Жили-были, не тужили

                ***

     В конце восьмидесятых в СССР Ладушка прибыла из ГДР в сопровождении своего рыцаря и постоянного спутника — майора Яна Ивановича Волошкина. Лада была яркой, ухоженной и весьма довольной своей сытой заграничной жизнью. Военный пылинки с красавицы сдувал и следил, чтобы отполированная харизма верной и надёжной спутницы не исчезла раньше времени с её поверхности. Никаких денег не жалел тогда ещё товарищ Волошкин на косметические процедуры своей любимой.

— Ну что, Красна девица, ты готова? Тогда погнали! — часто обращался с хорошим настроением офицер к боевой подруге.
И она ни разу не подвела своего партнёра.

     А спустя пару лет Красна девица заподозрила что-то неладное: стал майор не таким обходительным и ласковым, как прежде. Иной раз даже слова доброго от него не слышала Ладушка. Больше не вёл с ней долгие беседы уже господин Волошкин. А позже ей стало известно имя соперницы: положил майор глаз на одну иностранку. Вроде как на японку какую-то. Поэтому и запомнилось имя не сразу. То ли Тайота, то ли Мазда звали ту. Затаила обиду Лада на майора, когда услышала, какая судьба её ожидает.
 
— Кого продать? Меня? Вот же негодяй! Жили-были, не тужили, а тут — на тебе! Ну, уж нет! Только посмей, предатель! Ничего у тебя не выйдет! Знай же: я так просто не сдамся! — в сердцах выпустила свой гнев Лада из выхлопной трубы.
     Долго ещё извергала обиженная Ладуся проклятия в адрес предателя и призывала всех богов автопрома на помощь. И они её услышали. Как ни пытался позже майор продать железную фрау, а она всё возвращалась и возвращалась в свой родной двор.

     Начало было оптимистичным и многообещающим.

     Сначала Ладушка перекочевала в руки юного гуляки, студента МГИМО Фёдора Курощупова. Недолго гонял Федя по улицам столицы, периодически считая столбы, полируя бордюры и ровняя клумбы…
     Когда будущий дипломат смачно облил грязью из лужи руководителя администрации Центрального района города и прославил отцовскую фамилию, гуляя по сводкам, то решено было вернуть Ладу бывшему владельцу. Бесплатно.
— Не машина, а одно сплошное бедствие! — читая о своих приключениях как-то в утренней газете, посетовал Федя.

     Майор взглянул на неухоженную Ладу с надписью на бедре «Помой меня скорее», пожал плечами и предложил ту за пару сотен условных единиц мелкому коммерсанту Геннадию Ершову, занимающемуся перепродажей жвачек «Турбо» и «Дональд».
     Как-то не поделился «Купи-продай» наваром с бравыми ребятами в кожаных … лосинах. Едва не загремела Лада на больничную койку в одном из подпольных гаражей. Легко ещё тогда отделалась: сняли с неё лишь резиновые галоши да противотуманные очки сорвали самым дерзким образом. Посмотрел Ершов на раздетую даму, испытал неловкость, извинился, опустив глаза, и отвёл девушку обратно к родителю.

     Четвёртым и последним спутником Ладушки стал цыганский барон. Поначалу Лада обрадовалась: брутальный Роман не пожалел денег на наряды бывшей моднице. Ковровые чехлы, вычурный линолеум, мягкие подушки — всё это было брошено к ногам уже отвыкшей от хорошей жизни Лады. Не жалел Рома рублей и на украшения: чёрт из капельниц украсил постаревшую шею подруги с пробегом… А потом цыганского барона из-за какой-то оплошности сняли с руководящей должности в таборе.

— Забирай, дорогой, свою мадам! Одни неприятности начались у меня после того, как вступил с ней в серьёзные отношения и сделал членом своей большой семьи. Даже цыганский гипноз бессилен в общении с ней. Отворачивается она от меня: явно кто-то другой у неё на сердце, — возвращая Ладу майору, жаловался уже бывший цыганский барон. — Готов, дорогой, даже доплатить тебе, только забери её!

     Посмотрел постаревший майор Ян Иванович Волошкин на осунувшуюся бывшую и понял, что у Магомеда один выход — самому драпать от Горы.
               
                ***

     В скором времени майор обменял свою квартиру и уехал в другой город, а Лада Яновна так и осталась стоять, босая и в полуразобранном виде, в том же дворе, составляя компанию в течение многих лет двум старушкам на скамейке — Марфе Васильевне и Лукерье Никифоровне.

— Глянь, Васильевна, что в мире делается: опять эта лахудра крашеная к архитектору нашему направилась! Вот уж где бесстыжая! Ещё и юбку нацепила настолько короткую, что видать то  место, из которого спички на каблуках растут! Вспомни нас в молодости: мы же как монашеньки ходили… Платочек на голову, бывает, наденешь, в сарафан кумачовый облачишься да идёшь по улице, глазоньки свои в кучку прячешь, кабы люди чего не подумали… А они, окаянные, что делают-то сегодня?!
— Согласна, Никифоровна, твоя правда! Бывает идёшь с сеновала, оборачиваешься по сторонам, как мышка пугливая смотришь, кабы честной народ не увидел, что коса расплетена да сарафан примят после игр сеновальных с кузнецом Григорием… И боже упаси платок девичий на свидании в амбаре забыть да лапти не на ту ногу надеть! При слове «розги» румянец в наше время появлялся, а не от красок этих бесовских! Вот каким было воспитание!

     Бабули смачно обсуждали проходившую мимо молодёжь, а Лада Яновна, слушая их разговоры, мысленно критиковала ряд блестящих внедорожников, помпезно и нагло выстроившихся в ряд.
     «Ну да, высокий клиренс, полный привод, широкопрофильная резина, вариатор … Тьфу, вульгарщина! Вы попробуйте на лысой резине в тридцатиградусный мороз и на механике, когда под педаль тормоза бутылка из-под «Буратино» закатилась! Вот тогда и увидим, как вы пройдёте тест-драйв», — не переставала ворчать и третья старушка.