МА - МА

                Ма – ма               

               
                Рассказ.

               
                Быть может, жизнь «Там» хороша.
               
                Но как земным воспрянуть духом?
               
                Елена Бычкова

  Её мама была учительницей начальных классов.  И живой, любознательной девчушке не терпелось быстрее  понять, чему же учат в этой таинственной школе, что за знаки в тетрадях. Иные были выведены чисто и аккуратно, ровными рядами, другие вкривь и  вкось, да нередко с жирной кляксой в придачу. Потому всегдашней почемучке не составило особого труда в четыре года начать считать, читать и писать. Самое первое слово состояло из четырёх букв. Первая была «м», вторая «а»
  - Ма-а, - протянула она, - и тут же прибавила две оставшиеся, созвучные,- ма-а.

   - И что получается?- спросила мама.
   - Мама, мама, мама! Ты получилась, ты! – детские руки обвились вокруг шеи матери,  и на щеке своей почувствовала она влажное, лёгкое прикосновение. – Ты, мамочка!
   Восторг был так велик, что слово это она писала теперь на любом свободном месте. Ей хотелось, чтобы везде было оно, самое любимое, самое доброе, самое светлое на земле. «Ма-ма» было выведено мелом на заборе, на ступенях, на пороге, на лавочке, на двери, на стенах дома.

   - Сходи-ка, грамотейка, за молоком, - попросила мать,-  вот бидончик возьми. Стадо прогнали уже.
   Девочка шла по вечерней сельской улице. Лёгкие сандалики шлёпали по невесомой, неостывшей ещё от дневного зноя, пыли. Едва осела она, поднятая копытами возвращающихся с выпаса коров, и ещё хранила едва уловимый, тёплый запах парного молока и луговых трав. Едва позвякивала крышка бидона, а в правой руке зажат комочек мела. Написать бы слово выученное,  но негде – всюду палисадники красуются яркими цветами, пышной листвой деревьев. И вдруг выплыла стена странного дома. Его крылечко выходило не на улицу. Палисад с одинокой кривой берёзой почти упирался в колхозное поле. Стена, будто обиженная спина, отделяла это жилище от других.

   - Вот тут и напишу!
      Мелок заскользил по облупленной местами извести, обнажив тонкую глиняную полоску. Ещё усилие и выведено было рыжевато-грязное «ма». Она уже дописывала заветное слово, когда услышала со спины грубый женский голос:
   - Хулиганьё! Марш отсюда!
   К оробевшей девочке приблизились тяжёлые шаги.
   - Я больше не бу…

    Она не успела сказать  тихое извинение, как почувствовала резкий толчок в спину, следом другой. Согнулась от боли, стыда, непонимания своей вины Никто никогда не бил её! За что?!   Она попыталась бежать домой, к маме. Ноги не слушались, запнулись о придорожную траву, и  упала, закрыв ладонями голову. Было страшно. Она ждала новых ударов. Но когда встала, женщины уже не было.

   Дома мама умыла заплаканное лицо, сменила грязное платье, помазала чем-то щипучим  содранные колени, заплела растрепанную косичку.
  - Бидончик-то я потеряла! Там остался.
   - Найдём, не пропадёт. Сама схожу за молоком.  А потом расскажу тебе одну историю.
   - Сказку?
   - Нет, моя хорошая. Не сказку, быль.

   Муж Марии был мастером на все руки.  Деревенский, сноровистый и любая работа горела в этих его золотых руках. Как вошел в пору мужскую, заприметил Марью, красавицу местную. Так сразу сказал, что в примаках жить не будет, хоть был у родителей невесты добротный дом.  И в своей избушке, где мал-мала-меньше братьев и сестрёнок, молодым тесновато. Да и как поладят? Со свекровью да со свёкром, чай, не сладко будет его милой. И ещё до свадьбы стал ладить новый дом.

   С местом пришлось подумать.  На улице, где стояли старые, разномастные, ушедшие наполовину в землю, избушки, не хотелось. Намечалось строить новую, но пока это был пустырь. Вот на нём, в самом его начале, как мечталось,  построил пятистенку с крыльцом на восток.  С самого раннего утра озарялись окошки и весь дом солнечным светом. Сюда привёл свою Марьюшку, сыграли свадьбу весёлую. А через год крестили сынка – первенца. Приспел он на Михайлов день, а посему и нарекли его Мишуткой. Рос он крепким, здоровым, помогал отцу в поле да в мастерской, матери на ферме. Своё хозяйство помогал обихаживать. За сорок было Марье, когда разрешилась она девочкой. Чудо свершилось в семье, появилась у Михаила сестрёнка, общая любимица, красотулечка, вся в маму.
 
   Жили, работали, растили детей. Не ждали беды. Но ворвалась она – война проклятая. Двоих любимых мужчин провожала Марья – мужа, да сынка, кровиночку свою, совсем мальчишку. Ждала весточек с фронта, радовалась редким письмам. В притихшей, опустевшей деревне, работы прибавилось. А в бороне женщины да старики. Тянули жилы, как могли, не доедая, не досыпая, лишь бы приблизить заветную победу.

   Через год получила Марья похоронку на мужа. И не успели просохнуть от слёз её глаза – на сына, на Мишутку своего. И перестали люди узнавать её. Вмиг постаревшая, она чуралась людей. Попытки соседок как-то успокоить её, слезливо, по-бабски, ведь чего только не натерпелась каждая,  заканчивались печально.  Они натыкались на взгляд исстрадавшегося, загнанного зверя, который безмолвно молил только об одном: «Уйдите!»

   - Отойдёт понемногу. Война всем бедам беда,- говорили на селе,- отплачется, слезами разбавится, отгорюется. Ведь ей ещё дочку поднимать.
   Когда прогремела весть о Победе, радовались. Вглядывались в каждого путника – кто, в какую счастливую избу повернёт? Ждали, надеялись. Пусть больной, искалеченный – лишь бы вернулся на родной порог. Марье встречать было некого. Да и не ей одной.  В каждой избе, считай, свои потери. Но если другие жили на миру, делились и печалями, и счастьем, то она, будто окна её дома,  занавесилась от всех.  Стали считать Марью нелюдимой и странной.

   Налаживалась потихоньку мирная жизнь. Тяжёлая? Да когда крестьянин легко жил? Послевоенное село едва дышало, питаемо трудом женщин да стариков. Крепкие мужские руки были на разрыв. Просеяла их  война  через своё кровавое сито. Не надолго гасли в домах огоньки окон – чуть свет зажигались, начиналась работа. И подбадривали себя то песней, то частушкой, то шуткой, то словом добрым. В дружбе, в поддержке душевной и трудилось легче. Вместе переживали печали-горести, вместе праздники ладили.

   В один из вечеров летних металась встревоженная  Марья по дворам:
   - Дочку не видели?
   - Да куда денется? С ребятишками теперь бегает иль на речке.
   Но не зря тревожилось материнское сердце. Росла её дочь тихой, домашней. Тоненькая, как тростиночка, угловатая, не ввязывалась она в шумные детские игры. Да и смеха её не слышал никто. Видно, делила боль общую своим сердечком маленьким.

   Через несколько дней прибило её к речному берегу. Утонула. А когда, как, никто не ведал. Горевало, плакало всё село. Кроме Марьи. Застыла она, будто каменная, не поднимала своих сухих глаз. И онемела, будто забыла все слова, будто не говорила никогда.

   - С тех самых пор не снимает она чёрный платок,- закончила мама свою печальную быль,- мало с кем разговаривает. Живёт в том доме одна. Не обижайся на неё, дочка. Много горя она видела. Потерять всю семью – не каждый выдержит. 
  - А мальчишки зовут её колдуньей! – прижалась испуганная девочка к матери.
   - Хулиганы твои мальчишки, глупые, не понимают ничего. То в окошко постучат, то калитку сломают, то стены разрисовывают.
   - Вот и я…
   -Вот и ты попалась под руку горячую. Не обижайся. И мальчишкам надо добрее быть. 
   Затихли мать с дочкой, сидя на крылечке. Уютно им вместе. Скоро придёт домой с поля хозяин дома - муж и отец. Брат у него в помощниках. Уставшие за день, запыленные, обгоревшие под знойным солнцем, они  будут со смехом плескаться в летнем душе. Потом семья сядет вечерять, заодно поделятся новостями прошедшего дня.
  Пора спать. Да не спится девочке.
    - Мама, а как же сейчас она?
   - Кто?
   - Да тетя та. Она совсем-совсем одна?
   - Одна.
   - И ей, теперь, страшно, одной-одной?
   Ничего мать не ответила. Только испытавший, поймёт, разделит боль.
      - Я поняла! Я придумала! – радостно запрыгала девочка. – Ты мне разрешишь сорвать самую красивую веточку у нашей розы?
   Наутро свежий розовый букет лежал на крылечке странного дома. Это большее, что могла сделать маленькая девочка, встретившаяся впервые с болью и потерей.
   А ещё она выросла, стала педагогом, как и мать, стала женой и матерью, замечательным человеком. И рассказала мне эту историю из своего детства, за что я ей очень благодарна.

                Любовь Скоробогатько