Роман Морей. Глава 1 окончание

ГЛАВА 01 (610 г.) продолжение

Находясь рядом с Мореем, я понял, что он чувствует себя чужим посреди соотечественников. Мне потребовалось много времени что бы осознать это через наблюдение за мелкими деталями его поведения, начиная от кулинарных пристрастий императора в которых превалировали блюда сардской кухни; в книгах он наравне с ворейскими отдавал предпочтение трудам на сардском, нарсийском языках; он часто цитировал писателей и поэтов в большинстве своем не принадлежащим к вореям, даже его речь была отличной от речи подданных - он слегка растягивал окончания слов как это делали сарды, говоря на языке вореев. Местных аристократов его манеры крайне раздражали, мало того, что они не были довольным самим фактом его прибытия на Пелос, потому что много десятков лет прекрасно обходились практически без власти над собой, так вдобавок ими правил человек по манерам и вкусам очень близкий к еретикам. Они не отказывали себе в удовольствии высказать это ему в лицо по любому поводу, как будто они пробовали его расколоть, как это делают с твердым фруктом с нежным молоком внутри, чтобы добраться до содержимого и завладеть им, как они владели всеми предыдущими управителями Пелоса. Морей в ответ на колкости неизменно улыбался, был чрезвычайно вежлив сохраняя полное спокойствие перед лицом даже самых нахальных подданных.  Мне казалось невероятным что человек — вот так может часами выслушивать замаскированные оскорбления, и при этом продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Это не являлось игрой или притворством скорее, это было проявление сути его характера, выкованного многими годами нахождения среди сардов.

В первые месяцы его правления, подобных встреч где оппонент пытался уязвить его и навязать свои правила оказалось чрезвычайно много, ведь Морей только-только вступил во владения Осколком, а значит должен был за короткий промежуток времени познакомиться со всеми значимыми людьми своего государства, чтобы продемонстрировать себя, но главное как можно быстрее понять, на кого он мог положиться на родине пока еще не ставшей для него своей. Поэтому Морею приходилось безвылазно сидеть сутками в зале приемов дворца выслушивая речи бесконечного потока людей. Впрочем, к нему не приехали многие важные люди Пелоса, некоторые решили показать, что им не указ этикет по которому полагалось предстать перед своими правителем, тем самым они проявляли как минимум неуважение к власти императора. Хотя на самом деле, большинство из этих людей не ставило себе целью оскорбить Морея, скорее они делали это ради демонстрации своей силы и возможностей, дав своим не появлением понять молодому императору, что они нужны ему больше чем он им. Таким поведением они хотели получить преимущество в будущих переговорах, когда Морей придет к ним в качестве просителя. И как не горько это сознавать, но они были правы, обанкротившаяся империя имела очень мало способов воздействия на могущественных земельных лордов, владетелей корпораций и мэров крупных городов: все эти люди по сути являлись царьками безраздельно правящими в своих угодьях будь то город, поместье или предприятие, где они устанавливали свои законы и куда зачастую не пускали государевых людей. Уже потом, многие раскаются из-за своей надменности и спесивости, и не потому что Морей решит отомстить им за перенесенные унижения, в случае нужды он умел переступать через свою гордость если ему это помогало, а потому что, недооценив Морея как правителя они невольно вступят на зыбкий путь заговоров и предательств, которые он карал чрезвычайно жестоко. 

Несмотря на то, что Морей любил действовать быстро решительно - в начале своего правления он проявлял терпение. Он словно затаился перед лицом крупного и сильного зверя, подобно охотнику на тигра он терпеливо лежал на колючей траве без единого движения. Его заживо жрали насекомые, тело невыносимо чесалось от пота, глаза болели от постоянного напряжения, сильно хотелось есть и пить, но, он все равно был неподвижен как камень. Обнаружив наконец цель, Морей не выдавая себя, он все также неподвижно, безотрывно наблюдал за жертвой своей охоты, смотрел как она ест, дышит, испражняется, фыркает, рычит, дергает головой, тщательно примечая каждую мелочь в его поведении, зная, что в охоте на сильную дичь, способную погубить охотника, поможет все. Это принесло свои плоды, и добыча Морея успокоилась, потеряла бдительность: через пару месяцев после прибытия императора властьимущим казалось, что все вернулось на круги своя, между собой они говорили, что только титул у нового правителя громкий, а суть прежняя. Поэтому они спокойно пропустили мимо ушей сообщения об организации нескольких новых торговых корпораций под эгидой государства. Они не знали, что Морей еще летом буквально на развалинах своего дома в Сияющем Городе, списался со знакомыми торговцами из города близнеца Сенны на Халаде – Асенны и из еретического Нарса. Первые всегда искали возможность получить прибыль пусть даже им придется торговать родными детьми, и с охотой откликнулись на предложение Морея ввезти большое количество товара для новых корпораций - целью Морея был отбор рынка у местных, которые за долгие десятилетия существования под протекторатом наместников немилосердно задрали цены даже на самые элементарные вещи. Что безусловно приносило множество страданий простым людям и неплохую прибыль для продавцов. Морей предполагал реализовать привезенные товары через сеть государственных лавок и мастерских, с минимальной наценкой, но благодаря большому количеству посуды, вилок, ложек, свечей, масла для освещения, мыла, и прочего так необходимого в повседневной жизни товара, прибыль обещала стать внушительной.

Торговцы Асенны настолько обезумили от жадности что согласились на минимальную предоплату. Впрочем, для Морея она составляла внушительную сумму равную четверти всех годовых доходов казны Пелоса. Что касается Нарса, в его стремлении рискнуть деньгами – поставив огромный объем товаров без предоплаты, не было ничего удивительно, у светоносных имелся долг перед императором. Морей участвовал в осаде и разграблении Арафа пять лет назад, где оказал услугу влиятельной семье светоносных: выведя детей из кровавой бани, в которую превратил город военноначальник сардов  - Бесса. Они не забыли этого, и как только Морей написал, то они незамедлительно согласились предоставить ему товары в требуемом количестве. Кажется, что они не рассчитывали получить какую-либо прибыль от этого предприятия. Нарсийские товары планировалось поставить в первом месяце весны 611 года, после прекращения зимних штормов, из порта их развезут по подготовленным складам и магазинам в нескольких городах Пелоса, а основная торговля начнется на пятый месяц года.  Занимая из государственного бюджета четверть наличности Морей рисковал проиграть в битве с корпорациями за прибыль, потерпеть убыток и загнать в долги государство, но в этом ярче всего выражалась его сущность воина – в желании стремительным броском разделаться с противником, в данном случае с корпорациями, плотно опутавшими своими сетями все государство. К счастью эта атака закончилась для нас полным успехом, средства вернулись в трехкратном размере, что позволило укрепится государственным корпорациям и отнять существенную долю рынка у «стариков». А ведь в случае проигрыша, он остался бы с опустевшей казной, не в состоянии платить своим воинам, чиновникам и как следствие угрозой переворота - скорее всего ему пришлось бы если и не бежать из Пелоса, то вести серьезные бои с аристократами ради собственного выживания, что неизбежно ослабило Осколок и может быть привело к вторжению сардов.

Впрочем, даже в этом случае ему было чем встретить кочевников, ведь Морей прибыл на Пелос обладая не только наследственным титулом, так же вместе с ним явился военный отряд численностью в тысячу человек закаленных воинов, с которыми он прошел сражения в песках Ворафа - Феодат позволили Морею взять с собой солдат, с которыми император много лет вел бои в пустыне. Однако эта огромная сила как ни странно одновременно являлась источником слабости Морея, так как отряд требовал немалых сумм, которые уходили на: фураж для лошадей, плату воинам, ремонт амуниции, пополнение запасов бхата, пуль, ядер для камнебоев. Эти расходы являлись одной из причин почему Морей затеял опасную торговлю потому что без материальной поддержки, в скором времени ему пришлось бы распустить отряд и лишиться своего главного оружия в борьбе со своими врагами: аристократией и торговцами Пелоса, их было много и что самое страшное чаще всего они превосходили Морея по богатству и влиянию. Кроме того, на Пелосе имелось две территории которые лишь формально входили во владение Морея. Семиградье - союз аристократов из семи крупных городов восточного берега полуострова. Главным источником их богатства являлись деревья бхати, для которых местный климат подходил идеально, первые посадки деревьев здесь начались еще при жизни Пророка и сейчас каждый подходящий участок земли оказался засажен этими деревьями. Вторая область вне контроля Морея – Места, восточная территория тридцать лет назад оккупированная Сенной. Причиной захвата послужили все те же деревья бхати, которые росли здесь не так хорошо, как в Семиграддье но все равно представляли собой обширный лесной массив. Но главные враги Морея располагались буквально под дверью. Основным противником безусловно являлась торговая корпорация, возглавляемая Акомом, ее штаб-квартира находилась в Феоне – главном порту Пелоса. Шесть с лишним столетий назад здесь родился Сияющий Пророк и за долгие годы небольшое приморское поселение превратилось в гигантский мегаполис с население в полторы сотни тысяч человек - это был центр торговых операций для обоих континентов. Несмотря на то, что упадок Империи Солнца несколько уменьшил размеры Феона, он все равно оставался влиятельным торговым портом, здесь можно было купить лошадей из далеких степей Патраса, рабов всех цветов кожи, знаменитые мечи хельдов, дорогой фарфор из Кхана, тончайшие шелка, вина, древесину любых пород, инструменты для любых нужд, ружья, драгоценные металлы и камни, лекарства, парфюм – словом если у тебя водились деньги, то порт мог удовлетворить любые твои желания. Поэтому совершенно естественно, что в Феоне, поближе к складам, жили на постоянной основе почти все члены торговой корпорации.

Торговцы имели не только деньги, но и небольшую частную армию наемников - жизненно необходимую в эти неспокойные времена для сопровождения грузов.  Другой корпорацией, соперничавшей по влиянию с торговцами, являлись судостроители, чьи верфи располагались в пригороде Феона – Скире. Гавань Скира представляла собой копию лагуны Феона только поменьше, воды здесь даже в самый сильный шторм оставались спокойными. Берег Скира был покрыт строительными лесами оплетающими корабли, в любой сезон за исключением зимнего, когда суда прятали в каменные доки с деревянными крышами, здесь постоянно трудились сотни человек: стучали молотки, с глухим стуком опускались топоры, жужжали пилы. Порывы ветра разносили запах струганной древесины, скипидара, смолы и краски вплоть до самого Феона отделенного от Скира парой сотней метров. Мастера Скира могли построить и отремонтировать корабль любого размера, так что, они всегда были при деле. Следующий противник — это корпорация ткачей, расположенная на сверенной оконечности Пелоса в городе Осимо. Она черпала свою мощь из окрестных земель: степь, окружавшая город, за много столетий прорезала сеть ирригационных каналов, доставляющих воду к обширным посадкам хлопка - основного сырья для корпорации. Когда приходил сезон сбора урожая, его белые коробочки покрывали все обозримое пространство превращая поля в настоящее пуховое одеяло. В городе располагался огромный квартал ткачей – скопление двух и трехэтажных зданий, сложенных из массивных глыб, намеренно выставленных на показ со специально зачерненными стыками, показывающих основательность, крепость фундамента. Первые этажи занимали склады набитые тюками с белым, еще не обработанным хлопком, подобно белой пене выбивался из горловины мешков, а на верхних этажах работали сотни ткацких станков, за которыми в общей сложности трудилось более тысячи человек. Осимо производил из тканей все мыслимые виды продукции, начиная от простых некрашеных рулонов, которые заказчик потом самостоятельно кроил, сшивал и красил, и заканчивая нежным муслином из которого шили самые дорогие платья. В восточном Фриуле расположились кузницы местной корпорации металлургов - окрестные горы исправно снабжали их вечно голодные печи рудой. Труд кузнецов чаще всего ограниченный кузней скромных размеров, в которой редко было больше пяти шести человек сделал их корпорацию отличной от остальных. Ткачи, корабелы, купцы работали большими коллективами, постоянно требующими присмотра и жестокой координации во избежание хаоса, всегда дремлющего в большой толпе, тогда как, отдельные кузни могли сами управиться почти с любыми задачами и не нуждались в столь твердом руководстве. Поэтому в основном корпорация представляла собой сборище независимых мастеров и мастерских, сосредоточенных на окраине Фриуля, и все они торчали как дети у сиськи матери вокруг трех больших оружейных цехов – в каждом из которых было занято по две сотни человек.

Все эти корпорации не прислали своих представителей к Морею, показав новичку что и дальше намерены ставить собственные интересы выше государственных. С точки зрения прагматичных предпринимателей их действия являлись абсолютно логичными, ведь не было никакого смысла входить в сношения с правителем, который согласно всем слухам являлся лишь послушной марионеткой сардов, и не проще ли наладить контакт с самими сардами, без этого ненужного посредника? Это сэкономило бы кучу денег. Поэтому все крупные корпорации Пелоса в разное время направили свои посольства к эмиру. Там они начали выяснять возможность прямых сношений с налоговыми властями сардов через голову Морея, в ответ сарды не говорили ни «да», ни «нет». Причина такой расплывчатости в ответах заключалась в том, что несмотря на то, что эмир лично поставили Морея как властителя этих земель, он не мог прямо и откровенно потворствовать ему прикрывая от врагов: слишком была сильна группировка сардских военных являвшихся противниками любых мирных сношений с вореями. Из-за них, Феодат не мог упростить жизнь Морею выгнав посланцев, это бы вызвало при дворе излишние волнения и напряженность. Все, что Феодат мог сделать для императора- это держать подле себя посланцев корпораций, не давая им четкого ответ и ожидая что же сделает Морей. Как ни удивительно, но создавшееся неопределённое положение в некоторой степени было выгодно сторонникам войны с вореями, ведь они знали, что Морей являлся воином и рассчитывали на то, что в ситуации с откровенным неподчинением ему корпораций он поведет себя как солдат – начнет боевые действия с противником. Это будет иметь для него двойственный результат: с одной стороны Морей безусловно разрешит свои проблемы с корпорациями и принудит их выплачивать налоги ему, с другой, действую так, он станет похож на чужеземного захватчика, нежели на законного правителя и настроит против себя всех на Пелосе. К тому же, начало активных сражений давало партии войны сардов отличный повод высадить на Пелос свои войска -  объясняя это тем что Марей явно не справляется с ситуацией если идет войной на собственных сограждан. И если бы, Морей довел ситуацию до войны, то даже Феодат не смог бы остановить партию войны. А если Морей стреножит себя и вопреки своим привычкам не захочет применять силу и попытается уладить дело миром начав переговоры с корпорациями с позиции просителя, это приведет к тому, что все дальнейшее правление он станет осуществлять исключительно под их руководством. И это неизбежно окончится его гибелью, ибо вскоре корпорации захотят править на Пелосе сами, как желали это сделать сразу после падения Сияющего Города. Оба варианта развития событий играл на руку многим сардам, потому что вели к упадку правления последнего императора Империи Солнца. Для решения конфликта требовалось избрать третий вариант, который Морей нашел и осуществил.

Но, это произойдет спустя некоторое время, после того как суда с его грузом прибудут из Нарса и Сенны. А пока он активно осваивался в роли хозяина Песлоса, ведя себя при этом крайне нетипично для аристократа, ведь дворянину полагалось проводить все свободное время за развлечениями. Например, участвовать в соколиной охоте, от которой все местные богачи были просто без ума -  охота являлась отличным способом продемонстрировать свое богатство и престиж: покрасоваться в новом костюме, показать инкрустированную упряжь на своей лошади, предъявить общественности нового слугу из экзотической страны, грозно потрясти ружьем изготовленном по индивидуальному заказу. По существу, в длительном процессе под названием «соколиная охота» сама охота являлась делом второстепенным, ибо этот выезд на природу включал в себя помимо приглашенных друзей еще сотни слуг, везущих на телегах: мебель и доски из которых сколачивали помосты для театральной сцены где разыгрывали представления или играли музыканты пока дворяне пили и ели; тяжелые мешки с уложенными в них тентами обеденных шатров; музыкальные инструменты для небольшого оркестра. Обычно выдвигались рано утром, чтобы уехать как можно дальше от шума и запахов города, в заранее намеченном месте начиналась охота больше похожая на ленивую конную прогулку: люди ехали, разбившись на группы, беседовали, изредка останавливаясь что бы посмотреть на выпуск сокола. Потом, все продолжалось снова: поездка, разговоры, охота.  Затем утомленные наездники направлялись к поляне, на которой их ждали полевые кухни где повара готовили привезенные из города продукты и грели готовые блюда. Слуги уводили лошадей, и охотники проходили на большие деревянные помосты на которых стояли накрытые столы, или укрывались в шатрах если шел дождь. В ожидании подачи блюд господа вели беседу, а также, как полагается, пили разнообразные алкогольные напитки. Те богачи, кому не надоел город устраивали званые ужины на которых пытались перещеголять друг другу по количеству подаваемых редких блюд, чья стоимость иногда превышала бюджет небольшого города. Или организовывали балы, хотя они пользовались значительно меньшей популярность нежели охота или неуемное обжорство на помпезных обедах.

Морей не стал тратить деньги на то, чтобы пустить пыль в глаза, и это возможно являлось ошибкой с его стороны, ведь поведение типичное для дворянина могло помочь ему наладить доверительное общение с представителями верхнего класса, и отказавшись вести себя традиционным образом, он отдалил себя от тех немногих аристократов, проявлявших к нему симпатию. Вместо этого он выбрал путь, которым до него ходили разве что первые Императоры - сближение с простым народом. С первых дней правления он начал активные поездки не только по городу Кандий, но и по окрестностям. При этом, Морей стал не просто церемониальным руководителем, появляющимся рядом с людьми только во время крупных праздников: чествования Сияющего Пророка, дней Большого и Малого Солнце, он начал приходить на еженедельные службы в обители Света где стоял среди толпы простолюдинов и на равных со всеми пел гимны Истинному Свету. Еще, он возродил старинный обычай о котором все уже изрядно подзабыли, согласно ему, каждый первый, десятый и двадцатый день месяца верховный правитель принимал своих подданных: судил споры или помогал неимущим. Кроме того, к императору могли обратиться прямо на улице, и если он находил время, то выслушивал просьбу, и, иногда решал дело на месте.  Еще он завел обычай посещать свадьбы и дни рождения обычных людей заглядывая на пару минут, чтобы отдать подарок и сказать несколько слов. Поначалу я не понимал зачем он это делает, почему действует вопреки обычному поведению правителя, но потом из рассказов Морея о его жизни в пустыне я понял, что таким образом он копировал поведение племенных вождей Ворафа, которые буквально жили среди подданных, не отделяя себя от них.  Эта близость давала им серьезную опору среди соплеменников: чем более щедрым являлся вождь, чем больше он проводил времени со своими людьми в походе, на охоте, на празднике, тем сильнее люди привязывались к нему и в случае войны, или внутренней борьбы за власть такой шейх мог рассчитывать на очень сильную поддержку со стороны народа, не купленную деньгами и поэтому переменчивую, но рожденную из глубины сердца. Этим он отличался от наших аристократов, для которых крестьяне имели ценность не большую нежели грязь под ногами, неудивительно что поведение Морея так сильно тронуло жителей Пелоса.  Впрочем, не могу сказать, что к этому его подталкивало исключительно желание заручиться поддержкой народа, дело заключалось еще и в том, что аристократия Пелоса представляла из себя закрытый мир, со своими обычаями, порядками, даже языком: аристократы говорили на смеси ворейского, языка торговцев Сенны и хельдском - сторонний человек не мог его понять. Эти надменные люди, часто лишенные какого бы то, ни было интеллекта,  хотя среди них встречались образованные и достойные люди, с которыми Морей общался, просто отталкивали его. Будучи воспитанным в среде воинов где родовитость, конечно играла роль, но всех уравнивала коса смерти, он не мог принять правил игры дворянство с их стремлением к элитарности. Мне кажется он буквально задыхался, когда был вынужден проводить время среди этой публики - в такие моменты его взгляд становился оловянным, будто у деревянной игрушки. Я одобрял то, что Морей сближался с обычными людьми, и с нами – кефцами, но в то же время я до сих пор считаю ошибкой тот факт, что Морей иногда демонстративно высказывал свое презрение аристократом, будь он не таким импульсивным, возможно Калета осталась бы жива. 

Отвлечься от государственных дел Морею помогали книги, как только у него выдавалось свободное время он шел в библиотеку наместника расположенную в правом крыле здания. Ее начали собирать примерно триста лет назад, кто являлся ее основателем вспомнить сейчас невозможно, но судя по разнообразию тематики собранных трудов, те кто их добывал ставил своей задачей охватить все области знаний человечества. Хотя, для наместников, которые занимали пост в течение ста последних лет, покупка книг стала своего рода ритуалом и попыткой искупить свои служебные прегрешения в виде взяток, раздачи постов близким людям и прочие преступления, в общем являлась аналогом милостыни, которую воры щедро раздают калекам и умалишенным.  Библиотека занимала огромный зал на пятом этаже, она имела длину сорок метров, ширину пятнадцать, и высоту потолков пять метров, поэтому требовалось пользоваться лестницами что бы достать книжки с верхних полок.  В начале помещения библиотеки стояло шесть шкафов-каталогов с многочисленными выдвижными ящиками каждый в человеческий рост, здесь лежали карточки с описанием всех пятидесяти тысяч библиотечных книг. Каталоги стояли подле двери, как часовые охраняющие сон господина, пройдя мимо них посетитель оказывался в высоком лесу полированных полок из сосны, ясеня, тиса, из-за того, что породы деревьев был разные, то и цвета полок менялись: светлый клен соседствовал с темным моренным дубом, а красноватый падук прижимался к желтой липе. Здесь можно найти, если не все, то очень многое начиная от описания пауков, водящихся на Коэльте - только Истинный Свет знает, чего стоило натуралисты добыть этих насекомых в вечно темных джунглях острова, заканчивая рисунками взорванных светоносными пирамидальных гробниц фараонов Нарса. Войны, страны, императоры, полководцы, путешественники, горы, моря, реки, степи, кочевые племена и морские народности, деревья, травы, птицы и звери, оружие, инструменты….

Помещение было крайне удобным для читателей, оно располагалось в торце здания и имело окна с трех сторон, плюс несколько световых люков - это крайне помогало потому что весь день библиотека ярко освещалась, и посетитель мог читать без помощи свечи, кроме разуметься ненастных дней, но, из-за окон зимой здесь иногда было довольно прохладно несмотря на то, что оконные щели тщательно проконопачивали. Именно тут, среди знаний Морей проводил большую часть свободного времени, и я разуметься вместе с ним, ведь библиотека влекла меня не меньше. Я с трепетом ходил вдоль полок ощупывая корешки книг, доставал некоторые из них дабы ощутить в руках их тяжесть, перелистывал наслаждаясь шелестом страниц и запахом бумаги, рассматривал картины незнакомых стран и людей. Круг интересов Морея был чрезвычайно обширен, и он мог одновременно читать книги по сельскому хозяйству и выплавке стали, кораблестроению и разведению овец, искусству выдува стекла и плетение нитей из пеньки. Но больше всех прочих, его интересовала история языческой империи Астрей, которая впрочем привлекала многих, ибо, несмотря на то, что тогдашние люди не ведали Истинного Света перед их достижениями нельзя было не преклоняться: Астрей связали тугими пучками силы все обозримое пространство вокруг моря Гиер, Империя язычников дала не только общую веру всем покоренным народам, один язык, но и знания во множестве областей начиная от математики и заканчивая искусством навигации. Все что мы сейчас имеем: архитектура, театр, земледелие, да какая угодно наука – всем мы обязаны Астрей.

Однако не смотря на такое обилие знаний, некоторые моменты истории самой империи канули во тьму, никто уже не помнит точно, когда появилась Астрей, кажется, что она существовала столько же сколько и пирамиды Нарса – много тысяч лет. Сказки отсылают нас на полторы тысячи лет назад, именно тогда были записаны легенды, повествующие о том, как Лето и Леда дали силу своим жрецам камней, силу могучую, но требующую человеческих жертв – дольмены. Эти камни являлись вратами, обычно их ставили в чистом поле: две плиты в роли колонн на расстоянии три-пять метров, а на них помещалась третья, все очень просто, не требовалось каких-то дополнительных деталей из металла, тканей, стекла. Только три каменные плиты с вырезанными на них заклинаниями чья магия сократила расстояние до нуля, ибо сила языческих жрецов позволяла, посредством дольменов, перемещать какое угодно количество людей, на какое угодно расстояние между двумя дольменами. Согласно записям, переход совершался мгновенно стоило жрецу произнести заклинание и бросить в дольмен человеческую жертву. Вне зависимости от размеров дольмена количество жертв всегда было одинаковым, всегда жертвовали одного что бы прошла сотня. Дольменам скармливали убийц, воров, бунтовщиков, военнопленных, рабов, иногда беспризорных сирот – Лето и Леде годились все.  В благословлённые богами врата могли входить только люди; лошади, ослы, верблюды и прочие животные проходили каменные врата, как если бы это были обычные скалы. Имена эта возможность перебрасывать войска, дала язычникам решающее преимущество перед другими державами двух континентов, с момента построения системы врат они легко могли задушить любое восстание в зародыше, перебросив в тыл мятежникам тысячи солдат, а противник иногда не мог точно знать откуда на него нападут войска, ведь некоторые врата являлись тайными – устроенными в глубоких пещерах.

Хотя на мой взгляд главное преимущество которое получил Астрей от дольменов это возможность мгновенной доставки свежей информации, именно поэтому подавляющая часть каменных врат имела небольшой размер и, могла пропускать одновременно несколько человек, а значит они служили не для переноса массы войск, а для доставки информации. Сейчас даже налаженная почтовая служба с организованными через равные промежутки станциями, в которых есть сменные лошади доставляет сообщение со скоростью 50-70 километров в день. И о событии, произошедшем за четыреста километров мы узнаем только через неделю, а если новости идут с караваном тогда не раньше, чем через три недели. За эти дни ситуация: бунт, нападение врагов, катастрофа, неурожай, уже перемениться, и к моменту прибытия новость безнадежно устареет и наша реакция на нее будет несвоевременной, и вероятно неверной, или недостаточной. Чаще всего эта проблема решается благодаря делегированию на места большей автономии, благодаря чему оказавшись в сложной ситуации властители городов и деревень не ждут решения властителя, сидящего за много километров, а действуют самостоятельно. Однако такой подход чреват угрозой возникновения мятежей, особенно среди богатых провинцией, что часто ослабляло или губило даже сильные государства. Астрей была лишена такого недостатка. Все вассальные области были опутаны сетью хорошо охраняемых дольменов стоящих посреди городов, или размещенных рядом с ними, и поэтому информация доставлялась немедленно, и стоило лишь врагу зашевелиться, бутовщикам поднять голову, бандитам распоясаться – реакция следовала мгновенно. Поэтому Астрей не имела региональных правительств и ее бюрократия была максимально централизована. Это не уберегало империю от бунтов полностью, но сокращало их количество до ничтожной величины. 

Так как, только жрецы владели силой камня, скрепляющей тело империи, то во главе Астрей стоял жрец-император, согласно догматам, он вещал от имени богов-близнецов и его слово являлось законом.  Сотни лет Астрей из столицы Летоледа железной рукой правила десятками миллионов своих подданных, их флаг с символическим изображением врат: две параллельные линии накрытые сверху третей развивался от пустыни Вораф до северного Хельда. Все изменилось, когда на Пелосе появился Сияющий Пророк, Истинный Свет подарил ему знания о создании ружей, и дал дерево бхати, из чьей смолы изготавливали порошок, заряжаемый в ружья и выталкивающий пулю с огромной скоростью. Это новое оружие дало Пророку огромное преимущество, буквально за пять лет он смог отбить Пелос, за десять удвоил подконтрольную территорию, а через тридцать пять, уже под конец его жизни, царство первых -  верующих в Истинный Свет, заняло почти весь Хал. Новая империя Солнца рождалась в пламени грандиозной битвы, топливом для которой служили миллионы людей. Дошедшие до нас записи оставили впечатляющую картину произошедшего - это была новая разновидность войны, доселе невиданная, превосходившая по степени жестокости все что происходило ранее.  Сын уверовавший в Свет убивал отца, который оставался преданным каменным жрецам, брат губил брата, семьи разделялись на две части и уничтожали друг друга до седьмого колена. Кровь язычников и первых смешивалась на полях сражений больше похожих на скотобойни под открытым небом - столько выливалось на землю крови. Пока неопытные мастера язычников только налаживали производство ружей наступил 50 год с даты первой проповеди Пророка и камнебои первых уже обстреливали стены Летоледы. Столицу Астрей взяли штурмом, после чего ее буквально стерли с лица земли: большие здания взрывали бхатом, те что поменьше расстреливали из камнебоев и катапульт, или растаскивали с помощью лошадей. В конечном итоге ничего не осталось от главного центра язычников, но место было чрезвычайно удобное:  здесь два континента сходились на минимальные расстояния, поэтому новую столицу Империи Солнца под названием - Сияющий Город выстроили неподалеку. После падения Летоледа то, что оставалось от империи Астрей на территории Халада мгновенно распалось на десятки, а может и сотни независимых княжеств, которые были заняты борьбой друг с другом.  В итоге у новой империи Солнца ушло еще около сотни лет, для захвата территории Астрей на Халаде.

Пророк в своих наставлениях дал ясно понять, что не допустит принесение человеческих жертв, поэтому оставлять в живых жреческую касту, владевшую искусством магии было ни как невозможно. Первые постарались уничтожить все напоминания об Астрей: разрушали храмы, сбивали барельефы с изображениями Лето и Леда, сжигали книги, даже запретили фиолетовый цвет, который носили жрецы, и даже разрушили каменные саркофаги в которых хоронили знатных жрецов, и являвшихся объектами поклонения для язычников. Действуя таким бескомпромиссным образом правители новой империи лишались очень полезной вещи -дольменов, но Истинный Свет не допускал возвращения к прежней жизни. Но, волю пророка выполняли крайне неаккуратно даже во времена, когда вера в Истинный Свет была абсолютно беспрекословной: где-то не сожгли языческую книгу по магии, где-то в дальнем углу оставили пылиться свиток с заклинанием, где-то сберегли письмо от родственника-жреца, в каком-то месте решили от греха подальше не трогать могилу знатного жреца, словом люди сохранили достаточно следов магии, что бы умелый человек смог попытаться ее воссоздать. Такой человек нашелся, когда пришла Лихорадка. Эта болезнь, согласно хроникам, впервые появилась в Сияющем городе в 350 г., Лихорадка убивала трех человек из десяти, а тех кто выжил частенько калечила ухудшая зрения или оставляя на память больные суставы. Вполне возможно, что из ста десяти миллионов которые жили в Империи в начале четвертого века к концу столетия в живых осталось лишь семьдесят. Даже в начале седьмого века от первой проведи Пророка, численность населения согласно налоговым спискам так и не восстановилась. За двадцать лет она добралась до самых дальних уголков Империи вореев, целые провинции остались без крестьян, разразился чудовищный голод, разгул насилия, то один, то другой город объявлял о независимости, активизировались пираты, торговля замерла, вера увядала - империя начала трещать по швам.  В самый разгар Лихорадки в 360 г., к власти пришел Герей прозванный в дальнейшем  «Отступником», в другое время этот человек не продержался бы на троне и дня, ибо его помыслы и устремления отдавали такой ересью что праведным людям надлежало немедленно убить такого человека, но, в те отчаянные годы люди готовы были ухватиться за любое обещание спасения.

Герей с детства интересовался языческими верованиями, такой интерес был общепринят в аристократической среде, однако Герей зашел намного дальше чем остальные: увидев в приходе Лихорадки своеобразный знак, что Истинный Свет оставил этот мир, он решил не много ни мало восстановить культ Лето и Леды. Многие годы, еще до прихода к власти, он с помощью доверенных людей собирал малейшие крупицы информации о языческих практиках и ритуалах, разуметься центральным интересом для него являлись – врата, ибо они считались главной силой богов-близнецов в нашем мире, а значит, если бы он восстановил сеть дольменов, то это могло вернуть богов в наш мир. Его люди проводили годы зарывшись в пыльные архивы в надежде раскопать хотя бы строчку с описанием врат, по приказу Герея скупали тысячи книг, в которых имелся мельчайший намек на языческие ритуалы. Желая найти подсказку раскапывали могилы всех людей, о которых ходили слухи будто бы они являлись жрецами. Со всей тщательностью допрашивались потомки жреческой касты. Придя к власти Герей развернулся во всю: на основании полученной информации Герей принялся восстанавливать в Империи обряды поклонения Лето и Леде. Люди, задавленные ужасом от непрерывной чреды смертей, от той тьмы которая опустилась на них, не находили в себе силы противиться. Лишь немногие прямо выступили в защиту истинной веры, остальные либо молчали, либо с готовностью поддерживали возвращение язычества. В деревнях где зачастую оставалась лишь треть от прежнего количества жителей стали воздвигать деревянные изваяния близнецов, в городах побогаче ставили каменные статуи из ослепительно белого мрамора. Родители называли в их честь своих детей, а Сияющему Городу на несколько лет вернули прежне имя – Летоледа.  Ближе к концу своего правления Герей начал строить дольмены, и как ни прискорбно это признавать, может быть, что они могли бы спасти империю от распада: возможность стремительно перемещать войска по всем континентам позволила бы потушить пожары бунтов и мятежей, показать людям что государство надежно контролирует ситуацию. Вот только оказалось, что за сотни прошедших лет многое переменилось, либо Герей нашел не все компоненты заклинаний, ибо ритуалы, которые удалось возродить теперь действовали иначе, если раньше для переброски сотни человек требовалась одна жертва, то теперь из ста вошедших в дольмен, точки назначения достигало пятьдесят, а иногда даже тридцать людей.  Все прекратили военные – в один из дней солдаты отказывались идти через дольмены, несколько армейских начальников подняли мятеж и Герея в итоге прикончили.  Неизвестно сколько людей он успел погубить используя дольмены, ибо Отступник успел возвести много десятков каменных врат по всему Халу и Халаду уничтоженных после его смерти.

Мы с Мореем любили присесть за столик в библиотеке и поделиться мнением о прочитанном. К сожалению мои измышления не отличались оригинальностью, я попросту пересказывал текст своими словами, память у меня была великолепной:  она обладала свойством складывать прочитанное и услышанное на полки, и мгновенно отзываться, когда в этом возникала нужда, но к сожалению, факты в моей голове редко сходились, сплетаясь в нить рассуждений, позволяющую понять суть того или иного события.  Я сознавал что являлся неумным собеседником, но мне кажется Морею эти разговоры требовались не ради дискуссии как таковой, они позволяли ему еще раз проговорить мучавшую его проблему - высказав ее он словно слышал её со стороны, благодаря чему мог взглянуть на затруднение по-новому. Иногда, в самый разгар нашей беседы к нам врывалась Калета, она забиралась на колени к Морею и требовала расчесать ее волосы, обнять, поиграть или сразу все вместе. Этот десятилетний ребенок обладал неуемной энергией, которая по причине зимы оказалась заперта во дворце наместника и поэтому была вынуждена искать себе выход в виде постоянной беготни по огромному зданию. Ее любопытное личико с огромными зелеными глазами можно было увидеть на кухне добывающую пирожки, или в комнате с охотничьими трофеями, где она засовывала голову в пасть медведю пытаясь посчитать его зубы, или кружащуюся в танце под одной ей слышимую музыку в бальном зале. Но больше всего они любила находиться с братом, и это, несмотря на то, что он возник в ее жизни совершенно неожиданно, и она не знала его долгие годы. Как не удивительно для аристократа, она не являлась избалованным ребенком с жадностью требующим внимание и считающим что все вокруг ей должны, просто временами страх потерять единственного близкого ей человека, требовал от нее убедиться, что Морей все еще рядом с ней, что он не умер как отец и мать. Поиграв с Мореем, вволю насмеявшись, она обычно засыпала где-то рядом, недалеко от него, словно голос брата её убаюкивал и успокаивал. Не знаю понимала ли она истинное положение, в котором оказалась императорская семья на Осколке, я полагаю - она осознавала тот факт, что у неё больше не будет безопасной жизни и эта постоянная веселость, готовность смеяться над чем угодно лишь способ защиты от грустных мыслей. Но возможно я слишком много вкладывал в прозаичные вещи, и за ними не имелось ничего, кроме обыкновенного, растерянного ребенка, лишившегося родителей.

Довольно часто в наших беседах Морей и я выполняли такое мысленные упражнения: мы становились на сторону проигравших и пытались переписать историю. Мы стремились представить себе, что произошло, если бы полководец задержался с началом битвы и выступил на следующий день, тем самым дав солдатам больше времени на отдых, смог бы он выиграть битву, или же поражение грозило ему и в этом случае? Как развернулась бы ситуация, если бы защитники крепости делали вылазки чаще тревожа своего врага, не давая ему укрепиться вокруг их убежища, стали бы тогда осаждающие более сговорчивыми во время переговоров или же наоборот еще больше усилили натиск? Или, например, имел ли шансы остаться на престоле правитель, сброшенный заговорщиками, если бы он своевременно провел реформы, укрепил казну и армию, или же его ничего не могло спасти. Я думаю с рациональной точки зрения это являлось довольно глупым времяпрепровождением, от которого не было особой пользы, ведь фактически мы толкли воду в ступе занимаясь совершенно бесполезным анализом истории, которая уже произошла.  Тем не менее, я замечу что эти упражнения были необходимы, ища удачный исход для проигравших Морей не просто развлекался выдвигая идеи спасения из безнадежных ситуация, он тем самым стремился отыскать выход из того тупика в котором он сам оказался. Разговоры со мной и битвы ведомые нами от имени забытых и полузабытых неудачников, несли пользу: становясь на место проигравших и пытаясь одержать за них победу, Морей словно пытался отыскать главную причину, из-за которой люди не смогли выполнить задуманное и оступились. Он как будто составлял грандиозный список ошибок, приведших властителей прошлого к краху, например, они не полагались на советников и были излишне заносчивы; проявляли неуемную жадность, тешащую их аппетиты и вредящую государству; они окружали себя подхалимами, оправдывающими любой их глупый поступок; они оказались слишком горды и тем самым недооценили противостоящие им обстоятельства. Зачастую эти промахи являлись такими громадными, такими очевидными что вызывали недоумение – как же мог человек быть так слеп и не видеть куда он шел? Все это конечно же чрезвычайно надменные мысли, ведь всегда очень просто судить зная результат, и гораздо труднее сохранять разумение будучи погруженным в трудное событие, требующее от тебя, как участника,  напряжение всех сил. Ведь когда на тебя сыплются удары со всех сторон, ты уже не можешь спокойно встать и оглянуться, ты просто стараешься выжить.

Зима на Пелосе была не слишком холодная -  по-настоящему снежных дней набиралось с десяток другой, хотя иногда лед на лужах не сходил по месяцу. Подобно тому как сок внутри деревьев начинал медленнее течь в холода, жизнь в Кандии замедляла свой ритм: на улицах становилось меньше людей, число торговых караванов снижалось почти до нуля, строительные работы и вовсе прекращались. Под черными свинцовыми тучами, пришедшими с моря, краски окружающего мира словно теряли свою яркость: белые стены, летом отражавшие солнце с такой силой что в полдень, приходилось щурить глаза, теперь становились серыми, а цветные витражи стекол, установленных в церквях, тускнели, не принося больше верующим ярких, насыщенных переливов всех цветов радуги. Город терял свои строгие черты  - острые углы домов словно затуплялись под зимним дождем, и начинали сливаться с огромными грязными лужами. Люди, стараясь не сильно запачкать одежду, передвигаться чрезвычайно медленно как будто перебарывали спячку. Даже телеги скрипели на полтона ниже по сравнению с летом.  Только кузни, вынесенные к защитным стенам, стучали все так же бодро и звонко, но у них не хватало сил разогнать эту вязкую муть зимней тоски. 

В такую погоду, из доступных развлечений Морею оставались редкие прогулки по окрестностям, но и они проходили с учетом государственных интересов, поэтому в основном это была инспекция крепостей и гарнизонов, расположенных на расстоянии полудня пути от Кандия. В последнем месяце года мы совершили несколько поездок по близлежащим укреплениям в их число вошла главная крепость, охраняющая столицу– Ласат. Построенная еще в языческие времена она возвышалась на крутом холме одиноко торчащим посреди поля и контролировала подходы к городу с востока и с запада. Ласат отстояла от городских стен на полкилометра и была видна практический из любой точки города. Казалось бы, такое отдаленное положение крепости делает ее неподходящей для использования в качестве щита города и в лучшем случае она могли бы просто связать небольшой отряд противника, тогда как основные силы врага принялись бы штурмовать Кандий. Однако Ласат представляла собой не просто укрепление, которое легко окопать и окружить заслонами, тем самым отрезав от защищаемого города, холм высотой примерно полторы сотни метров по существу являлся горой наполовину занесенной землей, он настолько круто поднимался вверх что местами человеку приходилось цепляться руками за кусты чтобы удержаться на склоне, а грузы в крепость затаскивали с помощь системы канатов, так как ни одна запряженная повозка никогда не заехала бы на него. Фактически Ласат стояла на горе испещренной пещерами, котлованами, углублениями, и самое главное тоннелями, тянущимися на многие километры, пожалуй здесь подходящей аналогией являлся – сыр. Этот неаппетитный с виду кусок мог с легкостью укрыть в своих недрах несколько тысяч человек обеспечив их пищей, хранившейся в прохладных пещерах, и водой из нескольких источников.  Видимая часть Ласат представляла из себя стандартную систему укреплений, давным-давно перестроенных согласно нуждам современной войны: покатые низкие стены являлись продолжением верхнего края горы, с них защитники могли очень легко обстреливать врагов, вынужденных медленно взбираться на невероятно крутой склон.  Вдобавок в самой горе, на разной высоте, были оборудованы многочисленные места для стрелков и камнебоев, их сектора обстрела полностью перекрывали все пространство на подступах к горе, не оставляя мертвых зон. Стена шла вдоль всего края горы, не оставляя ни единого незащищенного участка, а через каждые пятьдесят метров возвышалась многоугольная башня бастиона, такая форма позволяла смягчить последствия попадания ядер камнебоев, вот только добить до стен Ласат расположенных на высоте сотни с лишним метров могли не всякие орудия.

Разуметься все это я узнал не сразу, а постепенно из наших с Мореем поездок в крепость, ибо до момента моего поступления на службу, я в отличии от своих сверстников не очень интересовался армией и не впадал в эйфорию от вида меча или ружья, описаний битв и тем более убийств. Наверное, причиной этому стало происшествие в моем далеком детстве, когда мне было восемь. Отец взял нашу семью на охоту, организованную его давнишним знакомым и торговым партнером, в честь дня рождения его сына.  Мальчику исполнилось десять, и одним из его подарков стал охотничий нож, тут же ставший предметом зависти всей ребятни. У ножа имелась удобная костяная рукоять, украшенная резьбой со сценами охоты, а на лезвии мастер разместил изящную вязь сплетя в волнистом танце самые известные высказывания Пророка, превратив ножик в произведение искусства. До сих пор помню с каким трепетом я держал его, водил пальцем по лезвию ощущая на коже выпуклые завитки. Естественно мальчик нацепил его на пояс, и, то и дело, якобы невольно, выпячивал кожаные ножны. Охота проходила вполне обыденно, загонщики выгнали кабанов, небольшая стайка дико визжащих животных показалась из леса и по ней тут же открыли огонь: слуги, находившиеся подле охотников, забирали оружие после выстрела и сноровисто передавали заряженные ружья. Ветра не было, поэтому дым от бхата повис над поляной плотной завесой мешая стрелкам видеть мишень, а остальным участникам охоты – понимать что жет происходит. Вскоре стрельба прекратилась. Участники охоты подождали пока дым рассеяться – никому не хотелось нарваться на клыки раненного животного, и начали подходить к убитым кабанам. Среди первых разуметься шел именинник, ему полагалось отрезать кусок мяса от добычи, тем самым ножом с лезвием отбрасывающим такие яркие блики на всю поляну как будто он держал в руках настоящую звездочку. К своему несчастью он подошел к еще живому кабану, зверь дернул задней ногой и попал прямо по руке с ножом. От удара тот воткнулся парню в бедро – блики погасли. Кровь из ноги хлестала фонтаном, парень бледнел на глазах, еще пару минут назад он в припрыжку шел по зеленому ковру поляны, а сейчас лежал, зажав руками ногу, и земля под ним глотала его кровь. Я увидел, что оружие делает с людьми и это мне не понравилось. Но жизнь с Мореем вынудила меня погрузиться в мир до селя мне незнакомый и нежеланной, со временем я притерпелся к нему, впрочем, до конца так и не привыкнув.

С самого начала правления Морея поездки к военным стали повторяющейся рутиной: проверка состояния оружия и бхата, беседы с солдатами, дегустированные пищи, оценка состояния казарм, изучение финансовых рапортов, учебные стрельбы и тренировки кавалеристов, я видел: все это Морею нравилось. Он с удовольствием выступал в роли мастера, он энергично чистил и смазывал давно заржавевший механизм армии Пелоса,  ведь по сути за последние полвека войска империи, расквартированные на полуострове превратились в дармовую рабочую силу, которую покупали все, у кого имелись деньги, солдат обычно использовали на хозяйственных работах заставляя класть стены или прочищать ирригационные каналы. Уже давно никто из военного начальства не проводил учений, и не осуществлял проверок состояния солдат, что неудивительно, ведь офицеры-аристократы почти никогда не появлялись в расположение своих частей, предпочитая проводить время дома.  А гибель Сияющего города явно не улучшила морального состояния воинов, дух воинов умер и солдатам чудилось, что покорная сдача кочевникам станет гораздо более лучшим решением нежели война. Не раз, сидя за столом и наблюдая за военными я видел в их глазах лишь страх перед врагом и покорность уже сдавшихся людей. Даже в мыслях они не планировали боевые действия против сардов, офицеры и солдаты стремились только дослужить спокойно свой срок что бы вернуться к семьям. Так что, Морею приходилось очень тяжело в попытках пробудить людей от многолетней апатии – такой знакомой, привычной, не требующей от них многого. Он боролся как с мирскими, так и с душевными проблемами, стараясь исправить запущенное военное дело и вселить уверенность в людей, по этой причине кроме инспекции мы еще проводили собрания солдат и офицеров, они должны были исправить то, что не могли выправить металлурги точавшие ружья и кузнецы спрямлявшие сабли: дух наших людей. Мне особенно нравилось смотреть на Морея, в те моменты, когда на него находило вдохновение, он словно преображался, хотя и в обычной жизни Морей был заметен своим высоким ростом, темным волосам с синеватым отливом, пронзительным глазам на загорелом ястребином лице, но в миг особенно сильного выступления он словно становился еще выше, еще сильнее  заполняя собой окружающее пространство.  Он никогда не любил выражаться витиевато, предпочитал излагать свои мысли короткими и емкими тезисами наполненными страстью и мудростью, и я видел, что после окончания очередной речи несколько человек обязательно задерживались в зале, их взгляд был задумчивым, словно у них появилось важное дело – эти люди явно пробуждались от сна. Не сразу Морей смог переломить чувство отчаяния, плотно свившее гнездо среди его людей и особенно в солдатах утративших всякие агрессивные инстинкты, но как могло быть иначе? Разве можно за месяц изменить мнение людей, и вселить в них чувство уверенности, когда они десятилетиями видели деградацию Империи. Конечно же нет. Переломить инерцию мышления можно только постепенно:  день за днем изымая из граждан тьму безнадежности, давно опутавшую их души. Что Морей и делал: он беседовал с военными или гражданскими бросая слова-песчинки, не заметные глазу, на половину своих весов.
 
  Не смотря на многочисленные огрехи, которые, мы постоянно находили в армейские гарнизоны, в первый год Морей никого со службы не увольнял и тем более не казнил. Ведь пока он не открыл свои корпорации, пока не поставил на все ключевые должности своих людей, он являлся крайне зависим от военных и административных чиновников, назначенных до него.  Причина была банальной: тогда он еще имел мало сил, и почти совсем не имел поддержку народа –тот камень на котором он возведет свое государство. Его натуре претило такое попустительство, но Морей смирял свое сердце иначе бы он просто не выжил. Глядя на всех этих чинуш и офицеров я просто поражался на сколько же низко они пали в этическом плане: мощь государства, его будущее продавалось буквально за гроши: стены укреплений разбирали для того, чтобы продать камни богачу для его вилы, пушки отдавали в частные армии за дорогие ткани… А вот Морей не выглядел пораженным, ибо повидал жизнь и подчас знал ее гораздо лучше умудренных стариков и прекрасно осознавал, что на службу в умирающую империю чаще всего шли не для того чтобы ей служить, а для того чтобы оторвать кусок от ее тела. Людей меньше всего заботила надлежащая работа бюрократического аппарата империи, и уж тем более им было плевать на проблемы, граждан которым они по идее должны были служить. Смысл их существования заключался в выкачивании денег из подотчетных им территорий. Как ни странно, чаще всего они являлись довольно глупыми людьми, чьи методы не отличались изысканностью. Наверное, так и должно быть, когда империя растет, она подобно любому молодому организму пышет здоровьем: ее сердце, легкие, ноги и руки полны сил и желания действовать. Её поступки обусловлены жаждой свершений, сотворения нового, а для этого нужен пытливый ум, способный воплотить в жизнь масштабные дела: завоевание новых территорий, строительство новых городов, обводнение пустынных земель. Соответственно на первые позиции в государственном аппарате выдвигаются смелые, умные - желающие переделать мир. Поэтому в период своего расцвета Империя в больших количествах производила на свет выдающихся писателей, архитекторов, полководцев. А вот когда пора цветения империи проходила, то она походила на старика, и единственное что она хотела - удержать свое стремительно распадающееся от немощи тело. Бюрократический аппарат переставал выполнять свою работу: города начинали потихоньку увядать, водные каналы засоряться илом, дамбы разрушаться без ремонта. Неудивительно что в больном теле империи активно развивались паразиты - жадные, алчные, люди единственным желанием которых являлось не создание нового, не сотворение до селя невиданного, а поедание старого.

Вот именно таких людей на Пелосе водилось в избытке, они олицетворяли собой все то, что мой император ненавидел, но в начале правления при встречах с таким сортом людей Морей не показывал своих истинных чувств, он загонял свое естество подальше – сажал его как дикого зверя на цепь - что бы не навредило себе и окружающим. Он покорно принимал от них приглашение отобедать и за трапезой терпеливо выслушивал все глупое вранье этих людей, придуманное для оправдания своих неудач на постах. Почему налоги плохо собираются?  Вечные неурожаи, и это, несмотря на то, что погода в последние годы баловала крестьян солнцем и дождями. Человек вравший таким глупым образом, был почему-то уверен, что если Морей приехал сюда меньше года назад, то он и не будет знать о том, какая погода стояла в той или иной местности до него. Почему шахты так резко снизили добычу металла? Очень мало рабочих, никто не желает работать в шахте. И это, несмотря на то, что Морей только что проезжал поселок шахтеров забитый детишками и женами шахтёров, и подсчитав количество домов можно было довольно легко понять сколько же людей работало на шахте на самом деле, а не согласно поддельным ведомостям и прикинуть сколько же в реальности она выдает металла.  Больше всего меня позабавил смотритель за императорскими виноградниками, чья обширные плантации располагался на южных склонах долины Кандии. К приезду Морея он хорошо подготовился и встретил его во всеоружии, с кипой бумаг, показывающих грандиозные неурожаи, причин этому нашлось изрядное количество: то насекомые, то болезни, то пожар, то воры. Именно поэтому, согласно его заверениям, производство вин упало до ничтожной отметки. Вот только во всех кабаках Пелоса продавали вино, прозванное «Императорское» сделанное, как все знали, из винограда выращенного в садах правителя. Именно такого рода управленцы и находились на постах Империи в последние десятилетия. Морей правильно делал что никого из этих людей, даже наделенных умом, не переманивал к себе на службу, хотя многие советовали это сделать мотивируя это тем, что такие служащие хорошо знали свое дело, ибо для воровства им требовалось досконально изучить собственную профессию и если этого вора припугнуть, то он подчинившись силе станет честно работать. Но это являлось нелепым предположением, такого рода люди могли только отбирать, и я не встретил среди них никого, кто бы мог отдавать и растить. Их ум устроен таким образом, что хочет только урвать себе как можно больше, не думая о других. Польза от этих  людей для империи крайне сомнительна, ибо, взяв их к себе на службу пришлось бы тратить много энергии на проверку их деятельности в попытке узнать не взялись ли они за старое.  Удивительно то, что даже в кругу близких друзей, Морей никогда не обсуждал этих людей, казалось бы, после поездки к очередному проворовавшемуся чиновнику он мог выпустить пар и показать свое раздражение, но вместо этого Морей на некоторое время замыкался в себе. Словно хищник переваривающий добычу он становился малоподвижен, глаза его были почти прикрытыми, а движения замедлялись. Со временем, когда я узнал его получше, я стал бояться видеть его таким, ибо это поза и поведение означали что император измышляет что-то ужасное.

Морей вел себя с людьми не так как прошлые правители, которые нужно заметить редко снисходили до простого народа и увидеть их удавалось только на главные религиозные практики в главном светлом жилище Кандия.  Его поведение выглядело так, будто он искренне считал себя одним из нас – выходцем из простого народа. Но если для Морея его работа была его жизнь - он решал вопрос выживания Пелоса, то я, как ни странно, видел все иначе, не знаю что было этому виной: то ли моя инфантильность, то ли внезапные перемены исказившие мое сознание, но я видел себя участником какой-то театральной постановки, в которой все играют в жизнь: Морей изображал правителя, его подчиненные то же играли роли преданных сотрудников, а народ делал вид что Империя жива. Мне казалось, что все граждане лишь притворялись будто они проживают свои жизни, а на самом деле они играют на сцене определенную роль, заданную автором: кузницы пылали огнем и исправно переводили уголь в металл, булочники из рассыпчатой муки пекли вкусный хлеб, из шкур получались удобные одежды и сапоги, словом все было как всегда, но ведь оно не могло быть как всегда - Лист сгорел, сарды неудержимой волной продвигаются по Халу к внутренним странам. Может быть именно этот разительный контраст между спокойной жизнь на полуострове и массовым разрушениям в остальной части мира и стал причиной моего отношения к окружающему? Мир менялся и лишь Пелос являлся островком непонятного спокойствия, словно он убегал от реальности. Именно это несовпадением между внешним миром и моей родиной превращал все окружающее в нечто искусственное, наигранное, поддельное, несущее в себе отрицание реальности, а не её воплощение. И вы конечно думаете, что таким был только я? За бездельем, за ощущением спектакля я прятался от реальности, будучи не в состоянии принять ее такой, какая она была в реальности? Не думаю. Мне видеться что большая часть жителей полуострова и богатые, и бедные  прятались от действительно, наивно веря -  если они будут игнорировать происходящее, то оно как-то само собой выправиться и станет похожим на то, каким они его хотят видеть, а не таким какое оно есть на самом деле. Особенно явственно это проявлялось в разговорах: обычные люди почти никогда не упоминали территории вне Пелоса, словно весь мир заканчивается на береговой линии или на Языке - перешейке, соединяющем полуостров с материком.  Они говорили: «Товар прибыл» а не «Товар прибыл из Хала», они говорили: «Корабль отплывает» а не «Корабль отплывает в такой-то город…», они говорили: «Мои родственники Там», а не «мои родственники в таком-то поселке на континенте». Еще, люди смеялись больше обычного, чаще собирались попировать, влюбленные не прятали свои чувства желая насладиться друг другом как можно сильнее. Вероятно, по-другому они не могли себя вести, только так человек сохранял свой разум в целостности – спрятавшись от внешнего ужаса. В противном случае, если бы люди оглянулись вокруг, то жизнь неизбежно остановилась, ибо, какой прок ковать железо, печь булочки, выращивать виноград если враг вот-вот придет и в лучшем случае заберет у тебя эту чудесную землю  сделав тебя на ней жалким, оборванным рабом, но скорее всего тебя просто уничтожат как уничтожают слишком сильно расплодившихся крыс.  Об этом нельзя было мыслить поэтому приходилось играть – делать вид что ты глава семьи, у которой есть будущее; каждый день открывать лавку, продавая товары, как и всегда; показывать, что ты правитель могучей империи, которая все еще сильна; служить императору. Все это - игра, позволяющая не видеть правду о том, что наш Пелос являлся кораблем который вот-вот войдет в полосу шторма. Долгие десятилетия мы все видели, как небо постепенно наливается свинцом и горизонт становиться черным, ощущали, как ветер все сильнее толкал нас в грудь -  как пьяный сотрапезник в кабаке, мы все отчаяннее начинали цеплять за штормовой трал до белизны в пальцах, до кровавых порезов, и одновременно с этим мы делали вид, что наша жизнь идет, как и прежде.  Сотни тысяч людей придавались сладкому забвению и, наверное, только Морей, да еще немногие здравомыслящие люди понимали, что на самом деле происходит. Мне кажется именно этот морок и стал первой целью Морея , нужно было как можно скорее разогнать его дабы люди очнулись.

Если Морей не инспектировал гарнизоны, не проводил совещания, не принимал гостей, не составлял проекты, не читал в библиотеке и не встречался с людьми, он – охотился. Хотя последнее он делал не как типичный аристократ: там, где дворянин выбирался на охоту в сопровождении слуг, загонщиков, собак, соколов, тюков с едой, мебелью, палатками, каретами в которых ехали дамы, и кучей друзей, Морей выезжал в сопровождении скромной свиты.  В свою первую зиму на Пелосе Морей довольно часто выбирался за город, чтобы на время скрыться от утомительных обязанностей правителя к которым он только-только начинал привыкать, к тому же, эти поездки являлась еще и рекогносцировкой, Морей лично проверял данные карт и вносил необходимые правки. Обычно с ним ехал я, Сильверий, и конечно Калета. Для нее такие выезды становились настоящим праздником, ибо, будучи запертой зимой во дворце она вынужденно сдерживала свою неуемную энергию, ведь зажатая со всех сторон стенами она имела крайне ограниченный круг развлечений: похищение сладких фруктов с кухни и бегство от няньки. На воздухе она словно расцветала: улыбка делалась шире, глаза ярче, смех звонче, голос сильнее, будто природа наполняла ее энергией. Одевалась Калета в противоположность Морею, если брат предпочитал темные цвета даже летом -  хотя изредка, он носил светлые ткани, подходящие для теплого сезона, зимой на нем был подбитый мехом плащ, теплый тулуп из темно-синей или темно –зеленой хлопковой ткани, широкие двойные штаны, то, Калета надевала светлый плащ с серебристым мехом, серебристую льняную тунику - с меховой вкладкой на зиму, и белые же брюки, с темным низом дабы скрывать грязь. В первое время ее брюки поднимали немало шума среди аристократок Пелоса ведь они являлись исключительно мужским предметом одежды и женщины их не надевали и кроме того, женщины не ездили верхом, только в повозках. Об этой вольности много судачили, понося на чем свет стоит несчастную девчушку, хотя в основе этой злобы лежал не факт нарушения моды, а ненависть к молодой выскочке -пусть Калета и из императорской семьи, но она не местная – чужая, и должна знать свое место и слушать старших, а не одеваться как мужчина и на приемах не игнорировать высший свет Пелоса. Лошадей Калета предпочитала соловой или белорожденной масти, так что, пока мы ехали с Морем и Сильверием на своих вороных, вокруг нас постоянно носилась светлая молния с Колетой верхом. Я мало знал ее, но тем не менее я до сих пор помню какой она была. Калета росла удивительным ребенком. Это выражалось в том, что она постоянно выглядела счастливой на людях, никогда среди окружающих она не показывала недовольства, гнева, никто не видел ее слезы (что вполне дозволительно ребенку) или даже недовольно поджатые губы. Калета всегда представала перед миром приветливой, вежливой, а в глазах таилась улыбка. И это не являлось игрой на публику, или результатом воспитания имперских нянек, которые заставили ее постоянно носить довольную маску, это являлось отражением ее сущности - Калета всегда была искренней в этой радости.  Девчушка происходила из чрезвычайно редкой породы людей, умевшей получать удовольствие от жизни, когда ей этого хотелось, а не покорно принимать радость от жизни, как это делали обычные люди. Для таких как она каждый миг, мог легко обернуться праздником будь то простая прогулка, игра в прятки, обед – все те вещи, выполняемые большинством людей неосознанно. Даже при виде болезней и смерти она не теряла этого ощущения, а наоборот разделяла его со страдающим человеком, облегчая муки больного. Безусловно она так же, как и любая аристократка умела держать себя, демонстрируя необходимую осанку, манеры поведения и прочие атрибуты этикета дворян, но эта искусственность сразу бросалась в глаза любому человеку, а вот ее лучащееся счастье, не создавало ощущения натужности. Вероятно, она знала какой –то секрет, позволяющей ей видеть всю красоту нашего бытия даже в мелочах.
 
На охоте нас всегда сопровождал Сильверий, он постоянно находился рядом с Мореем, при условии, что его не отправляли по другим важным делам. Этот человек был немногословен, даже на военном совете, когда обсуждали стратегию он ограничивался необходимым минимумом фраз, а в обычно жизни большую часть времени от него невозможно услышать и слова. Безусловно он являлся самым преданным Морею человеком, на которого император мог положиться как на самого себя. Это меня задевало и заставляло иногда ревновать, вероятно поэтому в своем труде я так мало уделил внимания этому незаурядному человеку, но вместе с тем я радовался за императора, ибо осознавал какое же это великое счастье – найти себе такого товарища, который станет для тебя не менее близким чем родственник, а может и ближе ведь родственники предают друг друга довольно часто: из-за денег или женщин, а здесь было что-то другое – связь гораздо сильнее родной крови. Мне часто казалось, что они являлись единым целым, которое по злой воле провидения оказалось воплощено в двух разных телах. Я знаю, что иногда они понимали друг друга без слов. Из того что говорил мне Морей я узнал, что Сильверию в 610 было уже пятьдесят, что он происходил из древнего ворейского рода, мужчины этого семейства в течении нескольких сотен лет служили в армии Империи, где занимали высшие командные должности, причем добивались этого не благодаря своей родовитости, а таланту. Род Сильверия проживал в городе Гриф в области Рарфат, куда еще за десять лет до рождения Сильверия пришли сарды. Его семья отказалась принять ересь Слияния и пойти на службу к захватчикам, поэтому они распродали все что только можно и переехали в Сияющий город. Благодаря прежним заслугам род обосновался в Императорском дворце,  где мужчины продолжили службу императорам. Во время штурма дворца эмиром, на защиту вышел весь род Сильверия включая женщин и детей, в конечном итоге развалины дворца стали их семейной могилой.

Когда мы охотились в окрестностях Кандия то проводником всегда был я: за долгие годы поиска интересных минералов, насекомых, растений, животных я облазил всю огромную долину где располагалась столица вдоль и поперек; ездил по берегам реки и пробирался по камышовым зарослям в поисках лягушек, или бродил по песчаным банкам отыскивая следы ящерок. Я ночевал в степи где, дрожа от холодного ветра, пытался в темноте, на слух отгадать вид птиц, ухающих и свистящих в непроглядной черноте; я заходил в предгорные леса что бы понаблюдать за тем, как муравье гоняют стада тли; забирался на горные плато и собирал остроконечные эдельвейсы, которые очень любила моя мама; я откалывал с крутых склонов кусочки слюды что бы пополнить ими мою коллекцию минералов. Я побывал в каждой точке стокилометровой долины. Так как все ложе реки Кандий было плотно заселено людьми и для диких животных здесь оставалось очень мало места, то за добычей охотникам приходилось подниматься далеко в горы на плато или спускаться в широкие ущелья, где при определённом везении удавалось подстрелить кабана, оленя, волка, лису, куницу. Впрочем, Морею не слишком важна была добыча и если никого не удавалось убить, то он не сильно расстраивался, ведь целью охоты для него целью являлось не животное, а сам процесс охоты, во время которого как говорил мне Морей действуют одни инстинкты и голова может отдохнуть от забот и тревог, постоянно одолевающих его - охота для него служила своеобразной заменой алкоголю, который Морей употреблял крайне редко.

Чаще всего на охоту мы ездили на мое любимое плато расположенное в трех часах езды от Кандия.  Выезжали с наступлением рассвета, всадники тенями скользили по грязному снегу на фоне пробуждающегося солнц и даже светлая лошадь Калеты сливалась с обесцвеченным пейзажем из которого холод вытянул все краски. Вперед нас отправлялся десяток человек из охраны, которые проверяли дорогу на предмет засад - они уходили на несколько километров и регулярно связываясь с нами через вестовых. В основной группе ехал Морей с Калетой, рядом с ними я и Сильверий, за нами в некотором отдалении ехало еще двадцать, а иногда и больше, если Сильверию казалось, что опасность возросла, солдат. Сразу за городом мы видели мельницы, с северной стороны их располагалось больше сотни, зимой они стояли со снятыми лопастями и без движения они смотрелись заброшенными и ненужными - словно солдаты с отрубленными конечностями выкинутые из домов на обочину, где они вынуждены доживать остаток своей ненужной жизни. Мимо мельниц мы ехали по широкой дороге, которая вела к известняковым карьерам, зимой разуметься она пустовала, а вот летом здесь ехали нескончаемые вереницы телег загруженные аккуратно вырезанными блоками белого камня, булыжниками для стройки, щебнем для обновления мостовой.. Если в окрестностях Кандия добывали исключительно белоснежный известняк, то в других местах полуострова можно встретить камень всех цветов вплоть до почти черного, но особо ценился известняк белого цвета с изумрудными прожилками или черный с золотистыми искорками, которые блестели на солнце.  Такой необычный камень с охотой покупали за пределами Пелоса что бы делать из него облицовку для зданий, колонны и даже статуи. Камень объединял и богатых, и бедных на Пелосе, ведь почти все дома на полуострове построены из известняка извлекаемого из многочисленных карьерах Пелоса, и могилы тоже.
 
Стук копыт по мерзлой земле то и дело возвращало меня из царства размышлений на грешную землю. Мы ехали по обочине дороги чтобы лошади не скользили по замерзшим камням тракта, а вкруг расстилалось бело-серая равнина, покрытая клочками снега, между которыми выступали проплешины бесцветной травы. Трудно найти зрелища более унылое чем степь Пелоса зимой, кажется будто из природы просто высосали все соки, но, когда я излишне громко жаловался на это, Морей говорил, что есть места еще более жуткие, по сравнению с которыми зимний полуостров представляется оазисом жизни, но от его слов природа не становилась ярче, а погода теплее. По мере того, как мы продвигались все, выше поднималось тусклое зимнее солнце, силящееся освятить поверхность земли, но его лучи лишь подчеркивали всю безжизненность пейзажа. Когда мы подъехали к предгорью, то впервые за несколько часов езды встретили проявление жизни - крестьяне в садах очищали почву от мусора и жгли костры. Их фигуры, укутанные по самые брови, копошились между скелетами деревьев и кустарников, трудно было поверить, что эти мрачные, лишенные цвета растения дадут обильный урожая ярко красных яблок, желтых абрикосов, оранжевых апельсинов, зеленых груш, красного крыжовника, черной смородины. Пока я придавался унынию от вида садов, мы начали подъем в гору по тропе проложенной пастухами, которые иногда поднимались зимой на плато что бы отремонтировать свои домики где жили на протяжении всего летнего выпаса на изобильных лугах гор Сим. По бокам тропинки иногда попадались кустарники, растущие в каменистой почве, частично ободранные дикими животными. В зыбком дыхании зимы, окружающий мир казался мне невероятно хрупким, как ветка дерева, промерзшая на сквозь и готовая в любой момент рухнуть под тяжестью снега. Пока мы поднимались Морей и Сильверий осматривались причем делали это не как гости в новом месте: робко и осторожно дабы не обидеть хозяина излишне придирчивым вниманием, а как солдаты в поисках врага, их взгляд был хищным, сосредоточенным и напряженным. Эта являлось привычкой, которая навсегда поселилось в них, став естественной частью жизни и я не видел, чтобы на открытой местности они вели себя по-другому.

Я ехал, стараясь не издавать ни звука, боясь сломать окружающее меня тонкое равновесие и в тот момент меня внезапно охватил невероятный восторг, я понял на сколько большим богатством я обладаю имея возможность быть рядом с Мореем –человеком прожившим к 25 годам три или даже десять жизней обычного горожанина вроде меня, и рядом с Калетой чьим предназначением являлось уравновешивать мрачность Морея, от одного взгляда на эту полную жизни девчушку я получал невообразимую энергию и брался за дело с новыми силами, и даже Сильверий в тот раз не пугал меня и не вызывал раздражение своей мрачностью, а стал ненадолго родным и любимым ведь без него Морей скорее всего не выжил когда отец Морея –император вореев Сава, отдал сына кочевникам в качестве заложника когда тому было 10 лет. Феодат повелел поселить его в своем дворце, где он не просто жил как пленник, но проходил обучение вместе с сыном эмира - Одокаром. Морей мало и неохотно рассказывал о годах жизни во дворце, но по обрывкам фраз, коротким предложениям, я смог понять, что это было крайне жестокое для него время. Сарды не видели в нем обычного мальчика, а прежде всего потомка императоров вореев – еретиков и врагов уже две сотни лет. Они относились к нему соответственно: преподаватели нещадно лупили за малейшую провинность будь то неполный ответ на урок или неправильно написанное слово; родовитые члены двора, норовили пнуть его чтобы посмеяться над упавшим парнем. Его ровесники - отпрыски сардов занимавших крупные посты в империи, постоянно били Морея, зачастую норовя не просто нанести пару синяков, а покалечить и навсегда сделать его инвалидом, тем самым лишив возможности занимать императорский трон, ведь как известно увечный не может возглавить Империю Солнца. Они боялись применять мечи и кинжалы, ведь если бы в доме эмира совершилось убийство почетного заложника, то, это бы навлекло на Феодата немыслимый позор, и смерть виновного в гибели заложника была бы ужасной.

 Феодат видел все это и как говорил Морей - не одобрял, но и сделать с происходящем ничего не мог, поскольку для исправления ситуации пришлось бы наказать всю верхушку Империи Восхода, на что разуметься он пойти не осмеливался. Но также, он не собирался оставить все как есть, ибо обычаи требовали обеспечить заложнику достойную жизнь. Феодат принял решения найти охранника для защиты Морея, человека, наделенного полномочиями применять силу от имени эмира, но чтобы гнев пострадавших не направлялся на самого эмира, поэтому таким человеком должен был стать пришлый.  Феодат приставил к Морею воина из империи Солнца, дав ему право без жалости карать любого покусившегося на Морея. Им стал солдат чей род долгие поколения служил Империи Ворей -  его звали Сильверий. В момент их встречи в 595 году ему было 35 лет, Морей говорил, что в те годы Сильверий почти не отличался от себя нынешнего: жилистый, худощавый, даже немного изможденный, сложением походящий на хищника, долго не могущего найти жертву, вероятно физическое состояние Сильверия отражало его внутреннюю боль. Наверное, это послужило причиной тому, что «доходягу» как сарды презрительно называли Сильверия, не воспринимали всерьез, посчитав еще одной игрушкой для битья. Воину пришлось сломать не мало носов, рук, ног, скул, порвать сухожилий, выбить суставы, прежде чем сарды начали уважать его, а значит и Морея. Иногда он дрался один на один, иногда один против пятерых и шестерых, зачастую он сражался палкой, стулом, ножкой столы, иногда голыми руками. Он был хорошим воином, враги так и не смогли причинить ему серьезных увечий хотя очень пытались. Постепенно драки становились реже, а учителя начали обращаться с Мореем гораздо мягче, наказания сохранились, но применять их стали по делу. Не представляю сколько у Сильверия ушло физических и душевных сил на то, чтобы переменить ситуацию и заставить сардов прекратить травлю, сам Сильверий ни словом не упоминал об этом, все это я узнал от Морея. Но одно ясно точно – это была работа, потребовавшая нечеловеческих усилий, и она стала возможна благодаря тому, что Сильверий увидел в Морее новую надежду для себя и Империи, без этой уверенности он вряд ли нашел в себе силы чтобы долгие месяцы сопротивляться окружающим врагам. Я знаю это, потому что видел, как в сложных ситуациях люди без внутренней уверенности гибли чрезвычайно быстро, ибо неверие как паразит истончало их тела гораздо сильнее нежели раны, нанесенные врагами - не имея веры, они просто теряли желание жить, а дальше, сама судьба с охотой предоставляла им возможность умереть.

Подъем на плато занял около пятнадцати минут неспешным шагом. Стук копыт перемежался хрустом снега или глухим деревянным стуком издаваемым мерзлой землей. Солнце уже светило во всю, его яркие, подчас режущие глаз лучи не оставляли места даже для маленькой тени. Поднявшись в гору, мы оказались перед входом на плато которое огораживала низкая стена высотой около метра, сложенная из дикого камня, не скрепленного раствором. Стена тянулась вдоль южной части плато на добрых пятнадцать километров, всю зиму северные ветра бились о нее образуя сугробы и наносы. В первые ее возвели, наверное, еще тысячу лет назад, когда здесь жили горские народы. Они строили такие стены на плато с целью задержки снега, который, в противном случае, зимние ветра сдували в долины. Благодаря этому весной во время таяния, горные пастбища получали дополнительную воду и давали больше травы. Эти горные народы либо погибли в войне с оседлыми жителями долин, либо смешались с ними, а вот их стены пережили создателей, уже многие сотни лет их подновляли и перекладывали новые хозяева гор -  вореи.  Обширное горное плато делилось на три части: левая – куда мы вошли, ее покрывало относительно ровное пространство луга протяженностью около восьми километров перемежающееся впадинами, она переходила в центральная часть представлявшую собой низину с довольно бедным горным лесом из буков и сосен, правую долю снова покрывали пастбища.

После того как мы взошли на плато, вся наша охрана была отправлена обратно, брать их собой означало распугать всю дичь в округе, оставили только пятерых человек. Мы ехали и пытались рассмотреть на пятнах снега какие-либо следы зверей, лошадь мерно и успокаивающе покачивалась, отчего я ловил себя на том что засыпаю, из-за чего приходилось встряхиваться: сходить с коня и некоторое время идти рядом что бы проветрить голову, а то неровен час можно было выпасть из седла и поломаться. В балках и низинах, встреченных нами по пути, в основном росли: кизил и низкая, кривая дикая груша. Именно эти заросли часто служили прибежищем для животных, поэтому мы подолгу задерживались рядом с ними в поисках следов: Морей и Сильверий неспешным шагом мерили периметр леска низко склонившись к земле. Чем дальше мы продвигались по каменной равнине, тем чаще я ловил себя на том, что прикасаюсь к приторочённому к седлу старому дедову ружью, я зарядил его бхатом и замазал полку, куда насыпал заряд, смолой во избежание его высыпания и для защиты от попадания грязи и влаги. Зажжённый фитиль тлел в специальном цилиндре, так что. Его можно было достать в любой миг и поджечь бхат. У Морея висело новое оружие – его тяжелый восьмигранный ствол был помещен в ложе из красного дерева украшенное узорами, приклада как такового не имелось, вместо него мастер установил слегка искривленную к низу рукоять похожую на ручку охотничьего ножа. Сильверий вез с собой совершенно особенное оружие – настоящий монстр в метр тридцать длинной из которого он мог попадать в цель размером с человека на расстояние до полукилометра.  Такие предпочитали использовать особо меткие стрелки в войсках сардов, как-то в шутку я обратил на это внимание Сильверия, он сказал, что заимствование у врага полезных вещей приближает победу. Мудрые слова, жаль, что наши императоры за последние сто-двести лет не придерживались такой политики, наоборот, чем больше вореи терпели поражений, и чем меньше у них оставалось территорий, тем отчаяние они цеплялись за свое прошлое. Дошло до того, что в конце пятого века правила войны записали в военном кодексе Империи Солнца, регламентирующем поведение войск на поле боя и те редкие командиры, которые сражались с врагом способами, не предписанными в кодексе, немедленно отстранялись от должности и даже их победа не могла искупить грех отказа от кодекса.  Это привело к тому что войска вореев сотнями лет применяли одну и ту же тактику, и не смотря на поражения войск от племен еретиков, до последнего отказывались делать что-либо по-другому. Полководцы верили - предки побеждали так, значит и мы победим, просто нужно продолжать повторять и рано или поздно и все образуется. Получилось так, что Империя стала заложником своего былого успеха и, как бы это не иронично звучало, ее победили собственные великие военные победы, ставшие настоящими цепями, сковывающими свободу мысли военных. Когда-то талантливые полководцы принесли Империи Солнца контроль над двумя континентами, а строители возвели множество новых городов, дорог, дамб, чем создали условия для столетий мирной жизни и процветания. Сытая жизнь сделал человека счастливее и неподготовленнее, ведь когда пришла Лихорадка и ересь из Нарса, имперцы не смогли адекватно отреагировать - не смогли поменяться в соответствии с новыми обстоятельствами, наоборот, они начали молиться на прошлое в надежде, что благодаря их неистовой вере в этот культ ушедшего (военные кодексы, почитание предков) оно оживет и поможет победить новых врагов. Но, не смотря на мольбы, прошлое оставалось мертво и неподъемным грузом, который сами люди добровольно привязали к себе, оно висело на живущих вынуждая постоянно бороться с его тяжестью. Мне кажется Империя Солнца походила на старика чей разум закостенел и не был способен изучать новое. Если бы на троне после Лихорадки оказался кто-то наподобие Морея или его отца Савы, вполне вероятно, что история пошла бы по другому пути, ибо эти люди не испытывали бездумный пиетет к прошлому, и с охотой учились новому, но появились они уже в тот миг, когда Империю в ее прежнем виде ничего не могло спасти. Требовалось полностью обновлять все. Вот такие возвышенные мысли одолевали меня пока мимо пробегал заяц, а следом, из голых зарослей кустарника метнулась какая-то птица.  Морей с Сильверием равнодушно проводили взглядом эту неказистую добычу. 

За пару часов пребывания на плато никакой дичи мы не подстрели, впрочем, мы особо и не стремились, как я уже сказал главным для Морея на охоте являлось изучение новой местности, нанесение ее на карту, и отдых от бесконечных встреч и документов. Сильверий же был из тех солдат, кто любил стрелять только на войне, в мирной жизни он предпочитал касаться оружия как можно реже. Калета разуметься развлекалась во всю, переполошив все живность на плато своими попытками накормить бедняжек. Мы уже изрядно проехали на восток, и через пару километров мы должны были оказаться перед удобным спуском, от которого до города оставался час езды. Мы выбрались из редкого леса и вновь оказались на ровном пространстве, только в отличие от левой части плато здесь находилось почти идеально ровное поле без булыжников и оврагов. Несильный ветер обдувал наши открытые лица, не столько жаля колючим холодом, сколько освежая, а где-то вдалеке на севере, между скал, слышался могучий гул ветра наподобие того какой бывает у берега океана, когда волны одна за одной накатывают на каменный склон. Ехать было скучно, да и усталость от шестичасового путешествия давала о себе знать, так что даже Калета притихла и в этот момент мы увидели свет в окне небольшого каменного домика. Он являлся обычной для этих мест - кошарой, в которой жили пастухи, приглядывая за пасущимися стадами, весной, до наступления летней жары, они вместе со стадом поднимались в горы, где начинали пасти скотину на выделенных участках до самой осени, после они возвращались в долину чтобы стада, доели остатки травы, перед тем как животных запрут на всю зиму в стойла. Разуметься зимой для пастухов на горных пастбищах не имелось никакой работы, очевидно пастух вернулся в кошару чтобы отремонтировать её и задержавшись до ночи решил здесь же и остаться. Будь я один, я бы проехал мимо, но решал разуметься Морей, который захотел зайти в гости и пообщаться.

Как только мы подъехали из домика раздался оглушительный лай –  пусть тут не имелось стада для выпаса, но пастух всегда ходил со своей овчаркой, к тому же, поход в горы являлся хорошим поводом дать собаке пробежаться и размять лапы.  Овчарки -сообразительные животные, меня всегда поражало на сколько слаженно они действуют на поле, когда нужно загнать оторвавшееся от стада животное обратно, прямо как солдаты во время учений или марша. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда мы вошли в небольшое помещение кошары, состоящее из одной комнаты с земляным полом, овчарка, повинуясь приказу хозяина, не встала с лежанки как сделала бы любая друга собака, а только подняла голову и окинула нас долгим, оценивающим, почти человеческим взглядом. Пастух оказался пожилым мужчиной, с острым, худым и слегка вытянутым лицом, словно в детстве его слишком часто тянули за подбородок, теперь немного выдающийся вперед и вниз. Мужчина был такой же сухой и жилистый как Сильверий, вот только спина его, в отличии от воина, больше походила на закорючку. Мы поздоровались, Сильверий оглядевшись и убедившись, что все безопасно, вышел отдать распоряжения солдатам набрать хворост – метрах в трёхстах росла небольшая роща бука. Хозяина домика звали – Чарр, он не узнал Морея, видимо жил далеко от Кандия, а монеты с изображением Морея в те годы еще не начали чеканить. Впрочем, когда Морей представился полным титулом то Чарр не проявил особо восторга и почитания, только вежливо поклонился исполнив формальный долг вассала.  Морея это вполне устроило, он никогда особо не любил сильных проявлений чувств в свой адрес от излишне пылких подданных, ибо чаще всего это отдавало либо дешевой театральщиной, либо глупостью свойственной разве что влюбленным чей разум затуманен объектом желания. А уж сейчас, после шестичасовой прогулки-охоты ему больше всего хотелось просто согреться у очага и испить горячего напитка, а не выслушивать комплименты в свой адрес. Овчарке же хотелось, чтобы ее не трогали, но Калета не оставила ей такого выбора: как только девочка освоилась в доме, она тут же начала гладить и тискать собаку, та покорно лежала, опустив голову на лапы и глядя в огонь, подставляя бока под руки девочки.

Согласно обычаю, пастух разделил свою небогатую снедь на всех гостей; он нарезал краюху черного хлеба на пять ломтей, на каждый положил по небольшому кусочку масла, сала и сыра. На огне кипел котелок, в него пастух бросил горсть сухих трав их которых традиционно готовили травяной отвар: чайная роза, чабрец, мята, лаванда, а для сладости кинул туда несколько сухофруктов.  Морей знаком показал мне что бы я принес нашу еду, я сбегал на улицу, отвязал от лошади тюк с провизией и приборами и, так как столик хозяина, а вернее просто доска, был небольшой, наше угощение пришлось раскладывать рядом на расстеленной ткани. Я достал несколько сделанных из жести чашек и тарелок, вилки, ложки, большой чайник, затем две бараньих ноги, брикет орехов в меду, крупу, сухофрукты, чай и сахар. Я нарезал мясо на всех, включая несколько кусков для собаки, разломах спрессованные орехи которые в тепле стали немного липкими. После, снял котелок с огня и разлил отвар пастуха по кружкам, аромат весенней поляны сразу забил ноздри, а сухофрукты удачно оттеняли природную горечь некоторых трав, после того как мы молча выпили напиток и согрелись я стал засыпать в наш чайник чай, дабы заварить его как научил меня Морей. Надо заметить, что чай в этих местах являлся редким и дорогим напитком, его могли себе позволить только аристократы, поэтому пастух следил за мной с любопытством и даже взял несколько сухих чаинок, тщательно рассмотрел черную стружку, попробовал их, скривился и выплюнул.

Мы неспешно поужинали - в основном в молчании, а собака, чтобы не потревожила уснувшую на ее боку как на подушке Калету, ела мясо очень аккуратно, почти не чавкая, Пастух, глядя на них решил, что если собака нам так доверяет, то и мы заслуживаем если не полного доверия, то, хотя бы честной беседы в эту прохладную и одинокую ночь, я видел, как он расслабился, черты лица разгладились, а сам он стал как будто более открытом и спокойным. Постепенно, Чарр начал отвечать на вопросы Морея все более и более развернуто: скупыми фразами человека, привыкшего мало говорить он рассказал Морею как проводит здесь летние месяцы вдали от семьи и, лишь иногда кто-то из младших сыновей приходит к нему с весточкой из дома. Показал фигурки из дерева, которые он вырезал вечерами для детей и на продажу. Сказал, что волки в последние годы стали сильно злющие, наверное, холода прошлых лет изрядно проредили их добычу и заставили хищников быть более воинственными.  После ужин рядом с огнем осталось четверо: слева в углу спала наевшаяся мяса овчарка, в такт ее сопения, раздавалось сонное дыхание Калеты которую мы перенесли на матрас застеленный ее плащом и укрыли сверху одеялом. В неверном освящении желтоватого, потрескивающего огонька кожа людей казалась неестественно бледной, а черты лица, которые выхватывал огонь искажались. Так нос Морея стал немного длиннее, вместо глаз образовались глубокие провалы, подбородок Чарра и так острый, стал подобен птичьему клюву, длинный лоб Сильверия словно забирал весь свет оставляя на месте остального лица темное пятно. В этом неверном свете костра Чарр начал рассказ о том, как несколько лет назад во время сезона выпаса он нашел саркофаг. Он не сразу это выложил, и поначалу Чарр отмерял слова словно золотой песок, в нем явно происходила борьба, с одной стороны ему хотелось довериться кому-то и выдать секрет тяготивший его, и в то же время, опасение что этот секрет он может доверить не тем людям не давало его речи идти плавно. Медленно, неспешно он раскрывал перед нами произошедшее.

Как-то летом Чарр укрылся в крошечной пещере пережидая непогоду: ливень был очень сильный и шел несколько часов, все это время он ужасно боялся, что вода вызовет обвал и его, как в свое время отца, засыплет в пещере где он умрет в темноте от жажды и голода. И, когда в пещере внезапно стало темно и день превратился в ночь, он подумал, что сбылись его самые страшные кошмары, но оказалось, что из-за воды сошла сель которая на некоторое время закрыла солнце. К несчастью для пастуха поток грязной воды вперемешку с деревьями и камнями обрушился на стадо прижавшееся к стене рядом с пещерой – большая часть смыло или покалечило. После дождя пастух собрал выживших овец и погнал на новый луг, проходя знакомый холм, возвышающийся почти в самом центре плато, он увидел, что его бок оплыл как масло на жаре, а под ним обнажилась плита. Надеясь, что это какой-то старинный клад Чарр начал руками раскапывать плиту, и обнаружил что она высотой по пояс человеку и снизу упирается в другую, уже горизонтальную плиту. Времени на раскопки у него не имелось, и он решил вернуться сюда через пару недель с сыном чтобы попробовать откопать находку. Работы по откапыванию заняли у них неделю, в результате они обнаружили каменное ложе, накрытое плитой, его покрывали непонятные надписи, а внутри находился скелет в истлевшей одежде. Ни каких украшений, монет, слитков, камней не имелось и в помине. Они задвинули плиту на этот каменный гроб и как могли забросали его землей. Чарр строго настрого запретил сыну говорить о найденном, он и сам толком не понимал почему настаивал на этом, что-то в этой черной громаде, покрытой красивыми вязями пугало его, как пугает нас приятный луг с сочной зеленой травой посреди болота. Мы с Мореем начали подробно расспрашивать пастуха об этой находки, Чарр как мог описал надписи на саркофаге и даже попытался нарисовать вязь на бумаге. Все говорило о том, что он наткнулся на могилу жреца богов –близнецов Лето и Леды. Хотя в тот момент, я думал, что пастух дурит нас с какой-то одной ему ведомой целью.
 
Ночевали мы в хижине, расположившись прямо на полу застеленном попонами, прижавшись друг к другу и укрывшись несколькими одеялами. Перед тем как улечься спать, Сильверий вышел отдать команду солдатам, расположившимся в теплой палатке рядом с домом.  На утро, мы попрощались с хозяином домика, Морей продемонстрировал знание наших обычаев и не стал давать Чарру деньги в благодарность за зимний ночлег, вместо этого он сделал ему подарок – отдал свое новое ружье, для пастуха это являлось невероятно щедрым подношением, ибо на такое ружье ему бы пришлось копить с десяток лет, так что, гостеприимство принесла его семье огромный доход.  Сразу послу отъезда Морей отправил Калету с парой солдат в город, она подозревала что брат что-то затеял, но не посмела ослушаться и наигранно обидевшись уехала, а мы в сопровождении оставшейся охраны отправились на плато указанное Чарром. Благодаря тому, что безоблачное синее небо ослепительно сияло, окружающее нас пространство выглядело несколько повеселее чем вчера, к тому же исчез почти вечный и привычный шум горного ветра. Снег под ногами лошадей потрескивал, иногда копыта раскалывали лед в небольших лужицах. Несмотря на то, что я бывал тут пару раз, я напряженно вглядывался себе под ноги: в горах постоянно нужно следить чтобы лошадь не поскользнулась, иначе можно не просто упасть, а соскользнуть вместе с ней по ледяному торосу в какой-нибудь овраг. Шли не долго и трехметровый горб холма , где Чарр с сыном вели раскопки, мы заметили издалека, а подъехав, нам сразу бросился в глаза несимметричный бок, в отличие от своей более правильной и плавной стороны, он утратил гибкость линии и стал немного похож на отгрызенный пирог. Лопат у нас не было, поэтому мы как могли расковыряли мерзлую землю ножами и шомполами, и буквально через полчаса раскопок наши догадки подтвердились - это была могила языческого жреца, вот только непонятно, когда именно его похоронили: лежал он здесь еще до появления Сияющего Пророка или же, его захоронили тайком, после прихода в мир истинного Света. Это мы могли выяснить только после того, как прочитаем надписи украшавшие плиты саркофага: обычно на них высекали описание жизненного пути покойного, его достижения, в обязательном порядке хвалебные гимны богам-близнецам и, что особо ценно для всех кто интересовался языческой культурой, священные тексты из давно уничтоженных книг - наставлений. Иногда это оказывались заповеди язычников, иногда речи их верховных жрецов-государей, иногда молитвы, а иногда заклинания для дольменов. Плиты были толстые и очень тяжелыми, непонятно как язычники затащили их на это голое плато, хотя возможно, что саркофаг изготовили прямо здесь, в одном из оврагов где имелся подходящий камень.

 Полная раскопка саркофага являлась проблемой: земля насквозь промерзла и для начала ее нужно было отогреть, что в свою очередь требовало немалого количества дров таскать которые требовалось аж с другого края плато. Посовещавшись мы решили, что я с группой людей вернусь сюда позже и возглавлю работы по извлечению каменной гробницы. Надо сказать, что это был изнуряющий труд, занявший примерно три недели. Я вместе с рабочими мотался в лес где рубил деревья, от холода ставшие буквально железными, потом раскладывал срубленное дерево по поверхности холма пытаясь поджечь их на сильном горном ветру - в итоге нам пришлось потратить дополнительные усилия и возвести вокруг холма каменную стену защищавшую нас и костер от пронизывающего ветра. Мы грели землю, сжигая деревья и все равно земля походило на каменное крошево, тупившее лопаты и заставлявшее отскакивать кирки. Монотонный труд разбавляли вечерние посиделки у костра вместе с другими копателями, распитие вина, поедание не хитрой снеди, рассказы о доме и семьях.  Под конец работ я буквально ненавидел и саркофаг, и Морея пославшего меня на этот проклятый холод - бесконечная отупляющая и изнуряющая долбежка грунта вконец доконала меня. Единственной радостью в эти недели стало наблюдения за прозрачным ночным небом: мириады светлых точек, разбросанных во тьме, подмигивали, тускло блестели, сияли создавая ощущение будто я был укрыт невероятно красивым полотном, расписанным самым талантливым художником на свете. Я смотрел в эту сияющую тьму и ловил себя на том, что от волнения сдерживаю дыхание. Мне так хотелось дотронуться до этого небесного покрова, ощутить его полотно под своими пальцами, почувствовать, как эта тьма струиться под моей кожей, обжигая светом звезд. Но эта магия заканчивалась, уступая место очередному дню.
 
Когда мы обкопали саркофаг со всех сторон, началась самая ответственная часть, нужно было снять крышку и распилить плиты так, чтобы не уничтожить текст. Это являлось чрезвычайно сложной работой ведь плиты имели толщину в пять сантиметров, к тому же, временами приходилось пилить не по прямой, а зигзагами следуя за вязью. Я постарался что бы каждую из плит распилили на более-менее большие фрагменты -  так потом будет проще ее собрать. Мне очень хотелось понять, что же написано на них и кого там похоронили, какую информацию записали язычники на этой могиле? Я был подросток и конечно же мной овладело радостное возбуждение вперемешку с гордостью от причастности к такому невероятному открытию, я мечтал о том, чтобы в надписях оказалось зашифрованное послание о местонахождении храмовой сокровищницы или указания на склад древних астрейских книг, или ... да что угодно главное, чтобы оно являлось редким и уникальным. Ведь это принесло бы мне славу, известность, почитание, а что еще требовалось юноше? Да, мои мечты исполнились и плиты с этого саркофага в конце концов принесли мне славу, люди навсегда запомнили Уход, который случился благодаря ему, но такой славы я никогда не хотел. Для транспортировки из города пригнали десяток телег, на которых мы разместили наш груз, они вернулись в Кандий уже без меня: я был не в силах держать низкий темп тяжело нагруженного каравана и ринулся в город впереди него. После прибытия груза во дворец наместника, мешки с грузом перенесли в библиотеку где саркофаг воссоздали, скрепив осколки с помощью раствора. Самым удивительным стало то, что на эту находку никто не обратил никакого внимания, люди просто не понимали, что же оказалось перед ними, ибо в наше время только немногие помнили об Астрей и уж тем более знали их язык.

К сожалению выезды на природу со временем почти прекратились, так как Морей все больше принимал на себя управление Пелосом и его свободное времени сократилось до минимума, ему пришлось ограничить даже сон.  Он все больше и больше наращивал темпы свой работы, словно копатель клада предвкушающий скорую находку и поэтому напрягающий каждую жилу своего тела в попытке добыть заветное сокровище. Основная часть работы Морея заключалась в работе с бумагами: чтение, написание, визирование, наложение запретов или дозволений. Он трудился в кабинете, расположенном на пятом этаже дворца наместника, это было конечно не очень удобно, ибо иногда за день он по нескольку ходил с первого на пятый этаж, но это окупалось тем, что кабинет имел решетки и вместе с высотой это неплохо защищало от возможного броска ручного ядра. Кабинет представлял собой просторное помещение длинной почти двадцать метров и шириной десять, когда посетитель входил в него, то он оказывался перед овальным столом для совещаний протяженностью семь метров – его полированное темно-коричневое дерево всегда ярко сверкало при попадании на него солнечных лучей, а стулья были всегда плотно задвинуты с соблюдением строго расстояния между ними. За ним на небольшом расстоянии находился рабочий стол Морея сделанный из светлого дуба с вкраплениями красного дерева, что создавало довольно интересный волновой эффект, когда цвета плавно перетекали один в другой, стол имел ширину два метра и глубину полтора. Его поверхность уже давно затерялась под грудой желтоватой бумаги на которой писали государственные служащие; книг разнообразной тематики - здесь имелись и обыкновенные рукописи с докладами наскоро прошитые нитью, и солидные кожаные тома энциклопедий и справочников; отдельно лежали листы плотной белой бумаги, на которой Морей делал пометки, записывал задания. Между стопок бумаги, чтобы не скатились, лежали рулоны карт, в зависимости от их возраста они могли быть свеженарисованными пахнущие чернилами, либо истершиеся и надорванные от частого использования; на правом боку стола , как единственный бастион порядка среди этого хаоса стояли строгие стопки приготовленных к отправке писем.  В левом углу кабинета, размещался небольшой обеденный столик с несколькими удобными креслами.   Благодаря тому, что кабинет, как и библиотека, находился в углу здания, окна в нем располагались с трех сторон, так что днем Морей обходился естественным светом.

Не смотря на свою любовь к быстрым решениям, в делах канцелярских Морей не торопился, он брал в руки очередную бумагу, первый раз быстро просматривал ее, отмечая для себя важные места, затем, снова принимался читать с начала, но уже не торопясь, тщательно изучая каждую строку. Он говорил, что такая манера чтения помогает ему, сперва он намечает общий ландшафт, видит самые опасные или важные места, а затем, зная о них, начинает спокойно и тщательно перепроверять местность. А вот сидел Морей крайне беспокойно, он двигал локтями, поводил спиной словно что-то кололо его в позвоночник, то и дело расправлял плечи, выгибал голову как любопытный голубь, словно таким образом он пытался компенсировать недостаток движения. Это не удивительно, когда он только он с Калетой приехал во дворец летом, то занимался с мечом каждый день по часу утром и по часу вечером - это помогало ему расслабиться, сосредоточившись на привычном деле. Да и к тому же, его тело привыкшее за годы сражений к испытаниям, буквально требовало нагрузки. Но постепенно, по мере того как он начал принимать на себя нити управления государством ему пришлось забросить занятия. Ел он обычно прямо в рабочей кабине, еда всегда была простой, без излишества – тушенное или жаренное мясо, хлеб, немного овощей и сухофруктов. У сардов он приобрел привычку все есть с сухофруктами, включая похлебки, лепешки и другие блюда, поначалу мне казалось это странным, и непонятным, но распробовав я тоже пристрастился к сушенным плодам.  Обычно именно я дели с ним трапезу, во время которой мы обсуждали погоду, виды на урожай, либо текущие события Кандия и Пелоса: сход лавины на одном из перевалов  отделяющих долину Кандия от южной части Пелоса; шторм обрушившийся на Феон и разметавший часть мола; шумное празднество дня рождения Сгура – повелителя Семиградья, вернее первого среди равных (Семиградье управлялось советом из семи аристократов  , среди этого круга они выбирали своего главу, которого впрочем могли сместить в любой момент: либо простым голосованием , но чаще с помощью яда, по совести говоря совет Семиградья больше всего на свете  соответствовал определению «яма со змеями» - трудно было найти людей подлее чем эти торговцы бхати ). Никогда за едой мы не заговаривали непосредственно о политике, эта тема находилась под запретом, чтобы Морей мог хоть на время еды отвлечься от забот. Иногда разговор шел легко, Морей был весел, охотно подключался к беседе, сам предлагал темы для разговора, но случались дни, когда он был рассеян, скуп на смех, а временами и замкнут – становилось ясно что проблемы не отпускают его даже в минуты обеда и тогда я пытался как-то развеселить его, направить течение мыслей в новое русло, дабы он хоть на пару минут смог очиститься от тяжелого груза мыслей. Эта роль больше подходит шуту, а не летописцу, скажете вы. Что ж пусть будет так, я не вижу в ней ничего постыдного если она помогает дорогому для меня человеку почувствовать себя лучше. Мне хочется думать, что те беседы оказались полезны Морею - хоть немного облегчали его бремя и предавали ему сил. После обеда, я либо оставался с императором и выслушивал его распоряжения, после чего отправлялся по назначенным для меня делам, либо сразу же уходил оставляя его одного до вечера, который зимой наступал рано, поэтому уже около четырех часов приходилось зажигать свечи. Для этого, слуги спускали небольшую люстру, расположенную над столом Морея, и устанавливали на ней двадцать больших полуметровых свечей. На стол перед ним клали несколько плошек с маслом, фитиль плавающий в оливковом масле давал не коптящий свет, наполняя комнату приятным запахом оливок. Я помню, как огоньки свечей отражались в окнах, словно где-то там за стеклом находился еще один кабинет и еще один Морей, который точно также работал этим вечером.

Хотел бы я сказать, что с первых же дней своей работы Морей произвел подлинный переворот на Пелосе, исправил все ошибки прошлого, наказал всех виновных, и наладил жизнь простых людей, но это разуметься не так. В первые годы у Морея не было на это силы, поэтому ему приходилось чаще всего игнорировать ошибки предшественников, терпеть виновных, и с помощью весьма ограниченных средств пытаться хоть как-то изменить судьбы жителей полуострова к лучшему. Первой серьезным изменением в жизни Пелоса я бы назвал закон об ограничение перегона скота. Дело в том, что корпорация скотоводов уже давным-давно протолкнула указ, гласящий что пастухи могу свободно гнать свои стада на пастбища, а по пути пастись где им вздумается. Это означало что два раза в год: в начале лета и в середине осени тысячи голов скота пересекали долину Кандия сначала снизу-вверх – устремляясь на плато, где все лето овцы набирали вес, а потом сверху вниз, когда прохладное горное лето сменившись недружелюбной осенью с ее ледяными дождями принуждало перегонять стада на равнины. Все эти продвижения оборачивались тем, что нескончаемое блеющее, топающее, кричащие море овец под надзором пастухов и подпасков, вооруженных посохами и пращами, вытаптывало крестьянские поля, губя урожаи без всякой компенсации со стороны скотоводов. А так как корпорация пастухов поставляла овечью шерсть ткачам, а те платили в казну налогов гораздо больше чем сиволапые земледельцы, то никого не волновали их жалобы и тот факт, что из-за постоянных перегонов сотен тысяч голов скота, каждый год терялось огромное количество посевов, что оборачивалось недоеданием для сотен семей. Своим указом Морей запретил вольный перегон скота в долине Кандия, являвшейся главным центром разведения овец на всем полуострове: он ограничил путь несколькими маршрутами, проходящими по государственным землям выделив овцам широкие дороги, отмеченные специальными красными вешками, что свело к минимуму потери на полях, а в случае если стадо по какой –либо причине отклонялось от маршрута и наносило ущерб урожаю, то пастухов обязывали компенсировать нанесенный вред. Следующим же летом данный приказ помог сберечь поля от вытаптывания копытами овец, несколько конфликтных случаев – пастухи не пожелали следовать по установленной для них дороге и прошли по засеянном полю как это делали исстари, быстро разрешила на месте подоспевшая стража. Все это принесло Морею недовольство со стороны корпорации скотоводов и ткачей, и массовую поддержку от крестьян. Следующим масштабным делом Морея стали дороги, с начала своего правления в 610 году он обязал чиновников, отвечавших за имперские дороги прислать ему подробнейший отчет об их состояние, а потом, весной 611 года он послал несколько людей из гарнизона Кандия лично проинспектировать некоторые из путей, чтобы убедиться в достоверности докладов. В случае если дороги находились в удручающем положении, то чиновникам необходимо было описать масштаб разрушения и уведомить о стоимости ремонтных работ. Морей считал дороги своеобразным лицом власти, и если они представали перед путниками, крошащимися и потрескавшимися, то как бы хорошо не одевался сам властитель, какие бы роскошные банкеты он не устраивал и на сколько дорогие подарки не дарил своим друзьям –аристократам, то на самом деле никто из его подданных  из верхних слоев общества или из нижних,  не стал бы питать к нему подлинного уважения и считать его хорошим повелителем, ибо такое состояние дорог говорит о том, что властитель не в может следить за имуществом. Безусловно, причина такой заботы о путях сообщения лежала и в военной сфере, ибо наличие дорог надлежащего качества позволяло легко перемещать войска по всему Пелосу, вне зависимости от погодных условий. Хорошие дороги это в первую очередь надежный контроль над местной аристократией и населением. Надо сказать, что некоторые из дворян: те что поумнее, увидев начавшиеся ремонтные работы, поняли к чему все идет и приложили не мало усилий для саботирования процесса. 

Как вы поняли Морей очень много внимания уделял сбору сведений о состоянии дел в государстве: он требовал от подчиненных из разных коллегий ежемесячных, а в некоторых случаях и еженедельных докладов. Все полученные цифры он сводил с моей помощью, или самостоятельно, в большие таблицы – огромный расчерченные поля с массой пометок и обозначений ведомых одному лишь Моею. Во всей этой мешанине чисел он видел точные и ясные картинки, абстрактные тонны помола превращались в его голове в забитые склады, выплавленный метал, становился вполне осязаемыми чушками, приготовленными к вывозу, выпиленная древесина являлась не просто складом досок, но оборачивалась вполне конкретным количество домов или кораблей на создание которых она могла быть направлена. Вместе с абсолютным доверием к цифрам, любовью к ним, Морей испытывал острое недоверие к тем, кто их предоставлял – людям, он без конца перепроверял полученные данные, высылая своих помощников на места дабы они самолично оценили поступившую информацию, а в особо важных случаях он проверял проверяющих. Что ж, его трудно за это осуждать, ибо цена ошибки для нашего маленького государства была слишком велика и неверные цифры могли обернуться хаосом и беспорядком, грозившим нанести смертельный удар по крошечной империи. Но императора интересовали дела не только нашего полуострова. Вместе с Сильверием он активно плел сеть шпионов, на обоих континентах, под названием - Собиратели Слухов. Агенты в ней распределялись по степени доверия к ним, на верху стояли вореи сохранившие лояльность к императору и помогавшие бескорыстно, это были: дворяне, пошедшие на службу к сардам и занимавшие высокие посты, но не принявшие веру еретиков и всеми силами стремящиеся отомстить за поражение; бывшие военные Империи Солнца оставшиеся верными присяге – многие из них устроились телохранителями, охранниками караванов и поэтому много путешествовали по Халу и Халаду; бывшие чиновники Империи Солнца провинциального уровня, продолжившие служить сардам.  Все они помогали Морею как из-за почитания его сана, так и, из желания отомстить еретикам за гибель империи и крушения Солнечного Города. Все же, в правильной, на мой взгляд, политике сардов по набору на службу талантливых людей из покоренных народов имелся один огромный недостаток –на службу мог попасть настоящий враг способный причинить очень много вреда. На втором уровне стояли менее доверенных лиц –  те, кто получал за свою информацию плату, в большинстве своем этими людьми являлись торговцы, разъезжавшие по двум континентам и собиравшие новости, они с готовностью продавали свои знания любому, кто давал им монеты. А наименее доверенными агентами стали люди, кого заставляли работать с помощью шантажа или насилия, им, как говорил Сильверий, верить стоило меньше всех и информацию, полученную от них, постоянно приходилось перепроверять, чтобы убедиться в том, что агенты не обманывают нас. Я не знаю точного количества людей работавших на Собирателей Слухов или бывших этими самыми собирателями, но казне их работа обходилась просто в колоссальные деньги.  Благодаря этой сети Морей был отлично осведомлен о том, что происходит в мире, как в жизни обычных людей, так и в высших эшелонах власти всех главных держав: Нарсе, внутренних странах и в Империи Восхода. 

Именно шпионы принесли нам не самую приятную новость, она гласила что эмир Феодат поставил своего сына Одокара в качестве управляющего Сардом и всей завоеванной территорией на Хале. Это был обычай сардов, который я всегда считал чрезвычайно полезным: если ворейские императоры постоянно держали своих сыновей рядом с собой во дворце, то сарды поступали иначе, как только сыну исполнялось пятнадцать его, отправляли в какую-либо провинцию на должность шерифа этой местности, что бы сын, при поддержке помощников,  мог обучиться искусству управления деньгами и людьми. Однако эта практика имела свою оборотную сторону, как только кто-то из сыновей эмира входил в силу, то он немедленно начинал убивать своих братьев, дабы ликвидировать конкурентов на трон. Лишь в редких случаях отец выбирал фаворита и помогал ему в подковёрной борьбе с братьями, но чаще всего он просто наблюдал, находясь над схваткой и следил чтобы конфликт не перерос в масштабную войну с участием войска. А так как эмиры иногда имеют по сотне жен, то количество наследников временами исчислялось десятками. Например, полторы сотни лет назад Малек на пути к трону убил сорок своих единокровных братьев. Одокару не пришлось устраивать такую бойню, ведь у него имелось всего лишь четверо братьев, и все они погибали либо на охоте от неосторожного выстрела, либо травились несвежей едой. В итоге к двадцати пяти годам Одокар остался единственным наследником Феодата. Здесь надо отметить что я никогда не встречал этого человека вживую, и сужу о нем из рассказов Морея, поэтому не претендую на то, что бы изобразить здесь идеальный и честный портрет этого правителя сардов, да и по совести говоря это невозможно сделать при всем желании, ведь рассказать абсолютную правду никто из нас не в состоянии, как не может даже самый лучший художник передать все тонкости и захватывающие дух краски восхода, так и человек никогда не будет способен честно и откровенно написать о ком угодно, ведь он вынужден смотреть на другого через свои симпатии и антипатии заставляющие его, вольно или невольно, любить или ненавидеть описываемый субъект , а это пагубно сказывается на объективности описания. Многие отмечали - Одокар являлся крайне противоречивым человеком, он был талантливым поэтом, свободно писавшим стихи на сардском и ворейском, он организовал школу искусств где обучались мальчики из всех слоев общества со всех концов империи, вокруг него всегда находилось множество способных писателей, музыкантов, художников , которые сформировали своеобразное сообщество исправно одаривавшее мир своим произведениями. Кроме того, в своей далекой провинции Вораф где Одокар учился быть властителем, он занимался строительством, и не только создавал церкви, театры, бани, но также активно строил жилье для бедных, ирригационные каналы позволявшие местным выбраться из непролазной нищеты к которой приговорили их скудные и сухие земли. Словом, Одокар проявляя заботу о своих подданных. А с другой стороны Одокар демонстрировал жестокость чрезвычайную даже для сардов, именно под его руководством полководец Бесса сотворил Кровавую Жатву в Арсе в 605 году, по итогам которой этот четырехсот тысячный город обезлюдил, а улицы буквально покрывали отрубленные части тел и выпущенные кишки горожан. Хотя нельзя не отметить что эта бойня произвела должный эффект и Нарс впервые стал данником сардов - вот уже пять лет он исправно выплачивает положенную сумму.  Внешность Одокара отражала противоречивость его натуры, его глаза были черные как обсидиан, глубокие, затягивающие человека в свою бездну, лишающие воли, а если Одокар гневался, то его взгляд мог резать как заостренный осколок этого самого камня.  Однако лицо словно принадлежало совсем другому человеку, оно больше соответствовало ребенку: мягкое, нежное, лишенное грубой угловатости, и сколько я не размышлял, мне трудно было представить, как же во внешности человека могут так органично сочетаться на столько полярные черты. 

Рядом с Одокаром всегда находился Бесса. Он являлся наследником древнего ворейского рода проживавшего в Солии и служившего Империи Солнца более трехсот лет, среди его представителей имелись выдающиеся писатели, ученные, воины, словом, как и род Сильверия эти люди сделали огромный вклад в процветания Империи вореев. Но когда сто лет назад эти земли заняли еретики, предки Бессы, в отличие от родичей Сильверия, не ушли с родной земли, а поступили на службу к сардам и приняли их веру. И надо отметить что, став еретиками они не утратили своей жизненной энергии и продолжали давать своим новым хозяевам талантливых слуг. Но даже на фоне многочисленных способных людей этого рода Бесса резко выделялся, ведь он оказался крайне одаренным полководцем, и с малых лет его приметил сам Феодат. За тридцать лет своей службы он участвовал в конфликтах на обоих континентах, Бесса без жалости, а иногда и с извращенной жестокостью, уничтожал врагов Империи Восхода: нарсов, мятежников-сардов, кочевников, вореев. Его прозвали Красный, за обилие крови которую он проливал не задумываясь, и за огненного цвета бороду, ярко выделявшуюся на его округлом лице с подернутыми льдом глазами. В отличие от большинства сардов, весьма искушенных в развлечениях, любивших выпить, вкусно поесть, музыку, азартные игры, конные скачки, Бесса вел скромный образ жизни, даже нарочито скромный. Летом он носил простую рубаху на выпуск, и штаны - все сделано из скромного полотна без вышивки, узоров или золотых нитей, он не носил золотых колец на пальцах, браслетов на руках или цепей на шее.  Его вид был настолько затрапезный что если бы не его роскошный жеребец и свита, то Бессу невозможно было отличить от какого-нибудь главы крестьянской общины. Как отметил Морей это скромность носила оттенок вызова, она выставлялась на показ в качестве презрения к сардским аристократам среди которых у Бессы имелось очень мало друзей. Хотя вероятно в любой компании у него было бы друзей, ведь его единственной страстью являлась война, и все свое свободное время он проводил среди невиданной по размеру коллекции книг о сражениях в разных странах и во всех эпохах, имелись в его библиотеке труды о битвах языческой империи Астрей, о первых победах Сияющего пророка, о сражениях далекого Кханда и Синда. Я с трудом мог представить этого могучего человека сидящим в кресле, окруженным многочисленными томами, с трепетом и наслаждением, вглядывающимся в строчки перед ним, имелось в этой картине что –то неправильное, ведь читать, получать знания могли только хорошие и праведные люди, обращающие полученное на пользу людям, а здесь, человек жадно черпал информацию из бездн человеческих знаний дабы еще лучше, еще кровавей выполнять свою работу.  С молодых лет Одокра, Бесса являлся его наставником в ратном деле, телохранителем и советником - выполнял примерно те же функции, как и Сильверий при Морее.  И надо отметить, что за всю жизнь Морея у него не имелось более опасных врагов чем Бесса и Одокар и вот теперь, когда  Феодат старел и терял нити управления страной, они вполне могли попробовать Пелос на зуб.