се-мьи. Таким было начало правления этого татарского наймита, таким было и его завершение. И только такого рода «подвигами» и «свершениями» отмечены все годы его «гетманства», кровавого, мрачного и беспросветного, когда десятки тысяч малороссов погибли, отправились в рабство или бежали, куда глаза глядят, только потому, что этот кровавый упырь желал во что бы то ни стало властвовать над ними...               
В начале следующего 1666 года Дорошенко отправил королю письмо, в котором убеждал его, что именно теперь самое удобное время для захвата ле-вобережной Малороссии: войска в ней не много, да и то разбросано. Просил так же присылки  подкреплений. Король ответил, что с Царем начались перего-воры о мире и война приостановлена. Приказывал и Дорошенко воздержаться от боевых действий. Но мир не входил в планы крымского ставленника: он мечтал распространить свою власть на всю Малороссию и когда понял, что по-ляки ему в этом не помогут, решил переменить хозяев. В феврале под Лысян-кою он собрал старшинскую раду и объявил, что следует отложиться от Поль-ши, а самим  со всеми заднепровскими городами приклониться к крымскому хану и по весне идти с ордой на восточную сторону. Следом Дорошенко дал знать в Константинополь и Крым, что Малороссия в полной воле султана и ха-на.
С этого момента он связывает осуществление своих честолюбивых замы-слов с подчинением края Османской империи и, в расчете на турецкую по-мощь, предпринимает неоднократные попытки распространить свою власть и на Левобережье. Весной, присоединив к своим наемникам  поляков чигирин-ского гарнизона, состоявших под командой Жебровского, а так же постоянно находившихся при нем татар, он переправился через Днепр и сделал попытку овладеть Кременчугом. Казаки Брюховецкого и отряд стрельцов во главе с Ко-саговым отбили его и принудили уйти. Но Дорошенко не отказался от своего намерения. В июне и июле разноплеменной сброд, толкущийся возле него, со-вершил несколько набегов на Левобережье, уводя пленных из сел и деревень. Однако эти мелкие рейды не могли обеспечить потребностей в ясыре его крымских хозяев, а на большее сил не хватало. Поляки в помощи отказывали. Рассчитывать можно было исключительно на бусурман. В сентябре Дорошенко посылает очередное письмо хану, в котором уговаривает его двинуться со всей ордой в Малороссию для полного подчинения ее верховной власти падишаха. К тому времени хан Адиль-Гирей уже получил от Порты приказ идти воевать польского короля и по этому приказу отправил к Дорошенко тридцать тысяч всадников.
Татары пришли в Чигирин 1 октября. Вместе с ними явились турецкие аги и янычары. С подачи Дорошенко султан уже воспринимал Малороссию как свое будущее достояние. По прибытии орда разделилась на две части: одна отправилась за Днепр, вторая осталась в Чигирине. Число отправленных на ле-вую сторону достигало до 15 тысяч всадников. Переправившись через Днепр, татары пустились в разные стороны: одни бросились к Голтве, другие опусто-шали окрестности Переяслава, третьи напали на Прилуки. Взять город им не удалось, но они безнаказанно опустошили селения Прилуцкого полка и даже доходили до Нежина и Борзны. Набрав до пяти тысяч пленников, пограбив все, что попадалось, татары погнали ясырь к Днепру и переправились с ним на правый берег.
Вторая часть орды тем временем отправилась в направлении Брацлава и открыла неприятельские действия против недавних союзников – поляков. Раз-бив отряд полковника Стралковского, она обрушилась на Подолье. Здесь дей-ствовали  войска под начальством Маховского, с намерением принуждать к повиновению Польше непокорный край. Татары атаковали и разбили их. Маховский попал в плен вместе с большей частью своего отряда. В Крым было угнано до сорока тысяч жителей. Дорошенко действовал в составе этой орды и рассылал повсюду универсалы с агитацией в пользу турецкого подданства. В городке Торговице он даже раздавал казакам деньги, прельщая перспективой счастливой жизни под властью турок, хотя формально все еще являлся подданным польского короля.               
               
                *          *          *

Новый 1667 год ознаменовался подписанием Андрусовского перемирия между Россией и Польшей. Обе стороны были недовольны его условиями, но уже не имели сил для дальнейшей борьбы. Провал наступательного похода Яна Казимира в 1664 году ясно показал, что вернуть Левобережье под свою власть полякам не удастся. А вспыхнувшее на правом берегу антипольское восстание, подавленное лишь с помощью татар, да еще предательства Дорошенко, показывало, что и контроль над Правобережьем вряд ли удастся сохранить. И в самой Польше было неспокойно. Против короля поднялось сильное движение шляхты, требовавшей его отречения.  В таких условиях дальнейшее продолжение войны было невозможно. Россия также была истощена и спешила заключением мира в опасении очередных малороссийских смут, втягивавших ее в нескончаемую борьбу против новых неприятелей. Перемирие было заключено на тринадцать лет, до июня 1680 года. В королевскую сторону отходили города: Витебск и Полоцк с уездами, Динабург, Лютин, Резица, Мариенбург и вся Ливония, также Малороссия на западной стороне Днепра. Киев на два года сохранялся за Россией. Кроме того, к ней отходили: воеводство Смоленское со всеми уездами и городами, повет Стародубский, воеводство Черниговское и вся Малороссия по  левому берегу Днепра. Также Россия обязывалась уплатить Польше 200 тысяч рублей. Запорожские казаки оставались в обороне и под послушанием обоих государей, и должны были быть одинаково готовы на службу против неприятелей королевских и царских. 13 января 1667 года послы утвердили условия перемирия.   
Да только не перестала литься кровь в Малороссии, не установилась мирная тишина в ее полях и селениях, особенно на Правобережье. И вновь за-слуга в этом принадлежала исключительно Дорошенко. В мае к нему прибыло несколько тысяч татар и вместе с дорошенковыми наемниками вторглись в Ле-тичевский повет Подольского воеводства, затем на Волынь, захватив многочисленный ясырь. В июне чамбул Элле-мурзы прошел через Подолье до Тернополя, сметая все на своем пути. Очередные тысячи невольников отправились в Крым. В течение июля-августа новые шайки татар нагрянули к Дорошенко и под предлогом оказания «помощи» совершили опустошительные рейды к Староконстантинову, Межибожью, Острогу, Заславу, Збаражу, Вишневцам и Дубнам. Эти набеги окончательно сделали Дорошенко врагом Польши. Теперь он мог делать ставку исключительно на татар, что нисколько его не смущало: деятели такого рода готовы брататься с кем угодно, лишь бы сохранить в своих руках вожделенную власть. В середине августа он завладел Чигиринским замком и отправил очередное посольство в Стамбул просить султана о подданстве.
Киево-Печерский архимандрит Иннокентий Гизель, услышав, что Доро-шенко готов отдаться туркам, отправил ему письмо. В нем он указывал на всю пагубность подобного замысла: «бусурмане, по закону своему, должны иско-ренять христиан, и оттого-то христианские народы греческие, словенские и многие выгублены, и самый народ русский во все концы земли в неволю за-проважен и без милости мучим». Архимандрит призывал изменника склонить-ся по-прежнему под державу и оборону православного Царя: «умилитеся над христианами, не отдавайте их и самого себя в работу бусурманам»2.
Дорошенко «умилился». В начале сентября по его приглашению в Мало-россии появилось шестьдесят тысяч орды под начальством калги Крым-Гирея. Татары снова обрушились на Подолье. У Подгайца их встретили польские вой-ска под командованием коронного гетмана Яна Собеского.  Вместе с двадца-тью тысячами жолнеров в их составе было восемнадцать тысяч подольских, волынских и галицких крестьян и мещан. Забыв былую вражду, поляки и Русские выступили сообща отражать смертельную угрозу. Бой длился целый день и никому не дал победы. Татары понесли большие потери. После солнечного заката они собрали трупы убитых, свезли в деревню и, положивши в хатах, подожгли, чтобы не оставлять своих мертвых на поле боя без погребения. Поляки укрылись в городе, орда решила их осаждать. Отдельные ее отряды, как всегда, рассыпались по окрестностям для ловли ясыря. Прошло несколько дней. Никто не хотел вступать в бой. Но в это время к осаждающим пришло известие, что запорожцы под началом Серко ворвались в Крым, разорили множество селений и взяли огромную добычу. Сам хан бежал из Бахчисарая со всем своим двором и гаремом. Тотчас множество татар спешно устремились домой. Мурзы стали подозревать Дорошенко: не в сговоре ли с ним действовали запорожцы. Хотели даже его казнить, но заступничество калги спасло татарского прихлебателя от смерти. Однако в своем будущем он уже не мог быть уверен: орда запросто могла договориться с поляками, выдав им инициатора набега.
В общем-то, так и вышло. Татары и поляки примирились, возобновив прежний союз. Договорились о размене пленными. Дополнительный пункт со-глашения предусматривал, что весь захваченный ясырь будет угнан в Крым. Поляки не очень этим огорчались, ведь речь шла исключительно о Русском на-селении. Поэтому на возвратном пути домой, орда только в Покутье полностью опустошила триста сел. По приказу Крым-Гирея Дорошенко поклялся в верности польскому королю. Подписанные условия, так называемые «Подгаецкие статьи», ничем не отличались от проектов, разработанных Выговским, Тетерей и другими изменниками. Результаты Освободительной войны аннулировались. Войско Запорожское обязывалось служить польской короне, шляхта возвращалась в свои поместья и приобретала прежние права над крестьянами. В Варшаву должно было направиться посольство, чтобы в очередной раз выпрашивать куцые казачьи «вольности». Таким образом, восстанавливалось положение, существовавшее до 1648 года.
Но этим не исчерпывались несчастья, обрушившиеся по вине Дорошенко на население западной стороны.               
Прошло чуть больше двух лет его «гетманства», а правобережная Мало-россия уже лежала в руинах. Беспрестанные татарские набеги опустошали ее, села и деревни лишались своих жителей, десятками тысяч уводимых в плен. Не меньшее число было вырезано или изувечено. Но и те, кто чудом спасся, влачили самое жалкое существование: они не успевали отстраиваться и поправляться, как снова подвергались прежним набегам и разорениям. Земледелец трудился, не зная, кому достанутся плоды его тяжкого труда. Даже богатый урожай не радовал: поля вытаптывались татарскими конями, сжигался его двор и он шатался, не зная, куда преклонить голову, и если не убегал куда-нибудь, то умирал с голоду.
Все это вызвало массовое бегство жителей на левый берег Днепра. В сен-тябре 1665 из Лисянки в два приема перешли на левую сторону в Переяслав толпы с семействами, покинув родной очаг. Перебежчики говорили: «все наши местечки в тревоге, все жители хотели бы на левую сторону перебраться; у нас татары весь хлеб на поле потравили и народ питается только дикими груша-ми». Поставленные в Каневе казачьи полковники, сообщали: «Бедные люди от мучителей беспрестанно, как овцы, на левую сторону бегут. Посылаем каждый день подъезды, да видим, что и посылать-то уж будет скоро не для чего: в го-родках счетом люди остались; толпами бегут пешие на левую сторону в наши городы и все наги, от неприятелей в конец обнажены»3. Ушел в Переяслав ов-ручский полковник Децик, а за ним и весь его Полесский полк перешел на ле-вую сторону Днепра, расположившись в Остре, Козельце, Бобровице и Гоголе-ве. В 1666 новые партии беженцев устремились на Левобережье. Так совер-шенно опустели городки Богуслав, Синица и Ольшанка. Некогда благодатный край, удивлявший своим изобилием, пришел в полное обнищание и запусте-ние. А тот, чье предательство обрекло на тягчайшие страдания сотни тысяч со-отечественников, не только не каялся, но упрямо продолжал следовать преж-ним путем и готов был принести в жертву своему отвратительному честолюбию новые и  новые  жизни соплеменников.               
Однако положение его ухудшилось: татары уже не так к нему благоволи-ли, посадив его послов в Крыму под домашний арест. В тоже время хан с по-честями принял посольство короля и согласился освободить часть польских пленников, в их числе и Маховского. Встревоженный таким поворотом собы-тий, Дорошенко в срочном порядке отправляет очередное посольство в Стам-бул, умоляя султана взять Малороссию в свое владение. Одновременно в кон-це 1667 – начале 1668 года вступает в переговоры… с Русским правительством. Спекулируя на турецко-татарской угрозе, выдвигает заведомо неприемлемые требования, суть которых сводится к тому, чтобы сделать его гетманом обоих берегов Днепра. Взамен же обещает разорвать отношения с Портой и Ордой. Русские представители, видя, что никаких гарантий соблюдения взятых на себя обязательств Дорошенко давать не собирается, не клюнули на подобную уловку. И не зря.

                *          *          *

Еще осенью 1667 года Дорошенко завязал переписку с левобережным гетманом Брюховецким, обнадеживая того, что уступит ему свою булаву и та-ким образом тот сделается  гетманом всей Малороссии, но прежде должен он, Брюховецкий, выжить из нее Царские гарнизоны и, отложившись от Царя, от-даться в подданство султана. А чтобы вернее воздействовать на Брюховецкого, Дорошенко утверждал, что Царь прислал к нему своего посланника Тяпкина с призывом на гетманство восточной стороны.
Все это, конечно, было ложью, причем совершенно несуразной. Трудно даже допустить, чтобы Брюховецкий мог в нее поверить. Тем не менее, он все же включился в задуманную Дорошенко интригу и в глубокой тайне принялся готовить путч.
В конце января 1668 года Петру Шереметеву в Киев дали знать, что в Чи-гирине состоялась рада, на которой присутствовали: Дорошенко, митрополит Тукальский, Гедеон Хмельницкий, полковники и старшина западной стороны, ханские посланцы, представители Запорожья и посол от Брюховецкого. На ней утвердили: по обе стороны Днепра жителям быть в соединении, жить особо и давать дань турскому султану и крымскому хану, как дает волошский князь; турки и татары будут защищать казаков и вместе с ними ходить на московские украйны. На той же раде положили: в малороссийских городах Царских воевод и ратных людей побить. Татары уже стояли под Черным лесом и обещали всемерную поддержку.
Сам Брюховецкий еще 1 января собрал в Гадяче старшинскую раду и объявил на ней, что запорожцы якобы перехватили Царские письма к крым-скому хану, в которых условлено, сообща с польским королем и ханом, полно-стью разорить Малороссию, а всю старшину в полон забрать. Гетман даже уве-рял, что его посланцам в Москве говорили: Царю Малая Россия не надобна и он отдаст ее полякам вместе с Киевом. Старшины не поверили Брюховецкому: слишком неправдоподобно выглядели его утверждения. Тогда он снял с шеи крест, поцеловал его и стал клясться, что говорит сущую правду и предлагает потребовать от Царских воевод, чтобы они с своими ратными людьми убира-лись из края подобру-поздорову, а не пойдут добровольно, то прогонять их и бить. Старшины были поражены не столько даже самим предложением, сколько тем от кого оно исходило.
Гетман Иван Мартынович Брюховецкий не снискал особых лавров в ходе Освободительной войны (впервые документы упоминают его в реестре чиги-ринской сотни в 1650 году), но входил в окружение Хмельницкого и выполнял некоторые дипломатические поручения гетмана. В 1659 году он объявился в Запорожье и быстро сумел там завоевать себе авторитет. Вскоре его избрали кошевым атаманом, а затем и «кошевым гетманом» (1661-1663). Прекрасный оратор и политик он проявил незаурядные способности в борьбе за гетманскую власть, сумел привлечь на свою сторону народную массу и запорожцев, овладеть доверием Русского правительства и на «черной раде» в Нежине (1663) был избран гетманом. Брюховецкий, пожалуй, единственный из гетманов, кого к власти, действительно, привел народ. Поэтому  в своей политике он, поначалу, стремился оправдать народные ожидания.
Неплохо разбираясь в проблемах, терзавших Малороссию, что подтвер-ждают и его высказывания, приведенные нами в 8 главе, он сразу же предло-жил Русскому правительству первоочередные меры, призванные улучшить си-туацию. Наиболее важные из них: поборы, собираемые с мещан и поселян, да-вать в Царскую казну, устранив от этого дела казачью старшину; во всех важных городах Малороссии разместить Царских воевод и ратных людей; прислать на Киевскую кафедру святителя из Москвы. Все эти пункты, кроме последнего, были осуществлены. Более того, для наведения порядка в сборе налогов летом 1666 года в Малороссии была проведена перепись. В инструкции, данной переписчикам говорилось: «великий государь по своему государскому осмотрению и по челобитью боярина и гетмана Войска Запорожского (т.е. Брюховецкого) и войтов и бурмистров и всяких чинов малороссийских жителей, указал в своей государевой искони вечной отчине, в малороссийских городех и местах и местечках, переписать всяких чинов жилецких, промышленных и тяглых людей и в селех и в деревнях крестьян и бобылей по именам, и ведать их своим царского величества боярам и воеводам и приказным людям и от старшин и от всяких чинов и от казаков оберегать, и налог и обид им никому чинить не давать, и поборов на старшину и на всяких чинов начальных людей и на казаков никаких не собирать, а обыкновенную должность хлебные и денежные поборы указал великий государь на них положить для своих великого государя ратных людей, которые ныне и впредь будут в малороссийских городех для обороны, а положить те денежные и хлебные поборы указал великий государь, против их же челобитья малороссийских городов жителей, войтов, бурмистров и райцев и лавников и всяких чинов жилецких людей, против росписки, какову они подали в приказ малороссийский»4.
Перепись, таким образом, была предпринята по неоднократным прось-бам самих жителей Малороссии, умолявших правительство избавить их от безудержного грабежа и эксплуатации со стороны казачьей старшины. Брюхо-вецкий поначалу тоже был за ее проведение, но к 1667 году его позиция суще-ственно изменилась. Стремясь к ничем не сдерживаемой наживе, он стал про-тивником тех мер, которые сам же и предложил. Гетмана сгубили жадность и неограниченная власть. Влияло, конечно, и окружение. Старшина, главными вожделениями которой были обогащение любой ценой и закрепощение под-невольного поспольства, встречала в штыки любые попытки по наведению по-рядка в Малороссии. Проведение переписи вызвало с ее стороны самое отча-янное сопротивление, а Брюховецкого она просто возненавидела, как инициа-тора разрушения того положения, при котором только и могла достигнуть сво-их целей.
Гетман, конечно, не мог игнорировать ни этого сопротивления, ни испы-тываемой к нему враждебности. А кроме того, и сам уже оценил выгоды сло-жившегося порядка вещей и вовсю ими пользовался. Жалобы на гетманский произвол, жестокость и алчность стали доходить до правительства, а в народе былой его кредит исчез бесповоротно. Боясь остаться в совершенной изоляции и лишиться власти, которая давала столько важных преимуществ, Брюховецкий решил развернуть свою политику на 1800  и соединиться в замыслах с еще одним отступником, Дорошенко. Для этого и вступил он с последним в переговоры, принял предложенные условия и стал исподволь готовить свой путч…      
Сразу после январской рады Брюховецкий отправил лубенского полков-ника Гамалею, генерального обозного Безпалого и канцеляриста Кашперовича в Турцию предлагать султану в подданство Малороссию. Себе он выговаривал право носить титул «князя Русского» и сидеть на княжеском престоле в Киеве. Был отправлен посланец и в Крым, просить у хана военной помощи.
Тем временем, вернувшиеся с рады полковники повсюду разослали универсалы, которыми дозволялось не платить в Царскую казну податей, не исполнять воеводских приказаний и посполитым, по своему желанию, записы-ваться в казаки.  Уже 5 января  воевода Рагозин из Остра писал Шереметеву, что в козелецком повете «лучшие» (зажиточные) крестьяне не хотят вносить в казну следуемого с них хлеба и записываются в казаки. Затем прислал известие прилуцкий воевода Загряжский, что по гетманскому указу в пригородках Красном, Ичне, Карабутове, Сребном мещане и крестьяне объявили себя казаками, решительно отреклись от всяких взносов в Царскую казну и хотели побить посланных для сбора государевых людей. Переяславский воевода Алексей Чириков и миргородский Приклонский сообщали о том же. Из Глухова воевода Кологривов доносил, что в город пришло 1500 конных и пеших запорожцев и сразу стали склонять жителей выгнать воеводу с ратными людьми. Из Стародуба воевода Игнат Волконский писал: стародубский полковник изменил государю, поставил из казаков стражу около города, где сидел воевода, и приказал не пропускать к нему на помощь ратных людей, хватать и приводить к себе гонцов, едущих к воеводе или посылаемых от него. Волконский извещал, что с ним всего 250 человек и пороха мало: защищаться трудно. В других городах ратных людей было еще меньше: в Прилуках у воеводы Загряжского всего 33 солдата и 23 драгуна, у Приклонского в Миргороде – 35 человек.

                *          *          *

Когда в Москве из отписок Шереметева узнали о волнениях в Малорос-сии, то Брюховецкому в начале февраля пошла Царская грамота: «Казаки не дают денег и хлеба на раздачу нашим служилым людям, в своих волях бес-страшно чернь пишут в казаки, а наших ратных людей голодом и всякою тесно-тою морят, чтобы и остальные от нужды разошлись. Знатно по таким казацким своевольным делам явное отступление не только от подданства нашего, но и от веры христианской: отступив от Бога жива и от обороны христианской, пре-даются бусурманам в вечное проклятство». Связывая начавшуюся смуту с рас-пространением в Малороссии ложных слухов об условиях Андрусовского пе-ремирия, в том числе и об отдаче Киева, указ извещал: «послан к вам с надеж-ным объявлением дворянин Желябужский, который прочтет вам и полковни-кам договорные посольские статьи с королем польским. А об отдаче Киева ни-какого бы смутного помышления христианские народы не имели. В войну, многие убытки приняв, Украйны мы не отступились! А если малодушные волнуются за то, чтоб нашим воеводам хлебных и денежных сборов не ведать, хотят взять эти сборы на себя, то пусть будет явное челобитье от всех малороссийских жителей к нам, мы его примем милостиво и рассудим, как народу легче и Богу угоднее. Мы указали сбирать поборы с черни полковникам с бурмистрами и войтами по их обычаям, без всякого оскорбления, и давать служилым людям на корм и платье, а воеводам сборщиков от себя не посылать»5.
Царская грамота, отправленная 6 февраля, опоздала. Да если бы и успе-ла, никакого действия не произвела. Старшина уже решилась пойти на воору-женный путч, только бы не допустить установления в крае общепринятого в го-сударстве порядка. Она не считала зазорным даже отдаться в подданство му-сульманам во имя сохранения своей «привилегии» на бесконтрольность и без-наказанность. В воскресенье, 8 февраля в Гадяче Брюховецкий, пригласив к се-бе полковника Русской службы Иоганна Гульца, объявил тому, чтобы он с вое-водой и ратными людьми немедленно выходили из города, иначе всех их по-бьют казаки, которых к тому времени в Гадяче собралось уже несколько тысяч. «Нам нельзя противиться, - сказал Гульц, - пойдем, как прикажешь, лишь бы твои казаки нас не побивали». Брюховецкий встал, осенил себя крестным зна-мением и сказал: «Вот тебе крест святой, наши казаки никаких задоров не учи-нят, лишь бы ваши ратные люди вышли смирно из города». Гульц доложил о распоряжении гетмана воеводе Евсевию Огареву. «Нам ничего не остается, как уходить, - сказал тот. - Нас мало, всех, и конных и пеших, человек двести, а у них набралось тысяч восемь народа; крепости в Гадяче никакой нет, отсидеться и удержаться нам нельзя никак; и сами пропадем, и царскому делу никакой корысти не будет!»6. Ратные люди собрались и пошли. Подходят к воротам – заперты, стоят у них казаки. Брюховецкий, потребовавши, чтобы ратные ушли добровольно, вслед за тем приказал казакам не пропускать их. Гульца с начальными людьми выпустили, но стрельцов, солдат и воеводу остановили. Началась свалка. Ратные люди не нападали, а только защищались и отбивались. Предводитель казаков Иван Бугай нанес Огареву удар по голове. Раненый воевода с частью людей успел прорваться за город, зато других без пощады порубили: погибло таким образом 70 стрельцов и 50 солдат. Из тех, что успели уйти вперед, человек 30 не были настигнуты казаками, но померзли на дороге, остальных, 130 начальных и лучших людей, захватили и увели обратно в город. Раненного воеводу положили лечиться к протопопу, других пленных распределили по разным городам. Не пощадили и жену воеводы: надругавшись над ней, водили простоволосую по городу, а затем, отрезав одну грудь, отдали в богадельню.
Расправившись с государевыми людьми у себя в Гадяче, Брюховецкий разослал листы по всем другим городам с призывом последовать его примеру: «Не с нашего единого, но с общего всей старшины совета учинилось, что мы от руки и приязни московской отлучились по важным причинам. Послы московские с польскими комиссарами присягою утвердились с обеих сторон разорять Украйну, отчизну нашу милую, истребив в ней всех жителей, больших и малых; для этого Москва дала ляхам на наем чужеземного войска четырнадцать миллионов денег. О таком злом намерении неприятельском и ляцком узнали мы чрез Духа Свят (?!). Мы не хотели выгонять саблею Москву из городов украинских, хотели в целости проводить до рубежа; но москали сами закрытую в себе злость объявили, не пошли мирно дозволенною им дорогою, но начали было войну; тогда народ встал и сделал над ними то, что они готовили нам: мало их ушло живых! Прошу вас именем целого Войска Запорожского, пожелайте и вы целости отчизне своей, Украйне, промыслите над своими домашними неприятелями, москалями, очищайте от них свои города; не бойтесь ничего, потому что с братьею нашею той стороны желанное нам учинилось согласие, если нужно будет, не замедлят вам помочь»7.
Мятеж разлился по всему Левобережью. Воеводы сосницкий Лихачев, прилуцкий Загряжский, батуринский Клокачев, глуховский Кологривов были схвачены казаками. Всех их отвезли к Брюховецкому в Гадяч. Они сидели там некоторое время в оковах, а потом были отправлены в лубенский Мгарский монастырь. В Стародубе воеводу князя Игнатия Волконского убили, когда город был взят полковниками Сохой и Бороною. Захвачены воеводы миргородский и полтавский и отосланы в Чигирин к Дорошенко. Еще 25 января черниговский полковник Иван Самойлович (будущий гетман) осадил с казаками в замке воеводу Андрея Толстого, покопав кругом шанцы. 1 февраля к Толстому явился священник с предложением от Самойловича выйти из города, потому что гетман Брюховецкий со всей Малороссией отложился от государя, присягнул хану крымскому и Дорошенко. В ответ Толстой сделал вылазку, побил много осаждающих и взял знамя. 16 февраля воеводе подали грамоту от самого гетмана, в которой тот предлагал ему выйти добровольно из Чернигова, оставивши наряд, по примеру воевод – гадячского (!), полтавского и миргородского. Но Толстой города не сдал. В Новгороде-Северском сидел воевода Исай Квашнин. Несколько раз присылали к нему казаки с предложением выйти из города. «Умру, а города не отдам», - ответил воевода. 29 февраля на рассвете к нему явились три сотника с тем же предложением: Квашнин велел убить посланных. Рассвирепевшие казаки полезли на приступ и взяли город, но воевода, прежде чем сам был сражен пулей из мушкета, отправил на тот свет более десяти казаков. Рассказывали, что Квашнин хотел убить и свою жену, ударил ее саблею по уху и по плечу, но удар был не смертельный: судьба жены воеводской в Гадяче объясняет его поступок. К Переяславлю и Нежину казаки делали по два приступа, но понапрасну. С большим уроном были они отбиты и от Остра. И все же мя-тежникам удалось установить свой контроль над многими городами Левобе-режья.
Успешно действовал Брюховецкий и в другом направлении. 2 апреля Га-малея прибыл в Адрианополь и со своими товарищами был представлен султану. Турки радушно приняли посольство, которому было заявлено: «по своему неизреченному милосердию султан принимает всех, прибегающих к его императорскому порогу и охраняет под крылами своей обороны от всяких оскорблений»8. В Гадяч явилась толпа татар под начальством Челибея для принятия присяги на верность султану. Брюховецкий должен был дать гостям 7000 золотых червонных, а Челибею подарил рыдван с конями и коврами да двух Русских девиц. Вместе с татарами выступил Брюховецкий против государевых ратных людей и остановился под Диканькою, ожидая подхода своих полков. Он выполнил то, о чем просил его Дорошенко, и теперь ожидал, что и тот, в свою очередь, исполнит обещанное...               
 Дорошенко исполнил, только на собственный манер, с присущими ему вероломством и цинизмом. В мае он двинулся на Левобережье и остановился у Опошни. Брюховецкий к тому времени расположился у Зенькова. Сюда и прислал Дорошенко десять своих сотников с требованием, чтобы Брюховецкий поклонился ему и добровольно отдал свою булаву, бунчук, знамя и всю артиллерию. За то Дорошенко обещал явить милость и оставить Брюховецкому в пожизненное владение Гадяч с пригородами. Обманутый в своих ожиданиях, Брюховецкий пришел в неописуемое бешенство и приказал немедля схватить посланцев, заковать в кандалы и отправить в Гадяч, а сам двинулся к Опошне (30 верст от Зенькова). Но здесь бывшие с ним казаки заволновались и закричали: «мы за гетманство Брюховецкого биться не станем». Чернь бросилась грабить его возы, точно так же, как пять лет назад под Нежином бросилась на возы Сомка и Золотаренко. Брюховецкий принужден был бежать, скрывшись в своем шатре. Но здесь перед ним явился очередной посланец и опять потребовал, чтобы гетман немедленно явился к Дорошенко. Брюховецкий отказался, но в его шатер ворвалась толпа, схватила и потащила в дорошенков табор.
Дорошенко стоял на кургане, носившем название Сербиной могилы: здесь были похоронены сербы, служившие Выговскому и погибшие в битве против Пушкаря. Увидев Брюховецкого, он сказал: «зачем ты отвечал мне грубо и не хотел добровольно отдать своей булавы, когда тебя не хочет иметь гетманом казачье товариство?». Брюховецкий ничего не отвечал. Тогда Дорошенко сделал знак рукой, и толпа бросилась на гетмана. Изорвали и истерзали на нем одежду до того, что он остался нагишом, били его ружейными дулами, ослопьем, чеканами, рогатинами и «убили как бешеную собаку», бросив нагого, всего синего от побоев. В тот же день таборы обоих гетманов, недавно стоявшие друг против друга, соединились. Казаки на мировую перепились, зароптали, стали кричать, что надобно убить и Дорошенко. Тот приказал выкатить им еще несколько десятков бочек горилки, чтобы расположить к себе и, вместе с тем, напоить до полного бесчувствия. Сам же со старшиной выехал на край своего обоза и оставался там до тех пор, пока не улеглось волнение. Три дня лежало тело Брюховецкого неубранным, пока брат Дорошенко, Андрей, не приказал поднять его и положить на воз, подостлавши сена. Так довез он его в Зеньков. Там положили тело гетмана в гроб и отвезли в Гадяч. Оно было до того изуродовано, что близкие люди и сама жена едва могли узнать, чей труп привезли. Брюховецкого похоронили в Гадяче в церкви Богоявления, им же самим построенной.
Потери вследствие измены Брюховецкого составили: 48 городов и местечек, занятых Дорошенко, множество раненных, плененных и убитых ратных людей, 144000 рублей денег, 141000 четвертей хлебных запасов, 183 пушки, 254 пищали, 32000 ядер, пожитков воеводских и ратных людей на 74000. 
 
                *           *          *

Провозгласив себя гетманом обоих сторон Днепра, Дорошенко от Опош-ни направился к Котельве, которую осаждал воевода Ромодановский. Воевода отступил. Тогда Дорошенко двинулся к Гадячу и приказал по сторонам грабить маетности Брюховецкого. В Гадяче забрал пленных воевод, ратных людей, же-ну Брюховецкого и овладел всем движимым имуществом убитого гетмана.
Казалось, он находился в зените своего могущества и достиг всего, о чем только мог мечтать. И вдруг, совершенно неожиданно, с поспешностью, смахивающей на бегство, устремился из Гадяча  обратно в Чигирин. Что же случилось? Эта загадка вот уже век не дает покоя украинским историкам. Впрочем, ничего лучшего, чем объяснить это внезапное бегство неверностью жены, они не придумали: «он получил из дому, из Чигирина, известие о своей жене – что она ему изменила, «через плетень скочила с молодшим»9. И вот пришлось со всем войском мчаться за ней в погоню. Романтично, не так ли?.. Только ничего общего не имеет с правдой. На самом деле все было намного прозаичнее.
Именно в момент своего наибольшего триумфа Дорошенко получил весть из Крыма о том, что от его услуг намерены отказаться. Крымский хан Адель-Гирей, почему-то невзлюбивший Дорошенко, стал подыскивать ему за-мену, остановившись, наконец, на кандидатуре запорожского писаря Петра Суховеенко. В сентябре 1668 года того объявили «гетманом» и с приданными ему татарами новый соискатель булавы двинулся в Малороссию. Вначале левобережную. В течение всей осени татары грабили территорию Переяславского, Полтавского, Миргородского и Лубенского полков, но так и не добились признания своего ставленника. Тогда в январе 1669 они переправились на Правобережье. Дорошенко срочно отправил посланца в Стамбул с жалобой на самоуправство Адель-Гирея. А Суховеенко тем временем двинулся на Чигирин. Дважды предпринимал он попытки завладеть городом, но оба раза безуспешно. Неизвестно, как развивались бы события дальше, если бы в их ход не вмешался доблестный Серко: внезапным ударом он разгромил сопровождавших Суховеенко татар и те вместе со своим «гетманом» убрались в Крым.   
А что же сталось с Левобережьем в результате мятежа Брюховецкого, за-кончившегося с таким явным успехом (правда, не для его инициатора)? Ровным счетом ничего. Да и могло ли быть иначе? Старшине не на кого было опереться в осуществлении своей программы, потому что противником ее выступал весь народ. Преследуемые старшиной цели не только не встречали в нем никакого сочувствия, но, напротив, наталкивались с его стороны на самое упорное сопротивление. Она, конечно, могла на время обеспечить себе если не поддержку, то хотя бы безучастность остального населения, но опять же только посредством чудовищной и кощунственной лжи, образцы которой продемонстрировал Брюховецкий. Можно было прибегнуть и к такой популистской мере, как всеобщее оказачивание, одарив «привилегиями» все малороссийские сословия. Одарив, конечно, только на словах, ведь кто-то должен был работать, пахать землю, нести повинности, чтобы содержать привилегированных. Такого рода демагогия могло дать сиюминутный эффект. А дальше? Оставшись один на один с народом, старшина вообще рисковала быть уничтоженной, потому что ее политика и ее цели были ему не просто чужды, но и вызывали неприкрытую ненависть. Успешно завершившийся путч угас сам по себе. Уже несколько месяцев спустя, старшина каялась в содеянном, в очередной раз просясь под «великодержавную руку его Царского величества». В очередной раз последовало прощение и присяга на верность. А в марте 1669 года левобережным гетманом был избран Демьян Игнатович Многогрешный – и все вернулось на круги своя.
Тем временем на Правобережье Дорошенко мучился страхом потерять даже то, что имел по эту сторону Днепра, на другую он уже не претендовал. Снова решил вступить в переговоры с Русским правительством, убеждая его представителя, подполковника Подымова, в том, что давно хотел быть в под-данстве у православного Царя. Подымов заметил, что этому мешает дружба Дорошенко с татарами. Тот оправдывался: «была у нас прежде с ними приязнь и присяга, но с их стороны увидали мы неисправление: они брали в полон жи-телей малороссийского края; за это и мы станем их побивать»10. Удивительное «прозрение»: только три с половиной года спустя Дорошенко вдруг рассмотрел, что призываемые им татары угоняют ясырь. Не одного-двух ведь угнали, а десятки тысяч. Столько же порубили,  пожгли, уморили голодом. И вот только теперь «заметил». Когда татары нашли вместо него другую марионетку. Испугался потерять доходную должность – и прозрел. А до появления Суховеенко ничего не видел, не слышал, не знал…
Конечно, это был лишь маневр, оттяжка времени. Он готовил запасной вариант, прибегая к наглой, циничной лжи, а сам ждал ответа из Стамбула. Ес-ли султан не поддержит его в борьбе с другими претендентами на булаву, ему придется в очередной раз менять хозяев. Повезло. В марте 1669 в Чигирин прибыл турецкий посол с султанской грамотой, в которой падишах изъявлял свое согласие на владение Малороссией. Дорошенко и его старшина торжест-венно присягнули на верность султану. Так без единого выстрела и сражения исконные Русские земли стали турецким достоянием. На радостях Дорошенко закатил трехдневный пир и приказал салютовать из пушек. Посол подарил ему дорогой кафтан в знак особой милости султана. Пировала и старшина, молча согласившаяся на оккупацию родины турками.
Интерес Дорошенко понятен, а что двигало остальными? Может быть, они не знали, что заключает в себе турецкое подданство? Да нет, знали: «Хо-рошо известные казакам отношения Турции к вассальным государствам – Молдавии и Валахии, не предвещали ничего доброго для Украины: продажа с публичного торгу господарских мест, полная зависимость участи и жизни господарей от каприза султана и его визирей и от положения партий, волновавших сераль, открытое поле для интриг, подкупов и доносов, вечное соискательство власти со стороны претендентов, добивавшихся ее в Константинополе за деньги, постоянное вмешательство турок во внутреннее управление страной, присутствие турецких пашей и гарнизонов в румынских крепостях, произвольное взимание дани и поборов, наконец, ежегодное почти требование вооруженного контингента в помощь туркам, во время военных их действий против христианских государств, - вот картина, представлявшаяся казакам в придунайских княжествах, как образец вассальных отношений к Порте»11.
Итак, знали, на что шли, и не сопротивлялись. Свою роль играл, конечно, и страх. Собираемые Дорошенко «рады»» имели чисто декоративный харак-тер. Откровенный обмен мнениями был на них исключен, выступивший против рисковал жизнью и все это знали. Генеральный обозный Гулак следующим об-разом описывает процедуру принятия решения о турецком подданстве. Высту-пил Дорошенко, стал убеждать, что казакам и посполитым следует уповать только на милость турецкого султана, могущественнейшего между земными владыками, потом поставил вопрос: кого нам держаться – турок или поляков (о московском Царе даже не упомянул). «В пользу поляков не могло раздаться ни одного голоса, - замечает Гулак, - а на московскую сторону все бы склонились, только самим навязываться с этим именем было бы не безопасно… потому все на раде завопили, что лучше держаться протекции турецкого султана, и Дорошенко объявил, что таков войсковой приговор»12. Итак, возражений не последовало не потому, что были согласны, а из опасения потерять голову. Сила Дорошенко заключалась в награбленном им скарбе, позволявшем содержать до 20 тысяч наемников. С их помощью он легко мог расправиться с любым из той кучки отщепенцев, которые находились при нем в качестве «казаков». Его боялись. Боялись его вероломства и жестокости. Но не только страх заставлял молчать.
Дорошенко прекрасно знал, что имеет дело с людьми, для которых шкурный интерес превыше всего, поэтому не только пугал, но и манил. Использовал, кроме кнута, еще и пряник. Обещал, например, выпросить у султана неприкосновенность «казачьих вольностей и привилегий». Действовало. Сподвижники у «гетмана» были под стать ему: за привилегии готовы были торговать родиной оптом и в розницу. Не за просто так предавали. Дорошенков генеральный есаул Яков Лизогуб размышлял, например, так: «Рад бы перейти за Днепр, в сторону царского величества со всем своим домом и пожитками, да славу свою потеряю: тут я начальным значным человеком, и все меня здесь слушают; лучше мне будет, живучи здесь, царскому величеству службу свою показать, потому что здесь все люди, видя утеснение от турок, Дорошенка и нас всех проклинают и всякое зло мыслят»13. Иными словами: рад бы перейти и послужить своим, но не перейду; и пусть все проклинают, ненавидят и зло мыслят, но здесь я начальный значный человек, тут останусь и служить буду турку. Такая вот философия. Философия наемника. На ней-то и держалась солидарность этих подельцев…
Дорошенко торжествовал – и все равно продолжал бояться. Жалкая участь любого предателя: ежеминутное ожидание неизбежной расплаты за со-деянное. Его отношения с Турцией и присяга султану уже были повсеместно известны, а он продолжал лгать, хитрить, изворачиваться, пытаясь любыми способами скрыть правду, и осенью 1669 года упрекал Многогрешного за то, что тот верит дурным слухам про него: «Не обрящется того никогда, чтоб я любезную отчизну Украину турскому царю в подданство имел запродавать, и в мысли моей того никогда не бывало»14. И понимал же, что всего лишь продает «милую отчизну», как сутенер продает публичную девку. Даже признавал, что продает, но до последнего оттягивал публичную огласку этой постыдной для него правды. Отношение народа к передаче Малороссии в турецкое подданство было ему известно. За такое неслыханное предательство можно было лишиться не только власти, но и головы. Тем более в условиях, когда число претендентов на его должность не убывало.   

                *          *          *

25 апреля 1669 запорожцы на своей раде снова избрали Суховеенко гет-маном, а посланцев Дорошенко повесили на вербах. К нему было отправлено требование сложить с себя гетманские полномочия. Крымский хан выделил Суховеенко несколько тысяч орды и татары кинулись опустошать окрестности Чигирина. Одновременно представители большей части правобережных полков, собравшись в Умани, избрали гетманом уманского полковника Михаила Ханенко. Последний объединился с Суховеенко для совместной борьбы против Дорошенко. Во власти турецкого ставленника оставался только Чигирин. Казалось, его правление отсчитывает последние минуты. Но турки спасли своего верного холуя. В самый критический момент к нему явился турецкий чауш Али-ага, привезший султанскую грамоту на гетманство, бунчук и санджаки (знамена), а так же строжайший приказ татарам немедленно прекратить боевые действия против Дорошенко и отправиться в Крым.
Татары действительно ушли в Крым, а без них Суховеенко и Ханенко  сразу превратились в чисто символические фигуры и сами вынуждены были спасаться бегством в Запорожье. Ханенко, однако, не успокоился и в октябре 1670 года в Остроге сумел договориться с поляками. Подписанные им с коро-левскими комиссарами от имени Войска Запорожского статьи предусматрива-ли амнистию казакам и обещание сохранить в незыблемости их «привилегии и вольности». Какие конкретно - предстояло выяснить на будущем сейме. В ос-тальном же договор восстанавливал полную юрисдикцию Польши над право-бережной Малороссией, включая возвращение бывших панов в свои поместья и прежнее «послушенство» проживающих в них крестьян. За это король одарил Ханенко званием «гетмана» и знаками гетманского достоинства – знаменем, булавой и бунчуком.
Борьба за обладание Правобережьем развернулась с новой силой. В ок-тябре 1671 коронный гетман Собеский при содействии Ханенко и Серко прину-дил покориться Польше подольские городки Брацлав, Стену, Могилев, Ямполь, Бар, Межибож, Винницу и другие. Сдавшиеся местечки признавали над собой власть польского «гетмана» Ханенко. Напрасно Дорошенко призывал на помощь крымского хана, который как вассал Турции обязан был ему помогать. Адель-Гирей во исполнение приказа султана двинулся было в Малороссию, но, встретив на пути шесть тысяч запорожцев во главе с Ханенко и Серко, после небольшой стычки повернул обратно. Разгневанный султан по жалобе Дорошенко назначил в Крым нового хана – Селим-Гирея, но и тот на помощь не спешил. Собственных войск у Дорошенко никогда не было, а служившие за деньги сердюки годились лишь для грабежей да расправ над мирным населением, но не ведения боевых действий.
Так и сидел он, запершись в Чигирине, пока не подошли к нему шесть тысяч татар и десять тысяч турок, а в ноябре по приказу султана еще и двадцать тысяч белгородской орды. Все это войско двинулось к Ладыжину, но Ханенко отстоял его. Тогда татарские чамбулы рассыпались по Подолью и занялись главным своим делом – захватом «живого товара». Дорошенко, как всегда, активно в этом участвовал, самолично осуждая на ясырь население тех городков, которые присягнули Ханенко и Собескому. Пришлось жителям слабо укрепленных Ямполя, Тульчина, Черниховцев, Винницы и других местечек присягать на верность султану и его вассалу Дорошенко. Но эти успехи не укрепили положения Дорошенко: власть его колебалась, татары были ненадежны, а сам он давно уже стал средоточием всеобщей ненависти. «ТЫ ТАТАРСКИЙ ГЕТМАН, ТАТАРАМИ ПОСТАВЛЕН, А НЕ ВОЙСКОМ ВЫБРАН»15 - народный приговор ежечасно грозил низвергнуть его в небытие. Он висел на волоске и прекрасно это понимал. Единственным средством, которым он еще мог воспользоваться, чтобы удержать власть над краем, была открытая турецкая оккупация Малороссии.
В сущности, он добивался этого уже давно, но теперь его усилия удвои-лись. А на случай провала предусмотрительно готовил и другие спасительные для себя варианты, стараясь убедить тоже Русское правительство в своем дав-нем желании воссоединить Правобережье с левой стороной. В апреле 1671 пи-сал, например, Царю, что, как «благожелатель всему православному христиан-ству, хочет иметь православного царя за главу себе» и просил не ставить ему в вину того, что принял от султана санджаки, как знак признания турецкой вла-сти. «Я сделал это, щадя целость всей Украины, защищая от разорения церкви Божии и отводя от людей пагубу. Если бы мы не приняли знаков турецких, то пришлось бы нам творить брань с сильными бусурманами, живущими близко нас, а на это мы немощны». А еще оправдывал свою измену политикой Поль-ши: «Да будет известно вам, православный милостивый царь, что сей россий-ский народ, над которым я старшинствую, не хочет носить ига, которое возла-гает на него Речь Посполитая: не допускают поляки Войску Запорожскому и народу российскому иметь тех вольностей, о которых через послов своих я просил. И вот по такой причине наш народ прилепляется к братству с соседствующими бусурманами в надежде своего спасения»16.
Точно такие же уверения в всегдашней преданности и «желательстве» шли к польскому королю. А между тем через своего резидента в Стамбуле мо-лил падишаха немедленно начать боевые действия против Польши, указывая, что она сегодня слаба, как никогда, и для ее разгрома теперь самый подходя-щий момент. Настойчиво убеждал Порту в том, что предпринимаемые поляка-ми попытки отринуть от власти преданнейшего слугу султана, являются намеренным оскорблением его величества, наглым вызовом, требующим немедленного ответа.
Турки, наконец, откликнулась на этот настойчивый зов. В марте 1672 года падишах отправил королю Михаилу грамоту, в которой фактически объявлял Польше войну. По отсылке ее, не дожидаясь ответа, приказано было собираться войскам в Адрианополе к 23 апреля, а крымскому хану Селим-Гирею сразу двигаться в Малороссию.
В начале июня в Чигирине появился первый турецкий отряд, а за ним стали пребывать татары. И те, и другие сразу повели себя как оккупанты: наси-ловали женщин, забирали детей, грабили и жгли. Между тем основные турец-кие полчища во  главе с самим падишахом Мухаммедом IV, переправившись через Днестр, вступили в Подолию. 4 августа к ним присоединились татары и Дорошенко. Последний удостоился чести быть принятым верховным главой всех магометан и поцеловать полу его одежды, получив в подарок за верную службу богатый халат, булаву и коня с дорогой сбруей.
7 августа турецкая армия осадила Каменец. В течение десяти дней под непрекращающимся артиллерийским обстрелом его гарнизон и жители герои-чески отбивали многочисленные приступы врага, но не получив подкреплений, вынуждены были начать переговоры о сдаче. Султан обещал дать уйти из города всем желающим, а оставшимся не причинять никаких обид, сохранить христианские храмы всех вероисповеданий и свободное отправление богослужения. Многим шляхтичам и высшему духовенству действительно дали уйти, но все остальные обещания оказались обманом. Вступив в город, турки тут же стали превращать церкви и костелы в мечети. Из усыпальниц устроенных под ними, вытащили гробы умерших и вывезли за город на свалку, а для еще большего унижения христиан на их глазах стали ругаться над иконами: кололи, рубили, жгли, топтали ногами, а те не могли ничего сделать под  страхом неминуемой смерти. Иконами же мостили улицы и по ним заставляли идти христиан, а тех, кто не соглашался, тут же убивали. По такой мостовой из икон и въехал Мухаммед IV в Каменец вместе со своей свитой, в которой был и Дорошенко. В новоустроенных мечетях сразу же начались богослужения и в первый раз в Каменце вместо колокольного звона раздался любезный мусульманскому уху голос муэдзинского изана. Колокола были спущены, падишах приказал разбить их и перелить на орудия. Тогда же поймали восьмилетнего мальчика Петра Ястржембского и, приведя в главную мечеть, в присутствии султана обрезали. Обрезали и еще восемьсот мальчиков, отобранных для янычарского корпуса. Затем кинулись хватать дам и девушек шляхетского звания и, смотря по их красоте, распределять по гаремам: одних к самому падишаху, других – верховному визирю, иных – к пашам. Султан назначил в Каменце губернатора и оставил в нем два-дцатитысячный гарнизон.
Во всех «торжествах» победителей непосредственное участие принимал и Дорошенко, включая глумление над христианскими святынями. А ведь тоже был христианин. Наверное, и крест носил на груди и даже гордо величал себя «благожелателем всему православному христианству». Но остался совер-шенно глух к истреблению единоверцев и циничным издевательствам над ни-ми. Даже соучаствовал в этом, приняв в подарок от султана часть колоколов, сброшенных с каменецких церквей. Такой была «вера» иуды…
Падение Каменца предопределило исход кампании. И хотя отряды Яна Собеского  и действовавшего вместе с ним Ханенко смогли нанести ряд пора-жений татарам и отбить у них множество пленных, в целом это не изменило положения. Польше пришлось пойти на уступку Турции всей Подолии и обя-заться выплачивать ежегодную дань в 20000 червонцев. Во всех крупных горо-дах края расположились турецкие гарнизоны.
Условия так называемого Бучачского мира (октябрь 1672) страшным бременем легли на плечи Русского населения оккупированных территорий. «Каменецкий эялет» - так называлась теперь новая провинция Османской им-перии. Ее губернатором (бейлербеем) был назначен Халиль-паша, который приказал немедленно разрушить все крепости, кроме тех, в которых размести-лись турецкие гарнизоны, разоружить население и привести его к присяге на верность султану. Жители эялета были обложены «харачем», специальной да-нью для христианских подданных Османской империи, составлявшей от 20 до 50 процентов получаемых доходов, при этом для крестьян и мещан сохраня-лись и все обязательства к их владельцам. Сама шляхта должна была через султанских комиссаров предоставлять в казну весь собираемый с имений доход, из которого ей возвращалась определенная часть.
Печальная участь Каменца стала уделом всей Подолии: «Турские люди теперь – писал есаул Яков Лизогуб - в  Межибожье, Баре, Язловце, Снятине, Жванце. Во всех этих городах они церкви Божии разорили, поделали из них житницы, из других мечети, колокола на пушки перелили, жителям нужды чи-нят великие, малых детей берут, женятся силой, мертвых погребать и младен-цев крестить беспошлинно не дают, беспрестанно кандалы куют и в Каменец отсылают»17. Число невольников было столь велико, что в Подолии железо резко вздорожало в виду огромной потребности в кандалах. Наказывали по малейшему подозрению, ввели круговую поруку, невинный отвечал за винов-ного: в случае бегства одного, хватали другого и заставляли платить за освобо-ждение огромный выкуп.
А Дорошенко торжествовал. Прибыв в главный турецкий обоз под Жван-цем, он благодарил падишаха за оказанные благодеяния. Тот благодарил До-рошенко за верную службу и в знак особой милости приказал возложить на него халат, вышитый золотом. Яков Лизогуб также обратил внимание на расположение султана: «Когда Дорошенко был в походе вместе с турками, то ему честь была добрая, называли его князем; но казакам нужда была великая, турки называли их и теперь называют свиньями, где увидят свинью, называют казаком». Каждому, как говорится, свое.               
               
                *          *          *

Дорошенко, казалось бы, достиг того, что желал, но предусмотрительно старался заручиться поддержкой и тех, кого уже неоднократно предавал. Тайно посылал курьеров к королю и обещал снова присягнуть на верность Польше, если сейм примет его на условиях Гадячских статей. Поляки в ответ предлагали договариваться на Подгаецких – Дорошенко не соглашался, но и переговоров не прерывал. Так и водили друг друга за нос, ожидая каждый перемены обстоятельств в лучшую для себя сторону. В феврале 1673 Собеский предлагал королю согласиться на условия Дорошенко, чтобы поставить, таким образом, под сомнение условия Бучачского мира, но тот отказался.
С июля турецкоподданный возобновил переговоры и с Русским прави-тельством, по-прежнему выдвигая неприемлемые условия. Основное из них: вывод из Малороссии, в том числе и Киева, ратных людей. Выполнив это, Рус-ское правительство бросило бы край на произвол многократного изменника, уже превратившего в безжизненную пустыню Правобережье и всегда готового подвергнуть той же участи левую сторону. Самойлович совершенно справедливо указывал на истинную подоплеку замыслов турецкого прихвостня: «И Дорошенко, и Тукальский только баламутят. Умышляют они, как бы выманить у великого государя выступления царских ратных людей из Киева, чтобы Киев потом туркам отдать! Дорошенко разом и к великому государю, и к польскому королю посылает – и обоих обманывает, а дружит с одним турком. Кабы он искренно хотел поддаться, так не выдумывал то того, то другого, а просто просил бы только принять его под высокодержавную руку – и ничего больше»18.
И эти переговоры, как и все предыдущие, завершились ничем. В них справедливо усмотрели очередную коварную интригу турецкого агента, рас-считывавшего, усыпив бдительность Москвы, подготовить благоприятные условия для турецкого вторжения на Левобережье. Поражение Польши резко повышало вероятность именно такого развития событий. Ведь Дорошенко присягнул Турции от имени всей Малороссии, и падишах рассматривал как свое владение обе ее части. Бучачский мир развязывал ему руки для войны с Россией и в Стамбуле уже открыто стали говорить о походе на восточную сторону, но ситуация внезапно усложнилась отказом польского сейма утвердить договор с султаном. Поляки не только не выполнили Бучачских договоренностей, но и с осени 1673 возобновили нападения на турецкие и татарские отряды, а коронный гетман Ян Собеский разгромил турок под Хотином и захватил эту сильную крепость. Но поляки не воспользовались одержанной победой. Приближалась зима, а кроме того, было получено известие о смерти короля Михаила. Наступала пора межкоролевья и паны рвались на выборы нового короля. Не желал зимой продолжать боевые действия и падишах.
Возникшая неопределенность в положении Правобережья давала шанс на воссоединение Малороссии. Согласно Андрусовскому перемирию, Россия уступила правую сторону, кроме Киева, Польше, а теперь, когда король при-знал над ней турецкий суверенитет, эта уступка утрачивала юридическую силу и Россия, в свою очередь, могла с полным правом претендовать на возвраще-ние своих исконных земель, тем более что поддержка местного населения бы-ла ей гарантирована.
В самом начале 1674 года Русские войска, возглавляемые боярином Ро-модановским и гетманом Самойловичем, переправились через Днепр. 27 ян-варя без сопротивления сдался Крылов. В последний день месяца полки столь-ника Скуратова, подойдя к Чигирину, выжгли посад и побили многих дорошенковых сердюков, но от попытки штурма города отказались. 4 февраля сдались Черкассы. Пять дней спустя Русские подошли к Каневу. Назначенный Дорошенко наказным гетманом генеральный есаул Лизогуб и каневский полковник Гурский тотчас вместе со старшинами явились к Ромодановскому и били челом о подданстве Царскому величеству.
Едва разнеслась весть о приходе Русских войск, в их лагерь толпами по-валили жители Правобережья с женами и детьми, умоляя принять их и пере-править на левый берег Днепра. Дорошенко, зажатый в Чигирине, тоже не си-дел, сложа руки. Уже в марте на выручку ему поспешила орда, но полковник Цеев с копейщиками, рейтарами, драгунами и казаками встретили ее у Лисянки и наголову разгромили. Остатки побежденных заперлись было в городке, но местные жители поднялись против татар, большую часть их перебили, а девяносто человек взяли живьем в плен. Пленили и бывшего с ними брата Дорошенко, Григория. Вслед за этим началось восстание в Корсуне. Находившиеся там в сборе полковники и старшины открыто выступили против Дорошенко, немногочисленные сторонники которого, в их числе дорошенков брат Андрей, его тесть Яненко и поволоцкий полковник Гамалея бежали в Чигирин. Оставшиеся присягнули Царю и послали Дорошенко требование положить свой бунчук и булаву. 4 марта Михаил Ханенко, поставленный королем правобережным гетманом, написал киевскому воеводе Трубецкому следующее письмо: «Покорно молю, исходатайствуй, чтобы его царское величество, как отец щедрый, пожаловал меня своею милостью. Верою и правдою служил я королю и Речи Посполитой, без опасения оставил жену и детей в Польше, безо всякого жалованья кровь свою проливал, а теперь принужден бежать сюда по вражде и нестерпимой злобе гетмана Яна Собеского, который без вины старшего сына  моего мучительски велел убить и на мою жизнь умышляет. Обещаюсь быть в подданстве его царского величества»19. Ханенко не ограничился одним пись-менным заявлением, но явился к Ромодановскому с двумя тысячами казаков.
Тем временем главные силы Русских войск в виду наступившей распути-цы, сделавшей невозможным дальнейшее продолжение похода, переправи-лись обратно через Днепр и расположились у Переяслава. 17 марта, в день Царских именин, здесь собралась рада. С восточной стороны на ней были пол-ковники: киевский Солонина, переяславский Райча, нежинский Уманец, старо-дубский Рославец, черниговский Борковский, прилуцкий Горленко, лубенский Сербин. С западной стороны: генеральный есаул Лизогуб, обозный Гулак, судья Петров; полковники: каневский Гурский, корсунский Соловей, белоцерковский Бутенко, уманский Белогруд, торговицкий Щербина, браславский Лисица, поволоцкий Мигалевский. Был приглашен и Дорошенко, но не явился. Перед началом рады Ханенко со всем товариществом своим положил войсковые клейноты, булаву и бунчук, полученные от короля. Ромодановский объявил: так как войско западной стороны учинилось у великого государя в вечном подданстве, то по царскому указу выбрали бы себе на свою сторону гетмана, вместо Дорошенко и Ханенко. Старшины и войско отвечали, что им многие гетманы не надобны, от многих гетманов они разорились, пожаловал бы великий государь, велел быть на обеих сторонах одному гетману. Когда же боярин просил назвать конкретные имена кандидатов, то собрание сразу провозгласило имя Самойловича, и обозный Гулак от лица всех произнес: «Желаем все, чтоб великий государь пожаловал нас, старшин и поспольство, велел бы у нас учинить гетмана Ивана Самойловича на обеих сторонах Днепра единым гетманом над всем Войском Запорожским»20. Самойлович стал отговариваться, но поднялся крик, что он люб всем, старшины схватили его, поставили на скамью и покрыли бунчуком, причем изодрали платье на гетмане. Старшину утвердили старую и били челом, чтобы гетману Самойловичу жить в Чигирине или Каневе, а если нельзя на западной стороне, то, по крайней мере, в Переяславе. Потом били челом, чтобы государь велел в Чигирине и Каневе быть своим ратным людям. Ханенко сделали уманским полковником. 
Старшины, полковники и простые казаки левой стороны, бывшие на этой раде, стояли поодаль и не принимали ни малейшего участия во всем, что про-исходило на их глазах, но радость была всеобщая: разделенная Малороссия снова воссоединилась. Надеялись, что теперь уже навсегда.
После рады все пошли обедать к князю Ромодановскому, заверяли, что единодушно рады служить великому государю и промышлять над бусурмана-ми. В самый обед доложили князю, что приехал посланец от Дорошенко, его генеральный писарь Иван Степанович Мазепа, который сообщил: «Обещался Дорошенко, целовал образ Спасов и Пресвятой Богородицы, что быть ему в подданстве под высокою царскою рукою со всем Войском Запорожским той стороны». «Скажи Петру Дорошенке, - отвечал Ромодановский, - чтобы он, на-деясь на милость великого государя, ехал ко мне в полк безо всякого опасе-нья»21.
Дорошенко не поехал в Переяслав. Да он никуда и не собирался ехать, прекрасно понимая, что никто не позволит ему уже быть «гетманом». Не про-стит ему народ совершенных преступлений и потребует за них справедливого воздаяния. Потому мрачным было его настроение, но не покаяние терзало его сердце, а страстное желание отомстить самым ужасным способом тому наро-ду, который единодушно и открыто отверг его притязания властвовать над со-бой. Залить край кровью, выжечь, разрушить, истребить все до основания, - вот о чем мечтал он, затягивая время ничего для него не значащими переговорами, а сам слал одно посольство за другим в Крым, к турецкому султану с истерически-настойчивыми призывами, мольбами, угрозами даже: приходите немедленно, грабьте, разоряйте, никого не щадите. Те, кто отверг его, должны были содрогнуться от ужаса и страха, униженно молить о спасении и пощаде, на собственной шкуре ощутить, что их благосостояние и жизнь зависели и будут зависеть только от него одного. О, надолго они запомнят Дорошенко…
               
                *          *           *

Бусурман не надо было приглашать дважды. Уже в апреле 1674 к Чиги-рину явилось четыре тысячи орды и, заполучив в провожатые дорошенкова брата Андрея, диким смерчем обрушились на близлежащие городки. Вначале подступили они к Черкассам, где сидел воевода Иван Вердеревский: осажден-ные отбили неприятеля и гнали его пятнадцать верст до реки Тясмин. А Балак-лея и Орловка сдались без боя, поверивши обещаниям помилования, но всех жителей этих местечек татары забрали в полон. Попавшим в плен старшинам даже буравили глаза. Жители Смелы не дались в обман и, отбив неприятеля, гнали его до Чигирина. Но в начале июня на помощь своему подручнику дви-нулось турецкое войско.
Еще в начале похода великий визирь отдал приказ “обрекать всех невер-ных победоносному мечу”. Переправившись через Днестр, турки взяли Костни-цу и истребили всех ее жителей. Затем подошли к Куничному. Сюда стеклось множество людей из других городков и в течение одиннадцати дней осажден-ные упорно отбивались. Наконец турки жестоким приступом взяли Куничное и все живое в нем истребили, а город сожгли. На смерть стояли мещане Винни-цы, почти все погибнув при защите города. Две недели отбивались жители Сте-ны, полностью сожженной, как и Винница.
Разорив все эти городки, турки двинулись к Ладыжину, гарнизон которо-го составлял охотницкий полк Андрея Мурашки. Казаки заперлись в замке, а жители города, после того, как предместье было полностью сожжено в результате длительной бомбардировки, сдались на милость победителя. Вместе с ними положили оружие и 800 казаков. Турки тотчас забили их в колодки и отправили невольниками на галеры. Той же участи подверглись и мещане со своими семьями. Мурашка не захотел сдаваться. В течение нескольких дней он со своими казаками отбивался в замке, пока от непрерывных боев, зноя и безводья все не изнемогли и не полегли.
Из-под Ладыжина визирь послал войска к Умани с приказанием сжечь город и жителей увести в неволю, а если окажут сопротивление, перебить всех без разбора. Вместе с турками к Умани прибыли дорошенковы старшины. Пре-красно зная, какая участь ожидает уманцев, они, тем не менее, предложили им сдаться, обещая милость султана. Полковник Яворский поверил лживым посулам и отправился в турецкий лагерь на переговоры, но был схвачен и закован в колодки. Той же участи подверглись явившиеся следом за ним старшины и знатные мещане. Тогда жители приняли решение умереть, но не сдаваться. Турки насыпали валы вровень с городскими укреплениями и, затащив на них пушки, повели обстрел, в то же время ведя подкопы. Взорвана была значительная часть замковой стены. Уманцы закладывали проломы возами, навозом, землею, но турки через подземный ход проникли в город. Жители продолжали отчаянно отбиваться с заборов, домовых кровель. Кровь потоками полилась по улицам. Но силы были слишком неравны. Последние защитники собрались у городских ворот и там защищались до тех пор, пока  все не погибли. Некоторые заползли в погреб, но турки натащили туда соломы, зажгли и всех подушили дымом. Потеряв десять тысяч только убитыми, завоеватели устроили жестокую расправу над оставшимися в живых жителями, в основном женщинами и детьми. По словам очевидца-француза, известного под псевдонимом «Мадлен», «жестокость, которая торжествовала в этот день, дошла до того, что девушек и женщин поставили в ряд и, вместо того, чтобы обойтись с ними так, как велит долг по отношению к слабому полу, всем им жестоко срубили головы, детям распарывали животы на руках у матерей, в других детей стреляли для развлечения. К тому же огонь, охвативший все деревянные строения, поглотил множество людей… Эта катастрофа была самой большой и ужасной из всех, о которых здесь шла речь (имеется в виду сделанный автором записок перечень захваченных турками городов), было невозможно пройти улицами этого несчастного города, не наступив на кровь или тело сорока тысяч умерщвленных здесь христиан»22.
Но и беспощадный террор завоевателей не сломил воли к сопротивле-нию Русского Народа. Тот же автор воспроизводит интересный эпизод, развер-нувшейся против захватчиков партизанской войны, когда отдельные казачьи сотни совершали внезапные нападения на турецкие и татарские отряды. В ходе одного из таких нападений едва не погиб сам султан Мухаммед IV. 12 августа с отборными янычарами он выехал на охоту, но в тот момент, когда падишах и свита проезжали меж двух лесов, «их неожиданно атаковал отряд казаков, ко-торые бы убили его величество, если бы узнали; все, что он мог сделать, так это поменять коня и убежать. Охрана, сопровождавшая султана, была приведена в замешательство, пятьдесят двух драгунов казаки взяли в плен и повесили на деревьях, шестьдесят семь были убиты на месте и тридцать шесть ранены, еще у восьми по приказу султана были отрублены головы за то, что они убежали с поля боя. Эта встреча вынудила султана отказаться от охоты до конца кампании»23.
Сам Дорошенко в это время сидел в чигиринском замке. У него, по сви-детельству попавшего в плен стрелецкого сотника Терпигорева, было до четы-рех тысяч войска, состоявшего из черемисов (польских татар), турецких янычар, крымских татар и наемников. 23 июля к Чигирину подступили Русские войска во главе с Ромодановским и Самойловичем. Сразу же жители города начали перебегать в Русский лагерь. Они показывали, что все чигиринцы готовы немедленно сдаться, только опасаются дорошенковских сердюков. Впрочем, и сам Дорошенко колебался, почти не надеясь продержаться до подхода крымского хана, спешившего ему на помощь. По свидетельству стрельца, ходившего в Чигирин к Дорошенко с предложением сдаться, тот, видя свой последний час, силился себя развеселить и показать всем, что ничего не боится: беспрестанно напивался пьян, ходил по шинкам, а перед ним играли волынки и скрипки.
Русское командование не решилось сразу предпринять штурм: город был хорошо укреплен, в нем было сто орудий и достаточно боевых запасов. В течение нескольких дней, пытаясь избежать кровопролития, оно пыталось склонить Дорошенко к капитуляции, но тот только тянул время. 28 июля был отдан приказ готовиться к решающему приступу, но взятые в плен языки сообщили, что турки уже перешли Днестр и двигаются к Чигирину. Сюда же спешит хан с ордой. Борьба на два фронта могла привести к непредсказуемым последствиям и 10 августа, после того как у города появились первые татарские разъезды, Русские сняли осаду и отступили к Черкассам. Дорошенко выехал встречать хана за десять верст от Чигирина и в качестве «подарка» тут же отдал ему двести невольников, призвав татар брать в «ясырь» всех, кто бы им ни попался. Орда устремилась за отступавшей Русской армией, но попытка атаковать ее на марше провалилась. Опасаясь вторжения турецко-татарских войск на Левобережье, Ромодановский не стал задерживаться в Черкассах и переправился через Днепр, устроив укрепленный лагерь на берегу реки против Канева. Вместе с Русской армией ушли и все жители города, а сам он был сожжен.
Весть об отступлении Русских войск немедленно распространилась по всей западной стороне и тогда из сел, деревень и местечек к днепровским пе-реправам потянулись тысячи возов, нагруженных переселенцами,  их семьями и пожитками. Опустел Крылов. Двинулись на восточную сторону жители Лисянки. Город, прежде многолюдный и крепкий, дававший отпор Чарнецкому, Тетере, Суховеенко, теперь совершенно опустел. А поток беженцев все рос. Едва только до какого-нибудь городка достигал слух, что бусурмане где-то близко, как все его жители срывались с места и, наскоро похватав свои пожитки, немедленно отправлялись в путь. На перевозах против Черкасс и Канева каждый день с утра до вечера толпилось множество возов с беженцами, ожидая очереди для переправы. Едва успевали их перевозить. Не все добирались до Днепра. Многие погибали от  нехватки пищи, отсутствия воды и крайнего утомления, идя по той безжизненной пустыне, в которую обратилось за последние несколько лет Правобережье. Покидая родные места, многие сжигали свои дворы. Так исчезали с лица земли десятки и сотни городков, где еще недавно жизнь била ключом.
Дорошенко всячески препятствовал этому исходу и даже издал универ-сал, в котором призывал всех оставаться на месте, не опасаясь за жизнь и иму-щество. Тем же, кто ослушается, грозил, что достанет и за Днепром: «мы, не покончивши с заднепрянами, не помышляем оставить своего дела, хотя бы война и на несколько лет потянулась»24. Городки и села, соблазнившиеся таки-ми универсалами и сдавшиеся, были жестоко наказаны за свою доверчивость: все их жители были отданы татарам в неволю.
5 сентября по приглашению султана Дорошенко прибыл в турецкий ла-герь, находившийся недалеко от сожженного Ладыжина. Когда он въезжал в турецкий обоз, путь ему загородила густая толпа невольников, состоявшая преимущественно из молодых парубков и девиц, униженно кланявшихся в землю и моливших о заступлении перед падишахом. На аудиенции у султана Дорошенко вспомнил об этой встрече и по его просьбе тот предоставил свобо-ду нескольким невольникам, ему же самому вручил за верную службу бархат-ный колпак, отороченный собольим мехом, золотую булаву, коня с богатым убором и халат – традиционный дар султанского благоволения. Вдохновлен-ный милостью хозяина, Дорошенко прямо из лагеря вместе с ханом двинулся к Днепру покорять левобережную Малороссию. У Ржищева татары приказали собирать паромы, чтобы переправиться на восточный берег, но здесь хан получил известие о нападении на его владения донских казаков и калмыков. Это вынудило его тотчас отправиться в Крым, но часть орды он оставил Дорошенко и тот расположился с этим воинством близ Корсуна. Тут услыхал он, что свыше десяти тысяч беженцев следуют обозом из Побужья и Приднестровья, направляясь за Днепр. Дорошенко с татарами перегородил им путь под Смелою и предложил сдаться. Зная, какая участь их ожидает, те начали сопротивляться, и Дорошенко приказал всех их рубить, не разбирая ни пола, ни возраста.
Он уже совсем озверел и даже ближайшие его приспешники стали в ужа-се бежать от него. Полковник Федор Мовчан с пятьюстами сердюками прибыл в Канев и присягнул Царю. Его примеру последовало затем еще двести сердю-ков. А когда Дорошенко приказал изловить пятьсот мальчиков и девочек до пятнадцати лет и отправить в подарок султану для его гарема, от него отшатну-лись даже ближайшие родственники, в их числе тесть его Яненко. Это послед-нее преступление так потрясло всех, что Дорошенко, опасаясь расправы, поки-нул Чигирин и три дня скрывался в лесу с наиболее преданными наемниками, а вернуться осмелился лишь после того, как волнения в городе улеглись.
Между тем бегство с западной стороны продолжалось, хотя турки ушли за Днестр, а татары вернулись в Крым. Зимой 1675 на левом берегу собралось такое множество беглецов, что Самойлович не знал, что с ними делать: «Их на-бралось, - писал он в Малороссийский приказ, - семей тысяч двадцать; все без приюта, лошади у них от бескормицы пропали и самим людям есть нечего»25. А поток беженцев все пребывал. Ушли на левый берег жители Корсуна, Мошны, Млеева, Насташки. Самойлович дал приказание переяславскому полковнику Войце Сербину не расселять их вблизи Днепра, а отправлять на новоселье в дальнейшие места. В начале сентября 1675 каневский полковник доносил Самойловичу, что атаманы ольховский и звенигородский привезли в Канев 1000 возов с переселенцами, и он всех их переправил через Днепр.  А беглецам из Торговицы уйти не удалось. В числе трех тысяч собрались они на переселение, но Дорошенко, узнав об этом, послал против них татар и те всех захватили в полон.
Он зверствовал потому, что понимал: дни его власти сочтены. Сбежав-ший от него Василий Кочубей, приобретший впоследствии такую трагическую известность, сообщал: «Грызет сам себя Дорошенко, надеялся на турок и татар, но те и другие мало подают им надежды… а свои украинские люди, какие еще остаются в его владении, все гнушаются им от большого до малого. В самом Чигирине при нем нет ни полковника, ни обозного, ни другого кого из старшин, чтоб ему был дружелюбен, кроме разве родни его, да писаря, да судьи»26.

                *          *          *

Оставшись совсем один, прибег он к последнему средству спасения: ми-лости Русского Царя. Тем более, что бороться ему в сущности уже не за что бы-ло. То, чем удалось завладеть десять лет назад, им же самим  было обращено в пепел, безжизненную пустыню, лишенную населения, мертвую зону, власть над которой не имела никакого смысла. Да и турки с татарами, взяв с его по-мощью все, что можно было с правобережной Малороссии, не видели уже ни-какого смысла в борьбе за территорию, лишившуюся населения и всякой хо-зяйственной жизни и поэтому заметно охладели к своему верному слуге. За-щищать его дальше они не намеревались. А сам он и подавно не мог этого сде-лать. Не кого было грабить, а значит нечем платить наемникам. Если раньше мог он содержать их до двадцати тысяч, то теперь едва несколько сотен, да и те в любой момент готовы были покинуть его. Грандиозные честолюбивые планы завершились полным крахом, хотя цена за них была уплачена страшная. Никогда еще после Батыева погрома Русь не подвергалась такому опустошению. И теперь в этой пустыне он остался совсем один. Никакого другого выхода для него уже не оставалось: надо было сдаваться. А чтобы избежать справедливого возмездия за те страшные преступления, которые он совершил за время своего «гетманства», Дорошенко прибегнул к заступничеству запорожцев. 10 октября 1675 года их делегация, возглавляемая кошевым Серко, под Чигирином приняла от него войсковые клейноты и пред св. Евангелием произнес он клятву на вечное подданство Русскому Царю. Запорожцы били челом, чтобы простил Царь ему прошлые вины и обошелся с ним милостиво.
Так и вышло. Самый страшный преступник эпохи, злодей, на совести ко-торого десятки тысяч убитых, угнанных в полон Русских людей, не только был пощажен, но еще и одарен приличным содержанием и даже прибыльной должностью. Причем все это было получено из рук правительства той самой страны, народу которой он принес неисчислимые бедствия и в теле которого оставил глубокие незаживающие раны. Кровавый упырь, превративший огромный цветущий край в ужасную безлюдную пустыню, где рос один бурьян да каркало воронье, еще четверть века наслаждался всеми благами жизни. Два года он провел в Москве на полном государственном обеспечении. Ему купили двор за 700 рублей и назначили построить новый дом о девяти покоях. Его семье, включая прислугу из двадцати четырех человек, назначили поденный корм, что составляло в год 936 рублей 16 алтын. Обещали выделить еще деревню. В апреле 1679 предложили быть воеводой в Вятке с жалованьем по 1000 рублей в год. Там он пробыл до 1682 года и снова воротился в Москву. Царь подарил ему из дворцовых волостей тысячу дворов в селе Ярополче в Подмосковье со всеми принадлежащими к ним угодьями. Став вдовцом, он в 1684 женился на Агафье Еропкиной и от этого брака имел трех сыновей и одну дочь. Умер 9 ноября 1698, на 71 году от рождения.
В качестве посмертной эпитафии этому украинскому кумиру приведем два свидетельства очевидцев о состоянии правобережной Малороссии в по-следней четверти XVII века: «И поидохом в степь глубокую; и бысть нам сие путное шествие печально и уныливо, бя ше бо видети ни града ни села; аще бо и быша прежде сего грады красны и нарочиты селы видением – то ныне точию пусто место и не изселяемо, не бе видети человека. Пустыня велия и зверей множество: козы дикие и волцы, лоси, медведи. Ныне же все развоевано да разорено от крымцев. А земля зело угодна и хлебородна и овощу всякого мно-го; сады, что дикий лес… да все пустыня; не дадут собаки татары населиться; только населятся селы, а они, собаки, пришед и разорят; а всех людей в полон поберут… И идохом тою пустынею пять дней, ничтоже видехом от человека». И еще одно путевое впечатление: «И проходя тогобочную, иже от Корсуня и Белой Церкви, малороссийскую Украйну, потом на Волынь… и далее странствуя, видех многие грады и замки безлюдные и пустые; валы, негдысь трудами людскими аки холмы и горы высыпанные, и только зверем диким прибежищем и водворением сущии… Поглянувши паки, видех пространные, тогобочные, украино-малороссийские поля и розлеглые долины, лесы и обширные садове, и красные дубравы, реки, ставы и озера – запустелые, мхом, тростием и непотребною лядиною зарослые… Видех же к тому на разных там местцах много костей человеческих, сухих и нагих, только небо – покров себе имущих, и рекох во уме: «кто суть сия?». Тех всех еже рех, пустых и мертвых, насмотревшися, поболех сердцем и душою, яко красная и всякими благами прежде изобиловавшая земля и отчизна наша Украйна малороссийская, в область пустыне Богом оставлена и населницы ея, славные предки наши, безвестни явишася»27.
После таких зарисовок с натуры, сделанных современниками событий, дико читать украинские славословия по поводу Дорошенко: «талантливый по-литик, полководец и администратор», отличавшийся «горячим патриотизмом, широким пониманием задач и перспектив борьбы за объединение всех земель Украины в границах соборной и независимой державы»28. Такой хрестоматий-ный образ «рыцаря без страха и упрека» рисует современная украинская исто-риография. С не меньшим пафосом восхваляет она и проводимый Дорошенко коллаборационистский курс: его внутренняя и внешняя политика «отвечала на-циональным интересам Украины и носила прогрессивный характер»29. Само сотрудничество с оккупантами, столетиями осуществлявшими геноцид народа, к которому Дорошенко принадлежал, преподносится не только как последовательное продолжение дела Хмельницкого (?!), но и благородная жертва во имя Отчизны. Отдача Малороссии в турецкую оккупацию как раз и была таким жертвенным подвигом: «это был вынужденный шаг патриотично настроенной элиты, сделанный, чтобы достигнуть воссоединения украинских земель в границах единой державы и предотвратить нападение на них русских, польских, крымских и ногайских войск»30. Читая подобные бредни и зная, как обстояло дело в реальности, испытываешь даже не удивление – бумага все стерпит! – а отвращение к такого рода «ученым»: до какой степени нравственного падения нужно дойти, чтобы петь дифирамбы подобному мерзавцу.         
 Еще большее отвращение испытываешь, когда сталкиваешься с этой подлой ложью на страницах учебников и пособий, предназначенных для детей: «Петр Дорошенко является выдающимся деятелем украинского освободительного движения, патриотом Украины, талантливым полководцем и политиком, который посвятил свою жизнь борьбе за создание независимого единого украинского государства»31. Такой ответ на вопрос о «заслугах» Дорошенко должен давать учащийся 9 класса на государственном экзамене по истории Украины. А для аргументации этого лживого тезиса предлагается и ряд соответствующих «исторических фактов». Таких, например: «При помощи Турции Дорошенко пытался расстроить польско-московские отношения и продолжить борьбу за объединение (!) Украины»32. Для чего и пошел на «союз (!) с крымским ханом», а затем по его инициативе «рада в Корсуне приняла решение заключить военный союз (!) с Турцией». Обзаведясь верными «союзниками», «Дорошенко… провозгласил на Правобережье независимую казацкую державу (!!) под протекторатом Турции»33.
Но кроме титанических усилий на внешнеполитической ниве, он еще предпринимал «действия, направленные на улучшение внутреннего положе-ния», например, «всемерно поощрял заселение (?!) опустошенных южных районов Правобережья»34.
До какой степени бесстыдства надо дойти, чтобы отравлять детские души ядом столь кощунственной лжи и вынуждать преклоняться перед злодеем, совершившим неслыханные преступления против своего народа и признававшего ценными только две вещи на свете - личную власть и сохранение собственной шкуры. Во имя их Дорошенко, действительно, готов был жертвовать и жертвовал всем: родиной, народом, честью, если вообще к такому деятелю применимо понятие «честь». Да и какие-либо другие «высокие понятия».
Мы же, исходя из подлинных исторических фактов, можем признать только один реальный результат его политики: массовый исход жителей Пра-вобережья и превращение некогда цветущего края в безжизненную пустыню. Еще одна «заслуга» Дорошенко - вовлечение Турции в войну с Польшей и Рос-сией, что отстрочило воссоединение западной Малороссии с остальными Рус-скими территориями на целых сто лет. Все. Этим исчерпывается его реальный вклад в историю Малороссии. И современники, в отличие от самостийников, хорошо знали подлинную цену «подвигам» Дорошенко: клятвопреступник многажды и переметчик, слуга бусурман – врагов Христовых, славолюбец и сребролюбец велий, повинный в приводе  татар и турок. Но «украинцам», чем подлее и низменнее исторический персонаж, тем ближе и роднее, тем больше они готовы преклоняться перед ним и возносить его. Такая вот мен-тальность…














ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАТУХАНИЕ  МАЛОРОССИЙСКОЙ СМУТЫ. РУССКИЕ ГЕРОИ

Глава 7. Завершение Освободительной войны. Личности ее деятелей и вождей (1676-1686)   
Алексей Михайлович уже не застал окончания дела с Дорошенко. 30 января 1676 года Царь умер. С исторической арены сошел деятель, игравший, несомненно, главную роль в событиях описываемой эпохи, в том числе в борь-бе за воссоединение Русского Народа в одном государстве. Если другой его великий современник, Богдан Хмельницкий, начал борьбу за освобождение Малороссии от вековой польской оккупации, то лишь благодаря Алексею Михайловичу, она смогла завершиться плодотворно: присоединением Левобережья. При этом, в отличие от Хмельницкого, Царь не проявлял колебаний на избранном пути и упорно шел к цели даже тогда, когда казалось, что она недостижима. И в этой твердой последовательности заключена немеркнущая историческая заслуга Алексея Михайловича и величие его Царственного служения. Высокому призванию соответствовала и его неординарная личность.
Сама наружность Алексея Михайловича сразу же говорила в его пользу и располагала к нему. В живых голубых глазах светилась редкая доброта. Взгляд этих глаз, по отзывам современников, никого не пугал, но ободрял и обнаде-живал. Лицо государя, полное и румяное, с русой бородой, было благодушно-приветливо и в то же время серьезно и важно, а полная фигура сохраняла ве-личавую и чинную осанку. Однако царственный вид Алексея Михайловича ни в ком не будил страха: понимали, что не личная гордость Царя создала эту осанку, а сознание важности и святости сана, который Бог на него возложил. Его мягкость, податливость и доброта не мешали ему твердо сознавать подлинный смысл Царского служения: «Бог благословил и предал нам, государю, править и рассуждать люди свои на востоке, и на западе, и на юге, и на севере вправду»1.
До нас дошли восторженные отзывы иностранцев, рисующие замеча-тельный облик Русского Царя. Один отмечает, что Алексей Михайлович «такой государь, какого желали бы иметь все христианские народы, но немногие имеют». Второй признает, что «царь одарен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями»; «он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько любят его, сколько и бла-гоговеют перед ним»2. Третий поражен тем, «что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь»3. Эти отзывы особенно ценны для нас потому, что принадлежат иноземцам, наблюдателям, заведомо не принадлежавшим к числу поклонников России и господствовавших в ней по-рядков.
Особенную привлекательность мягкой, благодушной натуре Алексея Михайловича и совершаемым им поступкам придавала глубокая религиозность, проникавшая все его существо. Несмотря на деятельную жизнь, он рано вставал к утренней службе, иногда ночи проводил в горячей молитве, не пропускал храмовых праздников в монастырях и приходских церквах, с горячим участием занимался благотворительностью. В его дворце, в особых палатах на полном царском иждивении жили многочисленные «богомольцы», древние старики, почитаемые за старость и житейский опыт, благочестие и мудрость. Царь раздавал богатую милостыню по церквам и тюрьмам, выкупал неоплатных должников, помогал неимущим и больным. Иногда сам обходил тюрьмы, раздавая подаяние «несчастным». Особенно перед Великим и Светлым днем св.Пасхи, на Страстной седмице, посещал Царь тюрьмы и богадельни, оделял милостынею и нередко освобождал тюремных «сидельцев».
Такое поведение Алексея Михайловича вызывало со стороны подданных самую неподдельную любовь и привязанность, ибо полностью соответствовало народным представлениям о богоизбранном руководителе страны. Глубокая, горячая религиозность отличала не только Царя, но и весь Русский Народ. Архидиакон Павел Аллепский, сопровождавший Антиохийского патриарха Макария во время его поездок в Россию (первый раз в 1654 г.), оставил нам свидетельства этой искренней народной веры: «Представь себе, читатель, они (Русские) стоят от начала службы до конца неподвижно, как камни, беспрерывно кладут земные поклоны и все вместе, как бы из одних уст, поют молитвы; и всего удивительнее, что в этом принимают участие и маленькие дети. Усердие их к вере приводило нас в изумление». «Все они (Русские) без сомнения святые» - восклицает Павел Алеппский в другом месте своих записок  «Какая это благословенная страна, чисто Православная». Описывая длительность Русских богослужений, благоговейное отношение к ним и Царя и простых людей, особенно когда службы совершались зимой в храмах, по обычаю никогда не имевших отопления, автор говорит: «Я хотел бы знать, что бы у нас сказали и стали бы так терпеть!.. Но нет сомнения, что Творец (да будет прославлено имя Его) да-ровал русским Царство, которого они достойны и которое им приличествует за то, что все заботы их - духовные, а не телесные. Таковы они все». В конце опи-сания России Павел Аллепский пишет: «Обрати внимание на эти обычаи и пре-красные порядки, какие мы наблюдали, как они хороши! Но правду сказал наш Владыка Патриарх (Макарий): “Все эти обычаи существовали прежде и у нас, во дни наших царей, но мы их утратили, и они перешли к этому народу и принесли в нем плоды, коими он превзошел нас”»4.
Это высокое религиозное воодушевление Царя и народа определяло и судьбоносные для страны решения, в их числе о начале войны с Польшей за освобождение Малороссии. Хотя принять его было совсем непросто. Речь По-сполитая на тот момент являлась одним из наиболее сильных государств Евро-пы и все предыдущие столкновения с ней заканчивались для России неудачно. В начале XVII века польское вторжение вообще поставило под вопрос сущест-вование Русского государства. И хотя оккупанты были, в конце концов, изгнаны, России пришлось уступить Смоленск, Чернигов, Северскую землю и ряд других территорий. Тяжелым поражением закончилась и русско-польская война 1632-1634 гг. Непросто было Царю после всех этих неудач решиться на новую войну, тем более что страна только-только оправилась от последствий Смутного времени. И недаром созвал он 1 октября 1653 г. из всякого чина людей Земский собор, который и призван был принять окончательное решение по этому вопросу. И так же естественно центральным пунктом соборного суждения по затронутой проблеме стала защита Православия: «В прошлых годах присылали ко государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всея Руси запорожский гетман Богдан Хмельницкий и все Войско Запорожское посланников своих многажды, что паны рада и вся Речь Посполитая  на православную христианскую веру греческого закона и на святые Божии восточные церкви восстали и гонение учинили большое. И их, запорожских черкас, от истинной православной христианской веры, в которой они издавна живут, учали отлучать и неволить к своей римской вере. И церкви Божии запечатали, а в иных учинили унию, и всякие над ними гонения и поругания и злости нехристианские чинили, чего они и над еретиками и над жидами не чинят. И они, черкасы, не хотя благочестивые христианские веры отбыти и святых Божиих церквей в разорении видети и видя себя в таком злом гоненье, поневоле призвав к себе в помочь крымского хана с ордою, учали за православную христианскую веру и за святые Божии церкви против их стояти. А у царского величества милости просят, чтоб он, великий христианский государь, жалея благочестивые православные христианские веры и святых Божиих церквей и их, православных христиан невинные крови пролития, умилосердился над ними, велел их принять под свою царского величества высокую руку. И учинил им на гонителей христианские веры и святых Божиих церквей на поляков помочь и послал войска свои»5.
Царь просил совета у представителей всей Русской земли и те решитель-но поддержали его, ведь речь шла о самом главном для каждого Русского – о вере. Потому и записали в соборном постановлении: «чтоб великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси изволил того гетмана Бо-гдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами их и с землями принять под свою государскую высокую руку для православные христианские веры и святых Божиих церквей, потому что паны рада и вся Речь Посполитая на православную христианскую веру и святые Божии церкви восстали и хотят их искоренить»6.
Защита Православия и явилась главной побудительной причиной много-летней кровавой войны за присоединение Малороссии: «И мы, великий госу-дарь, возревновав о Бозе благою ревностию и возжелев по вас, чтобы христи-анская вера в вас не пресеклась, но паче преисполнялась и великого пастыря Христа Бога нашего стадо умножалось, яко же глаголет: и будет едино стадо и един пастырь, изволили вас принять под нашу царского величества высокую руку, яко да не будете врагом креста Христова в притчу и поношение»7.
Но тоже религиозное воодушевление вдохновляло на борьбу и Русских людей по другую сторону границы, в Малороссии. И именно в Царе видели они своего защитника и спасителя. Чернец Арсений Суханов, несколько раз посещавший край в годы Освободительной войны, сообщал (ноябрь 1650): «Говаривали с казаками с начальными и с малыми, и с попами, и с чернецами, и они все говорят: дай то Боже, чтобы мы соединились с Москвою и чтоб нас благочестивый государь присовокупил к своему православию, и чаши заздравные везде пьют за государя и за соединение, и сам гетман многажды то говорил, и вси от мала и до велика того жаждают»8.
Этот массовый подъем захватывал даже тех, кто впоследствии поставил сословные интересы выше национальных и вероисповедных, избрав путь дву-рушничества и даже прямого предательства. Находившиеся в Чернигове со своими казаками нежинский полковник Иван Золотаренко, переяславский Павел Тетеря и черниговский Степан Пободаила, заявляли в июле 1653 г.: «Будет праведный государь их, казаков, и не изволит под свою царскую высокую руку принять, и они все рады помереть за святые Божии церкви и за православную христианскую веру греческого закону, а у турского салтана и у крымского хана в бусурманстве и подданстве быть не хотят. А с поляками и с литовским гетманом Радзивиллом миру у них отнюдь не будет»9.
Вышло не так. Измена на долгие годы свила себе гнездо в правящей кра-ем верхушке, обусловив неоднократные попытки поставить под сомнение ис-тинный смысл Освободительной войны, но предатели были бессильны поко-лебать решимость народа стоять до конца, до самой даже смерти за свою веру и национальность. Алексей Михайлович чувствовал настроение народной мас-сы и поэтому продолжал борьбу даже тогда, когда казалось, что, несмотря на огромные жертвы, она так и завершится безрезультатно. В вопросах, касаю-щихся Православной веры, ее защиты и укрепления, никто не мог поколебать его решимости. Весьма близкому к нему боярину Ордин-Нащокину, выразив-шему весной 1664 г. сомнение в необходимости продолжения борьбы за удержание Малороссии в виду многочисленных измен «черкас», Алексей Ми-хайлович отвечал: «Собаке недостойно есть и одного куска хлеба православно-го (т.е. поляки не должны владеть и Правобережьем), только то не от нас будет, за грехи учинится. Если же оба куска хлеба достанутся собаке вечно есть (наряду с правой и левая сторона останется за поляками), - ох, кто может в том ответ сотворить? И какое оправдание примет отдавший святый и живый хлеб собаке: будет ему воздаянием преисподний ад, прелютый огонь и немилосердные муки, от сих же мук да избавит нас Господь Бог милостью своею и не выдаст своего хлеба собакам»10.
Колебания Ордин-Нащокина и других государственных деятелей России, - в иные моменты отчаивался и сам Царь, - были вполне объяснимы: начиная Малороссийскую, войну никто не мог предположить, что придется сталкиваться со столь массовым отступничеством православных Русских людей, переходивших на сторону своих заклятых врагов в самые критические и решающие моменты борьбы, ими же самими начатой. Но на то существовали объективные причины.
Русская жизнь в Малороссии давно уже утратила свой органический ха-рактер, трехсотлетняя польская оккупация деформировала и изуродовала ее. Это уродование наложило неизгладимый отпечаток не только на внешность ее жителей, но и их духовный облик. М.О. Коялович в связи с этим отмечал, что «в числе невзгод западной России самым важным было то несчастие ее, что она еще до татарского нашествия, а особенно со времени этого бедствия, была отрываема от восточной России, и чем дальше, тем больше подпадала влиянию и власти чужих людей, особенно поляков, народа, хотя и родственного нам, русским, но с древнейших времен увлеченного бурным потоком западноевропейской жизни, а это и полякам наделало много зла, - портило их для общей славянской жизни, теснило с запада, с их родной земли на восток, на чужую, русскую и литовскую землю, - и через поляков вносило и в западную Россию великие бедствия, - возмущение мира совести и вероисповедные смуты, народную порчу … всего верхнего и городского сословий и, наконец, страшное порабощение простого русского и литовского народа в крепостном состоянии»11.
Не избежало этой порчи и запорожское казачество, которое целым ря-дом мер польского правительства было приближено к шляхетству, но так им и не стало, зато все больше уподоблялось обычному наемному войску, готовому воевать за любые интересы, если они хорошо оплачены или сулят богатую добычу.
Эта порча, безусловно, сказалась на общем ходе борьбы России с Поль-шей и, не в последнюю очередь на ее итоговых результатах, но не могла изме-нить целей и высшего, сакрального смысла Малороссийской войны:  борьбы Православия против католицизма, а затем и мусульманства. Все ее участники, от Царя до рядового ратника и казака, прекрасно это сознавали. И хотя в конкретной исторической действительности, этот высший смысл событий не редко затемнялся привходящими обстоятельствами, он оставался неизменен. Что и объясняет упорство и ожесточенность борьбы. Конечно, кончина Царя Алексея Михайловича, продолжительное время являвшегося ее вдохновителем и вождем, объективно усиливала позиции тех, кто стремился завершить войну как можно быстрее и на любых условиях. Но инерцию событий такого масштаба трудно изменить в одночасье. Поэтому война продолжилась и в новых условиях. Теперь уже с Турцией.
               
                *          *          *

Дорошенко сдал Чигирин Русским войскам в сентябре 1676 года. Ромо-дановский и Самойлович, оставив в городе трехтысячный гарнизон, отошли с основными силами за Днепр. Падение Чигирина имело большое военное и по-литическое значение. Россия получила сильную крепость, прикрывавшую днепровские переправы. Период «двоегетманства» завершился. Русские вла-дения, вопреки Андрусовскому перемирию с Польшей, перешагнули через Днепр. Теперь осуществление решений Переяславской Рады (17 марта 1674) о присоединении Правобережья к России целиком зависело от результатов во-енного противостояния с могучей Османской империей. Не трудно было дога-даться, что турки ни в коем случае не откажутся от того, что в свое время «по-дарил» им Дорошенко.
Так и вышло. Едва в Константинополе узнали наверное, что «негодный и неблагодарный» Дорошенко, забывши все благодеяния падишаха, передался Русскому Царю, в серале срочно занялись подбором новой марионетки. Тогда пришел черед находившегося в турецком плену Юрия Хмельницкого.
Судьба Юрия фатальным образом определялась тем, что он – единственный прямой потомок великого Богдана. И это родство бросало его в эпицентр запутанной, трагической борьбы, к которой он не был готов ни физически, ни духовно. В 1663 г. ему как будто удалось найти упокоение в монастырской тиши, где был он пострижен в иноки под именем Гедеона. Но тень знаменитого отца и здесь не оставила его в покое. Вскоре он был схвачен поляками и заточен в крепость Мариенбург. Затем, правда, его выпустили, но мытарства Юрия на этом не прекратились. В 1673 г. в Уманском монастыре его захватили татары и отправили в Стамбул. Здесь его снова заточили в знаменитую стамбульскую тюрьму, Семибашенный замок, откуда извлекли в начале 1677 г. по приказу султана. Хмельницкого привели к великому визирю, возложили на голову бархатный колпак, а на плечи соболью шубу и, провозгласив «князем сарматским и Малой России», приказали быть готовым к походу. Юрий отказывался от поручения, ссылаясь на то, что пострижен в монахи, но визирь приказал Константинопольскому патриарху разрешить его от монашеского обета. Тот не посмел отказать.
В июне 1677 г. турецкая армия во главе с Ибрагим-пашой, по прозвищу шайтан (черт), переправилась через Днестр. В ее составе находился и «князь малороссийский», собственное «войско» которого было составлено из полуто-ра сотен Русских невольников, получивших наименование «казаков». В распо-ряжении Ибрагим-паши находилось свыше 90 тыс. воинов, из них – 40 тыс. конницы, 20 тыс. янычар и остальной пехоты, 12 тыс. валахов и молдаван, и 19 тыс. татар. Турки рассчитывали быстро завладеть Чигирином. Следом они на-меревались захватить и Киев, считая, что он плохо укреплен, гарнизон его не-велик, а пушек и запасов недостаточно. Было заранее объявлено, что всех яны-чар распустят по домам «ко дню Касыма» (26 октября) и снова позовут на войну в «день Хозыра» (23 апреля следующего года). Таким образом, планировался поход и на Левобережье.
Но турки ошиблись в своих расчетах. Русское командование, своевре-менно оповещенное о движении неприятеля, сумело приготовиться к его встрече. Гарнизон Чигирина был увеличен до 12 тысяч: пять тысяч стрельцов в «замке» и семь тысяч казаков в «нижнем городе». Комендантом был назначен генерал-майор Афанасий Трауернихт, «иностранец, принявший православную веру». Для ведения боевых действий на правой стороне Днепра были сосредо-точены крупные военные силы – до 80 тыс., причем две трети их составляли солдатские и рейтарские полки «нового строя», отличавшиеся высокими бое-выми качествами.
3 августа турецкая армия подошла к Чигирину и расположилась на хол-мах по восточную и южную сторону города. Турки тотчас принялись за устрой-ство траншей и апрошей, которые старались подвести как можно ближе к го-родским укреплениям. А на следующий день повели методический обстрел города осадными орудиями. 6 августа около полуночи Русские предприняли первую вылазку, в которой приняло участие до двух тысяч человек. Неприятель был застигнут врасплох и понес большие потери. Еще более успешной была вылазка 10 августа. В полдень несколько отрядов Русской пехоты атаковали противника, вынудив его покинуть траншеи и отступить. Потери осаждавших составили несколько сот человек только убитыми. После этой атаки Ибрагим-паша принужден был держать в траншеях в постоянной боевой готовности до 10 тысяч своих пехотинцев.
Тем временем турецкая артиллерия продолжала массированные бом-бардировки Чигирина. В городе было разрушено множество домов, в брустве-рах замка образовались проломы. Кроме того, осаждавшие делали в разных местах подкопы и закладывали в них мины. 17 августа им удалось взорвать одну из них и разрушить вал. Русские оставили позицию, которую тотчас заняли турки. Но вскоре осажденные пришли в себя и, атаковав противника, вынудили его к отступлению. Однако с каждым днем удерживать город становилось все труднее. У большинства гарнизонных пушек были разбиты лафеты. Ощущался недостаток бомб, так что из 5 оставшихся мортир приходилось стрелять камнями. Но 20 августа на помощь гарнизону прибыл корпус Русской армии, который с музыкой и развевающимися знаменами по мосту через р.Тясьмин вступил в город. Ромодановский и Самойлович писали осажденным, что им остается продержаться всего несколько дней, обещая вскоре освободить их от осады.
Главные Русские силы начали движение к театру боевых действий сразу же после получения известий о появлении противника у Чигирина, но обреме-ненные огромными обозами и тяжелыми пушками, продвигались медленно, делая только десять верст в день. Лишь 25 августа Ромодановский и Самойло-вич вышли к Днепру в районе Бужинской пристани. Однако правый берег уже был занят противником. Ибрагим-паша, сняв часть войск с осады, решил любой ценой сорвать наступательное движение Русской армии к Чигирину. В окопах и шанцах засели янычары с пушками, большие отряды крымской конницы стояли на флангах. Укрепились турки и на острове, который как бы прикрывал их главную позицию. Впрочем, долго там они не усидели. В течение дня артиллерийским огнем с Русского берега они были рассеяны и покинули остров, что тут же использовал Ромодановский. В ночь с 25 на 26 августа на остров доставили несколько десятков самых дальнобойных пушек, которые скрытно расставили в окопах. В ту же ночь отряд казаков перешел Днепр выше места основной переправы, зашел туркам в тыл, отвлекая их внимание. А главные силы тем временем готовились к общей переправе. В передовой отряд вошли два солдатских и два казачьих полка. Переправа этого отряда началась в третьем часу ночи с 26 на 27 августа и обошлась практически без потерь. Турки были застигнуты врасплох, а когда по лодкам попытались ударить их пушки, на турецкие окопы обрушился ураганный огонь Русских дальнобойных орудий с острова и с левого берега Днепра. Турецкие канониры почти не видели плывущих в темноте лодок десанта, а Русские пушкари били точно: по приказу Ромодановского орудия навели на турецкие окопы засветло! Ночная атака крымской конницы, попытавшейся сбить еще не закрепившийся на позиции немногочисленный Русский отряд, была отбита.
27 августа через реку было переправлено до пяти тысяч человек под на-чальством генерал-майора Шепелева. Пока они удерживали плацдарм, саперы навели через Днепр три моста, по которым срочно переправились на правый берег войска генерал-майора Кравкова. Именно этим двум соединениям и пришлось выдержать яростную атаку противника во второй половине дня, стремившегося во что бы то ни стало сбросить Русских в реку. Раз за разом бросались вперед под белыми знаменами с красными краями и полумесяцем посередине янычарские роты. С гиканьем и свистом неслись конные татарские тысячи. Но их встречали залпы тысяч мушкетов и пушечная картечь. Как подрубленные, валились на днепровский песок меченные полумесяцем знамена, метались, в панике разбегаясь, янычары. Откатывалась назад татарская конная лава. А из-за туров и шанцев, недосягаемые для татарских стрел и турецких пуль, продолжали вести огонь Русские пехотинцы. В ходе атак были убиты сын крымского хана, два сына турецкого паши, множество мурз и высших турецких офицеров, но Русские продолжали стоять непоколебимо.
Тогда Ибрагим-паша двинул к Днепру свои главные силы – до сорока тысяч пехоты и конницы. Но Ромодановский успел переправить на правый берег реки еще пятнадцать тысяч войска под командованием генерал-поручика Григория Косагова.
 28 августа с утра турки снова обрушились на Русские позиции. Но, понеся огромные потери, так и не смогли прорвать Русскую оборону. А затем Русские сами перешли в наступление. Турецкая армия не выдержала и побежала. Ромодановский доносил в Москву: «Знатную одержав победу над неприятелями, многих побили, гоня их на пять верст от Днепра»12. А на следующий день за лесом, в той стороне, где расположился Чигирин, заметили густые клубы черного дыма. Ромодановский выслал разведку, чтобы узнать, что случилось. Оказалось, что это горит турецкий лагерь. В ночь с 28 на 29 августа турки сняли осаду и отступили в большом беспорядке, оставив много бомб и осадных орудий. Их общие потери составили свыше двадцати тысяч человек только убитыми. Русские потеряли на Днепре почти две с половиной тысячи и в Чигирине тысячу человек. 5 сентября вся Русская армия расположилась лагерем вдоль Тясьмина вблизи города. На следующий день разведка донесла, что неприятельские войска ушла за Буг. Вместе с ними ушел и Юрий Хмельницкий. Разосланные им по Подолью универсалы с призывами подчиниться падишаху, никакого действия не произвели.
Турецкий историк Фундуклулу причину неудачи своей армии видел, пре-жде всего, в героизме чигиринского гарнизона: «Силы Ибрагим-паши, коман-довавшего турецкими войсками, осаждавшими крепость, истощились в не-удачной борьбе с русскими, которые блистательно отражали все приступы и, совершая вылазки, наносили туркам чувствительные удары»13. Ну а победа у Днепра решила исход всей кампании.
Оставив пятнадцатитысячный гарнизон в Чигирине, основные Русские силы вернулись к Днепру и 9 сентября переправились через него…
В быстром отходе Русской армии и отказе от дальнейшего наступления, решающую роль сыграли, вероятно, политические соображения. В Москве не желали еще большего обострения отношений с Османской империей, стараясь избежать длительной и затяжной войны. Под Чигирином и на Днепре султану преподали жестокий урок. Теперь следовало проявить сдержанность и посмотреть, какие выводы он для себя сделает. Кроме того, расширение зоны конфликта грозило вовлечь в него еще и Польшу, которая могла предъявить свои права на Правобережье, исходя из условий Андрусовского перемирия. Противостояния с такими двумя противниками следовало избежать любой ценой.
Были и чисто военные соображения, на которые ссылался Ромоданов-ский. Край был настолько разорен, что большую армию там попросту нечем было кормить. На пятнадцать верст в округе нельзя было даже достать корма лошадям. А обеспечивать армию всем необходимым из-за Днепра было слиш-ком тяжелым делом. Наступала осень с дождями и распутицей. В Москве счи-тали задачу на этот год выполненной и потому возможным отвод войск. Ромо-дановский встал на зимние квартиры в Курске, Самойлович – в Батурине. Вой-ска с южной границы не распускались в ожидании нового турецкого похода в Малороссию.
 Русское правительство попыталось предотвратить военное столкновение дипломатическим путем. В декабре 1677 г. в Константинополь отправилось посольство во главе со стольником Афанасием Поросуковым. Он вручил султану грамоту, извещавшую о вступлении на престол нового Царя Феодора Алексеевича. В грамоте содержалась «укоризна» султану за посылку войска к Чигирину и напоминание Царя «об исконной прежней дружбе». В Посольском приказе надеялись, что после летнего поражения турки станут сговорчивее. Но в Константинополе царили совсем другие настроения. Султан был ужасно разгневан отступлением турецкой армии. Ее командующий Ибрагим-паша был по его приказу немедленно заключен в Семибашенный замок. Не миновал султанский гнев и крымского хана Селим-Гирея: он был смещен с престола и сослан на остров Родос. Поросукову было категорически заявлено, что если Россия не откажется от Чигирина и Правобережья, война неизбежна. С этим и вернулось посольство в Москву. А султан приказал готовиться к походу на следующий год.         
               
                *          *          *       

В марте 1678 г. Ромодановский с войсками выступил из Курска. В его распоряжении находилось до 70 тыс. человек. Гетману Самойловичу было приказано, кроме казачьих полков, собрать ополчение из посполитых, по одному ратнику от трех-пяти семей. Это позволило довести численность гетманского войска до 50 тыс. Таким образом, на юге сосредоточилось более половины всех вооруженных сил России. Одно это свидетельствует, насколько серьезно готовились в Москве к турецкому вторжению.
18 апреля Ромодановский получил «статьи», в которых содержались подробные инструкции по ведению предстоящей кампании. Воеводе указыва-лось, что отдавать Чигирин «никоторыми мерами невозможно», так как это приведет к потере всех «городов заднепровских», и под Киевом тогда туркам «промысел чинить будет способно». Для обороны Чигирина предписывалось послать дополнительно «государевых служилых людей» и казаков Самойловича, а самому Ромодановскому городскому гарнизону «всякое вспоможение чинить». Также обоим Русским полководцам предписывалось, чтобы они «сами пришли с войсками своими к Чигирину раньше неприятельских войск». Если это не удастся – город разрушить, а гарнизон вывести в Киев, на соединение с воеводой князем Михаилом Голицыным. Прежде чем начинать военные действия, Ромодановский должен попытаться завязать переговоры с турецким главнокомандующим и попробовать уладить дело миром, и лишь в случае неудачи – «чинить против наступающих неприятелей промысел» 14.
Позже Ромодановского догнала еще одна строгая инструкция: не пере-ходить с армией реку Днепр, пока не подоспеет с резервным войском из кал-мыков и служилых татар князь Каспулат Черкасский, и без него не начинать решающего сражения.
Трудно было Русскому главнокомандующему выполнить столь противо-речивые инструкции. Спешить к Чигирину, чтобы опередить неприятеля, - и не переходить Днепра, пока не прибудет князь Черкасский! Ни в коем случае не сдавать Чигирин – и оставить его, если турки прибудут к нему первыми. Чинить промысел над неприятелем – и пытаться уладить с ним дело миром. Как все это можно было совместить? Правительственные указания связывали руки Ро-модановскому и заведомо отдавали стратегическую инициативу турецкой ар-мии. А это было плохой признак перед началом военной кампании…
В Константинополе были настроены куда решительней. Первоначально падишах сам намеревался возглавить армию, направлявшуюся в Малороссию. С большим трудом удалось его уговорить доверить командование верховному визирю, а самому расположиться со второй армией на Дунае. Крымские войска возглавил новый хан Мурад-Гирей. Уже ранней весной его орды вторглись на территорию Переяславского полка и произвели там страшные опустошения. Был с ними и Юрий Хмельницкий, все еще в роли «гетмана». От его имени рассылались универсалы, живописавшие Русскому народу прелести турецкого ярма. В одном из них, обращенном непосредственно к старшине, писалось: «Ведомо вам, каковым способом Украина за отцов наших стала под обороною прежде наияснейшей Порты Оттоманской, нежели царского московского величества. Знати, что Божиим смотрением было столько причины на веру нашу и народ наш русский, что, будучи под поляками в великом утеснении, искали обороны наияснейшего хана Ислам-Гирея, а потом благополучно царствовавшим наследным монархам подданство предки наши крепко подтверждали … Извольте милости ваши умилитися сами над собою и без кровопролития под одним монархом наияснейшим и непобедимейшим султанским величеством турским оставаться»15. Никто не поддался лживым посулам Хмельницкого, и турки еще раз могли убедиться: в Малороссии готовы к отпору незваным гостям.
Во главе чигиринского гарнизона были поставлены опытный воевода Иван Иванович Ржевский и военный инженер шотландец Патрик Гордон. В го-роде было сосредоточено до 12 тыс. войска, но строительные работы на валах и бастионах не были завершены к началу осады. Недоставало пушек и некото-рых видов боеприпасов (например, бомб).
Командовавший турецкой армией верховный визирь Мустафа-паша имел в своем распоряжении почти 100 тыс. воинов, в их числе – 12 тыс. янычар, 15 тыс. молдаван, 7 тыс. сербов, 3 тыс. албанцев. Кроме того, пятьдесят тысяч всадников привел крымский хан. По количеству пушек турки превосходили гарнизон Чигирина в полтора раза, а по самым разрушительным осадным орудиям и крупнокалиберным мортирам – почти в четыре раза. С турецкой армией шли инженеры, опытные в минной войне.
Театр боевых действий составила близлежащая к Чигирину местность диаметром примерно пятьдесят верст, ограниченная с севера и востока Днеп-ром, с юга рекой Тясьмин и с запада - непроходимым «Черным Лесом». 8 июля перед городом появился передовой турецкий отряд, а на следующий день вся окрестность под Чигирином покрылась неприятельскими полчищами. На холмах запестрели разноцветные шатры турецких военачальников, среди которых выделялся шатер верховного визиря с пятью высокими башнями. В длину весь турецкий стан простирался на десять верст.
С этого времени в продолжение месяца осажденные не знали покоя ни днем, ни ночью. Турки копали одну за другой траншеи, подходя все ближе и ближе ко рву, окаймлявшему валы и стены, одновременно ведя массирован-ную бомбардировку города из орудий, установленных на земляных насыпях. Гарнизон неоднократно совершал вылазки, стремясь выбить неприятеля с ук-репленных позиций. Тот предпринимал ответные нападения. Кровопролитные стычки не прекращались ни на один день и вели к большим потерям с обеих сторон. К Ромодановскому мчались посланцы из Чигирина с настойчивым при-зывом помочь. Но помощь задерживалась. 
Русской армии не удалось опередить неприятеля и явиться к городу раньше него. Лишь в конце июня отряд генерала Косагова закрепился на пра-вом берегу Днепра против Бужинской переправы, но главные силы подошли к реке только 6 июля. Несколько дней ушло на переправу, а когда, наконец, она была завершена (12 июля), на пути Русской армии уже стояли неприятельские отряды. Еще 10 июля татарская конница совершила массированную атаку на корпус генерала Змеева, прикрывавшего левый фланг Русских позиций, но по-сле кровопролитного боя вынуждена была отступить с большими потерями. Однако на помощь ей из турецкого лагеря под Чигирином спешили новые вой-ска. 12 июля передовые Русские посты были атакованы конницей Бекир-паши и оттеснены к лагерю. На следующий день прибыли новые турецкие силы – свыше двадцати тысяч янычар и конных спагов из султановой гвардии. Задействована была и вся крымская конница. Ромодановский отдал приказ армии покинуть лагерь и выстроиться для сражения.
Бой длился с восьми часов утра до вечера. Пять турецких пашей и крым-ский хан безуспешно атаковали Русскую армию по всему фронту. Стоявший на левом фланге корпус генерала Змеева отразил все атаки татарской конницы, но когда в дело вступили турецкие янычары и спаги, некоторые роты копейщиков не выдержали натиска и попятились. Пришли в замешательство нестойкие в «прямом бою» дворянские и «жилецкие» конные сотни. Положение спасли заранее выдвинутые в боевые порядки Русской армии многочисленные пушки. Командовавший артиллерией стольник Семен Грибоедов приказал ударить по неприятелю из всех орудий. Под градом картечи, осыпаемые ядрами и гранатами, турки попятились назад. Тем временем генерал Змеев привел в порядок свои полки и сам перешел в контратаку. Поддерживая его порыв, двинулась в наступление и вся Русская армия. Турки побежали.
В реляции об этом сражении Ромодановский доносил: «И государевы ратные люди за теми воинскими людьми гнались и их рубили на версту и больше. И тех воинских людей побили и в полон поимали многих, знамена турские поимали многие ж. И те воинские люди с тех боев отошли за Чигирин в обозы свои»16.
Победа Русских была несомненной, но Ромодановский явно поторопился доложить, что противник отступил «за Чигирин» в свои обозы. 15 июля отряды турецкой и крымской конницы вновь появились у Русского лагеря. Против них вышли рейтарские и казачьи полки. Русская кавалерия выиграла сражение в поле и отогнала неприятеля до близлежащего бора, где он и укрылся. В течение последующих дней конница регулярно вступала в стычки, но без значительных результатов. Турки и татары, расположившись в окрестных лесах, внезапными нападениями держали в постоянном напряжении Русских, не давая им запасаться на правом берегу Днепра дровами и фуражом. Многие воеводы и казачьи полковники недоумевали, почему Ромодановский медлит, не предпринимая наступательных действий. А между тем, главнокомандующий, во исполнение данного ему приказа, ждал подхода князя Черкасского с войсками. Нет, гарнизон Чигирина не был брошен на произвол судьбы. Туда регулярно отправлялись подкрепления, но основные силы продолжали стоять на Бужинских полях, уступив инициативу неприятелю и теряя драгоценное время.
Тем временем турки участили приступы к Чигирину, начали разруши-тельную минную войну. 27 июля сообщение с Чигирином прервалось – непри-ятель занял позиции под городом со стороны реки Тясьмина, отрезав его. Об-стрел города еще более усилился, а зной был так велик, что гарнизон не успе-вал тушить многочисленные пожары. 28 июля, в час пополудни, от зажигательного ядра загорелась одна из самых больших церквей города, потушить ее не смогли. Огонь перешел на соседние дома и вскоре так распространился, что в короткое время обратил в пепел большую часть городских строений. Жар от него был так силен, что в некоторых местах казаки не могли устоять на валу и покинули его. Но турки не отважились на штурм, продолжив канонаду из пушек и мортир. Они усиленно вели подкопы и 29 июля взорвали первую мину, 30-го – вторую и третью, причем взрыв последней произвел такой страшный грохот, что в нижнем городе решили, что в замке уже не осталось никого в живых. Неприятель немедленно устремился в образовавшийся пролом, но после ожесточенного, кровопролитного боя, длившегося два часа, был отброшен назад.
Однако, не взирая на отдельные успехи и героизм, силы защитников го-рода были на исходе. Гарнизон измучили непрерывные бомбардировки (в от-дельные дни на город обрушивалось более тысячи ядер и сотни бомб!), мин-ная война, частые приступы. В валах и стенах зияли многочисленные проломы. Надежда была только на помощь армии Ромодановского, но она все не прихо-дила. Оказалось, что у верховного визиря Мустафы-паши достаточно сил, чтобы сражаться и с главными Русскими силам и штурмовать стены Чигирина. Более того, турки готовились к генеральному штурму, которого защитники города уже не могли выдержать. 3 августа был взорван очередной подкоп. Снова неприятель попытался ворваться в город, и в очередной раз был отброшен. Но защитники потеряли воеводу Ржевского, который был убит осколком бомбы. Полноценной замены ему не нашлось. Боевой дух гарнизона еще больше упал. А помощь все не являлась…

                *          *          *

Князь Черкасский присоединился к Ромодановскому только 28 июля. С ним было всего четыре тысячи всадников – ничтожно малая подмога, совер-шенно не оправдывавшая двухнедельного стояния Русской армии у Днепра. Только 30 июля она смогла, наконец, двинуться вперед, но турки уже пригото-вились к этому движению.
Равнину от Бужина к Чигирину запирала крутая Стрельникова гора и цепь возвышенностей. Именно эти выгодные позиции и заняли турецкие войска. Руководивший ими Каплан-паша установил на холмах многочисленную артиллерию, огонь которой мешал Русским пройти к переправам через Тясьмин. Взять с ходу турецкие позиции не удалось. Ночью, 1 августа, отряд под начальством полковника Борковского попытался внезапным ударом сбить неприятеля с возвышенности, но атака не удалась и Русские отступили в большом беспорядке. В пятницу боевые действия не предпринимались ни одной из сторон, а на следующий день с восходом солнца Ромодановский решил напасть на неприятеля и завладеть Стрельниковой горой.
Турки, встревоженные нападением прошлой ночи и ожидая новой атаки, всю ночь провели с оружием в руках, а с наступлением дня одни расположи-лись на отдых, другие принялись завтракать. В этот момент и началось Русское наступление. Полевая артиллерия находилась непосредственно в рядах насту-павших. Кроме того, они были снабжены переносными полевыми загражде-ниями – «испанскими рогатками», которые можно было быстро установить пе-ред наступающей конницей противника. Полки строем двинулись к Стрельни-ковой горе. С вершины по ним палили турецкие пушки, из кустов и из-за де-ревьев раздавались мушкетные залпы. С обрыва турки сталкивали повозки, наполненные гранатами с зажженными фитилями, которые взрывались с оглушительным грохотом. Но Русская пехота упорно карабкалась наверх. Первыми взошли на гору солдаты генерала Шепелева, атаковавшие турок с правого фланга. Но при подходе к турецкому лагерю, они внезапно были атакованы сильным отрядом неприятельской конницы, которая обратила их в бегство и согнала с холма. При этом было убито 1000 Русских и 500 человек ранено, в их числе и генерал Шепелев. Пятьсот солдат во время этой атаки оказались отрезанными от остальных и со всех сторон были окружены неприятелем. Они сомкнули ряды, выставили испанские рогатки и повели огонь из двух полевых орудий и ружей. Несмотря на то, что турки несколько раз бросались на них, они не дрогнули и отчаянно защищались. Многие из них были убиты или ранены и все, вероятно, были бы изрублены, но в этот момент несколько стрелецких полков завладело левой стороной холма и турки все свои силы обратили туда. Это дало возможность привести в порядок войска правого фланга, которые снова устремились в атаку. Наступал решающий момент сражения. Справа и слева Русские полки ворвались на турецкие позиции и стойко держались, несмотря на большие потери. А когда Ромодановский ввел в бой резервы, турки начали отступать. И хотя сделали они это в полном порядке, но вынуждены были бросить все свои пушки, палатки и обоз. С турецкой стороны на месте сражения осталось 500 человек. Русских было убито около 1500, а ранено примерно 1000 человек.
Когда Русские войска сбили неприятеля с вершины Стрельниковой горы, туда немедленно подтянули артиллерию и начали из пушек расстреливать ту-рецкие обозы, укрывавшиеся за высотой, и колонны отступавших турецких войск. Поднялась паника, турки в беспорядке побежали к мостам через реку Тясьмин. Их преследовала Русская кавалерия. Мосты не вмещали массы бе-жавших турецких солдат, у переправы началась жестокая рубка. Около восьми тысяч янычар нашли здесь смерть – во много раз больше, чем во время оборо-нительного сражения. Стремясь не допустить перехода Русских на другой бе-рег, Каплан-паша приказал поджечь мосты.
Переночевав на поле победы, Русские войска придвинулись к Чигирину и расположились в двух верстах от него. Сообщение с городом снова было вос-становлено, и Ромодановский немедленно отправил туда подкрепления. 6 ав-густа гарнизон предпринял вылазку, но она завершилась неудачей. Возглавив-ший оборону города Патрик Гордон, надеялся, что основные Русские силы пе-реправятся через Тясьмин и вступят в решающее сражение с неприятелем. Но Ромодановский на это не пошел. Путь его армии преграждала глубоководная река, мосты через которую были сожжены, а на другом берегу находились большие силы турецкой пехоты и крымской конницы. Нельзя было сбрасывать со счетов и мощную осадную артиллерию, которую верховный визирь мог по-вернуть против переправы. А за береговыми укреплениями стояла вся турецкая армия. Форсировать в таких условиях Тясьмин было рискованным делом, и Ромодановский решил придерживаться уже проверенной тактики: угрожать туркам главными силами своей армии, посылать подкрепления в Чигирин, обессилить турецкие войска в боях под стенами крепости и только потом перейти в общее наступление, если турки не снимут осаду сами…
План этот не удался. Неприятель учел уроки прошлогодней кампании и, не взирая на опасность лобового столкновения с Русской армией, не только не снял осаду города, но удвоил усилия, чтобы его захватить. Постоянно посылаемые в Чигирин подкрепления так и не смогли переломить общей ситуации в пользу осажденных. 9 августа была предпринята очередная вылазка крупными силами с целью разрушить турецкие шанцы, вплотную приблизившиеся к стенам «нижнего города». Были взяты два шанца и три турецких пушки, но подоспевшие вскоре янычары сумели снова их отбить. Гордон требовал новых подкреплений, но становилось очевидным, что дальнейшее сосредоточение войск на ограниченной городской территории, насквозь простреливаемой турецкими осадными орудиями, не приносит пользы. Между тем, турки продолжали вести успешно минную войну, приводя городские укрепления в полную негодность. Но и их силы были уже на исходе. На военном совете 10 августа было решено предпринять решающий генеральный штурм, а в случае его неудачи, снять осаду и начать отступление.
Штурм начался на следующий день мощным взрывом, разрушившим большой участок вала «нижнего города». Погибло множество казаков, нахо-дившихся непосредственно на нем или поблизости. Ужасный гром оглушил и привел в растерянность многих защитников города, некоторые обратились в бегство, сея панику среди гарнизона. Поползли слухи, что Чигирин уже взят. Тем временем от взрыва молниеносно распространился пожар, а хлынувший через пролом неприятель распространял его, поджигая строения. Кое-где кучки казаков неорганизованно отбивались, удерживая отдельные дома и бастионы, но в целом «нижний город» был уже потерян. В замке собрались остатки разных полков, перемешались, пали духом. Везде пылали пожары, горели амбары с хлебом и военными запасами, остатки укреплений. Комендант Гордон фактически потерял управление войсками. Без его ведома город стали покидать отдельные части и уходить в лагерь главных Русских сил. В этих условиях посланные Ромодановским на выручку Чигирина полки генерал-майора Кровкова и стрелецкого головы Карандеева, уже ни чем не могли помочь. Наступившая ночь только усилила панику и неразбериху. Ромодановский отдал приказ оставить город, захватив с собой исправные пушки, разорив укрепления и уничтожив боевые запасы и порох. Уводя из замка остатки гарнизона, Гордон распорядился поджечь ворота и пороховые магазины. Уже находясь в расположении главных сил, защитники Чигирина услышали страшный взрыв. Это взлетели на воздух пороховые склады и, как потом стало известно, от этого взрыва погибло более 4000 турок, успевших вступить в чигиринский замок тотчас, как его покинули Русские.
Так пал Чигирин. Дальнейшее нахождение армии здесь не имело смысла и на рассвете 12 августа, построившись в походное каре, она двинулась обратно к Днепру. Все турецкое войско устремилось следом, но попытки атаковать Русских на марше окончились неудачей. 13-го, около полудня, армия Ромодановского вступила в свои старые укрепления на днепровском берегу. Турки расположились в непосредственной близости. В течение последующих дней происходили мелкие стычки небольших отрядов, а утром 19 августа Ромодановский вывел всю армию за линию укреплений и атаковал противника, стремясь опрокинуть его и вынудить к отступлению. Жаркий бой длился целый день, но так и не принес успеха ни одной из сторон. На следующий день Русские намеревались продолжить сражение, но в ночь на 20 августа турецкая армия ушла обратно к Чигирину. Неделю спустя и Русские войска переправились на левый берег Днепра. Кампания практически была завершена.
Несмотря на падение Чигирина, турки так и не смогли одержать решаю-щей победы. Их армия потеряла от тридцати до пятидесяти тысяч человек, т.е. половину своего состава. Только под Чигирином было убито двенадцать тысяч турок. Русские потери были на порядок меньше: около 4000 в основной армии, 1300 – в Чигирине, и примерно 6000 раненых. Ромодановский сохранил боеспособную армию, готовую к продолжению боевых действий. Это вынудило турок отказаться от своих наступательных планов. Их дальнейшие военные операции на Правобережье носили локальный характер. Были взяты и разграблены несколько городов: Канев, Черкассы, Корсун, Немиров. Уничтожен Чигирин: возвратившись от Днепра, верховный визирь приказал истребить остатки города и замка. Небольшие отряды крымской конницы появлялись под Киевом, грабили окрестности, но к городу даже не приступали. А в октябре 1678 года Мустафа-паша со всей армией ушел за Буг, татары вернулись в Крым. Кампания завершилась безрезультатно. Это видно уже из того, что султан, который в случае успеха должен был со второй армией двинуться следом за войсками великого визиря, так и простоял все лето на Дунае… 
Второй Чигиринский поход стал заключительным аккордом Малороссийской войны. Султан уже не отваживался на возобновление боевых действий. В мае 1679 г. начались мирные переговоры. Турки предлагали провести границу по Днепру, причем Киев оставался за Россией. Русское правительство было согласно, но требовало, чтобы на Правобережье не стояли турецкие войска, а Запорожье с прилегающими землями перешло в подданство Русского Царя. Это не устраивало турок. Переговоры были длинными и трудными. Наконец, 3 января 1681 г. в Бахчисарае был подписан мирный договор сроком на двадцать лет. Правая сторона, кроме Киева и прилегающей территории, оставалась в турецком владении, но без турецких войск и незаселенной. Вопрос о Запорожье не был решен, но фактически оно отошло к России. Крымский хан обязался больше не нападать на Русские владения.
Интересно, что еще в 1661 г. никто иной, как Иоаким Самко, будучи на-казным гетманом, советовал оставить Правобережье (сохранив, правда, не-сколько укрепленных пунктов), чтобы вернее закрепиться на левой стороне: «Надобно крепить здешнюю сторону Днепра тем, что по Днепру поставить го-родки и в них посадить людей, да за Днепром занять городок Канев, чем осво-бодится водяной путь до Переяславля и дальше, а больше того в государеву сторону ничего не надобно. Если же Юрий Хмельницкий придет в подданство к великому государю по-прежнему, то за Днепр надобно будет послать ратных людей 20000 и больше и занять там шесть городов – Чигирин, Корсунь, Умань, Канев, Браславль, Белую Церковь. Из этих городов жителей перезвать бы на сю сторону Днепра, а Заднеприе уступить польскому королю без людей; такая ус-тупка будет из воли: польский король к миру придет скорее, и здешняя сторона Днепра под высокою рукою великого государя утвердится; если же этих заднепровских городов не занять и уступить их Польше, то король и этой стороны Днепра уступить не захочет»17. Как Самко предлагал, так все и вышло. Первоначально пришлось уступить Правобережье по Андрусовскому перемирию (1667) Польше, а после неудавшейся попытки закрепиться там хотя бы в нескольких городах, и Турции (1681). А людей переселять не понадобилось – они сами бежали на левую сторону, туркам досталась территория «без людей». Предвидение Самко ясно показывает, что в тех исторических условиях большего, чем присоединение Левобережья, Россия вряд ли могла добиться. Современникам и активным участникам событий это было очевидно…
Непосредственным следствием мира явилось освобождение многих Рус-ских пленников, в их числе боярина Василия Борисовича Шереметева, взятого в плен под Чудновым в 1660 г. и с тех пор сидевшего в тяжком заключении в Мангупе. Передача пленных происходила на переправе через Днепр у Перево-лочны. На правом берегу стояли татары, на левом – Царские посланцы. С лево-го берега отправили лодку с выкупными деньгами, с противоположной сторо-ны татары повезли боярина. Приставшего к берегу Шереметева встретили зал-пом из пушек и мелкого оружия, потом подвели коня и проводили с немалым числом конных к шатру, где его встречал князь Петр Иванович Хованский. Когда боярин подъехал, забили барабаны и литавры, заиграли трубы, все кинулись поздравлять его с освобождением от неволи, продолжавшейся двадцать один год. Шереметев кланялся до земли и благодарил. Потом сели за накрытый стол и утешились дружеской беседой. На другой день последовало освобождение сына князя Ромодановского Андрея и множества других Русских невольников по росписи…
Все это происходило уже без князя и боярина Григория Григорьевича Ромодановского. Второй Чигиринский поход оказался концом его военной карьеры. Большая часть ее была связана с Малороссией. В 1654 в составе по-сольства В.В. Бутурлина он участвовал в Переяславской раде. Затем, вплоть до 1656 – один из воевод Русской армии в войне с Польшей. Возглавив Белгород-ский разряд, Ромодановский сыграл выдающуюся роль в организации военно-го дела на южной границе, стал заметной фигурой в политической жизни Ма-лороссии: при его непосредственном участии происходило избрание гетманов Брюховецкого и Многогрешного. Из Белгорода Ромодановский переводился для руководства Севским и Новгородским разрядами. В 1677-1678 гг. во время чигиринских походов возглавлял Русскую армию. Проложенную им большую дорогу к Чигирину от Путивля мимо Конотопа, Ромен и Хорола на протяжении двух столетий народ называл просто «Ромоданом». С 1679 Ромодановский на службе при Царском дворе. 12 января 1682 участвовал в соборе по вопросу об отмене местничества, и его подпись стоит под «соборным деянием». Был он в Кремле и во время стрелецкого бунта 15 мая 1682 г. Тогда и погиб князь Ромодановский вместе с другими боярами, сторонниками Нарышкиных, родственников матери будущего Российского Императора Петра I.
Смерть старого воеводы была ужасна. Стрельцы схватили его против По-сольского приказа и потащили к Разряду. По описанию очевидца, «ведуще его за власы и браду, зело ругательно терзаху и по лицу бивше», а затем подняли на копья и, опустив на землю, зарубили. Тело бросили на Лобное место с при-говором: «Любили величаться, вот вам и вознаграждение!»18. Смутные време-на надвигались на Россию – крутой, внутренней ломки, уродливых западниче-ских реформ, надлома национального духа…
С заключением Бахчисарайского мира совершенно исчезает из истории Юрий Хмельницкий. По некоторым сведениям он в качестве поставленного турками «князя малороссийского» некоторое время жил в Немирове под охра-ной татар, но затем по приказанию падишаха был взят под стражу и отправлен в Константинополь. Ехавший от польского короля в Турцию Гольчевский в ок-тябре 1681 года встретил Хмельницкого в дороге. Его сопровождали 50 турок, и казался он очень больным. С ним было несколько «казаков», говоривших, что Юрий обещал принять ислам. До Константинополя он, впрочем, не добрался: по приказанию силистрийского паши Хмельницкого задушили. Миссия его завершилась безрезультатно и в услугах его более не нуждались…    

                *          *          *

Длившаяся почти три с половиной десятилетия Малороссийская война, наконец, завершилась. Ее результаты нельзя признать до конца успешными: Правобережье так и не было присоединено к России. Главной причиной этого стали предательство и подрывная деятельность влиятельной «пятой колонны», сформировавшейся в правящем слое Малороссии за годы польской оккупации. Многочисленные измены и открытое пособничество врагу со стороны значных казаков и казачьей старшины сделали во многом бесплодными решающие победы Русского оружия, одержанные на первом этапе войны, привели к вовлечению в нее новых государств, враждебных России. Мы подробно осветили деятельность этих антинациональных сил и их ущербных поводырей – авантюристов, честолюбцев, откровенных коллаборационистов и всякого рода проходимцев, вынесенных силою обстоятельств на гребень исторической волны и на время приобретших влияние, силу и власть. Очистительная буря Освободительной войны выбросила на поверхность и этот человеческий хлам, но не им определялся ее ход. Не выговские, тетери и дорошенки направляли движение Истории, - они могли его только тормозить, - а те, кто им противостоял. Пусть в Истории они и не оставили такого заметного следа, но именно их выбор был исторически верен и именно они представляли те миллионы Русских людей, волю которых к единству не могли сломить никакие измены и соглашательство. Справедливость требует отметить, что свой значительный вклад в борьбу за воссоединение с Россией внесла и казачья старшина Малороссии.
В документах этого периода нередко упоминается киевский полковник Василий Федорович Дворецкий (1609 - после 1673). Его жизненный путь типи-чен для многих в то смутное время. Происходил он, вероятно, из мещанской семьи, родился и провел молодые годы в Киеве. Активный участник Освободительной войны, в ходе которой и выдвинулся в ряды казачьей старшины. Еще при жизни Хмельницкого стал наказным войсковым полковником. Во время путча Выговского (1658) открыто выступил против гетмана-изменника, принимал участие в боях под Киевом, когда Русские войска нанесли поражение его брату Даниле. После бегства Выговского стал киевским полковником. Был среди тех, кто подписал Переяславские статьи 1659 года. Принимал участие в Чудновской кампании, попал в плен. Вместе с князьями Козловским, Щербатовым и бояриным Акинфиным его отвезли в Краков к королю Яну II Казимиру. Позднее был освобожден из плена, с 1663 снова киевский полковник. В начале 1664 г. именно Василий Дворецкий возглавил героическую оборону Глухова от поляков, длившуюся более месяца и предопределившую провал польского похода на Левобережье. После гибели Брюховецкого Дворецкий был взят в плен Дорошенко, который продержал его около года в Чигиринской тюрьме. В 1669 он сумел убежать из нее и добрался до Переяслава. Отсюда отправился в Москву, где удостоился за свою службу жалованной грамоты от Алексея Михайловича. После возвращения в Киев в 1670 был обвинен в измене вместе с сыном Иваном, тогда остерским сотником, но обвинения не подтвердились. В 1671-1672 Дворецкий занимался укреплением Киевской крепости, позднее – церковными и литературными делами. При непосредственном участии Дворецкого и его сына, который в 1690 являлся киевским полковым судьей, был составлен «Летописец», включавший в себя историческую хронику, политический трактат и антиуниатское произведение. Род Дворецких был широко известен в Киевском полку, особенно в Остерской сотне, и в XVIII веке...
Даже те, кто запятнал себя отступничеством и изменой, а нередко и пре-ступлениями, все же находили верную дорогу и начинали служить своему на-роду, а не иностранным хозяевам. Судьба Михаила Степановича Ханенко (око-ло 1620 – 1680) тоже типична для того времени. Был он сыном запорожца Сте-пана, родоначальника рода. С 1656 по 1669 с небольшими перерывами Ханен-ко – уманский полковник. Резиденцию имел в с. Христиновцы близ Умани. Был в числе тех, кто инициировал измену казаков под Чудновым и переход их на сторону поляков. За что и удостоился от польского короля шляхетского звания. В 1668 поддержал в борьбе против Дорошенко запорожского кошевого Петра Суховея. После поражения последнего в сентябре 1669 казаки четырех правобережных полков на своей раде провозгласили Ханенко гетманом Правобережья. В 1670 он в очередной раз присягнул на верность польскому королю и со своими казаками участвовал в боевых действиях поляков против крымцев и турок. Вскоре, однако, убедился, что борется с одними недругами Русского Народа, чтобы отдать его под власть других. Раскаялся в содеянном и с двумя тысячами своих казаков присягнул Царю (1674). Был прощен, получил имения на Левобережье. Последние годы жизни жил на Черниговщине. В 1677-1678 был заключен гетманом Самойловичем в батуринскую тюрьму по обвинению в сношениях с Польшей. Обвинения не подтвердились, Ханенко освободили...
Типичен для той эпохи и жизненный путь Якова Кондратьевича Лизогуба (? -1698), с которым мы уже сталкивались на страницах нашей книги. С 1666 г. занимал он должность каневского полковника. В 1667 вместе с Дворецким был членом гетманского посольства к Царю. После гибели Брюховецкого перешел на службу к Дорошенко. Занимал у него должность генерального есаула (1669-1674), был наказным гетманом (1670,1673). В 1674 бежал от Дорошенко и занимал различные должности при гетмане Самойловиче. После падения последнего (1687) Яков Лизогуб – один из претендентов на гетманскую булаву. В 1687-1698 – черниговский полковник. Участник Чигиринских и Крымских походов (1687,1689).
И в дальнейшем представители рода Лизогубов играли заметную роль в Малороссии. Сын Якова Иоахим Лизогуб (? - 1704) во время гетманства Мазепы занимал должности генерального бунчужного (1688-1690), генерального хорунжего (1694-1698), черниговского полковника (1698-1704).  Его внук Яков Иоахимович  (1675-1749) – генеральный бунчужный (1713-1728), генеральный обозный (1728-1749). Был арестован по делу Полуботка, но по смерти Императора Петра I освобожден и некоторое время проживал в Петербурге. В 1733-1734 в качестве наказного гетмана командовал десятитысячным малороссийским корпусом, который действовал в Польше против сторонников Лещинского. В составе Русской армии под начальством Миниха руководимый им корпус также участвовал во взятии  Перекопа, Козлова (Евпатории) и Бахчисарая (1736). В 1728-1744 Яков Иоахимович возглавлял комиссию, которая разработала кодекс законов «Права, по которым судится малороссийский народ». Прослеживается история рода Лизогубов и в дальнейшее время - в XIX и даже в XX веке.
Служба и труды этих и подобных им деятелей и разрушили планы из-менников. Так что казачья старшина тоже была далеко не однородной, многих ее представителей, как и остальных Русских людей, отличали преданность сво-ей нации, верность Православию и горячая любовь к Родине. Эти черты и слу-жили залогом возобновления борьбы за освобождение Малороссии от поль-ской оккупации в самом ближайшем будущем.
А последним аккордом Малороссийской войны стало заключение «веч-ного мира» между Россией и Польшей (апрель 1686). Мирный договор, подписанный в Москве, предусматривал передачу России на вечные времена левобережной Малороссии, а на правом берегу Днепра – Киева и прилегающей территории. Запорожье со всеми своими землями также отходило навсегда к России (по Андрусовскому перемирию оно находилось в совместном обладании короля и Царя). Чигирин и другие разоренные города вниз по Днепру, отошедшие по последнему миру от России к Турции, договорились не возобновлять. Православные в польских областях не должны были подвергаться никакому притеснению со стороны католиков и униатов. Кроме того, оба государства заключали взаимный союз против турок и татар. Россия брала на себя обязательство немедленно разорвать мир с султаном и ханом, а в следующем году послать все свои войска на Крым. В случае движения турок на Львов, в королевскую державу, Россия обязывалась послать военную помощь, а если нападению подвергнутся Царские владения, король предоставлял свои войска.

               






























Глава 8. Продолжение борьбы на Правобережье. Русский плацдарм Семена Палея (1684-1704)
К моменту заключения мира с Россией в руках поляков на Правобережье оставалось населенным одно Полесье – северная часть Киевщины с частью Во-лыни. Все остальное пространство края на юг и на юго-запад представляло со-бой безжизненную пустыню. Поляки удерживали здесь только два города – Немиров и Белую Церковь, в которых содержали гарнизоны. Но этих сил было явно недостаточно, чтобы прикрыть внутренние области Польши от татарско-турецких нападений. Польский король Ян III Собеский (1674-1696), занятый организацией борьбы с турецкой экспансией, решил возродить ту силу, которая могла успешно ей противостоять, и восстановить на Правобережье исчезнувшее было казачество. В 1684 году он издал универсал, которым отвел земли для казачьего проживания близ Корсуна, Чигирина, Лысенки и Умани. В следующем 1685 г. вышло сеймовое постановление о принятии в отеческое покровительство всех казаков, которые пожелали бы поселиться в порубежной Украйне. Они должны были подчиниться власти комиссара, поставленного от Речи Посполитой, и пользоваться всеми вольностями и привилегиями, дарованными прежними польскими королями казачьему званию.
В сборе желающих стать казаками особенно отличились и сразу приоб-рели известность четыре полковника – Искра, Самусь, Абазын и более всех Се-мен Палей. Первый поселился в Корсуне, второй в Богуславе, третий на Подо-лии в Брацлаве. Палей получил местечко Хвастов на Киевщине, прежде при-надлежавшее киевскому католическому епископу. Эти полковники и стали привлекать в незаселенные пустыни жителей не только Русских областей, при-надлежащих Польше, но и с левого берега Днепра и даже Молдавии. Особенно преуспел в этом Палей.
Семен Филиппович Палей (40-е годы XVII века - 1710) происходил из местечка Борзны на Черниговщине. Настоящая его фамилия – Гурко. Его брат Федор владел в окрестностях Борзны наследственной землей. Имелся у них с братом и общий дом в Батурине. Получив неплохое образование (возможно, в Киевской коллегии), Семен был записан в реестр Нежинского полка. От первого брака имел дочь, которая еще в 1677 г. вышла замуж за Антона Танского, впоследствии ставшего полковником белоцерковским, а затем киевским. Рано овдовев, в 1670-е годы Палей ушел на Запорожье, где отличился военными и организаторскими способностями. Там-то и прозвали его Палеем (сжигателем) за совершенные им подвиги. Из Сечи Палей поступил на службу к королю Яну Собескому и в составе польских войск принимал участие в разгроме турок под Веной (1683). В Хвастове Палей вторично женился на сестре некоего Саввы, ставшего впоследствии самым ревностным его сотрудником. Таковым был и пасынок его Семашко.
Всем поселенцам Палей гарантировал право слободы (освобождение от всех податей на известный срок) и казачьи вольности. Переселенцы зачисля-лись в его полк, считавшийся на службе у короля и Речи Посполитой, и таким образом получали законное существование. К Палею на поселение народ шел отовсюду. Приходили запорожцы и молдаване, искавшие спокойствия вне своей родины, крестьяне из Подолии, занятой турками, бежавшие от панов крепостные с Волыни и Полесья. Но самое значительное количество переселенцев являлось с левого берега Днепра, где правление гетмана Мазепы ознаменовалось фактическим восстановлением польского крепостного права. Это вынудило многих крестьян бежать на правую сторону. В короткое время территория близ Хвастова неузнаваемо преобразилась, наполнившись людьми и разнообразной хозяйственной деятельностью.
Чтобы доставить возможность спокойного развития своей колонизации, Палей в первые годы поселения тщательно избегал всяких столкновений с по-ляками и за период 1684-1687 гг. на него не поступило ни одной жалобы ни со стороны шляхты, ни со стороны польских властей. Более того, он в точности ис-полнял условия, на которых получил право поселения в степи, т.е. доблестно воевал с турками и татарами. Все его походы заканчивались счастливо, почему и приобрел он славу непобедимого воина. Палей успешно разбивал захвачен-ные в степи отряды турок и татар, ему даже посчастливилось захватить в плен одного из крымских салтанов, которого он заставил заплатить большой выкуп за свое освобождение.  Внезапными ударами он опустошал поселения Буджакской и Белгородской орд, жег предместья турецких крепостей – Очакова, Аккермана, Кизикерменя, Бендер. Выведенные из себя, татары пытались покончить с Палеем, доходили даже до самого Хвастова, но всегда с успехом были отражаемы. Воинская слава Палея росла с каждым годом, но ни о том мечтал белоцерковский полковник, и ни к тому стремился.
Едва утвердившись в Хвастове, он под предлогом того, что его казаки, считавшиеся королевским войском, не получали никакого жалования на свое содержание, принялся расставлять их на жительство по всему Полесью в мает-ностях не только королевских, но и духовных лиц и наследственных шляхтичей. Казаки собирали на свои нужды с жителей этих имений зерно, деньги, муку, возы с лошадьми и всякие хозяйственные орудия. При этом нередко переманивали панских подданных к себе на службу. Постепенно Палей стал распоряжаться на подвластной ему территории, словно удельный владетель, а расстановкой в чужих маетностях казаков достигал того, что границы его полка раздвигались все дальше на северо-запад, в направлении к Припяти и Случи. Казачество явочным порядком выдавливало из края польское шляхетство, лишая его права распоряжаться крестьянами, и со временем должно было стать полновластным хозяином края.
Те из панов, кто пытался воспрепятствовать политике Палея, немедленно подвергались наездам. Так, 22 декабря 1688 г. палеевские сотники Андрущенко и Тышко с пятью сотнями казаков напали на маетность пана Федоровича Иванков. Они выгнали из дома и поколотили панских слуг, набрали немало серебра, меди, платья, оружия и всякой домашней рухляди. Пять дней хозяйствовали в панской усадьбе, а напоследок, насмехаясь над польскими обычаями, в первый день праздника Рождества Христова (по католическому календарю), выволокли на мост дохлую свинью с пожеланием: «нехай ляхи зъедять, будэ им на все святки». И в дальнейшем продолжались наезды на шляхетские имения. Причем, нередко это происходило по просьбе панских хлопов. На имение шляхтича Стецкого 200 палеевских казаков навел его крепостной Прокоп. Они разграбили панское добро, избили господского урядника, а Прокоп при этом кричал такие знаменательные слова: «За Вислу ляхив прогнаты, щоб их тут и нога нэ постала!».
Все эти действия белоцерковского полковника имели конечной целью не просто расширение подвластной ему территории, а освобождение ее от поль-ской оккупации и присоединение к России. До времени он скрывал свои истин-ные намерения, но как Русский человек мечтал посвятить свои силы служению родной стране, а не Польше. И все его полчане были с ним в этом едины. В 1688 году Палей решил больше не таиться. Через Мазепу он обратился в Моск-ву с просьбой, чтобы великие государи (Цари Иоанн и Петр) приняли его со всеми войсковыми и жилыми хвастовскими людьми под свою державу.
Поляки, проведав об этом, немедленно схватили Палея и посадили в тюрьму в Немирове. А в Хвастов явились два ксендза-униата с требованием, чтобы все церкви города были обращены в униатские. Казаки, несмотря на от-сутствие своего полковника, не допустили подобного кощунства. А весной 1689 г. Палей, бежавший из заключения, сам явился в город и немедленно потребовал, чтобы униаты убирались вон. Те отказались. Тогда по решению казачьей рады им отрубили головы. Это уже было открытым объявлением войны польскому государству.
Между тем из Москвы отвечали, что вследствие мирного договора с Польшею явно нельзя принять Палея, но пусть он со всеми людьми идет сначала в Запорожскую Сечь, и, побывши там несколько времени, переходит в малороссийские города. Понятно, что подобный вариант не устраивал белоцерковского полковника, ведь он не людей хотел перевести на Левобережье, а присоединить к России территорию своего полка, но не нашел поддержки там, где, казалось бы, она сама собою разумелась…
Московский договор 1686 г. в корне изменил внешнюю политику России, отсрочив завершение борьбы за воссоединение всех Русских земель на многие годы. Охваченная горячечной конвульсией «прорыва в Европу», страна бросила на произвол судьбы миллионы Русских людей, которым еще в течение ста лет пришлось жить в условиях польской оккупации, сопровождавшейся не только беспрецедентным экономическим гнетом, но и еще более губительным гнетом духовным. При этом никакой действенной помощи от Русского государства они не получали, потому что все это время Польша числилась либо в ранге «союзников» России, либо «дружественного» ей государства, а то и беззащитной «страдалицы», которую Россия должна была опекать и устраивать, зачастую в ущерб себе. Поддержка соотечественников в эту новую, европейски ориентированную политику не вписывалась и дальше вялых дипломатических демаршей не шла. В этих условиях Русским, все еще остававшимся в Польше, приходилось рассчитывать только на самих себя. Но и брошенные на произвол судьбы, лишенные всякой государственной защиты и поддержки, они не прекратили борьбы за национальное освобождение и выделили из своей среды множество самоотверженных героев и истинных богатырей духа. Семен Палей был как раз из их числа...  Угроза войны с противником, имеющим подавляющее материальное и военное превосходство, не заставила белоцерковского пол-ковника отказаться от своей цели - с еще большей энергией он стал добиваться присоединения к России. Но из Москвы вторично (апрель 1690) отвечали, что нельзя принять его без нарушения мирного договора с Польшей, пусть сначала идет на Запорожье.               
Тем временем поляки, наконец, осознали, что на Правобережье в любой момент может разразиться новая Хмельнитчина и решили любой ценой зада-вить палеевское движение. Хелмский каштелян Ян Дружкевич, поставленный комиссаром от Речи Посполитой наблюдать за казаками, отправил Палею грозное послание: «Из ада родом сын немилостивый! Ты отрекаешься от подданства королю, ты смеешь называться полковником от руки царского величества, ты твердишь, будто граница тебе указана по Случ, ты грозишь разорить польские владения по Вислу и за Вислою… Учинившись господином в Хвастове, в королевской земле, ты зазнался. Полесье разграбил да еще обещаешь наездом идти на наши города! Смотри, будем бить как неприятеля!»1. За угрозами последовали действия. В 1691 году, когда Палей ходил промышлять над турками под Белгород (Аккерман), на обратном пути, под Паволочью, встретил его польский отряд, высланный Дружкевичем, чтобы схватить непокорного полковника. Тот смело устремился на неприятеля, но польский отряд состоял из Русских людей. Они не захотели сражаться со своими, убили начальствовавшего над ними полковника Апостольца и передались Палею. После этого случая Палей  снова обратился к Русскому правительству с просьбой принять его. Мазепинскому посланцу он объявил, что не хочет оставаться больше в польской державе, потому что поляки ищут его смерти. А татары уже трижды присылали звать на свою сторону, при этом обещают сорок тысяч орды в помощь, если он признает над собой верховную власть крымского хана, но он, кроме Царского величества, никуда не мыслит. И снова из Москвы отвечали: Палея не принимать, а чтобы не отпустить его к татарам, Цари тайным обычаем посылают ему бархату доброго десять аршин да два сорока соболей по 80 рублей каждый. Такая вот помощь…
А поляки не прекратили попыток покончить с ним. Преемник Дружкеви-ча, региментарь Вильга предпринял поход на Хвастовщину. В один день, 29 декабря 1693 г., польские хоругви напали на несколько мест палеевских владений, но казаки отстояли себя. Особенно отличился в этот день храбростью и распорядительностью шурин Палея Савва. Но, несмотря на этот успех, положение белоцерковского полковника оставалось тяжелым и он в отчаянии обращается к Мазепе: «Прошу об ответе немедленном: если мне нет надежды на милостивую помощь войском, то позволь мне с моими людьми выйти из Хвастова и поселиться в Треполье или Василькове, потому что насилия мучительского от поляков невозможно выдержать; кругом все их крепости, под боком Белая Церковь, от которой не раз была уже пагуба Хвастову. Тысячекратно упадая к ногам региментарским, прошу плачевно: дай ведать – будет ли помощь, или мне от тех врагов сбрести?»2.
Но Мазепа твердил прежнее: нельзя переселиться в Треполье – это явное нарушение договора; следует идти со всеми полчанами в Запорожье и оттуда уже переходить в малороссийские города.
Пришлось Палею снова искать согласия с поляками. Он написал корон-ному гетману, что готов смириться перед королем. Тот обещал «простить все вины» Палею, но требовал, чтобы «в знак своего исправления» он немедленно выпустил пленных поляков, прислал в аманаты (заложники) своих пасынка и дочь, принес присягу королю и республике «и тогда будешь оставлен в совер-шенном покое».
Получив это послание, Палей отправился в Батурин к Мазепе со старым вопросом: «Можно перейти в Треполье?» - «Нельзя» - отвечал тот. Тогда Палей сказал: «В Сечь идти не желаю. Лучше мне еще в Хвастове до времени держаться, нежели вдруг неведомо куда оттуда уходить. Знаю, что польские войска всеми своими силами наступать на меня не будут, потому что им и без меня есть что делать при бесконечной войне с турками и татарами, а от малых войск всегда оборонюсь. Кроме того, покажу кротость перед польскою стороною, присягу принесу, что на самого короля (а не на тех, которые будут на меня наступать) не подниму руки; часть своей пехоты на службу королевскую послать не откажусь, потому что эта пехота от меня не отстанет, но, одевшись у них, возвратится назад. Таким образом, могу еще несколько времени подержаться в Хвастове. Жаль мне сильно расстаться с этим местом, не только потому, что там много домостройства моего, пространное поле хлебом насеяно, но и потому, что я взял это место пустое и населил не польскими подданными, но от реки Днестра частию из Войска Запорожского, частию из волохов; церкви Божии украшенные устроил, чего непригоже покинуть»3.
Вернувшись от Мазепы, Палей послал к королю жалобу на то, что его хо-тели выгнать из Хвастовщины, и одновременно прислал пленных татар, как трофей своей недавней победы над неверными. Король в ответном письме по-хвалил Палея за его подвиги против бусурман и известил, что пошлет коронно-му гетману приказ даровать палеевскому полку безопасное пребывание. Таким образом, согласие с высшей польской властью как будто было восстановлено, но ненадолго.

                *          *          *

В 1696 году умер король Ян Собеский, все годы своего правления посвя-тивший борьбе с мусульманской угрозой. Пока он был жив, Палею многое схо-дило с рук, потому что Польша, в виду продолжавшейся войны с Турцией, остро нуждалась в казачестве, как силе, способной обеспечить эффективную защиту ее границ. Но преемник Собеского на польском престоле, саксонский курфюрст Август II (1697-1733), имел другие планы. Он сразу же стал хлопотать о заключении мира с турками, а на коронационном сейме по требованию шляхты дал обещание покончить с казачеством в ближайшее время. Вдохновленная этим решением, шляхта Киевского воеводства стала силою выселять казаков с занятых ими квартир. А когда пришла весть о подписании в Карловце мирного договора с Турцией (январь 1699), по которому та возвращала Польше Каменец и Подолье, шляхта перешла к открытым нападениям на них.
С окончанием турецкой войны отпала для Польши необходимость в казаках. Теперь она могла сосредоточить все свои силы на ликвидации палеевского полка, последнего оплота Русского сопротивления на Правобережье. Собранный в июне 1699 г. так называемый «примирительный» сейм, принял решение об очищении от казаков Киевского и Брацлавского воеводств: «мы, не нуждаясь более в казачьей милиции, вследствие благополучно заключенного трактата с Портой, постановляем сеймовой властью распустить и упразднить все полки, как пешие, так и конные». 20 августа коронный гетман издал универсал к «наказному гетману Самусю, полковникам Семену Палею, Искре, Абазину, Барабашу и вообще ко всем всякого звания казакам», в котором предписывал не только немедленно очистить занимаемые ими квартиры, но и совсем разойтись порозно, уничтожив полки. «В случае же если бы вы отказались оставить полки, разойтись и очистить все имения, в которых вы занимаете квартиры, то всех таковых я прикажу истреблять как своевольные, непослушные купы и как врагов отечества»4. Десятки тысяч людей, по воле польского государства про-ливавшие кровь в боях с его врагами, а также и их семьи, теперь этим же госу-дарством были объявлены вне закона.
Сразу же после выхода универсала католический епископ прислал в Хва-стов двух ксендзов в качестве своих комиссаров требовать возвращения мает-ности. Но Палей посадил их в тюрьму, а потом выгнал прочь, заявив при этом: «Я не выйду из Хвастова. Я основал его в свободной казачьей Украйне; Речи Посполитой до этого дела нет»5. Тогда коронный гетман приказал генералу Брандту, находившемуся со своим отрядом в Белой Церкви, немедленно схва-тить Палея. Брандт организовал на палеевской пасеке засаду, но пасынок Се-машко, проведав об этом, собрал конный отряд казаков и внезапным ударом уничтожил ее. Да только этот частный успех не мог существенно улучшить по-ложение Палея. Оно становилось по сути безвыходным: противостоять силами своего полка мощи всего польского государства он, конечно, не мог.
В сложившейся ситуации надежда была только на помощь со стороны единокровной России, но в Москве о Палее и его делах с подачи малороссий-ского гетмана составилось совершенно превратное мнение. То, что Палею при-ходилось поддерживать отношения с Русским правительством не напрямую, а через Мазепу, имело для него роковое значение и предопределило итоговый крах дела, которому он посвятил всю свою жизнь. Для Мазепы, мечтавшего вернуть Малороссию Польше, белоцерковский полковник, боровшийся с ней, был, как кость в горле. Поэтому с самого начала он по-иезуитски тонко клеве-тал на него, создавая образ недалекого, малограмотного, непредсказуемого в своих действиях выскочки, к тому же хронического пьяницы, от которого мож-но было ждать любого подвоха, неожиданной каверзы и даже прямого преда-тельства. На протяжении многих лет гетман-изменник искусно формировал не-гативный образ казачьего предводителя, так что в Москве имели дело не с ре-альным Палеем, а неким фантомом, созданным злой волей Мазепы. Пользуясь безграничным доверием Петра I, предатель цепко держал в своих руках всю информацию, касающуюся казачьих дел на Правобережье, и целенаправленно формировал ее в таком виде, который должен был облегчить совершение задуманной им измены.
Став, по сути, единственным советником правительства в этом вопросе, Мазепа своими «информациями» направлял его политику в выгодном для Польши направлении. Методы при этом использовались разные. Как будто ис-кренне предлагая пойти навстречу неоднократным просьбам Палея о присое-динении его полка к России, Мазепа тут же живописал те огромные осложне-ния, к которым это могло повести: «По принятии Палея надобно прислать но-вые войска на Украйну для защиты Палея и Украйны от поляков, которые Палеев прием даром не оставят». И тут же о том, что белоцерковский полковник готов перейти на службу к крымскому хану: «Палей пишет и приказывает гетману словесно, что если ему обороны и помощи от гетмана не будет, то он обратится в другую сторону (к татарам), куда его давно зовут». Это пишется в тот самый момент, когда Палей заявляет Мазепе, что не хочет служить хану, а только Царскому величеству. Но «татарская тема» не исчезает в мазепинских донесениях и дальше. Написав, что Палей якобы хочет оставить Хвастов и поселиться в Умани, Мазепа продолжает: «чтоб он, поселяясь там, не призвал к себе татар на помощь против поляков; призовет татар, станет воевать и разорять поляков – опасно, чтоб и этой стороны не разорил, потому что захочет писаться гетманом и с этой стороны казаков переманивать; чтоб не был он другой Хмельницкий, надобно заблаговременно размыслить, как с ним поступить? Лучше малую искру загасить, чем большой огонь тушить, особенно для того, чтоб не произвел он в Малой России мятежа и перезовом жителей опустошения».
Даже когда Мазепа как будто хвалит белоцерковского полковника, он не забывает мазнуть его черной краской: «Палей – человек военный, имеет в во-инских делах счастие, за что казаки его очень любят, и такого другого человека на Украйне нет». Но Русским владениям от этого только вред: «хотя под жесто-ким страхом было наказано, однако пошло к нему из киевского полка много казаков»6. И эти жалобы на массовое бегство Царских подданных за Днепр, на жительство к Палею, у гетмана постоянны.
Примечательно и то, что рисовать Палея в черном цвете Мазепа стал именно в начале 90-х годов, когда поляки предпринимали отчаянные усилия, чтобы любым способом уничтожить белоцерковского полковника и созданную им казачью республику, и когда Палей особенно настойчиво добивался присоединения к России. А малороссийский гетман, через которого он поневоле должен был поддерживать отношения с Русским правительством, стоял на страже не Русских, а польских интересов, и только ждал удобного случая, чтобы сдать Малороссию Польше.
Палей стал, наконец, догадываться о той неблаговидной роли, которую играл гетман Левобережья в его деле, и на какое-то время даже прервал с ним контакты, но Мазепа и это сумел использовать в своих видах. В октябре 1696 г. он писал Царю, что у Семена Палея бывают частые присылки от гетмана литов-ского Сапеги, чего прежде не бывало; что Сапега словесно наказывал Палею, чтобы он остерегался Мазепу и не ездил к нему в Батурин. В связи с этим гет-ман приказал «киевскому полковнику и сотнику, чтоб постоянно держали в Хвастове тайно людей своих для надзора за Палеем, ибо удивительно мне ста-ло, что он теперь не так сердечно со мной поступает, как прежде, не присылает ко мне писем, которые получает от гетманов коронного и литовского, в чем ус-матриваю некоторую перемену и хитрость. Смею предложить вам, великому государю, чтоб боярин, в Киеве воеводствующий, не велел пускать Палея в Ки-ев со многими людьми, а он привык часто туда приезжать, у него там, в ниж-нем городе, и двор свой». Мазепа также сообщал, что новый польский король якобы прислал Палею 4000 золотых червонных на наем казаков (как раз тогда, когда Август II обещал шляхте совершенно уничтожить казачество!). По этой вести гетман разослал грамоты по всем полкам, чтоб никто не смел переходить в польскую сторону.
 Через месяц Мазепа писал, что приказал киевскому полковнику Мокеевскому посылать в Хвастов дельных людей для наблюдения, что там делается. И оттуда сообщали: «Добрые люди говорят: “Лучше нам, будучи восточной православной веры, держаться православного христианского монарха”; но таких людей немного», а что касается самого Палея, то он «каждый день пьян, и когда пьет, то иногда поминает царское имя, а в другой раз пьет за здоровье польского короля»7. Одним словом, допился до полного помутнения в голове. И надо же, те, кому адресовалась эта информация, должны были поверить, что именно этот забулдыга и конченый пьяница сумел заселить и обустроить обширный край, положить конец хищным татарским набегам, завоевать искреннюю любовь и благодарность сотен тысяч своих соотечественников, да при этом еще в течение полутора десятилетий противостоять мощи польского государства, подготовив и начав восстание против оккупантов, - и все это в короткие просветы между каждодневным, нескончаемым пьянством! Такую «правду» о Палее сообщал Мазепа… Впрочем, это было очень даже по-польски. Например, все поляки - современники Освободительной войны в один голос утверждают, что гетман Богдан Хмельницкий являлся совершенно законченным пьяницей. Польские очевидцы его и видели-то исключительно в состоянии сильнейшего опьянения или, в лучшем случае, тяжелого похмелья. Как он в при этом умудрялся громить тех же самых доблестных поляков (да ни в одной, а во множестве битв!), а кроме того, в течение многих лет в условиях тяжелейшей войны организовывать фронт и тыл огромной страны, да еще и вести сложнейшую международную политику, - об этом польские «летописцы» умалчивают… В низкой и подлой клевете на Палея, который якобы «повседневным пьянством помрачаясь, без страха Божия и без разума живет», как нигде ярко проявилось польское нутро Мазепы, его темная иудина душа…
Палей, между тем, отнюдь не колебался и не пил горькую, а продолжал по-прежнему бороться за освобождение своего народа от польского ярма. Он не только не подчинился сеймовому постановлению о ликвидации казачества, но и вел ту же политику, расширяя территорию своего полка наездами на шля-хетские имения. Так, в мае 1700 г. его племянник Чеснок разорил маетность пани Ласковой. В октябре того же года палеевские казаки в сговоре с неким па-ном Самуилом Шумлянским вооруженные напали на маетности пана Олизара, избили подстарост и урядников, забрали хлеб, стоявший в стогах, скот, лоша-дей, хозяйственные орудия, питье в полубочках и деньги, поступавшие в эко-номию от арендаторов. Зимой совершили нападение на имение пани Головин-ской: владелицу выгнали, усадьбу сожгли, а людей разогнали.
Жалобы польских шляхтичей на казачьи нападения и то, что по причине занимаемых казаками становищ и неповиновения собственных подданных, подстрекаемых все теми же казаками,  они не получают со своих маетностей никаких доходов, возросли многократно. Тогда коронный гетман Яблоновский предпринял очередную попытку покончить с непокорным полковником и в том же 1700 г. послал на Хвастов четыре тысячи войска. Но Палей заранее проведал о польских намерениях, созвал своих полчан с женами и детьми в город, а часть казаков расположил в засаде за лесом. Когда поляки стали напирать на Хвастов, этот отряд нанес им удар с тыла, принудив к отступлению. Больше приступов к городу они не предпринимали, а затем ушли на зимние квартиры, покинув Хвастовщину.
Вольная республика Палея и на этот раз устояла, но положение ее оста-валось опасным: в Польше она была объявлена вне закона, Россия по-прежнему не собиралась принимать ее к себе. Это состояние неопределенно-сти не могло длиться долго. Надо было на что-то решаться и что-то предприни-мать.

                *          *          *

В начале 1702 г. Палей собрал в Хвастове совещание, на котором присут-ствовали Самусь, Искра, Абазын и ряд других лиц. На нем было принято реше-ние поднять всеобщее восстание на Правобережье, как только шляхетские ополчения Киевского и Волынского воеводств отправятся на войну. Дело в том, что еще в феврале 1700 г. войска польского короля Августа II  вторглись в шведскую Ливонию. Первоначальные успехи быстро сменились поражениями, и скоро уже над самой Польшей нависла угроза ответного вторжения шведских войск во главе с королем Карлом XII. К этому добавились внутренние неурядицы. Многие магнаты, недовольные Августом II за то, что он без решения сейма начал войну со Швецией, объявили ему о своем неповиновении, другие открыто перешли на сторону Карла XII. В условиях возникшего государственного хаоса и сейму, и королю, и польскому правительству было не до казаков. Этой выгодной ситуацией и решил воспользоваться белоцерковский полковник.
Подготовка к восстанию велась в глубокой тайне и к ней были привлече-ны не только казаки, но и представители других сословий Русского населения: мещане, священники и даже отдельные шляхтичи. Один из них, волынский дворянин Даниил Братковский, также участник совещания в Хвастове, написал воззвание к крестьянам, в котором, исчисляя все обиды, претерпеваемые ими от панов, и преследование Православной Церкви, призывал к дружному вос-станию. Сам же он взялся за его распространение.
А ситуация в Польше явным образом благоприятствовала замыслам Па-лея и его единомышленников. Уничтожив саксонское войско Августа под Ригой, Карл XII вторгся в пределы Речи Посполитой. В конце мая с конным отрядом в 500 человек он беспрепятственно вступил в Варшаву, а в июне, после Клишинской победы, в Краков. Поляки разделились на сторонников Августа II и Карла XII. Поддержавшие первого провозгласили конфедерацию и стали собирать войска в лагере под Сандомиром. Отправилось туда и шляхетское ополчение Киевского и Волынского воеводств. Этого-то и ждали казаки. А непосредственный повод для общего выступления поляки подали сами.
В августе 1702 г. в Богуслав, Корсунь и другие места, занятые полками Искры и Самуся, явились польские владельцы, их старосты и евреи-арендаторы с вооруженными командами и потребовали от казаков немедленно очистить города и села или поступить в подданство к владельцам и старостам, т.е. стать крепостными. В ответ на это требование Самусь, Искра и находившийся в то время в Богуславе пасынок Палея, Семашко, подали сигнал восстания. Польские хоругви, наехавшие шляхтичи и евреи были перебиты. Наказной гетман Самусь присягнул на верность Русскому Царю и тут же обратился за помощью к Мазепе, заявляя, что общее желание всех казаков правой стороны Днепра – поступить под высокую руку Царского величества и состоять под единым руководством малороссийского гетмана. «Уже изо всех наших городов, - доносил он, - выгнали лядских старост, панов и жидов, а многих жидов крестили; держится у ляхов еще одна Белая Церковь, но все жители оттуда выбежали, а остались в замке служилые поляки; к ним пристали те, что ушли туда из Корсуна и Лисянки, да наберется еще человек пятьдесят шляхты; ожидают они себе из Польши военной помощи». Далее Самусь сообщал, что непременно хочет взять Белую Церковь, чтобы не оставлять у себя в тылу сильной неприятельской крепости, и умолял прислать ему в помощь какой-нибудь полк, а если ляхи начнут его теснить, то позволить перейти на левый берег Днепра. Мазепа отвечал: «Помочи тебе не подам и без царского указа тебя не приму»8. 
А восстание между тем развивалось дальше. В первых числах сентября Самусь уже был под Белой Церковью. Городской посад был сожжен, и началась осада. По всему краю были разосланы письма к поспольству с призывом браться за оружие и собираться в лагерь под Белой Церковью. Крестьянам объявлялась вечная слобода и освобождение от панов. Это вызвало в их среде сильное движение: «огромные толпы хлопов покидали города, села, свои дома, собирались с детьми, женами, с имуществом и скотиной, иногда зажигали свои жилища и бесчисленными таборами стремились в казачий лагерь»9. В короткое время, благодаря вновь прибывшим, казачьи силы достигли под Белой Церковью 10000 человек. Впрочем, вооружение, боеспособность и дисциплина этой вновь сформированной армии были на весьма низком уровне. Несмотря на подавляющее численное превосходство над гарнизоном, осаждавшие так и не смогли овладеть крепостью. 
Тем временем, все наличные польские силы, находившиеся поблизости, сосредоточились в Бердичеве. Здесь собралось несколько тысяч войска под начальством полковника Рущица, а, кроме того, надворные хоругви хмельницкого старосты Якова Потоцкого и часть киевского шляхетского ополчения, не успевшего уйти в Сандомир. Отсюда они намеревались выступить на помощь белоцерковскому гарнизону, но по сложившейся шляхетской привычке занялись выяснением того,  кто же должен стать во главе всего этого воинства. Яков Потоцкий, стремясь овладеть верховным начальством, принялся щедро поить шляхту и солдат Рущица. Между тем, Самусь услышав о движении поляков, двинулся им навстречу. Осаду Белой Церкви возглавил непосредственно Семен Палей.
У Самуся было две тысячи своих казаков и полторы тысячи палеевских под начальством Омельченко. В момент наибольшего  шляхетского разгулья, 15 октября, у Бердичева внезапно появились казаки. Пьяные жолнеры и шлях-тичи были изрублены. Многие в ужасе принялись бежать, но утонули в реке. Сам Потоцкий едва спасся бегством, его табор был разграблен. Рущиц с частью войска укрылся в замке, но недолго там продержался. Замок был взят, полковник спасся, спустившись по веревке из окна, и тоже пустился в бега. Киевское ополчение было рассеяно. Польские потери насчитывали до двух тысяч человек.
Этот успех вдохновил восставших, и они продолжили наступление, дви-нувшись на Подолье и Брацлавщину. Путь им преградила сильная польская крепость Немиров, но в начале ноября Самусь и подошедший ему на помощь полковник Абазын взяли ее при содействии немировских мещан. Комендант и два иезуита были жестоко замучены местными крестьянами, мстившими за прежние их насилия. Коменданту отрубили руки, обрезали губы, иезуиту Цапо-ловскому содрали кожу с бороды. Весь гарнизон, окрестные шляхтичи и евреи, искавшие спасения в крепости, без всякой пощады были перебиты. А казаки небольшими отрядами рассеялись по всему краю, вплоть до Буга и Днестра, везде зажигая пламя крестьянского восстания. Посланный Палеем пасынок его Семашко овладел двадцатью волостями, перебил в них евреев-арендаторов, изгнал шляхтичей, а имения их причислил к Белоцерковскому полку.
Почти одновременно со взятием Немирова Палей овладел Белой Церко-вью. После ухода Самуся он попытался взять крепость приступом, но был отбит. Тогда белоцерковский полковник пустился на хитрость: с основными силами  ушел обратно в Хвастов, а в полуразрушенном посаде оставил засаду. Комендант Белой Церкви Галецкий, посчитав, что осада снята, с незначительной свитой выехал из замка и отправился осматривать город. Тут-то и напали на него спрятавшиеся казаки. Не имея сил отбиться, Галецкий не нашел ничего лучшего, как броситься в Хвастов, искать убежища у Палея. Тот принял его благосклонно, но тут же предложил на выбор: или смерть, или немедленная сдача крепости, пообещав сохранить жизнь гарнизону. Галецкий согласился на капитуляцию, и в середине ноября крепость была сдана казакам. Им достались 28 пушек, большие запасы пороха, гранат и свинца. В знак торжества Палей въехал в город шестернею в карете, показывая тем, что он является белоцерковским полковником, немедленно перенес сюда свою резиденцию и деятельно занялся починкой и усилением укреплений. Все три казачьих предводителя – Палей, Искра и Самусь – сразу же отправили письмо к Мазепе, прося принять Белую Церковь под власть Царя, назначить сюда его представителя и уже не возвращать ее ляхам.
С потерею Белой Церкви поляки утратили последний свой оплот в ог-ромном крае, оказавшемся в безраздельной власти казачества. Тяжелые вре-мена настали для польских панов и их агентов евреев. «Бунтующая чернь и ка-заки, - писал современник, - свирепствуют жестоко, не щадя ни дворян, ни управляющих, ни панов, - всем режут головы. Они овладевают городами и се-лами: одни берут приступом, другие подчиняются им добровольно, освобож-даясь из повиновения панов, и, таким образом, укрепляя и усиливая их могу-щество на счет наших же маетностей. Они грабят села и местечки, выбивают пасеки, наносят всякий возможный вред, а где поляка или жида поймают - убивают»10. Повсеместно производились грабежи панского имущества, крестьяне забирали все движимое, угоняли скот, истребляли документы, а напоследок сжигали панский двор и усадьбу. Все, кто мог, искали спасения в бегстве, устремившись на Волынь и далее в глубину Польши, сея панический страх и преувеличенные слухи о казачьих силах. Казалось, возродились во всем своем ужасающем размахе страшные для поляков времена Хмельницкого.
Сходство усиливалось еще и тем, что в движении помимо «низов» Рус-ского Народа принимали участие представители и других социальных групп. Целый ряд личностей из среды мелкой, служилой шляхты, бояр, сельских урядников, сохранивших православную веру и национальную идентичность, не только сочувствовали и помогали казакам, но и не редко служили проводниками восстания. В самый его разгар (октябрь 1702) был схвачен поляками уже знакомый нам подчаший венденский Даниил Братковский. Был он одет в крестьянскую одежду, а при обыске у него нашли несколько экземпляров сочиненного им воззвания к народу и письма, доказывавшие его участие в казачьем движении. На первом же допросе в военном суде Братковский объявил, что воззвание и письма написаны им и что он, действительно, всеми силами стремился помочь казакам. Назвать сообщников он отказался. Тогда военный суд вынес следующий приговор: «так как дворянин Братковский отказался представить свидетелей и требуемые от него объяснения и этим уже поступком доказал очевидно свое участие в измене казачьей; так как при том он сознается, что бывал в Киеве и в других местах у Палея, где вместе с ним бывал и Самусь, и что в последнее время он возвращался из Хвастова; так как из его сочинения о греко-дизуницкой (православной) религии, из писем и других документов, писанных рукою обвиненного и найденных при нем, явствует, что он ездил на Украйну, побуждаемый желанием отмстить за обращение в унию греческой религии (православия), которая, по милости Божией, принята в единство и под сень католической церкви, и, возвращаясь оттуда, воспламенил, сильнее, нежели можно бы даже предполагать, в пользу Палея и Самуся народ и чернь ка-зачью, и без того всегда склонную к неверности Речи Посполитой, и побудил оную к жестокому восстанию против той же Речи Посполитой, возбуждая в ней соболезнование над верою, якобы угнетаемою (чего на деле нет) поляками; то потому суд находит необходимым подвергнуть обвиненного пытке»11. Когда и после пыток, Братковский так и не назвал никого из сообщников, суд пригово-рил его к смертной казни. 26 ноября в Луцке на рыночной площади он был обезглавлен.
Так погиб Русский дворянин, защищавший веру предков и желавший ос-вобождения своей нации от иноземного ига. Причем в шляхетской среде, со-вершенно уже ополяченной и окатоличенной, он был не одинок в своих уст-ремлениях. Встречаем, например, жалобу со стороны шляхты на проживавшего в селе Борсуковцах боярина Мацеевского, который, разъезжая по окрестности, «разными способами и хитрыми уловками подстрекает подданных к бунту и к участию в казачьем восстании»12. Дворянин Иван Опацкий был привлечен к суду по обвинению в подстрекательстве к восстанию жителей местечка Ямполя на Волыни. В Константинове был арестован войт другого местечка Кузьмина. При нем найден список людей, обещавших содействие казакам, и сведения о готовящемся восстании. Житель того же местечка дворянин Криштоф Керекеша, узнав об аресте войта, напал на константиновский замок и освободил его из-под ареста. На Брацлавщине дворянин Михаил Клитынский заготавливал для восставших боевые припасы и снабжал их селитрой, порохом и свинцом. Кроме того, извещал казаков о движении польских войск и непосредственно содействовал разгрому и рассеиванию одной неприятельской хоругви. Дворяне Нижинский и Верещака принимали личное участие в восстании, причем Нижинский занимал должность казачьего сотника.
Активно содействовали движению и православные священники. Напри-мер, пресвитер Успенской церкви города Клеваня Иоанн, после перехода сво-его епископа Дионисия Жабокрицкого в унию (1701), отказал ему в повинове-нии и своими проповедями поддерживал в прихожанах верность Православию, призывая изгнать из города униатских ксендзов, присланных Жабокрицким. За это последним был отлучен от церкви и вызван в епископский суд. Избегая преследования, бежал в Хвастов к Палею, принимал участие в тайном совещании казачьих полковников и после трехмесячного отсутствия вернулся в Клевань «с инструкцией, полученной от тех, у кого он был, для подстрекания к восстанию людей в городе». В этом же совещании в Хвастове принимали участие и представители мещан: один от города Острога, а также межирицкий войт Григорий Коссович. Впоследствии оба были преданы военному суду за то, что «ездили к Палею, и с ним, равно как и с Самусем, участвовали в тайном совещании»13...

                *          *          *

Все ярче разгоралось пламя Русского национального восстания на Пра-вобережье, но конечный успех его вожди, как и рядовые участники, связывали с непосредственной помощью со стороны единокровной России, к воссоеди-нению с которой стремились. Между тем в Москве никакой готовности отклик-нуться на это стремление не ощущалось. Царь и его новое окружение ставили перед собой иные задачи. Еще в ноябре 1699 г. в подмосковном селе Преоб-раженском начались тайные переговоры с полномочными представителями польского короля о заключении союза против Швеции. В феврале 1701 г. Петр встретился с Августом в литовском местечке Биржах. Здесь после нескольких дней, проведенных в пирушках в замке Радзивиллов, оба монарха и заключили союз. Петр обещал Августу 15000 войска в помощь, обязываясь устроить на свой счет магазины для его продовольствия, и сверх того 100000 рублей на подкуп грядущего сейма и склонение Речи Посполитой к войне со шведами. Будущие завоевания были заранее поделены союзниками: Петр брал себе Ингрию и Карелию, уступая Августу и Речи Посполитой Остзейский край.
Поляки, конечно, не упустили возможности использовать ситуацию в своих интересах. Не располагая необходимыми силами для подавления вос-стания, они с успехом использовали дипломатию, усилив давление на Русское правительство, чтобы с его помощью принудить Палея к капитуляции. Уже в ноябре 1702 г. Август II обратился к Царю за содействием в этом вопросе. В ре-зультате 28 декабря от Царского имени Палею и Самусю была послана сле-дующая грамота: «О том вам ведомо подлинно, что с нами, великим госуда-рем, брат наш, его королевское величество польский, дружбу и любовь имеют. А тебе, конному охотницкому полковнику Семену Палею, и конному охотницкому полковнику Самусю Иванову, если бы и досаждение какое со стороны королевской от кого было, и о том довелось бить челом его королевскому величеству. И мы, великий государь, имея к вам нашу милость, повелели послать сию грамоту, дабы могли вы иметь общее согласие и от начатого своего противного намерения престали б, а иметь воинские промыслы всякими мерами над общими неприятелями нашими, шведами».
Конечно, позиция, занятая Русским правительством, не могла остановить вспыхнувшего на Правобережье восстания, но давала важные моральные пре-имущества полякам при его подавлении, в немалой степени содействуя демо-рализации его предводителей и рядовых участников, так как лишала их той ко-нечной цели, ради которой и было затеяно ими все движение. Легко в Москве было рассуждать о «дружбе и любви» с поляками, но где-нибудь на Подолье, в зависимом панском селе, или даже пока еще свободном Хвастове, подобного рода призывы воспринимались как кощунственное издевательство и, отвечая на них, Палей писал Мазепе: «Присылаешь к нам монаршеские указы и свои предложения, чтоб мы с поляками войну совершенно отставили и к миру с ними пришли, а они, поляки, такие нам неприятели, что не только старых людей и жен, но и малых детей не пощадили, всех в пень вырубили» 14.
Пока Русское правительство увещевало предводителей восстания поре-шить с поляками дело миром, те без долгих разговоров принялись истреблять Русских. В январе 1703 г. польный гетман Сенявский двинулся на подавление восстания и вторгся в Подолье. Это движение застало повстанцев врасплох. Хо-тя численность их и достигала 12000 человек, но все они были рассеяны мел-кими отрядами на обширном пространстве края. Никакой крепкой связи между их предводителями не существовало, каждый действовал на свой страх и риск, а легкая победа сделала их беспечными: на зиму они разошлись по селам на квартиры, полагая, что военные действия начнутся только весной. Крестьяне тоже не представляли организованной вооруженной силы. Изгнав или истребив поляков в своей местности, они полагали задачу выполненной и сразу расходились по домам. А, кроме того, и численность их сравнительно с прежними временами была не столь велика: край только начал заселяться, и население его было еще слишком редко.
Рассеяв небольшие казачьи отряды под Константиновым, Межибожем и Винницей, Сенявский подошел к Немирову. Самусь пытался отстоять город, но был разбит и бежал в Богуслав. Поляки двинулись к Ладыжину. Здесь заперся полковник Абазин, собравший до двух тысяч казаков. С этими силами он и ре-шился дать бой неприятелю, но, потеряв большую часть своего отряда, был окружен и взят в плен. Началась расправа над побежденными. Абазина посадили на кол, всех оставшихся в живых казаков также предали мученической смерти: вешали, сажали на кол, сбрасывали с высоты на острые крюки. Ладыжин был сожжен, его население, включая женщин и детей, безжалостно истреблено. Жители всех местечек и сел, оказывавших сопротивление, поголовно истреблялись. Но и те, кто сдавался, не были пощажены. По предложению киевского воеводы Иосифа Потоцкого крестьянам, заподозренным в участии в восстании, и их семействам приказано было отрезать левое ухо и, как свидетельствует польский современник, «заклеймили их таким образом более 70000»15. Постановлены были и общие меры наказания: все прежние слободы сокращены до одного года, а по истечении этого срока крестьяне обязаны были исполнять барщину. Кроме того, в наказание за участие в восстании у них был конфискован весь скот.
В течение 1703 г. польские жолнеры под предлогом подавления восста-ния предавали безжалостному грабежу Подолье и Брацлавщину. Но напасть на Палея они так и не решились. Он по-прежнему удерживал всю Белоцерковщину и киевское Полесье до реки Уши и не только не помышлял о сдаче, но напротив, усиленно укреплял центральный пункт своей территории: ежедневно на бастионах белоцерковской  крепости работало 500 человек. Продолжал удерживать за собой Корсун и полковник Искра. Укреплялся в Богуславе Самусь. Так что война далеко еще не была кончена, и дальнейшее ее продолжение обещало полякам более серьезный характер боевых действий, чем расправа над практически безоружными крестьянами. Подобная перспектива не очень их вдохновляла, и они еще больше усилили давление на Русское правительство в надежде подавить Русское движение Русскими же руками.
Между тем, как в Москве старались любыми способами удержать союз с поляками, даже ценой предательства своих восставших соотечественников, «союзник» по отношению к России вел себя крайне вероломно, грозя каждую минуту переметнуться на сторону неприятеля. Князь Григорий Долгорукий со-общал из Варшавы: «Дай Боже, чтоб шведы с поляками союзу не учинили, по-тому что кардинал (Радзеевский) и другие сильные персоны за шведские деньги факцию и ныне держат; также и в самой высокой персоне (короле Августе) крепости немного».
«Высокая персона» явно не была готова к серьезной войне: «Как у его королевского величества, также и в скарбу (казне) Речи Посполитой великую скудость в деньгах имеют: Однако ж у его королевского величества польским дамам, своим метрессам и на опары (оперы) и комедии довольные расходы деньгам, за что и ныне подстолиной Любомирской дано 20 тысяч, на опары опаристам 30000 ефимков, а всех належит выдать одним опаристам на зиму 100000 ефимков». И это в тот самый момент, когда «многие офицеры и солда-ты за многие годы заплаты не имеют».
Под стать королю были и подданные: «какие безрассудные люди! Не хо-тят смотреть на пользу своего государства, каждый смотрит собственной при-были, и если которого неприятель не возьмет за лоб, то без великой неволи боронить не только свое государство, но и себя не хотят». Ожидать, что Польша окажет какое-либо реальное сопротивление шведскому вторжению, не приходилось: «Бог знает, как может стоять Польская республика: вся от неприятеля и от междоусобной войны разорена вконец… Однако ни на что не глядят, все сенаторы ищут собственной прибыли. Какое вспоможение себе имеют всегда от его царского величества, прежде сего в турецкой войне, и ныне, однако все то ни за что вменяют, а не так озлоблены на неприятеля, как давнюю злобу имеют к нашему народу, только делать явно за скудостию и несогласием не смеют»16.
Впрочем, делали и явно. В то время как в России пеклись о неукосни-тельном соблюдении статей мирного договора с Польшей, поляки с самого на-чала с циничным вызовом их нарушали, особенно девятую статью, гарантиро-вавшую Русскому населению польских областей свободное исповедание Пра-вославия, а также не принуждение к унии и католицизму. Однако уже в 1691 г. в Минске к Русскому резиденту явились православные мещане, Демьян Шишка с товарищами, и жаловались, что на них от панов литовских, гетмана Сапеги и других великое гонение, принуждают их к унии всякими мерами. В мае месяце униатский плебан Салган Юревич, собравшись с католиками и униатами, приезжал в минский Петропавловский монастырь многолюдством, и хотели насильно обратить монастырь в унию. Архимандрит монастыря Петр Пашкович с братиею поостерегся, дал всем православным знать заранее, и православные, собравшись, сидели в монастыре с оружием и каменьями трое суток, положивши оборонять монастырь до самой смерти. Католиков и униатов с великой запальчивостью били и сказали им напоследок, что помрут в монастыре все, а кто останется в живых, побегут с женами и детьми в Москву и будут им мстить, как смогут. Тогда осаждающие отступили от монастыря... Татарам и жидам, говорили мещане, больше уважения от панов, нежели благочестивым христианам: татары могут строить новые мечети и жиды кагалы, а православным древних церквей покрывать и починять не позволяют17. В Люблине в 1696 г. некто Ян Гречина, врач по профессии, убил игумена местного православного братства Амвросия Гирича, но польские власти оставили его совершенно безнаказанным и выпустили на свободу. В селе Носовичах, принадлежащих луцкому и острожскому епископу Дионисию Жабокрицкому, тогда еще православному, ксендз Мартин Маркушевский схватил двух православных монахов, зверски их избил и связанных привез в Олыку, где заключил в подвал, служивший для погребения покойников18. И подобных фактов неслыханных издевательств над Русскими православными людьми, все еще остававшимися под властью Польши, было неисчислимое множество.
 Понятно, что эта каждодневная религиозная война, в которой поляки не стеснялись прибегать к самому жестокому насилию, а нередко и убийству Рус-ских, сопровождалась неоднократными обращениями их за помощью к России. Русское правительство не оставляло без ответа этих просьб, но и предпринять что-либо действенное для прекращения этого геноцида не решалось, отделываясь дипломатическими заявлениями, грозными на словах и бессильными на деле. Так, 8 марта 1700 г. резидент Судейкин получил Царскую грамоту следующего содержания: «В девятой статье мирного договора сказано, что людям благочестивой греко-русской веры в Короне Польской и Вел. княж. Литовском никакого утеснения к вере римской и к унии принуждения быть не должно: а ныне к нам, великому государю, донесено, что православных людей в Литве бискупы и езувиты и доминиканы и прежние униаты и шляхта разоряют, в унию насильно приводят и бьют, монастыри и церкви отнимают, а именно, недавно в Пинском повете монастырь Цеперский, принадлежащий виленскому братству Св. Духа, отнял насильно и в унию отдал князь несвижский Радзивил, канцлер Вел. княж. Литовского, и приобщил ко владениям митрополита униатского Зеленского; а в воеводстве Минском новоумышленною злобою те же гонители умерших православных христиан по древнему обыкновению хоронить не дают, и такого злобного и мирному договору противного гонения на православных, как ныне в стороне королевского величества чинится, никогда не бывало». Судейкину давалось поручение добиться от короля и польских сенаторов восстановления справедливости в отношении православных. Но сенаторы отвечали, что у них насильно в католическую веру никогда никого не обращают, а если кто добровольно обратится, принимают. Донося об этом Царю, Судейкин писал: «По-видимому все похлебствуют, а истины отнюдь нет, и желают конечно, чтоб у них в Польше и Литве наше благочестие иссякло». А в июле снова жало-ба резиденту от игумена виленского Духова монастыря Исакия с братиею, го-воривших с великим плачем, что им от иезуитов чинится великое гонение, иные и теперь сидят в тюрьме на цепях для принуждения к унии. В феврале 1701 г. очередная жалоба от львовских братчиков на то, что львовский епископ Иосиф Шумлянский, приступив к унии, соборную и другие церкви гвалтом ото-брал и принуждает их насильно в унию, а для устрашения коронный гетман Яблоновский дал ему отряд вооруженных людей19.   
И, невзирая на все это, не обращая внимания «на давнюю злобу к народу нашему», в Москве Царь и его окружение упорно возводили поляков в ранг «союзников», а своих единокровных братьев – в обузу, мешавшую «рубить окно в Европу». Тот же Долгорукий в начале 1703 г. писал о восстании на Правобережье: «с Руси пишут, что бунты казачьи еще не перестали; для Бога, извольте приложить труды к успокоению тех непотребных бунтов, которые поляков против неприятеля гораздо удерживают; паче всего можете тем усмирением склонить к союзу Речь Посполитую»20.
 
                *          *          *

Нанести удар в спину Палею полякам было тем более легко, что гетма-ном Малороссии был у них «свой человек», Мазепа, к тому же пользовавшийся особым доверием Русского правительства и самого Царя. В глубочайшей тайне, с тщательным соблюдением мельчайших предосторожностей, но в тоже время очень последовательно и целеустремленно, этот польский агент вел дело к тому, чтобы любым способом загубить белоцерковского полковника и поднятое им движение.
Они были антиподами: Палей с его Русским национальным самосозна-нием и «поляк» Мазепа. В то время как последний возрождал в Малороссии столь милые его душе польские порядки, крепостное рабство и шляхту, Палей освобождал крестьян и ликвидировал панство; белоцерковский полковник го-товил присоединение своего полка к России, а Мазепа в это же время – отде-ление от нее Малороссии и передачу ее Польше. Они не могли не столкнуться в смертельном противоборстве, ибо олицетворяли противоположные стороны одного процесса: векового противостояния России и Польши, православия и католицизма, подлинной народной свободы и издевательской карикатуры на нее в гротескной форме «шляхетских вольностей».
В этом персонифицированном противостоянии историческая правота была на стороне Палея, а сиюминутные выгоды момента – на стороне Мазепы. Зная, насколько Русское правительство заинтересовано в Польше, как союзни-ке в войне против Швеции, насколько болезненно оно воспринимает дестаби-лизацию обстановки внутри нее, Мазепа торопился выставить мнимым «ви-новником» происходящего именно Палея с тем, чтобы вызвать недовольство им, добавить очередной штрих к тому негативному облику казачьего предво-дителя, который усиленно формировался им на протяжении многих лет. Уже в первый момент восстания Мазепа доносил в Москву что, по его мнению, именно Палей тут организатор: и пасынок его находился в Корсуне, когда там начали бить поляков и жидов, и сват его Искра, полковник Богуславский, был помощником Самуся во всем21.
Конечно, это было правдой, но не ради нее старался Мазепа, а для осу-ществления давно уже задуманной им измены. Палей мешал его планам, и по-этому его следовало уничтожить как можно скорее. Метод достижения этой цели оставался прежним – по-иезуитски коварная клевета на белоцерковского полковника. Весной 1703 г. Мазепа доносил графу Головину, что пьяный Палей проговорился в Киеве: «Господин гетман нам в нужное время помощи войском не давал; если и впредь давать не будет, то поддадимся полякам, и не знаю, каково тогда и на Заднепрьи будет»22. Как будто бы Палей готов распространить мятеж и на левую сторону. В феврале 1704 г. снова на эту же тему: «Приехал ко мне Цыганчук, обозный Палеев… Этот Цыганчук секретно сказывал мне, что Палей замышляет в подданство к ляхам, будучи прельщен частыми подсылками от Любомирских, подкомория коронного и гетмана… А если Палей с подручниками своими под власть лядскую приклонится, то нельзя надеяться от них ничего доброго: на сю сторону Днепра огонь выкинут, не забудут и запорожцев, яко малодушных и непостоянных людей, до своей компании призвать».
Непонятно, как в Москве читали «информации» Мазепы, страдающие столь вопиющими противоречиями. С одной стороны, он слал Палею Царские указы и собственные свои предложения, чтобы тот «с поляками войну совер-шенно отставил и к миру с ними пришел», выполняя таким образом прямые указания Русского правительства. С другой, Мазепа в глазах того же правительства постоянно ставит в вину белоцерковскому полковнику его стремление «поддаться полякам», «под власть лядскую приклониться», и пугает, что при таком развитии событий на Левобережье непременно вспыхнет бунт. В Москве должны бы были задуматься над столь странными требованиями Мазепы к хозяину Белоцерковщины, который, подчинившись полякам, в то же время не должен был «приклониться под их власть». Заведомая неосуществимость подобных требований должна была бы, наконец, вызвать вопрос: а насколько вообще достоверны сведения, которыми гетман снабжает правительство? И если они не совсем достоверны, то каковы при этом истинные намерения Мазепы в этом деле? Совсем не трудно было заметить, что мазепинское отношение к Палею, когда последний при любом раскладе становился виноватым, диктовалось отнюдь не «государевым интересом», а соображениями иного порядка. В чем они состояли? – об этом следовало бы задуматься в Москве, а не доверяться слепо несуразной и  лживой информации по столь важному вопросу. Но никто в правительстве по-настоящему и не вникал в то, что происходит, передоверив все Мазепе, а тот, видя это, смелел и наглел.
Уже не стеснялся открыто провоцировать Палея. Посылал, например, к нему знатного казака с увещанием действовать против поляков по-прежнему. Палей удивлен: как такое может быть, «когда от царского величества и от гетмана получаю частые грамоты, чтоб мне с ляхами жить смирно и Белую Церковь им уступить». И тут же простодушно раскрывается: «но я ляхам и никому иному Белой Церкви не отдам, разве меня из нее за ноги выволокут». Мазепа доволен: Палей проговорился и в очередной раз выявил свое «непослушание».
Он уже не считает нужным ограничиваться только компрометацией или даже провоцированием белоцерковского полковника, а начинает «проталки-вать» конкретный план его уничтожения. В июле 1703 г. пишет в Москву: «Па-лей и не мыслит об отдаче полякам Белоцерковской фортеции, потому что го-рода строит и большую силу гультяев к себе прибирает. Если нужно отдать по-лякам эту фортецию, то можно это сделать только таким способом: ехать мне самому в Киев с небольшим отрядом войска, будто для поклонения св. местам, призвать к себе туда Палея, Самуся, Искру и не отпускать их домой, но свои войска послать в Белоцерковскую и другие фортеции». В феврале 1704 г. после Царского указа Палею непременно отдать Белую Церковь полякам, Мазепа снова предлагает свои услуги для его нейтрализации: «Не лучше ли мне самому налегке в Киев поехать, а Палея из Белой Церкви в Киев будто на секрет призывать; из Киева лучше и способнее, чем из Батурина, исполнить волю монаршую о Белой Церкви или о иных каких монаршеских делах»23.
Обстоятельства вполне благоприятствовали изменнику. Еще в январе 1704 г. в Переяслав к тамошнему полковнику Мировичу явился Самусь и изъя-вил желание сдать Мазепе, как гетману обеих сторон Днепра, знаки гетманско-го достоинства, некогда данные ему от польского короля, а также перейти на жительство в левобережную Малороссию. Следом явился и корсунский пол-ковник Искра с той же просьбой. С Царского разрешения Мазепа позволил им обоим поселиться с немногими своими людьми на левой стороне. Понятно, что уход с Правобережья двух признанных казачьих предводителей и потеря двух опорных пунктов восстания, существенно ослабляли позиции продолжавшего еще держаться белоцерковского полковника. Но и это был не единственный удар.
19 августа 1704 г. в Нарве Россия и Польша окончательно заключили союз против Швеции. Союзные державы обязались воевать против короля шведского на суше и на море, отдельных договоров с ним не заключать и ни в какие сношения не входить. Четвертая статья договора специально касалась Палея: «Понеже Его Королевское Величество и светлая Речь Посполитая, по причине нынешних обстоятельств, сами против непослушного своего подданного, Палея, права изобрести никак не могут, потому от Его Царского Величества, как друга, соседа и сильного союзника, в таковом деле просили вспоможения. И так, по силе оного союза, Его Царское Величество принимает то на себя, что Палей, добрым ли или худым способом, принужден будет крепости и города, взятые во время бывших недавно на Украйне замешательств, возвратить и оные Его Королевскому Величеству и Речи Посполитой без всяких претензий, как наскорее быть может, а по крайней мере до предыдущей кампании, отдать, обещая Палею вечное забвение, если насильно захваченные в оных замешательствах крепости добровольно отданы будут»24.
Русское правительство не погнушалось взять на себя обязательство подавить в угоду полякам Русское освободительное движение, хотя и было прекрасно осведомлено о том, что это движение сами же поляки и вызвали надругательством над верой, национальностью и совестью Русского народа. Это был не просто удар в спину своим единоплеменникам, ведущим справедливую борьбу за освобождение, это было циничное и подлое их предательство, которое невозможно оправдать ни какими «высшими государственными интересами». Ценность заключенного Петром I союза с Польшей была совершенно никчемной. В отличие от России польская сторона не выполнила ни одного из взятых на себя обязательств. Вся тяжесть войны со Швецией пала исключительно на Россию. Ей не только в одиночку пришлось вести борьбу с неприятелем, но еще и выручать Августа II в борьбе с его соперником, шведским ставленником Станиславом Лещинским. Это привело к очередным материальным и человеческим жертвам с Русской стороны, не дав ей абсолютно никакого выигрыша. К концу 1705 г. власть Августа II в Польше фактически была ликвидирована, а 13 октября 1706 г. он заключил (втайне от Петра!) мирный договор с Карлом XII, по которому отказывался от польской короны, союза с Россией и обещал выдать шведам в качестве военнопленных, все Русские войска, находившиеся в его подчинении. Такого вот «союзника» заполучил Царь Петр, благодаря договору, подписанному в Нарве. Фактически через год этот договор утратил силу. Но, странное дело, статья, касавшаяся Палея и его вольной республики, была скрупулезно выполнена. Причем тотчас. И главная заслуга в подготовке, организации и, наконец, осуществлении этого подлого предательство, безусловно, принадлежала Мазепе.

                *          *          *

Мазепа, готовясь к его осуществлению, с еще большим рвением принял-ся клеветать на Палея, уже не стесняясь прямо обвинять того в измене.
В апреле 1704 г. гетман получил приказ Царя вступить с малороссийским войском в польские владения для борьбы со сторонниками Лещинского, с привлечением к этому делу и белоцерковского полковника. Мазепа привлек, но только для того, чтобы окончательно его погубить. Почти три месяца – с начала мая до конца июля – посвятил он исполнению своего давнего замысла. Все это время Мазепа простоял лагерем около Хвастова: в начале у могилы Перепятыхи, потом под Паволочью. Сюда прибыл к нему и Палей со своими полчанами и, не подозревая никаких козней, расположился особым обозом рядом с обозом гетмана. Мазепа у себя в лагере принимал белоцерковского полковника очень радушно и щедро угощал, а между тем вел деятельную переписку с Головиным, доказывая необходимость устранения Палея.
Вначале обвинял его в том, что он не желает действовать против магна-тов Любомирских, которых подозревали в оказании тайного содействия Ле-щинскому: «отговаривается то болезнию, то другими причинами и не хочет над ними промышлять». Да при этом, как всегда, не выходит из состоянии хронического запоя: «уже четыре недели как в обозе при мне находится и постоянно пьян, день и ночь, ни разу не видал его трезвого».
15 июня новый ушат лжи о якобы состоявшемся разговоре с Самусем, заявившем, что Палей «подлинно ничего доброго царскому величеству и королю Августу не мыслит; присягнувши с домом Любомирских и побравши от них знатные подарки, обещал верно служить и постоянно пересылаться с ними тайно; так недавно дал им знать: “Не бойтесь: гетман только для страху вам вышел, а ничего с вами не будет делать, вы что начали, то и продолжайте”». А еще Самусь якобы сообщал, что Палей, собрав раду, перед всем народом рас-хваливал Любомирских, говоря: «Во всей Польше нет знатнее и сильнее их, только они могут нас уберечь, потому что ежедневно надобно ждать под Киев шведа, государь московский далеко, а король польский не защитит, потому что и самого себя защитить не может… гетман останется один, да и москва все новая, невоенная, которая не может вам ничего сделать». Но Мазепа начеку и готов в любой момент пресечь коварный замысел казачьего предводителя: «когда будет явная улика в измене, тогда велю за караул его взять».
Да вот только с «уликами» у Мазепы трудности. Со всех сторон обложил он Палея шпионами. Уже и ближайшие сподвижники белоцерковского полковника вдруг дословно стали повторять мазепинские измышления (в Москве не досуг проверять, говорил ли Самусь это на самом деле: Самусь не вхож в правительство, вхож туда Мазепа, лишь ему привыкли верить Царь и высшие государственные сановники), а он никак не может заполучить столь необходимых для него «улик» - ни единого письма, ни хотя бы маленькой записочки (и это при обширной «тайной переписке»!), и ни единого живого очевидца  крамольных речей, произносимых Палеем при немалом стечении народа. Ни-че-го! Ни малейшего следа, ни единой зацепки! Приходится, в который уже раз, совершенно голословно пугать Москву якобы надвигающимся на Малороссию неслыханным замешательством и бунтом. И это в условиях тяжелейшей войны! Нельзя оставлять Палея на свободе, нельзя! «Гультяйство Палеево в разных местах великое бедным людям причиняет грабительство, разбой, убийства и разорение, а все моим именем. Число этих Палеевых самовольных гультяев беспрестанно умножается из Запорожья и других мест… Доношу и то: хотя бы Белую Церковь и не нужно было отдавать полякам, и тогда Палея не надобно там более терпеть, потому что от него ничего доброго нельзя надеяться; особенно опасаться надобно, чтобы он, по моем уходе, какого огня не запалил, потому что он не только сам, повседневным пьянством помрачаясь, без страха Божия и без разума живет. Но и гультяйство также единонравное себе держит, которое ни о чем больше не мыслит, только о грабительстве и о крови невинной, и никогда никакой власти и начальства над собою иметь не хочет».
Правительство, наконец, отреагировало на мазепинские «информации» и по письму Головина гетман предложил Палею ехать в Москву, но тот, пред-чувствуя недоброе, отказался. Да и Мазепу столь мирный исход противостоя-ния с белоцерковским полковником не устраивал. Ему нужно было уничтожить популярного в народе казачьего вождя окончательно и бесповоротно. При этом еще и смешать его имя с грязью. И требовалось это именно сейчас, в момент решительный для задуманной им измены. Покончить с Палеем сам он не решался: трудно было предвидеть реакцию Москвы, да и в самой Малороссии это могло повести к непредсказуемым последствиям. Нужны были «улики», которые бы изобличали белоцерковского полковника в связях с неприятелем, шведами, а их все не было. Пришлось Мазепе их сфабриковать.
Некий жид-арендатор, проживавший в Хвастове, неожиданно объявил (естественно, в приватной беседе с самим Мазепой), что Палей посылал его к подкоморию Любомирскому с требованием обновления договора, который он заключил с ротмистром, присланным от Любомирского. Обновить же договор следовало потому, что Палей веселился с ротмистром и не все его пункты запомнил (!?). Любомирский якобы на это отвечал: «Очень мне удивительно, что брат мой, господин Палей, так скоро позабыл подтвержденные присягою обещания, данные нам и всей Речи Посполитой. Главный пункт договора состоит в том, чтобы Палей был предан дому нашему и Речи Посполитой и шел бы туда, куда ему укажем; потом, чтобы набирал как можно больше войска, конницы и пехоты, и переменил сердюков с восточного берега, а как скоро получу деньги от короля шведского, то сейчас же пришлю ему значительную часть; пусть почаще достает ведомости о Заднепровском поведении и нам о них объявляет, особенно пусть теперь же проведает о войсках московских и казачьих, скоро ли будут под Киев, куда намерены идти, как их много и кто над ними начальник? В монастыре Печерском сколько гарнизона и что за люди, сколько москвы и сколько казаков? В Белую Церковь пусть никого не пускает»… Да, «улика» была еще та! Белоцерковский полковник не только готовился переметнуться к неприятелю, но еще и являлся вражеским «шпионом»! Понятно, что никаких конкретных доказательств столь абсурдных обвинений, кроме россказней анонимного жида, Мазепа не мог представить. Более того, даже это хилое свидетельство могло появиться только потому, что Палей уже был по приказу Мазепы арестован (1 августа). И только после его ареста (а вместе с ним схватили и пасынка его Семашко) появились «неопровержимые доказательства» палеевской измены… Жид дополнительно объявил, что Палей и в другой раз посылал его к Любомирскому с письмом (опять, наверное, что-то «позабыв»), и тот отвечал ему: «Обещаю господину Палею, что Белая Церковь будет отдана ему навеки, только бы был дому нашему и Речи Посполитой предан». Показания еврея-арендатора об измене Палея подтвердил и некий священник Грица Карасевич (вероятно, столь же виртуальный, как и сам главный свидетель).
Но – удивительное дело! В Москве с легкостью поверили этой чудовищ-ной и совершенно нелепой белиберде (надежные связи имел в столице Мазе-па)! Во всяком случае, никакого следствия не было наряжено, и    даже реаль-ность существования представленных Мазепою «свидетелей» не была прове-рена. Все сошло с рук изменнику. 24 августа Мазепа, не скрывая своего ликования, сообщал графу Головину: «Пьяницу того, дурака Палея, уже отослал я за караулом в Батурин и велел в тамошнем городе за крепким караулом держать; также и сын его взят за караул, и отошлю его в Батурин»25. Так как большая часть палеевских казаков находилось не со своим полковником, а в Белой Церкви, то помочь ему  они ничем не могли, а тех, что расположились близ мазепинского лагеря, было слишком мало, чтобы оказать сопротивление гетманским войскам. И Белая Церковь по требованию ее жителей уступлена была без боя, ведь вступали в нее свои Русские войска. А чтобы сделать арест Палея менее резонансным, Мазепа отдал на разграбление казакам и поспольству лошадей, стада и хозяйство плененного полковника. Казна его, оружие, одежда и более ценные вещи были описаны комиссией, назначенной гетманом, и отобраны в гетманскую казну, часть этого имущества была впоследствии препровождена в Москву.
Палей сидел в батуринском замке до первых месяцев 1705 года. В январе Мазепа, будучи в столице, лично представлял Царю, что Палея ни в коем случае нельзя оставлять в Малороссии, и настоятельно советовал отправить его в ссылку как можно дальше. Белоцерковский полковник вместе с Семашко был доставлен в Москву в марте 1705 г. Сначала указом 30 мая велено его было сослать в Енисейск и держать там до кончины живота. Но по этому указу он почему-то отправлен не был, а 30 июля состоялся другой указ, которым приказывалось вести Палея до Верхотурья в три подводы в сопровождении десяти солдат, оттуда препроводить в Тобольск, а из Тобольска в Томск, где положено было содержать его постоянно.
Но на этом история белоцерковского полковника отнюдь не закончилась. В его полку вплоть до 1709 года начальствовал Михаил Омельянович и, хотя он не последовал за гетманом-предателем, ему не доверяли, как ставленнику Мазепы, возведенному последним в должность полковника. В апреле 1709 г. он по договоренности киевского губернатора кн. Голицына с новым гетманом Скоропадским был арестован и препровожден сначала в Киев, потом в Глухов. Место его занял опять возвращенный из Сибири Палей.
Сразу же после обнаружения мазепинской измены сделано было Петром I распоряжение о возвращении из ссылки Палея. В последних числах марта 1709 г. он прибыл в Воронеж, где был с почетом принят и награжден самим Царем. А 30 марта Палея отправили к гетману Скоропадскому, которому поручено было «держать его при себе до указу, иметь его во всей любительнейшей приязни и употреблять его в нынешних воинских действиях и случаях по своему рассмотрению и смотря по тамошнему состоянию». 3 июня Палей находился в лагере Скоропадского под Багачкою, где выхлопотал у гетмана универсал о возвращении ему движимого имущества, некогда разграбленного с разрешения Мазепы. 27 июня он, по свидетельству некоторых малороссийских источников, «удостоился видети Царского Величества победу над шведами под Полтавою, где, бывши уже немощным, обаче на коне, аще и поддерживанием ездячи, понуждал войско, дабы неприятелю зломанному не дали обозретися». В самый день Полтавской битвы Палей надписал в дар Межигорскому монастырю свое Евангелие в золочено-серебряном окладе по черному бархату, хранившееся впоследствии в этой обители, а вслед за этим, набравши отряд казаков, отправился в свою Хвастовщину, где уже со времени его возвращения ожидали его, как законного преемника смененного полковника Омельяновича.
Явившись в Хвастов, Палей немедленно возвратился к прежнему образу действий и опять принялся расставлять своих казаков в Полесье, вытесняя шляхтичей из порубежных сел. Многие крестьяне близлежащих волостей, едва услышав о его приезде, объявили себя казаками, записались в реестр Белоцер-ковского полка и отказались повиноваться помещикам, перестав отбывать барщину и другие повинности. Палей принял их под свое покровительство и стал теснить остальную шляхту. 10 сентября  шляхта Киевского воеводства от-правила депутатов к кн. Голицыну, жалуясь, что «казаки белоцерковские и хва-стовские, неизвестно по своей ли воле, или по приказанию полковника Палея, перешедши границу, по сю сторону реки Ирпеня врываются в наши села, отни-мают у нас медовые дани и препятствуют владеть имениями». В начале января 1710 года киевская шляхта с той же целью отправила депутатов к королю и князю Меньшикову. В данной им инструкции говорилось: «Депутаты будут просить сиятельного князя, дабы он оказал нам милость удержанием пана полковника Палея от притеснений обывателей нашего воеводства и запретом ему расставлять казаков своих в поветах Овруцком и Житомирском»26).
Это известие было одним из последних о Палее. Уже через полтора ме-сяца, в первых числах марта, Антон Танский добивается у Скоропадского должности белоцерковского полковника, ставшей вакантной в связи со смертью Палея. Жизненное поприще героя завершилось. Что касается дальнейшей судьбы Белоцерковщины, то после неудачной войны с турками (1711), Россия обязалась отказаться от заднепровской Украйны и вывести свои войска из пределов Речи Посполитой. На исполнении этих статей мирного договора Турция особенно настаивала. Поэтому 23 сентября 1711 г. был издан Царский указ, в котором говорилось, что «тогобочную, заднепровскую Украйну надлежит оставить полякам, тамошним же полковникам, с полковою, сотенною и рядовою казачьею старшиною, с казаками и протчими, в подданстве нашем верно быть желающими, с женами и детьми, с их движимыми пожитками, на жилище перейти в Малую Россию, в тамошние полки, где кто пожелает… со всех местечек, сел и деревень обитателей перевесть в Малую Россию и тем землям быть впусте всегда»27. Таким образом, Правобережье возвращалось к тому положению, в котором оно находилось до 1683 года. С западного берега Днепра на восточный потянулись длинные обозы переселенцев, с их семействами и имуществом. В некоторых местах разбирали церкви, складывали на возы и увозили с собой, оставленные дома и строения зажигали. Начавшись от Днестра, это движение подвигалось все ближе к Днепру и длилось до начала 1714 г., когда Белая Церковь была, наконец, сдана польскому гарнизону.
Так завершилась эпопея героических деяний Семена Палея. Историче-ские обстоятельства не позволили ему осуществить свою заветную цель, дос-тижению которой посвятил он всю жизнь, - и в этом заключен трагизм его лич-ной судьбы. Но в этом же упорном, самоотверженном и героическом стремле-нии преодолеть давление неблагоприятных обстоятельств, стать выше их за-ключается величие его подвига. Он искренне и честно служил своему народу и поэтому навсегда остался в его исторической памяти как подлинный герой и настоящий исполин духа. Разумеется, в памяти Русского народа. Для «украин-цев» он – «фигура умолчания». Ведь именно их кумир Мазепа, прежде всего, повинен в трагической незавершенности исторического служения белоцерков-ского героя. Поэтому украинские историки предпочитают совсем не упоминать Семена Палея, чтобы не компрометировать своего главного идола этой эпохи. Или упоминать только вскользь. Истинный герой для них отнюдь не Палей, а прославившийся на весь свет предатель. О нем и пойдет у нас речь в следую-щей главе.


































ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КРАХ «ПЯТОЙ КОЛОННЫ» В МАЛО-РОССИИ

Глава 9. Иуда как символ этнической и нравственной само-идентификации. Гетман Мазепа

Иуда Искариот, совершая свое предательство, мечтал не о славе. В фа-тальном для его жизни поступке он руководствовался сугубо меркантильными интересами. Узнав, что иудейские первосвященники желают расправиться с Иисусом, он явился к ним и спросил: «что дадите мне, если приведу к вам Ии-суса?». Те, несказанно обрадовавшись, с ходу предложили ему тридцать среб-реников. Цена предательства Иуду устроила, и в подходящий момент он со-вершил свое черное дело, предав Учителя в руки врагов. В дальнейшем, прав-да, повел себя неадекватно: вернул деньги «заказчику» - и удавился. «Хэппи энда» у предателя не вышло. В историю, тем не менее, он вошел, а знаменитый «иудин поцелуй» стал понятием нарицательным…
Гетман Иван Степанович Мазепа, совершая свою измену, тоже меньше всего думал о славе. Им двигали гораздо более приземленные ценности, среди которых власть и деньги служили самодостаточным замещением любых иных человеческих устремлений. В своей жизни Мазепа всегда руководствовался интересами сиюминутными и не простирал сокровенных вожделений дальше обладания неким перечнем осязательных земных благ. О них он только и мечтал, ради них жил и действовал. Для его сребролюбивой, корыстной, но в целом достаточно мелкой натуры такие отвлеченные понятия как «честь», «совесть», «преданность», «патриотизм», «любовь к Родине» являлись ничего не значащими абстракциями, лишенными всякого реального содержания. Переходя на сторону шведского короля Карла XII,  он был далек от мысли каким-то образом «войти в историю» или «остаться в памяти грядущих поколений»… И все же в Историю вошел, да и фамилия его стала нарицательной при обозначении двоедушия, предательства и иезуитского коварства… Впрочем, стоя на краю могилы, Мазепа, наверное, предвидел отрицательный характер своей посмертной славы, но вряд ли, даже в минуты самого напряженного поиска самооправданий содеянному, мог представить, что далекие потомки тех, кого он предал, вдруг возведут его в ранг героя и даже бескорыстного борца за свободу Отчизны. И, тем не менее, такое совершенно неправдоподобное преображение исторического облика гетмана-иуды произошло.
Произошло три столетия спустя после его смерти, в совершенно иных ис-торических условиях, в среде людей, сделавших предательство и измену сво-ему народу не просто хорошо оплачиваемым ремеслом, но жизненным кредо и даже неким религиозным фетишем. «Украинцы» - так они стали величать се-бя в отличие от своих Русских предков, добавив к вновь обретенному историческому имени  и собственный пантеон героев, в сообществе которых Мазепа занял едва ли не самое почетное место. Они-то и возвели мазепинскую измену в почетный ранг «жертвы во имя Родины» и даже «подвига». Украинского, конечно, подвига… А таковой зиждется на трех фундаментальных составляющих. Вначале поиск державы, враждебной России… После того, как она найдена, «герой» делает все, чтобы вовлечь ее в войну с собственной страной. Когда же науськиваемые им неприятельские орды бросаются порабощать  Отечество, он им в этом всеми силами помогает. И, наконец, напоследок убедительно объясняет народу, что случившееся содействовало «народному благу», «подлинной свободе» и «европейскому прогрессу». А нынешние «украинцы», вне зависимости от успеха или неуспеха таких действий, навечно зачисляют совершившего их деятеля в число своих героев.
В измене Мазепы все вышеперечисленные признаки налицо, почему и обрела она почетный статус украинского подвига. С соответствующим ореолом и поклонением. В последние годы это поклонение достигло кульминационной точки. Ни один из гетманов-изменников не удостоился такого потока славословий, как этот предатель. И не следует думать, что эта широкомасштабная кампания реабилитации изменника – плод «общественных инициатив». Она – неотъемлемая часть официоза и находит поддержку и понимание на самом высоком уровне украинских властных структур. Тот же Л. Кучма, в течение 10 лет бывший президентом самостийной Украйны, в своей книге «Украина – не Россия», как бы подводящей итог его политической карьеры, не скупится по адресу Мазепы на самые восторженные комплименты. «Его гетманство стало временем культурного расцвета и хозяйственного подъема Украины». Гетман, правда, не забывал и себя, став к концу жизни одним из богатейших людей Европы, но «богатство не мешало Мазепе быть горячим патриотом Украины». «Боль и страх» за ее судьбу – «вот что двигало им. Целью же была ее независимость». Он «стремился встать, и стал во главе Украины, имея в виду одну-единственную цель: с иностранной помощью нанести поражение России, в которой он видел, справедливо или нет, зло и пагубу Украины». Причем тут вообще измена! «В наши дни упорное отношение к Мазепе как к предателю уже нелепый анахронизм», свидетельство «душевной незрелости»1.
Когда о необходимости «прозрения» в отношении того или иного исто-рического деятеля высказывается высшее должностное лицо государства, да еще и с указанием направления, в котором следует «прозревать», - для всего сонма чиновных мужей, рангом пониже, это указание обретает статус служеб-ной директивы, обязательной к исполнению. А в современной Малороссии желающих «подсуетиться» в отбеливании темного лика изменника – пруд пру-ди. Официальное благословение, да еще на столь высоком уровне, распоясы-вает украинских идеологов и они пускаются во все тяжкие, приписывая преда-телю совершенно фантастические заслуги, да еще и подавая их на столь же фантастическом историческом фоне. Вдруг непостижимым образом становится известным, что Мазепа явился «инициатором и организатором последнего вооруженного выступления против имперского наступления на Гетманщину (а не просто удрал в неприятельский лагерь. – С.Р.)». Это самое «имперское наступление» и побудило нашего героя «ориентироваться на молодого и амбициозного шведского короля Карла XII, в то время единственного в Европе достойного оппонента Петра I».  Мазепа, правда, проиграл. Ставка его оказалась бита, но не пропало втуне его дело, ведь «события, сопровождавшие конфликт украинского гетмана с московским царем – это лишь вершина айсберга... Несовместимость моделей общественно-политического поведения в Московии  и Гетманщине (в первой все зависело от воли самодержца,  во второй – от закона, перед которым все равны) давала о себе знать на протяжении всего существования казацкого государства» и немеркнущее значение подвига Мазепы заключено в том, что он не побоялся придать этому конфликту открытый и гласный  характер.
А если попытаться постигнуть внутренний облик гетмана, те подлинные мотивы, которыми руководствовался он в своей деятельности, то на память, прежде всего, «приходит Конрад Валенрод – герой  произведений Адама Мицкевича. К. Валенрод, как истинный патриот, не видел иного пути борьбы с врагами родины, кроме как временная служба им, чтобы в решающий момент нанести захватчикам смертельный удар». И здесь Мазепа дает наглядный урок, – каким именно способом следует бороться с вековым заклятым врагом. И пусть лично он потерпел поражение на этом пути, дело его не погибло, и было продолжено последующими поколениями «украинцев»2.

                *          *          *

Преемственность, действительно, налицо. Политические реалии нынеш-ней самостийной Украйны яркое тому подтверждение. Воистину «мазепинский дух» пронизывает сегодня каждую мысль, каждое слово, каждое действие всякого «украинца»… Вот в галерее искусств Львова открывается выставка, посвященная Мазепе. Предметы, оружие, вещи, которых касалась великая рука. Украинское сердце бьется учащеннее, а в голове непроизвольно возникает глубокая, волнующая мысль: «все мы немного мазепинцы!». Да и как иначе, ведь совсем не случайно (наверное, даже фатально), все «президенты Украины во время инаугурации клали руки на Евангелие», изготовление оправы которого «финансировал Иван Мазепа». «Так что сам Господь велит главам государства преисполняться мазепинскими идеями»… Что они и делают: «оранжевая революция» на Майдане – зримое тому подтверждение... На Украину и землю привезли из румынского города Галац, с того самого места, где стояла церковь, в которой был захоронен Мазепа. И при виде этой земли все существо «украинца» опять пронизывает какой-то неземной восторг: «где прах Мазепы нынче – неизвестно», но «дух – среди нас»3.
И «дух» этот требует своего монументального увековечения. И вот в Га-лаце в торжественной обстановке открывается памятник Мазепе. Переход гет-мана на сторону Карла XII присутствующие величают не иначе, как «героиче-ским и мужественным» и связывают его с неуклонным «европейским выбором Украины»4! В общем, да здравствует НАТО! И славься навеки Совет Европы! И новый мировой порядок торжествуй!.. А в Батурине с помпой перезахоронили «останки сожженных батуринцев, обнаруженных во время археологических раскопок». На крутом холме над р. Сейм, месте, где во времена Мазепы стояла крепость, был воздвигнут и освящен памятный крест. В торжественной церемонии приняли участие народные депутаты Украины и по совместительству мазепинцы Ющенко, Драч, Костенко, Мовчан, Плющ5… К чествованию украинского героя подключена и молодежь. В Полтаве, например, состоялся рок-фестиваль «Мазепа-фест», посвященный «казакам-мазепинцам, погибшим за свободу Украины в 1709 году от рук московских оккупантов в Полтавской битве». И данное мероприятие, как и все прочие, отмечено все тем же специфическим колоритом:  «это был настоящий праздник украинского духа»6… Так что говорим: «дух Мазепы» - подразумеваем «украинский дух». Такое вот нравственное тождество в ходу сегодня у самостийников.
Нарастая с каждым годом, эта мазепомания уже откровенно перерастает в самое настоящее беснование. Замечательным образцом этой одержимости может служить фильм «Молитва о гетмане Мазепе», снятый в 2002 г.
Спешу, впрочем, сразу оговориться: само понятие «украинский кинема-тограф» столь же виртуально, как и «украинская наука» или «украинский спорт». За истекшие четырнадцать лет «нэзалэжности» не было снято ни одно-го (!), я уже не говорю талантливого, а хотя бы достаточно толкового фильма, который бы сумел привлечь внимание зрительской аудитории – сплошная се-рость с ярко выраженной тенденцией навязчивого «антимоскальского» бреда, да еще при отсутствии должного финансирования. Одним словом, так назы-ваемое «украинское кино» представляет собой зрелище самое жалкое и убо-гое.
Некоторый общественный интерес вызвала лишь демонстрация польского фильма «Огнем и мечом». Снятый по одноименному роману  Генрика Сенкевича, он посвящен событиям Малороссийской войны и полностью отражает польский взгляд на них, изображая героев освободительной борьбы  Русского Народа, в том числе и Хмельницкого, в самом отвратительном виде, как необузданных, жестоких и  постоянно пьяных дикарей. Несмотря на это, а может быть, именно поэтому на Украине его  широко разрекламировали и запустили в массовый кинопрокат, а, кроме того, несколько раз показали по телевидению. В фильме снялись и известные украинские актеры во главе с министром культуры Богданом Ступкой. Этим «щирым украинцам» даже в голову не пришло, что своим участием они содействовали созданию произведения лживого и оскорбительного в отношении их собственного народа… Впрочем, не исключено, что они именно так и представляют своих предков: звероподобными и разнузданными пьяницами, способными лишь убивать, насиловать и грабить.
Вот такого рода польско-украинским «шедевром» только и смогло отме-титься «украинское кино» к исходу XX столетия, пока, наконец, не разродилось собственным детищем – «Молитвой о гетмане Мазепе».
История создания этого «киношедевра» берет свое начало в 2000 г., ко-гда правительство заказало украинским «мытцям» (мастерам) два фильма о наиболее известных малороссийских гетманах – Хмельницком и Мазепе и, хотя в согласии с исторической хронологией, первым следовало бы явиться фильму о Хмельницком, - сняли «Молитву о Мазепе». Не удержались-таки! Как ни крути, а Богдан в обойме укргероев – явный чужак, не могут «украинцы» простить ему Переяславской рады. А Мазепа – свой, можно сказать, в доску. Поэтому и бросили все силы и средства на то, чтобы запечатлеть на экране образ легендарного украинского кумира. Бюджет фильма составил фантастическую для Украины сумму – 4 млн. долларов! Министр Б. Ступка, он же исполнитель главной роли, пустил на съемки весь годовой бюджет своего ведомства. Снимали поистине с жертвенным размахом – и, наконец, сотворили подлинный укршедевр. С точки зрения его создателя, режиссера Юрия Ильенко, фильм стал «прорывом в развитии  украинской государственности», развенчав «ложные исторические представления об истории Украины и ее выдающихся личностях». При этом «развенчание» было произведено совершенно новаторскими методами.
Центральную тему «Молитвы» можно условно обозначить как «Украина убитая», убитая, разумеется, «москалями»: на экране медленно проплывают сотни застывших трупов (особенно режиссеру удались ножи в девичьих живо-тах), катящиеся после ударов топора головы, море крови, льющейся из черепов (естественно, украинских), а для лучшего усвоения зрителем этого вампирического месива, оно щедро сдабривается откровенно порнографическими и садомазохистскими сценами. Достаточно сказать, что фильм начинается кадрами, где Петр I  прямо на могиле Мазепы насилует солдата Преображенского полка!! Императрица истошно вопит: «Питер, неужели тебе меня мало?», но тот уже вошел в раж, начал ломать могилу, крушить гроб и… о, ужас! Вдруг оттуда протягивается рука гетмана и «тиран Украины», получает, наконец-то, по заслугам…  Начавшись непотребством фильм таковым и заканчивается: на экране мельтешат озверевший Петр, голые девки, многоликие Мазепы, шароварные казаки и снова текут клюквенные потоки крови. Опять же украинской.
Таким образом, рядом с «Украиной убитой» режиссерская фантазия мощно и выпукло созидает еще один образ: «Украины изнасилованной». Кем изнасилованной, догадаться не трудно: все теми же звероподобными «моска-лями». И не только изнасилованной, но вдобавок еще и до последней степени развращенной. Например, жена генерального судьи Кочубея после казни мужа не находит иного способа выразить свое неуемное горе как начать… мастурбировать его отрубленной головой…  Когда на пресс-конференции журналист «Известий» попросил Ильенко объяснить: зачем Кочубеиха это делает, тот отреагировал мгновенно: «А что, в Москве не мастурбируют? Да вы лишь тем и занимаетесь, что мастурбируете!»… Железная укрлогика: каким бы ни был по содержанию вопрос, самый мудрый ответ на него: «у москалей еще хуже!»…
Фильм приобрел скандальную известность на Берлинском ки-нофестивале в феврале 2002 г. Сделанный а-ля Голливуд он даже на фоне аме-риканских поделок такого рода выделился своей особо мерзкой и отврати-тельной фактурой. Зрители справедливо восприняли его как бессвязный поток извращенного воображения режиссера, омерзительную фальсификацию под-линных исторических событий и их реальных участников. Соответствующие оценки он получил и в немецкой прессе, что нисколько не смутило его создателей. Тот же Ильенко напрочь отмел негативные рецензии, объяснив их как «имперский черный пиар России». Более того, уверенно заявил, что будет продвигать «Мазепу» на российский кинорынок, тем более, что министр культуры РФ М. Швыдкой в свое время намеревался выделить на съемки 250 тыс. долларов! Также похвастался, что громадный интерес к фильму проявляет Польша, а польский «Кредитбанк» даже пообещал  выделить грант в 800 тыс. долларов на досъемку сцен в Польше для готовящейся телевизионной многосерийной версии.
Так что украинский киношедевр не пропадет втуне. Невзирая ни на что «украинцам» он нравится. Не то чтобы они до конца понимали буйную фанта-зию его авторов - и видавший виды психиатр вряд ли смог бы истолковать ее причудливые извивы. Нет, не за это психическое буйство любят «украинцы» «Молитву о Мазепе», и не за сексуальные извращения, которыми она так обильно насыщена, а любят ее за то, что она достойно представляет Украин-скую Легенду, ни на шаг не отступая от ее базовых догматов, где самая омерзительная клевета в адрес России, ее государственных деятелей и Русского Народа и столь же беззастенчивое уродование малороссийской истории, считается наивысшим свершением и «подвигом» одновременно. Психопат ли Ильенко, сексуальный ли извращенец – в данном случае не важно: все, что в течение двух с половиной часов демонстрирует зрителю его фильм, не им придумано. Точно такой же несусветный бред увековечен ныне в сотнях «научных» монографий, бессчетном количестве популярных статей, параграфах школьных учебников, названиях улиц и скверов, наглядной агитации в воинских частях, многочисленных партийных программах, заполняя своими ядовитыми миазмами все поры культурной и политической жизни современной Украйны, уродуя духовно и психически ее население.
«Молитва о гетмане Мазепе» – своего рода промежуточный итог, образ-но венчающий ту широкомасштабную деятельность, которая призвана обеспе-чить полное духовное перерождение той части Русского Народа, которая, во-лею судеб оторванная от России, оказалась в полной и безраздельной власти украинских самостийников. Ильенко лишь исполнитель политического заказа, рядовой той черной армии этнических  мутантов, усилиями которых сегодня формируется и внедряется в общественное сознание идеология украинства. Эти деятели до такой степени одержимы желанием сделать ее господствующей в Малороссии, что всякий раз, начиная размышлять об истоках украинства или делая попытку различить в темных глубинах Истории своих духовных предтеч, впадают в своего рода транс. Их беснование достигает предельного напряжения, а воображение наполняется странными и дикими галлюцинациями. Конкретный исторический материал деформируется до неузнаваемости и не поддается расшифровке, возникающие образы не имеют ничего общего с теми реальными личностями, которые взяты в качестве прототипов для создания пантеона укргероев. Совпадает только то, что уже невозможно изменить: фамилии, имена, даты рождения и смерти, основные вехи биографии, все остальное – плод самой причудливой фантазии, где, как в фильме Ильенко, в одну кучу мешаются «сегодня», «вчера» и «завтра», История превращается в вымысел, а вымысел – в Историю; «любовь» преображается в ненависть, «правда» – в самую похабную и разнузданную ложь; реальные исторические персонажи подаются в предельно окарикатуренном виде, опошляются и принижаются до тех пор, пока не начнут соответствовать моральному и интеллектуальному уровню нынешних «украинцев», говорить их языком, назидательно изрекать ходячие истины самостийничества и, наконец, утратив всякие признаки жизни, не превратятся в пассивных марионеток дурной фантазии их создателей.

                *          *          *
               
Так созидается сегодня Украинская Легенда, бредовые штампы которой со страшной, просто скотской силой вколачиваются в массовое сознание насе-ления Малороссии послушными режиму средствами массовой информации. А лживое варево для них готовит целая армия штатных идеологов украинства.
Прекрасный образец того, как конкретно это происходит, дает тот же Ва-лерий Шевчук, опус которого «Козацька держава. Єтюди до історії українсь-кого державотворення» мы неоднократно цитировали. В. Шевчук – фигура знаковая: лауреат Государственной премии им. Т. Шевченко, премии фонда Антоновичей, премии им. Е. Маланюка и многих других, он недаром обласкан украинским официозом. Подвизаясь в сфере наукообразной фантастики, В. Шевчук достиг в трактовке исторических сюжетов воистину невиданных высот, став своего рода «Грушевским нового времени», не уступая последнему ни в степени исторического невежества, ни в лживости. Поражает и размах его дея-тельности в деле уничтожения исторической правды: многочисленные книги, статьи в журналах и газетах, выступления на радио и телевидении. Свои «Этю-ды…», например, прежде чем издать, он озвучил на радио. В полном объеме. Регулярно, каждую пятницу выходя в эфир в течение 10 месяцев, с марта по декабрь 1994 года!
В каком же обрамлении преподнес В. Шевчук многомиллионной аудитории слушателей свои лживые небылицы об эпохе Гетманства, в их числе и времени Мазепы? Каков общий фон, на котором разворачивается деятельность славного укргероя? И кто тот главный враг, которому он вынужден был противостоять?… Само собой разумеется, это не Турция, Крым или Польша, и уж тем более не Швеция, а всегдашний объект ненависти каждого «украинца», имя которому РОССИЯ, или в шевчуковской интерпретации «империалистический монстр России», она же – «империя зла», «темная и полудикая страна», способная «нести другим народам только темноту и культивировавшееся в ней рабство»7. С не меньшей ненавистью отзывается он и о Русских, снабжая их следующими характеристиками: уже в то время признаком ума у них считалось «умение обмануть того, с кем имеешь дело»; всегда жадные до чужого добра «русские хватались даже за ниточку, если являлась возможность захапать чужую землю»8. Договора, к которым Россия принуждала малороссийских гетманов, «узаконивали пребывание на Украине оккупационных русских войск»9 и невозможно было защитить Украину от их «утеснений и злоупотреблений». Ее население они «просто грабили, брали украинцев себе в прислугу, забирали коней, имущество, одежду, истощали подводной повинностью, насылали экзекуции на дома, арестовывали и сами судили»10, словом, вели себя, как настоящие оккупанты. А в подмогу им «шли на Украину новые и новые полчища беспощадных и неудержимых захватчиков, чтобы убить окончательно ее волю и уничтожить державу»11.
Направлял же и вдохновлял эту беспрецедентную по масштабам и жес-токости агрессию Петр I – подлинное исчадие ада, самый жестокий «порабо-титель украинского народа, сатрап из сатрапов, своевольный, беспощадный и аморальный»; «царь-деспот, тиран, создатель империи зла, в которой “закон, что дышло – куда  повернешь, туда и вышло”, царство Дракона, как тогда говорили, где не только царь отличался своеволием и самодурством, но в не меньшей степени и его сатрапы»12.
 Именно Петр «все права Украины беспощадно растоптал, а позднее, в своем озлоблении дошел до геноцида украинского народа и полного уничтожения его прав и свобод»13. К концу его же  царствования «Россия настолько укрепилась, что могла уже безвозбранно затянуть петлю на шее украинской Казачьей державы»14. Это привело к угнетению «украинцев» чуждой для них культурой, которая в «значительной мере узурпировала имя, государственные традиции и историю народа, себе подчиненного, и провозгласила совершенно бесстыдный постулат, что народ этот не является народом, язык его не является языком, а история – не история; иными словами, он должен сам себя безболезненно и мирно запретить и стать частью народа господствующего»15. Закономерно и то, что именно «в безумной голове Петра I точно так же, как в параноической голове его позднейшего поклонника Сталина… появился дьявольский план геноцида украинцев и как один, так и другой воплотили его в жизнь»16.
Перемещение в близкие к нам времена не случайно: Шевчук призывает к бдительности. «Империя зла» все еще существует и все так же стремится покончить с украинской самостийностью самыми коварными и бесчеловечными способами, не зря же «и теперь Россия, а раньше коммунисты, разжигает на Украине межконфессиональные конфликты». Она же пытается вбить клин «между украинскими верхами и низами», не давая «нации создать единый политический фронт»17… А что ждет Украину в случае присоединения к России, о том даже подумать страшно, ведь «бессмысленный террор Сталина не был плодом фантазии этого деспота, подобная практика глубоко укоренена в исторической традиции империи зла»18.
Таковы «исторические обстоятельства», на фоне которых и разворачива-ется деятельность Мазепы. О каком предательстве вообще можно вести речь в данном контексте? – кликушествуют украинские идеологи, подменяя историческую правду своей украинской ложью. А, между тем, речь идет именно о предательстве, и, если строго следовать историческим фактам, предательстве изначальном, задуманном задолго до 1708 года, еще в тот первый момент, когда Мазепа едва только начинал мечтать о должности малороссийского гетмана…

                *           *          *

Мазепа, конечно, был человеком выдающихся способностей и редко ошибался, особенно в выборе средств и друзей, могших в той или иной степени содействовать осуществлению его честолюбивых замыслов на пути к власти и богатству. За всю свою жизнь он и совершил-то всего две ошибки, но обе имели фатальное значение для дальнейшей его судьбы. Расчетливый, хитрый, изворотливый, прожженный циник, привыкший тщательно взвешивать каждый свой шаг и каждое сказанное слово, он в иные минуты как-то странно увлекался и попадал в «истории» буквально водевильные. Этим он напоминает гоголевского Чичикова, который в своем упорном продвижении к очередным служебным вершинам и финансовому преуспеванию также привык все взвешивать и рассчитывать до мельчайших подробностей. Но в иные моменты (обычно самые неподходящие), его вдруг осеняли «порывы» удивительные (и даже странные!) для личности подобного склада. Вспомнить только его увлечение губернаторской дочкой! Ничем не примечательная  шестнадцатилетняя блондинка, явившись на балу, совершенно очаровала Павла Ивановича, и он, буквально, потерял голову. И благо было бы из-за чего: ее овально круглившееся личико с тоненькими и стройными чертами, хрупкий, изящный стан, простенькое белое платьице, легко и ловко обхватывавшее во всех местах гибкие молодые члены, - не таили в себе абсолютно ничего особенного. Кто же из девиц в таком возрасте не обладает подобным набором свежих нетронутых прелестей. А нашего героя это юное созданье ушибло до такой степени, что он, солидный и респектабельный предприниматель, почувствовал себя едва ли не гусаром! И погорел, буквально, в течение какой-то пары часов, одного рокового вечера, обратив в прах труды многих дней и ночей. И все это после того, как ему уда-лось виртуозно провернуть немыслимую по дерзости и кощунству сделку по приобретению мертвых душ. И надо же, так обложаться в самый неподходя-щий момент…
Мазепа тоже привык рассчитывать все до мельчайших деталей, а замечательная проницательность и умение использовать человеческие слабости и недостатки, позволяли обращать окружающих в слепые орудия достижения своих корыстных целей. Благодаря наличию подобных специфических талантов он начал свое жизненное поприще более чем успешно.
Историкам неизвестен точный год его рождения. Знаменитый церковный деятель Феофан Прокопович (1681-1736), младший современник Мазепы, считал, что родился он около 1640 г. в селе Мазепинцах, недалеко от Белой Церкви, на р. Каменке. Это имение было пожаловано королем Сигизмундом-Августом предку Мазепы, шляхтичу Мазепе-Колединскому, с обязательством отправлять службу по Белоцерковскому староству. На польской службе находился и отец Мазепы, Адам-Степан. Услуги, оказанные им Польше, были отмечены в конце его жизни  (ум. 1665) почетным, хотя и мало что значащим чином «черниговского подчашего», а, кроме того, дали возможность пристроить на службу при королевском дворе своего молодого сына. Мать Мазепы – Марина (урожденная Мокиевская, 1617-1707) после смерти мужа постриглась в монахини под именем Марии, а по прошествии некоторого времени приняла схиму под именем Магдалины. Долгое время, вплоть до своей кончины она являлась игуменьей женского Вознесенского монастыря при Киево-Печерской лавре, а также Фроловского женского монастыря на Подоле в Киеве. Была у Мазепы и родная сестра – Александра, трижды выходившая замуж (за П. Обидовского, Витуславского, Я. Войнаровского). Сыновья Александры от браков с П. Обидовским и Я. Войнаровским служили у Мазепы во время его гетманства.
Вопрос о том, была ли вся семья Мазепы православной, униатской или католической не выяснен историками, а между тем исключительно важен. А. Дикий обосновано предполагает, что широко распространенное среди совре-менников Мазепы убеждение в том, что он – истинный поляк, прямое свиде-тельство его неправославия, т.е. принадлежности к католицизму или униатству. А вероисповедание в те времена определяло и этническую принадлежность. Не здесь ли кроется источник той ненависти и враждебности, которыми на протяжении всего периода своего гетманства был окружен Мазепа? Ведь в тогдашней Малороссии (в отличие от нынешнего смутного времени) отношение к католикам и униатам было совершенно однозначным. Одного только подозрения в принадлежности, например, к униатству было достаточно для жестокого самосуда. А. Дикий в связи с этим приводит весьма показательный случай. В церковных книгах бывшего сотенного местечка Карабугова сохранилось описание расправы с одним из родственников сотника, свояком, заподозренным в униатстве. Его жестоко избили «киями» (палками), а затем повесили перед церковью. Примечательно то, что эта расправа осталась совершенно безнаказанной. На следствии, которое производил судья Нежинского полка, выяснилось, что повешенный «намовляв (подговаривал) пидкорытысь папи Рымському». Этого было достаточно для оправдания совершенного убийства… Пока Мазепа делал карьеру в Польше, он мог не таиться в своем униатстве (католицизме), а, напротив, всячески его выпячивать. Но, перебравшись на Левобережье, поневоле должен был затаиться и стараться изо всех сил выглядеть настоящим православным. Не отсюда ли и его, получившая широкую известность, церковная благотворительность? Он строил церкви и богато одаривал мона-стыри, чтобы показать свое Православие. Свято-Николаевская церковь в Кие-ве, Вознесенская в Переяславе, «Святые ворота» Киево-Печерской Лавры и многие другие церкви построены, обновлены или украшены на пожертвования Мазепы. Особенно богатые дары деньгами и имениями делал он киевским монастырям, где игуменьей была его мать Мария-Магдалина. Но вся эта показуха никого не вводила в заблуждение: в глазах народа, над которым он гетманствовал двадцать один год, Мазепа так и остался чужаком, затаившимся врагом Православия, а, значит, и потенциальным изменником (что, в конце концов, и оказалось сущей правдой)...
Но вернемся к началу биографии нашего героя. Итак, благодаря старани-ям отца, он уже в ранней молодости оказался при королевском дворе. Быстро освоившись в новой для себя обстановке, Мазепа до такой степени сумел за-воевать расположение и благосклонность короля, что тот в компании двух других шляхтичей отправил его на учебу за границу на три года. Там Мазепа приобрел знание нескольких иностранных языков и наружный европейский лоск. По возвращении из чужих краев в 1659 году, он нисколько не утратил расположения Яна-Казимира и в звании покоевого (комнатного) дворянина исполнял важные дипломатические поручения, с которыми король отправлял его к малороссийским гетманам: вначале к Выговскому, а после его бегства в Польшу к Юрию Хмельницкому и Павлу Тетере. На тот момент ему было около двадцати трех  лет, и будущее сулило самые радужные перспективы успешной карьеры, с соответствующими ей почестями и богатством. И вдруг в течение, буквально, одного года все решительно переменилось и ловкому, обходительному придворному пришлось в срочном порядке покинуть не только Варшаву, но и Польшу. Как оказалось, навсегда.
Служивший вместе с Мазепой при королевском дворе шляхтич Паск сле-дующим образом описывает события, повлекшие за собой фатальный поворот в судьбе нашего героя. В 1661 году Мазепа оговорил его, Паска, перед коро-лем, будто он по поручению коронного войска, находившегося тогда во вражде с Яном-Казимиром, ездил к войску литовскому наущать и его против короля. Паска арестовали, нарядили следствие, которое совершенно его оправдало, а Ян-Казимир даже подарил ему 500 червонцев, Мазепа же был временно удален от двора, но скоро опять допущен. В следующем 1662 г. Паск, не забывший нанесенного ему оскорбления, как-то раз наградил Мазепу оплеухой, тот схватился за оружие. Придворные, ставшие свидетелями инцидента, приняли сторону Паска, потому что не любили и не уважали Мазепу, в их глазах он был  выскочкой и карьеристом, да к тому же и «не слишком благородным». Драка в королевских покоях считалась большим преступлением и вину за нее возложили на Мазепу. Это поставило под вопрос его дальнейшую карьеру при дворе. А происшествие, случившееся в 1663 г., окончательно поставило на ней крест, навсегда покрыв Мазепу несмываемым позором и сделав изгоем в шляхетском кругу.
А произошло вот что. На Волыни была у Мазепы деревушка, по соседству с которой находилось имение какого-то пана, по фамилии Фальбовский. Проживая временно в своей деревне, наш герой втерся в дом к соседу, понравился его жене и стал частенько бывать у нее в гостях в отсутствие хозяина. Насколько далеко зашли отношения с пани Фальбовской неизвестно, но домашние слуги, наконец, донесли мужу, что Мазепа и его жена пересылаются между собой записками, а затем проводят свидания наедине. Фальбовский, ничего не сказав супруге, попрощался с нею, как будто отправляясь в дальний путь, и выехал со двора. Немного отъехав, он остановился на той дороге, по которой, как донесли ему, Мазепа ездил к его жене. Вдруг бежит обычный посланец с запиской от жены к Мазепе – тот самый слуга, который и открыл своему пану существование этой порочной связи. Фальбовский взял у слуги записку и прочитал в ней любезное приглашение Мазепе с извещением, что муж уехал далеко и надолго. Фальбовский вернул записку посланцу и приказал: «Поезжай и проси ответа. Скажи, что пани приказала скорее!». Слуга поехал далее с запиской, а Фаль-бовский остался ждать на месте, так как до мазепинской усадьбы оттуда было не более двух миль. Исполнив поручение, посланец возвращается назад с от-ветной запиской, в которой Мазепа обещает приехать тотчас. И, действительно, спустя некоторое время, едет сам Мазепа. Встретив Фальбовского, поприветст-вовал его, как старого доброго приятеля. «Куда едете, ваша милость?» - спра-шивает тот в свою очередь. Мазепа называет пункт, находящийся далеко в сто-роне от поместья Фальбовского. «Ко мне прошу заехать!» - радушно предлага-ет Фальбовский, но Мазепа отговаривается тем, что ему надобно спешить в на-званное им место, а сам при этом замечает: «Да ведь и вы, пане, я вижу, тоже куда-то едете». Фальбовскому, наконец, надоедает играть роль мужа-простофили, которого запросто водят за нос. Он хватает Мазепу за шиворот и показывает ему его записку к своей жене: «А это что?». Мазепа стал ни жив, ни мертв, уверяет, что едет в дом Фальбовского в его отсутствие в первый раз. «Хлоп! – обращается Фальбовский к слуге, который возил Мазепе записку. – Сколько раз этот господин бывал в моем доме без меня?». Служитель отвечает: «Столько раз, сколько у меня волос на голове». Фальбовский предлагает Мазепе выбрать способ, которым он предпочел бы умереть. Тот умоляет не убивать его и во всем признается. Фальбовский приказывает раздеть Мазепу донага, облить дегтем, обсыпать пухом и посадить на собственную его лошадь без седла, оборотивши лицом к хвосту, а затылком к голове лошади, подвязав ноги под ее брюхо. Затем лошадь испугали криком, ударами плети, да вдобавок произвели несколько выстрелов у нее над самыми ушами. Испуганное животное во всю прыть помчалось домой по узкой тропинке, которая шла среди зарослей шиповника, диких груш и терновых кустов. Даже тот, кто держал бы поводья в руках, должен был, едучи по такой тропинке, беспрестанно нагибаться и уклоняться от колючих растений из опасения расцарапать лицо и разодрать одежду. Каково же было голому, посаженному спиной к конской голове всаднику, сидеть на лошади, когда та от испуга и боли летела что есть духу!.. Мазепу в его поездке сопровождало двое или трое слуг, но Фальбовский не отпустил их с господином, чтобы они не смогли оказать ему своевременную помощь. Лошадь принесла Мазепу к воротам его дома еле живого. Мазепа кричит, зовет сторожа. Тот, услыхав голос хозяина, отворил было ворота, но едва увидел страшное пугало на коне, тотчас их затворил и спрятался. Мазепа зовет дворню: та выглядывает из-за дверей и только крестится. Мазепа уверяет людей, что он их господин, но они ему не верят, и с большим трудом смог он их убедить, чтобы впустили его, наконец, во двор, озябшего и исколотого до крови19…

                *          *          *

Понятно, что после такого рода происшествия путь в общество благород-ных шляхтичей для Мазепы был закрыт. О Польше пришлось позабыть, и быв-ший придворный переквалифицировался в «казака». Справедливости ради следует признать, что и в новой для себя среде он не затерялся. В 1665 г. объя-вился у Дорошенко и в скором времени сумел занять место начальника его на-емной охраны, а затем и генерального писаря. В течение десяти последующих лет Мазепа ревностно служил своему новому шефу и в равной степени с ним несет ответственность за те неслыханные преступления, которые творил этот турецко-татарский прихлебатель на Правобережье во время своего «гетманст-ва». В 1674 г. мазепинской службе едва не пришел конец. Дорошенко отправил его с письмами к разным вельможам Турции и Крыма. Посланцу приданы были 9 татар, которые стерегли и вели 15 Русских невольников, казаков с левой стороны Днепра: Дорошенко послал их в подарок своим мусульманским союзникам. Когда Мазепа с татарами и невольниками приближался к реке Ингул, его перехватили запорожцы, шедшие из Сечи со своим кошевым атаманом Серко. Они перебили татар, освободили невольников, а Мазепу с письмами доставили в Сечь. Запорожцы пришли в сильное негодование, когда увидели, что дорошенков посланец гнал христианских невольников в дар бусурманам, и хотели немедленно убить Мазепу, но Серко предложил сохранить ему жизнь и отправить к гетману Самойловичу. Как агента враждебного России правителя Правобережья, Мазепу затем переправили в Москву, но по ходатайству Самойловича не  сослали и даже не наказали, а разрешили вернуться в Малороссию и посе-литься на Левобережье.
Мазепе быстро удалось завоевать доверие Самойловича, и он стал учи-телем и воспитателем его сыновей. Гетман считал его «своим» человеком, на которого можно во всем положиться. Через несколько лет Мазепа уже был ге-неральным есаулом. «Отблагодарил» он своего благодетеля чисто по-мазепински, состряпав на него в 1687 году ложный донос с обвинением в «из-мене». Самойлович был отрешен от власти, сослан и вскоре умер, а Мазепа за-нял его место.
Поляки, едва услыхав о гетманстве Мазепы, тут же принялись наводить с ним контакты, причем на самом высоком уровне. В 1689 г. король поручил львовскому епископу Иосифу Шумлянскому, тайному униату, а, возможно, да-же католику, связаться с гетманом. Тот немедленно отправил к Мазепе дове-ренного человека, шляхтича Доморацкого, с письмом. В нем среди прочего со-держалось и такого рода обещание: «Когда уверимся в приязни вашей мило-сти, сейчас же начнем работать насчет обеспечения, какое должны будут дать вашей милости король и республика». Устно Доморацкий объявил, чтобы гет-ман скорее отзывался со своим желательством на сейм, который будут нарочно тянуть до того времени, пока получат этот отзыв. Если бы теперь гетман вскоре отозвался с желательною склонностию к польской державе, то епископ Шумлянский, одевшись в мирское купеческое платье, сам приехал бы тайно в Батурин, чтобы именем королевским переговорить обо всем из уст в уста: о вольностях и правах войсковых и чести гетманской, как все это должно быть на будущее время20.
Мазепа стоял с войском в Лубнах, когда явился к нему посланец Шумлянского. Встретил он его далеко не дружелюбно: велел отдать под караул, а письмо Шумлянского отправил в Москву, куда вслед за тем прислан был и Доморацкий. Поставленный перед польским резидентом Домиником Довмонтом, он и пред ним повторил, от кого и зачем был прислан к Мазепе. Королю, конечно, было сделано соответствующее представление по поводу его явно недружественных действий, а он, разумеется, наотрез отказался от всякой причастности к этому делу. Зато Мазепу за проявленную «верность» наградили. Инцидент был исчерпан…
Между тем, признания сделанные Шумлянским два года спустя, одно-значно подтверждают, что в высших правительственных кругах Польши Мазепу с самого начала его гетманства считали своим человеком. Причем, с каждым годом уверенность в этом все более крепла и распространялась. Ясно, что основание подобному убеждению мог дать только сам Мазепа. К тому же Самойловичу в течение 15 лет его гетманства поляки почему-то ни разу не обратились. А здесь сразу же, да еще и от самого короля! Имели, значит, уверенность, в благоприятном исходе миссии… Шумлянский в беседе с Русским резидентом в Речи Посполитой стольником Михайловым (май 1692) не только подтвердил, что именно по «королевскому приказу писал к гетману Мазепе», но сообщил и еще более интересный факт: «В средине Великого поста вдруг присылает за мною король; я поехал; а он меня встречает словами: отец! прежнее то наше дело исполнилось, Мазепа уж наш, приехал в Белую Церковь. Целый тот день король был весел и напоил меня добрым вином, какого уже давно у него никто не пивал. Но потом, четыре дня спустя, опять прислал за мною и говорил, что дело отменилось, еще не исполнилось. Из этого можно видеть, какую здесь имеют надежду»21. Надежды не было бы, если бы сам Мазепа не подавал ее. Просто в этот раз у изменника что-то не срослось и пришлось отложить исполнение своего намерения до лучших времен. Но само оно оставалось неизменным. 
В Москве отказывались в это поверить. А в Малороссии верили. Никто не купился здесь на разыгранный Мазепою спектакль с арестом и отправкой в Москву королевского посланца. Точно так же, как и в Варшаве, здесь знали, что высшая власть над краем находится в руках человека, не просто являющегося поляком по своим привычкам и предпочтениям, но и всегда готового при благоприятном стечении обстоятельств вернуть край снова в состав Польши. Поэтому и не верили, что он долго удержится у власти. Это убеждение было настолько широко распространено, что выходило даже за малороссийские пределы. В Севске двое торговцев, ходивших по городским и сельским ярмаркам, один – москвич Кадашевской слободы, другой – калужанин, говорили: «Гетману не долго быть на уряде; скоро пришлют из Москвы бывшего гетмана на его место, затем, что малороссийский народ не только не хочет иметь Мазепу у себя гетманом, но желал бы, чтоб имя его здесь не вспоминалось». Торговцев схватили и посадили в тюрьму. Но это ничего не изменило. В самой Москве какой-то малоросс Порваницкий распространял о гетмане худые слухи. Его также схватили и, хотя под пыткою он показал, что болтал в пьяном виде, отправили в Батурин для казни22. Однако и эта расправа мало помогла Мазепе.
Еще не завершилось дело с Доморацким, как  в Киеве на имя Царей Пет-ра и Иоанна было подкинуто письмо (март 1690), также доставленное из поль-ских владений. В нем анонимные авторы писали: «Благочестивым монархам доносим и остерегаем, дабы наше прибежище и оборона не была разорена от злого и прелестного Мазепы, который прежде людей наших подольских, рус-ских (галицких) и волынских бусурманам продавал, из церквей туркам серебро продавал вместе с образами; после, отдавши господина своего (Самойловича. – С.Р.) в вечное бесславие, имение его забрал и сестре своей в наших краях имения покупил и покупает; наконец, подговоривши Голицына, приехал в Москву, чтобы вас, благочестивого царя Петра Алексеевича, не только с престола, но и со света изгнать, а брата твоего Иоанна Алексеевича покинуть в забвении. Другие осуждены, а Мазепу, источник и начаток вашей царской пагубы, до сих пор вы держите на таком месте, на котором если первого своего намерения не исполнит, то отдаст Малороссию в польскую сторону»23. Как видим, современники Мазепы хорошо были осведомлены и о его «подвигах» при Дорошенко, когда продавал он своих соотечественников в турецкое рабство и грабил православные церкви, и о том, как он подло предал Самойловича, обобрав его семью, и о тайном замысле отдать Малороссию Польше. Но в Москве упорно игнорировали любую, неблагоприятную для малороссийского гетмана информацию. 
Между тем, в этом же году на Мазепу снова поступил донос, на этот раз от Михаила Чаленко. Родом из Черкас, он долгое время находился в татарском плену, а после освобождения сразу же явился в Киев и донес на гетмана. Не исключено, что эта решительность и смелость диктовались тем, что сам Чален-ко был из числа тех Русских людей, которых Мазепа продал в рабство. А доно-сил он все о том же: гетман по природе поляк и желает отступить от державы великих государей под польскую власть. В этих видах приобретает заранее ма-етности в польских владениях, для чего и просил зятя своего Войнаровского, земского старосту владимирского, селить людей в селе Мазепичах (Мазепин-цах), где он родился24. Русское правительство и на этот раз никакого интереса к полученной информации не проявило. И это было странно. Если первый донос являлся анонимным, что заведомо обесценивало его содержание, то Чаленко не таился, и эта открытость служила весомым доказательством правдивости его показаний. Следовало бы тщательно проверить истинность его утвержде-ний, но вопреки всему, Чаленко приказано было наказать кнутом и сослать в Архангельск.
Однако и в следующем 1691 году явился донос. На этот раз его доставила в киевский Фроловский женский монастырь монахиня Полонской обители,  расположенной в польских владениях. И в нем сообщалось, что Мазепа продавал бусурманам в рабство православных, что, достигши гетманства, злоумышлял вместе с князем Голицыным на жизнь Царя Петра, что имеет тайный замысел отдать Малороссию Польше с целью истребления православных церквей и православной веры, и что, подготовляясь к этому исподволь, покупает для своей сестры маетности в польских владениях25.
И этому сигналу, раскрывающему истинный облик Мазепы и его подлинные замыслы, не придали в Москве никакого значения, хотя само обилие доносов на гетмана, казалось бы, должно было подвигнуть к более внимательному расследованию содержащихся в них фактов... Но и на этот раз выкрутился Мазепа. Даже укрепил свое положение. Показательные расправы над доносителями сковали страхом уста многих. Боялись выступить против гетмана еще и потому, что, видя какой поддержкой пользуется он в Москве: вначале со стороны всемогущего фаворита князя Голицына, а после его падения уже и самого Царя Петра, считали это дело совершенно безнадежным. «Значных» казаков заставляла держать свои подозрения при себе, кроме всего прочего, и социальная политика Мазепы, щедро наделявшего преданных ему старшин привилегиями, поместьями и, самое главное, подневольными крестьянами...
И все же Мазепа не мог чувствовать себя спокойно: нет-нет, да и проби-вались сведения о тайных его замыслах. В августе 1696 года киевский воевода князь Борятинский отправил к Русскому резиденту в Польше дьяку Никитину стародубца Суслова с двумя рейтарами для вестей. Суслов, в свою очередь, то-же привез Никитину новости: «У поляков намерение совершенное, чтоб Украй-ну к себе превратить, и посылки у них к гетману Мазепе частые: так, нынеш-нею весною проехал к гетману от короля посланник вместе с греками, будто купец. Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки, при Оби-довском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака... Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сер-дюцкие, надеясь на их верность, и в этих полках нет ни одного человека при-родного казака, все поляки… Казаки говорят, что если б у них были старые вольности, то они бы одни Крым взяли; а если нынешнего гетмана и урядников-поляков не отменят, то не только что Крым брать, придется быть в порабощении от Крыма и от Польши». Когда Никитин дал знать об этом Царю, то Суслова привезли в Москву для допроса. Тот подтвердил все прежде сказанное и еще объявил, что львовский православный шляхтич Попара говорил ему: «очень худо, что на Украйне начальные люди – поляки; если б были русские, то Украйна была бы надежнее»26.
И эти сведения с ходу были отринуты в Москве. Там умудрились не заметить, что за пять лет, прошедших с момента последнего доноса на Мазепу, он успел сформировать в руководстве края мощную «пятую колонну», состоявшую из сплошных поляков: «все начальные люди – поляки», что намного облегчало переход края под власть Польши. Но и этот очевидный факт не поколебал доверия к малороссийскому гетману… После допроса Суслова государь велел послать Мазепе список с его речей. При этом Мазепе написали, что великий государь всем этим слухам поверить не изволил и никакого сомнения не имеет, потому что он, гетман, старшина и все войско служат верно, не щадя здоровья и голов своих. Потом, по просьбе Мазепы, отправили в Батурин и самого Суслова, давши позволение пытать его. Изменник смог сполна отдаться мстительной злобе, а печальный мартиролог его жертв пополнился еще одной.

                *           *          *
 
Слепое доверие Царя Петра надолго укрыло Мазепу от окончательного разоблачения. В течение последующих десяти лет никто больше не предпри-нимал попыток разоблачить его двоедушную политику. Предатель мог после-довательно и методично готовить осуществление задуманного.
Он, конечно, страстно мечтал о возвращении в Польшу, но после всего, что там с ним произошло, не мог вернуться туда просто так. Требовался три-умф, ореол «победителя». Он должен был вернуться не с пустыми руками. От-торгнутая от России Малороссия стала бы хорошим «откупным». Такой трофей не только реабилитировал бы его в глазах шляхетского сообщества, но и вознес бы на головокружительную высоту, недоступную большинству из тех, кто считал его происхождение «низким и не очень благородным». В случае успеха он не только входил в ряды высшей польской знати, но и становился настоящим польским героем, своего рода Анти-Хмельницким, и «Польская Отчизна» во век бы ему этого не забыла. По крайней мере, так ему казалось… И все же в течение долгих и долгих лет Мазепа все никак не мог решиться на осуществление своего намерения. И причины здесь были вполне объективные: не к кому было присоединяться! Польское государство агонизировало. Времена, когда могучая Речь Посполитая могла диктовать свою волю России, канули в Лету. Польша была слаба, в Польше был кризис. Король Август, сменивший на престоле Яна Собеского, не пользовался популярностью, против него возникло мощное оппозиционное движение, в любой момент он мог лишиться трона. А тут еще неудачная война со Швецией. И вот уже в Польше два короля и не ясно, какой из них, в конце концов, утвердится. В таких условиях к кому было присоединяться? А, кроме того, было совершенно очевидно, как среагирует народ на возвращение под польское ярмо. В случае же неудачи и в самой Польше вряд ли будут жаловать изменника. Мазепе совсем не хотелось повторять судьбы своих предшественников, Выговского и Богуна, получивших в благодарность за свое предательство неправый суд и позорную казнь... Частые посылки в Польшу и обратно продолжались в течение всего срока его гетманства, но так ни к чему и не вели. Приходилось выжидать благоприятного случая и продолжать играть роль «верного Царского слуги»...
После того как в окопах Воли, окруженных шведскими войсками, немно-гочисленный съезд шляхты провозгласил польским королем ставленника Карла XII познаньского воеводу Станислава Лещинского (12 июля 1704), междоусобная война в Польше разгорелась с новой силой. Впрочем, на отношении польских правительственных кругов к своему тайному доброжелателю это не отразилось: с Мазепой по-прежнему поддерживали самые тесные контакты. Менялись только лица, которым поручалось это важное дело. В 1705 году, во время нахождения Мазепы в Дубно, близкие отношения с ним установила княгиня Дольская, мать князя Вишневецкого, активного сторонника Лещинского. С нею гетман имел длительные дневные и ночные конференции. Затем связь поддерживалась через секретную переписку, для ведения которой Мазепа передал Дольской ключ специальной цифровой азбуки. В одном из таких цифровых писем княгиня уверяла гетмана, что «послала куда следует с донесением об истинной вашей приязни». В дальнейшем эта переписка приобретала все более интенсивный и откровенный характер. В 1706 г. в Минске Мазепа получил еще маленькое цифирное письмо от княгини, извещавшей, что какой-то король посылает к нему свое письмо. Будучи в Киеве, гетман получил очередное послание от Дольской. На этот раз она просила его непременно начинать преднамеренное дело и убеждала, что он может быть совершенно уверен в скорой помощи от целого шведского войска и в исполнении всех своих желаний, на что пришлется к  нему ассекурация (обеспечение) короля Станислава и гарантия короля шведского... Для Мазепы, наконец, наступала решающая минута.
Внешние обстоятельства складывались для него как нельзя лучше. Вни-мательно отслеживая происходящее, он не мог не прийти к выводу, что поло-жение Петра I становится все более безнадежным. В военном противостоянии России и Швеции очевидно наступал решающий перелом в пользу последней. 26 августа 1706 г. Карл XII вступил в Саксонию, наследственное курфюрство ко-роля Августа. 10 сентября он уже был у Лейпцига. Никакого серьезного сопро-тивления саксонцы ему не оказали, несмотря на беспрецедентный грабеж и реквизиции шведской армии. Сам Август находился в это время в Литве в рай-оне Новогрудка и единственным средством сохранить свои наследственные владения считал срочное заключение мира на любых условиях. 14 сентября в замке Альтранштадт его комиссары их подписали: Август отрекался от польской короны, обязывался признать польским королем Станислава Лещинского и разорвать союз с Русским Царем. Шведская армия временно оставалась в Саксонии, где и содержалась на счет саксонской казны. В дальнейшем именно саксонское золото обеспечит финансирование шведского вторжения в Россию. Карл XII столь обильно поживится им в Саксонии, что когда 27 июня 1709 г. Русские кавалеристы ворвутся в неприятельский ретраншемент у полтавского вала, то в личном помещении бежавшего с поля битвы короля найдут еще два миллиона саксонских  золотых ефимков... Впрочем, до этого еще далеко, а пока Карл XII в зените славы...
Окончательное военное поражение России теперь, после потери послед-него союзника, всей Европе представлялось очевидным. Молодой шведский король обрел славу «непобедимого», его величали не иначе как «северным Ахиллесом» и «Александром Македонским». Знаменитый английский полко-водец герцог Мальборо, лично явившись к Карлу в Саксонию, не скупился на самые льстивые дифирамбы по его адресу: «Если бы пол не препятствовал мо-ей королеве, то она бы сама приехала сюда, чтоб видеть государя, возбудившего удивление всей Европы; я, ее подданный, в этом случае счастливее ее и был бы еще счастливее, если бы мог совершить несколько походов под знаменами вашего величества, чтоб дополнить мое военное воспитание»27.
Визит герцога был связан с конфликтом, который неожиданно возник у Карла XII с австрийским императором. Находясь в Альтраштадте, шведский ко-роль вдруг выступил с угрозами в адрес Австрии, которая, по его мнению, на-рушала права протестантов, проживавших в Силезии. Англия и Голландия, ра-зумеется, поспешили затушить назревавший конфликт из опасения потерять союзника в войне против Франции. Дело кончилось тем, что император должен был уступить требованиям Карла. Но, невзирая на это, шведский король демонстративно проследовал со всей своей армией через принадлежавшую Австрии Силезию, и император был безмерно рад, что он там не задержался.  Это был момент, когда Карл XII делал в Европе почти все, что хотел. Его дерзость терпеливо сносили даже такие монархи, как австрийский, не говоря уж о более слабых государях. Его слава затмила славу его знаменитого предка Густава Адольфа, героя Тридцатилетней войны, которому он старался подражать. На этом сияющем фоне Россия и ее Царь представлялись шведскому королю никчемными противниками. Он откровенно хвастался, что скоро сможет навестить «варваров» в самой Москве, не теряя времени на осаду Нарвы и других городов, занятых Русскими, и заключит с Россией мир по-саксонски, свергнув Петра с престола и посадив на его место принца Якова Собеского.
Меры, предпринимаемые Русским правительством, только укрепляли уверенность всех в том, что, именно по этому сценарию и пойдет дальнейший ход событий. Петр лихорадочно рассылал по всем европейским дворам по-сольства искать союза против шведского короля или примирения с ним. При этом он готов был уступить почти все свои завоевания, сделанные в Прибалти-ке, выговаривая для себя лишь Петербург и Орешек, за которые был готов за-платить огромные деньги. Но эти попытки ни к чему не привели. В Европе шла своя война, и никто не желал вмешиваться в шведско-русский конфликт. Не-удача на дипломатическом фронте, повлекла за собой целую серию оборони-тельных мероприятий внутри страны. Спешно укреплялся Киев, где денно и нощно тысячи казаков с кирками и лопатами торопились завершить строитель-ство «фортеции». Сильные укрепления возводились за Днепром и Двиной. До 20 тыс. человек производили крепостные работы вокруг Москвы и в самом го-роде. Градоначальнику был послан строжайший указ: построить у Никольских и Спасских ворот редан, а за рвом у Спасских ворот еще контрэскарп, от Неглинной до Москвы-реки соорудить везде больварки и контрэскарпы, и установить, где нужно, артиллерию. В спешном порядке укреплялись Можайск, Серпухов и Троице-Сергиев монастырь.
...Мазепа тем временем наблюдал и анализировал. Ошибки быть не могло: длившаяся уже столько лет война близилась к своей развязке, и предсказать ее победителя не составляло труда. Да и все его польские корреспонденты, превознося до небес военный гений «непобедимого Карла», в один голос утверждали то же самое. Значит, час пробил. После стольких лет опасного балансирования на краю бездны, под вечным страхом в любую минуту низвергнуться в нее, когда приходилось тщательно скрывать свои самые заветные мысли и желания и ежечасно ждать неминуемого разоблачения, можно было, наконец, вздохнуть свободней и сбросить порядком надоевшую личину беззаветно услужливого Царского гетмана.
Он отправляет посланца в Саксонию, где в тот момент находился Стани-слав Лещинский вместе со своим патроном, шведским королем. Роль курьера выполнил иезуит Заленский, капеллан княгини Дольской. Он же доставил ей и ответ. 16 сентября 1707 г. в Киеве Мазепа получил вместе с письмом от Доль-ской и письмо от Лещинского, который, кроме того, приказал словесно пере-дать гетману, чтобы тот начинал замышленное дело прежде, чем шведы при-близятся к Русским границам. Еще иезуит привез проект трактата с Мазепой и со всем войском Запорожским. Княгиня просила гетмана прислать за ним ка-кое-нибудь доверенное лицо.
Но не тем человеком был Мазепа, чтобы вот так сразу, очертя голову, не обеспечив запасных позиций, на которые всегда можно было бы отойти в слу-чае неудачи, бросаться осуществлять столь рискованное предприятие. Что зна-чит «начать прежде, чем шведы приблизятся к русским границам»? Он столько лет ждал подобного момента, подождет еще немного, когда все определится окончательно. 18 сентября гетман пишет Станиславу, что не может выполнить его указаний и начать что-либо по целому ряду причин. Киев и другие фортеции в Малороссии снабжены большими гарнизонами, под которыми казаки, как перепелица от ястребов, не могут головы поднести. Да и сам он всегда имеет при своей особе несколько тысяч Царского войска, которое бодрым оком смотрит на все его поступки. Кроме того, все Русские силы сосредоточены в Польше, близ малороссийских границ. Самусь с прочими полковниками, старшинами и казаками правобережной Украйны, по недавних бунтах, опасаясь от войск польских отмщения, едва ли могут склониться к Речи Посполитой: для того надобно прежде стараться войско и целый народ по обеим сторонам Днепра привести к единомыслию. Да и сама Речь Посполитая все еще раздвоена. Мазепа просил, чтобы Станислав прежде постарался привести в единство польскую Речь Посполитую настолько, чтобы она единогласно признала его своим государем и королем. Одно он, впрочем, обещал твердо: не вредить ни в чем интересам Станислава и шведских войск.
 Но месяц спустя он высказывается намного определеннее. Как свиде-тельствует придворный проповедник Карла XII лютеранский пастор Нордберг, в октябре 1707 г. у короля Станислава Лещинского был тайный посланец от Мазепы, какой-то низложенный архиерей, болгарский или сербский, странствовавший под видом собирателя милостыни для церковных нужд. Настоящая цель его поездки была известна только четырем лицам: двум королям – шведскому и польскому, самому Мазепе и еще одному польскому пану. Посланец от имени Мазепы заявил: «Всем известно, что московские ратные люди большие трусы, и хотя хвастают, что с твердостью будут ожидать нападения от шведов, но всегда разбегаются. Мазепа предлагает королям шведскому и польскому свое содействие и заранее обещает устроить мосты для шведского войска, если короли станут покровительствовать его намерению. Московское войско, которого будет в Украине тысяч шесть или семь, все будет истреблено»28. Станислав через посланца поблагодарил Мазепу за преданность, уверил, что будет хранить в тайне его предложения, и обещал на будущее время вести с ним тайные сношения до тех пор, пока казакам можно будет открыто объявить о разрыве с Москвой.
Свидетельство Нордберга очень важно. Пастор сопровождал Карла XII во всех походах и был близким очевидцем важнейших событий, происходивших вокруг шведского короля. После Полтавского разгрома он вместе с другими своими соотечественниками, стремясь избежать плена от калмыков, угрожавшего оставшимся на поле боя шведам, добровольно сдался Русским. Свое сочинение «История Карла XII», где он шаг за шагом излагает бурную жизнь шведского героя, он издал уже в 1728 г., по свежим следам, и в этом главная его ценность: автор максимально приближен к тем событиям, которые описывает. Нордберг фиксирует очень важный момент в намерениях Мазепы, когда тот уже переступил ту роковую черту, за которой тщательно взвешивают все «за» и «против». Он окончательно решился, отбросив все сомнения. Ему уже было за шестьдесят, и жизнь воистину предоставляла последний шанс вознестись на самую вершину богатства и почестей, о которых он мечтал с самой своей юности. А теперь ему как никогда хотелось достигнуть исполнения своих заветных желаний, ибо, не взирая на преклонный возраст, душой Ивана Степановича владели страсти совсем нешуточные.

                *          *          *

В 1703 г. Мазепа овдовел, а год спустя неожиданно сделал предложение дочери генерального судьи Кочубея Мотре. Мазепа и Кочубей были давними знакомыми, вместе служили еще у Дорошенко.  Совместно участвовали они и в свержении Самойловича. Тесные отношения поддерживали и после того, как Мазепа стал гетманом. Мазепа женил своего племянника Обидовского на дочери Кочубея Анне. Сам Кочубей занимал должность генерального судьи, а в отсутствие Мазепы даже наказного гетмана. Мазепа же выхлопотал для него жалованные грамоты на обширные поместья. И вот в 1704 г. их разделила непримиримая вражда. А причиной стало скандальное предложение Мазепы. Его скандальность и даже оскорбительность заключались в том, что Мотря была крестной дочерью Мазепы, и с церковной точки зрения подобный союз представлял не просто блуд, но и кровосмесительство. Понятно, что родители с негодованием отвергли кощунственное предложение. Но иначе отнеслась к делу Мотря. Трудно сказать, что пленило сердце молодой девушки – дорогие подарки или честолюбивое желание стать гетманшей, - но чувства начальственного старца нашли самый благоприятный отклик в ее душе. Не отказался от своих домогательств и Мазепа. Между ними установились тайные сношения. Через своего служителя Демьяна старый греховодник неоднократно посылал Мотре подарки и любовные послания. Такое, например: «Моя сердечная коханая Мотроненько! Поклон мой отдаю вашей милости, мое серденько, а при поклоне посылаю в. м. гостинца книжечку и обручик диаментовый. Прошу тое завдячне приняти, а мене в любви своей неотменно ховати нем, дасть Бог, з липшим привитаю. За тим целую уста королевии, ручки беленькие и все члонки тельца твоего беленкого, моя любенко коханая»29. К этим откровенно сексуальным посланиям, великовозрастный развратник добавлял и соответствующие просьбы: то прислать ему рубашку с ее тела, то монисто с шеи.
Понятно, что эта связь не могла долго сохраняться в секрете, скоро о ней стало известно не только родителям, но и многим посторонним. Поползли слу-хи, скабрезные домыслы, обраставшие самыми непристойными подробностя-ми. Оскорбленные родители пытались усовестить непутевую дочь, но та не внимала ни мольбам, ни угрозам. Более того, в ответ на родительские упреки взяла – и сбежала к Мазепе, удвоив их позор и унижение. «Делалось ли подобное с кем-нибудь из тех, которые живали при своих региментарях чиновно и не чиновно! – с горечью писал Кочубей Мазепе. – Горе мне мизерному и всему заплеванному! Обратилась в грусть надежда моя найти себе в дочери будущую утеху! Омрачился свет очей моих; обошел меня кругом мерзостный студ (стыд); не могу прямо смотреть людям в лицо; срам и поношение окрывают меня перед ближними и домашними! Всегда с бедною супругою своею плачу от сокрушения»30.
Но Мазепа и сам стал понимать, что дело приобретает опасный оборот, поэтому отправил Мотрю назад, к родителям, но, отправив домой, не прервал с нею переписки, по-прежнему маня дорогими подарками и обещаниями. Да и та нисколько не каялась в содеянном и отнюдь не смирилась со своей участью. На Мазепу обрушились упреки: зачем отослал обратно в родительский дом! Тому приходилось оправдываться и извиняться: «Мое серденко! Зажурилися, почувши от девки (присланной Мотрею) такое слово, же ваша милость за зле на мене маешь, же вашу милость при себе не задержалем, але одослал до дому; уважь сама, щоб с того виросло: першая: щоб твои родичи по всем свете разголосили, же взяв у нас дочку у ноче кгвальтом (насилием) и держит у себя место подложнице. Другая причина, же державши вашу милость у себе, я бым не могл жадною (никакою) мерою витримати (удержаться), да и ваша милость также, мусели бисмо (должны были бы) изсобою жити так, як малжинство (брак) кажет, а потом пришло бы неблагословение од церкви и клятва, жебы нам с собою не жити».   
 Впрочем, это  была лишь минута, когда он мог здраво судить о ситуации, которую сам же и создал. Преступная страсть не оставляла его и он продолжал  прельщать и соблазнять предмет своих похотливых вожделений. «Мое сердце коханое! Сама знаешь, як я сердечно шалене (безумно) люблю вашу милость; еще никого на свете не любив так; мое б тое щасте и радость, щоб нехай ехала да жила у мене, тилко ж я уважав, який конец с того может бути, а звлаща (особенно) при такой злости и заедлости твоих родичов? Прошу, моя любенко, не одменяйся ни в чем, яко юж не поеднокрот слово свое и рученку дала есь, а я взаемне, пока жив буду, тебе не забуду». Теша себя надеждою каким-либо образом добиться желаемого, он распалял такие же надежды и в соблазненной девице, а та совсем уж взбесилась: как безумная металась по дому, плевала в отца и мать, а те приписывали эти дикие выходки влиянию чар. Имело место чародейство или нет, но атмосфера в кочубеевом доме достигла взрывоопасного напряжения: между родителями и дочерью встала стена не просто отчуждения, а самой настоящей вражды. Особенно обострились отношения Мотри с матерью.
А Мазепа продолжал подливать масло в огонь и с явной издевкой писал несчастному отцу: «Пан Кочубей! Пишешь нам о каком-то своем сердечном го-ре, но следовало бы тебе жаловаться на свою гордую, велеречивую жену, ко-торую, как вижу, не умеешь или не можешь сдерживать: она, а никто другой причиною твоей печали, если какая теперь в доме твоем обретается. Убегала св. великомученица Варвара пред отцом своим, Диоскором, не в дом гетман-ский, но в подлейшее место, к овчарам, в расселины каменные, страха ради смутного». Он не только поучал несчастного Кочубея, но и без всякого стесне-ния его запугивал: «Не можешь никогда быть свободен от печали и обеспечен в своем благосостоянии, пока не выкинешь из сердца своего бунтовничьего духа, который не столько в тебе от природы, сколько с подущения женского». Рядом с угрозами соседствовало полное оправдание содеянному и наглое отрицание своей вины: «Если упоминаешь в своем пашквильном письме о каком-то блуде, то я не знаю и не понимаю ничего, разве сам блудишь, когда жонки слушаешь».
Понятно, что всю информацию о том, что происходило в доме Кочубея, старый паскудник черпал из писем своей пассии, которая особенно жаловалась на суровое обхождение матери. Мазепа приходил в бешенство и кричал о мщении. «Сам не знаю, - писал он Мотре, - що з нею, гадиною, чинити? Дай того Бог з душею разлучив, хто нас разлучает! Знав бы я, як над ворогами помститися, толко ти мине руки звязала. Прошу и велце, мое серденко, яким колвек способом обачься зо мною, що маю с вашей милостью далей чинити; боюж болш не буду ворогам своим терпети, конечно одомщение учиню, а якое, сама обачишь»31.
Мазепа никогда не рассеивал угроз просто так. И Кочубей прекрасно соз-навал, какая смертельная опасность нависла над ним и его семьей. Он поспе-шил предупредить неотвратимый удар. В сентябре 1707 г. в Преображенский приказ явился иеромонах севского Спасского монастыря Никанор, который по-ведал следующее. В июле ходил он с товарищами на богомолье в Киев, а на возвратном пути, в Батурине, наказной гетман Василий Кочубей с женой при-гласили его к себе. Во время встречи «Кочубей с женою начали гетмана Ивана Степановича Мазепу бранить: бездельник он бл... сын и беззаконник! Я у них спросил: за что они гетмана бранят, и какой он беззаконник? И они говорили: хотел он нашу родную, свою крестную дочь взять замуж; мы ее за него не отдали, потому что она ему крестная дочь, и он, зазвавши ее к себе в гости, изнасиловал. После этих слов жена Кочубеева послала мужа из саду на двор к челобитчикам, а сама вышла со мною из шатра, взяла меня за руку и, идя со мною по саду, говорила: такой он, гетман, вор, хотел нас разорить. Был у нас в доме на именинах мужа моего, 1 января, и говорил нам, для чего мы своей дочери за него не отдали? И я ему говорила: полно тебе коварничать! Не только ты дочь нашу изнасиловал, ты и с нас головы рвешь, будто мы с мужем переписывались в Крым... Если бы, говорила Любовь Кочубеева, великий государь шел чрез Батурин, то я бы на гетмана сама побила челом и обо всем донесла». 27 августа по приглашению четы Кочубеев у Никанора состоялась еще одна встреча с ними. После того, как по просьбе Кочубея он поцеловал крест с обещанием не выдавать его, пришла Кочубеева жена, принесла крест благословящий, писанный на деревянной доске, и говорила с великим плачем: «Как Бог страдал на кресте за нас, так и нам надобно умереть за великого государя! Все мы трое поцеловали крест, и Кочубей стал мне говорить: гетман Иван Степанович Мазепа хочет великому государю изменить, отложиться к ляхам и Московскому государству учинить пакость великую, пленить Украйну, государевы города. Я спросил: которые города хочет пленить? Кочубей отвечал: об этом я скажу, а ты ступай в Москву и донеси боярину Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину немедленно, чтоб гетмана захватить в Киеве, а меня бы уберечь, чтоб гетман меня не убил»32.
И этот донос не возымел никакого действия. Неизвестно даже, вышел ли он за стены Преображенского приказа. Доносы на Мазепу стали привычными и, по устоявшемуся у Царя и высших придворных взгляду, очередной из них также был отнесен на счет не утихавшего в Малороссии недоброжелательства к гетману. К тому же Кочубея легко было заподозрить в желании отомстить за семейный позор, а в странном происшествии с его дочерью вообще никто не хотел разбираться. Благоволение Царя и его ближайших сподвижников надеж-но оберегало предателя.  А кроме того, и момент был не тот, чтобы донос, не подкрепленный реальными фактами, привлек чье-либо внимание, - были про-блемы поважнее. В мае 1707 г. Карл XII покинул Саксонию и двинулся к Рус-ским границам. Его армия не просто отдохнула, но благодаря саксонским деньгам сильно поправила материальную часть потрепанных в прошлых битвах полков, а также полностью обмундировала и вооружила многочисленных новобранцев, прибывших из Швеции. Теперь эта армия двигалась на восток, и все внимание было сосредоточено на мерах по отражению ее вторжения в Россию.

 


Глава 10. Измена Мазепы и бесславный конец предателя (1708-1709)
       
Из Саксонии шведская армия начала движение в Польшу, и уже ни для кого не было тайной, что ближайшей целью Карла XII будет поход на Москву. Местом сосредоточения своих войск король выбрал Литву, где к концу 1707 г. сосредоточилось более 40 тысяч человек. Предполагалось, что летом к этой главной армии подойдет корпус генерала Левенгаупта, стоявший в Курляндии, численностью 15-20 тыс. человек. Они должны были служить охраной громад-ного обоза, который Левенгаупту поручено было доставить в основную армию перед ее вторжением в Россию.
28 января 1708 г. Карл XII вошел в Гродно, а оттуда через Лиду и Ольша-ны прошел в Сморгонь. Здесь он простоял около пяти недель, а 17 марта дви-нулся дальше и на следующий день был уже в Радашковичах. Здесь он снова задерживается, но теперь на три месяца. Из Радашковичей путь шведской ар-мии шел через Минск (начало июня 1708), Березину, Головчин (3 июля), Моги-лев. Из Могилева (все время имея в виду дорогу Смоленск-Можайск-Москва), Карл XII прошел через Чериков в Стариши (10-15 сентября) и здесь, совершенно неожиданно круто повернул на юг и двинулся в Малороссию, так и не дождавшись Левенгаупта. Пройдя через Кричев, шведская армия вступила в Северскую землю.
Надо сказать, что до самого последнего момента Русское командование считало такой вариант развития событий наименее вероятным. Еще в июле, уз-нав, что шведы движутся к Могилеву, в ставке Русской армии, принимая реше-ние воспрепятствовать переправе неприятеля через Днепр, по-прежнему нахо-дились в неведении относительно дальнейшего его движения. Поэтому и было принято решение придерживаться выжидательной тактики: «смотреть на не-приятельские обороты и, куды обратится – к Смоленску или Украйне, трудиться его упреждать»1. Упредить не удалось: шведы вторглись в Малороссию. Что же побудило Карла XII резко изменить маршрут своей армии и отказаться от непосредственного движения к Москве?      
Ответ на этот вопрос для нас важен по двум причинам. Во-первых, для более точного понимания истинных намерений героя нашего повествования – гетмана Мазепы. А во-вторых, для опровержения лживых инсинуаций само-стийников о характере самой войны. В трудах украинских историков, как про-шлого, так и настоящего, посвященных описываемым событиям, общим ме-стом стали рассуждения о том, что Малороссия в очередной раз оказалась жертвой чужой для нее войны, став разменной монетой в захватнических уст-ремлениях Швеции и России. Превращенная на длительное время в боле боя, подвергшись страшному и опустошительному разорению, она не только ничего не выиграла от победоносной для России войны, но впала в еще большую от нее зависимость, потеряв последние остатки своей автономии. В этой надуманной схеме населению Малороссии отводится малопочетная роль пассивного наблюдателя, совершенно выключенного из происходящего, но силою обстоятельств обреченного нести бессмысленные жертвы. Конечно, подобный подход совершенно искажает реальный ход событий, вот почему для нас исключительно важно установить подлинные причины, побудившие шведского короля изменить маршрут своей армии и перенести последующие боевые действия на малорусскую территорию.
Решение о движении в Малороссию было принято на военном совете, проходившем в селе Стариши между 11 и 13 сентября. Впрочем, еще раньше, в августе, когда шведы вступили в Могилев, к Карлу XII снова явился тайный по-сланец Мазепы, лишенный сана болгарский архиерей. Через него гетман то-ропил  короля спешить в Малороссию, иначе, если шведы замедлят, казаки начнут приставать к Царским войскам. В тот момент Карл никак не отреагиро-вал на это предложение, но через месяц вспомнил о нем и заговорил о Мало-россии. Побуждало его к этому острая нехватка продовольствия, которая стала ощущаться в шведской армии, едва она вступила на белорусские земли. На всем пути неприятельского движения население не только покидало свои жи-лища, укрываясь в лесах и среди непроходимых топей, но и заранее прятало в укромных, малодоступных местах зерно, скот, сено, а то, что не удавалось спрятать, безжалостно сжигало. По вечерам и в течение ночи в шведском лагере были видны зарницы дальних пожаров, и, наблюдая их, король и его окружение знали, что это горят склады, амбары, сено, овес, хлеба Мозырского повета, Смоленщины, прилегающих к ним территорий, горит тот самый провиант, без которого невозможно было следовать дальше в избранном направлении. А между тем, от Левенгаупта не было никаких известий, а без его огромного обоза даже к Смоленску нельзя было пройти, не говоря уже о Можайске и Москве. Это и заставило короля вспомнить о Мазепе.
  Уже знакомый нам пастор Нордберг так описывает совещание в Стари-ши. Все согласились с тем, что в виду острой нехватки продовольствия, оста-ваться на месте нельзя. В армии были полки, которые уже три недели не полу-чали хлеба. Голодали и лошади. Начали распространяться массовые заболева-ния. Следовало немедленно отвести войска в места, где можно было бы нала-дить нормальное их снабжение. Но куда двинуться? Мнения разделились. Ко-ролевский министр граф Пипер предлагал отступить обратно к Днепру, и во что бы то ни стало дождаться Левенгаупта. Его оппонент фельдмаршал Реншильд настаивал на немедленном движении к югу, к Новгород-Северскому. Примечательны соображения, которыми фельдмаршал аргументировал свое мнение. В Малороссии их ждет гетман Мазепа с 20 тыс. казаков, а эти люди, прекрасно знающие свой край, окажут ценную помощь шведской армии в ее походе. Кроме того, казаков можно будет пустить в ход, чтобы помешать Русским истреблять припасы. А когда король выиграет первое сражение, то «казаки покажут чудеса при преследовании неприятеля и истребят русских всех, целиком». Малороссия притом очень плодородная страна и «оттуда легко и проникнуть в Московию, и сообщаться с Польшей». Что касается Левенгаупта, то он сумеет рано или поздно соединиться с главной армией: это генерал хорошей репутации и у него такое прекрасное войско, что враги «подумают дважды перед тем, как осмелиться напасть на него»2. Доводы Реншильда выглядели убедительно, и его точка зрения восторжествовала. Карл XII отдал приказ сниматься и двигаться на юг. 14 сентября шведский авангард под начальством генерала Лагеркроны, а за ним и король со всей армией начали движение в направлении Стародуба.
Очевидно, что вся аргументация фельдмаршала Реншильда была по-строена на тех заманчивых перспективах, которыми манил шведского и поль-ского королей Мазепа еще в 1707 году. Таким образом, именно малороссий-скому гетману принадлежит главная роль в изменении шведских планов, по-влекших неприятельское вторжение в Малороссию и ее последующее разоре-ние. Так что нынешним самостийникам во всех несчастья, обрушившихся на малороссов, следует винить, прежде всего, своего кумира, а не проливать кро-кодиловых слез по поводу  «имперских амбиций Москвы».
То, что именно Мазепа спровоцировал движение неприятеля в Малорос-сию, подтверждает и резидент Станислава Лещинского при шведской армии граф Понятовский. В своих воспоминаниях он так рассказывает о планах Карла XII. Выходя «из немецких стран» (т.е. из Саксонии), шведский король имел на-мерение идти на Москву, а исполнив его, собирался затем вернуться в Герма-нию и оказать помощь Франции (очевидно, против Австрии). Но идя в Россию через Польшу и Литву, Карл узнал по дороге, что Русские все сжигают и разо-ряют на своем пути. Тогда король решил, что невозможно идти «голодным и разоренным краем», и пошел в Малороссию, имея в виду соглашение с Мазе-пой и «казачий бунт»3.
Между прочим, для современников событий было совершенно очевид-но, кто конкретно повинен в неприятельском вторжении в Малороссию. Фео-фан Прокопович в проповеди, произнесенной в Софийском соборе Киева две недели спустя после Полтавской победы (15 июля 1709), однозначно утвер-ждал: «Что же речем, егда коварным наущением и тайным руководительством от проклятого изменника (т.е. Мазепы) введен есть (шведский король) внутрь самые Малые России? (Ибо сам собою не могл бы никогда же и не дерзнул бы внити)»4.

                *          *          *

А между тем, все посулы Мазепы представляли собой заурядный блеф. В тот момент, когда он в октябре 1707 года обещал «устроить мосты» для наступающей шведской армии и истребить семь тысяч Русского войска, расположенного в Малороссии, в его замыслы было посвящено всего пять (!) человек: писарь Пилип Орлик, генеральный обозный Ломиковский и три полковника – миргородский Апостол, лубенский Зеленский, прилуцкий Горленко. Да и этих назвать «единомышленниками» можно было с большой долей условности. Писарь Орлик, к примеру, в своих воспоминаниях откровенно признает, что имел твердое намерение «сдать» Мазепу и раскрыть его изменнический замысел, но гетман сумел искусно запугать его и заведомо предостерег от подобного шага: «Смотри, Орлик, додержи мне верность; знаешь ты, в какой я милости у царя, не променяют там меня на тебя; я богат, а ты беден, а Москва гроши любит; мне ничего не будет, а ты погибнешь»5. Угроза подействовала – Орлик молчал. Верность остальных была того же рода. Примечательно, что миргородский полковник Апостол после присоединения Мазепы к шведам уже через месяц вместе с другими старшинами бежал из неприятельского лагеря. Приехав в свою маетность Сорочинцы, он сразу же написал новому гетману Скоропадскому, прося у него заступничества перед Царем и смягчения его гнева. В оправдание же ссылался на то, что был завлечен Мазепою по собственному незнанию и должен был поневоле повиноваться изменнику, пока не предстал случай освободиться.
Действительно, помимо страха парализующее действие на сообщников Мазепы оказывало полное незнание ими его истинных намерений. А когда они все-таки решились (в октябре 1708 г., когда Карл XII был уже у Новгород-Северского!) выяснить на каких собственно условиях осуществляется переход на сторону шведов и поляков, то Мазепа дал им весьма характерный ответ: «Для чего вам о том прежде времени ведать? Спуститесь на мою совесть и на мое подлое разумишко, на котором вы не заведетеся; болши я, по милости Божией, имею разум един, нежели вы все». И, обратившись к Ломиковскому, добавил: «Ты уже свой разум выстарил, у того (указал на Орлика) еще разум молодой, детский»6. Впрочем, в конце решил слегка подсластить свою отповедь и, достав из шкатулки универсал Станислава Лещинского, велел Орлику прочесть его вслух.
 Иезуит Заленский привез этот универсал еще в январе 1708 г. Его содер-жание отличалось голословностью и отсутствием всякой конкретики: король расхваливал мужество, храбрость и отвагу Войска Запорожского, обнадеживал расширением и умножением прав и вольностей, обещал свои отеческие попе-чения всему малороссийскому народу, возбуждал всех малороссов прибегать к нему, как к своему наследственному государю, и вместе с предостойнейшим вождем своим Мазепой стараться о низвержении с своих шей московского ига при скорой помощи непобедимых войск шведских и польских. За цветистыми красивыми фразами универсала не могла укрыться его полная бессодержа-тельность. Подобного рода польских обещаний за последние полсотни лет старшина наслушалась предостаточно, и все они так и остались на бумаге. Вни-мая им в очередной раз, старшины вряд ли поверили, что теперь будет иначе, но никто не посмел возразить и все как будто остались довольны, предпочитая и далее находиться в полном неведении относительно гетманских замыслов.
А каковы на самом деле были условия, на которых гетман переходил на сторону неприятеля? Об этом мы имеем единственное верное свидетельство. Его приводит в своей монографии о Мазепе Н.И. Костомаров. Принадлежит оно камергеру Карла XII Густаву Адлерфельду. Он всегда был при короле, а со времени раны, полученной Карлом XII накануне Полтавской битвы, можно сказать, не отходил от него. Заметки свои он заносил ежедневно на бумагу вплоть до 26 июня, когда написал последние строки. 27 июня, в день самого сражения, он был убит наповал русским ядром, когда находился близ носилок короля, разбитых почти в тот же момент другим русским ядром.  После гибели Адлерфельда его записки продолжил его племянник, а по окончании Северной войны они впервые были изданы в 1740 г. в Амстердаме на французском языке. Затем они неоднократно переиздавались в ряде европейских стран.
Адлерфельд достаточно подробно описал переход Мазепы на сторону шведов. Пишет он и о тех тайных договоренностях, которые заключил Мазепа с Карлом XII и Станиславом Лещинским. С первым условия были временные и касались только военных действий. Мазепа просил вступить шведского короля со своим победоносным войском в Малороссию и освободить казаков от мос-ковской тирании. В этих видах он обязывался передать шведам для зимних квартир укрепленные места в Северщине: Стародуб, Мглин, Новгород-Северский и другие города. Гетман обязывался доставлять провиант для рас-положенных в Малороссии шведских войск. Кроме того, обещал склонить на сторону Карла XII донских казаков, недовольных правлением Петра, и калмыц-кого хана Аюку со всеми подчиненными ему ордами. Со Станиславом были за-ключены такие условия. Вся Украина с Северским княжеством, Черниговом, Киевом, Смоленском и прилегающими к ним землями присоединялись к польской Речи Посполитой, а Мазепе в вознаграждение за такую услугу давался княжеский титул и особое удельное княжество наподобие Курляндии, выкроенное из земель Витебского и Полоцкого воеводств7.
Понятно, что в эти подлинные условия перехода на сторону шведов гет-ман не посвятил даже ближайших своих сообщников, поэтому и позднейшие их ссылки на незнание истинных намерений Мазепы были вполне искренними. Для них они так и остались тайной за семью печатями...               
Таков был уровень посвященности в замыслы «вождя» в кругу самих за-говорщиков, к тому же состоявшем всего из нескольких человек. А что же гово-рить о тех, кто оставался за пределами этого узкого круга. Ни другие старшины, ни казаки, ни даже гетманские наемные полки не подозревали о намерениях Мазепы, и тому оставалось только гадать, как они их воспримут. Впрочем, в глубине души он, конечно, догадывался, как воспримут, но так и не нашел в себе мужества откровенно в этом сознаться, хотя бы самому себе. Вот почему до последнего момента скрывал свои планы. Даже тогда, когда спешно двинулся на соединение с Карлом XII (24 октября 1708) продолжал таиться, и сопровождавшие его несколько тысяч казаков, искренне были убеждены, что гетман ведет их сражаться со шведами. А когда узнали правду,  тут же стали разбегаться. Вместо обещанных двадцати Мазепа привел к неприятелю не более полутора тысяч. И Петр с торжеством писал В.В.Долгорукому, что в Малороссии, несмотря на измену гетмана, все осталось по-прежнему, а у Мазепы и пяти человек единомысленных нет. Что даже старшину, за ним пошедшую, изменник взял обманом, уверив, будто ведет их сражаться против шведов: «И когда перешел реку Десну, то, приближался к войску шведскому, поставил войско при нем будучее, в строй к баталии и потом объявил старшине злое свое намерение, что пришел не бится со оными, но под протекцию его королевскую, когда уже то войско, по его соглашению, от шведа окружено было»8. Т.е., фактически, взято в плен. Ни о каком добровольном переходе на сторону неприятеля в данном случае не может быть и речи. Потому впоследствии и бежали от Мазепы казаки при малейшей для этого возможности.
На что же тогда он рассчитывал? Какими средствами и чьими силами со-бирался реализовать те щедрые посулы, которыми завлекал неприятеля в Ма-лороссию, когда не имел для этого ни людей, ни заранее организованных сил?.. А никак. Хвастливое заявление о том, что он один имеет больше разума, чем все остальные, являлась обычным самообольщением. Свои замыслы из-менник строил на зыбкой основе гадательных предположений, роковым обра-зом вводя в заблуждение не только себя, но и своих коронованных патронов, что сыграло злую шутку со всеми участниками этой на первый взгляд столь удачливой интриги.

                *          *          *

Конечно, Карл XII жестоко ошибся, доверившись Мазепе, сумевшему убедить его в том, что представляет собой некую силу. И эта ошибка дорого стоила шведскому королю. Но столь же жестоко ошибся и Мазепа, поставив на Карла XII, и уж ему-то точно не на кого было пенять. Его «ошибка» закономерно вытекала из тех устремлений, которые он вынашивал на протяжении многих лет. А, кроме того, предопределялась и той конкретной ситуацией, которая сложилась вокруг Мазепы к моменту, когда шведская армия приблизилась к Русским границам. Гетман потому и торопил ее вступление в Малороссию, что прекрасно понимал: разоблачение его предательства неизбежно. Долгие годы удавалось ему скрывать свои подлинные мысли и чувства и множество людей, пытавшихся разоблачить его изменнические замыслы, загубил он за это время. Пока счастье неизменно сопутствовало ему, но он знал, что это везение не может длиться вечно, и чем ближе подходили шведы к рубежам Малороссии, тем сильнее возрастал страх в его иудиной душе. А происходящие события доводили этот страх до высшей степени напряжения.
В январе 1708 г. снова явился доносчик, изобличавший Мазепу в измене. Это был рейтар Мирон, освободившийся из турецкого плена. Прибыв в Киев, он сообщил, что в Яссах виделся с проживающим там Василием Дрозденко, сыном брацлавского полковника Дрозда, расстрелянного Дорошенко. Этот Василий говорил Мирону: «Прошлого года находился я в Польше при короле Станиславе, именно тогда, когда прислан был туда бусурманский посланец. В это время явился к королю Станиславу какой-то чернец с письмом от гетмана Мазепы. Письмо это было читано при бусурманском посланце; говорили, что оно заключало такое обещание, что казачьи войска, вместе с польскими и крымскими, будут воевать против царских войск»9. Доносителя из Киева отправили в Посольский приказ, где Мирон показал, что Дрозденко велел ему довести это до сведения Царя ради единой православной веры и памятуя, что отец его был под державою московского государя брацлавским полковником. Но и эта информация не вызвала никакой реакции в Москве, хотя мы видим, что в ней нашел отражение совершенно точный факт прибытия к Лещинскому посланца от Мазепы (в октябре 1707) с обязательством гетмана уничтожить Русские войска, находящиеся в Малороссии, и оказать помощь шведской армии при ее вступлении на территорию края. Мазепа получил очередную успокоительную грамоту от имени Царя с высокой оценкой проявляемой им «верности».
В очередной раз выйдя сухим из воды, он, тем не менее, встревожился не на шутку. Выходило, что секретные переговоры, которые он вел с польским королем, не такая уж и «тайна», если о них осведомлен даже рядовой казачий полковник. Угроза неминуемого разоблачения и соответствующей расправы замаячили перед ним. Гибельная перспектива стала еще более зримой, когда в следующем месяце на него снова поступил донос. На этот раз от ненавистного Кочубея. 8 февраля к ахтырскому полковнику Федору Осипову тайно приехал полтавский священник Иван Святайло с настоятельной просьбой от бывшего полтавского полковника Ивана Искры о незамедлительной встрече. Осипов съехался с Искрой в своей пасеке у речки Коломак. Искра под клятвой от имени генерального писаря Кочубея и своего заявил, что гетман Мазепа, сговорившись с королем Лещинским и Вишневецким, умышляет измену великому государю. С этой целью всячески провоцирует недовольство малороссийского населения центральной властью: «Во всех полках регименту своего, будто по именному государеву указу, велел брать поборы великие с казаков, чего никогда не бывало, с каждого казака от коня по талеру, а от вола по копе, и то делает от злохитрия своего, как бы народ отягчить и возмутить, а особо с мещан взял на жалованье сердюкам. Да и такое в народе возмущение разгласил, будто царское величество велел казаков писать в солдаты, и уже голота готова втайне и на шатость ждет его повеления». Но этим изменник не ограничился: «Войско Запорожское, тайно подсылая, прельщает и стращает, будто царское величество, не любя их, велит разорить и место их опустошить, а запорожцы, испуганные, готовы к войне».
Казалось бы, подобный размах подрывной работы высшего должност-ного лица края, невозможно было скрыть от его ближайшего окружения, но никаких сигналов от старшины не поступало. Искра объяснил и эту странность: «Старшина генеральная и полковники, хотя подозревают и ведают про его (Мазепы) злое намерение, однако известить великому государю не смеют, одни – по верности к гетману, другие – из страха, третьи – видя к нему милость государя, что не поверит». Как оно и было на самом деле: вспомнить только совсем свежую попытку рейтара Мирона разоблачить мазепинское предательство, - она так и завершилась ничем. Изменник получил очередную порцию комплиментов за свою «преданность» и полный карт-бланш в дальнейших своих действиях. Что получил рейтар Мирон, неизвестно.
Но было и еще одно обстоятельство, парализовавшее волю всякого, кто вознамерился бы разоблачить гетмана-иуду: наличие у Мазепы высокопостав-ленных осведомителей в ближайшем окружении самого Царя. Хватало там и прикормленных покровителей. Поэтому Кочубей и Искра настоятельно проси-ли, чтобы их доношение было строжайше засекречено, так как «некто из ближ-них секретарей государевых и князя Александра Даниловича ему (Мазепе) о всем царственном поведении доносят» и, если уведают о кочубеевом доносе, «тотчас ему дадут знать».
Складывался замкнутый круг: для подтверждения верности доноса тре-бовались дополнительные свидетельства, а как их заполучить, если сам донос надо было хранить в строгом секрете? Положение, впрочем, было не совсем безнадежно. Существовал человек, который знал о замыслах гетмана все или почти все. И доносители поспешили указать на него: «А лучше всех про то знает ближний его секретарь, генеральный писарь Орлик, через которого всякие тайны и пересылки отправляются».
И Искра, и Кочубей отдавали себе полный отчет в том, какому смертель-ному риску подвергаются. Поэтому генеральный судья, притворившись боль-ным, жил в своем имении Диканьке, не выезжал из Полтавы и Искра.   
Факты, сообщенные новыми доносчиками, полностью соответствовали истине. Сомнение могла вызвать разве что информация о том, что Мазепа «умышляет на здравие великого государя, как бы его в свои руки ухватить или смерти предать». Искра излагал и конкретный план осуществления этого умысла, но, зная Мазепу, трудно поверить в то, чтобы он мог решиться на столь рискованное мероприятие, хотя слухи об этом и могли ходить в кругу лиц, близких к окружению гетмана. Во всем остальном Искра и Кочубей нисколько не грешили против истины, но пробить ее в Москве им, как и их многочисленным предшественникам, не удалось. Напрасно, Кочубей умолял прислать к нему кого-нибудь из особо доверенных лиц, его тешили обещаниями, что пришлют, но никого не слали. А между тем Петр, находясь в полном убеждении, что против верного ему гетмана существует заговор, ставящий целью вызвать в Малороссии очередную смуту,  да еще и в условиях близящегося неприятельского вторжения, - 10 марта дает распоряжение о немедленном аресте Кочубея, Искры и... Апостола! Причем, исполнение этого поручения возлагалось на Мазепу! 
Казалось бы, изменник мог торжествовать, а он пришел в неописуемый ужас. Ведь Царь требовал присылки арестованных в распоряжение правитель-ства для проведения надлежащего расследования, а кто мог гарантировать, что в ходе него не выявятся подлинные факты гетманской измены? Но самое главное в списке тех, кого следовало арестовать, фигурировал и Апостол, один из той пятерки заговорщиков, которые были в курсе всего. Этого никак нельзя было допустить! Мазепа разворачивает лихорадочную деятельность, чтобы воспрепятствовать высылке арестованных за пределы Малороссии. Засыпает письмами графа Головкина и барона Шафирова, давних своих покровителей, убеждая, что доносителей следует передать непосредственно ему в руки, а не отсылать в Москву. При этом искусно шантажирует опасностью возникновения смуты, «чтоб не учинилось от полковников (которые им мало не все свойственные) в войске возмущение, которых подлинно тою посылкою может он, гетман, подвигнуть к себе на вражду и ненависть ... как и наперед сего было на него многое нарекание, когда и не такую знатнейшую особу, но пьяницу Палея, не объявя его вины, без всякого войскового суда, отослал к Москве, понеже и без того московским его духом называют». В Москве все принимают за чистую монету и, конечно, идут навстречу пожеланиям гетмана. Ему удается отстоять от ареста Апостола, правда, протягивая время, он не успевает схватить Кочубея и Искру, но, как показал дальнейший ход дела, это нисколько ему не навредило.
Кочубей и Искра, понимая, насколько опасно оставаться в Малороссии, сами решили отдаться в руки правительства, надеясь обрести таким образом не только защиту от мести Мазепы, но и возможность вывести его, наконец, на чистую воду. 6 апреля граф Головкин извещал Царя, что доносчики, узнав о приближении посланных от гетмана для их взятия людей, ушли вначале под защиту ахтырского полковника Осипова, а затем направились к Смоленску, рассчитывая на непосредственную встречу с Царем, находившимся при армии. Головкин спрашивал: куда их отправить для проведения розыска - в Смоленск или Киев? Петр отвечал (14 апреля): в Смоленск, «а в Киев ныне посылать опасно, понеже не знаем, куды неприятельские будут обороты, и ежели на Ук-райну, тогда оных там держать сам знаешь каково». Впрочем, никакого «розы-ска» на самом деле не предусматривалось. В том же письме Головкин сообщал Петру: «И мы к гетману о всем том дали знать и обнадежили его вашей милостию и что будут они по приезде в Смоленск окованы, и чтоб он  нимало не сомневался о том, чтоб их наветам какая подана была вера»...               
Судьба Кочубея и Искры была предрешена. Розыск еще не начался, а они уже находились в положении обвиняемых, потому что ближний министр и верховный президент государственных посольских дел, до всякого знакомства с существом дела, априори присваивал ему статус навета, т.е. клеветы и возведения ложных обвинений. Оставалось только изобразить хотя бы внешнюю видимость «правосудия». Но и в соблюдении формальностей особо не усердствовали...

                *          *          *

18 апреля Кочубей, Искра и сопровождавшие их лица приблизились к Витебску и были остановлены в миле от города на пустом панском дворе. На следующий день Головкин и Шафиров занялись расспросом прибывших. Когда дошла очередь до Кочубея, он подал донос из 24 пунктов:
«1) В 1706 году говорил гетман мне в Минске наедине, что обещала и уверила его княгиня Дольская, мать Вишневецких, сделать его князем черни-говским и Войску запорожскому выпросить желаемые вольности у короля Ста-нислава, ее близкого родственника.
...
4) В 1707 году, когда получено было известие, что в Пропойске и других городах белорусских литовские люди, бывшие под начальством Синицкого, вышедши из Быхова, перерезали русские отряды, то гетман начал этому сме-яться и немерною радостью веселиться, много пил и нас поил...
...
6) Когда я пришел просить позволения сделать торжественное обручение дочери моей с Чуйкевичем, то он мне сказал, чтоб я пышного обручения не делал и людей немного сбирал и свадьбою не спешил: как будем с ляхами в единстве, сказал он, то найдется для твоей дочери между ними жених, знатный какой-нибудь шляхтич, который твоей фортуне доброю будет подпорою, ибо хотя бы мы ляхам по доброй воле и не поддались, то они нас завоюют и непременно будем под ними...
...
10) Будучи в Киево-Печерском монастыре, Мазепа запирался с полков-никами и читал условия Гадяцкой комиссии, бывшей с ляхами при Выговском в измену его. И если б теперь не было намерения изменить, то зачем читать га-дяцкие условия, заключенные с ляхами?
11) В декабре 1707 года пронеслась весть, что господин Кикин едет в Ба-турин, а вслед за ним сам государь с тем, чтоб гетмана взять в Москву; тогда Мазепа собрал 390 человек сердюков и устроил их при себе под начальством полковника Чечела, намереваясь обороняться и отстреливаться от великого государя, а сначала хотел уехать в Гадяч для защиты. Это верно, потому что преданные слуги гетманские сказывали на другой день, что они прошлую ночь провели с оружием наготове.
12) ксендз Заленский приезжал на праздник Рождества Христова в Бату-рин, и пан Орлик, тайно один его встретивши, тайно же проводил в гетманский хутор под селом Бахмачем, откуда ночною порою приезжал ксендз к гетману на Гончаровку...
...
14) Пируя у меня и подвеселившись, когда начали пить его здоровье, сказал со вздохом: “Благодарствую за приязнь, но что мне за утеха, когда я живу, не имея никогда совершенной надежды своей целости, безо всякого обеспечения, ожидая, как вол обуха”. Тут же говорил жене моей, хвалил гетманов изменивших, Выговского и Брюховецкого: “Хорошо начали Выговский и Брюховецкий, что хотели из неволи выбиться, но злые люди им в том помешали. И мы хотели бы о своей будущей целости и вольности войсковой промыслить, да не имеем еще теперь способу, особенно же потому, что не все наши в одномыслии находятся: вот и твоему мужу я несколько раз намекал о таких мыслях, как бы нам обеспечить целость нашу на будущее время как для себя, так для потомства, но он ни одним словом мне не поможет, ни от кого не имею помощи, ни на кого не могу положиться. А другая трудность та, что орды не за нас: хан велел отвечать мне, что турецкий султан приказал ему держать орду крепко и ни к кому на помощь не посылать”...
15) Говорил полковникам: на турок и татар нет нам никакой надежды, так надобно из другой бочки дело свое начинать, а уговоривши и постановивши на мере, надобно вдруг и за сабли приниматься.
16) Держит при себе слуг породы ляшской и употребляет их для всяких посылок, каких ему не позволено без именного указа великого государя...
17) Не исполняет царского указа, которым запрещено пропускать людей на ту сторону Днепра; переселенцев не велел задерживать, а мать его, игуме-нья, людьми с этой стороны населила великие слободы на той стороне; города и села этой стороны потерпели сильный ущерб в населении, а остальные, уменьшенные в своем числе люди с великим отягчением кормят охотницкое войско, и от такой тяжести и последние хотят уходить на западную сторону.
18) На Коломацкой раде положено, чтоб малороссийские люди с великороссийскими женились между собой, но гетман не только жениться, запрещает малороссиянам и звать к себе в гости великороссиян.
...
20) Запорожцам грозит и остерегает их, что великий государь велит их истребить.
...
23) Русинович, мещанин львовский, рассказывал в Батурине, что он от Сенявского, Тарла, Хоментовского и Потоцкого письма привозил к гетману; рассказывал, что гетман коронный Сенявский говорил ему: “И предложи самому Мазепе, чтоб был с нами, и путь казаки будут к нам доброжелательны, если хотят, чтоб им было хорошо, ибо мы наверное знаем, что государь шведов не выдержит и казаки, если при нем останутся, погибнут, а, будучи за нами, остались бы в целости и при своих вольностях”. Когда я, говорил Русинович, доносил об этом Мазепе, то он отвечал мне: “Бог свидетель, что я панам полякам доброжелателен; не был бы я шляхтичем, не был бы сыном коронным, если б всего добра Короне Польской не желал”...
24) Скарб войсковой арендованный без надлежащего надзора находится; это больше гетманский скарб, чем войсковой, как хочет гетман, так его и употребляет, отчего денег запасных в том скарбу нет, только что платят полкам охотницким да содержат приезжих посланников. Индукта, т.е. сбор мыта, изначала всегда индуктою войсковою называется, а потом отдана была в казну монаршую; я хорошо знаю, что когда в Киеве был на воеводстве боярин Петр Васильевич Шереметев, то у него индукторы откупали индукту и откупные деньги отдавали ему на ратных государских людей, а теперь один гетман 50000 золотых в год собирает на себя и, только что будет сверх 50 тысяч, из того старшине по нескольку сот золотых уделяет. Но для чего этим великим скарбом гетману обогащаться, а не отдать его в казну монаршую на жалованье ратным людям, находящимся в Малороссии? Хотя бы в этом обнаружилась власть великого государя над Малороссиею! И не сыщется ни один человек в войске и в народе, который бы по этой индукте стал скорбеть и тужить, потому что никто бы от этого ничего не потерял, а гетману довольно было бы десяти городов полка Гадяцкого, с которых собирает всякие подати, довольно было бы пяти волостей и значительных сел, приписанных к гетманскому уряду ... Не малый доход гетману с порукавичных арендовых, которые теперь умножились, и чрез это умножение аренда стала тяжка простому народу, потому что арендарь, давши большую сумму денег за аренду, дороже продает горелку».
Опрошен был и Искра, который объявил следующее: про то, будто вели-кий государь повелит казаков писать в солдаты, слышал он сам от гетмана в Киеве и притом были полковники миргордский, прилуцкий, черниговский. О прельщении Войска Запорожского и возмущении их сказывали ему запорожцы, которые часто у него бывают, а иногда и зимуют: сказывали они, что посылал гетман с теми речами трижды хорунжего киевского и велел им будто для опасения от великого государя крепить свой город и никуда не разъезжаться и быть в сборе до указа его...               
При наличии желания выявить истину пункты Кочубея и показания Ис-кры, несомненно, привели бы к полному разоблачению предателя. В них, ко-нечно, не было ни текстов договоров, заключенных уже к тому времени Мазе-пой с поляками и шведами, ни чего-либо еще, могущего служить неопровер-жимыми доказательствами гетманской измены, но они содержали фамилии людей, которые непосредственно были в нее вовлечены, а кроме того, живо рисовали подлинный облик Мазепы, истинного поляка и убежденного русофоба. Информация, предоставленная Кочубеем и Искрой, содержала большое количество подлинных фактов, которые просто нужно было проверить. Ухватившись за первую попавшуюся ниточку, следствие очень скоро вышло бы на реальных участников заговора, а для полного его разоблачения хватило бы и ареста одного только Орлика. Но и граф Головкин, и барон Шафиров, стремились совсем к другому: любой ценой оправдать Мазепу, поэтому даже те пункты, где речь шла об очевидных финансовых злоупотребления гетмана, открыто обогащавшегося за счет государственной казны, причем в момент, когда, ссылаясь на острый дефицит средств, правительство пускало на переплавку церковные колокола, даже эти пункты не вызвали никакого интереса. Интересовало другое.
21 апреля была устроена очная ставка Кочубея и Искры, в ходе которой их уличили в некоторых противоречиях относительно пункта о злоумышлении Мазепы на жизнь государя. После этого обоих доносителей сразу же взяли под караул и развели по разным избам, а письма и прочее отобрали и переписали. В тот же день Искру подвергли пытке, и сам характер поставленных перед ним вопросов отчетливо обнаруживал цель, преследуемую организаторами «розыска»: на гетмана он доносит по чьему наущению? и не по подсылке ль о том какой от неприятеля на извержение гетманское такое зло взвели? Не мазепинской изменой озабочены были следователи, а тем, как бы уличить в «измене» самих доносчиков. Те и сами уже поняли, что обречены, соответственно изменилось не только их настроение, но и линия поведения: теперь Кочубей и Искра не обличали, а только «сознавались» в собственных «преступлениях». Искра после десяти ударов, отрицая «подсылку от неприятеля», признал, что «за гетманом никакой измены не видал», а подучил его Кочубей «тому уже с два года». Подвергнутый пытке Кочубей тоже сразу «признался»: «что; за два года я на гетмана говорил про измену, и то делал по семейной своей злобе».
Необходимый результат, таким образом, был достигнут, однако «ро-зыск» не прекратился. Искре в присутствии Кочубея дали еще 8 ударов, но ни-чего нового он уже не смог добавить, лишь подтвердил кочубеево «призна-ние». Снова взялись за Кочубея. Тот, стремясь избежать пытки, поспешил объя-вить, что донос затеял лишь по злобе на гетмана. Но это его не спасло. Ему все равно дали пять ударов, при этом наседая: не по подсылке ль от неприятеля и по факциям его он затеял это на гетмана, дабы его низвергнуть и выбрать другого, к тому их злому начинанию склонного? И кто в том с ним был единомышленники, и нет ли присланных от неприятеля к нему или к другим для такого возмущения на Украйну? Кочубей твердил одно: никаких подсылок от неприятеля к нему не было, и за гетманом не ведает никакой неверности, все затеял ложно, чая, что поверят ему в том без дальнего розыску.
Следствие успешно было завершено полным признанием доносителей в ложном извете на гетмана. 24 апреля Головкин писал Царю: «Понеже Кочубей зело стар и дряхл безмерно, того ради мы его более пытать опасались, чтоб прежде времени не издох. А более в гетманском деле розыскивать нечего, и для того и в Киев их не посылаем, потому что во всем они винились, кроме факции или наущения от неприятеля». Ближний министр советовал отправить доносителей в Киев для показательной казни с целью укрепления авторитета гетмана и нейтрализации его тайных врагов. Но Петр не согласился на завер-шение дела таким образом и потребовал дальнейшего «розыска». 23 мая Ко-чубея и Искру отправили в Смоленск.
Мазепа, между тем, не находил себе места от страха. Его, конечно, под-робно информировали о совершенно благоприятном для него ходе дела, но изменник не мог чувствовать себя спокойно, не заполучив доносчиков в свои руки. Ему надо было выяснить, кто еще из старшины причастен к попытке разоблачить его тайные планы, чтобы, если таковые найдутся уничтожить сразу и их. А кроме того, он нутром чувствовал, что разоблачение его может наступить в любую минуту: слишком далеко зашло его дело и слишком много людей знали о нем. В добавление ко всему польские доброжелатели сообщили ему, что в Польше уже открыто говорят о его переходе на сторону короля Станислава. Рано или поздно эта информация должна была обратить на себя внимание Царя, и тогда ничто уже не спасло бы изменника.
Мазепа с еще большей настойчивостью добивается присылки к нему Ко-чубея и Искры. Головкин сообщает Петру: «пишет к нам многократно, прилеж-но прося о прислании оных к нему в войско, а не Киев для обличения их воров-ства». При этом Мазепа ловко шантажирует своих высокопоставленных покро-вителей якобы назревающей в Малороссии смутой, подкидывая им и «факты» собственного сочинения: «ныне обозного генерального челядника, в Киев еду-щего, в местечке Оленовце за то только, что просил подводы, старшина тамошняя била с таковыми выговорами: полно уже вашего, гетманчики, панства, приедет на вашу всех погибель Кочубей». Верили всей этой лжи и Петр, и его ближайшие советники. Царь распорядился снова привести несчастных узников в Витебск. 30 мая снова их пытали, насколько это было возможно по Кочубеевой дряхлости и Искриной болезни: не было ли от иных народов к ним посылки для возмущения? Узники стояли на прежнем: не было никакой, «все, он, Кочубей, затеял по собственной злобе»10. Наконец, отправили их в Киев, а оттуда в местечко Борщаговку, в 8 милях от Белой Церкви, где стоял Мазепа обозом.  Здесь снова подвергли пытке. Но теперь искали не «сообщников», уже ясно было, что таковых не имелось, - требовали рассказать, где обвиняемые укрыли принадлежащие им золото, драгоценности, деньги. Имущество их и так подлежало конфискации, однако шло в государственную казну, а тайные сбережения палачи могли спокойно присвоить себе. Чем завершился «розыск» в этом направлении, неизвестно, но 15 июля здесь же в Борщаговке «изменникам» отрубили головы...
Обезглавленные тела Искры и Кочубея были отданы родственникам и похоронены в Киево-Печерской лавре. Над их могилой впоследствии была ус-тановлена плита со следующей надписью:
                «Кто еси мимо грядый о нас неведущий,               
                Елицы зде естесмо положены сущи,
                Понеже нам страсть и смерть повеле молчати,
                Сей камень возопиет о нас ти вещати,
                И за правду и верность к Монарсе нашу
                Страдания и смерти испиймо чашу,
                Злуданьем Мазепы, о Всеведче правый,
                Посечены зоставше топором во главы;
                Почиваем в сем месте Матери Владычне,
                Подающия всем своим рабом живот вечный.
Року 1708, месяца июля 15 дня, посечены средь Обозу войскового, за Белою Церковью на Борщаговце и Кошевом, благородный Василий Кочубей, судья гене-ральный; Иоанн Искра, полковник полтавский. Привезены же тела их июля 17 в Киев и того же дня в обители святой Печерской на сем месте погребены».

                *          *          *

Так свершилось это неслыханное злодеяние, повлекшее за собой не только гибель честных, преданных родине людей, но и еще большее торжество иуды, развязавшее ему руки и давшее возможность и дальше приготавливать неприятельское вторжение в страну. В тоже время в этом деле со всей очевидностью проявилась поразительная слепота и неумение разобраться даже в столь простой ситуации тех, кто в силу своего положения призван был зорко блюсти интересы государства, что, в свою очередь, способствовало возникновению новых трудноразрешимых проблем как раз в момент решающего столкновения с опаснейшим внешним врагом. И ответственность за этот груз дополнительных проблем ложится, прежде всего, на Царя.
С.М.Соловьев делает неуклюжую попытку оправдать Петра за допущен-ную им роковую ошибку. При этом ссылается на его отвращение «к малорос-сийскому безнарядью, к недостойному поведению старшины и полковников, к дрязгам, доносам, которыми они постоянно тревожили правительство». От-вращение к «безнарядникам» естественно приводило к тому, что «в каждом движении, направленном против гетмана», Царь видел лишь «движение, вра-ждебное для государства, факцию неприятельскую». И этого своего предубеж-дения не смог преодолеть даже в тот момент, когда в нескончаемом потоке доносов и интриг, проскочила правдивая информация...
Вряд ли подобные доводы можно признать убедительными. Прежде всего потому, что все доносы, поступившие на Мазепу, изначально содержали абсолютно справедливые обвинения против него, но в течение двадцати (!)  лет  никто ни разу не удосужился проверить их истинность. Причем здесь «отвращение», налицо непростительная для такого уровня власти безответственность, а также элементарное неумение разбираться в людях. Мазепа не единственная для Петра «ошибка» подобного рода: он частенько ошибался в выборе людей, поручая важнейшие дела заведомым прохвостам. Особенно если это были иностранцы. Но есть и другая сторона проблемы. Тот же Алексей Михайлович получал ложных доносов на порядок больше, чем его сын, испытывал к ним не меньшее отвращение и точно также им не доверял, но потому именно и не спешил принимать рокового для человека решения! Не спешил предавать смерти, если оставались хотя бы малейшие сомнения в его виновности. Также действовали и приближенные Царя. Иное дело Петр: при его самонадеянности ему и в голову не могло прийти, что старый прожженный интриган столько лет водил его за нос, дурача, как мальчишку. Эта-то самонадеянность и предопределила трагический конец Кочубея и Искры!.. Хотя тот же Петр не казнил ведь Палея, тоже оболганного и оклеветанного Мазепой. И в случае с Кочубеем можно было выждать, не спешить казнить, сослав доносителей подальше от Малороссии. Но нет, Царь оказался марионеткой в руках своего якобы верного «слуги» и все сделал именно так, как тому и нужно было. В сущности, во все время следствия изменник умело манипулировал Петром, направляя ход доз-нания в нужном для себя направлении, а ложной информацией о резонансе этого дела в Малороссии, понуждал завершить его в спешке и без настоящего разбирательства. С еще большей легкостью манипулировал он Головкиным и Шафировым. Соловьев отметает предположение о том, что последние были подкуплены Мазепой: нет в сохранившихся источниках никаких указаний на это... Но в даче им взятки в ходе самого следствия не было никакой необходи-мости: они были подкуплены изменником задолго до этого. В течение всего своего гетманства Мазепа, сколотивший огромное состояние нещадной экс-плуатацией края, не скупился на роскошные подарки и подношения всем при-ближенным Царя, покупая таким образом их расположение и покровительство, делать это еще и во время следствия не было никакой нужды. А кроме того, было бы и глупо, ибо могло навести на мысль, что гетман боится, а значит, донос верен. Министры и без того подыгрывали Мазепе, зная совершенную доверенность к нему Царя. Дальнейший ход событий лишь подтвердил, насколько поверхностно судили о ситуации, сложившейся в Малороссии накануне неприятельского вторжения, Петр и его министры...
Несмотря на казнь Кочубея и Искры, Мазепа уже не мог превозмочь ох-ватившей его паники. Липкий, парализующий страх не оставлял ни на минуту, кошмар грядущего разоблачения преследовал во сне и наяву, во всяком дви-жении, предписанном гетманским войскам Царской ставкой, он усматривал стремление коварно заманить его в засаду и схватить. Воображение рисовало жуткие картины того, что за этим последует, он, буквально, ощущал невыноси-мую боль своей терзаемой пытками плоти, - и цепенел от ужаса. Поэтому и за-стыл на месте, никуда не двигаясь, не зная, на что решиться, а для прикрытия своего бездействия придумал «болезнь», якобы его поразившую. В ответ на письмо Царя, предписывающее ему со всем своим войском немедленно вы-двинуться за Днепр для промысла над неприятелем, Мазепа отвечает (18 ию-ля), что не может этого сделать по причине своей «педокгричной и хирокгрич-ной болезни», из-за которой не в состоянии даже сесть на коня. Тогда Петр просит его препоручить руководство войском кому-либо другому. На это снова следует отписка: нет в Малороссии никого, кому можно это доверить, «я у здешних не токмо мало, но и никого так верного не имею и усмотреть такого коммендиера не могу, который бы сердцем и душою, верне и радетельне  ва-шему царскому величеству под сей случай служил, на подсылки неприятель-ские и на прелести его недремательне смотрел, остерегал и всячески пресе-кал».
Царь и его окружение с полным доверием воспринимают все эти выдум-ки и засыпают изменника пожеланиями скорейшего «выздоровления». Между тем, время идет, шведы уже у границ Малороссии, а малороссийский гетман со своими войсками по-прежнему не двигается с места. И это несмотря на самую настоятельную потребность в них! В течение почти двух месяцев идет интенсивная переписка без каких-либо практических результатов. Мазепа по-прежнему сидит в Батурине, никуда не двигаясь. В дополнение к «подакгриче-ской болезни», предатель усиленно муссирует тему ненадежности малорусского населения, якобы в любую минуту готового переметнуться на сторону неприятеля, что также лишает возможности «верного гетмана» присоединиться к действующей Русской армии: «если я особою моею гетманскою, оставя Украйну, удалюсь, то вельми опасаюсь, дабы под сие время внутреннее между здешним непостоянным и малодушным народом не произошло возмущение, наипаче когда неприятель, исполняя враждебное свое намерение, похочет тайным яким-нибудь образом прелестные свои листы в городы подсылать». И эта несусветная ложь проходит!
Минует июль, август, наступает сентябрь – гетман не двигается с места, и никому в голову не приходит проверить, насколько соответствуют действительности даваемые им объяснения. Уже шведы вторглись в Малороссию, Головкин шлет изменнику письмо за письмом, требуя, чтобы тот выступил со своими полками к Стародубу, а он, по-прежнему не двигаясь с места, прикрывает свой саботаж очередными порциями лжи, на этот раз о будто бы вспыхнувших повсюду в крае бунтах. «Тут, в Украйне, внутренний огонь бунтовничий от гультяев пьяниц и мужиков во всех полках начал разгораться» - пишет он 8 октября Меншикову. А затем, приводя многочисленные «факты» якобы свершенных «убийств» и «грабежей», многозначительно вопрошает: «Рассуди, ваша княжая светлость, своим высоким благоразумием, какая в том польза будет интересам монаршим,  если я пойду в Стародубовщину оного только полку боронить, а тут всю Украйну в таких трудностях, опасностях и в начинающемся бунтовничьем пожаре на крайнее разорение оставлю».
Он и сам не верил, что столько времени сможет водить за нос своих вы-сокопоставленных корреспондентов, и с каждым новым своим донесением ждал неминуемого разоблачения, - а ему верили, невзирая на все странности его поведения в течение последних четырех месяцев. Меншиков, пересылая письмо гетмана Петру, пишет: «Мне кажется, до Стародуба его ради тех про-тивностей заволакивать не для чего, что отдаю в ваше высокоздравое рассуж-дение». И Петр соглашается, что гетмана «отволакивать ненадобно, понеже большая польза его в удержании своих, нежели в войне»... Просто поразитель-ная беспечность! Еще 1 октября в походную канцелярию Русской армии, нахо-дившуюся в то время в Почепе, прислан схваченный ранее польский шляхтич Якуб Улашин. При нем находят письмо к Мазепе польского резидента при Кар-ле XII графа Понятовского. Письмо как будто безобидное: Понятовский просит гетмана отпустить на свободу его пленного брата, в воспоминание доброго приема, оказанного когда-то Мазепе в Луцке. Но сам посланец вызвал подоз-рение. И не случайно! Подвергнутый пытке огнем, он, не выдержав мучений, объявил, что Мазепа предал Царя, и Понятовский послал к нему передать сло-весно, чтобы, как шведы войдут  в Украйну, он отписал бы к Понятовскому и при помощи Божией со всем Войском Запорожским приставал к шведской ар-мии. И надо же, даже такого рода показаниям не придают никакого значения! В знак полного доверия копию с них отправили к Мазепе. Можно представить ужас, который охватил изменника, еще раз убедившегося, что жизнь его висит, буквально, на волоске. Понятно, что хитрая его «болезнь» обострилась еще больше...
Время шло, боевые действия в Малороссии разгорались со все большей силой, и Меншиков приглашает гетмана к себе для необходимых совещаний. Изменник в панике, видит в этом приглашении явную попытку прибрать его к рукам, возобновив «дело Кочубея», поэтому вместо себя направляет к князю племянника Войнаровского, который должен объявить о тяжкой, теперь уже «предсмертной» болезни гетмана и его отъезде из Батурина в Борзну для со-борования маслом от киевского архиерея. Сам же «умирающий» тем време-нем шлет своего доверенного шляхтича Быстрицкого к Карлу XII. Во врученной посланцу без подписи и печати инструкции Мазепа высказывал великую ра-дость по случаю пришествия королевского величества в Малороссию и уве-домлял, что он, гетман, находится в большой опасности, почему и просит о скорой присылке войска на оборону, для которого обещает приготовить паро-мы на Десне у пристани Макошинской.
Между тем Меншиков 19 октября прибывает в Горск Черниговского пол-ка, откуда пишет Царю, что ждал к себе Мазепу, но вместо него прибыл Война-ровский с известием, что гетман «при кончине своей жизни обретается». И с неподдельным огорчением добавляет: «И сия об нем ведомость зело меня опечалила, первое тем, что не получил его видеть, который зело мне был здесь нужен; другое, что жаль такова доброго человека, ежели от болезни его Бог не облегчит».
Тем временем в Борзну к Мазепе возвратился Быстрицкий с устным до-несением, что сам Карл обещал быть у Мокошинской пристани 22 октября. Но в этот день шведы не явились у Десны. Зато 23 числа прискакал Войнаровский с известием, что завтра к обеду приедет в Борзну Меншиков для свидания с «умирающим» гетманом. Войнаровский так торопился предупредить дядю, что бросил свои возы и слуг, умчавшись в полночь, ни с кем не попрощавшись. Нервы у заговорщиков были до того напряжены, что грядущий визит Менши-кова они истолковали однозначно: гетмана и его сообщников ждет неминуе-мый арест. Перепуганный Мазепа «порвался как вихрь» и в тот же день поздно вечером поскакал в Батурин, забрать богатейшую казну и сделать последние распоряжения, а на другой день рано выехал и, переправившись через Сейм, вечером приехал в Короп, где переночевал. На другой день, 24 числа, рано пе-реправился за Десну и ночью достиг первого шведского драгунского полка. Отсюда отправил Ломиковского и Орлика к королю, а сам поехал за ними с отрядом, состоявшим всего из двух тысяч человек.
Между тем, ничего не подозревавший Меншиков ехал в Борзну для сви-дания с гетманом, но на дороге встретил его полковник Анненков, который, по передаче гетманских извинений за поступок Войнаровского, сказал, что Мазепа из Борзны поехал в Батурин. Меншиков туда: нет гетмана. И здесь поразило его то, что встретил его один полк Анненкова, а все сердюки и батуринские жители перебрались в замок и засели в нем, мост был разведен, по стенам стояли вооруженные люди в строю с знаменами и пушками. Меншиков послал к ним полковника Анненкова спросить: для чего поступают по-неприятельски? Анненкова в замок не пустили и дали ответ со стены, что поступают по указу. Меншиков помчался в Короп, думая там застать, наконец, гетмана и получить от него объяснения, но, отъехав полторы мили от Батурина, узнал, что Мазепа уже за Десной. Меншиков отправился к Десне и из Макошина 26 октября уведомил Царя о своих разъездах за гетманом: «И чрез сие злохитрое его поведение за истинно мы признаваем, что конечно он изменил и поехал до короля шведского». А, зная, сколь безгранично доверял Петр Мазепе, присовокупил: «И тако об нем инако рассуждать не извольте, только что совершенно изменил»11. Прозрение, запоздавшее минимум на двадцать лет, все же наступило...

                *          *          *

Надо отдать должное Петру и его приближенным: застигнутые врасплох совершенно неожиданным для них бегством и изменою Мазепы, они не поте-ряли головы, действовали быстро и решительно, не позволив противнику из-влечь никаких выгод из возникшей ситуации. Уже 27 октября, получив письмо от Меншикова, Царь поручает ему созвать полковников и старшин для выборов нового гетмана. А на следующий день издает универсал к народу, в котором разоблачает подлинные цели и стремления изменника: «Известно нам, великому государю, учинилось, что гетман Мазепа, забыв страх Божий и свое крестное к нам целованье, изменил и переехал к неприятелю нашему королю шведскому, по договору с ним и Лещинским, от шведа выбранным на королевство Польское, дабы с общего согласия с ним малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение польское и церкви Божии и святые монастыри отдать в унию». Изложив замыслы предателя, Петр также объявлял об отмене произвольных поборов с населения края: «известно нам учинилось, что бывший гетман хитростию своею без нашего указу аренды и многие другие поборы наложил на малороссийский народ, будто на плату войску, а в самом деле ради обогащения своего, и сии тягости повелеваем мы ныне с малороссийского народа оставить»12.    
30 октября в Погребках, где находился Царь, состоялся военный совет, на котором было решено немедленно отправить Меншикова для овладения Батуриным, прежде чем туда войдут шведы с Мазепою. Неприятель, ведомый изменником, также спешил к этому городу, в котором Мазепа заблаговременно сосредоточил огромные запасы продовольствия, военных припасов и многочисленную артиллерию. 31 октября Петр писал Меншикову: «Сего момента получил я от Флюка (ведомость), что неприятель, пришед, стал у реки (Десны) на батуринском тракте, и для того изволь не мешкать». Меншиков успел в срок. 31 октября он подошел к Батурину, где его уже дожидался князь Дм. Мих. Голицын, безуспешно пытавшийся склонить к сдаче гарнизон, над которым начальствовали сердюцкий полковник Чечел и немец Кенигсен. Меншиков привел свой отряд к реке и хотел по мостам пройти в город, но из замка вывезли шесть пушек и направили их на мосты. Тогда Меншиков велел своим солдатам отойти ниже по реке, и когда они построились на берегу, из замка выехали пять человек и кричали с другого берега, чтоб не ходили, а пойдут силою, то станут бить. Меншиков велел говорить им, чтобы прислали к нему человек двух или трех для разговора: отказали с бранью и уехали прочь. Тогда Меншиков велел переправить на лодках пятьдесят человек гренадер. Увидев это, стоявшие у пушек сердюки сразу побежали в замок. Таким образом, мосты были очищены и войска беспрепятственно стали перебираться через реку. «Сея ночи, - писал Мен-шиков, - совсем переберемся, а завтра с Божией помощью будем чинить про-мысл, ибо никакой склонности к добру в них не является и так говорят, что хо-тят до последнего человека держаться». Впрочем, ночью осажденные присла-ли Меншикову посланцев с письмом, в котором объявляли о своей верности Царскому величеству и готовности впустить его войска в замок, но при этом требовали, чтобы им было дано три дня сроку для свободного выхода. Меншиков понял, что осажденные лишь тянут время в надежде, что на выручку к ним успеют явиться шведы. «Довольно с вас времени намыслиться одной ночи до утра» - ответил он присланным. А утром из замка, хотя войска Меншикова ничего не предпринимали, их начали обстреливать из пушек и зажгли посад кругом города. Меншиков послал осажденным письмо, чтобы выходили свободно, ничего не боясь. Те снова ответили, что умрут, но замок не сдадут. День прошел в приготовлениях к приступу. 2 ноября Меншиков докладывал Петру: «Доношу вашей милости, что мы сего числа о шти (шести) часах пополуночи здешнюю фортецию с двух сторон штурмовали и по двучасовому огню оную взяли». Петр, поблагодарив победителя, дальнейшую участь Батурина отдавал на его усмотрение: «Что ж принадлежит о городе, и то полагаю на вашу волю: ежели возможно от шведов в нем сидеть, то извольте поправить и посадить в гарнизон хотя драгун в прибавку к стрельцам... Буде же (как я от присланного слышал) оной не крепок, то зело лучше такую великую артиллерию вывезть в Глухов (которое там зело ныне нужно), а строенье сжечь, понеже когда в таком слабом городе такую артиллерию оставить, то шведы также легко могут взять, как мы взяли, и для того не изволь время терять, ибо сего дня шведы перешли реку и чаю завтра конечно пойдут к Батурину». Меншиков рассудил, что лучше город сжечь. Но истреблению подлежало лишь «строенье» и те из припасов, что невозможно было вывезти ввиду быстрого приближения неприятельской армии. Никакого поголовного истребления жителей Батурина, включая «младенцев», о чем так любят плакаться «украинцы», разумеется, не было. Напротив, как мы видим, существовало стремление отстоять город, и только сложившаяся на тот момент военная обстановка не позволила это сделать. А после окончания боевых действий в Малороссии разбежавшиеся жители Батурина снова вернулись обратно и восстановили город. Примечательно, что в июне 1726 года указом Императрицы Екатерины I Меншикову был дан во владение Батурин с 1300 дворов...
Шведская армия прибыла к Батурину, когда его развалины еще дыми-лись. Эти свежие руины произвели на всех самое тягостное впечатление. До-прошенный несколько дней спустя сотник Корней Савин рассказал, как «король и Мазепа пришли к Батурину и стали над Сеймом и ночевали по разным хатам. И Мазепа, видя, что Батурин разорен, зело плакал». Взятие и истребление Батурина стало для изменника, конечно, страшным ударом. Сгинули богатейшие припасы, люди, на деле доказавшие свою верность к нему побиты или взяты в плен, да и сам факт сожжения гетманской столицы Русской армией почти в виду непобедимых шведов, - являл дурное предзнаменование. «Злые и несчастливые наши початки! – горестно воскликнул Мазепа, созерцая обломки бывшей своей резиденции. И, словно предчувствуя грядущую катастрофу, присовокупил: – Знатно, что Бог не благословит моего намерения...». То, что с самого начала всем было ясно, наконец, стало открываться и ему. Его измена единодушно была отвергнута народом, а имя предано вечному проклятию и позору.
6 ноября в Глухове состоялись выборы нового гетмана, «где все, как од-ними устами, выбрали Скоропадского, полковника стародубского: и тако про-клятый Мазепа, кроме себя, худа никому не принес, ибо народом и имени его слышать не хотят, и сим изрядным делом вам поздравляю», - писал 7 ноября довольный Петр. В этот же день приехавшие в Глухов митрополит Киевский с двумя другими архиереями, Черниговским и Переяславским, в особой церемонии предали вечному проклятию Мазепу и его сторонников. Затем на площадь вынесли набитое чучело изменника. Был зачитан приговор о преступлении и казни его, разорваны князем Меншиковым и графом Головкиным жалованные ему грамоты на гетманский уряд, чин действительного статского советника и орден святого апостола Андрея Первозванного и снята с чучела орденская лента. После чего бросили палачу это изображение изменника, все попирали его ногами, а палач тащил чучело на веревке по улицам и площадям городским до места казни, где и повесил. На другой день были казнены полковник Чечель и еще несколько старшин, возглавлявших оборону Батурина. Тогда же была восстановлена справедливость в отношении родственников казненных Кочубея и Искры, которые все это время скрывались от Мазепы в разных местах, в основном в Слободской Украйне. Тотчас после бегства изменника Меншиков отправил старшему сыну Кочубея Василию письмо: «Господин Кочубей! Кой час сие писмо получишь, той час поезжай до царского величества в Глухов и возьми матку свою и жену Искрину и детей, понеже великая милость государева на вас обращается». Оба семейства сумели добраться до Царской ставки, когда та находилась уже в Лебедине. Здесь и узнали, что по Царскому повелению гетман Скоропадский издал универсал, которым возвращались вдове Кочубея с детьми и ее сестре, вдове Искры, оставшейся бездетною, все маетности покойных мужей с некоторою прибавкою новых. В это же время был возвращен из ссылки оклеветанный Мазепою полковник Палей.
А 12 ноября проклятие Мазепе было провозглашено в Москве. В Успен-ский собор съехались архиереи, бояре, приехал царевич Алексей Петрович, и протодиакон на амвоне начал читать письмо от великого государя к царевичу, что бывший гетман Мазепа, забыв страх Божий и крестное целование, ему, ве-ликому государю, изменил и отъехал к шведскому королю. Потом отслужили молебен о победе над неприятелем, и митрополит Стефан Яворский стал чи-тать к народу поучение про изменника Мазепу. Окончивши поучение, Стефан обратился к другим архиереям и сказал: «Мы собраны во имя Господа Иисуса Христа, и нам дано от самого Бога вязать и решить; аще кого свяжем на земли, связан будет и на небеси», - и возгласил трижды: «Изменник Мазепа за кресто-преступление и за измену великому государю буди анафема!». Прочие архие-реи пропели трижды: «Буди проклят!». Затем певчие на клиросах пропели многолетие великому государю и новоизбранному гетману Скоропадскому.
В то же время в Малороссии читали по всем храмам и прибивали к цер-ковным дверям воззвание малороссийских архиереев: «Благочестивейшему монарсе нашему бывший гетман Иоанн Мазепа изменил и пристал к еретиче-скому королю шведскому, малороссийские отчизны отчуждился, хотя оную под иго работы лядской подати и храмы Божии на проклятую обратити унею. Сего ради Духу Св. и нам, малороссийским архиереям, тако изволившим, чужд стался церкви святые православно-кафолические и общения правоверных, и все его единомысленники с ним самоизволне от его царского пресветлого величества до противные части шведские уделившиися, от матери нашея церкви св. восточные суть отвержении и прокляты»13. Церковь в полный голос озвучила народный приговор изменнику и своим «буди проклят!» подтвердила, что этот приговор пересмотру не подлежит и остается в силе до скончания времен.
Иначе и не могло быть, Малороссия не стала на путь предательства, не-смотря на лживые посулы гетмана-иуды и пригревших его оккупантов. В нояб-ре Петр писал Апраксину: «Малороссийский народ так твердо, с помощию Божьей, стоит, как болше нельзя от них требовать; король посылает прелест-ные письма, но сей народ неизменно пребывает в верности и письма королев-ские приносит»14. Причем, отсутствие всяких шатаний и сочувствия предателю проявлялась во всех сословиях и общественных группах малороссийского об-щества. Уже в день бегства Мазепы Меншиков сообщал: «в здешней старшине, кроме самых вышних, також и в подлом народе с нынешнего гетманского злого учинку никакого худа ни в ком не видать, но токмо ко мне изо всех здешних ближних мест съезжаются сотники и прочие полчане и приносят на него в том нарекания, и многие просят меня со слезами, чтоб за них предстательствовал и не допустить бы их до погибели, ежели какой от него, гетмана, будет над ними промысл, которых я всяким обнадеживанием увещеваю, а особливо вашим в Украйну пришествием, из чего они, по-видимому, в великую приходят радость»15. Власть этого иуды всегда держалась лишь на страхе. Подлый, беспринципный и жестокий, готовый пойти на любое преступление, чтобы эту власть сохранить, - он умел внушить страх. Даже узнав о его поспешном бегстве, все еще боялись его мести, почему и просили защиты, но еще больше его ненавидели. Ненавидели именно за то, что изначально видели в нем предателя. И только.
Да что говорить о народе, если даже те, кто первоначально присоеди-нился к его замыслу, при первой возможности бежали от него, как от прока-женного. Уже 21 ноября ушли из шведского стана миргородский полковник Апостол и генеральный хорунжий Иван Сулима, а также другие старшины. 19 декабря ушел компанейский полковник Галаган и с ним тысяча (!) человек. Причем, по дороге они разбили шведов, преградивших им путь, взяв в плен шестьдесят восемь офицеров и рядовых. С изменником осталось несколько сот человек, да и те разбежались бы, но шведы, после этих побегов переставшие доверять воинству Мазепы, зорко следили за ними, переведя их по сути дела на положение военнопленных. Да и сам Мазепа был поставлен под контроль: при нем неотступно стоял почетный караул, по видимости для чести, а, в сущ-ности, для того, чтобы присматривать за ним.

                *          *          *

Лишь запорожцы откликнулись на изменнические призывы Мазепы, да и то далеко не сразу. При этом и двигали ими исключительно корыстные мотивы, жажда подзаработать на чем угодно, хотя бы и на измене Родине. За последние полсотни лет Сечь решительно изменила свой характер. В прошлом остались героическое противостояние «бусурманам», борьба с Польшей, жертвенная защита веры и свободы своего народа. Славные свершения эпохи Освободительной войны давно уже стали для «степного лыцарства» пустым, ничего не значащим преданием. Не лихими набегами на татар и турок, не героическим сопротивлением костелу и панству славилась теперь Запорожская Сечь, а дерзкими и циничными грабежами, не столько чужих, сколько своих.  Только такого рода «подвигами» и отмечены были последние полвека ее истории, только в них и являлась теперь запорожская удаль. И начало Северной войны застало «степную вольницу» в последней стадии нравственного разложения, когда грабеж и разбой превратились в единственный смысл ее существования. Хроники этого времени обильно демонстрируют примеры окончательной деградации Запорожья... В 1701 году ограблен запорожцами греческий торговый караван, направлявшийся к Чигирину. Захваченные товары отвезли они в Сечь, где, разрезав тюки и кипы, поделили награбленное, в том числе драгоценные камни и жемчуг ценою в несколько тысяч талеров. Так как греки являлись турецкими подданными, разгорелся международный скандал. В итоге гетману Мазепе, выступавшему и от лица Войска Запорожского, пришлось возместить по требованию Русского правительства материальный ущерб ограбленным купцам. Но тут же новая напасть: ограблены запорожцами селитренные майданы, заведенные на берегах Самары, а у жителей близлежащих селений угнаны волы и забрано имущество. Осенью 1702 года очередной грабеж, на этот раз государственной казны. Сопровождавшие ее капитан Суходольский и два солдата убиты, а бывший при них священник исколот копьями и замертво брошен в терновнике. И так год за годом: грабежи, нападения, убийства. Сечь оформилась в настоящее разбойничье гнездо. Давным-давно перестав служить вооруженным оплотом Русского Народа на юге, она превратилась в паразити-ческий нарост на его теле, рассадник анархии и крамолы. Тем не менее, в усло-виях начавшейся войны приходилось считаться с этим степным воинством и обеспечить если уж не поддержку с его стороны, то хотя бы лояльность. Тем более после вступления на территорию Малороссии неприятельских войск и открытой измены Мазепы.
Сразу же после избрания Скоропадского, Петр обратился к запорожцам со специальной грамотой, в которой, приглашая их быть послушными новому гетману, писал: «Уповаем мы на вашу к нам, великому государю, верность, что вы за отчизну свою и за православную веру и за нас стоять и богоотступного изменника Мазепы прелестей слушать не будете и наша милость к вам за ваши верные службы никогда отъемлема не будет». Раскрывала грамота и ту небла-говидную роль, которую играл Мазепа по отношению к Запорожской Сечи, бу-дучи малороссийским гетманом: «когда прошлые зимы ваши посланные челобитчики о нашем жалованье были удержаны на Москве, також когда и преж сего наш великого государя гнев на вас являлся, и то все учинилось по письмам и ложным доношениям изменника Мазепы, который к нам писывал на вас почасту, будто вы к нам неверность свою являете, хотя вас теми своими лживыми клеветы привесть в нашу немилость, но ныне мы, видя, что он, вор и изменник Мазепа, то чинил по изменничью своему умыслу напрасно, милость свою за верные и постоянные ваши службы приумножать и вас в оной милости содержать будем непременно»16.
 В Запорожье грамоту повезли стольники Кисленский и Теплицкий, а вместе с нею и деньги – 12000 рублей на войско, 500 червонных кошевому, старшине 2000 рублей. От нового гетмана поехал лубенский сотник Савич, а от лица малороссийского духовенства иеромонах Иродион Жураковский. Запо-рожцы деньги взяли, а вот призыв «верно стоять за отчизну свою и за право-славную веру» оставили без всякого внимания. Наоборот, постигнув, что для отчизны наступил тяжелый, критический момент, решили с лихвой воспользо-ваться ее бедственным положением и путем неприкрытого шантажа добиться для себя серьезных привилегий. Почему и потребовали в ответной грамоте, чтобы Переволочный перевоз на Днепре, а также все мельницы по рекам Псе-лу и Ворскле были отданы в их полное владение, да чтоб городки по Самаре и крепость в Каменном Затоне были ликвидированы. И уж совсем несуразное требование о том, чтоб в малороссийских городах полковников не было, а бы-ла бы вольница, как в Сечи.
Заведомая невыполнимость условий этого наглого ультиматума вскоре нашла свое объяснение: была перехвачена грамота запорожцев к Мазепе, в которой они просили, чтобы были присланы к ним уполномоченные от королей шведского и польского, также и от Мазепы, для заключения договоров, за кем им быть, а для разорения Каменного Затона чтоб присланы были войска, и как только эта крепость будет разорена, запорожцы поспешат к шведам на помощь против Русских войск. Поживившись от одной стороны, они теперь все свои взоры обратили к другой: нельзя ли и там поживиться? и заранее хотели знать: во что оценят их измену Мазепа и его покровители?.. Впрочем, до весны 1709 г. они себя ничем более не проявили. Только 11 марта Гордиенко и с ним 1000 запорожцев объявились у Переволочной, где сидел присланный из Сечи гарнизон из 500 человек под начальством полковника Нестулея. Сюда же прибыли мазепинские посланцы: генеральный судья Чуйкевич и полковник Мокиевский. На следующий день собрали раду, на которой зачитали послание Мазепы. В нем изменник, между прочим, уверял, что сам слышал, как Царь говорил: «Надобно искоренить этих воров и злодеев запорожцев». Приводилась в послании и прежняя сказка о намерении правительства выселить всех жителей Малороссии за Волгу. Кроме послания Мазепа передал кошевому и деньги. Костя Гордиенко принялся раздавать их прямо на раде. Понятно, что войсковое товарищество тут же дружно прокричало в пользу присоединения к шведам. Была отправлена депутация к Карлу XII, который в это время находился в Будищах. Запорожские посланцы прибыли сюда 19 марта и были допущены к королевской руке. Изменников щедро поили и кормили, но при этом обратили внимание, что напиваются они до безобразия, поэтому фельдмаршал Реншильд потребовал, чтобы десять из них, которых представят королю при последней аудиенции, не напивались ранее обеда. Запорожцы сдержались, но стоило им это немалого труда.
Между тем их товарищи во главе с кошевым Гордиенко начали непри-ятельские действия против Русской армии. Действовали они, впрочем, чисто воровским способом. Вначале в Кобылянках напали врасплох на стоявший здесь немногочисленный отряд и, порубив 40 человек, скрылись, а на следую-щий день в Царичевке подвергли внезапной атаке бригадира Кампеля и, хотя были отбиты с большим уроном, сумели взять в плен 115 Русских солдат. Это был их первый и последний боевой успех. Дальнейшие «операции» степного воинства свелись к грабежу неукрепленных городков Полтавского полка и с военной точки зрения никакого значения не имели. Зато важны были с политической стороны. Поэтому, когда 20 марта к Будищам прибыл с несколькими тысячами казаков сам Костя Гордиенко, встречали его с большой помпой. Вначале Мазепа. Они, впрочем, с Гордиенко были старыми знакомыми, хотя лично встретились впервые, и мнение имели друг о друге вполне сложившееся. Мазепа, например, еще в 1701 г. жаловался Головину: «Вижу, дондеже того проклятого пса, кошевого Кости Гордеенка, не станет, по тех мест не надеяться к твердой и всецелой от запорожцев верности. Не знаю, какой другой изобрести способ, дабы не токмо того безбожного тот уряд, но и дни его прекратити. Ныне паки пишу к желательным моим в Сечь, желая, чтоб сыскался и поднялся такой человек, дабы его, проклятого пса, не стало». «Прекратить дни» Кости Гордиеко Мазепе, несмотря на все старания, не удалось, но кое-чего он все же добился и в июле 1703 г. с торжеством сообщал в Москву: «Слава Господу Богу! Радением и неусыпным моим старанием проклятый пес Костя кошевой если не испустил проклятой своей души, то по крайней мере с кошевства с бесчестием скинут». Радость однако была не долгой: Гордеенко снова избрали кошевым и 7 января 1705 г. Мазепа в очередной раз жалуется Головину: «Запорожцы ни послушания, ни чести мне не отдают, что имею с теми собаками чинити? А все то приходит от проклятого пса кошевого... для отмщения ему разных уже искал я способов, чтоб не только в Сечи, но и на свете не был, но не могу найти, а все от дальнего расстояния и некому поверить»17... Теперь «дальнее расстояние» не помеха, но «проклятый пес» ходит в наилучших друзьях: они с Мазепою с этой минуты подельцы и былую ненависть скрывают за дружелюбными объятиями и клятвами в верности. Все это не более чем маска. Когда дела их пойдут худо и будут они, вместе с разгромленной у Полтавы шведской армией, мчатся от Переволочной в заднепровские степи, застарелая ненависть даст себя знать. Да и шкурный интерес сыграет не последнюю роль. Запорожцы, хорошо зная, что Царь многое им простит, к тому же и щедро одарит за выдачу старого изменника, попытаются его схватить. Граф Понятовский так описал эту попытку: «На третий день в ночь в лагере возникла тревога. Казаки, которые возмутились против Мазепы, хотели разграбить его телеги, где у него были большие ценности, а его самого схватить и выдать Царю»18. Затея не удалась – шведы не позволили завладеть Мазепой и выкупить запорожцам прощение за свою измену выдачей такого же изменника. Пришлось им и дальше следовать со своими неудачливыми хозяевами. А когда беглецы примчались уже к Бугу, их настигла Русская кавалерия. Мазепе обеспечили переправу через Буг (Гор-деенко тоже удалось уйти), а запорожцы были большей частью изрублены на месте или взяты в плен... Но это в будущем, хотя и не таком уж далеком, а пока объятия, клятвы, пышные речи...
После представления Мазепе кошевого и старшину пригласили к обеду. Угощали долго и обильно. Гости во всю прославляли щедрость хозяина и кля-лись ему в верности. Но когда опьянели и стали покидать помещение, начали хватать и уносить с собой разную утварь. Возмущенный дворецкий Мазепы уп-рекнул их: «Вы рады были бы ограбить этот дом; такой у вас обычай – делать подобное, куда вы только заберетесь»19. Несмотря на очевидную справедли-вость упрека, запорожцы почему-то сильно на него обиделись и даже пригро-зили немедля уехать. Мазепа, узнав об этом, в панике прислал к Гордеенко сказать, что выдаст им дворецкого на расправу. Столь откровенное заискива-ние слегка успокоило запорожцев. А последовавшая затем выдача дворецкого, и вовсе удовлетворила. Несчастного повалили на землю, топтали ногами, перебрасывали между собой от одного к другому, пока, наконец, один из них не ударил его ножом в живот, после чего тот и умер. Конфликт был, таким образом, благополучно разрешен. На следующий день Гордеенко с 50 товарищами представлялся королю. Все были допущены к королевской руке. Запорожцы с гордостью демонстрировали взятых в плен в Цариченке Русских солдат. Снова речи и обещания с двух сторон. Затем в продолжение нескольких дней по королевскому приказу угощали запорожцев. Те, кто был в деле у Цариченки, получили от него 1000 золотых в раздел между собой. Гордеенко и старшины получили еще особые суммы от короля. Мазепа от себя подарил 50000 золотых на все воинство, а каждому из сечевых старшин – дополнительную сумму. После всех этих щедрот запорожская вольница в будищанской церкви присягнула на верность Мазепе и его хозяину шведскому королю, обязуясь всеми наличными силами сражаться на стороне последнего. Впрочем, численность этих сил не превышала пяти-шести тысяч, не было иллюзий и в отношении их боевых качеств. Карл XII еще в 1707 г. отзывался о запорожцах так: «Я заметил по опыту, что казаки способны оказывать услуги, когда приходится преследовать неприятеля, но вообще во время войны на них нельзя полагаться»20. На них и не собирались полагаться. Здесь важен был политический момент. Те жалких полторы-две тысячи «войск», что привел с собою Мазепа (к тому же быстро таявших из-за массового бегства), явно не соответствовали представлению о верховном правителе целого «малороссийского народа», поэтому срочно требовалось «подкрепление». Шесть тысяч запорожцев явились как нельзя, кстати, и хотя бы отчасти могли исполнять при Мазепе роль «народа», который будто бы следовало освобождать от «московского ярма». Почему с ними так и носились и Мазепа, и шведы...
Между тем, все это время – с ноября 1708 по апрель 1709 года – Русское правительство не теряло надежды удержать запорожцев от измены и бесцель-но тратило время на увещевание и задабривание их. И только по получении известий о появлении Гордеенко в шведском стане, Петр приказал Меншикову истребить гнездо бунтовщиков до основания. Меншиков возложил исполнение этого поручения на полковника Яковлева, но при велел ему, по прибытии на место, прежде всего объявить запорожцам от имени государя, что если они принесут повинную, выберут нового кошевого атамана и прочих старшин и пообещают при крестном целовании верно служить государю, то все их вины простятся и сами они будут при прежних своих правах и вольностях.
Полковник Яковлев с тремя полками сел на суда под Киевом и двинулся вниз по Днепру. Спускаясь по реке, он, прежде всего, 16 апреля, прибыл к мес-течку Келеберда, где находился небольшой гарнизон запорожцев. Яковлев по-слал им требование о добровольной сдаче, но получив отказ, приказал взять городок приступом. Келеберду выжгли полностью, пощадив только церковь, и двинулись дальше. 18 апреля Яковлев был уже у Переволочны, в которой на-ходился запорожский полковник Зинец с тысячью сечевиками. В городке имелся укрепленный замок с достаточными запасами и его защитники надеялись продержаться достаточно долго, поэтому на предложение сдаться отвечали выстрелами из пушек и ружей. Однако продержаться они сумели лишь два часа, и почти все были истреблены, в плен попало только 12 человек. В Переволочне была самая удобная переправа через Днепр, и поэтому здесь находился большой запас судов, на которых сразу можно было переправить через реку до 3000 человек. Полковник Яковлев приказал все эти суда сжечь, также велел истребить огнем  все имеющиеся в местечке мельницы и всякое хоромное строение. Спускаясь далее вниз по Днепру, он достиг сначала Нового, а затем и Старого Кодака. В обоих местечках находившиеся там запорожцы и жители сдались добровольно и были отправлены в крепость Новобогородицкую, сами городки сожжены с тою целью, чтобы в будущем не превратиться в пристанище для «воров». Затем, успешно преодолев днепровские пороги, Яковлев прибыл 7 мая к Каменному Затону. В сам городок не вошел, а расположился рядом и оттуда послал в Запорожскую Сечь казака Сметану с увещевательным письмом от князя Меншикова. Но запорожцы утопили Сметану в речке. Тогда Яковлев послал им второе письмо лично от себя. На это письмо запорожцы отвечали, что бунтовщиками себя не считают, признают над собой власть Царского величества, но войск его в Сечь не пустят. Три дня Яковлев ничего не предпринимал, все еще рассчитывая порешить дело миром, но один запорожец, взятый в плен и подвергнутый допросу, сообщил, что в Запорожье ожидают скорого прибытия татар и только поэтому тянут время. Яковлев немедля отдал приказ о подготовке к штурму. Но в эту пору весеннего половодья Сечь полностью была окружена водой и подойти к ней не представлялось возможным. Тогда решили возвести шанцы, установить на них пушки и открыть стрельбу через воду. И эта попытка завершилась полной неудачей: ядра просто не долетали до цели. По-пробовали атаковать Сечь на лодках - и снова неудачно: Яковлев потерял уби-тыми около двух сотен человек, среди них несколько офицеров. Часть солдат попала в плен, и была «срамно и тирански» умерщвлена прямо в Сечи. Эта ди-кая расправа вызвала взрыв негодования среди осаждавших, но взять Сечь по-прежнему не представлялось возможным. Помог случай. На помощь к Яковлеву от генерал-майора Волконского был послан полковник Игнатий Галаган (недавно перед этим ушедший от Мазепы) с казаками и драгунами. У Запорожья они появились 14 мая. Его защитники, завидев издали несшееся войско, посчитали, что то спешат им на выручку давно ожидаемые татары. Вдохновленные этим запорожцы устремились на вылазку. Солдаты Яковлева бросились им навстречу и, обратив в бегство, ворвались на их плечах в самую Сечь. Запорожцам дорого пришлось заплатить за проявленную несколькими днями ранее жестокость. Большинство из них были убиты, несколько сот взято в плен: кошевой атаман, войсковой судья, 26 куренных атаманов, 2 монаха, 250 простых казаков, 160 человек женщин и детей. 156 казаков, включая и многих атаманов, было сразу казнено, причем несколько человек были повешены на плотах и пущены вниз по Днепру в назидание другим изменникам. Выполняя Царский указ, полковник Яковлев сжег все курени и всякое строение в Сечи. Оплот измены в тылу Русской армии был уничтожен. Получив известие об этом, Петр с чувством облегчения писал в Москву графу Федору Матвеевичу Апраксину: «Объявляю вам, что полковник Яковлев Запорожье штурмовал; и хотя с 300 человек потерял, однакож оное проклятое гнездо взял и оных воров всех порубил; и тако последний корень Мазепин, с помощью Божией, выкоренен, чем вашу милость и поздравляю»21.
Так была развеяна последняя надежда гетмана-изменника, обрести хоть какую-то опору в Малороссии. К этому же времени (апрель 1709) со всей опре-деленностью обозначилась и тщетность его надежд на военную победу Карла XII.

                *          *          *

Вся пагубность для шведской армии ее движения в Малороссию стала очевидной уже в сентябре 1708 года. 28 числа Русские войска у деревни Лес-ной разгромили корпус генерала Левенгаупта, спешивший на соединение с главной армией, но не успевший этого сделать в виду резкого поворота на-правления ее движения на юг. В сражении у Лесной шведы потеряли только убитыми пять тысяч, еще три тысячи попали в плен. Весь грандиозный обоз, состоявший из 8 тысяч телег, груженных провиантом, порохом и другими припасами, в которых так остро нуждалась шведская армия, частью попал в руки Русских, часть был уничтожен. Русским досталась и огромная казна, представлявшая собой  контрибуцию, собранную Левенгауптом в Курляндии и Литве. 
О том, насколько тягостное впечатление это поражение произвело на Карла XII, свидетельствует его первая, непосредственная реакция на известие о нем. Когда 1 октября в Костеничах, к нему на квартиру привели только что при-бежавшего из корпуса Левенгаупта солдата, сообщившего о произошедшем сражении и о том, что ночью Левенгаупт со всей армией спешно бросил лагерь и ушел от Русских, король отказался ему поверить и все твердил, что солдат лжет. Однако когда за первым вестником явились и другие, Карл XII не мог скрыть своего беспокойства и тревожного волнения. Он лишился сна, ночью не ложился в постель и не мог подолгу оставаться один. По ночам нежданно при-ходил то к одному, то к другому из своих генералов, долго сидел у них и мол-чал. Но они по мрачному выражению его лица догадывались: он уже и сам по-нял, что прибежавший солдат не лгал и что какое-то страшное несчастие, дей-ствительно, стряслось с Левенгауптом. А 12 октября генерал с остатками своего отряда явился к королю и сообщил, что бросил весь обоз, почти всю артилле-рию, весь порох и ушел ночью, чтобы спасти хотя бы часть своих солдат (около семи тысяч из бывших при нем шестнадцати). Это было страшным ударом для Карла XII и его армии, потому что острая нехватка продовольствия теперь, в связи с потерей обоза Левенгаупта, должна была еще более усугубиться. Но этот удар был далеко не последним.
«Плодородная страна», в которую вступили шведы, с самого начала раз-веяла их радужные надежды. Они мечтали получить здесь в достаточном количестве продовольствие – его не было. Взятый в плен 29 сентября около Стародуба волынский шляхтич Якуб Улашин при допросе показал: еще идя по Белоруссии, шведы испытывали такой жестокий недостаток провианта, что «многие люди и лошади помирали... и для того голоду многие из офицеров били челом королю об отпуске и король де их из службы не отпускал, а увещевал их, что будут иметь в Украине во всем довольство». Но вот уже полков пятнадцать «перешли через нужные леса (т.е. вступили на Украину)», а «довольства великого ни в чем не имеют, потому что люди из сел и деревень все уходят в леса, а на продажу ничего к ним не везут, а питаются тем (шведы), что где сыщут в ямах».
Действительно, едва получив весть о приближении неприятеля, крестья-не разбегались во все стороны, сжигали или закапывали в землю, прятали в соседних лесах все, что только могли, и исчезали. Для шведов это стало полной неожиданностью. В рассылаемых повсюду универсалах они старались убедить жителей, что прибыли сюда с самими благими намерениями, что шведский король принимает их всех в свою милость и охранение, только бы они жили в своих домах покойно с женами и детьми и «со всеми их пожитки, без побежки и безо всякого страху». Жителям также настоятельно рекомендовалось «сколько можно на продажу припроводить запасу до войска его королевского величества». Тем же, кто будет причинять «якую бы шкоду (вред)» шведским войскам или будет «себе в лесах своими пожитками ховать», воззвания грозили суровыми наказаниями. Но в целом все подобные «листы», составляемые то ли Мазепой, то ли кем-то из его приближенных, бежавших вместе с ним к шведам, дышали нарочитым оптимизмом и верой в то, что «каждый верны житель будет думать на свои старые вольности и благополучие», и помнить, что Царь московский их неволит и что «их старые вольности утрачены», и он же, Царь, «домы их и животы попалил и до конца разорил»22.
Ясно, что вся эта пропаганда никакого практического действия на мало-россов не оказала. Враждебность населения к вторгшемуся неприятелю не только не уменьшалась, но возрастала с каждым днем. Шведы недоумевали, они (стараниями Мазепы) рассчитывали на совсем иной прием – и жестоко об-манулись. А, между тем, это было только начало, самое страшное их ждало впереди, ведь бегство местных жителей в леса было лишь одним из проявле-ний разгоравшейся народной войны против непрошенных «освободителей». В тот самый день, когда Левенгаупт с остатками своего войска прибыл к королю (12 октября), адъютант кн. Меншикова Федор Бартенев доносил, что «черкасы» не только шведам продавать «ничего не возят», но и начали уже создавать партизанские отряды: «а по лесам собрася конпаниями ходят и шведов зело много бьют и в лесах дороги зарубают»23. И в этой части обещания Мазепы оказались полным блефом: не хлебом-солью встретили жители Малороссии неприятеля, а беспощадным истреблением при малейшей к тому возможности.
В ответ шведы стали прибегать к беспощадному террору, стремясь сло-мить сопротивление Русских. Королевский летописец Адлерфельд свидетель-ствует: «10 декабря полковник Функ с 500 кавалеристами был командирован, чтобы наказать и образумить крестьян, которые соединялись в отряды в раз-личных местах. Функ перебил больше тысячи людей в маленьком городке Те-рее (Терейской слободе) и сжег этот городок, сжег также Дрыгалов (Недрыга-лово). Он испепелил также несколько враждебных казачьих деревень и велел перебить всех, кто повстречался, чтобы внушить ужас другим»24.
Но запугать Русских не удалось, они продолжали уходить в леса и выхо-дили оттуда только за тем, чтобы истреблять неприятельские войска. Неожи-данно наскакивая на мелкие партии шведских солдат, ездивших за фуражом и продовольствием, они беспощадно их уничтожали, чем крайне затрудняли снабжение и без того уже голодавшей шведской армии. Беспокоили шведов и в тех местах, где последним удавалось расположиться на квартиры. Стоило только солдатам или офицерам выйти за чем-либо из своих помещений, как они становились жертвой внезапных нападений. Некоторые из смельчаков бы-ли пойманы шведами и казнены, но нападения продолжались. В Решетиловке схватили двух мужиков, которые подкладывали огонь под избу. Им отрезали уши и носы и в таком виде отправили к Русским войскам, но террор оккупантов нисколько не приостановил дальнейшего расширения партизанской войны. «Таким образом, - писал Густав Адлерфельд, - мы постоянно находились в драке с обитателями, что в высшей степени огорчало старого Мазепу»25. А на что он рассчитывал? Его «огорчение» лишний раз демонстрирует нам, насколько он был далек от народа, над которым властвовал столько лет, и насколько был ему чужд.
Не удалось шведам получить и обещанных Мазепой зимних квартир: ни Стародуб, ни Новгород-Северский, ни другие укрепленные города не подда-лись им, а на организацию их осады не хватало сил. Но и те города, которые не были защищены надежными укреплениями и не имели воинских гарнизонов, обычно приходилось брать с боем: жители наотрез отказывались впускать не-приятеля и оказывали яростное сопротивление. 30 ноября шведы подошли к местечку Недрыгайлову силою в 1500 человек конницы, спешились и потребо-вали, чтобы их впустили. Жители немедленно покинули посад и укрылись в замке. «И прежде стрельбы говорили они шведы недрыгайловским жителям, когда они от них ушли в замок, чтобы их пустили в тот замок, а сами б вышли, и обещали им, что ничего им чинить не будут. И они из города с ними говорили, что их в город не пустят, хотя смерть примут. И те слова они шведы выслушав, стали ворота рубить, потом по них в город залп дали, а по них шведов из города такожде стреляли и убили шведов 10 человек. И они шведы, подняв тела их, от замка отступили, и стали на подворках и церкви и дворы все сожгли» 26.
Отказались впустить шведов и жители местечка Смелое, открыв в виду неприятеля ворота Русскому отряду генерала Рена. После кровопролитного сражения, когда два шведских полка потерпели поражение, генерал Рен скоро удалился, а Карл XII приказал Смелое сжечь дотла. Сожжено было и местечко Олешня (11 февраля 1709) за оказанное неприятелю сопротивление. Четыре шведских полка долго не могли взять этого городка, отчаянно защищаемого вооруженными как попало жителями, а когда, наконец, ворвались в него, зверски перебили всех оставшихся в живых, свыше 500 человек. Сожгли шведы и деревню Рублевку (17 февраля). При этом всех женщин и детей в лютый мороз вывели в степь и, обрекая на верную смерть, бросили там. Вся их вина заключалась в том, что мужчины деревни при подходе шведов покинули ее и при этом стали отстреливаться от посланной погони.
Народная война, с которой столкнулись шведы при своем вступлении в Малороссию, стала важнейшим фактором, предопределившем окончательную гибель их армии. Полтава стала лишь завершающим ее аккордом. Карл XII, поверивший в реальность заманчивых предложений Мазепы, не обрел в Малороссии ни надлежащих зимних квартир для своей армии, ни столь необходимых для нее продовольствия и фуража. Полгода (с сентября 1708 по апрель 1709) были потрачены королем на бесцельные блуждания по Малороссии, в ходе которых не только истаяла численность его доселе непобедимой армии, но и был подорван ее боевой дух. Не сумев овладеть ни Стародубом, ни Новгород-Северским, шведы по совету прибывшего к ним 24 октября Мазепы двинулись в его столицу, Батурин. Но 2 ноября Меншиков взял и сжег город, вывезя из него всю артиллерию и припасы. От развалин Батурина Карл, опять же по совету Мазепы, пошел в Ромны (середина ноября), а затем, спустя несколько недель, в Гадяч (18 декабря). К существенному урону, который наносили шведам в предыдущие месяцы внезапные нападения партизан и мелкие, но частых стычки с регулярными Русскими войсками, прибавились страшные потери от установившихся в это время жестоких морозов. Шведские очевидцы рисуют жуткую картину вступления в Гадяч, к которому армия подошла уже глубокой ночью, как раз, когда ударил сильный мороз. «Все старались протиснуться вперед, чтобы найти в городе защиту и теплое пристанище, вследствие чего у единственных ведущих в город ворот возникла жестокая суматоха, которая еще более увеличилась подходившими орудиями и обозными повозками. Люди, лошади, повозки, в конце концов, образовали один клубок, и только незначительной части войск удалось войти в город, в то время как большая часть должна была провести ночь в снегу, на морозе, под открытым небом». Но даже следующий день и отчасти ночь большая часть армии вынуждена была оставаться на улице. За это время от холода умерло от 3 до 4 тысяч человек. Можно было видеть замерзших кавалеристов, сидевших на своих лошадях, пехотинцев, крепко примерзших к деревьям или повозкам, к которым они в изнеможении прислонились в последние часы своей жизни. Но и те, кому в страшной давке и суматохе удалось все же протиснулся в Гадяч, выиграли немного: «...в самом городе ужасающие сцены были, если только это возможно, еще страшней. Одна треть города сгорела, а остальные две трети были далеко не в состоянии приютить целую армию. Почти каждый из этих домов превратился в лазарет, где хирурги были заняты отпиливанием замерзших частей тела или, по крайней мере, оперированием их. Проходившие по улице ежесекундно слышали вой несчастных и видели лежащие перед домами там и сям отрезанные части тела. А по улицам встречались больные, которым не удалось нигде найти пристанища и которые ползали по земле в немом отчаянии или в припадке сумасшествия»27.
Перебравшись с такими ужасными потерями в Гадяч, шведы и здесь не смогли долго усидеть. В конце декабря они попытались продвинуться на вос-ток, в направлении Лебедина, где находилась ставка Петра I, но отчаянное со-противление лежавшего по дороге небольшого городка Веприк (6 января 1709), вынудило их изменить план и пойти в Зенков, а затем в Опошню.
При штурме Веприка шведы потеряли 1200 человек убитыми и ранены-ми. Причем исключительно высоким оказался процент убитых и тяжелоране-ных офицеров, и, как нарочно, пали самые лучшие, испытанные в многолетних боях чины командного состава. Никто, конечно, не рассчитывал, что при взятии этого слабо укрепленного полусела-полуместечка будут понесены столь серьезные потери. Веприк защищали всего несколько сотен солдат и местных жителей, но несмотря на свою малочисленность, они наотрез отклонили предложение о сдаче. К встрече неприятеля Русские приготовились заранее, сумев с неимоверными трудностями, при жестоком морозе, наскоро соорудить вокруг городка земляной вал, а командовавший ими капитан Юрлов приказал облить его водой. Артиллерийский обстрел ничего не дал шведам: ядра отскакивали от обледенелых валов. Тогда на штурм бросилось четыре полка, два пехотных и два кавалерийских. Но ничтожный гарнизон Веприка, имевший всего четыре пушки, сумел отбить три приступа и прекратил сопротивление только после того, как у него истощился порох. Когда шведы ворвались в городок, они были потрясены несоразмерностью понесенных ими потерь в сравнении с ничтожными силами обороняющихся. Взятие такой дорогой ценой столь незначительного населенного пункта произвело на всю шведскую армию самое удручающее впечатление. А ведь Веприк был всего лишь одним из множества подобных эпизодов, в которых подтачивалась сила некогда могучей армии, и разлагался ее боевой дух.
Шведы отказались от дальнейшего продвижения на Лебедин. Из Опошни они, правда, предприняли опустошение ряда городков и местечек Слободской Украйны (по линии: Опошня, Ахтырка и далее - на Краснокутск и Коломак), но никаких выгод, ни тактических, ни стратегических, это им не принесло, и они снова возвратились в Опошню (январь-февраль). Отсюда король постепенно продвигается к югу: сначала в Будищи и Жуки (середина марта - конец апреля), и, наконец, под полтавские валы. В этот-то момент и присоединились к шведской армии запорожцы Кости Гордеенко. Они, впрочем, скоро сообразили, что дела у шведов обстоят далеко не блестяще и потому, для подстраховки, отправили своих посланцев еще и в Крым. Об этом сообщал Царю посланник в Константинополе граф Толстой (11 апреля 1709): «4 числа получил я ведомость о злых замыслах казаков запорожских: прислали к крымскому хану просить, чтоб их принял под свой протекцион, о чем хан известил Порту; от себя доношу, что ни малого о том не извольте иметь сомнения; сколько мне Бог помогает, тружусь усердно и уповаю на Бога, что Порта к соблазнам таких плутов не склонится».
Мазепа в это же время не жалел усилий для того, чтобы обрести допол-нительных союзников шведскому королю, готовясь возложить на Малороссию помимо польского, еще и татарское ярмо. Тот же граф Толстой доносил (20 ап-реля): приехали татары из Крыма с объявлением Порте, что Мазепа просит хана вступить в казачью землю со всею ордою и помочь казакам освободиться от ига московского, за что обещает хану давать ежегодно из казачьей земли прежнюю дачу, которая шла в Крым из Москвы, а крепость Каменный Затон до основания разорить. Также и король польский Станислав заплатит за все прошлые годы, за которые ничего не присылал в Крым. И король шведский обещает богатые дары. Писал Мазепа не от одного себя, но от всей казачьей земли, и хотя теперь казаки, по-видимому, находятся в подданстве москов-ском, однако с ним, Мазепою, все единомышленны. Писал изменник и к Юсуф-паше силистрийскому с просьбою придти к королю шведскому на помощь с войском. Турецкого пашу побуждал он не обещаниями, а стращал опасностями со стороны России: «Узнаете, что Москва простирает свои замыслы не на один Крым, но и на царство Оттоманское»28.
Но все эти интриги, затеваемые Мазепой, ни к какому практическому ре-зультату так и не повели: Порта в тот момент не была склонна «к соблазну та-ких плутов». Безрезультатно завершилась и трехмесячная осада Полтавы, а 27 июня 1709 г. в открытом бою с Русской армией шведы потерпели страшное, уничтожающее поражение. Это поражение было предопределено теми невос-полнимыми потерями, которые понесла шведская армия в предыдущих боях. На поле под Полтавой Карлу XII удалось вывести только 19 тысяч шведов (еще 11 тысяч составляли нерегулярные вспомогательные отряды – волохи и при-бывшие к Мазепе запорожцы), но и это уже была не та армия, которая еще за год до этого наводила страх на всю Европу. В лобовом столкновении с Русски-ми войсками она смогла продержаться только два (!) часа, а затем обратилась в паническое бегство, без всякого сопротивления сдавшись кавалерии Меншикова двое суток спустя у Переволочны. Сам король едва успел уйти за Днепр, в турецкие степи, бросив остатки своей армии на произвол судьбы.
Вместе с ним бежал и Мазепа. Но жить ему оставалось недолго. Полный крах всех честолюбивых замыслов, панический страх оказаться в руках Петра окончательно подорвали его жизненные силы. А после того как стало известно, что за его выдачу Царь обещал турецкому правительству огромную сумму в 300 тысяч рублей и уже дважды обращался с этой просьбой к падишаху (10 и 27 июля), изменник окончательно лишился сна и покоя. Прибыв в Бендеры (1 августа 1709), он уже не покидал постели и с каждым днем все более и более угасал. И хотя силистрийский паша принял его очень милостиво, Мазепа, зная сколь огромным могуществом пользуются при оттоманском дворе червонцы, мог ожидать своей выдачи в любую минуту. Эта мрачная и неотвратимая перспектива преисполнила последние дни его существования мучительным страхом и глубокой скорбью, ускорив неизбежный конец. 22 августа Мазепа умер. Тело его по распоряжению Войнаровского было отвезено в Грац и там предано земле, причем в месте, о расположении которого знало всего несколько человек. Так в утайке и завершилась жизнь беглого изменника...   
























                ПРИМЕЧАНИЯ   

От автора
1 Шевчук В. Козацька держава. Єтюди до історії українського державотворення. Київ: «Абрис», 1995, с. 192

Глава 1
1 Ефименко А.Я. История украинского народа. Киев: «Лыбидь», 1990, с. 277
2 Костомаров Н.И. Казаки. Исторические монографии и исследования. М.: «Чарли», 1995, с. 49
3 Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. VI, тт. 11-12. М.: ООО “Издательство АСТ”; Харьков: “Фолио”, 2001, с. 132
4 там же, с. 190-191
5 там же, с. 553
6 там же, с. 544
7 там же, с. 555-556
8 там же, кн. VII, тт. 13-14, с. 525-530
9 там же, с. 265-271, 274-275
10 Костомаров Н.И. Мазепа. М.: «Республика», 1992, с. 47-48
11 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с.651
12 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 54
13 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 652-653
14 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 29
15 там же, с. 268
16 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 632-635
17 там же, кн. VIII, тт. 15-16, с. 44
18 Ефименко А.Я. История украинского народа. с. 286
19 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 144
20 Соловьев С.М. История России… кн. VIII, тт. 15-16, с. 312
21 там же, с. 273
22 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 189
23 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 165-166
22 там же, с. 246
25 там же, с. 633
26 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 117
27 там же, с. 119
28 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 565-566
29 там же, с. 641-642
30 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 33
31 Костомаров Н.И. Руина. с. 151
32 Антонович В.Б. Моя сповідь. Вибрані історічні та публіцистичні твори. Київ: «Либідь», 1995, с. 269
33 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 793
34 там же, с. 841
35 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 296

Глава 2
1 Ширяев Б. Вызволение хлопской Руси. сб. «Путями истории», изд-во Карпато-русского литературного общества. Нью-Йорк, 1974, с. 166
2 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 266-268
3 Заборовский В.Л. Католики, православные, униаты. Проблемы религии в рус-ско-польско-украинских отношениях конца 40-х – 80-х гг. XVII в. Документы. Исследо-вания. Часть 1: Источники времени гетманства Б.М. Хмельницкого. М.: «Памятники исторической мысли», 1988, с. 191
4 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 462
5 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 268
6 Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. Донецк: ООО ПКФ, 2002, с. 436-437
7 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 68
8 Костомаров Н.И. Казаки. с. 269
9 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 199, 201
10 там же, с. 499-500
11 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 269
12 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 104-106
13 там же, с. 40-41
14 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 295
15 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 792-793
16 там же, кн. VI, тт. 11-12, с. 566
17 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 741
18 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 207
19 Яворницький Д.І. Історія запорозьких козаків. т. 2, с. 276, 278; Костомаров Н.И. Руина. с. 62-63
20 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 563
21 там же, с. 508
22 там же, кн. IX, тт. 17-18, с. 690
23 там же, с. 687-688
24 Яворницький Д.І. Історія запорозьких козаків. т. 2, с. 191
25 Грабеньский Влад. История польского народа. С.-Петербург: 1910, с. 161-163
26 Коялович  М.О. Чтения по истории Западной России. С.-Петербург: 1884, с. 46-47
27 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 26-27
28 Соловьев С.М. История России… кн. V, тт. 9-10, с. 553
29 Гоголь Н.В. Тарас Бульба. М.: «Русская книга», 1992, с. 102
30 Субтельный О. Украина. История. с. 161
31 Коялович М.О. Чтения по истории Западной России. с. 8
32 протоиерей Лев Лебедев. Великороссия: жизненный путь. Санкт-Петербург: 1999, с. 338
33 Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: «Мысль», 1988, ч.II, с.276
34 Ключевский В.О. Курс русской истории. М.: Государственное издательство политической литературы, 1957, ч. III, с. 185
35 Ключевский В.О. Курс русской истории. ч. II, с. 293
36 Соловьев С.М. История России… кн. V, тт. 9-10, с. 425
37 Солоневич И. Народная монархия. М.: 2002, с. 540-541
38 Коялович М.О. История русского самосознания. По историческим памятникам и научным сочинениям. Минск: «Лучи Софии», 1997, с. 412-413
39 Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М.: «Высшая школа», 1993,с. 630
40 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. Санкт-Петербург: 1992, с. 365-366
41 протоиерей Лев Лебедев. Великороссии: жизненный путь. с. 239-240
42 Грабеньский Влад. История польского народа. с. 279
43 Острецов В.М. Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки. М.: Издательское общество ООО «Штрихтон», 1998. с. 36
44 там же, с.462-463
45 Тарле Е.В. Северная война и шведское нашествие на Россию. М.: Издательство АСТ, 2002, с. 276
46 Ефименко А.Я. История украинского народа. с. 313
47 Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. с. 376
48 Власов В. История Украины. 8 класс. Киев: «Издательство А.С.К.», 2002, с. 267-269
49 Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. с. 91
50 там же, с. 133-134
51 там же, с. 135-139
52 там же, с. 145-146

Глава 3         
1 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 792-793
2 Костомаров Н.И. Руина. с. 387
3 История Русов или Малой России. с. 120
4 там же, с. 121
5 Костомаров Н.И. Казаки. с. 372-373
6 Ширяев Б. Вызволение хлопской Руси. с. 166
7 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 490
8 Костомаров Н.И. Казаки. с. 77
9 Соловьев С.М. История России… кн. VI, с. 496
10 там же, с.539
11 там же, с.489-490
12 там же, с.485-496
13 там же, с.488
14 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 375-376
15 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 499-500
16 там же, с. 496-497
17 Костомаров Н.И. Руина. с. 161
18 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 146-149
19 там же, с. 461
20 там же, с. 458
21 там же, с. 480-482, 471-472
22 там же, с. 567-568
23 там же, кн. VIII, тт. 15-16, с. 322
24 Костомаров Н.И. Казаки. с. 116-117
25 Заборовский Л.В. Католики, православные, униаты… ч. 1, с. 31-33
 26 Соловьев С.М. История России… кн. V, тт. 9-10, с. 792
27 Костомаров Н.И. Руина. с. 193, 165
28 Заборовский Л.В. Католики, православные, униаты… ч. 1, с. 205, 116
 
Глава 4
1 www. ukrstor. com /dikij/
2 Шевчук В. Козацька держава… с.115
3 там же, с. 190
4 там же, с. 88
5 Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. с. 337-338
6 Соловьев С.М. История России… кн.V, тт. 9-10, с. 732
7 там же, с. 767-768
8 там же, с. 732
9 там же, с.780
10 там же, кн.VI, тт. 11-12, с. 9
11 там же, кн.V, тт. 9-10, с. 771
12 там же, кн.VI, тт. 11-12, с. 9-10
13 там же, с. 16
14 там же, кн.V, тт. 9-10, с. 892
15 там же, кн.VI, тт. 11-12, с. 17
16 там же, с. 16-17
17 Костомаров Н.И. Казаки. с. 69
18 Соловьев С.М. История России… кн.VI, тт. 11-12, с .27
19 там же, с. 30
20 там же, с. 31
21 Яворницкий Д.І. Історія запорозьких козаків. т. 1, с. 335
22 там же, с. 326
23 www. ukrstor. com /dikij/
24 Боплан Г. Описание Украины. М.: «Древлехранилище» 2004, с. 237
25 Костомаров Н.И. Казаки. с. 83-84
26 Соловьев С.М. История… кн.VI, тт. 11-12, с. 33-34
27 Смолий В.А., Степанков В.С. Українська національна революція XVII ст. (1648-1676). Київ: Видавничий дім «Альтернативи», 1999, с. 226-227
28 www. ukrstor. com /dikij/
29 Соловьев С.М. История России… кн.VI, тт. 11-12, с. 38
30 Костомаров Н.И. Казаки. с. 106
31 там же, с. 112
32 Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве (по Volumina Legum). Минск: «Лучи Софии», 2002, с. 255-258
33 Костомаров Н.И. Казаки. с. 148-159
34 Смолий В.А., Степанков В.С. Українська національна революція… с. 227
35 Костомаров Н.И. Казаки. с. 160
36 там же, с. 139
37 Соловьев С.М. История России… кн.VI, тт. 11-12, с. 60
38 Каргалов В.В. Полководцы XVII века. М.: «Патриот», 1990, с. 314-315
39 Смолий В.А., Степанков В.С. Українська національна революція… с. 232
40 Каргалов В.В. Полководцы XVII века. с. 318
41 Соловьев С.М. История России… кн.VI, тт. 11-12, с. 66-67
42 там же, с. 73
43 Шевчук В. Козацька держава… с. 103
44 там же, с. 104
45 История Украины с древнейших времен до начала XX века. Справочное посо-бие. Луганск: 1999, с. 149
46 Власов В. История Украины. 8 класс. с. 157, 159, 161

Глава 5
1 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 659
2 там же, с. 679
3 Соловьев С.М. История России… кн.V, тт. 9-10, с. 827
4 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 683
5 Соловьев С.М. История России… кн.V, тт. 9-10, с. 855
6 там же, с. 868
7 там же, с. 886
8 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 708   
9 там же, с.738-741
10 Соловьев С.М. История России… кн.V, тт. 9-10, с. 889-890
11 Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. с. 722
12 Соловьев С.М. История… кн. VI, тт. 11-12, с. 93-94
13 www. ukrstor. com /dikij/
14 www. ukrstor. com /dikij/
15 Яворницький Д.І. Історія запорозьских козаків. т. II, с. 262-263 
16 Смолій В. А., Степанков В.С. Українська національна революція… с.  258
17 там же, с. 277
               
Глава 6
1 Костомаров Н.И. Руина. с. 53             
2 там же, с. 107               
5 там же, с. 58
4 там же, с. 80
5 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 477-478
6 Костомаров Н.И. Руина. с. 123
7 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 280
8 Костомаров Н.И. Руина. с. 126
9 Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. с. 357
10 Костомаров Н.И. Руина. с. 141-142
11 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 253-254
12 Костомаров Н.И. Руина. с. 271
13 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 593
14 Костомаров Н.И. Руина. с. 177
15 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 231
16 Костомаров Н.И. Руина. с. 193-194
17 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 593-594
18 Костомаров Н.И. Руина. с. 269
19 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 615
20 Костомаров Н.И. Руина. с. 274
21 Соловьев С.М. История Россия… кн. VI, тт. 11-12, с. 616
22 Смолій В.А., Степанков С.В. Українська національна революція… с. 326
23 там же, с. 325
24 Костомаров Н.И. Руина. с. 287
25 там же, с. 289
26 там же, с. 292
27 Антонович В.Б. Моя сповідь... с.263-264
28 Смолій В.А., Степанков С.В. Українська національна революція… с. 278
29 там же, с. 309
30 там же, с. 304
31 ИСТОРИЯ. Вопросы и ответы: выпускной экзамен, 9 класс. Харьков: «Мир детства», «Торсинг», 1999, с. 56. В пособии приведены ответы к вопросам экзамена-ционных билетов по истории, утвержденных министерством образования Украины на 1999 год. В ответах использованы материалы учебника и дополнительной литературы. Пособие согласовано с материалами Информационных сборников Министерства образования Украины: 1999, № 2-4
32 Турченко Ф.Г., Турченко Г.Ф. ИСТОРИЯ. Государственная аттестация в вопросах и ответах. 9 класс. Запорожье: «Просвіта», 2002, с. 52
33 ИСТОРИЯ: вопросы и ответы… с. 56
34 Власов В. История Украины. 8 класс. с. 173

Глава 7
1 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 802
2 Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Исторический сборник под ре-дакцией В.В. Каллаша. Репринтное издание. М.: «Патриот», 1991, т. 1, с. 103-104
3 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 799
4 протоиерей Лев Лебедев. Великороссия: жизненный путь. с. 139-140
5 Заборовский Л.В. Католики, православные, униаты… ч. 1, с. 155
6 там же, с. 157-159
7 там же, с. 154
8 там же, с. 91
9  там же, с. 154
10 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 212
11 Коялович М.О. История Западной России. с. 6
12 Каргалов В.В. Полководцы XVII века. с. 375
13 там же, с. 371-372
14 там же, с. 382-383
15 Костомаров Н.И. Руина. с. 337
16 Каргалов В.В. Полководцы XVII века. с. 399
17 Соловьев С.М. История России… кн. VI, тт. 11-12, с. 131-132
18 Каргалов В.В. Полководцы XVII века. с. 423

Глава 8
1 Костомаров Н.И. Мазепа. с.128
2 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 690
3 там же, с. 692-693
4 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 315
5 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 131
6 Соловьев С.М. История России… кн. VII, тт. 13-14, с. 689-691
7 там же. с. 794-795
8 Костомаров Н.И. Мазепа. с.134
9 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 326
10 там же, с. 334
11 там же, с. 245-246
12 там же, с. 325
13 там же, с. 321
14 Соловьев С.М. История России… кн. VIII, тт. 15-16, с. 20
15 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 342
16 Соловьев С.М. История России… кн. VIII, тт. 15-16, с. 15-17
17 там же, кн. VII, тт. 13-14, с. 678-679
18 Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. с. 293
19 Соловьев С.М. История России… кн. VIII, тт. 15-16, с. 10-13
20 там же, с. 21
21 там же, с. 19
22 там же, с. 24
23 там же, с. 41-42
24 Антонович В.Б. Моя сповідь… с. 352-353
25 Соловьев С.М. История России… кн. VIII, тт. 15-16, с. 42-44
26 Антонович В.М. Моя сповідь… с. 362-363
27 там же, с. 368

Глава 9
1 Кучма Л. Украина – не Россия. – М.: «Время», 2003. с. 261-265    
2Аблицов В. Актуальные размышления над статьями из новейших украинских словарей и малой энциклопедии «Українське козацтво». – «Голос Украины» №15 2003. «Размышления» В. Аблицова, объемом в целую брошюру, печатались в указанной газете, официальном органе Верховной Рады, на протяжении полугода и, кроме неумеренной, просто патологической лжи и фальсификации реальных исторических фактов, отмечены тем, что вылили ушаты грязи на Россию и Русских. Подобный подход к соседнему государству со стороны киевского официоза воспринимается уже как «норма» и совсем не удивляет (ибо на протяжении всех лет украинской самостийности был неизменен), а вот ответное «дружелюбие» официальной Москвы, столь же неизменное и постоянное, выглядит не просто фиглярством, а намеренно циничным глумлением над страной, столицей которой она является.
3 там же, №151 14 августа 2003               
4 «Донецкий кряж» №37 15-21 октября 2004
5 «Голос Украины» №69 14 апреля 2004
6 там же, №143 21 июня 2003
7 Шевчук В. Козацька держава... с. 121
8 там же, с. 75, 79
9 там же, с. 129
10 там же, с. 226-227
11 там же, с. 274
12 там же, с. 226, с. 382
13 там же, с. 188
14 там же, с. 167
15 там же, с. 323
16 там же, с. 187
17 там же, с.27-28
18 там же, с.278
19 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 22-23
20 Соловьев С.М. История России... кн. VII, тт. 13-14, с. 648-649
21 там же, с. 674-675
22 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 55-56
23 Соловьев С.М. История России... кн. VII, тт. 13-14, с. 649-650
24 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 55
25 там же, с. 56
26 Соловьев С.М. История России... кн. VII, тт. 13-14, с.792-793
27 там же, кн. VIII, тт. 15-16, с. 222
28 Костомаров Н.И. Мазепа. с.190-191
29 там же, с. 206
30 там же, с. 207
31 Соловьев С. М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с. 287-288
32 там же, с. 290-291


Глава 10
1 Соловьев С.М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с..268
2 Тарле Е.В. Северная война и шведское вторжение в Россию. с.231
3 там же, с. 231-232
4 Соловьев С.М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с. 365
5 Соловьев С.М. Курс новой истории. М.: изд-во «Астрель», 2003. с. 456
6 Соловьев С.М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с. 313
7 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 228-229
8 Тарле Е.В. Северная война и шведское вторжение в Россию.
9 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 193-194
10 Соловьев С.М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с. 291-309
11 там же, с. 311-319
12 там же, с. 320-321
13 там же, с. 323-328
14 там же, с. 330
15 там же, с. 320
16 там же, с. 328
17 там же, с. 159-161
18 Тарле Е.В. Северная война и шведское вторжение в Россию. с. 427
19 Костомаров Н.И. Мазепа. с. 283
20 там же. с. 191
21 Яворницький Д.І. Історія запорозьских козаків. т. III, с. 332
22 Тарле Е.В. Северная война и шведское вторжение в Россию. с. 242-243
23 там же, с. 240
24 там же, с. 344
25 там же, с. 352-353
26 там же, с. 347
27 там же, с. 357-359
28 Соловьев С.М. История России... кн. VIII, тт. 15-16, с. 339-340