Продажный бюрократ

      Жители небольшого уездного города Новососновска иногда встречают на улицах долговязую, сутулую фигуру в черной вязаной шапочке и в твидовом подвытертом пальто, из воротника которого выглядывает небритый кадык и над ним слабовольный подбородок, также покрытый трехдневной сединой.  Карие глаза из-под кустистых бровей одинаково равнодушно смотрят как на одушевленные, так и неодушевленные предметы, составляющие в своей совокупности малоэстетичный городской пейзаж. Ноги в порватых кроссовках, с расстояния похожие на две пружинки из-за складок джинсов на полусогнутых коленях, зрячие, словно ноги сапера, безошибочно переступают через желтые лужи и собачьи экскременты. Жители не считают нужным здороваться при встрече с этим некогда влиятельным человеком, но, глядя вслед, если вдвоем, обмениваются двумя традиционными репликами:
      - Гляди, Никитин! Еще живой.
      - Да, постарел только сильно.
      Если при этом с ними случится третий, неместный, то на его вопросительный взгляд один из первых двух бросит с зевком:
      - Наш бывший мэр.
      - Ага, - отзовется приезжий и понимающе цокнет языком.
      Примерно так, я думаю, должен начинаться рассказ о бесславном правлении, завершившимся коррупционным скандалом.  Так он в данную минуту и начинается. Что ж, я не против.
Никитин — это я.  И я действительно был мэром Новососновска в течение пяти чудесных посткризисных лет, когда наконец появился долгожданный вектор развития, который в итоге привел за решетку многих подобных мне. И скандал имел место. И с тех пор я действительно хожу по улицам, как привидение, ни с кем не здороваясь и даже не встречаясь взглядами. О! За пять лет столько было этих взглядов, что, даже опуская веки, я вижу перед собой чьи-то глаза. И эти глаза хотят. Чего хотят? В первую очередь, конечно, же обмануть. Но при этом выдают безжалостную, порой жалкую правду. Ведь функция глаз говорить правду, разве не так? 
      Нет ничего такого в моем мэрстве яркого или выдающегося, похожего на приключение или на подвиг. Если попытаться образно его с чем-нибудь сравнить, то на ум спонтанно приходит Гоголь-сюита. Импрессионистская пьеса Альфреда Шнитке, заряженная килотоннами скуки присутственных мест и мегатоннами тоски по незаконному получению прибыли.  Я отлично осознаю, что являю собой типичный экземпляр зауряднейшего провинциального коррупционера. Можете считать даже, что я горжусь своей типичностью. Чистотой так сказать своего явления. Так знайте, граждане, что лицемерят или заблуждаются те из вас, кто это явление осуждает. По-моему, это равносильно тому, что мозг, глаза и руки станут осуждать пищеварение и шлаковыделение. Последние суть тоже уважаемые части организма, и у них есть все, что есть у других частей, даже своя поэзия. Как пел один одесский урка: «Эмейте кяплю увження к етей дряме…»
      Эх, не имеют они капли уважения. Им бы посмаковать какие-нибудь грязные подробности, понизив голос порассказать о несовершавшихся преступлениях, придворных интригах, подводных течениях. Ну и черт их побрал! Народ всегда будет сочинять басни о власть предержащих. Разубеждать его в своей априорной подлости совершенно бесполезно. А подолью - ка я, наоборот, масла в огонь. Поделюсь, так сказать, своими воспоминаниями. Без разглашения конкретных сумм и обнародования государственных секретов. Это само собой. И без призывов к насильственному свержению. К тому же.
      Внимательный читатель уже догадался, что Новососновск - вымышленный город, но с реальным прототипом. Действующие лица из моих воспоминаний, и их поступки тоже будут все вымышлены. Но иметь свои реальные прототипы они тоже будут. Вернее, уже имеют. Их еще нет, а прототипы есть. И эти прототипы окружают меня, когда я сижу в полумраке своего кабинета и нашептывают мне что-то на ухо. Ihr naht euch wieder, schwankende Gestalten, Die fr;h sich einst dem tr;ben Blick gezeigt. Когда я в своем уютном полуодиночестве у вечернего камина выпиваю рюмочку другую армянского бренди, они начинают тесниться возле меня, как некогда гештальты возле смакующего франконское вино создателя Фауста. Иногда мне хочется прикрикнуть: в очередь, сукины дети. Но не желают они почему-то выстраиваться в очередь, в согласии с пространственно-временными последовательностями! Может, армянский напиток виноват в том, что они ведут себя как торговцы на базаре? Нет, скорее, как пассажиры у двери отъезжающего вагона. Кто-то лезет без очереди, кому-то суждено остаться на перроне. Я не буду им ни в чем мешать, наводить в их толчее порядок, угодный моему изрядно редуцированному властолюбию. Эрозия воли, которая поражает властных матерей, строгих педагогов и амбициозных политиков, не миновала и меня. Посему начнем с самого частого действия, вернее, даже действа, которое как никакое другое подрывает здоровье и репутацию человека, состоящего на службе обществу.

     Банкет по поводу открытия нашего современного, по европейским образцам, центра. Нет, нет, отнюдь не мозгового. Очередное царство бюрократических задниц, которое с помощью принтеров отныне сможет производить тонны бумаги против прежних килограммов. Чем не победа над технологической отсталостью? Чуя халявный пиар, примчался шеф. То бишь губернатор. Дорогу, на которую я трачу не меньше четырех часов, даже если сам за рулем, он с полицейскими мигалками проезжает за два. Бездельник.  Не пропускает ни одного повода похвастаться и выпить. При этом неизвестно, что влечет его больше. То он участок новой дороги принимает, то цех по переработке овощей запускает, то ключи от школьных автобусов раздает. Это моя первая крупная пьянка после вступления в полномочия, если не считать той, которая случилась в честь победы на выборах. Своего рода боевое крещение. Но вода, использующаяся при этом, отнюдь не святая, а самая что ни есть грешная. Дрыщ, типа меня, в питии сей воды не конкурент толстопузым тяжеловесам областной и муниципальной политики. Я по своей патологической нерасчетливости не пропускаю ни одного тоста в честь своих несуществующих заслуг и непроявленных организаторских качеств и слишком поздно понимаю, какую совершаю ошибку. Когда очередь говорить доходит до меня, я встаю, пошатываясь, и заплетающимся языком провозглашаю (как мне кажется, а на самом деле лепечу) что-то насчет первого шага к грядущему великолепию родины, намекая на только что разрезанную ленточку в стеклянных дверях заведения, раздутая смета которого в процессе освоения частично осела в уважаемых карманах кое-кого из собравшихся рачителей отечества.  Такая мальчишески возвышенная точка зрения не повод для банальной пьянки и обжорства, еще даже не достигших своего апогея, очень понравилась всем без исключения собравшимся. Губернатор переглянулся с репортером краевой газеты, ткнув в мою сторону надкушенным огурцом. Тот показал ему в ответ большой палец левой пятерни, только что освободившейся от бутерброда с красной икрой. Правая, отставив рюмку, нырнула во внутренний карман за блокнотом. Все это я вижу каким-то периферическим зрением, потому что мое фронтальное отказывается давать устойчивую картинку. Снисходительно насмешливые улыбки на троящихся физиономиях, которые я еще различаю у своих визави, сюрреалистично оторочены длинными редкими зубами, как у вурдалаков из свиты Вия. Еще пару минут последними остатками воли я удерживаю эту картину перед собой, затем она стронулась с места и, ускоряясь, поплыла почему-то справа налево, превратившись в веселую красочную карусель. Голоса, стук вилок о тарелки, журчание водки, разливаемой из запотевшего стекла по рюмкам, все звуки, температуры и запахи тоже начинают кружиться вокруг меня. Я раньше не замечал за ними (или за собой) такой способности. Только один голос как центр всего этого вращения, расположенный где-то вблизи моего темени, монотонно твердит: Сашка, Сашка, Сашка. Голос моего некогда лучшего друга, нынешнего губернатора. Затем все выключается, и лишь голос какое-то время продолжает меня преследовать, затем и он отстает. По возвращении в свое тело я застаю его в полном одиночестве едущим домой. За рулем. От неожиданности я резко торможу и принимаю вправо. Глубокая февральская ночь, небольшой туман. Разметка уже не кружится, не троится. Только слегка поддваиваится. Можно ехать дальше. Оседлав разделительную линию, я снова спешу принять вправо, когда на меня надвигаются брызжущие искрами нимбы встречных авто, коих, к счастью, немного. Господа, надо было сразу посадить меня за руль, за рулем я никогда не сплю. Проверено.

      Напряженно скучный присутственный день. Перерыв между многочисленными визитерами и их индивидуальными чаяниями и устремлениями, которые успели слиться в моем восприятии в один безумный грешный поток.  Я испытываю примерно те же чувства, которые испытала героиня Булгакова на балу Сатаны, и в голове вертится фраза Фагота: «Лучше бы я весь день колол дрова».  Секретарша Лида делает мне чай. Лида умеет делать чай. В это время она везде вокруг меня. Расчищает место на столе. Аккуратно складывает в стопку бумаги. Быстрым движением смахивает несуществующую пыль. Нечаянно коснувшись меня бедром, наклоняется и ставит передо мной поднос. Продолжая думать о делах, краем глаза я слежу за ней. Лида стоит рядом, наклонившись вперед, белая сорочка обтягивает ее бок. Сорочка, черная юбка-карандаш, в которую она заправлена, строгая офисная прическа и маникюр безупречны. Движения Лиды спокойны и точны. В такт ее движениям начинают идти мои мысли. Не осознавая, что я делаю, я беру… чашечку и машинально прихлебываю. Я продолжаю думать о делах. В голове прокручиваются обрывки бесед, возникают идеи. В городе не хватает приличной работы. Способная молодежь после школы бежит в столицы. Мужчины едут на север работать… вахтовым методом, их жены сходят дома с ума, и бросаются… на шею каждому… встречному. Дети, оставленные на попечение бабушек, забрасывают… школу. Можно как-то привлечь… в город бизнес, создать рабочие места. Дороги почти все разбиты. Пришло время, в конце концов, нормально их отремонтировать. Да, и тротуары заодно. Необходимо поднять зарплаты медикам и учителям, чтобы удержать их в этой дыре.  Привести в порядок парк, городской пруд. Идеи есть. Сделать надо еще очень и очень много…

      Словно по волшебству… Нет, не словно, а реально. По волшебству, я оброс закадычными, в прямом смысле этого прилагательного, друзьями. Я - тот, кто всю предшествующую жизнь превыше всего ценил одиночество, независимость и тихую работу руками, которая оставляет свободными уши и мозги! Теперь я больше не сижу дома по воскресеньям. Вот, втроем, со своими новыми друзьями, главами, говоря трухлявым казенным языком, соседних с моим поселений, я прибыл на рыбалку, на пруд, находящийся во владении еще одного главы. Здесь, как говорят (не будем уточнять, где так говорят) все схвачено. Для «своих». Проселочная дорога между двух убранных пшеничных полей упирается в лесопосадку, вагончик, свежеокрашенный под камуфляж, и шлагбаум. Который поднимается после ключевых слов «Нам Федорович разрешил», а затем опускается и запирается на амбарный замок сразу же за нашей «Нивой». Дисциплина и порядок! Пропетляв по узкой дороге, пропаханной трактором в густом подлеске, мы оказываемся на глинистом берегу. Еще один зеленый вагончик, осока, безмолвная мутноватая водная чаша, легкий утренний туман.  Высокие деревья по кругу защищают присутствующих от гипотетических папарацци. Открываем багажник. На премиум месте, с многочисленными надписями на двух языках, сами догадываетесь каких, я имею в виду языках, заводской картонный ящик сами знаете чего в заводском фирменном скотче. Я говорю им: вы, что, поклонники фильма «Особенности национальной рыбалки?» Они смотрят на меня непонимающе. Тут до меня доходит принцип материализма, который я никак не мог прохавать во времена студенческой молодости: сознание вторично, а первично бытие. То есть сначала были рыбаки с водкой, потом фильм о них, а не наоборот. Размышляя над этим новым доказательством теоремы о примате материи над духом, я присаживаюсь на корточки рядом с Амвросьичем, который собирает свою удочку. Юрия Амвросиевича я знаю с детства. Он друг моего покойного отца. Вместе с ним работал в колхозе. Это образцовый хозяйственный русский мужичок. Из тех, кого принято называть солью земли. Сметливый, находчивый. Тот, который из топора суп сварить может. Но варить суп из топора ему не нужно, ибо он – сельский глава. Дом его - полная чаша. Вареники, сметана… Все у него в порядочке, все получается, все он предусмотрел. Вот Амвросьич выбирает подходящую приманочку, коей у него ровным счетом несколько видов, разложенных по разным баночкам, насаживает ее на крючочек, проверяет поплавок, грузило и прицеливается зашвырнуть эту конструкцию в девственную желто-зеленую воду с пушком на поверхности. Так бывает, выбирают, с какого края надкусить красивое яблоко. «Подожди, Амвросьич, - орет громогласный матершинник Васильич, весельчак и заводила нашей компании, - давай сперва по пять капель!»  Сказано - сделано. После пяти упомянутых капель леска додельного Амвросьича обматывается вокруг единственного на всем береге куста.
      - Подожди не режь! - останавливаю я достающего дорогой охотничий нож Амвросьича.
      - Да у меня запасная!
      - Ну и побереги, когда-нибудь обязательно пригодится.
       Амвросьич, обычно бережливый до жлобства, на этот раз смотрит вопросительно. Леска действительно стоит дешево и беречь ее нонсенс.
      - Твое, Амвросьич, хобби забрасывать удочки и ловить на приманку. А мне больше нравится распутывать узлы. Вы с Васильичем рыбу ловите, а мне ведь тоже надо чем-нибудь заняться. Бери пока другую удочку. Вон у тебя их сколько!
      - Ну, распутывай, распутывай, снисходительно ворчит Амвросьич, которому что-то в моих словах не очень понравилось. Рискну предположить, что это было слово «хобби». Ибо рыбалка для него не хобби, а философия, эталон правильного отношения к жизни. И вот, под негромкий разговор о некрупных делах, червяки насажены на крючки, удочки закинуты, и леска с крючками на кусте успешно распутана. Тем временем пришел сторож, который открывал нам шлагбаум, пять минут поплавал на лодочке прямо у нас на виду, пошурудил в воде каким-то большим сачком и вернулся с пятью большими рыбинами на дне лодки. Я присвистнул от такой оборотистости и вопросительно посмотрел на своих.
      — Это не рыбалка! – раздраженно пробурчал Васильич, - можно и в магазин за рыбой сходить, если нужно просто пожрать.
       Амвросьич пожал плечами и одного за другим выудил пять пискариков. У Васильича что-то не клевало, и он пошел наливать по третьей. Пока под бутерброды мы допивали первую бутылку эльбовской, сторож почистил двух зеркальных карпов из пяти и в вагончике на газе пожарил их, обвалявши в муке. Сбацал из каких-то досок стол и поставил на него шипящую сковородку. А мне ничего другого не оставалось, кроме как открыть вторую бутылку с красивой этикеткой. Словно привлеченный запахом, возле стола нарисовался Федорович, тот самый бог, во имя которого нас сюда пустили. Скорее всего послал сигнал сторож. Сотовые уже тогда были. Федорович внешне похож на толстую довольную (или довольно толстую) жабу, только что слопавшую пролетавшую мимо муху. Походкой колобка, выбрасывая в стороны колени, с ложно стыдливой улыбкой: «Вот, дорогие мои, как бедненько я живу!», он подкатился к раскинутой на досках самобранке. Закрепив удочки, чтобы их не утащила некая большая рыба, мифическая мечта всякого рыбака, к столу, за которым мы с Федоровичем наполняли стопарики, а волшебный сторож-слуга из воздуха доставал столовые приборы на четверых, подтянулись Амвросьич с Васильичем. Когда промелькнули первые эмоциональные тосты, вызванные приятной встречей, вкусной рыбой и мягкой водярой, настало время расслабленных задушевных бесед. Первым взял слово Амвросьич. С видом человека, затащившего на седьмой этаж пианино, удалив платочком две капли пота со лба, он объявил:
       - Все мужики, отмучился. Вчера последний раз заплатил по кредиту, - и, после паузы, дождавшись вопросительных взглядов, продолжил:
       - Я же квартиру в областном центре купил! Для дочки. Дочка у меня там. Поступила, понимаешь, в юридический.  За хорошие деньги, конечно, сейчас просто так не поступишь. Вот и подумал, что надо ей квартиру сразу куплять. В Москву отпускать не хочу. Пускай будет поблизости, чтобы всегда можно было помочь. Я хочу, чтобы у нее было все. В юридический устроил, машинку купил, хорошую. И работу ей уже нашел. Хорошую. Будет пока помощницей судьи. Потом, через пять лет, сама судьей станет. Я сделаю ее судьей. Связи, всё, – есть. Машину еще в прошлом году купил. В общем, всё, что от меня нужно, я сделал.
       - Можно помирать, Амвросьич? – пошутил Федорыч.
       - Да, можно поми… А зачем помирать? – опомнился Амвросьич.
       - Чтобы не видеть, как она свернет с проложенных рельсов, – ляпнул я. Остальные похабно заржали. Амвросьич растерянно посмотрел на меня. В отцы мне годится. В дочери души не чувствует. Зря я так пошутил.
       - Извини, Амвросьич. Это была плохая шутка, - совершаю я еще одну ошибку.

       Снова я сижу в своем кабинете. Довольно поздно: работал с документами, пришлось задержаться на работе. Сижу не за рабочим столом, на своем царском троне, а на диване в углу. На коленях у меня Лидочка. Я глажу ее по волосам. Она легкая, как пушинка. Мне кажется, что я глажу кошечку. Кошечка высасывает из меня черную энергию, которую я накопил за день, в процессе общения с различными «интересными» людьми. Да, общение с людьми перестает меня радовать разнообразием. Утром был в суде, где разбирается иск ко мне со стороны местного жителя. «Грошовый счет в казенном конверте...» Уже не первый иск от лиги местных сумасшедших. Точнее, прежних коммунистов, которые в лихие девяностые мутировали в правозащитников, потому что не смогли мутировать в новых русских. Судья и прокурор, разумеется, на мне, как на стиральной доске, отмывают свою «незапятнанную репутацию». Давно пора, ведь все знают, что за «небольшие» суммы поверх тех крох, что им платит за сложный и стресогенный труд государство, они не находят состава преступления в заказных убийствах (бывают у нас и такие) и миллионных финансовых аферах. А теперь самое время раздуть свою неподкупность до размеров слона на крохотном иске (комарином писке) к беззащитному главе местной исполнительной власти! Ладно, чуваки, я не в обиде. Все пускают пыль в глаза закону время от времени или готовы это сделать, но пока не подвернулся шанс. Договорились: по-человечески я буду думать, что вы просто не хотите связываться с этими мерзкими клеветниками. Ибо сказано, в ком из нас нет греха! О, да! О, да!

       Апрельский вечер в Новососновске. Поют соловьи. В стороне, противоположной закату зажглись первые две звездочки. Венера и Марс, надо же! В такие вечера я прежде ходил гулять в одиночестве. Слушал птиц, дышал весной. Но сегодня мы с моим бывшим одноклассником, губернатором области, выходим из кафе. Лучше сказать, выползаем. В обед он мне позвонил, сказал, что едет. Он не первый раз так делает. Внезапно. Вызывает служебную машину и едет. В областном центре так запросто в кафе или ресторан ему не сходить. Нужно оцеплять периметр. А здесь никаких проблем. Я заказываю весь зал, и мы устраиваем выездную сессию областного правительства, «решаем вопросы». Иногда на этот мозговой штурм я вызываю двоих своих замов, особ женского пола. Молодые раскованные бестии, которые делают управленческую карьеру, готовы удовлетворить любую просьбу шефа. То есть меня. Еще в первые дни я с удивлением открыл в них готовность отдаться любому, кто хоть немного для меня полезен.  Глядя на них, я иногда я даже задумываюсь, не прав ли тот, кто утверждал, что у женщин совсем нет души. Поэтому они не могут ее погубить, и разврат, убийственный для мужской натуры, отскакивает рикошетом от женской. Впрочем, я несильно злоупотребляю их верностью своим идеалам и зову только тогда, когда надо по мелочи произвести хорошее впечатление на оппонента. Создать в нем, так сказать, позитивный настрой и обеспечить конструктивный подход. Вечерний макияж, декольте и мини-юбка, в девяносто процентах случаев дают нужный эффект. Лишь изредка им приходится предъявлять кружевное белье. Случается, что я не могу их остановить на этом рубеже, но это уже их инициатива, не моя. 
     Под фирменный коньячок мы быстро движемся по списку проблемных тезисов, начертанных безобразным губернаторским почерком на мятом листочке. Сколько раз просил его, дай своему секретарю, пусть отпечатает. Некоторые строчки он не может прочитать сам. Тогда вопросы отпадают. Остальные я ему щелкаю на раз - два. Словно он привез не коньяк, а настойку золотого корня. Волшебный напиток. Никакие вопросы на должности мэра и губернатора нельзя решать на трезвую голову. Это аксиома. Назначения, увольнения, миллионные контракты, ключевые мероприятия, точки роста должны открываться и закрываться подшофе. Чтобы не мешала противная мелкая дрожь внутри и предательское чувство ответственности за принятые решения.
Когда все управленческие дела поделаны, начинается просто пьянка. Иногда под воспоминания детства, иногда под споры об истории и мировой политике. Сегодня он мне напомнил, как мы писали послания инопланетянам. Или Господу Богу. Но мы тогда не верили в него. (Сейчас тоже не верим, но в церковь по праздникам ходим.) На огромном пустыре возле наших домов, бывшем кладбище, таком старом, что холмиков почти не осталось. Там редко кто ходил и однажды, когда несколько дней подряд шел хороший снег, образовалась белая гладь: ровная и чистая как чистый лист бумаги. Мы туда забрели, возвращаясь из школы. Увидев это огромное белое пространство, мы сошли с ума. Бесились, дурачились и портили снежную целину. Кувыркались, бегали взад и вперед, перепахивая снег ногами. А потом он посмотрел на то, что мы сделали, и говорит: «А ведь так можно писать. Если написать большими буквами, по десять метров, или даже больше, из космоса видно будет, как ты думаешь?»  Я сказал, что, наверное, будет. Тогда он предложил придумать послание инопланетянам. Мы начали с глупостей, типа здесь живут Саша и Игорь. А потом выяснилось, что нам, по сути, нечего сообщить им, инопланетянам. Или Богу. Не так-то это просто. 
       Испытав светлое чувство и посмеявшись над своей детской наивностью, мы, словно опомнившись, начинаем очернять своей души прекрасные порывы. Постепенно тематика симпозиума деградирует до ругани в адрес баб и жидов. Я отпускаю прекрасную половину компании ввиду очевидной некомпетентности в этих вопросах, и мы с ним тривиально бухаем. Между рюмками он говорит, я слушаю. Проклятым роем кружатся рассказы о его неимоверно трудной жизни. Скорее из их мрачной тональности, нежели из каких-то конкретных деталей я делаю вывод, что кресло под ним качается с возрастающей амплитудой. Причем он думает, что оно вошло в резонанс с какой-то внешней политической силой. Я же думаю наоборот, что силы, которые его колеблют все до одной находятся внутри его. Но убедить его в чем-то всегда было нереально. Посему я молча пью, ем салат, слушаю и размышляю о парадоксе власти, насколько способен размышлять в нынешнем помраченном состоянии.
       Кто, думал я, идет (должен идти) во власть? Несомненно люди, которые построили свою личную жизнь, семью, быт, мир, друзей, работу настолько прочно, что они выдержат те космические шестикратные перегрузки при выходе на орбиту власти. И те, у кого остались излишки силы, после того как они упорядочили прилегающую к себе часть вселенной, что они могут потратить их на преобразование отдаленных областей. Например, моя мама. Я всегда знал, что ей надо быть президентом. Дом, дети, муж – это было слишком мелко для нее. Даже больница, в которой она была главным врачом – слишком узкий участок. Энергии у нее было гораздо больше, и она, чувствовалось, топталась как конь в стойле… Что же на деле? Во власть попадают ущербные личности, с подорванной энергетикой и кучей комплексов. Они не разобрались сами с собой, но идут управлять областью или страной. Эта деятельность их разрушает до конца…
       Словоизвержение Игоря не иссякает. Он кидается из одной крайности в другую. То хочет положить жизнь на алтарь во имя процветания области, сделать ее самой передовой и технологичной. То вдруг, поманив меня пальцем с лихорадочным блеском в глазах, рассказывает о том, сколько чего наворовал. Рассказывает про коттеджи в Кисловодске и Сочи, про квартиру в Москве, про валютный счет в банке, про планы купить недвижимость в Европе. У него изо рта прет коньячным перегаром, по жирным трясущимся щекам скатываются капли пота. «Я хотел, Сашка, хотел остаться в истории своими великими делами. Я мечтал об этом с детства, еще когда мы с тобой играли в футбол. Я городил планы построить для пацанов, которые будут играть после нас в нашем городе, стадион с ночным освещением, трибунами и душевыми, я хотел убрать с улиц эти помойки, посадить на их месте парк, в котором будут играть оркестр и кружиться детские карусели. Я хотел... Но у меня не получается. Все летит к чертям. Так пусть летит, я хоть бабок сворую напоследок. Еще с год я просижу, а там поминай как звали. Говорю это только тебе. Кроме тебя у меня нет никого, все остальные враги. Готовы меня продать с потрохами. Я сам не знаю, дружище, что со мной, вроде хочу начать какой-нибудь масштабный проект, из тех, что ты мне набросал, а вместо этого беру мигалку и еду с кем-нибудь пить. И знаю, что это чужой мне человек, но не могу быть один. А тебе я благодарен. Я благодарен тебе что ты всегда меня выслушаешь и поймешь.  А пошел ты…
       И вот на закате, едва не набив друг другу морды, мы встаем из-за стола. Поют соловьи, светят Марс и Венера. Игорь бормочет что-то вроде того, что он меня любит и что я его самый преданный друг, делает шаг к своей черной тойоте и застывает. Видимо, что-то случилось. Он неподвижен, словно киборг, который тестирует свое состояние, а я думаю о том, что надо звонить знакомому главному врачу и заказывать отдельную палату с капельницей. Губернатор качнулся, поворачивается ко мне и объявляет: «Не допил!» Мы идем обратно, за тот же стол, на котором успели уже поменять скатерть и поставить новые закуски.  В полночь эта туша, опирающаяся на меня, как вставший на задние лапы бегемот опирается на хворостинку, просит отрыть заднюю дверь тойоты, и, оттолкнув меня жирной рукой, неожиданно, резвой торпедой прыгает на заднее сиденье. Мы слышим богатырский храп. «Ты знаешь, куда его вести?» - спрашиваю я у шофера. Тот, всезнающий, улыбается уголком рта и чуть заметно кивает. Я захлопываю дверь, и красивые задние фонари губернаторского автомобиля скрываются за поворотом.

       Перерыв на обед. Я снова сижу на любимом диванчике, откинувшись и заложив руки за голову. Лидочка делает мне миньет. Она делает это, как делает чай или убирает со стола. Как-то невинно и естественно. Я не помню точно, когда она вменила себе это в обязанность. Видимо, в первый раз я был в усмерть пьян. Ибо вижу все крайне смутно. Но теперь я трезв, грешен и зол. И моя черная энергия, как грязная вода из стиральной машинки, водоворотом уносится в слив. В слив также устремляются культурные и нравственные стереотипы. А также плевки на правовые нормы. Мат в общении с равными и нижестоящими. Черные мысли по поводу некоторых представителе гомо сапиенс и подозрения в их адрес. Пьяная езда за рулем…

      Посещаем областную конференцию. Я и со мною трое моих «рыбаков». Мероприятие длится целых три дня. В гостинице, чтобы мы не скучали, предложили випсервис: сауну с проститутками. Федорыч с барского плеча оплатил. Проституток выбирал лично, самых дорогих, как турок на рынке невольниц. Это девушки-студентки из вузов областного центра. Лучшего товара не бывает. Вот фото в одежде и без. В любых позах и ракурсах. Пальчики оближешь. Я пытаюсь возразить. Может, для начала ограничимся стриптизом. Но по их глазам понимаю, что начало я пропустил, причем давно. Стриптиз — это уровень, который эти три милых шалуна прошли без меня. Что ж, где наша не пропадала, сходим. А почему бы нет? Я вообще холостой, мне все можно, это вы идете налево. Забрасывать свои старые удочки в новый запретный пруд. И видно, что со знанием дела. Горящие глаза, потираемые ладошки. Я бы лучше побухал с ними в номере, послушал житейскую мудрость Амвросьича и искрометную пошлость Васильича. Но эти стареющие козлы, добропорядочные мужья в глазах общественного мнения, считают, что коньяк и икру нужно помножить на молодую женскую плоть, и, возможно, кокаин и виагру. Тогда блаженство достигнет неземного уровня. В раздевалке гляжу, как эти олимпийские боги совлекают с себя дорогие костюмы, в которых они выглядели интеллигентными технократами, респектабельными, заслуживающими доверия, коим со спокойной душой можно поручать ответственные общественные посты. Видимость. Вот они, раздевшись догола, закутываются в приличествующие месту и своему божественному статусу хламиды, то бишь белые банные простыни, и я вижу, что это не клиенты Фидия.  Одинаковые, пузатые, худоногие, лысые. Их словно разводили в питомнике. Выдержит ли сердечко обилие земных блаженств? Наверное, выдержит, на их лицах нет тревоги за свое сердце. Они чувствуют себя как дома. Мне, без живота и дряблых ягодиц, как-то неуютно в их компании. Я отрешенно слушаю их россказни про купленные мерседесы и яхты. И вот заваливают девчонки. Эти явно не чужие в тренажерных залах. Современный рекрутинг преобразил сферу интимных услуг. Заученные движения и фразы, наброшенные на сельское здоровое нутро и неправильный выговор. Амвросьич, старый козел, она же тебе в дочки годится! Нанял бы себе опытную старую шлюху, вот кто помог бы тебе, болезному, расслабиться. Но нет, не видят они этой старательности и невыветревшейся детскости. А мне не по себе. Деды и девочки разбились на пары и разбрелись по кабинкам получать и оказывать оплаченные по прейскуранту услуги. Я остаюсь в предбаннике с накрытым столом, телеком и последней девушкой, предназначенной для меня. Взяв пульт от телевизора, нахожу матч лиги чемпионов, делаю звук погромче и наливаю ей и себе коньяку. За знакомство, провозглашаю я тост, меня зовут Александр… Саша, одним словом. Девушка оказалась Леной. О, говорю, у моего компаньона, Амвросьича, в этом городе дочь студентка, тоже Лена. Я называю фамилию. Да, я ее знаю. Моя подруга. Она сегодня тоже работает. В соседней сауне.
       Девушка пытается затащить меня в пустующую кабинку, но я говорю, что лучше посмотрю футбол. А она пусть просто посидит рядом. Я добавлю ей столько же, сколько сдерут с дедков ее подружки. А может, еще и накину. Просто я попал в это место случайно. Подвело мое чертово любопытство. Амвросьичу не говори про дочь.
       - Я что дура?
       - Даже если, не дура, все равно молчи. А пиво здесь есть?
       - Я тоже люблю пиво, оно стоит в холодильнике.
Почти минута в минуту вернулись пары. Вот что значит школа! Моя девчонка присоединилась к подругам, удалившимся в бассейн смывать трудовой пот и еще кое-что. А мужики накинулись на выпивку и дорогую закуску. Я в пол уха слушаю их пьяную болтовню. Опять пошли хвастливые рассказы о том, что у кого и в каких количествах. Я слушаю.
Черт подери, я уже два года в должности, но ничего еще не украл и мне нечем похвастаться в ответ. А что если… Я заговорчески подмигиваю Юрию Амвросьичу и с горящими глазами, понизив голос до горячего шепота, начинаю рассказ о квартирах в Кисловодске, Сочи и Москве, которые куплены мною на откаты с муниципальных заказов и взятки. Добавив сюда золотовалютный счет и планы покупки виллы в Швейцарских Альпах, я пьяно подмигиваю и еще раз заплетающимся пьяным языком подчеркиваю волнистой линией: «Между нами…» Амвросьич с круглыми глазами делает жест как будто застегивает молнию на рту, что у него видимо означает высшую степень заверений в конфиденциальности. Через пять минут о моих «квартирах, машинах и яхтах» знает вся шайка и мне приходится пресекать попытки обратиться на Вы.

      Взволнованная Лидочка вводит в мой кабинет двух представительных мужчин. Впервые я вижу ее такой взволнованной. Она очень мила в таком состоянии. Впрочем, она мила всегда. Сотрудники ОБЭПа в штатском отказываются от рюмки французского коньяка и бутербродов с черной икрой. Я понимаю, что привело их ко мне не праздное любопытство и с интересом узнаю о начатой в отношении меня разработке на предмет нецелевого расходования средств муниципального бюджета, получения взяток и иных коррупционных действий. Я, конечно, напуган. И, хочешь не хочешь, даю насладиться им своим замешательством. Почему-то я понимаю, что сейчас их звездный час, этих вертухаев, и оправдываю их гаденькое наслаждение. Как всегда думаю, а что бы чувствовал я, будь я на их месте. Старший великодушно бросает предложение оформить явку с повинной. Я обещаю им подписать все, что они захотят, и они на радостях соглашаются на коньяк. После третьей, когда они немного захмелели и успели рассказать мне несколько воодушевляющих меня анекдотов о подобных мне казнокрадах, описав, чем все закончилось и даже утешив, что я еще имею шансы отделаться лишь полной конфискацией, зато сохранить свободу. Я осмеливаюсь спросить, как они получили информацию о моих злодеяниях. Я, честно сказать, ничего за собой не помню, но оснований не доверять представителям закона у меня нет. В администрации города столько ушлых личностей, вполне могли мне что-то левое на подпись подсунуть. Работать во власть идут инициативные и предприимчивые люди. Всех на поводке не удержишь. Да я и не пытался обкладывать их тотальной слежкой. Матом да. Но контролировать каждый шаг - не мой стиль. Не умею.
      — Это, конечно, тайна следствия, и мы не имеем права допустить разоблачения свидетеля, но Вы, Александр Владимирович, все равно завтра будете иметь с ним очную ставку. Исполняя свой гражданский долг, сигнал о Ваших аферах в наше ведомство подал Юрий Амвросьич Куприков. Он сообщил о незаконно приобретенной недвижимости в столице и курортных городах, а также о переводе денег за границу.
      - А кроме этого, еще что-нибудь на меня есть?
      - Вам что этого мало? И с таким списком можно загреметь в тюрягу лет на десять. А то и до конца жизни, если будешь артачиться.
      - Хороший, однако, коньяк. Вот мы уже на ты. Представляете, я сам его еще не пробовал, держал для гостей, - ошеломленно проговорил я.
       Да уж! Эффект от банного информационного вброса превзошел все мои замыслы и ожидания. Вспомнив подобострастное и преданное выражение Юрия Амвросьевича, я не смог удержался от улыбки. А потом и вовсе начал хохотать. Смеюсь и не могу остановиться. Какая к собакам исполнительная власть? Вот где мой интеллект, жизненный опыт и знание основ психологии! Вот где грамотные управленческие решения. Пошло оно все лесом! Я смеялся и плакал одновременно. Примчалась разгневанная Лидочка и, отогнав волков в дальний угол кабинета, по-сестрински взяла мою голову в свои ладони. Что с вами, Александр Владимирович? ОБЭПовцы в замешательстве таращились на эту картину. Когда я наконец смог говорить, я объяснил им суть возникшей коллизии. На лицах их, сначала насмешливых, потом недоверчивых, все эмоции сменило детское обиженное выражение.
       - Понимаете, они все всегда хвастаются, что у них до фига чего есть. Я среди них белая ворона. Вот решил, чтобы не смотрели на меня, как на … лузера, соврать. Сочинил я эти квартиры, взятки. Но вы ради бога не расстраивайтесь! Дело закрывать не надо, я все равно не сегодня-завтра подам в отставку. А ваше начальство я попрошу дать вам премию. Через губернатора похлопочу. Сработали быстро, не ваше вина, что тревога оказалась ложной. И еще. Ведь не во всем вы ошиблись. Кое в чем вы ох как правы. Таким, как я, не место в администрации города. Да и попал я сюда по протекции. Так что есть за что меня уволить, и даже привлечь…

      Вот так все закончилось. А как красиво начиналось! Я сижу в приемной губернатора, и его лысый секретарь, повернув ко мне свое длинное лицо, похожее на мертвую маску с венецианского карнавала, говорит проходите, Вас ожидают. И вот, я захожу в его кабинет, а он, Игорь Гершиков, мой школьный друг, широко улыбаясь, встает из-за стола навстречу мне. Затем задушевный приятный разговор. Лысый мужик приносит нам кофе на подносе и чекушку коньяка.
      - Понимаешь, Саша, я хочу сделать нашу область… передовой. Во всех отношениях. У нас есть все условия для того, чтобы быть лучше других. Но у меня пока нет команды, не хватает своих людей на местах. Тех, кому я мог бы доверять, толковых и расторопных. Ты не мог бы попробовать пройти в мэры Новососновска на предстоящих выборах?
      - Да ну... Игорь, где я и где власть? Во-первых, я мало кому известен. Разве что в узком круге. Кто за меня проголосует? Да и не мое это!  Я думаю, что я на своем участке работы принесу государству больше пользы, чем если буду работать руководителем.
      - Саш, неужели ты не хочешь попробовать? За свою безвестность не переживай, о деньгах на избирательную компанию тоже не думай. Это все я беру на себя. У тебя безупречная репутация.  И… с твоими мозгами...  Наберешься опыта там, потом я подтяну тебя сюда, в область. Потом, если все получится, я рассчитываю тебя внедрить в федеральное правительство. Да, да! Это вполне реально, зная тебя и учитывая мои связи. Я же здесь не просто так оказался, как думаешь?  Ты не представляешь, с какими тупыми людьми я работаю, и как мне не хватает твоих мозгов. Но тебе надо набраться опыта. Поработай один срок в Новососновске, обтешись. А потом пойдем выше. А?
      - Я понимаю, что на моем месте любой другой твое предложение с руками бы оторвал. Но я никогда не мечтал о привилегированном положении. Мое место в тени. Я технарь. Я не уверен, что найду подход к людям.
      - Найдешь, еще как найдёшь. Тут везде такие дурни руководят! Пожалуйста, не отнекивайся. Ты можешь не давать мне ответа сейчас. Обдумай все хорошо. Даю тебе неделю. Через неделю звонишь мне по вот этому телефону (он пододвинул ко мне визитку) и говоришь да или нет. Но я вот тебе что скажу. Как-то в выпускном классе школы мы с тобой сидели в пустом классе. Перед этим нас хорошо отчитали у директора за то, что мы устроили спор на уроке литературы о Маяковском. Помнишь, ты тогда ляпнул: «И жизнь хороша и жить хорошо, а сам взял и застрелился!» У учительницы глаза на лоб. Я тогда сразу понял, что пахнет жареным, но за тебя подписался. Нам директор пообещала из комсомола исключить. Помнишь? И вот после этого скандала мы с тобой, один на один, мечтали о том, чтобы у нас в стране все было устроено на разумных началах. Чтобы не было вранья, показухи, бумажной волокиты. Чтобы на ключевых постах стояли достойные люди. А справедливость, а борьба с хищениями, а инновационные технологии! Кому, кроме нас с тобой и еще двух-трех человек, это нужно? Да всех все устраивает в том виде, как оно есть. Мутная вода, в которой хорошо ловить рыбку. Толстопузые начальники, которые хорошо умеют только класть себе в карман. Вот, дружище, перед тобой вызов. Прими и у тебя появится шанс на исправление ситуации. По крайней мере, ты можешь приложить к этому свою руку, вернее, голову. Я знаю, ты сейчас не женат, но ведь когда-то жена у тебя появится. И дети пойдут, и внуки. Ради своих потомков ты можешь стряхнуть с себя свою скромность и попыхтеть. Иначе чего стоили все наши с тобой слова и благие намерения молодости.
       И я смотрел в его одухотворенное лицо, в котором не было еще заметно следов чиновничьего высокомерия и начальственного алкоголизма, и чувствовал, как во мне зарождается та самая решимость, которая просыпалась не раз под влиянием его слов. Я вдруг вспомнил, как однажды мы с ним стояли на крыше нашей двухэтажной школы и смотрели вниз на небольшую кучу песка, которую недавно вывалили из самосвала, для того чтобы произвести какой-то ремонт внутри помещений. Он хотел на нее прыгнуть, а я отговаривал. Я говорил, что куча такая маленькая, что можно запросто промахнуться, сломать себе обе ноги и стать инвалидом. Даже если приземлиться точно на кучу, нет уверенности, что песок достаточно рыхлый и сможет смягчить приземление с такой высоты. А он посмотрел на меня пристально и сказал, что мне мешает жить осторожность и расчетливость. Что для того, чтобы победить, нужно быть способным на отчаянный поступок. И тогда я повернулся и прыгнул. Вниз. Без рассуждений, без предварительной прокрутки прыжка в уме. Просто прыгнул. С высоты пять метров. Он только рот открыл. Видя, как меня подбросило после приземления, как я в шоке сижу, ощупывая свои ноги, он испугался и не стал прыгать сам. Со мной все оказалось хорошо. Полет и сотрясение приземления сделали меня слегка ненормальным. Я начал смеяться и не мог остановиться, а он сидел рядом на траве и молча смотрел на меня.

      Утро. Первое спокойное после того, как поднялась вся эта суматоха. Я просыпаюсь на своей холостяцкой кровати. Несколько минут лежу неподвижно, осознавая внезапно спустя пять лет вернувшуюся возможность валяться после пробуждения, а не вскакивать, как в армии, по команде подъем. Когда я насладился этими мыслями и ощущениями, я пробую извлечь свою руку из-под миниатюрного существа, которое спит, прижавшись к моему боку. Это движение его будит. И Лидочка, сладко потягиваясь, обнимает меня так, как это умеет делать только она.