Умри или будь. Вера Лотар

        Ранней весной 1950 года в двери музыкальной школы Нижнего Тагила робко постучали. На пороге стояла изможденная, средних лет женщина, одетая в засаленный лагерный ватник, обтрепанную  юбку из мешковины и разбитые солдатские ботинки.

         - Позвольте мне… фортепьяно… Я буду играть... концерт… - явно волнуясь, с сильным иностранным акцентом попросила странная женщина.

        Директор школы все поняла и не задавала вопросов. Она молча открыла пустой класс и кивнула на рояль.

        - Играйте.

        Женщина села за инструмент и замерла, положив изуродованные артритом пальцы на колени. Она минут десять сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и не решаясь прикоснуться к клавишам. Наконец, все еще неуверенно, взмахнула руками.

        Она играла восемь часов подряд. Без нот. По памяти. Играла и плакала. Играла и смеялась. Руки помнили. Пальцы слушались. Стены провинциальной музыкальной школы никогда еще не слушали такого исполнения Моцарта, Брамса, Бетховена, Листа. Все это время у дверей молча стояли потрясенные музыкой преподаватели, ученики и их родители. Многие плакали. Они знали откуда приходят так одетые люди.

        - Кто Вы? - тихо спросила директор школы странную женщину, когда та закончила играть.

        - Меня зовут Вера Лотар-Шевченко… Я не играла восемь лет…

* * *

        Это была Вера-Аделаида-Кармен де Лотар.  Музыкант-виртуоз, одна из лучших европейских пианисток ХХ века, обладающая феноменальной музыкальной памятью и уникальной техникой исполнения. Она играла с ведущими мировыми музыкальными коллективами. Ей рукоплескали лучшие залы Европы и Америки.

         Вера родилась 2 октября 1900 года в Ницце в аристократической семье. Отец —  француз, известный профессор математики в Туринском университете и Сорбонне. Мать — испанка, филолог, светская львица и музыкант.

        Девочка рано обнаружила музыкальные способности. Ее начали обучать музыке с четырех лет. В девять она уже играла со сцены один из фортепьянных концертов Моцарта, а в 12 окончила музыкальную школу. Продолжая гастролировать по всей Европе, Вера в 16 лет блестяще прошла обучение в Парижской, а затем Венской консерватории.

        После  гастролей в Америке фирма «Стейнвей» предложила Вере Лотар играть на своих роялях  и доставляла инструмент на любой концерт, даже в малодоступные горные районы Швейцарии. А в знак благодарности за согласие и рекламу периодически дарила ей свои новые рояли.

        Её музыкальная карьера и концертная деятельность была на редкость успешной. Она играла для королевской семьи в Лондоне, блестяще выступала с  оркестром маэстро Тосканини, была удостоена престижной премии Маргариты Лонг и Жака Тибо.

        Но не все было так же благополучно в личной жизни. Первый брак оказался не удачным. Муж ревновал Веру к славе и настаивал на завершении музыкальной карьеры. Детей у  них не было и Вера без особого сожаления ушла от него даже не оформив развод.

        Неожиданно ее жизнь круто изменилась. Причиной этому стала любовь. На одном из светских приемов она познакомилась с Владимиром Шевченко, инженером-акустиком, известным в Европе мастером по изготовлению смычковых инструментов, «русским Страдивари». Владимир родился в семье, эмигрировавшей из России в Париж еще до Первой мировой войны. Несмотря на значительную разницу в возрасте, между ними  возникло настолько сильное чувство, что Владимир развелся с женой, забрал к себе двух своих сыновей (14 и 18 лет) и они с Верой обвенчались. Со своим первым мужем она так и не была разведена. Формально Вера была двоемужницей. Вскоре у них родился совместный ребенок — девочка.

        Владимир был воспитан в любви к свой бывшей Родине. Но главное, он, как и многие в это время, искренне симпатизировал изменениям, происшедшим после революции, приветствовал новую молодую «свободолюбивую и демократичную» Россию и страстно мечтал быть ей чем-нибудь полезным. Вера разделяла его чувства и отношение к неведомой и загадочной, а оттого еще более привлекательной стране.

        В 1939 году Владимир Шевченко, наконец, добился разрешения вернуться.

        Они приехали в Ленинград. Семью из пяти человек поселили в крохотную комнатку в общежитии коридорного типа. Одна кухня и один туалет на весь этаж. Работы не было. Жить было не на что. Вере пришлось распродавать свои парижские наряды. Помогли друзья и слава виртуозной пианистки, дошедшая и до Советской России. Веру взяли в Ленинградскую филармонию. Она вновь села за концертный рояль. Не «Стейнвей», конечно, но все же! Появилась надежда. Но не надолго.

        В начале 1941 года Владимира Шевченко по доносу арестовали. Они был осужден как французский шпион и отправлен для отбывания срока в Златоуст. Без права переписки. Вера тогда еще не знала что это значит, и со всем своим безудержным темпераментом бросилась защищать мужа. Она ходила по инстанциям и страстно доказывала, что Владимир - преданный своей родине патриот, и если месье этого не понимают, то они законченные подлецы и круглые идиоты. Сегодня трудно себе представить на каком языке Вера все это говорила, так как, прожив в России более половины своей жизни, она так и не выучила русский язык достаточно хорошо. Вера свободно владела шестью европейскими языками, но русский ей так и не дался.

        Не приходится удивляться, что «месье» не простили ей оскорблений. Перед самой войной французскую пианистку тоже посадили. Статья 58-10 «Контрреволюционная деятельность». Восемь лет лагерей плюс пять лет поражения в правах. То, что ее муж Владимир Шевченко уже расстрелян она узнала значительно позже. А о том, что двое из троих её детей не переживут ленинградскую блокаду, ей станет известно только после войны. Выживет старший.

        Свои тринадцать лет Вера Лотар-Шевченко отбыла от звонка до звонка. Она трудилась на каторжных работах лесоповалов в Сахалинлаге и Севураллаге. Первые два года ей казалось, что она умрет. Но потом решила: раз выжила, значит, надо жить дальше, следуя завету Бетховена, которому поклонялась: «Умри или будь!». На деревянных нарах она вырезала фортепианную клавиатуру и по ночам «играла» на этом инструменте, разминая пальцы, чтобы они совсем не задеревенели. Не «Стейнвей», конечно…

        Вера Августовна не любила рассказывать о лагерях. Но если, все-таки, вспоминала — только хорошее. Пять лагерей сменила. А все рассказы ее были о том, какие там замечательные люди. И ее там очень любили. Товарищи по несчастью помогали и едой и одеждой. Её спасали как могли. Даже лагерная охрана — перевели на какое-то время с лесоповала на кухню. На мытье посуды. «Это было счастьем, — вспоминала Вера, — руки в теплой воде!»  К ней невозможно было плохо относиться — она была беззащитна и вся в музыке.

        Пальцы у Веры Августовны до конца её дней были красные, корявые, узловатые, изуродованные артритом. И еще — неправильно сросшиеся после того, как их на допросах переломал «не спеша, смакуя каждый удар рукоятью пистолета» старший следователь НКВД капитан Алтухов. Эту фамилию она помнила потом всю жизнь и никогда не простила.

        Все правильно. Надо не только уметь прощать, но и уметь не прощать.

* * *

        Директор нижнетагильской музыкальной школы Мария Николаевна Машкова была первым человеком, кто пригрел и приютил Веру Лотар после лагерей. Она многим рисковала, взяв  на работу иллюстратором и поселив прямо в школе еще не отбывшую срок политзаключенную. Вера, освоившись, стала по совместительству концертмейстером в городском музыкальном театре. А режиссером в этом театре тогда был Владимир Мотыль, который в будущем поставит «Белое солнце пустыни», «Звезду пленительного счастья» и другие картины. Владимир Яковлевич позже признается, что именно с Веры Лотар-Шевченко во многом списал образ француженки Полины Анненковой-Гебль, жены декабриста Анненкова.

        На свою первую зарплату Вера Августовна возьмет напрокат кабинетный рояль. Не «Стейнвей», конечно, но все же…

        На вторую - сошьет себе черное концертное платье в пол. Явно для филармонической сцены. Она верила.

        На третью (ох уж эти парижанки!) -  купит видавшую виды каракулевую шубку. Но как она ее носила! Так носят только настоящий горностай!

        Как-то поздним зимним вечером Вера возвращалась домой, когда к ней подошли два грозного вида мужчины. Один достал нож.

        - Раздевайся!

        - Как раздевайся? - удивленно спросила пианистка, - Месье, это моя первая приличная одежда после лагеря!

        - Где сидела? Кто был на зоне начальником?

        Вера ответила. Разговорились. Нашли общих знакомых. Мужчины проводили ее до самого дома. Расстались друзьями.

        - Смело ходи по городу в любое время! Тебя здесь, сестренка, никто пальцем не тронет.
       
        А когда через несколько лет перед первым ее концертом в Уральской консерватории ведущая заглянет в гримерку, чтобы проверить, прилично ли выглядит Лотар-Шевченко, и, удивленно-одобрительно оценив то самое черное в пол платье, удалится — Вера Августовна скажет, улыбаясь: «Она думает, что я из Нижнего Тагила. Она забыла, что я из Парижа».

        Весь Советский Союз узнал о трагической судьбе пианистки редкого дарования, когда в 1965 году вышел очерк Симона Соловейчика в «Комсомольской правде». Он неожиданно нашел ее в Барнауле. Спецкор увидел афишу, что солистка Алтайской филармонии дает концерт редчайшей сложности: Сезар Франк, Морис Равель и 24 прелюдии Клода Дебюсси. Какому пианисту это под силу? Он ведь не знал, что судьба приведет его к пианистке, которая когда-то покоряла Европу и Америку…
«Нас оказалось в зале 53 человека. Я посчитал. А зал большой, на 500 мест. … Потом вышла пианистка. Высокая немолодая женщина. Коротко подстриженные рыжие волосы, решительные движения, какие бывают у опытных женщин-врачей. Она посмотрела в пустой зал с добродушной грустью, даже чуть виновато, потом так же смущенно сменила качавшийся стул и стала играть. Три раза в жизни испытал я фантастическое ощущение, будто впервые слышу фортепьянную музыку, а все, что было до того, - не музыка. Пианистка не отдавалась музыке. Она была над нею, выше нее...»

        В середине семидесятых Вера Лотар-Шевченко по приглашению академика Лаврентьева переехала в Академгородок под Новосибирском и стала солисткой Новосибирской государственной филармонии. 16 лет, проведенные в Академгородке, стали по-настоящему счастливыми: она вновь выступала на сцене, давала концерты в Москве, Ленинграде, Одессе, Свердловске. К ней вернулось признание, публика принимала ее восхищенно.

        Дверь квартиры Веры Августовны в Новосибирске на ул. Терешковой, 4, почти всегда была полуоткрыта: студенты, учащиеся знаменитой Физматшколы Академгородка слушали ее игру, сидя на лестнице. Она знала об этом уникальном концертном зале на лестнице…

        Она резко отличалась от всех окружающих. Мимо нее невозможно было пройти, не заметив. Она шла, казалось бы, не глядя, не видя ничего и никого, неуверенной и неверной походкой, как ходят слепые. Было в ее облике что-то такое, что вызывало некоторую оторопь,  У нее был отрешенный и несколько растерянный вид, как будто ее занесло сюда случайно с какой-то другой планеты, и она никак не может освоиться в новой для нее обстановке. Впрочем, так оно и было. И хотя она прожила в России более сорока лет, но так и не усвоила ни языка, ни местных правил.  Видно было, что живет она в своем собственном особом внутреннем мире. Настолько богатом и интересном, что не нуждается во внешнем и выходит в него, как инопланетянка из материнского корабля, только в случае жизненной необходимости. Это не значит, что она жила замкнуто. Нет. Вокруг нее всегда было много людей. Но не она, а с нею искали контакты.

        У Веры Августовны были сложные отношения с бытом. На это было много причин. Но главная, конечно, что она жила в мире музыки, музыкой, которая была ее стихией. Все же остальное, всю практическую сторону жизни она воспринимала, как нечто вспомогательное. Питалась она как попало. Иногда ходила в столовую Дома Ученых. В еде она была неприхотливой. На вопрос, ела ли она, часто можно было услышать: «- О, я сегодня прекрасно пообедала: съела целую банку рыбных консервов». Готовила Вера редко. Чаще всего, варила курицу. Но иногда, поставив курицу на огонь, садилась к инструменту и… забывала обо всем на свете. Через какое-то время соседи звонили в дверь: «Вера Августовна, вы горите!». Только тут она обнаруживала, что из кухни валит ядовитый черный дым. И сгоревшая курица выбрасывалась вместе с кастрюлей. Но на этом проблемы не заканчивались. Вера Августовна не могла себе представить как она понесет из хозяйственного магазина новую кастрюлю. «Идти по городу с кастрюлей — это же ужас как неприлично!»  И опять на помощь к ней приходили соседи.

        В Новосибирске до сих пор ходит легенда о французской пианистке, которая в новогоднюю ночь решив, что сегодня обязательно надо «кутить», зашла в первую попавшуюся на окраине города пивную. Грязная забегаловка, синюшные лица, дым коромыслом. Она огляделась и удивленно воскликнула: «Здесь нет рояля!». Пьянчужки в пивной вдруг притихли. Женщин в зале вообще мало. А такой они не видели никогда.

        Вера Августовна царственно подходит к пивной стойке, ведет там короткие переговоры и громко говорит, обращаясь к посетителям:

        - Месье! Есть две бутылки водки. Нужен рояль!

        От столиков поднимаются два «месье», ни слова не говоря берут водку и молча уходят. Минут через двадцать они вкатывают в зал кабинетный рояль. Выменяли на водку у сторожа соседнего Дворца культуры. Не «Стейнвей», конечно, но вполне приличная «Эстония».

        И вот на окраине Новосибирска в пивном баре «Волна» играют Брамса! И — как!

        Явилась вся кухня, вышли швейцары, гардеробщики. И все стоя благоговейно слушают музыку. Полтора часа никто не шевельнулся. Не пивной бар, а зал Дворянского собрания.

        Веру Августовну провожал весь ресторан. Нашли машину, и трогательно прощаясь, целовали руку.

        Не знаем мы своей страны, своего народа.

        Неоднократно Веру Лотар-Шевченко звали вернуться во Францию. Звали на самом высоком уровне. Но она неизменно отказывалась. Объясняла просто: «Это было бы предательством по отношению к тем русским женщинам, которые поддерживали меня в самые трудные годы в лагерях». Для Веры Лотар-Шевченко, подобно библейской Руфи, родина убитого мужа стала ее родиной.

        На ее сольные концерты билеты в первый ряд не продавали. Места здесь всегда предназначались для тех, с кем она сидела в сталинских лагерях. Пришел — значит, жив.

        В 1957 году Веру Августовну нашел старший сын Владимира Шевченко — Денис. Он выжил в блокадном Ленинграде. Потом ушел на фронт. После войны продолжил дело отца — стал известным скрипичным мастером-акустиком, создателем смычковых инструментов. Талантлив так же, как и его отец. Награжден Большой золотой медалью Международного конкурса альтов в Италии.  Владимир Спиваков покупал и чинил у него скрипки для своего ансамбля «Виртуозы Москвы».

        Денис всегда поддерживал с матерью очень теплые дружеские отношения. И в ее жизни был-таки еще один настоящий «Стейнвей». Подарок сына. Его доставили в Новосибирск в декабре 1981 года, за неделю до кончины Веры Августовны.
         

        Судьба Веры Лотар легла в основу сюжета фильма «Руфь», где роль виртуозной пианистки исполнила Анни Жирардо.

        В сентябре 2007 года лауреаты Международного конкурса пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко играли в Париже, в стенах ее родной школы — зале Корто. А Вера Августовна смотрела с афиш на родные улицы.

        На надгробии великой пианистки выбиты её слова: «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна…»

       
Санкт-Петербург
январь 2024 г.