Глава вторая. Междуцарствие. II

                НА СТРАЖЕ САМОДЕРЖАВИЯ
                Начало правления Николая I               

                Глава вторая
                МЕЖДУЦАРСТВИЕ

                II

     Утром 27-го ноября в пятницу было назначено молебствие о здравии императора Александра в большой церкви Зимнего дворца. Здесь находились члены императорской фамилия и некоторые приближенные особы; прочие знатнейшие военные и гражданские чины собрались в  Александро-Невской лавре. Во дворце императрица Мария Федоровна стояла возле алтаря, в ризнице, откуда вела стеклянная дверь в переднюю. Великий князь Николай Павлович стал там же и приказал старому камердинеру императрицы, Гримму, в случае, если бы приехал новый фельдъегерь из Таганрога, подать ему знак в эту дверь.
     «Дверь в переднюю была стеклянная, — пишет Николай Павлович, — и мы условились, что буде приедет курьер из Таганрога, камердинер сквозь дверь даст мне знак.  Только что после обедни начался молебен, знак мне был дан камердинером  Гриммом. Я тихо вышел, и в бывшей библиотеке, комнате прусского короля, нашел графа Милорадовича; по лицу его я уже догадался, что роковая весть пришла. Он мне сказал: «Все кончено, Ваше Высочество... Покажите теперь пример мужества» (фр.), и повел меня под руку; так мы дошли до перехода, что был бывшего за кавалергардскою комнатою. Тут я упал на стул — все силы меня оставили». Действительно из Таганрога прибыл фельдъегерь с письмами от князя Волконского и генерал-адъютанта Дибича, извещавшими императрицу Марию Федоровну о кончине императора Александра, последовавшей 19-го ноября (1 декабря). В заключении письма Дибича сказано было несколько слов о приемнике Александра в следующих выражениях: «С покорностью ожидаю повелений от нового  законного нашего государя, императора Константина Павловича. Отправив к его императорскому величеству курьера, я не осмелился замедлить сим донесением вашему величеству, по обязанности службы, на меня налагаемой» (Император Николай Первый, его жизнь и царствование / [соч.] Н. К. Шильдера. - СПб. : А. С. Суворин, 1903).
     Молебен еще продолжался; но от императрицы не укрылось продолжительное отсутствие ее сына: Она стояла, на коленях, в томительной тревоге ожидания. Войдя в ризницу, великий князь безмолвно простерся на землю. По этому движению сердце матери все поняло, и страшное оцепенение сковало ее чувства: у нее не было ни слов, ни слез. Великий князь прошел через алтарь остановить службу и привел к своей родительнице совершавшего молебен духовника ее, Криницкого, с крестом. Тогда только, приникнув к распятию, она могла пролить первые слезы. «Вдруг, — пишет один из свидетелей этого события [поэт В. А. Жуковский], — когда, после громкого пения певчих, в церкви сделалось тихо и слышалась только молитва, вполголоса произносимая священником, раздался какой-то легкий стук за дверями — отчего он произошел, не знаю; помню только то, что я вздрогнул и что все, находившиеся в церкви, с беспокойством оборотили глаза на двери; никто не вошел в них; это не нарушило моления, но оно продолжалось недолго — отворяются северные двери: из алтаря выходит великий князь Николай Павлович, бледный; он подает знак рукою к молчанию; все умолкло, оцепенев от недоумения; но вдруг все разом поняли, что императора не стало; церковь глубоко охнула. И через минуту все пришло в волнение; все слилось в один говор криков, рыдания и плача. Мало-помалу молившиеся разошлись, я остался один; в смятении мыслей я не знал, куда идти, и наконец машинально, вместо того, чтобы выйти общими дверями из церкви, вошел северными дверями в алтарь. Что же я увидел? Дверь в боковую горницу отворена; там императрица Мария Феодоровна, почти бесчувственная, лежит на руках великого князя; перед нею, на коленах, великая княгиня Александра Феодоровна, умоляющая ее успокоиться:
     «Маменька, дорогая маменька, ради Бога успокойтесь!» (фр.)). В эту минуту священник берет с престола крест и, возвысив его, приближается к дверям; увидя крест, императрица падает пред ним на землю, притиснув голову к полу почти у самых ног священника. Несказанное величие этого зрелища меня сразило; увлеченный им, я стал на колена перед святынею материнской скорби, перед головою Царицы, лежащей в прахе под крестом испытующего Спасителя. Императрицу, почти лишенную памяти, подняли, посадили в кресла, понесли во внутренние покои; двери за нею затворились...»  ( Корф М.А.  Восшествие на престол императора Николая I-го . Издательство: Тип. II-го Отделения Собственной Его Имп. Вел. Канцелярии. СПб.1857).
     «Что прибавлю к моему рассказу? — пишет поэт-романтик. Я со своей стороны не знаю ни в истории народов, ни в истории души человеческой ни одной более возвышенной минуты. Великому князю известно было отречение брата его от престола; он знал, что вследствие этого отречения престол неоспоримо принадлежит ему; он предвидел, что через несколько минут всенародно откроется тайна отречения, и что ему предложено будет воспользоваться правом, ему уступленным; но в то же время он в душе свое признавал неприкосновенное право законного наследника и не мог знать, на что решится этот наследник (бывший тогда далеко), подтвердит ли, уничтожить ли тайное свое отречение. Чего же требовала от него совесть, то было для него явно; но он страшился, чтобы воля его не поколебалась в выборе между самоотвержением и самодержавием; он не поверил одной силе души своей, он поспешил подкрепить ее силою Бога, поспешил явиться пред лицом этого Бога, дабы во храм его, к подножию престола, на котором совершается жертва бескровная, положить свою жертву земного величия» (Цит. по: Василич, Г. Разруха 1825 года. Часть первая. Тип. «Север». Спб. 1908).
     Совершив, таким образом «самоотвержение», Николаю нисколько не мешало тут же проявить и свое «самодержавие». Выйдя из церкви, он направился к  внутреннему дворцовому караулу — в тот день от роты Его Величества лейб-гвардии Преображенского полка и объявил , что Россия лишилась отца; что теперь на всех лежит обязанность присягнуть законному государю Константину Павловичу и что он, великий князь, сам идет принесть ему присягу. Повторив точно то же двум другим внутренним караулам, Кавалергардскому и Конногвардейскому, он велел дежурному генералу Потапову принять присягу от главного дворцового караула, а адъютанту своему Адлербергу — от Инженерного ведомства, которого, был главным начальником. Затем великий князь Николай Павлович, с графом Милорадовичем и генерал-адъютантами князем Трубецким, графом Голенищевым-Кутузовым и другими, тут находившимися, пошел в дворцовую церковь, где еще оставалось духовенство после молебствия, и здесь присягнул императору Константину и подписал присяжный лист.
     Из трех лиц, знавших о существовании акта, назначавшего великого князя Николая Павловича наследником престола при жизни Александра, в Петербурге находился один князь А.Н. Голицын; узнав в Александро-Невской лавре о кончине императора Александра, он немедленно отправился в Зимний дворец. Узнав о присяге Николая, он тот час поспешил к великому князю.
     Об этом в записке так пишет Николай Павлович : «В исступлении, вне себя от горя, но и от вести во дворце, что все присягнули Константину Павловичу, он [Голицын] начал мне выговаривать, зачем я брату присягнул и других сим завлек, и повторил мне, что слышал от матушки, и требовал, чтобы я повиновался мне неизвестной воле покойного Государя. Я отверг сие неуместное требование положительно, и мы расстались с князем. Я очень недовольный его вмешательством, он — столь же моею неуступчивостью» (Цит. по соч. Н.К. Шильдера).
     Между тем, к двум часам дня того же 27 ноября возвещено было чрезвычайное заседание Государственного Совета. Известие о совершившейся присяге первый принес туда рыдающий князь Голицын. Пока собирались члены, он передавал приезжавшим разговор свой с великим князем и порицал напрасную поспешность его присягнуть, потому что в Совете есть особая бумага о порядке наследия. К этому Голицын присоединил еще другие, приведенные выше подробности: что вся бумага переписана его рукою; что экземпляры ее находятся также в Синоде и в Сенате.  Наконец, что подлинный акт положен на престоле Московского Успенского собора, с приказанием по кончине государя конверт, в котором лежит акт, вскрыть военному генерал-губернатору и епархиальному архиерею.
     Вслед за этим на заседании Государственного Совета был вскрыт пакет с копией Манифеста 1823 года и содержимое прочтено. Но едва только  была выслушана последняя воля императора Александра, как граф Милорадович, который с должностью военного генерал-губернатора Петербурга соединял и звание члена Совета, объявил, что «Его Императорское Высочество великий князь Николай Павлович торжественно отрекся от права, предоставленного ему упомянутым Манифестом, и первый уже присягнул на подданство Его Величеству Государю Императору Константину Павловичу».
     По воспоминаниям литератора Р.М. Зотова, когда он находился  у драматурга А. А. Шаховского, к нему вошел граф Милорадович прямо из дворца, и рассказал о случившемся там историческом событии, сказав, что он убедил Николая Павловича присягнуть императору Константин: «Николай Павлович несколько поколебался и сказал, что, по словам его матери императрицы Марии Фёдоровны в Государственном совете, в Сенате и в московском Успенском соборе есть запечатанные пакеты, которые в случае смерти Александра повелено было распечатать, прочесть и исполнить прежде всякого другого распоряжения...  Мог ли я допустить, чтоб произнесена была какая-нибудь присяга, кроме той, которая следовала? Мой первый долг был требовать этого и я почитаю счастливым, что Великий князь тотчас же согласился на это. Признаюсь, граф, возразил князь Шаховской — я бы на Вашем месте прочел бы сначала волю покойного Императора. — Извините — ответил Милорадович — корона для нас священна, и мы, прежде всего, должны исполнить свой долг. Прочесть бумаги всегда успеем, а присяга в верности прежде всего. Так решил и Великий князь. У кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить — заключил Милорадович, ударив себя по карману. — Разные члены Совета попробовали мне говорить и то, и другое, но сам Великий князь согласился на мое предложение, и присяга была произнесена… » (Н.К. Шильдер).
     Несмотря на переданное Николаю Павловичу содержания Манифеста, он призвал Совет принести присягу Константину Павловичу «для спокойствия Государства». Следуя этому призыву  Государственный Совет, Сенат и Синод, а также центральные государственные учреждения и Санкт-Петербургский гарнизон принесли присягу на верность Константину I. Сенат разослал по стране указы с предписанием присягать императору Константину I. В Москве присяга прошла в Успенском соборе 30 ноября. На Санкт-Петербургском монетном дворе начаты работы по подготовке к чеканке константиновского рубля с изображением Константина и отпечатаны его портреты  с надписью «Император Всероссийский Константин Павлович».
     «Николай тотчас же присягнул императору Константину. Совет делал ему представление, указывал ему на волю императора Александра, но Николай не изменил решения;он знал что делал...» (Из дневников великой княгини Александры Федоровны). 
     28-го ноября Николай Павлович направил генерал-адъютанту барону Дибичу письмо, в котором он ознакомил начальника штаба с событиями, происходившими в Петербурге по получении известия о кончине императора Александра:
     «После постигшего нас бедствия одним могли мы заплатить последний долг тому, кто наше счастие чинил, покуда он был в живых. Его именем, видя, чувствуя как бы перед его лицом, я принес присягу моему законному государю императору Константину Павловичу. Теперь моя совесть спокойна и перед тем, которого всю жизнь оплакивать будем, и пред законным моим государем, а потом да будет воля Твоя!
С искренним душевным удовольствием должен я вам донести, что все последовало моему примеру; гвардия, город, все присягнуло; я сам привел присяге при себе. Все спокойно и тихо, одни мы несчастные, безутешные остались сироты!» (Цит. по соч. Н.К. Шильдера).
     Но тут началось самое странное. Вся страна присягнула Константину. Теперь император — Константин, но он молчит и не объявляет о себе. Ни одного манифеста, ни одного заявления, ни одного публичного выступления, ни одного выезда к войскам — ничего. И это совершенно естественно, потому что Константин не считает себя 
     Николай Павлович направил Константину  Павловичу собственное послание с предложением принять престол. Однако цесаревич Константин  отказался, ответив вторым письмом брату, написанным 2 декабря, в котором настаивал, что все должно быть сделано в соответствии с волей императора Александра I. В ответ на первое письмо Константина Павловича от 3 декабря Николай Павлович отправил в Варшаву второе послание с согласием занять престол лишь после приезда Константина в Санкт-Петербург, повторного отказа брата от престола и с его благословения.
Константин Павлович в своем третьем письме от 8 декабря, полученном Николаем Павловичем 12 декабря, заверил брата в своей преданности, но в Санкт-Петербург приехать отказался, настаивая на том, что для вступления Николая на престол достаточно обнародования Манифеста 1823 года.
    Николай Павлович в последствии в своих записках отмечает: «Как было изъяснить наше молчание пред публикой? Нетерпение и неудовольствие были велики и весьма извинительны. Пошли догадки, и в особенности обстоятельство неприсяги Михаила Павловича навело на всех сомнение, что скрывают отречение Константина Павловича. Заговорщики решили сие же самое употребить орудием для своих замыслов. Время сего ожидания можно считать настоящим междуцарствием, ибо повелений от императора, которому присяга принесена была, по расчету времени должно было получать – но их не приходило; дела останавливались совершенно; все было в недоумении...» (Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в переписке и мемуарах членов царской семьи / Подгот. к печати Б. Е. Сыроечковский. - М. ; Л. : Гос. изд-во (Тип. Печатный двор), 1926).