Стихи Аркадия Осипова и статья о нем

Опубликовано: «Плавучий мост», журнал современной русской и переводной поэзии, 2017, №1 (13) изд.«Летний сад» (Москва) - «Waldemar Weber Verlag» (Аугсбург, Германия).
Из неоконченных книг…

Аркадий Осипов
(1938–1992)

Стихотворения

Аркадий Федорович Осипов родился в Москве в 1938 году. Окончил Московский институт тонкой химической технологии, работал в области радиационной химии и технологии полупроводников, кандидат химических наук. Автор стихов и песен. Всю жизнь вел дневник, вместивший подробности советской действительности 2-ой половины ХХ в. При жизни практически не печатался. Умер в 1992 г. Поэтическая книга вышла посмертно (1993). Стихотворения и отрывки из дневников напечатаны в журналах «Мы» и «Alma Mater», в «Общей газете» и альманахе «Глоток кислорода» (2002), а также в журнале «Грани», Москва-Париж-Берлин-Сан-Франциско (2008, 2013).
Тексты стихов Осипова приводятся по рукописи, хранящейся в архиве Ольги Постниковой.

Кобыла
 
Может, не было. А может, было…
Но, порою удивляюсь сам —
Тощая, дотошная кобыла
Вытянула морду к небесам.
 
 
Может быть, земное надоело…
Только изменила лебеде.
Не твое, кобыла, это дело —
Провожать глазами лебедей.
 
 
День идет. Задумываться рано,
Каждое копыто на виду.
А кобыла просто умирала,
Крупом оседая в лебеду.
 

Июль в Мирополье
 
Закатила зрачки голубые
В поднебесье беглянка-река,
Тесно сгрудились ивы седые,
Зацепились за них облака.
 
 
Но живет серебро переката,
И в июльскую сонную тишь
Безмятежно, как белая хата,
Ты с высокого края глядишь.
 
 
Все горит в исступлении полдня,
Изнывает в бессилии сил,
Не ища, не желая, не помня
Милосердней, чем эта, красы.
 
 
Тихо-тихо в ботве огородной,
И, бездонный зенит голубя,
Одуряющий дух плодорода
За собой увлекает тебя.
 
 
День томится, чадит, изнывает,
Лепехой и полынью горчит.
На церковных развалинах аист
Деревянную песню стучит.
 
 
Жизнь моя, что творится со мною,
Отчего, забывая слова,
В пустоту украинского зноя,
Как подсолнух, глядит голова?
 

Мы
 
Мы есть одно – как пахарь и земля,
Как зерна ржи, как пьяный запах мая,
Когда, сплетаясь в завязь, ты и я
Один закон творим и понимаем.
 
 
Нас не избыть ни знаком, ни числом:
Гудит спина, огнем горят мозоли,
Вода хрипит и стонет под веслом,
И только мы – причина этой боли.
 
 
Мы – сколько было нас и сколько есть, —
Сложив в одно случайности и части,
Являем жизнь – единственную честь,
Самих себя обязываем счастьем.
 
 
И смена дня, и повторенье тьмы,
И ком земли в глухую крышку гроба —
Все это мы, единственные мы,
В один закон поверившие оба.
 
 
И, пережив июльскую грозу,
Перекалечив, измочалив сучья,
Мы наполняем радугой слезу
И никогда не ведаем о лучшем.
 
 
И ты, и я… Как пахота и плуг,
Вонзаясь – я, а ты – сопротивляясь,
Мы вместе – то, что на сто лет вокруг
Природа есть, свобода есть, судьба есть.
 
 
…Не утаи ни злобы, ни вины,
Не обособься в жалобу и зависть!
Заботы наши не разделены,
Единой справедливостью связались.
 

Берёза
           Николаю Панченко
 
На голой поляне берёза стоит,
В суглинок – корнями, ветвями – в зенит.
Свобода качаний, стихия листвы,
Слепая, истошная жажда повтора.
Брожение плоти, дрожание горла
На самом пределе своей немоты.
 
 
Берёза, берёза! Мы оба больны
В своем нескончаемо сладостном стрессе —
Предчувствием слова, томленьем вины,
Наитием центра, чутьём равновесий.
 
 
В движении соков своих заплутав,
Запутавшись в собственном сердцебиенье,
Мы вдруг понимаем паденье листа,
Как чистое чувство закона паденья.
 
 
Мы вдруг отвергаем, как пошлый завет,
Дремучую заповедь неги и лени.
И солнце находим словами молений,
И лето – отчетливой цепью примет.
 
 
Чтоб в белых снегах, настигающих нас,
Ночлега далёкий огонь не погас.
Чтоб в дрёме, в неволе плакучих обид,
Трескучем, слепом исступленье мороза
Все так же легко находила берёза
Суглинок – корнями, ветвями – зенит.
 
 
И чтоб, продолжаясь, как ветвь от ствола,
В своей, продуваемой ветром щепоти,
Отчаянность духа, нечаянность плоти
К обещанным срокам рука берегла.

 
* * *
Как я блуждал в лесу! Спасала ли усталость,
Или стихия сил добрей, чем знаем мы?
Где потерялся я, что от меня осталось
У света на краю и на границе тьмы?
 
 
Но я и доси там – то солнечный, то черный,
Под яростью дождей, под жгучей синевой,
Доверчивый всегда и вечно обреченный,
Отпето мертвый и отчаянно живой.
 
 
Я просто ноги нес, я просто маял тело
Незнаньем – умереть и неуменьем – знать,
Зачем упала тень и хвоя запотела,
Зачем сгребать листву и в нору заползать,
 
 
Зачем искать лицом нечаянную встречу,
Ломиться сквозь кусты, аукать через гать
И косною своей, непонятою речью
Ответное “ау” внезапно испугать…
 
 
…Нет, я не виноват, что вытоптан, что выжжен,
Что неуёмно пью из каждого ручья,
Что сил не исходил, непоправимо выжил,
О чем-то навсегда уже перемолчал…

 
Кукушка
 
Упал декабрь, как свежая подушка,
Я в эту полночь снова убегу
Туда, где полоумная кукушка
Будильником колотится в снегу.
 
 
А ночь чиста, а жалоба проста.
И ноты, наливаясь высотою,
Срываются, и просто простота
Становится святою простотою.
 
 
Так баба, закусивши одеяло,
Рыдает через вату, через мат
За все за то, что недокуковала,
За невозможность перекуковать.
 
 
И полночь раскаляется жаровней,
И с куполов в смирении мирском
На этот вопль слетаются вороны
И застывают, словно над куском.
 
 
И умереть, и выжить не хватает
Ни слабых сил, ни выстраданных нот.
А свод молчит, а снег под ней не тает,
И утро никогда не настаёт.
 
 
Я обойду декабрьские опушки,
Банально отбывая бытиё,
В котором лет хватает без кукушки
И только нет истошности её.
 

* * *
 
Зачем январский день так откровенно бел?
Зачем, за купола закатываясь, солнце
Так помнится, так отражается в тебе,
Как будто никогда на небо не вернется?
 
 
Зачем бескрайна даль с заснеженной горы?
Зачем лиловый лес вдали как будто снится?
Так мягко оттенил долины и бугры,
Как будто никогда уже не повторится?
 
 
Зачем перехватил и туго горло сжал
Искрящийся мороз, осевший на ушанку?
Зачем на пустыре сиреневый пожар
С сухою лебедой и сердцем наизнанку?
 

* * *
О чем же ты скажешь, нагретая полуднем тишь,
Набитое брюхо, созревшая ярь-земляника?
Сосновый дурман, в оловянном застое камыш —
Великая сила в своем отрешенье великом…
 
 
Во всем растворилась, до капли себя отдала,
Устала, откинулась, меряя выцветшим взглядом
Конец суеты, отпустившие душу дела,
Прозрачный покой уходящего в яблоки сада…
 
 
Какая немая свалила меня благодать,
Какое слепое, какое глухое блаженство!
Как странно стараться, естественно как умирать,
Когда не осталось ни слова в запасе, ни жеста!
 
 
…Я тщетно хитрю. За окном проливные дожди.
И сжаться б душе от такого простого ответа,
Когда спохватиться и вдруг зарыдать без нужды —
Почти всё равно, что дождями окончиться лету.

 
Гусь
 
Он поплыл за облака,
Как покинутая лодка.
Тихо хлюпало в боках.
У него была чахотка.
 
 
Ни железо, ни трава
От полета не спасали,
И висела голова,
И заплечия плясали,
 
 
И земля была мала
Для конца, а для начала —
Слишком жадно зазвучали
Обреченные крыла.
 
 
Он летел, пока летел,
Перегружено для птицы.
В наступавшей темноте
Было некуда садиться.
 


* * *

Время тихое… Провал?
Или истинное время?
Словно сброшенное бремя,
Что к судьбе отревновал.
 
 
Все безбрежно, словно ночь,
Словно день без лишней тени.
Ни желаний, ни хотений
Тихим вздохом не порочь…
 
 
Не заучивать себя,
Неумело повторяя,
А – теряя и теряя,
В стеклах воду разводя…
 
 
Будет древнее – эфир,
Первобытное – пустыня…
Не ослепнет, не остынет,
Не оставит этот мир.
 
 
В самом центре сохранен,
Непонятно, беспричинно.
Не по сану, не по чину —
По подобью сотворен…
 

* * *
Моя дорогая. Моя дорогая!.
Не этим ли шепотом губы пугаю?
Не этой ли страстью ответы гублю?
Не эти ли страхи безумно люблю?
 
 
Моя дорогая – совсем не дороже
Задумчивой позы, светящейся кожи,
Подтянутых к самым ключицам колен…
Ах, не было б этой печальной задачи,
В которой итог ничего не означит
И жизнь ничего не предложит взамен…
 
 
Моя дорогая, на том расстоянье
Блуждающей жалости, полужеланья,
В неровной оранжевой мгле ночника,
Когда обещание смутно и зыбко,
Когда о себе забывает улыбка
И ласке отдаться не смеет рука…
 

         * * *
                О.П.
Давай умрём, давай умрём,
Давай напишем стих.
Найдём свои уёмы в нём
И оправданье в них.
 
 
Давай возьмём на душу грех,
Всерьёз договорясь, —
Оставим всё, забудем всех,
Рискнем в какой-то раз.
 
 
Кому – причуда из причуд,
Кому – последний шанс
Доверить истинности чувств,
Не обмануться в нас.
 
 
Т у д а   отсюда перейти
И оглянуться – сметь…
Прости, что будет на пути
Неотвратимой смерть.
 
 
Не дань, не вымученный груз,
Не горе на горбу.
Прости, что загодя боюсь
И запоздно люблю,
 
 
Что стих о т т у д а  написать —
Не самая беда,
Прости, что будем воскресать,
Как в высылку – с ю д а.
 
 
Давай умрём, давай умрём,
Без споров, на дому…
Но ради Господа – вдвоём,
А не по одному.
 
1991


* * *
Опали листья – голая страна
Перед глазами горькими предстала,
И золото осеннего руна
Последнее нагуливает сало.
 
 
Безжизненны, закручены плеча,
Под тонкою корою не согреться,
И сучья трехметровые торчат
Вблизи ослабевающего сердца…
 

Последний лист
 
Придет пора, и оборвет
Последний лист осенний ветер.
О, этот лист! Один на свете
Играет золотом, живет!
 
 
Все лето долгое страдал,
Роптал и в силе, и в бессилье —
Зачем восторженности крыльев
Создатель дереву не дал?
 
 
О, этот лист! За всех, за всё
Он чистым золотом отплатит.
Слезою горло перехватит,
Ознобом поздним сотрясет,
 
 
Чтоб с очевидностью тщеты
И в неутешном сожаленье
В земле запутались коренья
И ствол простыл до немоты,
 
 
Замкнув еще одно звено
Цепи годов, цены страданья,
Когда в упрек и в увяданье
Природе золото дано.

 
              Работа по уменьшению энтропии

Поэт Аркадий Осипов (1938–1992) – человек, имевший много талантов и бесценный дар человеколюбия. Юность его пришлась на хрущевскую «оттепель», однако, большую часть жизни прожил он в период так называемого «застоя». Много сил отдав «перестройке», он ушел из этого мира, уверенный в неизбежности демократического преображения России.

Есть многочисленные свидетельства о необычности этого человека, об особом обаянии и своеобразии его личности. В нем был избыток доброжелательности – не просто к людям, а, можно сказать, к каждому человеку персонально, – той нескрываемой приязни, которая всех, кто оказывался с ним рядом, казалось, делала лучше.

Искренность и страстность суждений, проявляемые им в личном общении, наполняли энергией и строки его стихов, которым, в свою очередь, оказались присущими натуралистическая точность деталей и полнокровная «сгущенность красок».

Николай Панченко, поэт военного поколения, считавший Осипова своим учеником, так писал о нем: «Аркадий Осипов жил светло, грустно и (словом из его стихотворения) – «перегружено». Он прожил не одну, а две, три полных жизни – на полном серьезе. «Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу» – эти строки великого Пушкина могут быть эпиграфом ко всему творчеству Аркадия Осипова. Он писал прозу, вел дневники. Но глубже и неожиданнее всего выразился в стихах. Стихов, однако, оставил немного. Век-отравитель (можно сказать: сознательно!) прервал жизнь и стихи Аркадия Осипова, ибо его поэтические свидетельства об этом веке, написанные добрейшим и жестким пером, были нелицеприятны и неопровержимы. …Но они не подвержены разрушительной стихии времени, как всякая истинная поэзия».

Трудные горные и водные путешествия в свое время дали Осипову яркие нетривиальные впечатления. Но и вид обычного русского пейзажа неизменно вызывал в нем растроганный или тревожный отклик, ибо жизнь тварного мира поэт воспринимал в нерушимом единстве с людским бытием, более того, будучи истинным естественником, он, казалось, чувствовал родство с каждым земным существом и даже с веществом Вселенной.

Его собственная лирика была тоже как бы частью природы, как радуга, дождь или большой снег, которые казались Аркадию Осипову не просто погодными явлениями, игрой стихии, а символами огромного, цельного и одухотворенного мира. При этом отождествление им человека с живым космосом было так убедительно, словно поэт почти физически разделял и торжество, и страдания природы. То, что в ней свершается, как бы выражало его самого, делая его поэтическое чувство почти адекватным и весеннему неистовству воды, и боли сломанного дерева, и усталости птицы во время перелета. Попрание естественной красоты было и его унижением, а пригрев мартовского солнца, щедрость земляничных зарослей или мощь папоротниковых стеблей – полнотой его человеческого бытия.

Персонажи его стихов (берёза, гусь, кукушка, кобыла) часто наделяются чертами людей. Описание мучений и восторгов этих живых существ являются как бы метафорами душевных состояний человека, жившего в наше время, состояний, в ранней лирике Осипова – почти экстатических от избытка жизненной силы и надежд, а в текстах 70–80-х годов – болезненно, обречённо горестных. Однако, и в муках элегического стихосложения, пробиваясь сквозь депрессивную правду о жизни, поэт создает, извлекает из себя строки, всегда выверенные заповедью любви.

Поэтичность была органической чертой Аркадия, свойством его натуры. Он любил читать стихи вслух – свои и чужие – всегда наизусть, по разным поводам и без повода, и, несмотря на извечную свою застенчивость, не стесняясь, читал стихи людям, нередко очень далеким от поэзии, немало удивляя их своим пафосом.

Вот как описал Аркадия один из друзей поэта: «Он в демисезонном пальто с поднятым воротником. Высокий, слегка сутулый, с непокрытой головой. Строгие глаза и скорбный рот, растянутый в приветливой улыбке. Он весь в себе, во внутренней работе, в своих мыслях. Он очень похож на Льва Толстого – не того бородатого старика, а молодого артиллериста, только что вернувшегося с Крымской войны. Несмотря на банальность разговора, появляется радостное ощущение непосредственного душевного общения, не зависящего от шелухи слов. Впоследствии это чувство возникало даже тогда, когда мы просто молчали».

По-другому написал о нем и его поэзии один из младших его коллег, доктор химических наук А.П. Каплун. «У большинства людей (в сознании – примеч. О.П.) – серая, не структурированная с точки зрения Добра и Зла действительность», она «в том же виде, без переработки, без какой-либо трансформации выделяется ими в окружающую среду, на окружающих. Но есть люди, которые внутри себя перерабатывают образ поглощаемой ими действительности. Отделяют светлое от темного, легкое от тяжелого. Это требует энергии, как любое разделение, структурирование, наведение порядка в хаосе.
Каждый человек волен решать, в какой пропорции выделять из себя тяжелое и легкое. Оставаться ли твердо стоящим на земле, отдавая легкое, или воспарять ввысь, выгружая тяжелое». Есть люди, которые, «светло-легкое выделяют в избытке на окружающих, а темно-тяжелое – малыми порциями, незаметно, чтобы не раздавить невзначай кого-либо, и хранят в себе, и только иногда эта тяжесть прорывается в мир. Она вызывает страдание, сострадание, …что воспитывает душу акцептора.
В Аркадии происходила такая работа, работа по уменьшению энтропии, наверное, самая главная работа Человека. Он светил, он был легким в общении, а тяжесть копилась внутри, а потом запечатлевалась в стихах».
 
Я считаю, что автором приведенного высказывания очень верно обозначен способ гармонизации художником изображаемого мира. Для обретения и отстаивания позитива в этом мире от поэта требуется большой душевный труд. Но нужна еще и мера, чтобы в своем художническом порыве не исказить красотами стиля драматическую картину бытия. И такая энергия, и такая мера у этого автора были.

«Доверчивый всегда и вечно обреченный», Аркадий Осипов даже не пытался опубликовать свои стихи. «Его угловатая, метафоричная, жесткая образность не вписалась в «застойный» мир» – говорит о нем еще один его современник. Стандартизация не затронула его богатейшего словаря, органично связанного и с коренной народной речью, и с русской литературной традицией.

Его стихи и до сих пор звучат у туристских костров, переходя от его постаревших сверстников в последующие поколения, второе и третье, живут, передаваемые изустно, переписанные от руки, всё еще различимые на листочках полуслепой машинописи.
                Ольга Постникова

Примечание:
Постникова Ольга Николаевна – поэт, прозаик. Доцент кафедры реставрации РГГУ. Реставратор стен и башен Кремля, Большого Кремлевского дворца, Архангельского собора и других храмов, античных сооружений Крыма. Автор книг стихов «Високосный год» (М., 1984), «Ferrum» (М., 1998) и др. и романа «Радуйся!» (М., 2010). Лауреат литературной премии Фонда А. Тепфера (1994, Германия). Живет в Москве.