Какой красивый цветок! Самый необыкновенный из всех! Из тех цветов, которые любят небо и наряжаются в его краски. Точёные лепестки порой казались воинственными солдатиками, порой изящным кружевом. Один взгляд в серединку цветка заставлял стремительно вертеться мир вокруг. И ярмарочная карусель не нужна! Так казалось в то утро лета. Всё казалось волшебным.
Дыхание перехватило от восторга.
Он бежал по лугу, сжимая в одной руке василёк. Самый-самый красивый из всех! Этот самый красивый он подарит матушке. Как здорово, что он его нашёл!
Добежал до неё. Запыхался. Ткнулся в складки холщового платья — для мальчонки с золотистыми, по-младенчески нежными волосиками, самую мягкую и уютную ткань на свете. Протянул подарок.
- Мама, смотри, это тебе! Красивый?
Спросил с нетерпеливой жадностью ловя известный и в то же время волнующе неожиданный ответ:
- Очень красивый, - она присела на корточки рядом, и они вместе стали разглядывать цветок на солнце. Свет белыми бликами играл на ярко-синих лепестках. – Самый красивый!
- Да!
Мамочка тоже самая красивая, когда улыбается! Так хорошо крепко обнимать её и слушать ласковые слова. Он в ответ старается обнять крепко-крепко!
Сегодня они перед рассветом дошли до леса и смогли насобирать грибов и ягод. Будет обед.
Взявшись за руки они идут по дороге к селу. Он подскакивает всякий раз, как видит, что мама нюхает его цветок и улыбается, хочет поближе рассмотреть счастье на её лице.
_____________________________________________
Вот уже и деревенская околица.
Пыль на дороге вдруг стала гуще и забилась в горло. Чудесное ясное утро царило вокруг, а пыль в посёлке всё покрыла мрачной серостью. Не распознать было, где пролегла граница ясного утра и угрюмой сельской дороги.
Вот на улице показались женщины, идущие с вёдрами к колодцу. Такие грузные, безликие и отталкивающие, как вытоптанная дорога.
Сейчас они вернутся на свой двор и мама тоже возьмёт вёдра и направится за водой, делать нечего. Мама не как остальные, даже в слезах, парит и светится.
Женщины вскользь поглядывают на них. Словно заметили их недавнюю радость и не одобряют легкомыслия. Завидуют и презирают. Но проходят мимо тихо.
Дальше по улице встречают тётку. Мать приветствует свою старшую сестру. Он же останавливается и робко прячется за спину мамы. Близко не идёт. Он знает, что сейчас будет. Тётку он не любит больше остальных.
Мама просит одолжить им хлеба… Робко и нерешительно. Как бы хорошо было с жареными грибами...
- Ты, что ж, сестрица? Совсем совести нету! - тётка чуть не лопается от собственного превосходства. - Живёшь, как у Господа за пазухой! А по всей родне побираешься, как нищенка! Не дам! Потому как добра тебе желаю. Нечего мужа своего на всю деревню позорить. И ведь какого мужа! Не дам, неблагодарная. Зря тебя родители лелеяли. Позорницу никчёмную.
Мать стояла и смиренно кивала, слушая родственницу. Самого близкого человека во всей округе. Если не считать его - пятилетнего малыша.
Дом родителей матери перешёл к семье этой тётки. Отец был долго старостой и большим мастером, род их издавна строил селение и был весьма уважаем многие поколения. Старики скончались вскоре после того, как, так они искренне верили, удачно выдали замуж младшую дочь — красавицу и мастерицу. Выдали за колдуна, поселившегося у них в неурожайный год, восемь лет назад. Кто таков? Откуда взялся? Не знал никто. Чернокнижник снискал расположение людей тем, что помогал отгонять от села волчьи стаи, тоже не находящие достаточно пищи в лесах. И все уверились, что неурожай закончился тоже благодаря ему.
Хорошо всё было первое время. Чин по чину. Только её приданое муж сразу забрал и спрятал — не распорядится женщина толково. Лишь похоронили стариков-родителей, так по селу поползли о ней разные сплетни и слухи.
Она уже ребёнка ждала. Деваться некуда. А после рождения сына — отцу бы гордиться и радоваться, однако колдун стал выражать недовольство ею и сыном. Сперва народ подивился его холодности, но колдун мало-помалу гнул своё, заявляя, мол, разочарование его происходит потому, что сын не унаследовал его силы и виновата негодящая мать. Кто бы знал?! Что в таком роду, попадётся такое убожество?! Но уж так и быть. Будут при нём…
Все верили колдуну, все уже привыкли ему верить, а не её слезам и слабым возражениям. Постепенно пересказы сдержанных намёков колдуна стали в деревне разрастаться сами собой. Люди нашли забаву — злословить на его маму. Пошли намёки, что он и вовсе не сын колдуна. На ту пору, колдун уже всю разгулявшуюся ложь людскую тоже поддерживать и раздувать стал непрекрыто.
А малыш. Он один раз увидел, на губах колдуна глумливую ухмылку, когда тот слушал очередную хулу в адрес жены и сына. Не горечь, не злость, не досаду — ухмылку… Наверное, именно в тот момент этот человек стал для него совсем чужим, независимо от того так это было на самом деле или нет… Он был ещё совсем малыш… Сейчас он уже старше. Ему пять… Но этого ещё недостаточно, чтобы взрослые согласились слушать его мнение...
В селе жалела их только одна старуха. Которая когда-то сосватала мать. Она вину, видать, свою чувствовала всё это время, но поделать тоже ничего не могла. Даже не родная ведь кровь.
Роды принимала она же. Колдун-то ушёл к кому-то другие обряды проводить, мол, оно важнее. Оставил жену одну в доме. Не справится естеством, так на что она нужна, немощная? Женщина эта заметила его уход, пришла помогать сама, не спросясь. Роды были тяжёлые, если б не она, пропали бы оба наверняка. Он ещё был слишком мал и не мог сожалеть о том, что они тогда выжили. Для этого — ещё был слишком мал.
Мальчик знал, когда в хлебе отказывала тётка, а было так почти всегда, они шли за хлебом к той старухе. Она жила небогато, но всегда давала. Мать только плакала потом и ходить к ней не хотела, не нравилось ей бесконечно ту укорять своими бедами. Ведь не её вина была, на самом деле…
Мать стояла и смиренно кивала, слушая родственницу. И от этих категоричных заявлений она на самом деле начинала чувствовать себя самой последней и никчёмной женщиной на земле, но что она могла поделать?
В свои пять он уже каким то внутренним неформулируемым пониманием знал, как убивается мама выслушивая это. Она и правда готова была убиться. Никто, включая близких, не считал её достойной поддержки… Но она не могла позволить себе даже такой выход — она была матерью.
Кто знает хватило бы у неё сил сдерживаться, если бы она знала, что сын уже все понимает? Но она пока ещё надеялась, что не всё.
Тётка, вволю наругав сестру, ушла. Хоть и жила она сейчас припеваючи в собственной семье, она до сих пор больше всех завидовала, что тогда колдуну приглянулась младшая. И уж она-то, конечно, была бы более подходящей партией для любого, чем сестрица… Но колдун выбрал тогда сам… И был крайне настойчив. Настойчив на удивление… Хоть об этом деревенские быстро захотели забыть...
Мальчик потянул мать за руку. Она больше не улыбалась. Протянула ему обратно цветок:
- От отца спрячь. У тебя не найдёт. Он не любит, когда зря рвут, - она выпрямилась, оправляя складки юбки и фартука, она была очень несчастна.
- Но тебе он понравился? Он для тебя.
- Понравился, милый, понравился, - погладила она его по голове.
Он не понимал ещё в свои пять лет, как это может быть зря, если так радуется мама. Но он уже знал, что отец будет зол сильнее обычного, если узнает — поводы тот долго никогда не выбирал. Знал мальчик и то, что если хранилось у него, колдун не находил почти никогда, даже если искал…
____________________________________________
Они шли домой с каждым шагом наполняясь бессильным страхом, словно сжимаясь и пригибаясь. Никогда нельзя было сказать заранее, чем колдун будет недоволен и будет ли дома.
Если он ушёл, они смогут поесть спокойно. Если нет, скорей всего его разозлит их отлучка. Его могло не устроить что угодно. Его не устраивало в них всё и он не забывал об этом им напоминать.
Прошедшей ночью, он поднял мать заставил накрыть для гостей. Для гостей у них в доме всегда было полно еды. Но в обычные дни он всё запирал. У них бывали часто всякие странные гости. Ведь колдун был могущественный. К нему обращались даже князья. И много платили. Баснословно много. В свои пять лет малыш решил, что деньги — это такая вещь, которой бывает слишком много, чтобы тратить, в особенности на еду для них с мамой.
Когда мать накрыла, колдун прогнал её на улицу, в ночь. Чтобы не подслушивала. А малыш притворялся спящим. Старался, чтобы не слышен был плачь и всхлипывания. Ему бы очень хотелось быть смелым, чтобы встать и пойти за мамой. Но это тоже могло вызвать бурю гнева и на него и на неё. Раз колдун не выставил его прочь сам, он не имел права уйти.
Гости были знатные. Богато одетые. Тот, с кем колдун вёл беседу, не откидывал капюшона, хотя в избе было жарко. Очень тайные гости.
- Мне передали предупреждение. Что выпавший из гнезда воронёнок заклюёт ястреба, - доносились приглушённые слова гостя.
- Ваша милость зря тревожится. Это бредни черни. Себя утешают.
- Я похож на того, кто тревожится из-за бредней черни? - угрожающе заметил гость.
Но колдун не дрогнул ни на миг, даже усмехнулся:
- Допустим. Но Ваша милость не желает назвать того, от кого это узнал? Поэтому не мне судить о надёжности источника. Со своей стороны могу уверить, пока Великая книга у меня в сохранности — ничто и никто не помешает заговорам. И Вашим планам. А она будет храниться у меня долго. Не сомневайтесь.
Оба усмехнулись очень неприятно.
Действительно, книгу эту колдун берёг пуще зеницы ока. Прятал и скрывал чарами. Мальчик видел пару раз что в ней. Чудные рисунки небывалых зверей и растений. Странные письмена. Говорят, открывающие дороги в иные миры и дарующие магическую силу тем, кто их понимает. Только очень могущественные чародеи могли владеть такими книгами.
- Ну что ж. Надеюсь. Потому что в этих краях я не появлюсь долго. Сам понимаешь. Проверить не смогу. Держи своё слово.
Он уже не раз слышал подобные беседы, притворяясь спящим. Все они были очень похожи. Одно и то же для любого знатного гостя. Были ли отличия? О чём была именно эта? Трудно угадать.
Обыкновенно, колдун просто мог надоумить, как сотворить желаемое зло. Малыш еще не мог оценить всей циничности такой науки. Не всё из сказанного понимал. Знал одно, в добро колдун не верил.
Впрочем в этот раз… Именно в этот раз, пожалуй, и призывал колдун силы мрака на помощь… Малыш и сам не знал, от чего подумал такое.
Скоро колдун ушёл провожать сегодняшних гостей.
Убедившись на слух, что колдуна нет ни в доме, ни во дворе, мальчик встал и убежал искать маму. Догнал её на лугу по пути к лесу.
_______________________________________________
Когда, миновав половину села, они увидели свой двор, то оба растерялись и испугались не на шутку. Грозные тяжелые створки ворот были распахнуты в разные стороны и робко сиротливо ёжились, лишившись своей монолитной закрытости. Колдун никогда бы не позволил так их оставить.
Они всё же приблизились, пока больше дрожа от страха перед яростью главы семейства, чем перед неизвестным нарушителем. Дверь в саму избу тоже уже была распахнута. На крыльце стояла чужачка, осмелившаяся вторгнуться в дом колдуна. Она уже явно проверила дом. В руках у неё было отцовское сокровище — Книга. Как увидел малыш, женщина высокая, со взглядом жутким, как у отца. Мгновение и она спрятала книгу в сумку.
Он же сначала испугался того, что за наглость постороннего человека опять пострадает мама.
Но тянулись секунды, мама не просила особу покинуть двор, вернуть украденное, только, всё больше бледнея, с ужасом смотрела на неё не спуская глаз и крепче, всё крепче прижимая его к себе, стараясь заслонить. Он догадался, сам вдруг увидел.
Мощь разила от пришлой, ещё более пугающая, чем бывала от отца в гневе, стальные глаза бросали седые отблески на тёмно-русые волосы.
Она не спускала свой леденящий взор с них двоих. Долго смотрела. Пристально. И очень долго очень внимательно - на него одного. Он не знал, как должен себя повести. Он бы хотел быть сильным и вступиться, за маму и за их дом, который до того не казался подлинно их. Он бы хотел и спрятаться за мать и зареветь во весь голос от непобедимого ужаса. Одновременно. Он не знал. Он стоял молча, ничего не делая.
А губы ужасной гостьи исказило нечто вроде улыбки, глаза безумно сверкнули. Она не шевельнула губами, но он услышал у себя в голове её голос. Потом понял, что услышала и мать, хотя похоже речь раздавалась прямо в их головах:
- Поди прочь. И отпрыска забери. Не к вам явилась, - и голос, холодный тихий и твёрдый как металл, хоть и звучал беззвучно.
Мать охнула, взгляд одурел от облегчения и… И благодарности. Тогда его маленького это невероятно потрясло.
Он бы так и стоял, пригвождённый к земле, но его робкая и слабая мать обхватила его, хотя он чувствовал, что и для неё даже двинуть рукой под этим взглядом неимоверно тяжело. Мать схватила его, уже такого большого, но остолбеневшего и растерянного, почти на руки, в охапку, и бросилась бежать. Сломя голову. Не разбирая дороги. На сколько это позволяли силы, которых было очень мало.
За дальним поворотом мать опустила его на землю, но не выпустила совсем, а потянула за собой, дальше, почти волоком, вынуждая перейти на настоящий бег. Вынуждая торопиться за помощью. За любой помощью.
Всё это время в его голове гудела безумная, дикая и необъяснимая радость ведьмы. Громче её слов. И вдруг этот мысленный глас резко оборвался. Задушил неожиданным одиночеством их обоих. Мать охнула и споткнулась. Но вот они уже снова бежали, уже близко. Всю дорогу им как на зло не встретилась ни одна живая душа. Вот уже мать барабанит в другие знакомые ворота.
- Пусти, пусти, сестрица, - в отчаянии молила мать.
- Опять ты, позорница. Муж учит неумеху, так и нечего за мою спину прятаться!
- Не понимаешь ты, сестрица, пусти, молю!
Неизвестно, чем бы завершилось их препирательство, смогла бы или нет мать заставить услышать свои слова родную, но чужую сестру. Всё решила вспышка, мелькнувшая над деревней.
То ли была вспышка. То ли не было. Померещилось? Однако было в этой вспышке без звука и света нечто такое недоброе, неиллюзорное. Тётка бы и отмахнулась, да задумалась, глядя на них с матерью. А у них двоих догадка возникла сразу. Мать покосилась в сторону их дома. Встревоженно, выжидающе. И он вертел головой, то на мать, то на тётку, то в сторону дома. Но женщины ничего не могли объяснить.
- Что это? – спросила тётка.
- Не знаю. Боюсь. Впусти.
За калитку тётка их всё же нехотя пустила.
Пол часа ещё абсолютная тишина висела над деревней, а потом мужики с вилами и бабы посмелее потянулись к их дому. Они втроём с тёткой тоже встали и пошли со двора.
Толпа селян робко толпилась на улице вокруг распахнутых настежь ворот. Никто не решался приблизиться. Не решался судачить.
Они бы и рады были помахать вилами, да зашибить кого-нибудь, но то, что предстало только что их глазам, внушало страх, делало осторожнее.
Люди, сбежавшись на вспышку, увидели во дворе труп их, считавшегося невероятно сильным, колдуна. Прогоревшие угли в форме человеческого тела. Дымок уже еле поднимался, даже запаха почти не было. А над ним чужачку, жуткую, как и их поверженный кумир. Она стояла и любовалась останками. Потом плюнула на труп поверженного соперника, к которому явилась. Развернулась и уставилась на собравшуюся толпу. Народ попятился. Она двинулась прочь, мимо них всех, моментально притихших, хотя минуту назад браво кричавших угрозы в адрес любой напасти. Никто не посмел помешать. Тот, с кем они могли храбриться, был мёртв.
За околицей пришлая ведьма будто растворилась в воздухе.
А все сельчане стояли тихие и осиротевшие.
Это всё, что застали они с матерью, подойдя.
Мать, испуганная и ошарашенная, уже не держала его. Он же не знал, к добру или к худу произошедшее для них двоих.
___________________________________
- Ты как знаешь, сестрица, а больше тебе приют давать не могу. Женой ты оказалась неважной и вдова недостойная. Всё село сплетничает, по мужу не скорбишь, да и помочь могла.
Первые месяцы, осиротев, они жили у старухи, которая им всегда помогала, мама ходила за ней, уже явно слабеющей. Родня той жила очень далеко. Потом приехали дети и её забрали с собой. Дом заперли. Старушка хотела их оставить, но дети были не очень рады, мама, видя это, отказалась. Пришлось им идти к её сестре. Та пустила.
На какое-то время односельчане лучше стали к ним относиться. Но очень быстро вновь принялись вспоминать, как нужен был колдун, подлечиться, погоду поправить. Очень быстро понадобился виновный в гибели колдуна, не ведьма, а такой, которого можно обвинить, можно наказать. Очень быстро опять стали им припоминать разное и вменять любую вину. Вроде и не ругали, а жаловались. Вроде и не злобно, а вроде и с ненавистью. Ядовитой и неуловимой ненавистью. Всё чаще и чаще.
- Чем помочь против лютой ведьмы? Всем селом даже задержать не посмели. С ним помереть? - робко возражала тётке мама.
- А и помереть. Глядишь, ты бы пала, а он отбился. Больше бы было пользы. - ежедневно рассуждала вслух тётка. - И это ещё люд не знает, какова ты ко мне прибегла. Значит, точно могла помочь. Спасибо скажи, что молчу, - говорила тётка так, словно всегда лучше знала, как поступить.
- Сына защищала.
- Своё бы имя отмыла, да сыновнее. А теперь, оба падшие. Хватит прикрываться дитём, позорище. Видать и прям не от мужа: так не мил тебе был, а к ребёнку льнёшь. Где только другого нашла? Хватит, хватит, сестрица. Зря вы двое живёте на наших шеях. Не знаешь ты приличий. Идите оба подобру-поздорову. Станут тебя здесь камнями бить, я не заступлюсь. А там. Не знает никто. Воля божья будет, может и проживёте.
Добрые люди и родня, действительно во всём винили их. Сильным и во всём уверенным людям легко было обвинять их за собственную трусость, за то, чего не могли понять и уразуметь.
Так они и покинули родное село год спустя после смерти колдуна. Навсегда. Как раз когда по дорогам потянулись ярмарочные обозы. И им повезло прибиться к одному из них.
_________________________________________________
Несколько лет скитались от поселения к поселению с торговцами.
Сначала вместе. Мама готовила, вышивала на продажу. Он — белобрысый любознательный мальчонка — учился всему, что подворачивалось из ремёсел.
За это время он повидал многих людей. И таких, как прежние односельчане. И совсем других. Трусливых и смелых, злых и добрых, лживых и честных. И был счастлив, что точно теперь знал, не все люди одинаковы, даже если многие похожи. Что есть те, кто ценил его маму и иногда его.
В родной деревне с ним никто не играл. Все дети, науськанные старшими, его сторонились. Но никто всерьёз не мешал его отношениям с матерью, не влиял на них.
В обозах всё оказалось иначе. Дети в караване не избегали его. Кто-то пытался знакомиться. Кто-то дразнил. Он не знал как реагировать ни на то, ни на другое и освоиться оказалось намного труднее, чем научиться, например, столярному или кузнечному делу.
Особенно неприятным открытием стало, что в его возрасте проявлять такую привязанность к родителям, в какой, как обнаружилось, никогда не отказывал себе он, было поводом к насмешкам, проявлением несамостоятельности.
Со временем он присмотрелся к компаниям ребят, и понял, что они ведут так себя постоянно и друг с другом, дерутся, задирают. Он привык к миру взрослых, страшному, жестокому, но избегающему подобной прямоты. И с этим тоже предстояло учиться сосуществовать.
В караване с ними долго путешествовала весьма зажиточная семья. Взрослые и мужчины, и женщины умели и никогда не уставали ругаться из-за самой мелкой монеты, из-за самой мелкой обиды. Их никто особо не любил. Но для него стало открытием, насколько людей не беспокоило кто их любит, и любит ли кто-нибудь. Друг друга эти люди всегда защищали.
В этой семье был мальчик постарше него. Заводила и авторитет в детском кружке. Ещё бы, он смел грубо отвечать даже взрослым. И оставлял за собой последнее слово не только в детских сварах.
Когда дети стали слишком часто донимать новенького, этот мальчишка сделал вид, что ему скучно вместе со всеми заниматься подобным. И, о чудо, очень скоро стало скучно всем остальным. Нет, его продолжали иногда подзуживать, но это не превратилось в травлю, подобно той, которую они терпели в родной деревне. Этот парень никогда не выбирал себе слабых противников.
Он однажды набрался смелости и спросил парня, почему тот ему помог.
Парень усмехнулся, почти фыркнул:
- Ой, не приставай, мелкий. Не заставляй меня пожалеть. Я эт не для тебя старался, а для всех, - и было собрался уйти.
Он не шелохнулся, но такой ответ вызвал в нем неподдельный интерес, и он с серьёзностью и вниманием продолжал смотреть на парня. Тот не выдержал и добавил:
- Мне батя всегда говорил: брехливые собаки должны знать своё место. Злопыхательство, если вовремя не приструнить, заполонит и пожрёт всё. И не важно откуда эта тварь лезет. Плохо будет всем. И я видел, как это бывает. Я тут типа главный, потому допустить не мог...
- Мама считает, люди в своих советах неумело проявляют доброту. Нужно стерпеть, - да, с кем ещё он мог это обсудить? С этим парнем было можно, он чувствовал, и ответы ему нужны были срочно.
- Хах! - отозвался мальчишка. - По мне, так всё гораздо проще. Нет никакой неумелости, есть злость, которую стараются скрыть. Есть тупость, которая слепа и безвольна.
- Ты храбрый.
- Не-ка. Я старший. Бывай, мелкий. И не липни ко мне.
Было обидно. Единственный миг, потому что благодарность за помощь и разговор перевесили всё.
С этим мальчишкой они никогда не играли и не выполняли совместную работу, но именно ему он остался признателен до конца дней. Та семья потом сменила маршрут торговли и больше они не встречались. О судьбе парня он больше никогда ничего не слышал.
_______________________________________________
Когда мамы не стало, ему было 11 лет. Он какое-то время пытался продолжить кочевую жизнь, не будучи в силах оставаться на месте, но быстро утратил смысл. Поступил в первом же городе к ремесленнику в подмастерья. Там ему даже нравилось, размеренная жизнь среди людской суеты.
Когда именно началась война, он не помнил. Просто в какой-то момент о войне стали говорить все.
Война, в действительности, уже бушевала давно и во многих княжествах далеко на юге. Возможно с тех пор, как они покинули село или и того раньше. Он не знал точных дат. Тогда, как и нынче, война была далеко. Она его не касалась. Война настигла город, где он обжился, примерно через пару лет, после того, как он стал часто слышать разговоры о ней. Ему как раз исполнилось 14.
Война их не касалась и теперь. Так говорили многие разъезжие торговцы. На этом мнении сходились многие горожане. Так себя убеждал нанявший его мастер. Доходившие слухи были противоречивы. Многие предлагали сдаваться без боя. Другие говорили, это не спасёт от разорения. Третьи хотели битвы. Из обычных людей никто толком не мог понять с кем и кто воюет. Никто ничего не знал наверняка. Только то, что экспансия не собиралась останавливаться на достигнутом. И известные места сражений были к ним всё ближе и ближе.
Ему было целых 14, когда война действительно пришла в их княжество. Вторжение напоминало ему детство. В мир его мамы когда-то вторглись почти так же незримо, и потом разрушали его изнутри. Делая людей вокруг одинаково злыми и враждебными. Обращая друг против друга.
Город так и не мог принять решения, кого из воюющих поддержать.
Первыми пришла отступающая армия. По-сути всего лишь патрули дружинников. Он стал прислушиваться и присматриваться к этим новым людям, пока ещё живым свидетелям. Большинство лишилось дома и родины, но не желало терять надежду. И он принял решение не дожидаясь решения всего города.
Он пошёл и записался добровольцем. Хотя мастер настойчиво его отговаривал, так как ценил, а военный, составляющий списки, оглядывал очень недоверчиво - тощий, нескладный и неприметный подросток, не владеющий оружием — какой из него боец? Впрочем, таких записывали теперь всё чаще.
Он и сам не был уверен в своём решении, но он совершил свой выбор.
А вскоре к ним хлынули основные боевые части захватчиков. Городской гарнизон уничтожили полностью и безжалостно. Половина простых горожан была убита следом. Включая его мастера. Часть лишь разорена и запугана. Рабы требовались живыми. Несмотря на то, что город заранее заявил о капитуляции. А ополченцы заранее отступили в леса, чтобы не накликать большую беду на тех, кто ещё оставался в городе и не мог его покинуть (численный перевес и экипировка нападавших не оставляли шансов), но это ничуть не помогло.
Часть спасшихся бежала, присоединилась к ополчению и пробовала оказывать сопротивление, совершенно бесполезное и жалкое. Однако скорее обременяла военных. Проигравшие отступали и отступали, лишь изредка нанося сколь либо ощутимые ответные удары.
Короткие партизанские сражения, которые возникали сами собой, были тяжёлые и кровопролитные. Они отступали. Встречали другие обороняющиеся армии и отряды. Сливались с ними. Отступали вместе. Приятели погибали, оставались в неизвестности ранеными. Но он чудом проходил битвы одну за другой, хотя и не пытался уберечься. Соратники посмеивались, что враги не замечают его в бою. Он досадовал. Это было не так. Он тревожился. Далеко на задворках сознания вспоминая, как умел всё спрятать от колдуна ещё малышом. Но смерть, пока что, определённо его не замечала.
Эта бесконечная война так разорила и обескровила все обозримые земли, что угасла без провозглашённых победителей, принимая вид разных мародёров, разбойников и повстанцев. Повелевал тот, кто ещё брался повелевать даже если не обрёл прав. Пока откуда-нибудь не приходили более мощные войска. Стали поговаривать, что это освободители с юга. Что на юге появился Император, который прекратит разорение. Но это были слухи. А слухи бродили разные. Кто таков Император и не он ли начал войну не было доподлинно известно. Это то, что он знал теперь о войне.
В этом условном затишье всеобщего разорения, он встретил своё девятнадцатилетие. Возмужавшим, опытным и, несомненно, удачливым воином — без дома, без родины и пристанища. Остатки последнего подразделения, в котором он состоял, постепенно, как и все прочие, распадались на разбойников, мародёров и безобидных дезертиров. Каждый день кто-нибудь исчезал из строя. Командиры даже не пытались замечать такие потери и, нередко, пропадали сами.
После очередного перехода они разбили лагерь рядом с редким в ту пору сохранившимся и действующим монастырём, волей божьей пережившего пять лет достаточно активных боевых действий в окрестностях.
Он долго смотрел на серые шершавые стены.
Все, с кем ему довелось сблизиться хоть немного, погибли. Многие у него на руках. Он не был ни в числе победителей, ни среди умерших. Он был полностью потерян и не знал, куда двигаться дальше. А шершавые стены стояли и неуклонно врастали в землю.
Неожиданно он встал, подобрал свой нехитрый скарб, попрощался с теми, кто оказался рядом, и направился под сень этих тоскливых стен.
Стучался в ворота долго. Раньше днём их держали открытыми, но последние годы никто не мог себе позволить доверять пришлым. Наконец, когда уже и остатки отряда снялись с места и двинулись дальше, приоткрыли окно в калитке.
- Я хочу стать у вас монахом. - сказал он маячившему в оконце морщинистому лицу.
__________________________________________________
В монастыре и правда было спокойно. Не мирно (мира давно не ощущалось нигде поблизости), но размеренно. Он довольно быстро прошёл послушание. Многое умел. Избегал суеты. В монастыре была большая библиотека. Он знал грамоту, сам выучился ей, но такой объём книг его впечатлил. Ему нравилось их изучать. Было много по медицине. Такой, какую практиковали в больших городах разные учёные, что-то и по народной.
Его склонность заметили и настоятель и монахи. Среди них был один пожилой, кто врачевал. До войны он безбедно практиковал в большом городе. Но завоеватели похозяйничали там особенно жестоко. Он бежал, в пожилом возрасте потеряв почти всё, попал сюда. С благословения настоятеля престарелый врач взял нового брата себе в помощники и ученики.
Эти знания ему легко давались. За несколько лет, при помощи старого монастырского врача, он весьма поднаторел в лечении собратьев. И не только. Воюя, он многое повидал на практике. Отличался и недюжинной интуицией в этих вопросах. Однако, что более важно, молодой монах действительно понимал, что не всесилен, умел смириться с этим, чем завоевал большую теплоту со стороны старика.
Так, проживая в монастыре несколько лет, он неожиданно для себя обрёл наконец некое ощущение дома.
Старые гноящиеся раны вскрылись и война заполыхала с новой ещё большей силой.
С юга всё настойчивее шли вести, что Император наведёт порядок и установит мир. Однако те немногие, кто воевал с первых лет, видели, что освободители, просто вторая волна захвата, несущая страх и порабощение в оставшиеся островки жизни. Что эти армии, вместо того, чтобы уничтожать бандитов и мародёров охотно принимают их в свои ряды, всячески поощряют их бесчинства, а редкие сохранившиеся боеспособные отряды ополчения уничтожают под корень, чтобы уж точно никто не мог выказывать неповиновения.
Когда сюда стали доходить не одни войска, а обычные беженцы с юга, стала наконец известна правда. Все эти годы там пытались отнять власть у законных правителей, шла ярая междоусобица. Недавно новоявленному Императору удалось уничтожить остатки законных княжеских родов, добиться невероятного военного ослабления всех соседей.
Множество раненых везли к ним. Это уже были не одни вояки, пострадавшие в сражениях или разбойных стычках, а женщины, дети, старики. В монастыре им пытались помочь. Всем. Любому нуждающемуся. Хотя бы пытались. Но раны и заболевания были столь тяжелы, что даже усилия братьев помогали редко. А ещё скончался и старый врач, обучавший молодого целителя. И старшим, лучшим лекарем остался он. И он был бессилен в большинстве случаев. За войну и время в монастыре, где кое-кто ещё сохранял веру, он принял необходимость смирения, смирение в нём оценили старый врач и настоятель. Однако принял он его только в определённой мере. Сейчас он ясно понял, что смирение его имеет границы. Чем дальше, тем большему испытанию его смирение подвергалось, тем тяжелее ему становилось принять свою неспособность помочь. Чем невиннее были умирающие, тем больше его терзало отчаяние. Даже в то время, когда он воевал сам и друзья умирали в шаге от него, он не терзался так от беспомощности. Он горделиво полагал, что закалён встречами со смертью, выяснилось же, что вовсе нет, не так далеко простирается его духовная выдержка и хладнокровие, как все предполагали.
_________________________________________
В тот день к запертым воротам монастырской крепости пришла старуха. Старуха пришла в монастырь умирать. Таких приходило немало. И независимо от пола или веры монастырь давал им последнее прибежище, хоть и не слишком охотно. Но эта старуха выглядела так, словно несла с собой проклятие и смерть.
Она звала монахов. Долго. Долго зов её оставался без ответа. Молодые и старые пугливо посматривали на неё и не торопились пускать. Странным было такое отношение к немощному и страждущему.
Он был никем, одним из обычных братьев, кое в чём полезным общине, но не более прочих, поэтому он не посмел ничего сказать. Не посмел обвинить в малодушии тех, кто каждый день из последней силы помогал всем кому мог и решался помочь, кто помог ему. Он прекрасно понимал чего устрашились братья.
Почуял он сам. Несомненно, почуяли и многие братья. Он старательно отворачивался от этих воспоминаний, но он сталкивался с этим очень близко и не мог не узнавать. То же ощущение. Колдунья. Ведьма. Похоже, сильная когда-то. Старая, невысокая и ссохшаяся. Седые волосы. Выцветшие глаза. Пугающая, словно чудовище из кошмара, не обликом, но ощущением…
Наяву всем им довелось видеть кошмары страшнее… Но старуха отталкивала, сама того не подозревая.
Настоятель долго не желал замечать её, но спустя четвёртый день её стука и скрежещущих воплей спросил с ворот, что ей нужно в их монастыре?
- То мужской монастырь. И сдаётся мне не твоего бога, почтеннейшая. Что нужно от нас?
- Одна помирать не хочу, - прокаркала кашляя старуха. - В могилу хочу, не в лесу под куст свалиться. Не с вашими этими. Не надо. Да, чтоб хоть годка три холмик простоял не пропал. Вон под берёзки те, - махнула она рукой вдаль. - И ладно. А бог, сынок для всех есть, как ни назови и в каком множестве ликов ни представь.
Настоятель, седой уже мужик, не ответил. В итоге, когда она уже лёжа хрипела под воротами, всё же позволил внести внутрь, рассудив, что поступит гораздо безбожнее и кару навлечёт более лютую, если карга испустит дух перед входом.
Её уложили в пустой келье. Поочерёдно с несколькими братьями, ухаживал за ней и монастырский целитель. Не что бы вылечить. Только облегчить отход. Всех братьев пугала её сущность. Никто не заговаривал с ней лишний раз. Но и она лишь иногда роняла благодарственные слова или шутливые замечания.
Он ухаживал за ней молча, как и прочие. Она всегда пристально глядела на него, словно из последних сил, силясь разглядеть, словно чувствовала, что он молчит иначе, чем прочие. Но не заводила с ним разговор.
Несколько дней она ещё мучилась. То испытывая облегчение, то опять подходя к краю смерти.
В один из вечеров настоятель послал за ним. Старая ведьма просила позвать именно его.
Он удивился. Не встревожился, нет. Он не боялся её в отличие от многих братьев. Просто не мог взять в толк причин, почему вызывают его.
Умирающая выглядела бодрее. Смотрела на него пристально как всегда.
- Его звала? - уточнил настоятель.
Она кивнула несколько раз.
Их оставили. Он хотел сесть на табурет, но старуха, сохраняя молчание, потянулась к своей суме под подушкой. До этого всегда старательно её прятала и всегда пугалась, когда ей меняли постель. Он помог достать ей мешок.
Старческими дрожащими и даже дёргающимися руками она развязала его и стала вытаскивать книгу.
Он остолбенел.
Отпрянул.
Узнал.
Он вдруг узнал ту, вещь, которую она достала из мешка, а следом и саму старуху. По тому, что ещё теплилось глубоко внутри умирающей.
Он ещё подался назад, не стань он сдерживать себя — сбежал бы без оглядки. Не страх и не отвращение двигали им. Это было сильнее его, сильнее здравого смысла, больнее физических ран. Он и не подозревал, что детство сохранилось в нём ужасающей тенью, уничтожающей и властной. Не подозревал, что до сих пор настолько не желал вновь сталкиваться с ним, смотреть ему в лицо.
Он понял, что ещё в самый первый момент не просто почуял её как ведьму, но именно узнал. То ли разум не захотел признать, то ли действительно не понял воспринятого. Не понял, потому что, запомнившееся ему, устрашающее величие могущества и эта затухающая слабая жизнь не имели ничего общего внешне. Или быть может он теперь стал мужчиной, а не пятилетним малышом, а ведьма не так уж и изменилась — изменился он. Но тогда он не осознал и все эти дни мог убеждать себя в другом, а теперь сомнениям не осталось места и они ударили в самую болезненную точку.
Он узнал и Книгу. Великую книгу колдуна, которую она забрала в тот роковой день. Которую так берёг их мучитель — его отец. Колдовской трактат неизмеримой ценности.
Достав, она посмотрела на него пристально:
- Вспомнил?
Он не смог ответить.
- Я тебя сразу узнала! Искала, кому отдать. Не думала только, что тебя найду. Посчастливилось!
Она действительно радовалась, словно подаркам внуков.
Он только вопросительно воззрился на неё.
- Возьми, - она сделала жест, попытку протянуть тяжелую книгу трясущимися высохшими руками.
- Она для колдунов, - отрицательно и яростно покачал он головой, сделал решительный шаг прочь.
- Поэтому возьми, - принялась убеждать старуха, пугающе выкатив на него выцветшие глаза. Зрелище больше напоминало безумие, чем настойчивость.
- У меня нет его силы, - выдержав взгляд её выпученных глаз, отрезал он.
И тут она резко рассмеялась. Дико и жутко. Смеялась странным хриплым и булькающим смехом, пока не зашлась кашлем. Тем более пугающим был смех, что был то именно весёлый смех, а не злобный хохот… Кашляла она надрывно и обессиленно. Он дал ей воды, хотя желал броситься прочь и никогда больше не глядеть на неё. Не глядеть в лицо своему детству.
- Конечно, его силы нет! - по глазам было видно, что она продолжает смеяться.
А потом в поблёкших глазах блеснул прежний ведьминский огонь:
- Его-то нет. Её есть! Потому и узнала тебя сразу! Расскажи про мать, - попросила она.
- Она давно умерла. Мне было 11. Далеко от того села, - он не собирался отвечать, слова словно вырвались сами собой.
- Не горе, - сказала старуха, дослушав, и опять закашлялась. – Пожила и тебя в малолетстве оберегла. Зря убиваешься.
- Не испытывай. Не святой я. Такое слушать.
- Хех! А знаешь ли ты, что бы было, не явись я в ту пору?
- Что было бы, того не случилось, - отрезал он.
- Убил бы он тебя, - выплюнула слова старуха, словно захлапывая перед его носом дверь, в которую он собирался выйти всё это время.
Сам того не желая, он превратился в слух. Чего-чего, но услышать такое он не был готов.
- На её б глазах убил, - кашляя и с трудом ворочая быстро пересыхающими губами поведала старуха. - Как и моего когда-то. А сельчанам бы её оговорил, мол она виновата. И не стало бы у неё, ни родины, ни сына. И никуда б она уже деться не могла. Ни в каком бы краю не приткнулась.
- Зачем? Не было похоже, - спросил он отчаянно пытаясь воскресить какие-нибудь точные детали в своих давних размытых воспоминаниях.
- Её силу дремлющую пробудить и самому от неё питаться. Ведьму ручную породить. Чтобы её мощь тянуть! Иначе не позаимствовать! В тебе его силы нету. Его. А сила-то всё равно есть. За силу её природную только ради, он её и сосватал. Далеко не первую! Да не для большого семейного счастья. Как и меня прежде. Он мастер древний был, границ уже не знал для себя.
Она говорила и речь всё время прерывалась сипением и хрипами, кашлять уже не хватало сил.
- ...Не простила я ему своего мальчика. Как прежние – не ведаю, а я не простила. Тебя, вот, зато с ней уберегли. Что сила? Ничто. Только для мести у меня и была. Ведьмой-то стала, да такой, что и ему не тягаться. Вас увидела, и словно ещё втрое тогда окрепла. Единым всполохом выжгла. Себя, правда, тоже. Слабеть после этого стала быстро. Да, считай, дёшево расплатилась. Перед богом, зачлось. Простились грехи. Раз тебя живым вижу. Видать не зря всё… Бери книгу. Твоя теперь.
- Она зло. Тёмную силу даёт. И бессмысленна для меня. Не научен читать демонской язык.
Она улыбнулась старческой одновременно и трогательной и страшной улыбкой.
- Не зря. Тебя уберегли. Вижу зло тебя не пожрало, хоть и горести много повидал. Бери книгу. Ни зло, ни добро она. Всего лишь вещь. Записи. Знания даёт. А прочесть? Сможешь… Когда нужно будет, и без науки, не тревожься, на то и «волшебная». Спрячь только. От дураков. Которые, - она беззвучно хохотнула. - демонский язык учить возжаждут, а на мир смотреть не умеют.
Он молчал. Он сам толком не понял, как книга оказалась у него в руках.
- Иди теперь. Я спать буду.
Он не двигался.
- Иди. Иди. Нечего меня караулить. Завтра отнесёте. Не убегу уже юношей совращать…
Утром, ещё до подъёма, он вернулся к ней, замученный сомнениями, и нашёл её мёртвой. Приставилась во сне.
Похоронили её в рощице за пределами освящённой земли, как и было условлено.
__________________________________________________
Война разрасталась. Всё больше было больных и раненых. Всё чаще среди них женщины и дети. И это было больнее и страшнее, чем кошмарные неразберихи битв, которые проходил он. О монастыре среди людей гуляла добрая слава, но всё меньшему числу из прибывающих за помощью удавалось помочь.
Он уже не мог совладать с терзающими душу отчаянием и бессилием. Молитвы не помогали. Он ещё мог смиряться, когда не спасал воинов или стариков, но на смерть детей смотреть было невыносимо.
Он стал чаще думать о книге. Потом открывать. Листать. Часть текстов, к его неизмеримому изумлению, была написана известными ему языками, вполне обычными для образованного человека. Однако лишь небольшая часть, лишь некоторые заголовки и отдельные слова складывались во что-то осмысленное. В остальном же была она столь чудна и диковинна в своих текстах и рисунках, что попытки понять точное содержание были бесполезны.
Он не понимал книги. Не понимал, что в ней написано и как это можно применять, хотя уже почти выучил её наизусть. Да, там были записи на известных ему языках, известными ему алфавитами, но в них не было смысла. Какая-то чепуха и невидаль. Сказочные растения и животные, которых не существовало, позволяющие изготовить якобы волшебные лекарства. Рисунки некоторых витиеватыми закорючками. Он всё время размышлял над этим и не понимал. Хотел убрать подальше с глаз и забыть, но его словно притягивали её страницы. Особенно волшебные рецепты, которые никому не могли помочь, просто разрывали его сердце. Дразнили и совращали своей недосягаемостью: открыв книгу, он узнал про рецепты снадобий невероятной пользы, но как было по ним хоть что-то изготовить? Он обладал многими знаниями и опытом и понимал, все описанные в них ингредиенты — не существуют. И будь хоть трижды могущественным колдуном, никаких волос единорога, крыльев фей, лап феникса, чешуи драконов и подобного не появится в этом мире. Всё это антинаучная чушь. Любой библиотечный справочник, любой травник полезнее.
Он пришёл к настоятелю. Больше не к кому было идти, а мужик был в целом не плохой. Он поведал всё.
- Почившая колдунья. Я встречал её в детстве. Она, оказывается, узнала меня сразу. Я вспомнил кто она в последний вечер при разговоре. Она дала мне вещь на память и посеяла в душу тревогу, хотя не желала этого.
Он рассказал, обо всём, что вызвало его смятение, что терзало. Обо всём, что помнил и понимал сам. Настоятель заворожённо слушал. Дал ему выговорится полностью. Уже глубокой ночью он закончил и настоятель начал отвечать, с паузами, отрывисто, собираясь с мыслями.
- Когда ты пришёл, было ясно, что духовная сила твоя значительна.
- Таким сделала война.
- Нет. Я не о том. А о том, что и испытания будут ей под стать. Об этой божьей справедливости мало кто помнит, - сурово заявил настоятель. - Не таким сделала война, к такому пришла и отпустила живым и в здравом рассудке.
Настоятель помолчал, потом продолжил:
– Возможно, ещё совсем недавно, услышь я подобное, то не колеблясь бы заявил, что это происки злых сил, шарлатанство, посоветовал бы избавиться и забыть. Но только за последний год, я ошибался трижды из того, о чём помню. Если бы можно было знать, что мы совершаем напрасно, а на что тратим силы не зря. Как понять, что принесёт благо? Я не знаю. Теперь я достаточно мудр, признать, что не знаю. Многие твои сомнения терзают и меня точно так же. Мы оба видели, что даёт эта война. Это сказывается…
Он больше не прерывал старика, даже в те паузы, в которые настоятель особенно долго подбирал слова:
- Ты говоришь, то, что можно понять из тех текстов, не несёт зла, обещает пользу. Ты лишь боишься, что это обещание пустышка, обманка. То есть, как и всё в жизни, может быть, а может не быть…
Настоятель грустно вздохнул:
- Я всего лишь верующий. Обстоятельства и среди братьев заставили разговоры о вере оставить на вторых ролях. Многие пришли, и даже не знают в обитель какого бога. Для себя я пока нахожу силы, обращаясь к вере. Я не знаю, веришь ли ты. Но ничего больше не могу посоветовать. Просить поддержки и наставления у высших сил.
- Что же до тяги твоей, - старик положил руку ему на плечо. - Мне думается, не в волшебной связи дело, а в твоём стремлении и желании познать ответ. Это не плохо. Но не посвящай всю жизнь поиску ответа. Об этом прошу как брат. Сейчас здесь нам нужен каждый, насколько достанет сил.
- Благодарю отец.
- За что? Я не могу помочь советом.
- За то, что не отвернулись.
Но Книга не отпускала. Со смерти старухи. Всю весну. Она словно требовала, но он открывал и читал всякую чудную бессмыслицу. И сбегал, сбегал от неё, от людей в лес, в поле. Уже зацвели васильки и бились ярко-синими головками о его рясу, напоминая, как тем жутким летом он думал, что найдёт в них радость и надежду для двоих.
Утро было ясным, хоть диск светила не поднялся над горизонтом. Словно не было прожитых лет и пережитых бед. Словно не было в мире войны. А между тем везде бродила смерть, не разбирая, те места, которые он считал домом и те, которые ненавидел вспоминать. Он был бессилен и не знал, где искать помощи… Он желал помочь, но желание рождало одно лишь смятение, он всё больше блуждал в своих страхах, сомнениях и думах. Красота утра будто намеренно контрастировала с бурей в его душе. Уже и в природе не находил он покоя. Он упал на колени в траву и горько воззвал:
- Господи Всемилостивейший, наставь на путь истинный. Если есть хоть капля благой силы в волшебстве, хоть капля правды в словах старой женщины, хоть что-то полезное людям на тех страницах… Научи!..
Глаза наполнились слезами. Они заполняли глаза, теснились там, не хотели попасть на щёки и выдать себя. Но несколько капель не удержались и соскользнули в щетинистую бороду.
И вдруг, сквозь толщу слёз, он увидел.
Узрел.
Прозрел.
Боясь потревожить морок или откровение, он оглядел опушку в предутреннем свете. Казалось бы, всё как прежде, но как прежде уже никогда не будет.
Теперь он видел: языки и гребни, крылья и чешую всех неведомых волшебных существ и растений, упомянутых в Книге. Они были здесь, вокруг, всегда. Просто он их не видел такими. Как всё просто. И как всё сложно. Книга содержала образы, а не названия. Для тех, кто умел видеть. И теперь он мог их узнавать.
Единожды увидев — мог узнавать всегда и везде, не только на рассвете седьмого дня от солнцестояния, или на закате в день перед осенним равноденствием, а всегда, в любое обычное время. Он понял. Всё!
Он припомнил первый же рецепт якобы снимающий воспаления. Собрал растения. Почти бегом вернулся в монастырь. Приготовил настой. Ещё и ещё. Одно лекарство за другим.
Несколько человек, которых они не надеялись спасти, пошли на поправку на следующий же день.
Вечером он долго пробыл у настоятеля.
Наутро принялся лечить раненых молча и безустанно. В том числе и тех, от кого они уже отказались. И за следующие три дня в монастыре никто не умер.
Среди братьев пошли шепотки.
Целительствующий монах пользовался уважением, впрочем уважением не тёплым, а довольно отчуждённым. Он всегда был немногословен, незаметен, пока не желал, чтобы к нему прислушались, замкнут, пусть и не горд. Он всегда вызывал некоторое изумление.
Однако настоятель, лишь людей начали будоражить перемены, объявил всем, что их брат принял обет молчания. Поведал дивную историю, как ночью, молясь об исцелении страждущих, их брату был дарован божественный ответ. По воле Всемилостивейшего бога, тот обрёл благословение исцелять в обмен на полное молчание.
Братья приняли новость с трепетом и восторгом. Тем большими, чем большее количество недужных стало вставать на ноги. Многие прониклись заявлением настоятеля и стали в свою очередь больше усердия проявлять в свершении молитв и обрядов.
Война длилась и только набирала мощь. В монастырь везли раненых, а он лечил.
Добрая слава о монастыре стала превращаться в легенду о последней надежде. Пошли слухи, что монах там - чудотворец. Но он ни с кем не говорил об этом. Слухи не поддерживали в монастыре, но они не утихали. Не в характере слухов утихать по доброй воле. Не к лицу легендам тихо пылится на полках. Чем больше людей выздоравливало, тем больше искало у них спасения. Не только телесного, но и духовного, к радости настоятеля.
Другие братья всячески старались помочь. Все с разной усидчивостью перенимали у него самое необходимое. Кто был поумнее и больше интересовался, тех наставлял и справлялся с этим без нарушения обета. Единственное — далеко не всеми рецептами из Книги он делился с братьями. Образы — образами, а рецепты там были не все просты и безобидны. Иными, при недостатке знаний, опыта и чутья легко можно было навредить. Иные и впрямь граничили с волшебством, просто потому, что никто бы и не додумался применять тем или иным способом. Он сам начал некогда с самых простых и полезных, теперь разобрал их все вдоль и поперёк, но и сам не во всём был пока уверен.
В этот период подъёма прибился в монастырь рябой парень. Привёл кого-то лечиться да так и остался. Он не отличался талантом, а точнее был глуповатый, но добрый, а усердия вовсе было не занимать. Как-то само собой он стал постоянно прислуживать целителю во всяких необходимых, но не требующих знаний делах. Даже с каким-то слегка раздражающим щенячьим восторгом.
А монах-целитель среди благоденствия боялся. Он боялся, что злопыхательство приняло новую форму. Ещё более страшную и коварную, чем прежде. Как и прежде он не знал, можно ли остановить зло, зависит ли хоть что-то от него. Всё реже и реже он показывался остальным братьям и паломникам, и не только в прямом смысле этого слова — его порой не замечали в нескольких шагах, лишь сейчас он сам начал понимать, что и эти умения часть волшебного дара, который был всегда.
Он боялся всего этого в одиночестве перед алтарём, а в остальное время лечил и лечил, и лечил...
Сражения с новыми миротворцами тем временем проигрывались, в какой-то момент их монастырь оказался уже в тылу другой стороны. Потянулись раненые оттуда. Настоятель был намерен сохранить обитель. Помогал всем страждущим. После приюта, предоставленного ведьме, кто бы мог осудить помощь простым солдатам. Но полководцы новой армии недолюбливали монастырь. Несколько недель монахи всерьёз опасались, что их всех перебьют и спалят постройки. Божьей милостью, монахи остались живы, но в преддверии зимы монастырь был полностью разорён. Ближайшие леса, которые не успели вырубить, были выжжены, из кладовых армия изъяла все запасы. Подразделения ушли, а людей в монастыре ждала голодная смерть зимой. Даже топить было нечем.
Такова была благодарность за помощь от войск Императора.
____________________________________________
В день, когда бушевала первая зимняя метель, в монастырь заехал обоз. После императорских войск у них уже несколько недель не искал никто помощи. В одиноком обозе было много убитых, умерших в дороге, выжившие изранены и искалечены. Над обозом неотступно кружила стая воронья и исполняла поминальный марш громким надрывным карканьем. Будто и не караулили поживы, а оплакивали. Люди устали отгонять птиц.
Безмолвный целитель мерным шагом двигался по направлению к телегам - птицы сменили рисунок криков, в следующий момент шумно захлопали крыльями и разлетелись прочь.
Кое-какие целебные снадобья в монастыре оставались, военные не сочли полезными для себя неизвестные сухие корешки и веточки. Но погибающий монастырь не смог бы теперь оказать той чудесной помощи, которая его прославила.
Обоз этот не принадлежал контролировавшим территорию войскам. Это были люди бежавшие от них и каким-то странным образом угодившие в тыл.
С телег стали снимать раненых. В основном — чтобы похоронить.
Монастырский целитель пришёл узнать, кому уже не удастся помочь, кто протянет на обычных снадобьях, кому нужна помощь срочно…
Привлекла его внимание женщина. Она сидела на снегу и пыталась остановить монахов, снимающих других людей. Он приблизился.
- Возьмите мальчика! Почему оставили мальчика?! - причитала она, пытаясь задержать кого-нибудь из братьев.
Женщина сама была ранена, но перед ней лежал ребёнок. Его спустили с телеги, но оставили на земле. Раны были крайне тяжёлые, хоть он ещё дышал. Он был изувечен почти весь, однако самым тяжелым и по-настоящему серьёзным было ранение в корпус. Одними лекарствами тут было не обойтись. Но в монастыре почти ничего не осталось.
- Надо спасти! Его надо спасти! Бросьте нас!!! Спасите мальчика!
Целителю показалось это очень странным… Остальные видели мольбу о сыне, а ему показалось всё очень странным. В глазах женщины словно одна безнадёжность тонула в новой…
Он сделал знак внести тело к нему.
Женщина потащилась следом, ей вроде полегчало:
- Вы же сможете его спасти? Сможете? - беспрестанно твердила она пока он осматривал раны.
Вошёл настоятель:
- Он не ответит. Обет молчания.
Она резко обернулась:
- Спасите! Нужно спасти! Что угодно взамен, если спасёте и мы выберемся на дальний берег озера! Еду, деньги! Только спасите и мы доставим!
Молчаливый монах закончил осмотр ран и встал. Рана в корпус задела множество органов, рассекла почти пополам, чудо, что ребёнок ещё дышал. Настоятель внимательно смотрел на него, целитель мог только отрицательно качнуть головой.
- Нет! Нет!!! - отчаянно завопила женщина. Весь вид её был наполнен скорбью. Такой неизбывной, что она отупляла и заволакивала всё.
Но настоятель понял смысл кивка иначе, кивнул в ответ и вышел.
- Это не твой сын, - тихо произнёс монах. Чувствовалось, что он редко говорил вслух, отвык.
- Мой, - удивлённо возразила женщина.
Целитель молчал.
Она сдалась.
- Он мой. Теперь. Спасите. Спасите этого, чтобы гибель моего родного мальчика не была напрасной. И мы с ним будем друг у друга.
Монах по прежнему молчал. Женщина затихла и осела.
- Моего уже было не спасти. Совсем, - боль в её глазах раскололась на две. - А его можно. И нужно. Я переодела его. Они и не узнали.
Больше он не стал расспрашивать:
- Раз не твой, шансов ещё меньше, - предупредил целитель.
- Тогда всё бессмысленно. И смерть моего мальчика тоже, - бессильно заплакала женщина.
Монастырский целитель нахмурился. В стенах были спрятаны инструменты его старого учителя врача. Но не было достаточно даже дров, чтобы разогреть воду...
Он вышел сделал знак братьям. Женщину увели. Притащили снега, разломали что-то из оставшейся мебели, собрали всё, что могло гореть. Развели огонь. Принесли и всё, что он указал из оставшихся снадобий… Потом он всех отослал. Помощь братьев понадобится другим людям. Кого мог, он обучил по тем медицинским книгам, по которым учился когда-то сам. Одного человека было бы мало, чтобы спасти за эти годы стольких, скольких им удалось. А тут, количество людей не сыграет роли.
Целитель, после приготовлений заперев дверь, достал из тайной ниши под тюфяком хирургические инструменты. Он учился ими пользоваться, но редко применял…
Монах остался один на один с уходящей жизнью и своими молитвами. Достал из той же ниши и раскрыл Книгу. Не для того, чтобы читать. Он помнил её наизусть. Для того, чтобы самому ощутить чуть больше уверенности.
Скальпель и иглы требовали постоянной очистки, какие-то кровотечения он вынужден был прижигать, а всё, что могло гореть, что сумели собрать сюда, похоже со всего монастыря, почти догорело. Но ребенок держался, временами приоткрывая замутненные обезболивающими зельями частично влитыми прямо в раны и близостью смерти глаза. Процесс продвигался… Монах бросил взгляд на книгу… Уже было сожжено почти всё, а закончить было необходимо… Первые вырванные страницы вспыхнули. Ребёнок приоткрыл глаза и снова закрыл. Вряд ли мог различать что-то помутневшим взором…
Монах закончил. Собрал тело буквально из обрывков. Он предполагал, что ребенок умрет у него на руках, но тот всё еще был жив.
Монах наконец покинул келью в которой оперировал. Сам ошеломлённый и уставший.
Снаружи в ожидании околачивался его рябой помощник. Целитель сделал ему знак — тот сразу побежал за настоятелем.
- Если доживёт до утра, то получилось, - прошептал целитель настоятелю и двинулся к другим раненым. Обходя их он видел, как настоятель шепнул что-то женщине, она обмякла и успокоилась. Просто потому, что её надежда ещё не погасла, еще могла прожить несколько часов.
Когда утром, продремав часа два беспокойным сном в котором кружились над обозом и душераздирающе горланили вороны, целитель проснулся в холодной келье и пошёл посмотреть на ребёнка. Тот до сих пор дышал. Целитель, которого считали чудотворцем, сам впервые видел подлинное чудо.
Людей подлечили и отправили восвояси. В любой момент могли нагрянуть имперские войска. Никто из братьев всерьёз не верил обещаниям женщины помочь монастырю. Что может обещать женщина в отчаянии? Они были уверены, что это чистый обман, либо всё равно ей помешает война.
А она сдержала слово. Через месяц после их отъезда в монастырь под покровом ночи привезли продовольствие и дрова. И ещё дважды за зиму. Возницы ничего не знали, почему и от кого, просто им заплатили, чтобы везли, и пообещали убить, если украдут.
Так монастырь пережил ту зиму. Но после того, как они оказали помощь новым завоевателям — слухи про это место дошли до того, кто последние пять лет именовал себя Императором…
______________________________________________
Император уже не первый год искал кое-что. Кое-что, в важности чего его когда-то убедили. И не мог найти.
Когда император ещё только планировал так себя возвеличить, один старый мудрец напророчил, что упавший из гнезда воронёнок заклюёт ястреба.
Брошенные слова, заставившие императора искать помощи самого могущественного чернокнижника из известных. Колдун так самоуверенно обещал безопасность, пока волшебная книга хранится у него… И что же? Не прошло и нескольких дней, а колдун мёртв и книга пропала. Конечно, Император достаточно быстро узнал о гибели колдуна. Однако недостаточно, чтобы самому уберечь книгу, вовремя напасть на её след…
Император не сидел сложа руки. Следы книги терялись, зато планы продолжали реализовываться: все знатные семьи противостоявшие ему были уничтожены. Иногда удавалось скрыться слугам, бежали их дружины, отказывались повиноваться селяне, но все они были в итоге истреблены под корень. Он был уверен. Почти уверен, если бы не страх. Страх тех случайных слов, собственно и призванных посеять страх, не более. Нет, он — Император. Он не верит во всё это… Однако все владеющие мистическими знаниями его подданные должны были искать для него Книгу. С Книгой ему было бы спокойнее.
И вот слухи про монастырь дошли. Кто-то случайно предположил, что книга может быть там, раз место такое волшебное. От чего бы не разузнать?
Сперва в монастыре побывали соглядатаи. Рассказали про странного монаха. Не то, чтобы интерес Императора рос быстро, но рос и в конце концов он захотел побывать там сам. Не прошло и года, как Император осуществил задуманное, пусть ехать и пришлось не один месяц.
Разглядев детали парадного строя на дороге к обители, настоятель сразу ощутил недоброе… Сам не знал почему, но ему показалось, что им не пережить этих гостей. Вовсе не с добрыми намерениями Император совершал паломничество и вспомнил про них. Нынешнее царство зимней ночи придёт не только для природы…
Нужно было что-то предпринять. Уберечь хотя бы кого-то… Пусть даже с его стороны это вопиющий акт неверия и бунта. Его тоже подточила война, и ответственность за людей он ощущал сильнее потребности в праведности.
- Едет Император. И у меня дурные предчувствия. Из монастыря должны уйти все младше двадцати, все образованные. Все целители. И кто пожелает. И не возвращаться, пока гости не отбудут.
- Но настоятель!
- Никаких но.
Монахи долго перешёптывались и спорили. Не все вняли приказу, но большинство.
- Великая честь для нас! - приветствовал настоятель прибывших.
- Несомненно, - последовал ответ.
Император приблизился вплотную к старику-настоятелю.
- Вижу монастырь пережил войну и последние зимы, - ласково заметил Император.
Настоятель вздрогнул, он не мог знать, что известно Императору, намекает ли тот на что-то, например на то, что его войска разорили их, покидая, и у них не было ни единого шанса справиться самим…
- Божьей помощью снесли тяготы.
- Ваш целитель видать и правда чудотворец, - бросил Император.
- На всё воля божья, - опять смиренно произнес настоятель. - Неужто Император имеет потребность излечиться?
Император соблаговолил принять это за шутку:
- Нет. Но вели привести.
- Он хранит обет молчания.
- Вели привести, - повторил Император, и настоятель понял, что намёки ему не мерещились.
- Боюсь он отбыл в странствие неделю тому назад. Вернуться должен через месяц.
Император хищно улыбнулся:
- Сдаётся мне, ты врёшь мне в глаза старик! Это большой грех! Наша обязанность помочь тебе его искупить!..
Целитель вел молодых монахов и тех, кому велели уйти с ними к потайному ходу. Когда все прошли, он не двинулся следом за остальными. Братья заволновались. Настоятель отправил их знаменитого целителя прочь в первую очередь — все это понимали. Но тот лишь отрицательно покачал головой и запер за ними проход. Не нужно было ничего ломать, он просто подсунул камушек в одну из щелей со своей стороны — дверь заклинило основательно и незаметно для посторонних глаз.
Он не мог сейчас бежать. Что бы ни считали остальные.
Целитель осторожно вернулся, так незаметно, как умел, и стал рассматривать прибывших.
Он очень долго присматривался и прислушивался. Не был уверен до конца, связано ли это с тем неприятным гостем, которого запомнил маленький мальчик, старательно изображающий спящего… Однако многое из услышанного не оставляло сомнений в цели их визита. Он припомнил всё виденное и слышанное в совершенно разные моменты жизни: и той далёкой ночью, и день появления обоза с вороньём… Все подсказки для него сложились воедино. Теперь он точно знал зачем остался и о чём нужно будет молчать…
Нет, искали не его, искали всего-лишь очередного колдуна — проверить догадку. Проверить нет ли искомой книги у него. Они знают, что в монастыре есть монах-чудотворец.
Если его — чудотворца, не найдут в монастыре, то поймут, что из монастыря бежали люди… Примутся искать их… Чтобы избежать этого, в монастыре должны были найти его.
Что до книги. Такие люди не смирятся с тем, что её нет. Просто не поймут, как идолом оказалось можно пожертвовать ради человека. Им лучше не знать.
Он, никем незамеченный, пошёл в молитвенный зал к алтарю и стал молиться. О том, чтобы это не была ошибка. О том, чтобы его решением остаться, а не бежать с остальными, не двигали гордыня и ненависть. Просил прощения, если пытался сейчас взять на себя гораздо больше чем следовало… Чтобы эти решения не были напрасны, отчаянный героизм не оказался бесполезной глупостью и чтобы порочный круг разомкнулся, если он верно увидел связь…
Сновали солдаты, несколько раз разные заходили в залу и никого не находили. Пока монах не закончил молитву.
Тут его обнаружили и схватили люди Императора, попутно издеваясь над невнимательностью друг друга...
- Где книга?!
- Все книги в библиотеке, о Император! Любая — Ваша! - в ужасе молил настоятель.
- Хватит прикидываться! Где та самая?!
- Мы не понимаем о чём речь, богом клянусь!
- Ваш монастырь хранит колдовскую книгу!
- Как можно! Император!
- Как вы смеете лгать?! Книга здесь! Я знаю!
- Мои слова правдивы, Император. Можете разобрать стены по камешку, обыщите всё, у нас нет никаких колдовских книг! Если найдёте, мы не знали о её ценности и с радостью передадим Вам! - лепетал настоятель.
- Так и будет!
Монахов пытали и кто-то в чём-то проговорился, надоумил расспросить целителя, давшего обет молчания. А его как раз обнаружили и вели...
- Вот и целитель. И не понадобилось ждать месяц! Что скажешь, настоятель? Впрочем лучше молчи…
Вблизи он узнал Императора. Но Император ни за что не смог бы узнать его. Император не знал и о ведьме — о чём свидетельствовали его расспросы — значит не знал ничего. Вовсе не был Император уверен, что нужная ему книга была здесь… Пальцем в небо… Божье провидение...
Просто пришла к монастырю жестокая расплата за славу, чего целитель так страшился.
- Так ты и есть здешний чудотворец?
Монах молчал и смотрел в упор.
- У него обет молчания, Император! - взмолился настоятель.
- Ему лучше говорить, чтоб сохранить тебе и себе жизнь!
- Но как же! Это же обет!
- Лжец рассуждает о нарушении обета! Красота! Как принял, так и откажется. А ты его благословишь!
Настоятель слабо мотал головой, но его полосовали ножом, пока старик не застонал:
- Благословлю, благословлю…
- И так? - Император повернулся к целителю. Тот недопустимо спокойно смотрел прямо в глаза:
- Не знаю. Я просто лечу больных, пришедших в монастырь, - и было ясно, что человек этот действительно давно не говорил вслух.
Но императора правда только больше раздражала, а разоблачённая ложь радовала, будто в мире и не могло быть правды:
- Нет. Ты чудотворец. Не скромничай. Или может быть ты колдун? А?
Монах промолчал.
- Где твоя колдовская книга, колдун?
- Я целитель, а не колдун. И не умею творить чудеса, то удел бога.
- Где книга?! У тебя?! - Император уже не сдерживал злобы и орал.
- Скажи, скажи, если знаешь хоть что-то, - взмолился настоятель над которым опять глумились. Старика пытали, он уже не мог сопротивляться, но не признался Императору ни в чём определённом, а никто кроме них двоих и не знал.
- О какой книге речь, Император? Вся библиотека Ваша.
- К чертям библиотеку! Колдовская книга! Есть у тебя?
Целитель всё больше убеждался, если он расскажет правду или полуправду — будет лишь хуже.
- Нет. У меня нет книги. Я — целитель.
- Я знаю, она здесь!
- Подобной книги нет в монастыре, Император. Ни у меня, ни у кого-то другого, ни в стенах, ни в окрестностях. Я просто целитель. Меня учил врач. По медицинским книгам в библиотеке. Могу ли я помочь в исцелении Императора?
- Наглец!!! Ты в этом так уверен, да? Что книги здесь нет? - такой дикой злобы ему не доводилось видеть в глазах людей даже на войне.
- Нет, Император.
Они с Императором смотрели друг другу в глаза.
- Пытайте всех, пока не заговорят! Этого — особенно! - зло процедил Император тоже стараясь смотреть монаху в глаза, но это лишало уверенности его, а не монаха. - И продолжайте поиски!
- Давайте отрежем ему язык, раз он любит молчать! - выкрикнул кто-то из солдат.
- Дебилы! - рявкнул Император. И словоохотливого кто-то из чинов повыше тут же пырнул ножом — слышны были хрипы. - Мне нужно, чтобы они заговорили, а не молчали!!! Пусть вопят как можно громче!!!
Император взмахнул полой и вышел.
Разъярённый Император и озверевшие придворные так ничего и не нашли, прозверствовав в монастыре четыре дня. Тех из замученных монахов, кто ещё оставался жив бросили умирать медленно. Среди них и настоятеля с целителем, дававшим обет молчания…
Монахи, которые прятались в лесу, вернулись, как только убедились, что в замке не осталось Императорских слуг. Нашли своих братьев погибшими или при смерти. Рябой парень горько скулил, над умирающими, как и многие другие.
- Это потрясающая возможность. Второй такой можно и не дождаться. Мы сразу выиграем побережье и весна позволит его удержать.
- Придётся бросить все силы. Слишком велик риск. Не удастся — остальные люди останутся без защиты. Князь ещё слишком юн. Ещё нужно время.
Военачальники спорили уже дольше часа. Снаружи у шатра сидел мальчик изуродованный шрамами, которые пусть и зажили, но отчётливо проступали. Мальчик прислушивался к спору и, неожиданно для себя, вспомнил всех тех, кто его защищал. Многие сказали бы, что защитники исполняли свой долг, но он был не согласен, он понимал, в любой момент его могли бросить и не нашлось бы тех, кто мог упрекнуть. Но его спасали. Не единожды. Будто меняли свою жизнь на его. В первую очередь не столько солдаты, сколько обычные люди. Но маленький мальчик, каким он был, всё равно умер от тех ран. Вместе со своим другом детства, который получил второй замах — по нелепому стечению обстоятельств смертельный. Вместе с убитой горем мамой друга, которая не дала себе угаснуть ещё год, ради того, чтобы выжил и оказался в безопасности он, но угасла всё-равно. И многими, многими другими... Наверное, пришла и его пора сделать что-то для этих людей. Не отступать.
Сначала мальчик сидел снаружи, прислушиваясь, потом встал, опираясь на палку. Юноша самостоятельно ходил, после пары лет утомительного восстановления и тренировок, но довольно заметно хромал. Иногда трудно было встать или забраться на лошадь. Зато мечом его научили владеть лучшие из выживших фехтовальщиков, и даже в этом состоянии он уже дрался с ними наравне. При взгляде на его лицо многие взрослые отводили глаза. Шрамы смотрелись страшно на таком юном лице, хотя и не шли в сравнение с теми, которые скрывала одежда. Среди народа его внешность порождала кривотолки. Впрочем этим было удобно пользоваться в своих целях.
Их юный, свергнутый, однако не отвергнутый выжившими вассалами правитель, вошёл в палатку. Военачальники продолжали обсуждение. Юноша часто посещал совет, обычно слушая и учась. Однако сегодня сразу стало понятно, что что-то изменилось.
- Вы доблестные воины и вы ответственно меня обучали сражаться. Битва - это чёртова мясорубка и заручаться удачей нужно не меньше, чем мастерством. Мы не можем потерять такой шанс, только потому, что мне ещё нет тринадцати. Как быстро нужно выступить, чтобы реализовать план?
- До конца недели, милорд...
И никто не посмел возражать. Но он видел, что старикам бы хотелось. Их разрывали противоречия. Поэтому все сомнения должен был развеять он. Он должен был взять ответственность за все сомнения.
- Тогда завтра же приступаем к сборам. Я возглавлю атаку. Не спорьте. План мне известен.
Крепость была сметена с минимальными потерями "разбойников". Гарнизон уничтожен, сообщение с остальными фортами отрезано. Они обеспечили зиму себе и содействовавшим им в округе поселениям.
К концу зимы, все попавшие под их контроль территории признали его официальным правителем. А в Империи стали задумываться, почему нет связи с тем гарнизоном. Но это длилось не долго, потому что ещё до таяния снега, как только из столицы прилетел голубь с недовольной нотой, "разбойники", ударили по новым укреплениям.
К осени северо-запад уже не принадлежал империи, а восстаний, в том числе крупных и удачных становилось все больше из-за безнаказанности оставляемых для контроля над территориями наёмников.
Новый же захватчик к северо-западу от водораздела — казнил мародёров в войске. Один бог знает, как страшно было мальчику впервые отдать такой приказ. Он потом прорыдал в одиночестве ночь, не зная, правильно ли поступил, так жестоко покарав хороших воинов за то, что давно уже стало всем привычным. Это было предательство. Он должен был предать своих. Это было предательство в любом случае. В любом случае кого-то из доверившихся ему людей приходилось предавать. Но старшие, хоть и не могли дать совета, могли равнодушно принять и исполнить приказ. Который должен был отдать он. Он опять принимал решение сам, никто из старших не мог ему сказать прав он или нет. Они и сами не знали, как будет лучше. Но ответственность лежала не на них. Теперь все решения он принимал сам. И не только за себя.
Новость про первого военачальника, покаравшего бандитов, разлетелась среди народа очень быстро. И теперь их отряды обычные люди только по одной этой причине ждали с распростёртыми объятиями.
На очередную зиму его мятежная шайка затихла. Но за эту зиму они набрали всех еще готовых сражаться, а послы их заключили союзы с большинством ближайших восставших объединений.
- Нужно заявить о себе, князь, - предложили как-то военачальники и союзники. - Хватит быть толпой разбойников. Пора действовать открыто. Нужны знамёна. Восстановим знамёна вашей семьи.
Юноша равнодушно согласился:
- Что ж. Пусть будут знамёна. На гербе моей семьи был ворон. Но моей семьи нет. А я просто выпал из гнезда неоперившимся. Пусть там будет воронёнок, выпавший из гнезда.
Про юного князя уже ходили легенды, наводящие жуть. Кто видел его на поле боя, клялись, что он заговорённый, что его не берут ни огонь, ни сталь, он как смертоносный вихрь проходит сквозь битву, что он заплатил то ли богу, то ли дьяволу за неуязвимость, оттуда и шрамы, мол он все получил сразу и больше ему просто не причитается... Он действительно дрался как обезумевший чёрт, получал новые раны, но вовсе не такие опасные, как те первые… А простой люд от таких же простых людей уже знал о выжившем князе, который идёт их освобождать, и лишь ждал, когда сможет встать на сторону мятежников. Потому что тот мир, который царил, не был для людей миром.
Империя не успевала собирать свои войска, не находила ресурсов удерживать земли в разных своих необъятных частях. А мятежники на севере уже стали вражеским государством. Врагом, взявшим Империю в осаду и неустанно теснившим её. И их правителю едва стукнуло семнадцать. Теперь это был сильный и грозный воин, даже шрамы стали украшать, хромота была лишь едва заметна… Он выглядел гораздо старше, чем большинство людей его возраста… Не мудрено… Он и был старше их…
Ушло ещё четыре года, прежде чем воронёнок на жёлтом фоне взметнулся над столицей, а прежнего тирана поймали и казнили...
__________________________________________________________
- Как Вы мудры Император!
Молодой Император посмотрел из под нахмуренных бровей на вельможу, ему не понравились похвалы, махнул рукой отпуская. Народ ликовал впервые за несколько десятилетий. А сам новый Император стал чернее тучи.
Война закончилась, зато сменилась придворной грызнёй. Пока хилой и усталой, пока ещё всех объединяла победа. Однако молодой правитель уже видел её ростки, понимал, что ему опять предстоит карать, в ещё более сложных для него ситуациях, чем на войне. Его это ужасало, ведь, спустя годы сражений, он прекрасно знал, что будет карать, если потребуется.
- Император? - окликнул Советник, один из старых его союзников.
- Как он может быть так уверен? - спросил Император.
- Он просто благодарен.
- Пусть и так. Но как он может быть так уверен??? Мои сомнения лишь копятся с годами и терзают всё сильнее… А он — уверен!…
Император прикусил язык. Глупо было быть этим недовольным. Ему просто выказывали почтение: не более, не менее. Предъявлять претензии недостойно с его стороны… Так сделал бы тот… Схожесть с недавно свергнутым предшественником заставляла кровь остывать в жилах... Император сглотнул холодный ком ужаса... Императора всё чаще мучил страх стать таким же, как его предшественник, словно унаследовав с титулом сущность. Молодой Император всё больше и больше видел отвратительное сходство…
Чем больше в нём были уверены окружающие, точнее, чем больше они эту уверенность демонстрировали, тем неуютнее ему становилось, тем больше это входило в диссонанс с его собственными ощущениями… Он не мог понять, правильно или нет терзаться из-за подобных мелочей… Но некогда слишком рано умерший в нем мальчик, словно жил где-то глубоко, привидением в сознании зрелого воина, и замечал, сравнивал, заставлял сомневаться. Без него Императору было бы спокойнее и он бы уже разил, не замечая…
- Говорят, помогает молитва. Посещение святых мест…
Император раздражённо отмахнулся. Столько совместных битв, столько лет рядом с этим стариком. Уж он как никто знает, что мало кто наскребёт мудрости проповедовать им!
- А впрочем, - хорошенько подумав, добавил Император. - Туда — я бы вернулся…
Император не брезговал разъездами. Очередной никого не удивил. Ему уже донесли, что монастырь чем-то завоевал немилость у его поверженного врага, значит вряд ли поддерживал того, значит вряд ли нынче благоденствовал. Но Император отдал предпочтение небольшому дару, прихватив тех, кто отвечал за подсчёты и снабжение. Кто знает, что они найдут на месте.
Новый настоятель никогда бы не подумал, что участь постигнет и его. Они тогда вернулись в стены монастыря и поняли, что их не зря отсылали… Вот опять, настоятель наблюдает приближение Императорской процессии. Рябой, хлипкий и запуганный мужчина, которого, прежде всего для него самого, непонятно как и почему, назначили настоятелем, не мог отделаться от ужасных ассоциаций.
- Пр-при-приветств-в-вую от имени м-м-монаст-т-тыряаа...
Новый Император смерил долгим взглядом встречающего. Рябой, лопоухий, нескладный мужик, который, помнится (трудно не узнать такого), прежде был на побегушках и должен был быть чуть ли не в два раза старше Императора, казался менее зрелым и взрослым.
Тот трепетал аки осенний лист на ветру. Тряслись руки, не слушался язык.
- Где настоятель? - спросил Императорский адъютант.
Рябой робко обернулся себе за спину, там ощущалось копошение ещё более пугливых монахов, потом с неохотой затравленно обернулся к конникам:
- Я-йааа настоятель… Уже девятый год… - отвечать за это место девять лет и так мямлить, недовольно подумал Император…
- Император желает посетить старого настоятеля. Отведи нас, - может быть адъютант, как и все прибывшие многого не знал, может быть просто не подумал хорошенько.
Рябой настоятель побоялся возражать. Им открыли ворота. Монастырский двор сразу ожил. В суете раздался отчётливый голос:
- Пойдите, узнайте, что нужно.
Монахи не разобрали, кто и зачем это сказал, но часть императорской свиты сразу отделилась и утянула многих из них за собой.
Рябой настоятель кивнул императору и его сопровождающим, пригласил проходить и идти за ним. Император со свитой двинулись без вопросов следом, но вот уже миновали залы, вышли на задний двор и повернули в сторону кладбища.
- Ты куда нас ведёшь?! - возмутился адъютант, но его остановил сам Император.
Настоятель онемел от испуга, присел, будто от удара.
- Когда и как? - задал вопрос Император, уже не полагаясь на помощника.
Губы и щёки рябого настоятеля задрожали, но даже такое состояние не позволило ему ослушаться:
- Тот… Прежний Император… Приехал сюда… В паломничество… Нас отослал настоятель… кто-то остался… Мы потом пришли… И нашли…
- А целитель? Монах, который молчал? - взволнованно спросил Император.
Нынешний настоятель лишь покачал головой и кивнул в сторону могил.
Император кивком велел настоятелю вести дальше, сделал знак своим сопровождающим, чтобы не шли за ними. А они вдвоём двинулись по ярдам захоронений.
Подошли к двум уже не новым могилам, почти ничем не отличающимся от прочих.
- Тут, - сказал рябой и неожиданно осмелев заговорил. - Настоятель умер в течение месяца от ран… Учитель прожил на несколько недель дольше. Мы пытались… Но только продлили их мучения… Из нас никто не умел так, как он… Из тех, кто оставался тогда в монастыре, никого уже нет. Но их тогда осталось не много.
- Если бы я знал, он не умер бы так легко, - сам себе сказал Император. А во всеуслышание произнёс. - А которая из них чья?
- Это настоятеля, - пояснил рябой. На могиле было имя и даты.
- А это учителя…
На могиле была только дата смерти и надпись: «Молю, чтобы не зря».
Император почувствовал, как засвербело в глазах.
- Надпись, он перед смертью просил сделать такую...
- Оставьте меня. Я побуду здесь один. - резко велел Император.
Настоятель от этого требования вздрогнул, запаниковал.
- Что? - спросил Император, его стала раздражать постоянная необходимость вытягивать из этого человека слова и объяснения.
- Умоляю, не разоряйте…
- Что?! - лицо Императора выразило неимоверное изумление, то ли храбростью, то ли трусостью, то ли глупостью — вот и пойми что тем двигало — рябого. А косноязычного настоятеля словно прорвало:
- Молю не разоряйте монастырь и… и…. и…. и могилы. Там книги нет!
- Что?! - повторил Император.
- Нет той книги, о которой старый настоятель бредил перед смертью! Пощадите! Её искал тот, предыдущий… Её не было, но он не верил…
Глаза молодого Императора полыхнули яростью и пониманием. Но запуганный рябой интерпретировал это негодование неверно:
- Молю, не разоряйте! И умерших не трогайте! Нет её!
Император нахмурился и стал серьёзен, как всегда, когда нужно было незамедлительно призвать к порядку:
- Прекратите нести вздор! - потребовал Император. И глядя прямо в глаза новому настоятелю резко добавил. - Я прекрасно знаю, что книги здесь нет. Потому что я знаю, где она. Её сожгли на моих глазах от первой до последней страницы, вместе с обложкой.
Император наблюдал что стало твориться с новым настоятелем. Вид этого превращения был столь нелеп и даже комичен, что заставил смягчиться. Император слегка улыбнулся и добавил:
- Я вас помню. А меня — не узнать. Я сам себя бы не узнал, если бы пришлось.
Настоятель упал на колени, возопил:
- Господи, Господи! Да неужто?! - и принялся рьяно молиться и благодарить небеса.
- Прекратите! - уже не скрывая раздражения, отрезал Император. - При вашем статусе, как можно?! Оставьте меня одного. Я ехал к ним. Пойдите, помогите лучше моим людям.
Настоятель походил на распавшуюся по разным углам марионетку. С одной стороны строгость возымела эффект — он попятился, всё еще молясь и причитая, с другой — был столь потрясён открывшимся фактом, что теперь еле контролировал собственные движения.
Император, наконец, остался один посреди монастырского кладбища. Лишь его охрана ждала у входа. Император стоял и пытался избавиться от суеты вызванной реакциями настоятеля. Постепенно вокруг успокоилась и природа, взбудораженная вторжением людей, зазвучала в своей обычной тишине.
Тогда Император обратил взор обратно к могиле с надписью «Молю, чтобы не зря». Ощутил ту прерванную, но не исчезнувшую ниточку боли:
- Я бы хотел ответить, что не зря. Но я сам не знаю, так ли это. Я хотел спросить у тебя…
Император опустился на колени, провёл рукой по могильной эпитафии того, кого всю жизнь представлял себе волшебником. На чью поддержку и совет, на знакомство с кем, уже стал надеяться за время дороги. Вместо этого был встречен безмолвием смерти. Очередными жизнями, оплатившими жизнь для него... и, если верить датам... оплатившими первую и решающую его победу - враг оказался слишком занят, чтобы ответить вовремя... Ах, зачем, болтал этот нелепый настоятель... Император надеялся обрести здесь мир для себя, а стало лишь хуже.
- Мне так нужен совет. У кого теперь спросить? Не у кого.
Какую поддержку мог ему дать, например, этот рябой монах, выполняющий роль настоятеля? Император был моложе, но многократно старше него. Что мог этот настоятель посоветовать ему? Лишь так же бездумно славить его мудрость, как многие вельможи, содрогаться от его величия? Не в этом сейчас нуждался Император.
Молодой Император опять почувствовал зуд в глазах. Страх мальчишки, вынужденного быть взрослым вместо взрослых, обуял с новой силой. Этот мальчишка на самом деле никогда не повзрослеет, потому что давно умер. Стало душно от застрявших в горле рыданий.
- У кого теперь спрашивать? Я потерян, я не знаю, куда двигаться. Я боюсь пойти не туда… Я остановил всех врагов, но боюсь не остановить самого себя… Потому что я могу стать намного страшнее их... Помоги… - твердил он про себя, и поскольку на земле молчали могилы, он поднял взгляд к небу. - Господи…
Когда спустя почти два часа Император вернулся к своим людям, он был невероятно грустен. Пожалуй никто его ещё не видел таким.
Его люди доложили ему, чем потребуется помочь монастырю, в ответ получили краткое распоряжение организовать. Монахи ликовали. В их дом тоже, наконец-то, вернулись мир и надежда. Они бы с радостью принимали этих людей у себя гораздо дольше, но Император отбыл со всей свитой немедленно.
Конники ехали по тракту, монастырь уже пропал из виду, в стороне маячили мелкие деревеньки. Большую дорогу здесь часто пересекали просёлочные и на одном таком перекрёстке всадники заметили необычную человеческую возню. Дико заливалась собачонка, размахивали руками мальчишки, недовольно кричал мужчина. Почти поравнявшись, люди рассмотрели, что причиной стала маленькая девочка. Чем такая кроха могла не угодить взрослым мужчинам? Часть всадников отделилась и направилась к месту бузы. Стали доноситься слова:
- Ах ты, малахольная! Ты из-за чего их толкала? - сердился мужчина.
- Пап! Можно кину в неё камень, можно?
- А ну, встала и пошла вперёд! - требовал мужчина, а девочка только надулась и не двигалась с места.
- Пап! Ну, можно?!
- Склонитесь! - рявкнул императорский адъютант.
Мужчина и мальчишки струхнули, девочка подняла лицо на роскошных всадников. Собачонка, суетливо тявкавшая и крутящаяся между кричащими людьми испугалась лошадей и вовсе куда-то сбежала.
- Милсдари, эт моя девчонка. Ток она малахольная, дурная, - попытался объяснить мужик. - Семейное дело.
- Ты чему сыновей учишь? - спросил исполосованный ранами всадник, с очень тяжёлым и непреклонным взором.
- Эт шутка, милсдарь, токмо постращать! - пропищал мужик.
- За такие шутки я казнил немало народа.
- Милсдарь…
- Ты к Императору обращаешься! - рявкнул адъютант.
Мужик совсем струхнул:
- Виноват! Виноват, мой повелитель! Токма, дети балуют, просто балуют, всех помирю, ей богу!
- Дети? - как-то странно переспросил Император. Мужик заметил, как даже безучастные телохранители обменялись друг с другом странными взглядами.
- Тут один ребёнок, - Император указал на девочку.
- А в их возрасте, - Император кивнул на мальчишек. - Многие из нас уже были единственной защитой для своих семей. Из твоих какая будет защита?
- Никудышная, мой повелитель! Виноват, мой повелитель! - промямлил мужик.
Император, не обращая внимания на этот убогий лепет, спешился, за ним адъютант.
- У меня на воспитании эта малая, мой повелитель! Да, дурная она! Не делаем мы с мальчишками ей зла! Жену спросите! Кого угодно в селе спросите! Я из-за ея убытки несу, а она ещё не слухает, неблагодарная!
Суровый воин подошёл к девочке:
- Он правду говорит?
Девочка выпрямилась. Этой крохе было лет пять:
- Да. Живу я у них. Одну не пустят, - деловито ответила она таким детским голосом, который мог скорее заставить засмеяться, чем прислушаться. Но Император смеялся редко и горько, ему не стоило труда сохранить серьёзность:
- Плохо с ними?
- Да, так, - махнуло рукой дитя, словно проблема не требовала постороннего вмешательства.
- Что сейчас случилось? Из-за чего весь сыр-бор?
- Вот эти, - девочка показала на мальчишек. - Гнездо шмелей хотели разорить. Я не дала.
Император обернулся.
- Осиное! Осиное гнездо! - закричал старший.
- А вот и нет!
- Вот и да!
- Вот и шмелиное, шмелиное! То, что похоже — не всегда похоже, то что разное — не всегда отличается! Каждый раз надо видеть заново! А ты не умеешь, не умеешь!
- Дура, малахольная дура!
Оба спорщика показали друг другу языки. Мужик может ничего и не уразумел, но напугался сильно и пытался остановить отпрыска.
- У них и так скот тощает! А они вот! - пожаловалась девочка воину, дёргая его за край одежды. Речь и манера говорить у девочки были необычайно развиты для её лет.
Император заметил, как к месту гнезда подлетел шмель, покружил и забрался внутрь.
- Шмелиное, - констатировал Император во всеуслышание. - А ты откуда столько знаешь?
- Так это же просто! Единорог у осиного иначе гривой трясёт, феникс перья не роняет!
- Больная! Сумасшедшая! - закричал мальчишка, но отец зажал ему рот.
- Помилуйте дурня, мой повелитель, помилуйте! Исправлю, объясню!
Но Императору стало глубоко безразлично поведение мужчин.
- Так ты видишь? Единорогов, фениксов, драконов, грифонов, змеев морских?
Девочка подозрительно вгляделась в огромного воина, которого все называли сложным словом Император:
- А ты их тоже видишь? - спросила она.
- Я — нет. В детстве я видел книжку, в которой было рассказано про них, про то, что они умеют. Но я их не вижу. Я встречал людей, которые видели.
- У, - протянула девочка. - А те люди — хорошие?
- Те, которых встретил я — да. Слышал, есть всякие. Не слушай никого, кто не верит. Я — верю.
Дитя удовлетворённо кивнуло.
- Хочешь поехать с нами? - спросил воин.
Девочка надулась, помотала отрицательно головой, широким жестом указала на гнездо:
- А кто о них позаботится? - то ли пояснила, то ли спросила она. Потом сердито взглянула на мужчин. - И об этих тоже. Не ведают же, что творят!
Воин уважительно посмотрел на неё:
- Ты права. О них нужно кому-то заботиться. Это очень ответственно с твоей стороны.
Малышка развела руками и вздохнула.
Император повернулся к адъютанту, подал какой-то знак. Через минуту мужику бросили кошель с деньгами.
- Это её растить, - пояснил Император. - Мои люди будут приезжать и проверять. Берегись, если обидишь.
Мужик принялся отбивать поклоны на коленях, лепеча какие-то клятвы и заверения. Мальчишки тихо последовали его примеру.
Император обратился к малышке:
- Но ты же сможешь как-нибудь прийти ко мне в гости?
- А зачем? - строго спросило дитя.
- Присмотреть и за мной, - ответил воин.
Девочка недоверчиво улыбнулась:
- Ты хорошо за собой присматриваешь. И за другими тоже.
- Да. Но я боюсь разучиться. Очень боюсь разучиться. Мне будет легче, если и за мной будет кто-то присматривать. И скажет мне, если я ошибусь или разучусь, - Император достал из-за ворота цепочку с кольцом. Памятью о его настоящей матери. Снял его с цепочки.
- А ты меня разве тогда послушаешь? - сурово уточнило дитя.
Император протянул ей кольцо:
- Ты мне напомнишь, вот этим, и я постараюсь вспомнить, что пообещал.
Девочка еще подумала и приняла блестящую памятку.
- Ладно, - в свою очередь пообещала она.
Огромные люди вновь оседлали лошадей и направились к остальному отряду.
- Дядя! - окликнул тоненький голосок. Император обернулся, из детских глаз на него взирала бесконечность. - Я его вижу! Тебя маленького! Я бы с ним подружилась! Он и сам справится и присмотрит! В него тоже верь! Но я согласна помочь, если что.
И Император просиял, сквозь наворачивающиеся слёзы.
Наследие волшебства
© Copyright: Анастасия Чэнь, 2024
Свидетельство о публикации №224012801414
Свидетельство о публикации №224012801414
Рецензии