Письма блокадного кота. письмо 7

ПИСЬМА БЛОКАДНОГО КОТА

ЛЕНИНГРАДЦАМ.

ЛЮДЯМ, НЕ ПОТЕРЯВШИМ СВОЮ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ В НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИХ УСЛОВИЯХ, ПОСВЯЩАЕТСЯ...


ПИСЬМО 7


У нас опять перемены. Взамен приёмников нам выдали чёрные страшные тарелки.

Теперь из них постоянно доносится стук и вой сирен.

И какой- то дяденька, время от времени, зовёт всех в бомбоубежище.


Раньше такого не было. Раньше с утра по радио пели весёлые песни, и голос у всех был бодрый и задорный.


Нет, в тарелке тоже не всегда стучат и воют. Иногда там что-то объявляют, но всегда каким то размеренным, неестественным голосом, как будто хотят в чем то убедить. Или чтобы всё сказанное поняли правильно, а лучше записали и запомнили.


Бабушка слушает всё подряд, когда бывает дома. Но иногда она зовёт маму и они вместе смотрят в эту тарелку. Я тоже прихожу к ним и засыпаю под голос из радио. Этот голос отличается от объявлений и сирен. Он похож на голос из того, прошлого времени, когда еды было вдоволь, а у Жака не выпали перья.

Бабушка называет тарелку репродуктором.

Выглядит он неважно, между нами говоря.

Когда грохочет за окном, и вылетают окна, и дрожат стены, этот репродуктор падает со своего гвоздя на пол.


Бабушка потом долго возится с ним, скручивает провода, клеит порвавшуюся бумагу. После каждого падения, репродуктор звучит всё хуже и хуже.

Иногда вместо стука и воя сирен, раздаётся треск или хрип.


Мы с Жаком думаем, что он просто заболел и потихоньку умирает. Но бабушка не даст ему умереть. Она, вообще, против смерти, и всех пытается спасти.


Бабушка из- за этой тарелки ругается на меня, думает, что это я её скидываю.

Вот ещё, больно надо! Пусть стучит себе на здоровье. По крайней мере, с ним не так скучно.


Тем более, у меня других забот хватает. Мне нужно развлекать Жаконю, потому, что наш друг за последнее время что- то совсем расхандрился..

Жаль, я не умею разговаривать как он. Я непременно запомнил бы и пересказал ему, о чем вчера вечером радостного говорили из той самой тарелки.


***

ТЁТЯ ИЗ ТАРЕЛКИ


Я знаю, слишком знаю это зданье...

И каждый раз, когда иду сюда,

Все кажется, что вышла на свиданье

Сама с собой, такой же, как тогда...

       Ольга Берггольц


***

"Я на радио давно, больше 50 лет.

Даже представить трудно, как это много.

Целая жизнь..

Но ещё раньше я пришла в театр.

В далёком 35- ом пригласили провести инсценировки для детей. Рассказы и сказки я начитывала в микрофон.


Поначалу трудно было. Это сложно, когда не видишь перед собой живые лица, но потихоньку свыклась.


Так и совмещала, пока война не пришла, и театр не эвакуировали.

Утром записывалась на радио, вечером играла в спектаклях и на репетициях.


Сама не знаю, почему с театром не уехала тогда.

Наверное, судьба..


И до и после, судьба частенько сама вмешивалась в мою жизнь.

Теперь, бросая взгляд назад на пройденный путь, я говорю ей - Спасибо.

Не представляю себе другой судьбы.


В детстве хотела играть " Грозу " Чайку", " Бесприданницу" , " Вишнёвый сад".

Мечтала стать драматической актрисой. Видела себя в трагедийных ролях.

Маленькая была - заворачивалась в прозрачные занавески и репетировала перед зеркалом.

Прыгала с дивана вниз с криком, полным скорби, пугая соседей, представляя себя Катериной из " Грозы", тонущей в волнах Волги.


На приёмной комиссии меня вдруг останавливают во время прослушивания.

Я читала отрывок из " Грозы ". Той самой, в которой предстояло утонуть в конце пьесы.

Вероятно, не захотели смотреть трагический финал в моём исполнении.

Говорят, расскажите лучше стишок какой- нибудь.


Я подумала -" Стих, так стих" , и начала с Лермонтова.

Кулаки сжала, подбородок вверх подняла, и с выпученными глазами принялась читать " Мцыри "

Там, где у Мцыри драка случилась с барсом.

Меня опять останавливают.

Говорят, мы же вас просили не стих, а стишок какой- нибудь прочитать. Лучше детский.


Я спрашиваю - Совсем что ли детский?

А они головой кивают и улыбаются.


Я им про телефон начала читать.

Корнея Чуковского



"У меня зазвонил телефон.

- Кто говорит?

- Слон.

- Откуда?

- От верблюда.

- Что вам надо?

- Шоколада..


Я же на артистку шла учиться.

Вот и читала в ролях. Слона изображала, самого Корнея Чуковского. Жалобно плакала за крокодила, за зайчат, за ревущего медведя и других персонажей.


В комиссии руками машут, останавливают :

- Довольно! Хватит!


А я в роль вошла, куда там, не остановить! Изображаю объевшихся цапель, и с кислой миной на лице, глажу заболевший живот:


- А потом позвонили цапли:

- Пришлите, пожалуйста, капли:

Мы лягушками нынче объелись,

И у нас животы разболелись!


В комиссии смеются до икоты, слезы с глаз вытирают..

Приняли, в итоге.

Потом сказали, что с моим амплуа- вопрос решённый. Пришлось забыть на время про " Бесприданницу" , про " Вишнёвый сад " , и про "Чайку"..


Пройдет совсем немного лет и моя детская мечта сбудется. Мне всё-таки придётся вспомнить классику - и "Бесприданницу", и " На дне", и другие.


 А тогда, с драматическим театром вопрос решился так же быстро и навсегда.

Пришлось повенчаться с ТЮЗом, которому я осталась верна до конца жизни.


Сейчас самой смешно. С моим-то ростиком, со звонким мальчишеским голосом, жизнь уготовила играть озорных мальчиков и девочек.

Животных всяких- слонов, медведей, лягушек- квакушек, мышек- норушек..

К ним прибавится множество

сказочных персонажей.


Вообще, заметила, что в Театре Юного зрителя, тогда не было случайных людей.

Да и не могло быть.

Детей не только любить нужно,

деток понимать важно. Чувствовать их.

А для этого надо быть на их уровне. Наравне.

Дети самые требовательные зрители. Сразу чувствуют ложь, их не обманешь.


Если первые пять минут ещё можно каким- то образом захватить их внимание, то дальше сложнее. Не удержал - "провалил явку".



***

Сейчас с ужасом думаю, что и вправду могла уехать из Ленинграда.

Тогда многие уезжали, это было нормально. Никто не считал это предательством, бегством или позором.

Никто же не знал, что будет.

Эвакуацией защищали жизни людей. Предоставляя воинам плацдарм для ведения войны.

И потом, все верили, что это быстро всё закончится..


Тем более, на радио сказали, что наш эфир упразднили. Детские передачи стали не нужны.


Ещё в начале войны у жителей забирали радиоприёмники.

Тогда много было немецкой пропаганды.

Люди слушали, не знали же, что происходит на самом деле. Видели только, что отступаем сильно, оставляем врагу целые города..

Эти передачи сильно роняли дух, заставляли сомневаться в успехе и в нашей победе, в частности.


Взамен приёмников выдали чёрные тарелки репродукторов.


Однажды, спустя уже достаточно времени, мне в Радиокомитете говорят, - Маша, там к тебе пришли.

И показывают на вход.

Я смотрю, а там целая группа людей. Взрослые и дети.

Оказалось, учащиеся близлежащей школы.


Они говорят, - Спасибо, что вы с нами! Спасибо, что не уехали..



Уже когда они ушли, я проплакала весь вечер. Очень хотелось быть полезной. Но не уверена была, что мой труд настолько важен для людей.



Потом такое часто приходилось слышать.

Слова благодарности будут говорить не только мне, но всем моим друзьям, работающим на радио.

Ещё письма будут присылать с добрыми отзывами и пожеланиями.

Я буду смотреть на исхудавшие лица всех этих незнакомых мне, изможденных, но не сдавшихся людей, до боли от этого родных, и понимать, что не могу их предать, не могу их бросить.

Не имею права.


Когда, с началом войны, детские передачи убрали с эфира, помогала составлять сводки СоцИнформБюро, заметки, редактировала тексты, здесь же, в Радиокомитете.

Вместе с другими работниками, дежурила на крышах, тушила " зажигалки", рыла окопы на подступах к городу.



А ещё читала письма.

Была такая передача. Называлась -

«Письма на фронт и с фронта».


Сейчас уже не вспомнить, кому изначально принадлежала идея.

Но это было грандиозно по своей задумке.


Город был в блокаде. Почта не работала. Лишь изредка письма удавалось переправлять самолётом.

Письма приносили нам и мы читали вслух всему городу, в надежде, что их услышит тот адресат, которому они были написаны.

Люди, рассечённые и разброшенные огненным кольцом по разные стороны фронта, прильнув к репродукторам слушали трогательные послания.

Иногда сама плакала, когда читала, представляя себе людей, кому были адресованны эти тёплые, полные любви и надежды, строчки.

К концу 42-го было передано 20 тысяч писем..


Ленинградский Радиокомитет вёл передачи на разных волнах.

Было много направлений - для действующей армии Ленинградского фронта, для моряков Балтийского флота.

Было даже для партизан.

Очень часто обращались с воззваниями сложить оружие и сдасться в плен по радио к финской и немецкой армиям.


Хотя, мы знали, что немцы и так слушают нас.


Представляю, какой был для них удар, когда они 9 августа в 42- ом услышали " Седьмую симфонию " Шостаковича..

А ведь хотели пройти парадом именно в этот день по Невскому..


Как сказала блокадная муза Ольга Берггольц: «Нигде радио не значило так много, как в нашем городе в дни войны».



Потом, уже глубокой осенью, Яша Бабушкин, наш самый замечательный руководитель на свете, сказал, что нужно возобновить довоенные радиопостановки.


Сейчас, спустя время, я понимаю, что было правильным решением. Я бы сказала даже - не только идеалогически правильным, но и верным с психологической точки.


Радиопостановки с детскими спектаклями, чтением книг, стихов, незримо говорили ленинградцам, что жизнь в городе, в стране продолжается.

Они давали людям надежду.

А самое, главное, они отвлекали от невыносимых будней в промерзжих насквозь квартирах.


Я подумала, что не нужно никаких воззваний и никаких специальных, патриотических подборок.

Надо просто читать то, что читалось раньше, до войны. Абсолютно мирные, где- то даже смешные произведения.

Нужно читать так, как будто ничего страшного не случилось.


 Уже вскоре, в репродукторах в моим голосом зазвучали произведения Маршака, Чуковского, Андерсена, Твена, Короленко, Горького, Катаева, Гайдара.


Мне пришлось говорить сотнями голосами. За мальчиков и девочек, за дяденек и тетенек.

Говорить голосами зверей и птиц.


Я читала им " Телефон " точно также, как тогда, на приёмной комиссии и поймала себя на мысли, что сейчас это было сделать гораздо труднее, потому что не было видно лиц и потому, что была война, были голод и холод.


Читала и знала наверняка- все эти голоса должны были быть звонкими, яркими.

Я не могла себе позволить говорить тусклыми голосами.

Мой голос и мои герои должны были обнадёживать.


Многие дети блокады не видели детства.

Просто не знали, что это такое.

Я пробивалась сквозь их страхи .

А им было страшно..

Они успели увидеть и пережить такое, что и некоторым взрослым не под силу.


Что говорить, если мне было страшно, то какого было им..


Я будила в них фантазии. Я говорила, что где-то там, в необозримом будущем есть другая жизнь. Не такая тяжёлая и мрачная, как сейчас.

Что нужно лишь немного потерпеть и она непременно придёт, потому, что добро всегда побеждает зло.



С нами, в Радиокомитете, находились актеры Музкомедии и музыканты во главе с дирижёром Карлом Ильичем Элиасбергом.

Всё они давно находились у нас на казарменном положении.


Поэтому, совсем скоро, радиопостановки обретут свою, самостоятельную передачу, которая будет называться - " Театр у микрофона".


А весной 42- го, радиопостановки вполне естественно сойдут на сцену театра Музкомедии.


Осенью этого же года из разрозненных актёрских составов обретёт жизнь новый Городской драматический театр, неофициально нареченный ленинградцами «блокадным». Только за один сезон он отыграет 100 спектаклей.


 Однажды во время спектакля «Русские люди» начнется артиллерийский обстрел. В зале погаснет свет и сцена погрузится во мрак.


 Актеры затихнут и приостановят действие, но зрители не дадут остановить спектакль.

Никто из них не уйдёт и вскоре темноту зала прорежут лучики карманных фонариков, направленных на сцену.


Я была задействована в спектакле и мне достанется честь закончить его монологом о родине.

Поэт Петр Ойфа, который был зрителем на спектакле, посвятил этому событию стихотворение:


…так до конца спектакля.

До конца фонарики солдатские светили.

Нет, не они! То русские сердца

На подвиг звали и опорой были..


Потом, спустя время, меня часто будут спрашивать о самом горьком дне или периоде в Радиокомитете за время блокады.


Сейчас сложно назвать какой- то конкретный день или событие- слишком много предстояло пережить в то трудное время.


Я вспоминаю наше здание, промерзшее настолько, что работать приходилось в верхней одежде и перчатках, замершие чернила пришлось заменить карандашами.


Когда просыпаешься утром в общей комнате, на расставленных вдоль стен диванов и кресел, а рядом лежащий с тобой товарищ, уже мёртв..


И всё же был такой день. Самый страшный. День, когда радио Ленинграда замолчало – прервалась подача энергии.


" Теперь голодали не только люди – голодали репродукторы. Иссяк и их источник питания. Не стучал даже метроном. Мертвая тишина завладела домами, улицами, городом.

Всякое явление воспринимается нами в сравнении с другими. Тишина бывает и благодатной, и жуткой. Тогда немота репродукторов была нестерпимой. Бессловесная черная «тарелка» выглядела в те дни, как орудие – без снарядов, как еда, изображенная на картинке. Люди еще надеялись, что радио испортилось только у них, разбирали репродукторы, снова собирали их. Но страшная новость и без радио облетела город. Не трогайте репродукторы! Они не виноваты. Они все равно не в силах говорить. Урон от этих нескольких дней тишины никто никогда не сможет учесть. Сколько человеческих сердец сжалось в тоске; сколько людей навсегда уснули, так и не узнав, что жизнь продолжается. От раковин отхлынул океан…"


Слава Богу, руководство города осознавало сильнейшую силу радио. Через несколько дней нам выделят отдельную линию и Ленинград опять услышит родные позывные.


Если говорить про судьбу, то она и здесь найдёт меня.

В блокадном городе я встречу свою единственную любовь.

Моим избранником станет  художник Ярослав Николаев, с которым, в мае 43- го мы сыграем свадьбу.


Что может быть противоестественнее, чем свадьба на войне.

 Кругом смерть, голод и холод, и двое влюблённых, абсолютно счастливейших молодых человека, посреди этого ужаса.


Свадьба состоиться в помещении Союза художников.

На столе, накрытом белой скатертью будут стоять бумажные тарелочки с вдоволь необычными и даже невероятными, изысканными для блокады, кушаньями. Рядом с ними неестественно будут смотреться пайки хлеба и горящие свечи..


Кушанья будут нарисованны друзьями моего жениха - ленинградскими художниками..


***

Потом придёт долгожданная победа. И будет долгая дорога в профессии. Но самое сильное чувство мне даст испытать именно работа на радио в осаждённом Ленинграде.


За то относительно небольшое время блокады, если мерять его с вечностью, ленинградцы переживут судьбу нескольких поколений.

И каждый раз, когда я буду сидеть напротив микрофона, и произносить эти два слова, я буду испытывать необыкновенное волнение и чувство небывалой гордости, что я - ленинградка, и я тоже была здесь, вместе с моим народом.


Я снова буду видеть и осозновать, что перед мной весь блокадный город , а возможно даже вся страна.

И мне предстоит опять произнести эти два слова. Всего два простых слова, после которых я начну свою радиопостановку.

Но как много они тогда значили.


Я не знаю, что могло быть важнее этих самых двух слов в то тяжёлое время.


Немцы нас ненавидели за эти слова. Люто ненавидели.

Эти два слова стали для них камнем преткновения.


Трудно фантазировать на эту тему, но наверное, это примерно то же самое, когда тебя пытаются убить, заходясь в агонии от ненависти.

И вот, когда,

казалось бы дело сделано, и враг смотрит на твоё изувеченное и бездыханное тело, удовлетворённо потирает руки и говорит - Ну, всё.

И вдруг, откуда то слышит едва уловимый голос и эти два слова,-

"Говорит Лениград! "


" Говорит Ленинград! - еле произносят окровавленные уста.

И враг понимает, что ты не убит, что ещё жив. А главное, не сдался.



***


Однажды Мария Петрова окажется в одном из детдомов, где в окружении детей, по своему обыкновению, удобно устроившись, начнёт читать книжку и говорить голосами своих сказочных персонажей.


Детишки захлопают в ладоши, а один мальчик скажет :


- Я знаю вас! Вы та самая тётя из радио !

И покажет рукой на тарелку репродуктора..


***


Впоследствии, Ю. Алянский напишет в книге «Ленинградские легенды»: «...она существовала в тесных стенах радиостудии, превращая ее в бескрайний мир героев книг для детей, во вселенную детской фантазии. И стала одной из тех, кто создавал наше художественное вещание для детей и юношества».




С 1 апреля 1934 года Мария Петрова работала диктором Ленинградского радио, проработав на радио непрерывно 56 лет. За эти годы ею были прочитаны десятки тысяч страниц литературных произведений и сыграны сотни ролей в радиоспектаклях



В 1959 году Мария Петрова была удостоена звания заслуженной артистки РСФСР, в 1978 — народной артистки РСФСР.


Награждена орденом Трудового Красного Знамени.


Марию Георгиевну Петрову похоронят 24 января 1992 года на Богословском кладбище Санкт-Петербурга рядом со своим мужем Ярославом Николаевым.

Её голос будет неразрывно связан с городом на Неве.

Для множества ленинградцев она навсегда останется той самой " Тётей из тарелки"..


***


Кот Максим единственный выживший кот в блокадном Ленинграде.

Рассказ о Максиме опубликован в "Блокадной книге" Даниила Гранина и Алеся Адамовича.

Кот родился в 1937 году и всю жизнь жил в семье Веры Николаевны Вологдиной на Большой Подьяческой улице (это в центре города, между каналом Грибоедова и Фонтанкой).

Максим прожил большую по меркам кота жизнь- 20 лет и умер только в 1957 году.


( С) Рустем Шарафисламов