Бобровая падь... Глава 3

Утренняя молитва. - Экс-профессор Никодимыч. - Грибники-«хоккеисты».  -  Бобры-строители.  -  Первый гриб.  -  «Хочешь грибов – заблудись…» 

Этот самый «мимошедший», или безвозвратно прошедший для меня день, явился в час, когда едва забрезжил синий, еще звёздный рассвет. Приказав себе проснуться в назначенное время, я выполнил это, как всегда, с пунктуальной точностью. Выполнил без команды будильника. Моя цель – глубокий рейд по заповедным грибным местам. Днями прошли тёплые дожди, значит, гриб повалит видимо-невидимо. А я так сосредоточен на задуманном, что даже при чтении утренних молитв перед глазами возникает то багрово-красный осиновик, то мохнатый, желтоватый груздь, то  пухлый и будто припечённый жаром, его благородие белый гриб…   «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей, - шепчу, осеняя себя крестом, но вижу не образ Спасителя, а под воображаемым кустом -  буровато-коричневую шляпку боровика. – И по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое», - продолжаю, а передо мною – россыпь молоденьких, тронутых утренней влагой маслят. Отгоняю видения, мучаюсь, понимая, что отвлечения от молитв – грех, но, так или иначе, иду на согласия со своими слабостями. Или ищу оправдания: «Ничего, вечером добросовестнее помолюсь!» Каков будет  вечер? Доживу ли до него? Об этом по обыкновению не задумываюсь. Такая уж у меня натура: намечу дело по интересу – весь на нём зацикливаюсь.

Закинув за спину рюкзак, подхватив корзину, заперев дверь и калитку, тороплюсь к дороге, ведущей в лес. Успеваю, однако, подмечать то, от чего и глаза, и душа радуются. Над заборами из досок, штакетин, сетки-рабицы и прочего материала, одинаково мучаясь, страдая в своем многообразии, гнутся под тяжестью плодов ветки яблонь и груш. Синеют сливы. Вырвавшиеся из-за оград на свободу заросли малины, сплошь усыпаны крупными, лилово-красными ягодами. Всё кричит, напоминает,  о той благодатной (не любимой Пушкиным!) поре лета красного, когда оно красно не только светом, теплом,  травами, цветами, но и обилием плодов земных и, конечно же, - грибами.

Солнце еще не взошло. Небо чисто. Воздух свеж. Во дворах и на улицах тихо. По пути – никого из любопытных: «За грибами? А куда?».  Только подумал об этом, глядь, а у ворот, напротив дышащего на ладан деревянного домишка, фигура Вилена Никодимыча маячит. Одинокая. Сиротливая. Нетерпеливо вращающая головой, в поисках  раннего оппонента-собеседника. Никодимыч в прошлом какой-то там профессор. Дачу-завалюху всего год назад купил. Окрестности еще не освоил и потому всякий раз клянчит, чтобы я его в лес с собой взял. «Тоже мне профессор-агрессор! – с шутливым пренебрежением приближаюсь  к нему. – В драных штанах и модных американских кроссовках!…». Зато пиратская, подковообразная борода у экс-профессора вон как надменно выпячена. И жёлто-совиные глаза, за стёклами тяжелых, допотопных очков, вперены в меня выжидающе насмешливо.
- Профессора-безбожника, конечно же, с собой не возьмёте? – вместо приветствия спрашивает он с ехидцей.
- Вилен Никодимыч! – умоляюще смотрю в его очки, стараясь   быстрее сгинуть и от него, и от навязываемой мне спозаранку дискуссии.      – У вас же с суставом в левом колене плохо?
- Да уж перетерпел бы. «Сдюжил» бы, как любите вы выражаться!
- Нет и нет, Никодимыч. Я далеко. За Бобровую падь. Давайте уж с вами в нынешнюю субботу?
- Ладно, - кривится он – Уж! – добавляет с подковыркой,  опуская книзу свои оптические антиквары и вызывающе рыжую, обрызганную сединой бороду.

Признаться, в душе мне очень жаль Никодимыча. Жаль по-человечески, жаль по-божески. Но что делать! Не люблю ходить в лес с напарниками и, тем более, - с компаниями. Они связывают, неволят, лишают инициативы. Однако, чтобы совсем не портить отношений с соседом, смирюсь и пойду с ним за этими самыми осиновиками-подосиновиками. Пойду! Только не в субботу, а в пятницу, когда людей в лесу поменьше.

Успокоив себя, сворачиваю с бетонки на уходящий вглубь леса разбитый колёсами торфянистый просёлок. По бокам – молчаливые, треугольно-зубчатые ели. Будто  на показ, они  вздымают к небу свои роскошные, игольчатые подвески-кружева. Тут и там между ними – розовато-белые стволы берёз. Начинающие уже желтеть берёзы, проглядывающие сквозь ветви багрово-красные, созревшие гроздья рябин, сдуваемые легкими порывами ветра листья, напоминают о приближающейся осени. День же по всем приметам обещает быть не по-августовски ясным и жарким. Ну чо ж, отлично!  По солнцу легче ориентироваться.   Между прочим, уже сейчас не мешало бы засечь точку смены моего маршрута. Раз за разом хлопаю себя по карманам пятнисто-зеленого камуфляжа и с лёгкой досадой выявляю: не взял с собой компаса. «Ничего, обойдусь!» - успокаиваю себя.

А где-то через четверть часа выхожу на обширную, покрытую росистой травой, пнями и  кустарниковой порослью вырубку. Наши дачники знают ее как самое близкое грибное место. Здесь почти каждое лето водятся даже благородные белые. Кроме них, до самых заморозков, можно, постаравшись,  набрать растущих в траве и на старых пнях  осенних опят. Поскольку же вырубка от дач,   по-нынешнему говоря, чуть ли не в шаговой доступности, то грибами на ней особо не разживешься. От рассвета до заката здесь копошатся в основном грибники-«хоккеисты»: профессионалы и любители. Профессионалы -  это те, кто свои костыли, клюшки, посохи и прочие штуки, помогающие им в ходьбе, применяют и при поиске грибов. Любители, напротив, пользуются не штатными, а  подручными средствами. К примеру, подобранными где-нибудь в лесу суковатыми палками-клюшками.

«Хоккеисты», особенно профессионалы, – самая терпеливая, неутомимая и нередко – самая результативная разновидность грибников. Суетной беготне и рысканью они предпочитают упорный и кропотливый поиск на одном, облюбованном ими месте. Иду  однажды к электричке мимо ближней к дачам опушки леса. Еще издали замечаю: вдоль неё, шевеля впереди себя костылём, с изогнутой рукоятью, медленно ходит взад и вперед дачный сторож Кузьмич. Он настолько поглощен делом, что даже на моё: «Здорово, Кузьмич!» отвечает, не оборачиваясь. Вот он весь лихорадочно задергался, быстро-быстро задвигал концом костыля и, неожиданно, размахнувшись, с силой бьёт им вскользь по траве.
- Змея? – кричу ему.
- Кой, бес, змея! Мухомор-обманщик…
- Ну, а беляши встречаются?
- Прячутся, стерьвы!

А два часа спустя, я нагнал прихрамывающего на левую ногу Кузьмича с лукошком, почти до краёв наполненным молодыми и потому не очень крупными, зато на зависть крепкими, свежими и восхитительно красивыми грибами.
- Крупных тут нет, - снисходительно ухмыляется Кузьмич. – Наш брат-пенсинер не дает им до крупности вырасти. В зачатке всё сгрызает.

Напоминаю: я тоже пенсионер-грибник. Но не «хоккеист». Люблю активное движение. В нём – меняющаяся новизна, возможность лучше узнать и проверить себя, желаннее результат. И потому на вырубке не задерживаюсь. Тем более, что сталкиваюсь чуть ли не нос к носу с парой «хоккеистов». Судя по тому, как  седобородый дед и его согбенная, с мокрым от росы подолом бабка моментально распрямляются, оторвавшись от работы своими «профессиональными» клюшками, они прямо-таки опешены моим здесь появлением. А чтобы их растерянность не сменилась неприязнью, я, поздоровавшись, убыстряю шаг, намекая, что не намерен   вступать с ними в промысловое соперничество.
- Здрасте, здрасте!..  Удачи вам! – слышу вдогон обрадованные голоса.
«Шайбу, шайбу!» - хочется, дурачась, крикнуть в ответ.

*                *                *    

Разъезженная, разбитая колесами и утоптанная ногами дорога между тем, сужаясь и теряя четкость следов, переходит в едва заметную тропу. Тихо. Прохладно. Сыро. Пахнет прелью. Из-под самых подошв то и дело выпрыгивают покрытые глянцевитой мокротой лягушки -  взрослые и совсем крохотные. Пискнула, глядя на меня с ветки, серая пичужка-камышёвка. С осыпанной синими ягодами черничной поляны взлетел крупный тетерев. Тяжело хлопая крыльями, он на бреющем полете потянул к лесу. Тропа пропадает. Пошли заросли ежевики, крапивы, дикой смородины. Продираюсь к не глубокой, но довольно широкой, заросшей камышом, осокой и прочей растительностью лощине. По изустной топонимике - это и есть Бобровая падь. Повсюду – повалы могучих, обглоданных непогодой и временем елей. Они до жути схожи со скелетами доисторических великанов. Самое же любопытное для меня – посреди пади: ручей и сооруженная на нём бобрами гигантская запруда.  Гать. Ещё до того, как побывать здесь впервые, я уже имел о бобрах некоторые познания. Но, только наяву увидев их поселение, по-настоящему убедился в поразительном трудолюбии, уме и удивительной изобретательности этих лесных жителей-строителей. Да-да, после увиденного уже не хотелось воспринимать их как промысловых зверей-грызунов, с «весьма ценным мехом».

Раздвигая росистые, колючие заросли, ещё издали слышу короткий         высвист и звучный всплеск воды. Догадываюсь: сработала сторожевая бобровая служба. Не замеченный мною, но заметивший меня «часовой», предупредил сородичей об опасности. Несмело звенящие до этого комары, с восхода еще не жаркого, но лучистого солнца, наглеют и наседают полчищами. С басовитым, коротким гудом атакуют зеленовато-коричневые овода. Мельтешат и кусают злые, мелкие мухи. «Ах, лето красное, любил бы я тебя…» - опять вспоминаю Пушкина и, достав из кармана специальный крем, смазываю им лицо, шею, руки. Комары теперь звенят, кружат, даже с лету тычутся в кожу, но тут же взмывают прочь. Оводам и мухам я стал тоже малоинтересен. Пользуясь этим, вынимаю из рюкзака пакет с заготовленными дома сухарями и рассыпаю их по берегу, ближе к воде. Это угощение бобрам. Потом, не спеша, осматриваю пруд и запруду. Тёмная, гладкая поверхность воды местами покрыта зелёной ряской. Вплотную к берегу, на распластанных зелёных листьях, гнездятся жёлтые, крупно-чешуйчатые кувшинки. Что касаемо гати, то, судя по её надводной части, она сооружена весьма умно и прочно. Сваленные в ручей высокие, толстенные осины густо переплетены гибким, тонким хворостом. Промоины заделаны сучьями, ошмётками дерна, илом. Поодаль, на взгорке, вплотную к воде – построенная из таких же подручных (или – «подлапных»!)  «стройматериалов» одна из бобровых хаток. Насколько знаю, из неё, сухой и уютной внутри, бобры имеют безопасный выход прямо вглубь воды.

Размеры и объёмы построек просто изумительны. И все это – без всяких пил, топоров, лопат, лебедок. Всё сотворялось лапами, спинами и, конечно же, уникальными бобровыми зубами. Ощупываю пальцами «срезанный» комель толстой, сантиметров в сорок по диаметру, осины. Комель обгрызен на неправильный конус. Это для того, чтобы дерево падало в нужную «строителям» сторону. На самой обгрызи - мелкие, продолговатые и гладкие лунки от зубов: будто кто-то острой, полукруглой стамеской поработал. «Какие же зубы надо иметь!» - восхищаюсь  в который раз.

Я так увлекся поселением бобров, что на какое-то время даже забыл, зачем отправился в лес. Между тем, по ту сторону ручья, если держаться десятью градусами правее восхода солнца, начинаются те самые заповедные грибные места. Опять же, с благодарностью к бобрам, перебираюсь по сваленной ими толстой, не менее чем тридцатиметровой длины, осине на другой, болотистый берег. Под ногами чавкает. Мокрые от росы штанины стесняют шаг. «Ничего, потерплю. Приятное нередко чередуется с неприятным», - посмеиваясь, подбадриваю себя банальнейшей философией. Хотя истина остается истиной даже, если она банальна. Знаю: трудный отрезок маршрута вот-вот закончится. И точно. Продравшись через колючие, густые дебри ельника-березника, я «торжественно» ступаю на залитые солнцем, пышные, слегка всхолмленные мхи. По ним, как по мягкому, ворсистому ковру, разбросаны курчавые, с уже вялыми ягодами поросли черничника, отдельно стоящие купавы ивняка, рощицы берез, мелкий ельник и сосняк. А вот и первый гриб, сбоку обомшелой, изумрудно-зеленой кочки. Над большой, выпуклой шляпкой, с бархатистой, коричневатой кожицей, наклоняюсь с волнением, но, не предаваясь преждевременной радости: «Наружно очень хорош. А внутри?». Нащупываю и подрезаю снизу утонувшую во влажном мху массивную, холодноватую ножку. Рука сразу чувствует солидный размер и приятно-увесистую тяжесть. Да и то! Одна шляпка с мою кепку. Без козырька. Нижняя губчато-зелёная сторона тоже без видимой порчи. Срез белоснежно чист. «А если тебя да вот так!» - рассекаю я гриб пополам. Слава Богу: ни единой червоточинки. Обрадованный, довольный, кладу находку в корзину. И разочарованно подмечаю: рассеченный пополам гриб потерял всю свою природную красоту.

За час мне сдуру попались еще три белых, пара осиновиков и с десяток крепеньких березовиков. Далее – все впустую. Как отрубило.  Я бродил вдоль и поперек, петлял, потом, начав от краёв мхов, кружил по спирали к их центру, раскручивался обратно – никакой отдачи.
Не помог и марш-бросок к дальнему сосновому бору. Правда, там, по низинам, натыкался на черные и белые грузди, даже – на рыжики, называемые у нас по известной фамилии «чубайсиками», но брать эти засолочные грибы я не был настроен. Настроюсь ближе к осени. Теперь бы мне хороших белых – на сушку, осиновиков – на мариновку да березовиков – на жарку. А их нет. Пропали! Может, вовсе не появлялись. Не готова еще матушка-природа к их массовому производству. Однако прут же их некоторые целыми кузовами-коробами?
Поломав голову, решаюсь на уже опробованный мною в таких случаях способ. Суть: «Хочешь добыть хороших грибов – заблудись!». И малость передохнув, положившись на Господа Бога и удачу, я, старый дурак, двинул, как говорят, куда глаза глядят: вкруг болот и трясин, через леса и перелески. «Вот бы экс-профессора взял с собой, - думаю. – Сначала бы зудел о том, как «дерьмократы-либерасы» его советскую математическую науку развалили, а после ныл, будто я его, старого интеллигента, нарочно болотами и дебрями изматываю». Не знаю, то ли потому, что не всякое дело Господь благословляет, то ли из-за моей горделивой самонадеянности, заблудиться мне удаётся не сразу. Два раза, крепко взяв мою руку в свою, какая-то неведомая сила, кружа-закруживая, выводила меня опять к Бобровой пади, столько же раз – к дороге-бетонке, с которой я утром махнул в лес, и один раз – на всё те же изумрудно-зелёные, волнистые мхи. Грибы же встречались редко. Словами одного нашего нынешнего «вождя-правителя»: их за всё время «было недостаточное количество единиц». Словами моей соседки Татьяны: они попадались «по одному на гектар».

В «достаточном количестве единиц», то есть - в    своей несметности, они стали попадаться , когда, оказавшись в глухой чащобе, я всем нутром, всей кожей почувствовал, что вот теперь-то мне удалось заплутать по-настоящему. «Что ж, впору выплутываться», - подтруниваю над собой, а дары природы так и лезут под сапоги. Выбираю наилучшие. Собранные раньше и потерявшие   свежесть – насаживаю на сучья и острые концы веток: для птиц и белок. Когда класть стало некуда, верчу головой, рыскаю глазами уже не в поиске грибной шляпки (лучше бы ей «проклятой» не попадаться!), а затем, чтобы наткнуться хоть на какие-то ориентиры, которые подсказали бы путь домой. Чем эти верчения и рысканья закончились, читатель уже знает.