Мемуары Арамиса Часть 243

Глава 243

Отваживаясь не великое, невольно рискуешь всем, что имеешь. Я решился на похищение Короля с целью подмены его братом-близнецом Филиппом, который был как две капли воды похож на него. Я убеждал себя в том, что такое действие является не преступлением, а лишь восстановлением справедливости. Права Филиппа на престол ничуть не меньше, чем права Людовика. В силу человечьих и Божьих законов братья-близнецы рассматриваются как человек, единый в двух лицах. Права одного ничем не могут быть выше прав другого, а если уж делать между ними разницу, то тот, кто вышел на свет вторым, возможно, был зачат первым, подобно большим дробинам, закладываемым в ствол последовательно, одна за другой. Впрочем, я не силён в анатомии, остановлюсь на идее их полного равенства в правах. Если Филиппа допустимо было заключить в Бастилии, а Людовику отдать права на царствование, то поменять их местами было не только возможно, но и целенаправленно для восстановления справедливости, ведь всё это время Людовик единолично пользовался тем, что по праву должно было принадлежать им обоим в равных долях, тогда как Филипп был полностью обездолен. Так почему бы не поменять их местами, чтобы теперь Филипп мог бы насладиться своим высоким в силу его рождения положением, тогда как Людовику было бы вполне уместно по заслугам испытать на себе ту судьбу, которая выпала по его вине, пусть даже и не осознанной, на долю его несчастного брата?
Так говорил я себе, и так я убеждал себя в правомочности и в справедливости своих намерений.
Но буду честным перед самим собой, как и перед этими мемуарами. Я предвидел для себя в такой рокировке большую выгоду, и поэтому моя совесть и мой ум услужливо предоставляли мне эти аргументы. Если бы я действительно хотел восстановления справедливости, тогда я стремился бы посадить на трон обоих братьев, хотя это было намного сложнее и даже, честно говоря, попросту невозможно, а если бы это сбылось, это было бы опасно для государства и для одного из них, как минимум. История знает времена с двумя правителями, но это никогда не приводило ни к чему хорошему. Два правителя, Ромул и Рем, долго не удержались у власти, Ромул убил Рема. Был, говорят, на Руси царь Иван, который посадил на свой трон какого-то Симеона Бекбулатовича, а сам ушёл от дел, да только долго это не продолжалось, вернулся царь Иван, а Симеона изгнали. Впрочем, этот Симеон пережил и самого Ивана, и его наследников, но порядка в этом северном царстве не прибавилось от этих перестановок. Сейчас, когда я пишу эти строки, в том же самом царстве на троне сидят два царя, Иван и Пётр, два кузена, но имеющих, якобы, равные права на трон. Предвижу, что один другого устранит. Не столь важно быть правым, сколь важно быть победителем. Для победителя сама история найдёт множество оправданий. Говорят, один из них старше, а другой – разумней. Если бы права на трон давались по разуму, тогда наследственной монархии пришёл бы конец, все мы жили бы как дикие поляки, избирающие на трон нового правителя путём голосования. Так что по всем человеческим законам, на трон должен восходить не умнейший, а старший из законных детей последнего правителя, а его способность править государством здесь не при чём, иначе следовало бы устраивать что-то вроде конкурса на должность Короля. Смех, да и только. Только в Китае должности чиновников занимаются по конкурсу по результатам сдачи каких-то там экзаменов, но даже там императором становятся по праву наследования. Если уж в этой дикой стране не додумались до избрания Короля, то уж в просвещённой Франции, где все должности наследуются или же покупаются за немалые деньги, ничего, кроме наследственной монархии не приживётся. К тому же в нашей стране любят слегка побунтовать, чтобы добиться каких-то уступок или выразить протест против власти первого министра – иностранца, но Франция никогда не дойдёт до таких ужасов, до каких дошла Англия вот уж дважды: рубить голову своему Королю или своей Королеве! Проживание на острове ожесточает людей, это бесспорно. Во Франции персона Короля и Королевы неприкосновенна, и так будет всегда, если только сами монархи не вздумают потребовать суда над собой когда-нибудь, но для этого надобно быть совсем уж безумными. Однако, я рассуждал об открытых действиях народа против царственных персон. Сам же я вполне готов был совершить насилие над Людовиком XIV, руководствуясь приведёнными мной соображениями, в которых имеются даже и высокие причины. Впрочем, высшие соображения годятся для Атоса, а с меня достаточно того, что мне это было выгодно и для моих основных устремлений это было целесообразно. При необходимости я, быть может, решился бы даже на убийство Короля, но, я не уверен в этом до конца. В мои планы это не входило. Да, я убил бы Людовика, если бы это потребовалось для спасения одного из трёх моих друзей, и во мне ничто не шелохнулось бы. Убил бы я его ради спасения своей жизни? Право, не знаю! Скорее всего, нет. Это было бы слишком пошло, приземлённо, не благородно. Полагаю, я скорее дал бы себя казнить, чем запятнал бы себя столь гнусным злодеянием, в котором нет ничего возвышенного. Преступление во имя дружбы – это и не такое уж преступление, а преступление во имя спасения собственной жизни – слишком уж гнусно, ведь это даёт повод подозревать человека в трусости. А шевалье д’Эрбле никогда не был трусом, он всегда шёл навстречу любой опасности с улыбкой на лице! Даже Атос не стал осуждать меня за мой замысел и за его воплощение, сказав, что даже если это было ошибкой, это было великое деяние. А уж если такой щепетильный в вопросах чести человек, как граф де Ла Фер не осуждает моих действий, следовательно, их одобрил бы и сам Господь. Итак, я ничего не стыжусь и ни о чём не сожалею. Мы всегда находим оправдание своим замыслам, если они сулят нам выгоду. Или спасение. Впрочем, я не столько имел целью спасти Фуке, сколько реализовать свои великие замыслы, и спустя столько лет я без стыда скажу себе: замыслы эти были великими, и я ни в чём не раскаиваюсь, это была первая попытка добиться того, что было мне суждено судьбой, и не самая плохая идея, между прочим! Филипп был бы моим послушным орудием хотя бы первое время, этого было бы достаточно. Как я уже писал, единственной моей ошибкой было то, что я не учёл д’Артаньяна. Если и были другие ошибки, они не имели никакого значения, они могли бы лишь создать временные трудности и только слегка и ненадолго отклонить мой мои шаги и успехи от кратчайшего пути. Но д’Артаньян стал той разрушительной силой, которая свела мои дерзкие планы к нулю. До сих пор я могу лишь строить предположения, как он умудрился раскусить меня, хотя он впоследствии намекал мне на кое-какие мои просчёты, давшие ему ключи к этой тайне, но я думаю, что он лишь посмеялся надо мной. Правду я не узнаю. Я скорее узнаю, что замышляет турецкий султан, чем то, что задумал д’Артаньян, если он решил скрыть от меня свои замыслы.
Основная канва событий, происшедших в Во-ле-Виконт, изложена в записках Гримо относительно верно, но дьявол кроется в деталях. Гримо измыслил много подробностей, не имеющих никакого отношения к действительности, и упустил то, о чём не мог и не должен был знать. Никаких копий костюмов Короля я не делал, никаких опускающихся и поднимающихся потолков не изобретал, всё было намного проще. Снотворный порошок, подмешанный к питью Короля, потайные двери в спальне, предназначенной Людовику, а также в комнате под ней.
Первым делом было необходимо вызволить Филиппа из Бастилии. Соглашусь, что привести в тот же день на его место Короля было бы весьма ловким ходом, это, действительно, позволило бы скрыть следы этого невидимого переворота самым лучшим образом, но ведь в этом случае Филипп был бы попросту не готов занять своё новое место! Он даже не успел бы осознать, что с ним произошло! Я уже не говорю о том, чтобы должным образом подготовиться к своей новой роли. Я, как минимум, должен был сначала получить его согласие на участие в этой затее, а также получить уверенность в его лояльности по отношению ко мне и к моим друзьям, иначе не следовало бы заниматься этой подменой!
Итак, я направился в Бастилию к нашему с д’Артаньяном общему знакомому, маркизу де Безмо.
Комендантом Бастилии Франсуа де Монлезен, маркиз де Безмо, бригадный генерал, был, конечно, не тем бравым мушкетёром, с которым мы прекрасно ладили во времена Людовика XIII и Ришельё, в те славные времена, когда нашими врагами были всего лишь Миледи, Рошфор, Ришельё и его три сотни гвардейцев и полсотни шпионов – какая мелочь! Я не назвал бы мелочью только кардинала Ришельё, но он проявлял к нам трудно объяснимую снисходительность, которую я всё же объясняю двумя обстоятельствами. Во-первых, он уважал сильных противников, но этого недостаточно, поскольку всё-таки он предпочитал видеть сильных противников поверженными и навсегда лишёнными силы противиться ему. Остаётся во-вторых, и оно состоит в том, что он надеялся привлечь нас на свою сторону. Разумеется, он не требовал, чтобы мы изменили своему долгу и отказались от службы Королю! Дело в том, что из изменников никогда не получается хороших слуг или воинов. Но формально ведь Ришельё был слугой Его Величества, так что служба кардиналу означала бы просто небольшое, но выгодное изменение формы служения без изменения её сути, хотя, разумеется, это было бы предательством по отношению к де Тревилю, о котором я храню лишь самые трепетные и нежные воспоминания, и в некотором роде изменой Королеве и её партии, на которых мне откровенно говоря, было наплевать тогда, во времена истории с подвесками, и в ещё большей степени наплевать впоследствии. Прошлое никоим образом не помогло бы мне расположить к себе Безмо, который, как он полагал, вознёсся к самым вершинам власти. У меня был аргумент посильней. В иерархии Ордена Иезуитов Безмо был всего лишь кандидатом в коадъюторы, нечто чуть более значительное, чем простой послушник со стажем. Для меня он был пешкой в моей игре.