01 марта 2014 г.
Симферополь.
– Ну вот как-то так, Максим Викторович… Возможно, если бы это было под Москвой, а не под Киевом, её бы и спасли. Все эти наши ЦЕНТР СПАС, медицина катастроф и так далее… Но это Украина. Хотя… наверно, и у нас, я думаю, не помогли бы. – Худощавый, полностью седой мужчина, стриженный ёжиком, в дорогом твидовом пиджаке тёмно-зеленого цвета и безупречно выглаженной чёрной рубашке, с явно парижским, шёлковым галстуком в цвет пиджака, поднял белоснежную чайную чашку, сделал глоток и продолжил, уставившись в собеседника колючим взглядом мелких светло-голубых глаз: – Скажите, Максим Викторович, а вас что-то с ней связывало? Я вижу, для вас это стало ударом. Вы были близки? Насколько я знаю, вы встречались всего один раз. Или…
– Никаких «или», Владлен Владиславович. Всё верно – один раз. Точнее, один вечер и одну ночь. Были близки… Да, мы были близки. Только почему были? Мы и сейчас близки. Но совсем по-другому, совсем не то, что вы подумали. – Голос Максима дрогнул на секунду, но он взял в себя в руки. Повернул голову в направлении официантки, и когда та подошла, уже абсолютно ровным голосом, улыбаясь, произнёс:
– Светланочка, будьте добры, принесите коньяку сто грамм. «Коктебель Резерв», пять звёзд. Только не надо в коньячный бокал. Налейте в обычный гладкий стакан для воды. И пепельницу.
– У нас не курят, к сожалению, – официантка грустно улыбнулась.
– Иногда курят. – Максим прошелестел пальцами и медленно опустил ей в карман фартука стогривенную, сложенную пополам купюру, после чего улыбнулся, глядя в её большие зелёные глаза. – Мы недолго, солнышко.
Когда официантка отошла от столика поставленной походкой манекенщицы, седовласый мужчина, до этого безучастно слушавший диалог, усмехнулся и произнёс:
– А если бы деньги не сработали, то показали бы ксиву полковника СБУ?
– Да никогда! Ксивами перед женщинами только прыщавые пэпээсники машут. А я и так всегда сумею найти ключик. Как когда-то сказала одна далеко не глупая женщина, ныне, как мне стало известно, уже покойная: «Тебе, Макс, легче дать, чем отказать». А вам что-то не нравится, Владлен Владиславович?
– Отчего же? Я всегда уважал уверенных в себе сотрудников. А вы просто источаете уверенность. Я даже залюбовался. А ещё я знаю, что вы более чем опытный сотрудник. Могли бы уже греть пузико в олимпийских Сочах или жарить шашлык на даче, но сами попросились сюда. Знаю и про непростой характер, и про любимый вами, но часто не оправданный риск. Даже знаю про ваши литературные опусы и исторические изыскания. Вы же понимаете, у меня много информации. Но всё-таки есть к вам два вопроса. Почти личных. Только, если можно, правду, или не отвечайте вовсе. Я хочу, чтобы вы поняли, Максим Викторович, – задание, которое я хочу вам поручить, действительно серьёзное. И я бы с удовольствием поручил его своим сотрудникам, но, к сожалению, людей не хватает. А времени, как вы понимаете, размышлять попросту нет. Вот поэтому я обратился в ваше ведомство, и мне откомандировали, скажем так, вас.
– Валяйте, товарищ генерал! Я же правильно к вам обращаюсь? Резидент России в Крыму, по-моему, должен быть генералом. Или нет? Неужели полковник? Но в любом случае я слушаю. И обещаю ответить честно. Или не ответить вообще. Пенсии, надеюсь, меня за это не лишат. Да и вы, думаю, не будете ябедничать.
Собеседник усмехнулся, кольнув в очередной раз искоркой стальных глаз, но уже как-то мягче кольнув, сделал ещё один глоток из своей кружки, неторопливо поставил её на стол, обмакнул рот салфеткой и спросил:
– А теперь серьёзно, Максим Викторович, скажите, а зачем коньяк в одиннадцать утра, когда вы знаете, что предстоит нелёгкая работа? И второе… Почему вам важно то, что сейчас тут происходит? Только желание доделать работу и прочувствовать вкус победы? Или теперь это уже будет месть с вашей стороны? – Он на секунду задумался и добавил, уставившись немигающим взглядом в глаза Максима: – Вы поймите, Максим Викторович, сейчас всё настолько тонко и на грани, что я не могу позволить произойти «непредвиденным случайностям». Надеюсь, вы меня понимаете? А вот и ваш коньяк!
Официантка поставила перед Максимом наполовину наполненный стакан с коньяком, блюдце с пирожным, пепельницу и, широко улыбнувшись, гордо процокала назад к стойке. Максим взял в левую руку стакан, небрежно перекрестился со словами: «Царствие тебе небесное, родная! Спи спокойно», – и медленно, словно смакуя, выпил содержимое глотками. Спокойно поставил пустой стакан. После чего откусил от пирожного маленький кусочек и, достав полупустую пачку «Кэмела», закурил, глубоко и блаженно затягиваясь и прикрыв при этом глаза. Секунд через двадцать повисшего над столом молчания он выпрямился, расправил плечи и уже совсем другим тоном – тоном, отдававшим ледяным спокойствием с одной стороны, но с еле уловимой ноткой субординации с другой, – чётко проговорил:
– Владлен Владиславович, не обижайтесь. Я, наверно, был несколько резок, прошу меня простить, но я уже устал от всякого рода начальников. От всех этих кабинетных крыс с толстыми задницами и большими звёздами. Просто устал. Половину из них я лично бы застрелил и даже не переживал бы. Но к вам это не относится, поверьте. Я вижу, а скорее, даже чувствую, что вы на своём месте и переживаете за дело, за работу, а не за какую-то там премию и очередную звезду. А это для меня всегда было единственно важным. Ещё раз простите. Теперь по вашим вопросам, которых в итоге получилось не два, а четыре. И один из них такой, что на него можно сутки отвечать, и не уложишься. Но начну я с другого, с лёгкого. Итак… «Почему коньяк утром?» Объясняю. – Максим прикурил ещё сигарету и продолжил: – Я понимаю подтекст вопроса: «Не алкоголик ли он». Хочу сразу вас разочаровать: нет. Не алкоголик. Всё гораздо грустнее. Дело в том, что у меня больные почки и к тому же подагра на правой ноге. И мне категорически запрещен кофе. А какой вы знаете ещё стимулятор, чтобы не упасть после двух суток без сна? Вы же знаете, сначала этот народный мэр Чалый в Севастополе и эти идиоты эсбэушники в Симферополе, прости Господи! Где они их только набирают… А потом америкосы в Балаклаве. Я спал сегодня ровно час. А вчера вообще не спал. Но мне, к сожалению, уже не тридцать. И ко всему даёт знать старая контузия. Короче, целый букет. А почему, вы думаете, меня попросили на выход? Да-да, именно из-за здоровья. – Максим горько усмехнулся и продолжил: – Можно бы, конечно, химию заглотить, все эти транквилизаторы, энергетики и прочую хрень. Но у меня от них, опять же, начинают болеть почки и почему-то сводит ноги. Поэтому коньяк. Это уже давно мой стимулятор. Так что не волнуйтесь, я не напьюсь. Это просто уже лекарство. Микстура. Теперь о главном… – Максим аккуратно затушил в пепельнице сигарету и, теперь уже сам уставившись, не мигая, в глаза собеседника, спросил:
– Сколько у нас времени осталось, Владлен Владиславович?
Тот посмотрел на часы и, чуть улыбнувшись, ответил:
– Ну, скажем так: у вас, Максим Викторович, десять минут на ответ.
– Хорошо. Значит, ответ будет кратким. – Он прикурил ещё одну сигарету, глубоко затянувшись, отпил глоток воды и начал подчёркнуто спокойно говорить:
– Если, как вы сказали, Владлен Владиславович, у вас много информации по моей скромной персоне, то наверняка вы знаете, из какой семьи я происхожу. По одной ветви я дворянин. Русский дворянин. Точнее, даже столбовой. Проще говоря: боярин. Моему роду без малого семьсот лет. И ровно столько же мои предки проливают кровь за Россию. В Америке ещё голожопые индейцы за антилопами бегали, когда мои предки уже свои головы за эту страну клали. Столько её пролили, что если бы собрать, то всю эту мразь бандеровскую можно три раза с головой утопить. Мой предок сюда в Крым, в княжество Феодоро, ещё в пятнадцатом веке с посольством ездил. Другой в семнадцатом веке вместе с боярином Шереметьевым в плену у татар сидел. Это всё в летописях есть. У меня прапрадед с отцовской стороны под Севастополем вместе с Толстым воевал, а его брат младший погиб под Балаклавой, когда их Кардиганов и Мальборов всяких ровно в три раза за два часа проредили, словно морковку. А с другой стороны, с маминой, у любимого моего деда Петра Артемича, который из простых тамбовских крестьян, родной брат под тем же Севастополем в 1942-м в землю лёг. Меня моя любимые мама и бабушка четырёхлетнего в Чёрном море купали, в Новофёдоровке под Саками. А потом я тут после армии по горам с сестрой Наташкой лазил. Это моя земля. Моя! И если когда-то наш алкаш-президент, этот грёбаный гарант, забыл с бодуна про Крым и Севастополь, то я ничего не забыл! И я, как говорится, злой, и память у меня хорошая. И политую кровью моих предков землю я буду зубами вырывать. И мне плевать, кто по ту сторону против меня и с кем воевать. Пиндосы, америкосы, хохлы. Да хоть марсиане! Это моя земля. И ещё я видел несколько дней назад площадь Нахимова в Севастополе, видел эти лица, Богом осветлённые. Это не Россия их спасает. Это Севастополь спасает сейчас Россию. Спасает всех нас, чтобы мы окончательно в гавно не превратились. И я знаю, что если возьмём Крым, то будет жива Россия. И всё будет хорошо. Пусть трудно, но мы победим. А нет… Ну, на нет и суда нет. Но мы возьмём. Я уверен. Я даже знаю это. А насчёт того, буду ли я теперь, после того, что узнал от вас сегодня, мстить? Очень бы хотел, но не буду. Просто потому, что тут некому мстить. Те, кто это сделал, не здесь. Вот когда мы войдём в Киев, я найду эту мерзоту. Всех до одного найду. И повешу. На Крещатике. На столбе. Но не волнуйтесь, товарищ генерал, это будет не сейчас. Ну вот как-то так… Мне кажется, я ответил на ваши вопросы. – Максим посмотрел на часы и, улыбнувшись, добавил:
– И, кстати, я уложился. А теперь, Владлен Владиславович, я вас внимательно слушаю и готов выполнить всё, что, вы считаете, я должен сделать.
– Я удовлетворен ответами. У вас хорошо поставленная речь. Нужно почитать ваши литературные опусы. Мне кажется, у вас должно неплохо получаться. Скажем так, порода чувствуется. По поводу коньяка – извините, не знал и не проинформировали. Там инфа только по вашей контузии. Если вам это необходимо для дела, то я не возражаю. По поводу «мести» меня ответ устраивает. По главному вопросу… Я почему-то и ждал нечто подобное… И поэтому удовлетворен. Хорошо, Максим Викторович, считаем тему закрытой. Единственное, хотел бы сказать, что я ведь тоже из дворян. Только с маминой стороны. И что интересно, из Шереметьевых. Так что нам будет о чём с вами поговорить на пенсии у камина. А теперь о деле. – Он достал из портфеля стопку документов, небрежно разбросал их на столе, выложил сверху большой чёрный калькулятор. Максим прочитал на папке: «Договора, акты и счета по Крымлесу». Владлен Владиславович надел большие роговые очки, из-за чего сразу же потерялись умные въедливые глаза, а он сам обмяк и стал похож то ли на престарелого профессора, то ли на бухгалтера серьёзной компании, и, подняв руку, негромко позвал официантку. Та не услышала, уставившись в телевизор, она что-то бурно обсуждала с барменом. Пришлось повернуться Максиму и прокричать:
– Светочка, будьте добры!
– Ведь не просто же так вы сами с вашей загруженностью, решили передать мне задание. До сих пор находились те, кто отлично с этим справлялся и грамотно ставил задачи. А раз так, то вы приготовили мне что-то интересное. Сейчас здесь вообще всё интересно. Я просто получаю кайф от работы. Я вот только боюсь, когда же всё-таки будет косяк. Тьфу-тьфу-тьфу, не дай Бог, конечно! Но просто всё очень уж гладко идёт. Даже как-то не по-нашему, не по-русски. Нет, я понимаю, какие силы тут задействованы. Какого уровня проработка всего и везде. Понимаю, что сейчас здесь все самые лучшие, от и до. Но всё равно удивляюсь. И это мне нравится! Россия вернулась на поле! А значит, жизнь прожита не зря.
– Я рад, Максим Викторович, что вы получаете удовольствие от работы. Скажу даже больше, я тоже сейчас, несмотря на возраст, нахожусь в приподнятом настроении. Согласен с вами, что мы действительно сейчас пишем историю. Точнее, вписываем в неё свои маленькие буквы. Но на этом давайте закончим красивые беседы и перейдём к делу. – «Профессор» покосился на подходящую официантку и, дождавшись, когда та поставила на стол ещё один горячий чайник и, удалившись к стойке, тут же вперилась в телевизор, продолжил:
– Вам, Максим Викторович, надлежит сейчас выехать в село Цветочное Цветочинского сельсовета. Или, как его называют татары, Новая Богульча. Знаете, где это?
– Если не ошибаюсь, это, по-моему, где-то за Белогорском.
– Вы действительно хорошо владеете географией Крыма. Да, это там. Белогорский район. Там готовится восстание крымских татар. Там сегодня будет Джемилев со всей своей гоп-компанией. Но это не главное. Там будет агент МИ-6, майор Хари Риспи. Человек опытный и по части устроить заварушку очень даже креативный. У него опыт «арабской весны», Сирии и так далее. Вот его фотография. – Владлен Владиславович достал из папки цветной снимок и протянул его Максиму. – Возьмите себе, Максим Викторович. По нашим сведениям, они будут раздавать деньги и попытаются поднять татар. Главная задача, как всегда, у них будет одна – сделать так, чтобы пролилась кровь. Этого допустить мы не можем.
– Извините, что перебиваю, разрешите вопрос?
– Слушаю.
– Почему Цветочное? Я всегда считал, что столица татар – Бахчисарай.
– Понимаете, Бахчисарай – да, столица, но состав населения там фифти-фифти. И даже меньше. Русских больше. И они организованы. Там уже и дружины ополчения, и так далее. И плюс это близко к Симферополю, а значит, быстрое наше реагирование. Они это понимают. А вот Белогорский район – он интереснее… Там поголовное большинство татар. Например, в Богатом их восемьдесят пять процентов. В Цветочном – процентов шестьдесят, или уже даже больше. И рядом такие же села. При хохлах они выдавили оттуда русских и прочих. И влияние Меджлиса там велико. А рядом, точнее скажем, недалеко, Алушта и Судак. И разгореться может быстро. И хотя там в основном простые татары, но не мне вам объяснять, как кучка уродов может запудрить мозги тысячам. Если полыхнет, будет непросто. Поэтому поставлена задача нейтрализации англичанина и выдворения Джемилева. Пусть убирается в Киев и оттуда гавкает. Потом с ним разберемся. Но главное, подчеркну, – это англичанин. У него банковские карточки, а значит, финансовый ресурс. А финансовый ресурс в руках опытного человека… Короче, понятно. Теперь детали, – отхлебнув два крупных глотка уже остывшего чая и поправив огромные очки, «профессор» продолжил: – Ваша задача – это англичанин. Его сегодня не должно быть в Крыму. Вы предложите ему покинуть Крым в сопровождении наших людей. Предложите настойчиво, так настойчиво, чтобы он согласился. Желательно без применения насилия. Но… Но руководите операцией вы, и поэтому у вас полный карт-бланш в действиях. В помощь вам придаётся группа моих сотрудников в составе четырёх человек, руководитель группы – старший лейтенант Гринёв. Почему вы ухмыляетесь, Максим Викторович?
– Извините, Владлен Владиславович. Гринёв… Старший лейтенант, то есть поручик. Прямо Пушкин, «Капитанская дочка» какая-то.
– А он, кстати, даже похож! Молодой мальчик. Первое дело. Но поверьте, очень толковый и исполнительный. А возраст, вы сами знаете, Максим Викторович, – это тот недостаток, который с годами проходит. Итак, продолжаю. Гринёв со своей группой переходит в ваше подчинение. Приказ он уже получил. Сейчас он там, и группа ведёт наблюдение за посёлком. Доставку англичанина в случае успеха осуществляет Гринёв. Где состоится передача его людям, которые будут заниматься его отправкой, Гринёв знает. Естественно, всё, что при англичанине, до последнего карандаша должно быть изъято. Ну, это, я думаю, вы и так понимаете. Далее. В ваше распоряжение на сегодняшние сутки поступает группа чеченцев, которая прибыла вчера. Это уполномоченные люди товарища Рамзана Кадырова. Их задача – убедить участников митинга, что они неправильно понимают ситуацию. Я думаю, вам понятно, что я имею в виду?
– Так точно.
– Но и это не всё. Сегодня в 12:00 начинается ввод наших войск. – При этих словах Максим, до этого просто очень внимательно слушавший, улыбнулся и тихо проговорил, смотря куда-то в пустоту:
– Ну вот и всё. Слава тебе, Господи. Извините, Владлен Владиславович, виноват, я внимательно слушаю.
– Ничего. Не извиняйтесь. Это действительно событие. Одно дело – спецназ ГРУ в парламенте Симферополя, разведка флота в аэропорту, а другое – наши везде, весь Крым наш. Понимаете? – Он ещё отхлебнул из кружки, откашлялся чуть наигранным старческим кашлем и, словно действительно читал лекции всю жизнь, так же монотонно стал ставить задачу дальше: – Вам надлежит быть в 14:00 на подъезде к селу Радостное. Точнее, на съезде с трассы по направлению к селу. Там вы увидите белый джип «Мерседес Гелендваген». Это чеченцы. Старший из них – целый полковник батальона «Восток», Джамбулат Магаев. Паролей нет. Они знают вас в лицо. Обсудите с ним план действий и поставите задачу. Далее. Километрах в двух после поворота вас будет ожидать группа Гринёва. Чёрная «Тойота Паджеро». Они вас тоже знают. А Гринёв выглядит вот так, – Профессор показал фотографию молодого тонкошеего юноши. – Кстати, я в курсе, что вам выделили старую машину. Так сказать, «не по сроку службы». Так вот, после окончания операции поменяетесь с Гринёвым автомобилями. После встречи с группой Гринёва вы остаётесь на месте и ждёте подразделение, приданное тоже в ваше подчинение. Какое, пока не знаю. Это решат в штабе разведки флота. Сколько ждёте, тоже не могу сказать. Время везде согласованно, и думаю, что не долго. Но это неважно. После этого вы проведете совещание с вверенными вам подразделениями, поставите задачи каждому и отправляетесь в село. Ну а дальше всё на вас, Максим Викторович. В том числе и ответственность. Уверен, что вы это хорошо понимаете. Вопросы есть?
– Два, если разрешите.
– Слушаю.
– Вы не сказали, что делать с Окурком.
– С Окурком, как вы называете Джемилева, ничего не делать. И это приказ. Придёт время, и с ним разберёмся. Но пока поставлена задача не злить татар. Более того, я знаю, что принято решение, и их язык также будет государственным в Крыму, наряду с русским и украинским. Плюс не мне вам рассказывать про наших «турецких друзей». Короче, Максим Викторович, повторяю: Джемилева не трогать. Но он сегодня должен чётко понять, что тут надеяться ему не на что. Пусть уезжает в Киев.
– Ясно. Второй вопрос. Если с пиндосом что-то пойдёт не так, до какого предела я могу работать?
– Я уже сказал вам, подполковник. Операцией руководите вы. И вас никто не ограничивает в действиях. Но я вас прошу, Максим Викторович, и советую: сделайте так, чтобы он просто уехал. Это не моя блажь, а… – он поднял указательный палец в потолок. Поставлена главная задача. И звучит она так: ни капли крови. Вам всё понятно, подполковник?
– Так точно. Разрешите выполнять?
– Удачи вам, Максим Викторович. Как закончите, позвоните вот по этому телефону. – Профессор протянул старый, ещё кнопочный потёртый телефон. – Там один номер. Просто нажмёте вызов. И удачи вам! Берегите себя.
– Спасибо, Владлен Владиславович. Всё будет хорошо. – Максим достал из кармана пятидесятидолларовую купюру, положил её на стол, придавив краешек тарелкой с недоеденным пирожным, снял с вешалки плащ и, обернувшись к стойке, бодро прокричал:
– Светланочка, спасибо! Благодарность на столе. Обязательно ещё раз зайду, чтобы насладиться вашими прекрасными глазами! – Максим широко улыбнулся, поднял воротник плаща, чуть надвинул кепку на глаза, пижонски выпустил два колечка дыма – одно в другое – и, толкнув дверь, вышел.
01 марта 2014 г.
Спустя два часа.
Трасса Симферополь – Феодосия.
Первые крупные и маслянисто-тяжёлые капли упали на лобовое стекло. Щётки небрежно смахнули их и опять лениво улеглись, как бы давая понять, что это совсем не то, ради чего должны работать видавшие виды дворники. И, словно обидевшись на такое пренебрежительное отношение, низкая фиолетовая туча плеснула в ответ потоком проливного дождя. Ветер подхватил крепкие струи и стал безжалостно хлестать ими снующие по шоссе автомобили.
Максим закрыл окно, оставив только никелированную треугольную форточку. Щётки явно не справлялись с напором водяной стихии, и, казалось, вот-вот – и они улетят вместе с порывами ветра. Старенькая «шестёрка» вела себя стойко и вроде бы даже держала как могла дорогу, но в местах, где в старом асфальте была продавлена колея и уже скапливалась вода, машину всё-таки вело. И уж совсем не придавало уверенности знание того, что резина лысая.
– Нет, старушка. Так дело не пойдёт. Я к тебе ещё не привык как следует. Да я говорил уже тебе, что точно такая же сестра-близнец, как и ты, у меня была долго? И, кстати, абсолютно той же масти. Но когда это было, родная?! А к хорошему быстро привыкаешь. Тем более к хорошим автомобилям. Плюс голова разламывается. И дождь этот не вовремя. Давай-ка мы лучше с тобой переждём эту тучку. Постоим, покурим. – И, заметив чуть впереди справа начало большого персикового сада, он съехал на обочину, дотянулся до правой двери и, покрутив ручку, опускающую окно, открыл его почти полностью. Включил магнитолу и закурил. – Голова действительно разламывается. Надо будет у сельпо остановиться коньяку купить, – то ли самому себе, то ли опять обращаясь к машине, сказал Максим и достал из внутреннего кармана плаща полупустую упаковку «Найза», выдавил из фольги две таблетки, закинул их в рот и запил крупными глотками, приложившись к полупустой пластиковой бутылке. После чего повернул колесико звука на магнитоле и стал тыкать пальцем в кнопки каналов старенького пионера.
– А чего я принципе ищу? Наши ведь ничего и не сообщат. И правильно сделают. Мы ведь никаких войск и не вводим. Чего их вводить – они и так тут всегда, начиная с Екатерины. Надо бандерлогов слушать, эти сразу заверещат, – он приспустил стекло двери. Дождь почти закончился, Максим прикурил ещё сигарету и стал ловить киевские станции. Как назло, попадалась одна музыка. Он матюкнулся и остановил бегунок. И что удивительно – поразительно точно.
– Надо же! Это мистика просто… – пробормотал Максим, усмехнувшись. Он уже слышал эту песню, но сейчас она была не то чтобы кстати, нет, сейчас эта песня была словно иллюстрацией происходящего. – Интересно, мог ли предполагать тот диск-жокей, что включил её сейчас на радиостанции, как он угадал с треком? – Максим ухмыльнулся, выкинул в окно сигарету, откинулся в кресле и закрыл глаза. Из динамиков лился, заставляя сжиматься губы и перехватывая в горле, низкий и пронизывающий голос Жанны Бичевской:
Русские идут сквозь тьму языческих веков,
Русские идут сквозь сонм поверженных врагов,
Русские идут, освобождая Третий Рим,
Русские идут в Небесный Иерусалим.
Марш, марш, марш.
Русский марш собирает на марш
Всех не уничтоженных войной,
Марш, марш, марш,
Русский марш, он закончит шабаш
Тех, кто издевался над страной.
Русские идут, и зажигаются огни,
Русские идут напомнить русским, кто они,
Русские идут разврат с насильем запрещать,
Русские идут не только русских защищать.
Марш, марш, марш.
Русский марш собирает на марш
Всех не уничтоженных войной,
Марш, марш, марш,
Русский марш, он закончит шабаш
Тех, кто издевался над страной.
Русские идут, и тает над Россией ночь,
Русские идут любимой армией помочь.
Русские идут вперёд с сердцами высших проб,
Русские плюют на власть америк и европ.
Марш, марш, марш.
Русский марш собирает на марш
Всех не уничтоженных войной,
Марш, марш, марш,
Русский марш, он закончит шабаш
Тех, кто издевался над страной.
Он выключил магнитолу, накатывала тяжёлая усталость. Головная боль ушла, и на смену ей, обволакивая мозг, устремилось, сметая всё на своём пути, желание просто спать. Он постарался прогнать сонливость, заставляя себя по давно выработанной привычке вспомнить что-то и представить это в образе. В мельчайших деталях, ярко и сочно. Запрыгали в мозгу детали пазлов, перемешиваясь и наотрез отказываясь собираться в нечто конкретное.
Но всё-таки то, что отвечает за порядок в черепной коробке, заставило детали, пусть и со скрипом, и нехотя, выстроиться в нечто осознанное. Он думал, что будет другое явление, но нет – в голове опять всплыла всё та же картина трёхдневной давности. Уже понятно, что это уже никогда его не отпустит. Ради таких моментов, наверно, и стоит жить. Картинка кристаллизовалась, превращаясь из размытых акварельно-пастельных фрагментов в настоящее полотно маслом. Большое и сочное, эпическое и вечное. Сродни монументальной «Боярыне Морозовой» Сурикова.
Он снова видел всё, как будто наяву…
Эти осветлённые с небес лица, это море флагов – российских и георгиевских, в которых будто купается Павел Степанович Нахимов, эта сотня тысяч горящих глаз и эти сорок тысяч ртов, поющих самую проникновенную для каждого русского человека, самую великую в истории страны песню. Это даже не песня уже. Это уже гимн! Гимн русского сопротивления! Он улыбнулся, вспомнив, какой неподдельный ужас читался в глазах двух эсбэушников, приютившихся недалеко от сцены, – ужас непонимания происходящего. Всплыло лицо худощавого ветерана с медалями на груди, по заросшим седой щетиной щекам которого текли слёзы, но он пел, стараясь попадать в общий хор, эту святую песню, пел, выводя беззубым ртом: «Вставай, страна огромная...» – как, наверное, он пел её тогда, в самый первый раз – в том далеком июне сорок первого…
На минуту вдруг представилось, что бы было, если бы дожил дед. Он, наверно, и в свои девяносто тоже не усидел бы, собрал бы рюкзак и поехал в Севастополь. В город, где лежит его старший брат…
– Чёрт! Всё-таки надо поспать. Ладно. Десять минут ничего не решат, – устало проговорил он вслух, в очередной раз проваливаясь в тугую вязкую массу сонливости. – Десять минут, и поедем работать. – Он воткнул кнопки блокираторов дверей, откинул кресло, положил на лицо кепку, вытянул руки вдоль тела и тут же отрубился.
Привычку моментально засыпать и просыпаться ровно через то время, которое сам себе установил, он вырабатывал с детства, с момента первого просмотра «Семнадцати мгновений весны». И теперь знаменитую закадровую фразу Ефима Копеляна «Штирлиц спал. Ровно через десять минут он проснётся и поедет работать» можно было произносить не только о Максиме Максимовиче Исаеве, но и о его тезке Максиме Викторовиче. Это выработанное умение, отшлифованное затем в армии, а потом и годами последующей службы, всегда повергало в шок не только друзей, но и вроде бы уже ко всему привыкшую жену. Она раз за разом вопрошала:
– Максим, это поразительно! Как можно спать при таком шуме?! Как ты это делаешь вообще?! Ты робот, что ли? Нажал кнопку – и заснул?
Он мог заснуть, уткнувшись в стену, которую в тот момент долбил перфоратор, заставляя сотрясаться и подпрыгивать весь подъезд дома; он мог заснуть, сидя напротив аудиоколонки с его рост или концертного сабвуфера, где-нибудь на свадьбе. Вот и сейчас он спал. Спал спокойным сном младенца, и ничего у него в голове не шевелилось. Мозг отдыхал. Раз дано десять минут, то надо успеть.
Максим открыл глаза. Потёр уши, щёки и виски, глубоко вздохнул, тряхнул головой и опять вслух произнёс:
– Ну, на чём мы там остановились… Могила, говоришь… Ничего! Ну пусть дед так и не отыскал могилу, значит, я найду. Не я, так Серёжка отыщет. Вот приедем сюда с Танюшкой и Серёжкой и найдём! Но это ладно, это всё потом. Всё будет потом. А пока, Максим Викторович, пора и поработать, – он опять потёр щёки и уши, потряс головой, стряхивая остатки усталости, и завёл машину. Та отозвалась ровным эротичным урчанием и готовностью поработать.
– Вот видишь, старушка, отдохнули чуть-чуть, и дождь закончился. А впереди вон уже и солнышко появилось. Щас заедем в лабаз, купим коньяку, какой-нибудь чебурек, а лучше два, и поедем дальше. – Он посмотрел на часы, слегка нахмурился и добавил: – Странно. По моим подсчётам, всё уже должно было случиться. Ладно, давай вперёд, моя пенсионерочка! Вспомни, старушка, время золотое! Где там у нас притаился этот злобный очаг татаро-монгольского сепаратизма…
После дождя в воздухе явственно висел, будоража рецепторы и обволакивая ощущением счастья, запах весны. Ветер освежал лицо, ненавязчиво игрался с волосами. Деревья, ещё голые, но готовые выкинуть из себя первые листочки чуть ли не с минуты на минуту, но пока робко притаившиеся, будто в ожидании чьей-то команды, тонким каллиграфическим узором покрывали нежное бледно-голубое небо. Первая трава, ещё неуверенная и хрупкая, уже сочилась сквозь прошлогоднюю, жёлтую и клочковатую. У придорожного кафе толстый армянин выставлял перед входом пластиковые столы и стулья – а вдруг кто-то, несмотря на погоду, захочет покушать на воздухе под солнышком. Максим притормозил машину и прокричал в окно:
– Уважаемый! Есть что покушать?
– Конечно, дарагой! Шашлык, кебаб, суп харчо. Всо есть, что хочищ! Заходи!
– А бутылку коньяка с собой продашь?
– О чём речь, дарагой! Заходи! Всё сделаем!
Максим глянул в боковое зеркало, пропустил едущую сзади машину и ловко развернулся через осевую в обратную сторону, припарковался почти рядом с ярко-жёлтым столом и сверкающим золотым зубом хозяином.
– Приветствую! – улыбаясь, проговорил Максим, вылезая из машины, и продолжил, усаживаясь на шаткий пластиковый стул: – Порцию шашлыка, с кетчупом и луком, зелени, лаваш и сыра. Ну что-то типа сулугуни. Сто грамм коньяку в стакан и лимон. И бутылку «Боржоми». И если не сложно, то желательно побыстрее, дружище, – опаздываю. – И ещё раз широко улыбнулся, глядя в глаза хозяину заведения.
– Всо сдэлаем, дарагой! Три минуты! Отдыхай! – громко ответил армянин и словно по мановению волшебной палочки выставил на стол тонкий, чистый до скрипа стакан, пепельницу и тарелку с хлебом. И тут же скрылся, словно растаял. Через минуту он появился опять, держа в руке бутылку армянского коньяка и маленькое блюдце с нарезанным лимоном. Наполнив стакан на три четверти, он опять широко улыбнулся, сверкнув пиратским зубом, и вновь растворился, словно призрак, в густом крымском воздухе.
Максим посмотрел на часы, двумя крупными глотками отпил наполовину играющую солнечными зайчиками жидкость, закинул в рот дольку лимона, чиркнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Усталость растворялась в кольцах синеватого дыма и улетала, подхваченная игривым весеннем ветром. В голове светлело. И он даже почувствовал, как потихоньку всплывает из глубины то самое долгожданное, куражное настроение, которое он так обожал и ценил.
– Класс! Это я хорошо зашёл. Уважаемый, прошу прощения, как вас зовут?
– Самвэл! – армянин снова появился, словно материализовавшись из дыма мангала. – Самвэл, дарагой! А тебя, друг, как называть?
– А меня Максим.
– Очэн приятно, Максим-джан! Ты мне удачу принесёшь. Ты у мена сэгодна первый клиент! И хороший! Не сосиська-масисьска, не кока-кола, а сразу покушать и коньяк! Это очэн хорощая примэта. Да-да, Максим-джан! Две минуты, и будеш пробывать мой шашлык! Баран вчэра эщо бегал, клянусь!
– Самвэл, я только сразу хочу сказать, у меня гривен нет. Есть русские рубли и немного долларов.
Хозяин кафе на секунду остановился, исподлобья посмотрел на Максима, словно пытаясь осмыслить сказанное, а потом проговорил:
– Лучше, конечно бы, гривны. А то ехай мэняй обменник, туда-сюда. Но и доллары хорощо, Максим-джан.
– Ну, славно. А сдачу дашь украинскими. И скажи ещё, уважаемый, я смотрю, у тебя написано: отель «Арарат». Почему в Крыму вдруг Арарат, не спрашиваю. По той же причине, что в Сочи и в Москве. Мне интересно, а отель правда есть?
– Э-э-э-э! Обижаешь, дарагой! Что значит есть? Очень хороший есть! Шесть номэров! Из ных два люкса, слушай! Сам выберешь! В люксе ванна джакузи итальянский! Кровать с апердическим матрасом, слушай! Евраремонт виздэ! Балкон в сад! Будешь сидеть на балконе, коньяк-маньяк пить и воздухом дышать! А на ужин люля здэлаем, или, хочэщь, фарэль! Щас позвоню, привезут!
– Хорошо, Самвэл, считай, я снял у тебя люкс на сегодняшнюю ночь. Тот, что с балконом в сад. Но это потом, а пока покушать бы…
– Нэсу-нэсу, Максим-джан! Арам, сынок, где ты ходишь, а?
Через три минуты пластиковый стол, уже застеленный в красную клетку скатертью, был уставлен блюдом с шашлыком, тарелками с помидорами, зеленью и маринованным луком и плетёной корзинкой с лавашом. Запах от шашлыка шёл такой, что у Максима чуть не потекла слюна, словно у старого бродячего пса.
Он отпил ещё из стакана, макнул кусок мяса в манящий разлив домашней аджики и, закинув его в рот, смачно разжевал.
– У-у-у-у… Мечта поэта. Пища богов. Самвэл, ты волшебник! Как говорит мой друг Лёха: шашлык – обсоси гвоздок! Полный зачёт!
Хозяин расплылся в улыбке и, довольно скрестив руки на груди, ответил:
– Кушай на здоровье, Максим-джан! Кушай, дарогой!
Минут через десять, дождавшись, пока Максим доест приличную по размеру порцию фирменного блюда, Самвэл опять появился перед столиком и спросил:
– Скажи, Максим-джан. Как ты думаешь, Путин возмот Крым в Россию? Или Америку испугаеца?
– Я думаю, возьмёт, – ответил Максим, откинувшись, насколько это было возможно в пластиковом кресле и раскуривая сигарету.
– Слушай! Я тожа думаю, возьмёт! Путин – мужик крэпкий! Хозаин! Ты видел, какую олимпиаду в Сочи сыграли? Выдэл, а? Вот! А у мэня брат. Армэн. Прямо там в Сочи живёт. Гостиница своя знаешь какая построил? Ты что, ара? Три этажа! Двадцать номеров! Слушай, за полгода всэ номера купили! Клянусь! А эти в Киеве, слушай, кто такие? Фашисты-машисты… О чём, слушай, думаюд, а? Где Украина и где Россия? Ты видэл, в Сочи какие дороги построили? А? А в Москве был? Слушай, там просто как в Америке! Клянусь! Пять рядов сюда – пять туда, асфальт, слушай, как паркет! А у нас ты где такую дорогу видел, а? Вот! Путин – хозяин! Он Крым возьмёт. Вот только когда, слушай? Митинг-битинг эти всэ, а когда точно возьмёт, нэпонятно. Я тебе так скажу, Макси…
– Тихо! – Максим резко, почти криком оборвал бесконечный монолог хозяина кафе. – Тихо, Самвэл! Тихо. Слушай, дорогой! Слушай. Вот и ответ на твой вопрос, Самвэл.
Максим резко встал, сделал несколько шагов в сторону дороги и стал всматриваться в сторону, от который слышался шум. Шум всё нарастал и нарастал, поглощая всё пространство и сверху, и вокруг, наполняя его гулом, и казалось, что вот-вот воздух просто лопнет.
– Что это, Максим-джан?
– Туда смотри, Самвэл! – Максим ткнул указательным пальцем и запрокинул голову к небу. По его щекам текли горячие слёзы. – Ну вот и всё. Вот и всё. Россия вернулась. Эх, Маша, как же так, как же так… Почему же так, Маша?!! Эх, сука ты, жизнь… – Он смахнул ладонью слёзы и опять вскинул голову в небеса: – Смотри, Маша! Это ведь в твою честь! Это твой любимый пролёт Валькирий! Это же просто в твою честь парад! Это твоя победа, Маша.
Над головой почти над крышами домов, рядами, выдерживая строй, как на параде, летели вертолёты. Много вертолётов. Десятки. Поднимаемый ими вихрь трепал ветви деревьев и волосы над застывшими в оцепенении людьми. Но вот уже раздались и крики: «Путин вводит войска!», «Россия пришла!», «Наши идут! Это же наши!», «Смотрите, это наши!», «Это Россия! Ура!». И словно дополняя небесную симфонию моторов, из-за поворота показалась колонна.
Военные, цвета хаки «Уралы», УАЗы, БМП, заправщики и автомастерские, снова «Уралы», новые «Тигры» и длинные тягачи с гружёными на них БТРами. Колонна шла на приличной скорости, строго держа строй. И конца этой колонне не было.
– Максим-джан, а я говорил, что Путин мужик! Всё, Максим-джан, мы теперь Россия. Тэперь я с братом Арменом в одной стране живу! – радостно прокричал Самвэл. И вдруг, что-то вспомнив, добавил: – Слушай, Максим-джан, а ты ведь хотел рублями платить? Так в чём проблема, брат, рубли так рубли!
Максим рассмеялся:
– Да нет проблем, Самвэл! Вот это за обед и коньяк, ты ещё мне обещал с собой бутылку коньяку и пару бутербродов. А это аванс за твой люкс. Если до вечера не приеду, то не переживай – деньги твои. Но я постараюсь приехать. Приготовь что-нибудь на ужин. И вот что ещё… Скажи, Самвэл, у тебя есть шампанское «Пино нуар брют розе» «Золотой балки»?
– Э-э-э... Нэт, Максим дарагой. Вот чего нэт, таго нэт. Шампанское другой ест. Хорошее. Массандра! Прямо с завода! А что, дама будэт? А, Максим-джан? – Самвэл подмигнул.
– Нет. Не будет. И одно пирожное к шампанскому сделай, пожалуйста. Всё, Самвэл, до вечера. Я поехал. – Максим пожал руку Самвэлу и сел в машину. Секунд пять он тупо смотрел на дорогу, пытаясь ответить на вопрос, а как теперь переехать на другую сторону дороги – колонна российской техники не собиралась заканчиваться.
– Да, ребята, это я и не продумал… Ну да ладно, нету у меня, ребята, времени ждать, пока вы там всё свое оперативное развертывание осуществите согласно полученному приказу. Так что извиняйте, бойцы, старика!
Максим включил ближний свет фар, помигал фарами дальним пару раз и, дождавшись, когда наконец кто-то в колонне стал чуть притормаживать, наверное, боясь придурошного водителя на старых «Жигулях», которому понадобилось пересечь разделительную в момент прохождения колонны, Максим, резко вдавив газ до пола, выжимая из шестёрки всё, что только она могла дать, выскочил на дорогу с лихим поворотом, встраиваясь в поток, едущий в противоположную от колонны сторону.
Мелькали названия придорожных сёл. Когда наконец показался указатель с романтичным названием Крымская Роза, Максим сбавил скорость, перестроился в правый ряд и стал внимательнее вглядываться вперёд. Вот наконец впереди показалась и нужная развилка. Направо Ароматное, а налево то самое Цветочное. На самом повороте стоял, как и указывал Профессор в своей «чайной диспозиции», белый, чистый, как будто с конвейера, «Мерседес Гелендваген».
– А вот, старушка, и наш «гелик». А в нём суровые и бородатые кавказские парни. Сейчас пойдём знакомиться. – Максим припарковал машину в паре метров сзади от мерседеса, накинул на голову кепку, рефлекторно тронул у себя под мышкой кобуру и медленно, «типа солидно», а на самом деле разминая затекшие ноги, вылез наружу. Несколько секунд ничего не происходило. Максим снял кепку, как бы вытирая пот и приглаживая волосы, а на самом деле давая возможность рассмотреть его лицо сидящим в мерседесе и сравнить его с фотографией, которой их снабдили. «Чёрт его знает, какую там фотку им сунули. Может, такую, где мне лет двадцать…» – Максим потёр рукой трехдневную щетину и привычно закурил, облокотившись на открытую дверь «Жигулей».
Через минуту одновременно распахнулись все двери, и из мерседеса бодро вылезли пять человек. Все как на подбор крепкие, широкоплечие мужики с фигурами борцов. У троих лица украшали густые иссиня чёрные бороды, а у того, кого Максим сразу определил как главного, борода была какого-то странного рыже-палевого цвета. Из-под каракулевой невысокой папахи смотрели умные цепкие глаза. На груди полувоенного то ли френча «а-ля Соловьев», то ли какого-то национального костюма ярким пятном красовались в несколько рядов орденские колодки, а над ними светился большой, увесистый серебряный жетон с арабскими надписями. Последним вылез пятый член чеченской команды – пожилой, с красивой седой бородой и в главном украшении любого правоверного – кипельно-белой, режущей взгляд своей чистотой чалме, повязанной поверх редкого седого каракуля папахи. «Прямо Хаджи Мурат восстал из гроба…» – подумал Максим про себя и выбросил сигарету.
Чеченцы подошли группой. И, как подобает очень опытным воинам, встали полукругом. Тот, которого Максим определил главным, изучающим взглядом всверлился в глаза Максиму и медленно, но очень чётко произнёс:
– Джамбулат Магаев. Полковник специального батальона «Восток», – и так же не отрывая взгляда протянул руку.
– Здравствуйте, полковник. Здравствуйте, господа офицеры. Салам, уважаемый! – Максим подчёркнуто уважительно кивнул старику в чалме. – Меня зовут Максим Викторович. Подполковник ФСБ. Я думаю, вы знаете, что на меня возложено общее руководство операцией. Но я знаю, какие задачи поставлены конкретно перед вами, и не собираюсь вникать во всё то, что вы приготовили для этого. Единственное, хочу вам напомнить, что эти люди уже два часа как наш народ. И жить теперь нам вместе долго. Я уверен, что вы найдёте слова, которые дойдут до сердец этих людей. Всё, о чём я настоятельно прошу, – это, во-первых, не демонстрировать свою обособленность от всей группы. Второе – работать в контакте со всей группой. И третье – докладывать по ходу действия операции, если что-то пойдёт вдруг не так, и, естественно, по её итогам. Это понятно?
– Нэт вопросов, подполковник. Тут всэ взрослые. Всо понятно. Всё будэт хорошо. Когда начинаем? – чеченский полковник впервые улыбнулся, видно, пропитываясь уважением и принимая Максима за равного себе. Тут же заулыбались и все остальные.
– Раз вопросов нет, то тогда выдвигаемся чуть вперёд. Там чёрный «паджеро» должен быть. Там оперативники. Выслушаем доклад об обстановке в посёлке. Затем ждём военных и проводим общее собрание группы. Там я озвучу главное. Это вопрос, который не снимает вашего, полковник, задания, но делает его несколько сложнее. Чтобы не повторять по три раза, я объясню это сразу всей группе. Ещё есть вопросы?
– Нэт. Поехали, подполковник?
– Поехали. Я первый, вы за мной. – Максим пожал руку каждому из чеченской пятёрки, сел в «Жигули», и мягко, как бы никуда не торопясь, «солидно» покатил вперёд по узкой, когда-то давно асфальтированной дороге, ехать по которой сейчас было не страшно только на его «Жигулях». В километре-полутора, напротив автосервиса, под раскидистым платаном стоял автомобиль. Максим подъехал вплотную, покрутив ручку, опустил стекло двери и уставился на находящееся в метре тонированное окно джипа. – Есть кто живой, шпионы?
В ответ медленно опустилось стекло, и в Максима вперились два абсолютно одинаковых взгляда двух абсолютно одинаковых, словно только что из ксерокса лиц. Их тяжёлые, из-под низких бровей глаза вбуравились в Максима и принялись гипнотизировать его когда-то изученным ими «взглядом Кашпировского». Максим улыбнулся в ответ и, стараясь не провоцировать добрых молодцев, но в то же время показывая, кто тут всё-таки главный, добродушно произнёс:
– Расслабьтесь, парни, и не тратьте энергию за просто так. Спайки у меня все равно не рассосутся, а трёхлитровой банки с водой для зарядки у меня нет. Только коньяк. А он уже и так заряжен. Позовите-ка лучше мне Гринёва. Где он вообще есть? Спит, что ли?
Близнецы одновременно повернули головы вглубь автомобиля и так же почти хором произнесли:
– Товарищ старший лейтенант! Это вас.
Тут же с противоположной стороны шумно распахнулась дверь, и из машины вылетел высокий, сухой, словно журавль, человек с кадыкастой в порезах шеей, тонким бледным лицом и редкими светлыми усиками. Максим отъехал чуть дальше, вылез из машины и замер всё в той же позе – локоть на открытой двери, другая рука в кармане плаща. Молодой человек быстрой походкой аиста подошёл, а скорее подбежал к «Жигулям» и, изображая что-то похожее на стойку смирно, выпалил:
– Старший оперативной группы старший лейтенант ФСБ Сергей Гринёв. Здравствуйте, товарищ подполковник!
– Здравствуйте, Гринёв. Только зачем так громко и так парадно? Мы же не на Лубянке. – Максим протянул руку и, чуть придержав рукопожатие, чтобы почувствовать человека, поздоровался с лейтенантом.
– Виноват, товарищ подполковник. Давно ждём. Уже стали волноваться.
Максим посмотрел на часы.
– Ну не так и давно. Мы опоздали всего на семь минут. Но всё равно упрёк принимается. – Максим достал сигареты и дежурно прикурил. – Докладывайте, лейтенант. Что в посёлке?
– Наблюдение ведётся с семи утра. Утром всё было спокойно. В 12:00 прибыли известные вам люди из меджлиса. После посещения дома одного из активистов, где собрались члены меджлиса из местных, ими были разосланы малолетние посыльные, а также, судя по всему, была сделана телефонная рассылка. К 14:00 на площади посёлка у памятника погибшим стало собираться татарское население. Русские из отряда самообороны заняли позиции у церкви. Но их значительно меньше. Обстановка накалённая. Я думаю, дойдёт до столкновения, и необходимо се…
– Стоп, лейтенант! Я разве спросил вас, что вы думаете? – резко прервал Гринёва Максим. И, взглянув на замершее в испуге лицо Гринёва, уже более спокойно добавил: – Доклад принят, старший лейтенант. Доклад толковый. Молодцы. Но только не стоит забываться, старший лейтенант.
– Так точно, товарищ подполковник! То есть виноват. Извините.
– Всё нормально, Серёжа. И обращайся ко мне просто: Максим Викторович. Договорились?
– Хорошо, товар... то есть Максим Викторович. Договорились!
– Ну и хорошо. Ты вообще расслабься, Сергей! Научись делать работу с удовольствием! Окей?
– Я постараюсь, Максим Викторович.
– Ну вот и здорово. А теперь пошли к машине, представь мне свою группу.
Подойдя к «Тойоте», у которой уже стояли трое оперативников, Гринёв представил:
– Капитан Сергеев. Водитель группы. – Максим протянул и пожал руку коренастому, коротко стриженному, с седыми висками мужику со шрамом внизу левой щеки и жёсткой щёткой усов над верхней губой.
– Здравствуйте, капитан.
– Старший лейтенант Василицкий Борис и его брат, старший лейтенант Василицкий Глеб, – указывая рукой на двух близнецов, высоких, где-то под два метра молодых парней, одинаково стриженых и в одинаковых «адидасовских» бело-голубых спортивных костюмах.
– Здравствуйте. – Максим пожал огромные, словно во вратарских перчатках ладони. И, улыбаясь, добавил: – Ну, с такими ребятами, я думаю, нам бояться некого! Правда, капитан?
– Так точно, товарищ подполковник. Мужики крепкие.
– Борис, Глеб, а вы видели старый советский мультфильм, где двое из ларца, одинаковых с лица?
– Никак нет, товарищ подполковник.
– Ну, ничего. Вернётесь домой, в интернете найдите и посмотрите. Там прямо про вас, парни.
Водитель усмехнулся в усы, еле сдерживая смех. Широко заулыбались и близнецы. Что-то хотел вставить Гринёв, но Максим слегка и незаметно придержал его за рукав, стиснув ему руку.
– Ну, тогда всё, товарищи офицеры. Сегодня предстоит серьёзная работа. Вводные будут даны, когда соберется вся группа. Пока только мы и товарищи чеченцы. – Максим кивнул в сторону белого мерседеса. – А сейчас, что называется, осматриваемся. Капитан, вам быть готовым выехать сразу. Вам, парни, не слоняться вдвоём, а один сидит в машине, а второй прогуливается вокруг. Но не навязчиво, а так «типа пьяный или обкуренный», и главное, контролирует дорогу. Смотреть в оба. Ждём вояк. Уже должны быть. Если задержатся, придётся начинать самим. Но это будет не очень хорошо. Так что ждём. Но имейте в виду, что оттуда могут и не только наши заявиться. Все свободны. Гринёв?
– Да това... в смысле, Максим Викторович?
– Это что за пассажир? И почему он с ружьём? Проверили? – взглядом показывая в сторону автосервиса, спросил Максим.
– Разрешите, товарищ подполковник? – обернулся уже было отходящий к машине водитель.
– Я слушаю
– Я его проверял. Наш парень. Афганец. Инвалид. Хозяин автосервиса этого. Русский. Ружьё больше для понта – патронов нет. Дома жена, сноха и трое внуков. Вроде как для самообороны. Обстановка-то напряжённая.
– Ясно. Всё тогда пока, товарищи. Занимайтесь. И машину переставьте, пожалуйста, капитан, мордой по движению. Гринёв, со мной.
Опять заморосил мелкий, неприятный дождик. Максим поднял воротник плаща и не торопясь пошагал к полуразрушенному, серого кирпича строению с красной надписью на фронтоне «1973», скорее всего, бывшему плодоовощному складу, а ныне переоборудованному под автосервис. На лавочке перед воротами сидели два мужика. Один приблизительно его же, Максима, лет, с чёрными волнистыми волосами, трёхдневной щетиной и в потёртом афганском хэбэ с выцветшими колодками на груди. Рядом с ним была прислонена охотничья двустволка. Тут же сидел, а точнее, всё время ёрзал, словно на сковородке, щуплый мужичок с лицом потомственного алкоголика. Он смолил очень ядрёную и очень дымную сигарету и поминутно сплёвывал перед собой. Несмотря на прохладную погоду, мужичок был в одних заляпанных краской тапках-шлёпках на босу ногу, но при этом в видавшей виды вязаной шапочке покроя «петушок». Над колоритной парой трепетали на ветру два флага. Выцветший флаг ВДВ СССР и совсем новый российский триколор.
Максим подошёл к сидящим, разминая в пальцах сигарету, и попросил прикурить:
– Мужики, огня не найдётся?
Афганец смерил Максима с ног до головы и обратно и нехотя протянул зажигалку.
– Спасибо.
– На здоровье, – опять же недовольно ответил мужчина в камуфляже, а сидевший рядом, шепелявя, добавил:
– Спасибо не булькает!
– А чё надо, чтобы забулькало?
– Так чё? Известно, чё надо! Бабки надо, мил человек. А где их взять?! Угости народ, если такой богатый!
– Перестань, Фома! – огрызнулся на него афганец.
– Так нет, чего же, можно и угостить. – При этих словах Фома заёрзал ещё сильнее, будто под сковородкой, на которой он сидел, прибавили огня. Максим достал из кармана сложенные пополам мятые гривны, что получил на сдачу от Самвэла час назад, и, обращаясь к страждущему, спросил, улыбаясь:
– Почём нынче счастье у вас в селе?
– Так это… – практически подпрыгнув с места от ощущения скорой радости, залепетал Фома: – Оно, это... недорого. Нормально, короче. Ты это… дай три сотни, чтобы на две, а то нас же трое!
– Держи пятьсот. Запить и закусить чего-нибудь возьми.
– Ага! Понял. Всё сделаю в лучшем виде. – И, шлёпая тапочками, посеменил куда-то в глубину застройки. Максим проводил его взглядом и, повернувшись к афганцу, спросил:
– Афган? – кивком головы указывая на ряд орденских планок.
– Угу. А ты чё, тоже, что ли, был?
– Да зацепил немного.
– Где?
– Кандагар. А ты?
– Баграм.
– Ясно. Меня Максим зовут. А тебя?
– Володя. – Мужик протянул большую, чёрную от въевшегося машинного масла ладонь. Максим ответил на крепкое рукопожатие так же демонстративно крепко.
– А скажи мне, Бача, чё это ты с ружьём сидишь?
– Тебе какое дело до того? Хочу и сижу.
– Значит, так, Володя, я офицер российского ФСБ. И, как ты понимаешь, приехал сюда не вашим прекрасным селом любоваться. И даже не храмом Святого Фомы. Дружка твоего не в честь того святого назвали? Так вот, если я спрашиваю, значит, есть на то основание. Чего ты на меня куксишься? Я, по-моему, ничего плохого тебе не сделал.
– Российское ФСБ, говоришь? Смешно. А твои-то архаровцы из «паджеро» ксивы СБУ показывали. Вот тот низкий с усами.
– Не могли они тогда ещё правду говорить.
– А чё так? Час назад не могли, а ты приехал, и уже можно и правду сказать?
– Дело не во мне. Дело в том, что три часа назад русские войска вошли в Крым. Вот и всё.
– Да ладно?!! – Володя вскочил на ноги. – Правда, что ли?! Путин ввёл войска?! Ты точно знаешь? Нет, вертушки-то я видел сегодня. Но вертушки вертушками, может, они в Севастополь чего перевозят. А войска… Не брешешь?
– Так поезжай на трассу и сам посмотри. Чего тут ехать-то? Пять кэмэ. Я думаю, колонна до сих пор идёт.
– Вот это да! Вот это новость. Ну теперь мы посмотрим, кто тут в доме хозяин… – Володя стал прикуривать такую же термоядерную сигарету, что раньше так надсадно курил убежавший в лабаз Фома. – А ты, значит, приехал татар усмирять? Давно пора. Чё, посадите их всех?
– Ты как себе это представляешь, Володь? Чтобы посадить всё село, нужно сначала человек десять расстрелять на площади. А зачем? У нас в России людей не хватает. Теперь они тоже наш народ. А вот десяток-второй тех, кто реально воду мутит, все эти меджлисы, тахрибы и прочую подобную хрень, да, будем сажать. Но, повторю, их мало.
– Мал клоп, да вонюч. В целом я согласен, что мутят единицы. Но остальные у них сами как бараны – куда ведут, туда и бредут. Так, значит, сейчас в Богатое поедете митинг разгонять ихний? Или, как я понимаю, ещё кого-то ждёте. Мерин-то белый тоже ваш? Красивый, сука, агрегат.
– Наш. Чеченцы там высокопоставленные. Будут ваших татар учить, как правильно Аллаху молиться и как себя вести правильно на новой Родине.
– Да? Прикольно. Чё-то мне уже татар становится жалко, – афганец громко рассмеялся. – Так от меня-то ты чего хотел?
– Слушай, Володя, внимательно. Я уверен, что ты прекрасно знаешь русских из самообороны, которые сейчас дежурят у церкви в селе. Так ведь?
– Ну, знаю, конечно.
– Вот! И телефоны кого-то из них у тебя тоже есть. Ты, кстати, Володя, в каком звании дембельнулся?
– Гвардии сержант.
– А я старший сержант. Так что даже по срочке я выше званием. Поэтому у меня к тебе задание. Скоро мы поедем в село. И когда будем выезжать, я подам тебе знак, и ты начнёшь обзванивать своих друзей, что сейчас стоят там в селе против татар. Понятно?
– А чего говорить-то?
– Будешь всем быстро объяснять, что русские войска вошли в Крым, что с тобой разговаривал русский офицер и приказывает всем разойтись по домам и не мешать специально подготовленным людям делать свою работу. Убедительно это объяснишь. Если кто не поверит, то скажи – пусть выходят к окраине села. Там будет блокпост армии. Пусть типа помогают на блокпосту, если уж совсем невтерпёж дома сидеть. Понятно?
– А чего, и армия будет?
– Будет, Вова, будет. С минуты на минуту и будет. Тебе всё понятно?
– Понятно. А ты сейчас в каком звании?
– Подполковник.
– Серьёзно, однако. Ладно, Максим, сделаю. А ты, значит, Апостола Фому послал, чтобы со мной поговорить?
– Ну да, как от него ещё было избавиться? Да и выпить за Россию сегодня не грех. – Максим достал сигарету и, чиркнув зажигалкой, прикурил.
– А!!! Разведка! Это залёт!!! – Володя снова разразился взрывом своего громкого, заразительного хохота.
– Ты чего, Володь?
– Так ты же подошёл, огня попросил, а сейчас сам своей прикуриваешь. Это косяк, разведка!
– Согласен! Прокол. – Максим тоже рассмеялся. – Ну всё тогда, Володь, сиди и никуда не уходи. Фоме скажешь, что меня ждёте, когда я освобожусь. Чтобы он не ныл, налей ему стакан. И сидите пока тут. Как подам сигнал, идите внутрь, закрывай ворота и начинай звонить сразу всем, кто там есть. Потом бухайте на здоровье. Повод сегодня есть. Да, ещё один момент, Володя. Прошу тебя, сними сейчас до вечера флаги, как будете уходить.
– Это ещё с какого перепуга?
– Да не с перепуга, а так надо. Для дела. По дороге может подъехать подмога татарам. Ты же знаешь, что вокруг их много. А им сейчас без разницы, где провокацию затеять. Главное, чтобы кровь пролилась. Увидят армию у села, развернутся и поедут обратно. А флаг может послужить приманкой, и не дай Бог начнут громить, а ты ведь не сдержишься и грохнешь пару уродов.
– А то! И почему пару? У меня шрапнель пятёрка. Человек десять сразу положу.
– Я почему-то сразу подумал, что байка «нет патронов» – это не про афганцев. – Максим усмехнулся.
– А чего я должен был сказать эсбэушникмм на тачке с киевскими номерами? Что сижу тут и за Россию топлю? И так тот усатый спросил, почему флаг русский. Я и ответил, что типа против татар. А они же всю жизнь любили нас с татарами стравливать и на этом играть.
– Я понял, Володь. Но флаги сними. До вечера! У меня приказ, чтобы без капли крови. Понимаешь? Приказ. Поэтому и прошу по-человечески.
– Ладно, бача. До вечера сниму. Но только до вечера.
– Ну тогда всё, Володя. Удачи!
– И тебе, подполковник. Если что, заезжай.
Стоило отойти Максиму от автосервиса, как послышался утробный звук грузового автомобиля, к месту сбора подкатил и остановился чуть впереди, метрах в пятидесяти, тентовый «Урал» цвета хаки. Тут же через задний борт выпрыгнули двое бойцов в полном снаряжении и, вскинув вверх автоматы, встали с двух сторон автомобиля. Следом из кабины так же легко выпорхнул ещё один и мягко побежал к месту, где у капота гринёвского джипа столпились все ожидающие.
– Здравия желаю! Старший лейтенант Мясиченко. Разведка флота, – улыбаясь, молодцевато козырнул невысокого роста молодой ещё человек, жилистый и сухощавый, с задорным румянцем на щеках.
– Мясиченко?
– Что-то не так, товарищ подполковник?
– Да нет-нет. Всё нормально. Здравствуйте, старший лейтенант. – Максим протянул руку и, продолжая вглядываться в лицо лейтенанта, крепко пожал её, а уже отведя взгляд, продолжил: – На меня возложено руководство этой маленькой операцией. Я думаю, вы получили все необходимые инструкции от своего командования?
– Так точно, товарищ подполковник. Я всё знаю, кто вы, откуда и зачем. На двадцать четыре часа я поступаю в ваше распоряжение.
– Ну, я думаю, что мы всё закончим гораздо раньше. Сколько у вас людей?
– Неполный взвод, товарищ подполковник. Двадцать два человека.
– Ясно. Гринёв, выдайте рацию старшему лейтенанту. Это вам для связи со мной лично. А теперь, Мясиченко, смотрите сюда внимательно. – Максим развернул карту и стал водить по ней незажжённой сигаретой, показывая и одновременно объясняя задачу. – Смотрите: вот наше село. Справа от дороги река Багульча. Ну как река – сейчас река, летом ручеёк, который может и пересохнуть. Всё село по левую сторону от дороги. От дороги влево улица Черниговская. Тут, скажем так, площадь, или, точнее, назовём пятачок.
Это храм Апостола Фомы, памятник погибшим, справа от Храма что-то типа парка. Это школа. Перед ней, как водится, опять же площадка. Вот здесь сейчас и проходит митинг татар. А тут у храма собирается русское ополчение самообороны. Их в разы меньше. Сейчас сюда съехались татары из всех окрестных сёл. И ещё могут подъехать. Вы должны, во-первых, отрезать село от дороги, для чего расставите людей здесь и здесь. «Урал» перегораживает дорогу, оставляя только для проезда легковой автомашины. Делаете что-то типа блокпоста, чтобы желания заезжать в село ни у кого не возникало. Далее расставить людей так, чтобы исключить какую-либо вообще возможность устройства провокаций. Снайперов – на крыши домов. Какие крыши, решите сами. Ополчение отсечь от митинга, с ними уже ведётся работа, они должны уйти и не мешать, но мы понимаем, какая сейчас эйфория у них, поэтому особо рьяных и буйных направлять к «Уралу», типа пусть блокпост обустраивают. Главное, чтобы не мешались. Но и обижать наших не надо. Многие всю жизнь ждали. А некоторые и не дождались. Но это так – к слову. Теперь главное. Не знаю, где, в толпе ли, рядом ли, но там будут вот эти люди. – Максим показал фотографии.
– Это господин Джемилев. По кличке «окурок». Редкостная мразь. Сидел за изнасилование. Но сегодня его трогать нельзя. И его людей тоже. Ваша задача – мягко, но уверенно отсечь этих уродов от толпы. Повторяю: предельно мягко. Применение силы в этом случае исключается. Когда наши кавказские товарищи, – Максим кивнул на стоявших рядом чеченцев, – начнут… ну скажем так, просветительскую беседу, вы должны контролировать любую деятельность, направленную на создание провокации. Если появятся вооруженные люди, то постараться обезвредить, желательно незаметно. В случае невозможности тихой ликвидации и при этом явной угрозе стрельбы разрешаю огонь на поражение. Вам всё понятно, товарищ старший лейтенант?
– Так точно, товарищ подполковник! Разрешите вопрос?
– Слушаю.
– У меня приказ – обойтись без крови. Но вы говорите, что возможны провокации, и тогда я имею право стрелять на поражение. Поясните подробнее.
– Нечего тут пояснять. Поймите, старший лейтенант, и вы, и я, и они, – Максим кивнул на чеченцев, – с удовольствием бы просто сейчас выцепили десять человек, самых буйных и крикливых, ещё десятерым надавали бы по башке, и на этом всё бы закончилось. А этих, – Максим махнул рукой на зажатые в руке у лейтенанта фотографии, – этих, поверь, я бы лично кончил и даже бы не поперхнулся. Мрази конченые. Но есть приказ, лейтенант. Причём не откуда-то, а от самого. И звучит он так, как вы и сказали: «Без капли крови». Это теперь наш народ. Поэтому делаем всё, чтобы его выполнить. А там уж как Бог даст. А даёт он всегда и везде по трудам нашим. Ещё есть вопросы по этой части задания?
– Никак нет.
– Нэт.
– Тогда теперь самое главное. Смотрите. – Максим вытащил из кармана ещё одну фотографию. – Этот товарищ будет там. Стопудово. И это агент Британской Ми-6. Целый майор.
Лейтенант присвистнул, а чеченец издал что-то не совсем разборчивое:
– Э-э-э… шайтан, бли…
– Да-да, именно Ми-6. Непростой чувак. И у меня задание его взять. И не просто взять, а по-тихому. И я это сделаю, а вы мне поможете. Теперь, товарищи офицеры, прошу всех посмотреть на карту. – Максим обвёл всех присутствующих взглядом и, дождавшись, когда и чеченский полковник, и Гринёв, и Мясиченко сгрудятся над картой, водя по ней сигаретой, начал объяснять.
– Значит, так. Сначала заходите вы, старший лейтенант, со своими разведчиками. До этого понятно, что вы расставили всех, как мы договорились по первой части. Зашли. В этот момент заходите вы, полковник, со своими людьми, и сразу же занимаетесь толпой. С вами всё обговорено, вы знаете, что делать, как делать, и не мне вас учить. Единственное прошу, чтобы в начале операции как можно сильнее вытянуть толпу на себя, дабы татары не отвлекались по сторонам. Старший лейтенант Гринёв вычисляет англичанина на площади. Он его уже видел и вроде бы знает, где он должен быть. Трое ваших людей, товарищ Сотников, идут со старшим лейтенантом Гринёвым и его людьми. Они подходят непосредственно к пиндосу и берут его под руки. С ним будет двое хохлов эсбэушников, это ваша задача, старший лейтенант. Нужно их мягко отсечь. Но здесь разрешаю при необходимости и жёсткий вариант. Хотя, возможно, они будут не прямо с ним. Или вообще сбегут, увидев наши войска, но повторяю: они по-любому на вас. Думаю, что в этот момент всем будет не до них. Отсекаем. Приводим пиндоса вот сюда. За памятник. Тут за кустами будут стоять наши автомобили. После этого создадите кордон, не цепью, конечно, но достаточно прочный, чтобы не мешать мне с ним работать. Расставите людей вот тут, тут и тут. Всё понятно, товарищи офицеры? Есть вопросы?
– Разрешите, товарищ подполковник?
– Давайте, старший лейтенант.
– Снайперов я сам располагаю. Тогда вопрос. С дороги могут быть потенциально опасные объекты?
– Могут. Подъезжающие автобусы, маршрутки, автомобили. Поэтому сначала их блокируют ваши бойцы у машины. Если начинается агрессия, то снайперам работать по боевикам. Тогда один работает по селу и толпе. Второй по дороге и при необходимости – по толпе.
– Ясно.
– Ещё есть вопросы?
– Нэт вопросов.
– Никак нет.
– Ну тогда выполнять, товарищи офицеры. Всем удачи. Работаем.
Морпех вскинул руку к уже надетой каске и побежал к «Уралу». Вслед за ним, махнув рукой своим, пошёл к белому джипу и чеченец. Максим проводил обоих взглядом, дождался, когда обе машины тронулись с места, повернулся в сторону автосервиса, помахал рукой Владимиру, дождался, когда тот махнул рукой в ответ, и сделал вращательный жест в воздухе, а потом покрутил ещё и вокруг правого уха. Владимир взмахнул рукой и, быстро поднявшись, зашёл в дом. Максим одобрительно кивнул и, обняв за плечо Гринёва, как можно мягче и веселее проговорил:
– Ты, главное, не волнуйся, Серёжа. Всё у нас получится. Всё будет хорошо. Тут делов-то на полчаса. Заезжаем, выходим, вы подходите, двое из ларца его берут под ручки, ты сзади, проводите за оцепление, обыскиваете и ведёте ко мне за памятник. Я же говорю: делов-то?!
– Я всё помню, товарищ подполковник. Разрешите выполнять?
– Выполняйте, старший лейтенант!
Гринёв побежал к машине, что-то быстро проговорил в открытое окно, забрался на первое сидение, громко хлопнул дверью, и «Тойота» тронулась с места.
– Ну вот и ладушки. Все при деле. Всё вроде закрутилось. Дай Бог, обойдётся без косяков. Пора и нам, Максим Викторович, поработать во славу Родины. – Максим сел в машину, повернул ключ зажигания, достал из плечевой кобуры пистолет, по привычке проверил обойму и, убрав ПМ, обратно, нажал педаль газа.
У поворота с трассы в деревню, перегораживая проезд так, что оставалось только место проехать легковой автомашине, и то очень аккуратно и снизив скорость, стоял «Урал». Двое бойцов в полной выкладке, с автоматами на груди перегораживали единственный проезд в деревню. Ещё один боец с пулемётом расположился под навесом автобусной остановки, контролируя весь перекрёсток. Максим опустил стекло в машине и как можно тише подкатился к «Уралу». Один из разведчиков сделал два шага к «Жигулям», проверил в ней сидящего, по привычке окинул взглядом салон и чётко, но без всякого надрыва проговорил:
– Всё нормально, товарищ подполковник. Три минуты назад по рации передали, что позиции заняты согласно приказу. И для вас лично дословно: «Можно работать».
– Это хорошо. Спасибо. Но не расслабляться. Могут быть гости.
– Так точно. Инструкции получены. – Максим кивнул и тихонечко просочился в щель между «Уралом» и откосом обочины.
Перед въездом в посёлок Максим притормозил и огляделся. Всё-таки с момента детального изучения Крыма прошло уже два года. Он вспомнил это село. В прошлый раз он как-то мельком заглянул в него и, кроме названия, памятника погибшим в Великую Отечественную и не особо примечательной церкви, больше интересной названием – Святого Фомы, – его ничего не заинтересовало.
– Вот знать бы прикуп, жил бы в Сочи… – бубнил сам себе под нос Максим. – Кто б мне тогда сказал, что через два года я буду в этом «колхозе» творить историю… Ну да, вон справа школа и собрание возмущённых «типа аборигенов». Так… Наискосок по Черниговской не поедем, старушка, а то ещё какой-нибудь молодой, но очень патриотичный обкурок засветит тебе в лобешник булыжником… Чуть в объезд поедем, через парк. Во-от… Вот и Фома Неверующий. Типа храм. Ополчение, сомкнувшее свои железные ряды… А вот и памятник.
Молодец Мясиченко. Всё грамотно. А где же «Паджеро» гринёвская? А вот и она. И водила со шрамом на месте. Всё, как по плану, – за кустами акации. Ну что ж, старушка, оказывается, не всё так плохо в молодом поколении – ещё есть шанс покувыркаться в этой стране…
Максим ехал, пронизывая внимательным взглядом всё, что попадало в поле зрения. У памятника он забрался на разбитую дорожку из плит и, объехав монумент, свернул за густо разросшиеся кусты акации. Не доезжая до джипа метров тридцать, стояли трое спецназовцев, всем своим видом показывая, что приехали не склад с кукурузой охранять. Максим опять опустил стекло, выставил левую руку и, не доезжая метров десять до пикета, крикнул:
– Свои, бойцы!
Тут же из цепи вышел коренастый разведчик и так же громко ответил:
– Положить руки на руль и не двигаться.
Максим положил ладони на руль и замер. Подошедший солдат, не снимая пальцев с рукоятки автомата, так же внимательно, как и его товарищ пять минут назад, вгляделся в лицо сидящего за рулём и, мягко козырнув, сухо и чётко произнёс:
– Здравия желаю, товарищ подполковник. Проезжайте.
Максим припарковал «Жигули» рядом с «Тойотой», махнул капитану-водителю и огляделся. Порывы вновь сырого, холодного ветра доносили с площади гул и отдельные невнятные из-за расстояния выкрики. Максим обошёл кусты по колючей и клочковатой, словно шерсть старого верблюда, траве и, выйдя с тыльной стороны памятника, посмотрел на набирающий силы то ли сельский сход, то ли то, что стало модно называть «майданом». Толпа гудела. Где-то там впереди с крыльца школы кто-то что-то громко вещал по-татарски в хриплый, времён московской олимпиады мегафон. До толпы от места, где он сейчас стоял, раскуривая по привычке сигарету, было метров пятьдесят. С трёх сторон площадь окружали на расстоянии двадцати шагов солдаты Мясиченко. Татары испугано пялились на них, другие, посмелее или понаглее, пытались что-то выкрикивать в адрес разведчиков. Максим посмотрел на крышу школы. Там виднелся шлем лежащего снайпера. Второго, как ни пытался, Максим не разглядел. С противоположной стороны, то есть со стороны въезда в село, у школы стояло несколько иномарок. Максим попытался рассмотреть, что происходит там, но через минуту бросил. Сквозь мельтешение голубых татарских, синих с жёлтым украинских и синих евросоюзовских флагов видно было плохо. Максим ещё раз огляделся, заметил с края газона у самых зарослей остатки лавочки и, вернувшись к месту стоянки, обратился к капитану:
– Рации на связь со старшим вояк настроена?
– Так точно, – водитель протянул маленькую «Моторолу».
Максим повернул тумблер и, нажав кнопку, проговорил:
– Штаб разведки. Приём. Ты слышишь меня, старший лейтенант?
– Слышу штаб. Всё под контролем, товарищ подполковник.
– Хорошо. Мясиченко, прикажи своим бойцам, которые тут у меня, пусть выдвинутся вперёд. Я покажу, где нужно встать.
– Есть. Секунду, – тут же стоящие рядом бойцы поднесли ладони к вискам – видно, получали инструкции. Через десять секунд они подошли к Максиму.
– Покажите новую диспозицию, товарищ подполковник.
– Пойдёмте. – Максим вернулся на место, откуда только что рассматривал площадь, рукой три раза ткнул в пустоту, указывая направления, и добавил: – От меня отсюда пятьдесят шагов. Друг от друга – пять-семь шагов. Свяжитесь со своим командиром и скажите, что я приказал добавить ещё двоих бойцов. Пусть снимет со стороны храма. Цепь держать жёстко. Ни один человек не должен подойти сюда. Кроме оперативников, но они будут в сопровождении ваших бойцов.
– Есть, товарищ полковник.
Максим отошёл в сторону, прислонился к толстому платану и наконец прикурил сигарету, которую всё это время держал в руке. Наблюдать за всем этим действом, что разворачивалось на площади, не было никакого интереса. За свою жизнь он видел десятки организованных митингов. И неважно, где они проходят – в Париже, Москве или Киеве, – все эти проплаченные и кем-то подготовленные сборища всегда похожи, как братья-близнецы.
– А вот где мои близнецы? Пора бы уже и притащить злодея. Неужели смотался, сучонок? Вряд ли… – Максим смачно затянулся и посмотрел в небо. Там высоко-высоко кружила большая птица. Она плыла, рисуя огромный, почти ровный круг, словно её тоже заинтересовало то, что происходит далеко внизу, а может, она просто получала удовольствие от наступившей весны и плыла в потоках согревающегося воздуха по только ей ведомому маршруту, как кружили ещё тысячи лет назад её предки, задолго до того, как появились здесь эти злые двуногие, всё время делящие, кому жить на этой земле.
– Интересно, орёл или гриф? Нет, всё-таки скорее большой орёл. Грифу нужна падаль, а тут какая падаль? Они же наверно южнее живут. Туда, к Крымскому заповеднику. Хотя… С такой высоты для него что Судак, что Белогорск одинаково близко. А Судак – это тоже леса. – Максим выбросил окурок и, включив рацию, ещё раз позвал командира спецназовцев:
– Поручик Мясиченко, генштаб на проводе. Ты видишь Гринёва и его группу?
– Так точно, господин полковник тайного отделения, – приняв «правила игры», ответил старший лейтенант. – Через пару минут встречайте груз. От вас на три часа.
– Спасибо. Встречаю. – Максим отошёл от дерева, поправил кепку, засунул руки в карманы плаща и, выбрасывая из головы игривое настроение, стал, сощурившись, смотреть в указанную сторону. Через пару минут показались идущие впереди двое бойцов спецназа, а за ними выделяющиеся даже на фоне спецназовцев братья-близнецы. Между ними – ведомый под руки невысокий худощавый человек с волосами сивого, не то рыжего, не то белого цвета, в потёртых джинсах и красном стёганом пуховом жилете поверх байковой рубашки в клетку.
– Так вот ты какой, «британский лев» … – про себя проговорил Максим. – Ну-ну… Сейчас посмотрим, какие вы там Джеймсы Бонды…
Двое из ларца подвели англичанина к подполковнику и застыли по бокам, давая понять, что даже малейшая попытка дёрнуться закончится плачевно. Бойцы спецназа встали в стороне в ожидании дальнейших приказов. Последним подошёл раскрасневшийся, но широко улыбающейся Гринёв. И без слов было понятно, что он доволен и собой, и группой, и самой выполненной работой. Гринёв нёс на плече рюкзак, на груди у него висел фотоаппарат, а на плече – хорошей телячьей кожи коричневый кофр. Максим выдержал небольшую паузу, а потом, словно и не случилось ничего особенного, обратился сначала к бойцам:
– Свяжитесь со своим командиром, и дальше по его команде. – Те кивнули и, отойдя чуть в сторону, стали связываться с Мясиченко, а через минуту словно растворились, отправившись куда-то, где, по мнению их командира, они сейчас были необходимы. Максим, абсолютно не глядя на англичанина, совершенно спокойным голосом спросил уже у Гринёва:
– Серёжа, вы обыскали его?
– Так точно. Всё в рюкзаке.
– Ну так отнесите всё это барахло в свою машину, и обратно. Одна нога там, другая уже тут. – Максим широко и беззаботно улыбнулся, отвернулся от англичанина и, доставая очередную сигарету, проконтролировал, как быстро Гринёв сбегает в «Паджеро» и вернётся. Получилось очень быстро! Ещё больше раскрасневшейся Гринёв подбежал и встал за спиной у Максима. Максим, долго чиркая зажигалкой на ветру, наконец прикурил сигарету, поднял воротник плаща и взглянул в глаза англичанину.
– Ну здравствуйте, мистер Риспи.
– Ви есть ошибаеца. Я есть журналист из Бельгиа. Мое имя Клаус Цеэдорф. Я есть журналист, – он показал висевший на синей ленте пластиковый бейдж. – Ви делаете произвол! Кто ви есть такой? У меня акредетейшн! Я есть журналист!
– Цеедорф… Ну хорошо, что не Зеедорф. – Максим усмехнулся. – Был такой классный опорный полузащитник в сборной Голландии. А то мне пришлось бы брать у вас автограф. Но, к сожалению, «ви не есть журналист». Вы агент МИ-6 майор Харри Риспи. И не надо строить морды а-ля мистер Бин. Я подполковник ФСБ России. И у меня к вам предложение.
– Я находица на тэритория суверений страна Укрэин. И я не понимать, что вы мне говорить. Вы нарушаит международный право. Я имей акредитейшен! Я есть журналист! Меня имеют соправаждать сотрудники СБУ. – Рипли судорожно закрутил головой, ища взглядом своих сопровождающих.
– Хватит! – Максим рявкнул так, что вздрогнули даже безучастно стоявшие по бокам англичанина и равнодушно взирающие на весь этот диалог двое из ларца. Максим слегка подмигнул одному из братьев, и тот тихонечко, но очень чувствительно ткнул пальцем англичанину в печень.
– Тебе же сказали слушать и не перебивать.
Англичанин половил воздух пару минут, как выкинутый на берег карп, вытер платком брызнувшие непроизвольно слезы и уже на полтона ниже произнёс:
– Кто вы такие? По какому праву вы меня задерживаете?
– О как! Смотри, Борис, и акцент куда-то сразу пропал! Ты не пробовал, Боря, заняться мануальной терапией? Мне кажется, у тебя получилось бы лечить болезни руками. – Максим улыбнулся, закурил и, перестав улыбаться, продолжил:
– Значит, так, мистер Риспи, мне неинтересно, кто вас там имеет и как часто, но очень прошу вас больше меня не перебивать. Вы же разведчик, а значит, должны уметь слушать. Поверьте, я дам вам слово. Потом. А пока вы должны только внимательно слушать. Итак. Я офицер ФСБ России. И у меня задание. Сделать так, чтобы сегодня вы покинули Крым. При этом есть два варианта разви...
– Но позвольте! – опять попытался встрять англичанин, но тут же тяжёлая ладонь одного из близнецов легла ему на плечо.
– Тебя же просили не перебивать, когда говорит подполковник. Стой смирно и слушай.
– Чего непонятного?! – Оскалясь по волчьи и заглядывая в испуганные глаза англичанина, прошипел следом его брат.
– Окей. Окей. Я буду слушать.
– Так вот я продолжаю, мистер Риспи. У меня приказ сделать так, чтобы вас не было через пять часов в Крыму. Вариантов, как вы покинете Крым, целых два. При этом моё очень либеральное руководство даёт вам самому право выбрать из двух вариантов. Вариант первый.
– Сори! Я не перебиваю! – быстро проговорил, почти прокричал англичанин. – Дайте пожалуйста сигарету.
Максим протянул пачку «Кэмела». Риспи, стараясь не показывать возбуждения, нарочито не торопясь вытянул сигарету, похлопал себя по карманам в поиске зажигалки, усмехнулся и выдавил из себя:
– Ну и прикурить тоже. И верните мою зажигалку. Это «Зиппо» ещё моего деда.
Максим щёлкнул одноразовой зажигалкой, давая англичанину растянуть сигарету, и ухмыляясь ответил:
– Вернём потом. Возможно. Всё зависит от вас. Итак, я продолжу, с вашего позволения. Вариант первый. Вы сейчас в сопровождении наших сотрудников уезжаете в Симферополь, садитесь в самолёт и летите в Лондон. Да, вы провалили задание, вас вычислило страшное ФСБ, но вы живой. И даже в принципе не сильно замазанный. По времени всё будет у вас стыковаться. Российская армия разогнала митинг, за вами слежка, и вы покинули Крым. Вариант второй. Вы отказываетесь ехать с нами в Симферополь и добровольно покинуть эту землю, в этом случае вас также увозят. Но уже в Москву. И там на Лубянке с вами будут разговаривать другие, не знакомые мне, но очень профессиональные люди. Нет! Вас не станут пытать, наверное, даже будут хорошо кормить, и, думаю, через пару недель вас отпустят. Но это будет уже вашим концом. Две недели в «страшных путинских застенках» на уколах русской «психиатрической фармакологии» – вы прекрасно понимаете, Риспи, что это будет конец не только карьеры, но и многого другого. Пенсия, страховка... Семья, в конце концов.
– Вы не посмеете это сделать, полковник. Сейчас не семидесятые. Вам не позволит весь цивилизованный мир. Вы думаете, что вот так просто можно взять и забрать Крым себе? Это агрессия! Вам не дадут! На что вы рассчитываете? Вы что, не понимаете, что будет война, – Риспи резко поднял голову и вперился своими бесцветными англосаксонскими глазками в глаза Максима. Тот ухмыльнулся и, не отводя глаз, успел сделать жест левой рукой, показывая близнецам, чтобы не трогали – «пусть говорит».
– Вы глубоко заблуждаетесь, мистер Риспи. И не стоит сверлить меня своим ненавидящим взглядом. Мне на весь ваш зубной скрежет тьфу и растереть. У меня на уровне генов прививка на всю вашу английскую мерзоту. А по поводу всего вашего мира... Мне насрать на весь ваш гомосячий пиндосовский мир и всю вашу типа цивилизацию. Вы в своей гейропе мыться-то научились всего двести лет назад, а до этого ходили вонючие и вшивые, а горшки с говном на улицу выливали. А у нас в каждом дворе баня с 6-го века стоит. Вы баб своих пятьсот лет на костре палили, резали друг дружку как овец, пол земного шарика в рабов превратили. Но при этом вы с завидным постоянством приходите к нам каждые сто лет, а иногда и чаще, с желанием научить нас, как правильно жить. Получаете в итоге всей своей шоблой по харе и отползаете в кровавых соплях. Лет пятьдесят лечите сопли, а потом опять лезете, словно вампиры из ваших фильмов. Но в этот раз, если рыпнетесь, вас просто больше не будет. И в этот раз ни вы на своём острове, ни америкосы за океаном уже не отсидитесь. Хватит всем по уши. И именно поэтому ничего вы не сделаете. Проглотите и утрётесь. Вы можете воевать, только когда у вас перевес раза в три. А сейчас вы говно. А здесь вам не Ирак и не Белград. И вы это прекрасно знаете, Риспи. А вопрос, почему мы в Крыму, задайте у себя в Лондоне 25 октября. Не помните, из-за чего этот ежегодный траур? Нет? Так я напомню. Умыли кровью наши прадеды тогда в 1854-м под Балаклавой всю вашу аристократию. Красиво умыли. Проредили её, словно морковку. Полторы тысячи отборных сэров и пэров вот в эту самую землю закопали. Помнится, в сорок пятом сэр Черчилль даже цветочки возлагал тут к могиле своего дедушки. Вспомнили? Тогда молчите, и оставим эту дискуссию. Времени нет тут бисер перед саксонскими свиньями рассыпать. Если ещё раз перебьете меня, я рассержусь. – Максим прикурил ещё сигарету и продолжил:
– Я озвучил вам два варианта, которые приготовило для вас моё руководство. Но так как операций руковожу я, то у меня есть право действовать по ситуации. И поэтому я больше склоняюсь к варианту, который придумал сам. В моём варианте вы не полетите на самолёте сегодня. А зачем, действительно, вам улетать? Мне кажется, вам лучше остаться здесь. А для того, чтобы остаться, причём навсегда, вы просто решите спрыгнуть со скалы. Спрыгнете и разобьётесь. Огромное несчастье! Журналист маленькой, но очень гордой страны, передовой и демократичной бельгийской газеты, так очаровался красотами Крыма и гостеприимством «коренного» крымско-татарского народа, что не рассчитал свои силы и, перебрав изрядно местного коньяка, сорвался со скалы. Дня через три вас найдут. Со всеми вашими документами, фотоаппаратами и шмотками и залитого татарским шмурдяком по самые гланды. Какое несчастье для всего прогрессивного человечества! Всё свободное журналистское сообщество скорбит, приносит соболезнования и требует от новых киевских властей провести тщательное расследование. – Максим опять улыбнулся и, помня любимый финт тезки Штирлица о том, что запоминается последняя фраза, медленно, выговаривая чётко каждое слово и смотря не отрываясь в глаза англичанину, добавил:
– По мне так это наилучший вариант. Скажем так: самый правильный в данной ситуации. Ещё с Афганистана мечтал застрелить агента МИ-6. Застрелить не получилось, но всё равно мне будет приятно. На этом всё. Я озвучил вам варианты. Вы даже знаете, какой из них мне ближе к сердцу.
– Вы этого никогда не сделаете, полковник! Есть же законы ведения войны, в конце концов, раз вы называете всё происходящее вокруг войной с нами. Есть неписаные законы отношений мировых спецслужб. В конце концов, просто законы морали. Вы блефуете, полковник! Но я вам не мальчик, – как можно спокойнее (с профессиональной и мужской выдержкой у англичанина всё было нормально), но всё-таки с едва уловимой ноткой того внутреннего страха, который так чувствуют, например, волки у своих жертв, сказал Риспи. И Максим тоже уловил этот еле различимый, скорее, неосознанный и даже просто животный, но всё же страх. Он опять уставился в глаза англичанину и ледяным голосом, делая глубокие затяжки и медленно выдыхая синеватый дым прямо перед собой, холодно и нарочито без эмоций проговорил:
– Нет никаких законов у войны. И у разведки нет законов. Это придумали писатели и журналисты. Вот они пусть и рассказывают всему миру про придуманные ими же законы. А для меня и для вас есть другое – выполнение приказа и достижение поставленной задачи. Жёстко? Конечно, жёстко. Даже более того – жестоко. Но в этом и заключается ваша и моя профессия. И поэтому в разведку попадают только те, для кого самое важное в этом мире – это выполнение своего долга. Так что вы, конечно, можете думать, что я блефую, это ваше право. Но я всё-таки посоветовал бы вам подумать совсем о другом. О том, что я сказал ранее. И на этом мы пока закончим наш интересный диспут. Я даю вам, Риспи, ровно пять минут. И одну сигарету. Думайте. – Максим протянул англичанину сигарету и зажигалку и, подняв воротник плаща, отошёл в сторону, кивком головы приглашая отойти вместе с ним и Гринёва.
– Лейтенант, найди мне два стакана. Можно пластиковых. И принеси бутылку коньяка из моей машины. На заднем сидении в пакете. Да, Серёж, ещё там в бардачке заначка – почти пустая пачка «Мальборо», тоже захвати.
– Есть! – и Гринёв побежал к Джипу.
– Мальчишка совсем. Ну да ладно, время поджимает, – Максим посмотрел на часы. – Пора заканчивать с этим Риспи.
Через пару минут Гринёв протянул бутылку коньяка, два пластиковых стаканчика и помятую пачку сигарет.
– Всего три штуки. Ладно. Так, Гринёв, налей мне в один стакан наполовину. Давай сюда. А второй держи у себя и бутылку тоже. Включай свой диктофон и пошли к нашему другу, – и, отпив глоток, Максим нарочито неторопливо зашагал к англичанину. Тот, видимо, уже приняв решение, стоял молча, с совершенно спокойным холодным лицом. Но выкуренный до самого фильтра бычок у его ног свидетельствовал, что всё-таки размышления дались ему далеко не просто. Близнецы, обступив его с двух сторон, меланхолично жевали жвачку и время от времени передёргивали плечами, как бы давая понять, что всё под контролем, и реакция будет моментальной на любой жест подопечного. Подойдя к англичанину, Максим сделал ещё один глоток и подчёркнуто спокойно спросил:
– Ну что, господин Риспи, время на раздумья вышло. Вы всё обдумали? Ваше решение?
– Бросьте, полковник! Вы прекрасно знаете, какое мое решение. Вы и сами приняли бы такое же.
– Риспи, вся ваша беда, не только ваша личная, а всей вашей «типа цивилизации», заключается в том, что вы всегда и всех меряете по себе. Поэтому вы не понимали, не понимаете и уже никогда не поймёте ни блокадников Ленинграда, ни Брестской крепости, ни катакомб Аджимушкая. Хотя я допускаю, что ваше поколение просто этого уже и не знает. Ну да ладно, Риспи, это ваша беда, и мне на неё абсолютно наплевать. А сейчас я хочу услышать от вас чёткий ответ на поставленный мной чёткий вопрос. Что вы решили, майор Риспи?
– Вы думаете, я не понимаю, что вы записываете этот весь наш диалог на диктофон? Я прекрасно это понимаю, полковник. Но вы сегодня банкуете. Сегодня вы выиграли. Я согласен покинуть Крым сегодня вечером добровольно. Насколько я знаю, аэропорт Симферополя уже тоже контролируется вами. И я не знаю, летают ли сейчас самолёты, но я улечу. И, если возможно, не в Киев, а сразу в Европу.
– Ну что же, не скрою, что я разочарован. Я так надеялся на ваш отказ. – Максим улыбнулся. – Но всё же британское здравомыслие заслуживает уважения. Хотите выпить, Риспи? Армянский коньяк. Его любил сам сэр Уинстон Черчилль.
– Спасибо, полковник. Не откажусь. Так куда и как я полечу?
– Этого я, к сожалению, не знаю, вас будут сопровождать вот эти красивые молодые люди, а в Симферополе встретят те, кто будет заниматься вашей отправкой на родину. Возможно, им тоже захочется задать вам пару вопросов, – Максим принял от Гринёва и протянул англичанину наполовину налитый пластиковый стаканчик. – Прошу вас, Риспи.
Англичанин взял стакан и в три глотка осушил его.
– Да, бренди хороший. Налейте ещё, полковник, и угостите сигаретой. У вас был приличный «Кэмел».
– К сожалению, верблюда больше нет. Могу предложить «Мальборо». Но только одну сигарету. Потому что их всего три. А вот коньяком угощу с удовольствием. Когда ещё придётся выпить с агентом Ми-6. Только прошу не растягивать удовольствие. К сожалению, время поджимает. – Максим опять улыбнулся, подмигнул Гринёву, чтобы тот налил англичанину ещё, и протянул сигарету Риспи. Тот чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся и уже спокойнее, словно смирившись, спросил:
– Скажите, полковник, это для меня лично, не для прессы, что называется. Когда вы всё это придумали? И как вы смогли? У вас же не было армии! Воровство, коррупция, министр обороны под следствием и всё такое прочее. Это что, был такой первоклассный блеф Путина? Янки вкладывали сюда капитал, они готовились много лет. Шестой флот должен стоять в Севастополе. Не может быть, чтобы вы просто вот так берете и делаете? Скажите, когда вы это задумали? Я понимаю, нет времени, но хотя бы в двух словах ответьте.
– Ну если только в двух словах… Вы спрашиваете, когда? Да ровно на следующий день после того, как вы решили, что победили нас в «холодной» войне.
– А разве это не так, полковник? Мы не победили вас в холодной войне?
– Нет. Нельзя назвать победой то, что достигается ценой предательства высшего руководства врага и добровольной его сдачи. Это не вы победили, а мы проиграли. Проиграли из-за кучки предателей, гадов и сволочей, которые разрушили великую двухтысячелетнюю страну. Придёт время, всю эту мерзоту выкопают из могил и повесят их истлевшие трупы на фонарях. А тех, кто ещё живой, станут судить. И тоже повесят. А Россия, дорогой сэр Риспи, никуда не денется. Мы русские, и с нами Бог. Вот как-то так в двух словах. А теперь вам пора ехать. Прощайте, Риспи, – и, обернувшись к Гринёву, добавил: – Давайте его в машину.
– Вы интересный человек, полковник. Но только вы сумасшедший. Как, впрочем, и ваш Путин, и вообще каждый второй в России, – уже на ходу выкрикнул англичанин, уводимый под руки братьями-близнецами.
– Ничего-то он не понял, дурачок, да и хрен с ним, – глядя, как аккуратно усаживают Риспи в машину, проговорил Максим, допил содержимое своего стакана и, повернувшись к Гринёву, продолжил: – Значит, так, Сергей. Сейчас в машине ещё раз его хорошо обыщите, снимите с него этот бейджик. Куртку, бейсболку. Подкладки все прощупайте. До трусов. Фотоаппарат и все эти симки, флешки и телефон передашь в Симферополе принимающим. Телефон не выключать, но и не отвечать. Пусть звонки идут. Запись с диктофона скопируешь вечером на флешку и передашь наверх по команде. Скажешь, я приказал. Наденешь на него браслеты. Да, именно так. А как ты думал? Именно наденешь наручники. И до передачи их не снимать. Потерпит. Парням не спать. Ехать аккуратно. Если что, документы СБУ у вас хорошие. Хотя часа через два тут уже везде будут наши. Где вас встретят, вы знаете. Как его передашь, позвони по известному тебе телефону – получишь дальнейшие инструкции. Вопросы есть?
– Товарищ подполковник, но мне было приказано поменяться с вами машинами. Отдать вам «Паджеро», а самим ехать на вашей.
– Ну, считай, что я приказ отменил. Вас четверо, и эти «двое из ларца» – парни совсем не мелкие. Вам в «Жигулях» будет тесно. Плюс киевские номера на «Тойоте» вам сейчас нужнее. Да и сроднился я уже с этой старушкой. Была у меня когда-то такая. Наверное, ностальгия. Так что выполнять, старший лейтенант!
– Спасибо, товарищ подполковник. И ещё… – Гринёв чуть замялся, опустив глаза, но потом, собравшись мыслями и силами, всё-таки бодро выдал:
– Максим Викторович, здорово вы этого пиндоса нахлобучили! Так грамотно, такая эрудиция. Высший класс! Просто как в школе учили. Мне бы научиться вот так уверенно разговаривать с врагами. Я чуть было и сам не поверил, что вы его собрались тут кончить.
Максим улыбнулся и, доставая последнюю сигарету из пустой измятой пачки, произнёс:
– Ну, во-первых, это было не сложно, англичанин так себе пассажир. Если у них все такие, то даже не страшно. Но, к сожалению, это вряд ли. – И вдруг, прищурившись, колюче посмотрел прямо в глаза Гринёву.
– А почему вы решили, товарищ старший лейтенант, что я его просто пугал? – и, заметив растерянность на лице Гринёва, добавил, уже улыбаясь: – Шучу, шучу. Давай, Серёжа, езжай. Времени в обрез. Там уже ждут. Дел у нас всех в ближайшие три дня будет очень много. Да и зажигалку ему отдай в Симферополе. Я вроде как обещал. Ну всё. – Максим протянул руку, крепко пожал её и добавил: – Удачи тебе, Сергей Гринёв! И хорошей службы. Бог даст, увидимся. Хотя, стоп! Сигареты у тебя есть?
– Не курю я, товарищ подполковник.
– Ясно. Поколение пепси. Ладно, давай уже, езжай! – Максим добродушно махнул рукой и стал чиркать зажигалкой.
Старший лейтенант рассмеялся почти детским смехом и быстро побежал к уже заведённому джипу, у которого стоял коротко стриженый седой водитель и, держа руку за пазухой на плечевой кобуре, внимательно осматривал всё вокруг.
– Ну для водилы это задание явно не в диковину. Поди ещё из Чечни полевых командиров вывозил. А салаге Гринёву не доверяет, потому как наверняка стреляный, – проговорил Максим про себя и ухмыльнулся.
Проводив взглядом отъезжающий джип, Максим развернулся, осмотрелся по сторонам, нашёл наконец командира взвода, достал из кармана плаща рацию и, повернув тумблер, чётко, немножко с иронией произнёс:
– Поручика Мясиченко срочно в штаб.
Затем, выцепив взглядом одного из чеченцев, исключительной задачей которого было внимательно наблюдать за толпой и ловить хоть какие-то признаки угрозы в этой толпе, вперился в него взглядом секунд на двадцать и, дождавшись, когда тот наконец прочувствовал взгляд, тоже два раза махнул ему рукой. Погода заметно изменилась. Припекало. Сняв плащ, Максим примостился на остатках того, что когда-то давно было лавочкой, а теперь представляло собой только ржавый каркас со следами облупившейся зелёной краски, распустил узел галстука, снял кепку и, закинув голову, посмотрел в еле голубое, совсем ещё не крымское, холодное, со стальным оттенком небо. Но солнце уже вовсю пыталось напомнить о себе, пробиваясь в расщелины между облаками, и, закрыв глаза, он подставил лицо первым тёплым лучикам ещё робкого мартовского солнца.
– Звал, полковнык?
Максим открыл глаза, выпрямился и прищурившись посмотрел на подошедшего чеченца.
– А с каких пор, скажите, на Кавказе стали обращаться к старшим по возрасту на «ты»?
Явно не ожидая такого вопроса, чеченец несколько секунд смотрел на Максима, потом погладил окладистую чёрную бороду, поправил каракулевую папаху и проговорил, уже явно смущаясь и чётко выговаривая каждое слово:
– Извините. Нэ прав. Привычка. Вызывали, Максим Выкторовыч?
– Вызывал. Не вдаваясь в детали, расскажите, как проходит беседа. Есть угроза бунта?
– Какой бунт?! Э!!! Нэт, конэшна. Забитый народ. Бедные всэ. Не понимают. Ест там два-три, которые мутят. Шакалы. Этых сразу отделили. Этот, который ошкурок, сразу сбежал. Ми ему сказали, что ему Рамзан прывет шлёт и передаёт сыдэть тихо и Аллаху молица. Он сразу в машину прыгнул и сбежал со своими шакалами. Корочэ. Нормално всё. Скоро всэ дамой пойдут.
– Это хорошо. Тогда передайте полковнику, как всё закончится, всем офицерам собраться здесь.
– Харашо!
Следом за посеменившим на своё место чеченцем к Максиму подбежал и, снова улыбаясь, встал перед ним командир разведчиков. По правой пыльной щеке сползла капля пота.
– Вызывали, товарищ подполковник?
Максим опять вперился взглядом в глаза лейтенанта.
– Скажите, Мисяченко, как вас зовут?
– Николай.
– А отчество не Максимович?
– Так точно… Максимович… – уже потеряв свой неубиваемый задор и явно смущаясь от непонимания происходящего, скорее пробубнил, чем ответил, лейтенант.
– Скажи, Коля, твоего отца зовут Максим Васильевич?
– Так точно. А вы что, его знаете, товарищ подполковник?
– Я знал твоего деда, старший лейтенант. Майора Мисяченко Василия Ивановича.
– Но мой дед погиб в Афганистане. В восемьдесят шестом году.
– Он погиб на моих глазах. Я служил срочную под командованием твоего деда. Он был моим командиром роты. А твоему отцу тогда было семнадцать, и он только поступил в училище. И твой дед, наверно, из-за того, что я тоже Максим, как и его сын, как-то по-особому, по-отцовски, что ли, ко мне подходил.
– И вы видели, как он погиб? Отец рассказывал, что хоронили деда в цинковом гробу и запретили вскрывать. Если вы видели, то расскажите.
– Да нечего особо рассказывать, Николай. Мы попали в засаду. Ему в голову, в затылок попал снайпер. Не мне тебе объяснять, что там осталось от головы. Ещё троих наших сразу завалили. Как ушли, уже и не вспомнить… Но деда твоего мы вытащили.
– Ясно. Скажите, какой он был?
– Ты можешь гордиться своим дедом, сынок. Это был настоящий офицер. А главное, что мужик он был настоящий. Породистый такой мужик. И ты очень сильно на него похож. – Максим отвернулся и потёр пальцами глаза у переносицы – набежала предательская слеза, стал судорожно искать по карманам несуществующие сигареты. – Бля, а курева-то и нет. Ладно. – И, стараясь отогнать нахлынувшую невесёлую волну, как можно бодрее в этой ситуации опять обратился к лейтенанту: – А у вас, я так понял, династия сложилась? Отец уже в запасе? Поди полковник? Или генерал и служит?
– Нет, батя уже на пенсии. Инвалид. Ему во вторую чеченскую ногу по колено оторвало миной. Вот теперь я, – лейтенант улыбнулся, но улыбка вышла скованной и совсем не весёлой.
– Это ты прекращай, лейтенант! Что за грусть в голосе?! Ты же русский офицер! Ты же, как атлант, – Родину на плечах держишь. А это, Коля, не «Сникерсами» торговать. Ну-ка прекратить грусть! Дай-ка мне лучше карандаш и листочек.
Разведчик расстегнул один из бесчисленных клапанов на разгрузке, достал цанговый механический карандаш, блокнот и протянул Максиму. Тот, быстро написав что-то на первой попавшийся странице блокнота, вернул его обратно.
– Это мой московский номер, Николай. Будете в Москве, ты, отец или кто-то ещё – позвоните.
– Спасибо, товарищ подполковник. Разрешите идти?
– Иди, Коля. Иди. Через полчаса всё закончится. Своих тогда погрузишь и подойдёшь. У тебя какой приказ? Куда потом?
– Феодосия. Там у хохлов бригада морской пехоты. Говорят, супер-пупер какая крутая. Типа НАТОвские стандарты.
– Ну, наверное… Для хохлов и крутая… Только за литр водки два года назад я там на бэтээре катался. А за ящик, наверно, мог бы его купить. – Максим рассмеялся, и в этот раз вместе с ним звонко рассмеялся и лейтенант, возвращая себе постоянное не унывающее настроение.
– Ладно, Коля, ступай. Надо доделывать тут и дальше двигаться. Работы много. И вот что ещё. Пару сигарет мне найди, как всё закончится.
– Есть! – Николай козырнул и побежал мягким, годами натренированным шагом ближе к началу оцепления, на ходу быстро рукой изображая пропеллер над каской – очередную смену старшего.
Максим достал из кармана пиджака маленький телефон в кожаном чехле и нажал вызов. Всего через три гудка на другом конце раздался знакомый «профессорский» голос:
– Я вас слушаю.
– Задание выполнено. Пассажир в пути к месту встречи. Окурок сбежал. Народ проникся заветами Магомета и начинает расходиться. Все сработали на отлично. Крови ни капли.
– Спасибо, Максим Викторович. Я ни на секунду не сомневался, что вы всё сделаете правильно, но всё-таки выражаю вам свою благодарность. Отпускайте людей. Они знают, куда им направляться. А вас жду в Симферополе.
– Прошу разрешения задержаться до утра. Тут есть маленькая придорожная гостиница. Хочу выспаться.
– Не возражаю. Отдыхайте сегодня. Жду вас завтра в одиннадцать в Симферополе. Как прибудете, позвоните.
– Есть.
Максим оглядел пустующую площадь. Татары тонкими ручейками растекались по посёлку. Куда-то вдруг пропали украинские флаги. Чеченцы, собравшись опять группой, медленно и чинно шествовали в его сторону. Что-то говорил в рацию своим подчинённым Николай Мисяченко, время от времени энергично махая рукой и при этом тоже продвигаясь в его сторону.
Максим дождался, когда к нему подошли все участники операции, пожал каждому из них руку и произнёс:
– От лица командования объявляю всем благодарность. Все отработали на отлично. Всем спасибо. В рапорте по результатам проделанного я отмечу вклад и отменную работу каждого из вас. А теперь, господа, я не вправе больше никого задерживать. Каждый знает, куда следовать его группе. Ещё раз спасибо.
– И тэбе спасибо, полковник. И удачи! – ответил Магаев, ещё раз пожимая руку Максиму.
– Разрешите грузиться, товарищ подполковник? – снова улыбаясь, спросил Мясиченко и, получив разрешающее «грузитесь, старший лейтенант», побежал к уже построившимся в колонну бойцам.
Максим взглянул вслед выезжающему с площади чеченскому мерседесу, на разворачивающийся, выбрасывающий из себя клубы сизого дыма «Урал» и пошагал к стоявшей всё там же за кустом машине.
Через два часа он сидел в кресле на балконе отеля. Самвэл не обманул. Номер действительно был уютным и чистым. На изящном стеклянном столике стояли бутылка коньяка, несколько тарелок с закусками, большая хрустальная пепельница и, что особенно радовало, лежали две полных пачки «Кэмела». На противоположном конце стола, играя зайчиками в лучах закатного солнца, возвышался хрустальный фужер с шампанским. Но красоту и эстетичность налитого до половины и сверкающего живыми пузырьками сосуда нарушало лежащее на его верху пирожное. И фужеру было, наверное, невдомёк, зачем на него взгромоздили этот непонятный кусок хлеба с какими-то кремовыми выкрутасами, вместо того чтобы наслаждаться божественным напитком, лаская такую тонкую красоту в пальцах и смакуя маленькими глотками. Максим налил в рюмку коньяку, встал и, уставившись куда-то в небо, чуть дрогнувшим от кома в горле голосом произнёс:
– Ну вот, Маша, наконец-то я могу тебя помянуть по-человечески. Извини, твоего «Пино нуара» не было. Но всё равно шампанское. И пирожное. Всё, как ты любишь. Царствие тебе небесное, светлая девочка. И с победой тебя, – он выпил, не закусывая, закурил и, облокотившись на ограду балкона, закрыл глаза. – А какое же тогда было число? Август? Нет. Июль. Точно, июль. А число? Двадцать… Какое? Блин, не помню… Третье… Пятое… Точно! Двадцать пятое июля!
Максим улыбнулся, сел в кресло, затушил одну и тут же прикурил другую сигарету, откинулся и опять прикрыл глаза. Дым тонкими замысловатыми узорами рисовал в тягучем вечернем воздухе понятные только ему самому арабески, и вместе с дымом полетела, поднимаясь и расцветая миллионом оттенков, звуков и запахов, складывая глубоко в мозгу миг за мигом разноцветные осколки в свой волшебный калейдоскоп, хранительница всего в этом мире – человеческая память…
Шестнадцать месяцев до описываемых выше событий.
25 июля 2012 г.
Севастополь.
Угасал, купаясь в разогретых июльским солнцем волнах Севастопольской бухты, жаркий летний день. Усталое солнце уже клонилось к горизонту, подставляя свой раскалённый лик под сотни фотокамер курортников, желающих запечатлеть себя любимых на фоне черноморского заката, и окрашивая собой волны в ослепительно-оранжевый, с золотом отливом цвет. Лёгкий освежающий ветерок с моря будто бы приглашал выползти из своих муравейников прокопчённых до черноты любителей загара, очистить от себя пляжи и пирсы и, ненавязчиво возбуждая бесчисленных красавиц сменить их маленькие шорты и модные купальники на красивые вечерние платья, вкусить всем вместе наконец по полной весь этот неповторимый аромат крымского вечера. И словно прислушавшись к тонким намёкам игривого ветра, разноцветная и яркая людская масса начала стекаться в центр города и уже тут шумными ручейками разбегалась по Приморскому бульвару, Артиллерийской бухте, набережным, проспекту Нахимова и улице Ленина, заполняя бесчисленные рестораны, кафе и веранды, выстраиваясь хороводами вокруг уличных музыкантов или просто чинно прогуливаясь, демонстрируя специально купленные к поездке наряды.
Максим стоял, облокотившись на парапет, курил и любовался открыточным видом заката. Внизу на набережной выступала какая-то молодёжная группа, и красивый голос солистки, смешиваясь с общим гамом разнородной толпы, шумом моря и звучащей где-то в глубине бульвара весёлой танцевальной музыки, вплетался в тугой узел какофонии, но какофонии приятной и правильной, превращающейся в гармонию. Такая гармония царила сейчас в любом курортном городе. И неважно, Ницца это или Сочи. Максим посмотрел на часы. Он пришёл раньше назначенного времени и уже устал ждать.
«Сам виноват! Чего так рано припёрся?!» – пролетела в голове первая и явно недовольная мысль.
«Ну и чего так стоять? Пойди вон пивка купи или мороженого!» – ответила ей другая, настроенная более благодушно.
«Какое мороженое? Ужинать пора уже. Пивка вот можно», – как бы подводя итог дискуссии, резюмировала третья.
– Ну а что? Пивка и правда можно, – сказал Максим про себя и лениво пошагал к выцветшей палатке с надписью «Оболонь». Получив вожделенный пластиковый стакан с хорошей густой пеной, он так же неторопливо вернулся на своё прежнее место, сделал три крупных глотка, поставил стакан на белокаменный парапет и снова закурил. Смотреть на море надоело. Он развернулся и стал разглядывать многочисленную публику, наполняющую Приморский бульвар. Прошла, держась за руки, со вкусом одетая красивая молодая пара. Со смехом и визгом пронёсся на трёхколёсном, сверкающим огнями, как новогодняя ёлка, велосипеде толстый белокурый мальчик. Медленно проплыла мимо солидная дама в большой соломенной шляпе, с вызывающе красными губами и в тёмно-синем платье с розовыми цветами. Шлёпая видавшими виды сланцами, пробрела, видимо, возвращающаяся с пляжа группа мужиков в одинаковых синих «адидасовских» шортах и разноцветных линялых майках, с обгорелыми до волдырей плечами и чёрными от въевшейся угольной пыли лицами. Заметив в его руках стакан с пивом, один остановился и спросил, обдав ярким шмурдячным перегаром:
– А где пиво брал, браток?
Максим, улыбаясь кивнул, указывая за спину утомлённому отдыхом шахтёру.
– О, бля... Спасибо, братан. Совсем от этого солнца охренели… Сань, а Сань! Давай пивка по кружечке! И спать. А? – и, не дожидаясь ответа, уже гораздо бодрее пошагал, шаркая тапочками, к бледно-жёлтой палатке. Через секунду поняв, чего от них хотел товарищ, остальные потянулись за ним ровным гуськом. Проводив колоритную группу взглядом, Максим улыбнулся: «Ну а что? Отдыхают люди. Заслужили». – Он сделал ещё глоток уже невкусного, тёплого пива и, сняв белый льняной пиджак, снова облокотился на уже становящийся родным парапет.
Вечер вступал в свои права. Явственно потянуло дымом с мангала и запахом истекающего жиром шашлыка, моментально провоцируя слюновыделение и пробуждая резкое чувство голода. Народу явно прибавилось. Заливисто смеясь и получая дикое удовольствие от самого процесса поедания сахарной ваты, прошли муж с женой. Причём если у мужика она выглядела как маленький шарик на тонкой палочке, зажатый в огромной мохнатой руке, то за женщину Максиму стало страшно. Огромный, почти с неё саму ростом розовый шар, казалось, унесёт её с первым порывом ветра, словно девочку Элли в страну Оз. Но они шли и беззаботно хохотали. Вокруг них висела почти материально ощутимая аура любви, заставляя по-хорошему завидовать всех тех, кто мог это оценить.
– Когда же я вот так с Танюшкой буду идти, вату есть и смеяться, ни о чём не думая? – Максим грустно улыбнулся, тряхнул головой, словно выгоняя из неё накатывающую тоску. Выкинул в урну пустой стакан и внимательно огляделся вокруг.
Пробежали мимо трое уличных музыкантов с комбиками и гитарами. То ли спешили занять ещё не занятое «хлебное» место, то ли, наоборот, от кого-то убегали.
Одарив белоснежной улыбкой и лукавым взглядом больших чёрных глаз, грациозно проплыли рядом с ним две красивые девушки на высоких шпильках, в ярких летних сарафанах и с эффектным макияжем. Было сразу понятно, что они вышли на работу, и их производственные планы скорее всего увенчаются сегодня успехом. Максим подмигнул в ответ, улыбнулся и опять посмотрел на часы, потом на палатку с пивом.
– Опаздывает… – скорее с иронией, чем с недовольством, пробурчал он себе под нос и опять достал сигарету. – Интересно, сколько мне будет нужно выпить пива и выкурить сигарет, пока она придёт? Хотя бы на лавочке назначали встречу. Нет же, стой тут на посту, как адмирал Нахимов. А кушать-то уже хочется…
– Молодой человек, не дадите прикурить? – красивый, с тонкой ноткой иронии голос прозвучал за спиной. – Забыла зажигалку в машине.
Максим повернулся. Перед ним стояла высокая, очень красивая стройная молодая женщина. Яркое, брусничного цвета платье чуть выше колен, туфли на тончайших каблуках, выше которых тянулись вверх породистые тонкие и загорелые икры. Девушка манерно держала длинную тонкую сигарету и улыбалась. За солнцезащитными очками было невозможно увидеть выражения глаз, но Максим почувствовал каждой клеточкой своего тела, что в этот момент его изучают. Он так же широко улыбнулся в ответ и проговорил:
– Извините, мадмуазель, но у меня только спички. – Это был ответ на пароль. И он протянул даме спичечный коробок с яркой этикеткой московского пивного бара «Старина Мюллер». Дама взяла коробок, неловко сломала первую, что тоже было «ответом на ответ», и, прикурив со второй спички и снимая очки, уже совсем по-другому – гораздо мягче и естественнее – произнесла:
– Здравствуйте, Максим. Извините за опоздание. Я ехала из Ялты и немного не рассчитала время.
– Ничего страшного. Когда ещё посидел бы на Приморском бульваре и никуда не торопясь попил бы пива. – Максим опять улыбнулся и добавил: – Командуйте! Какие у нас планы? Я бы, честно говоря, поужинал.
– Ну и отлично, значит, едем ужинать. Вы что предпочитаете? Наверное, с видом на море?
– Если честно, я бы сейчас выбрал что-то уединённое. Знаете, бывают такие заведения, беседочки отдельные, курить можно, не надо перед всеми показывать, как ты управляешься с пятью вилками и семью ножами, и так далее. Если такие есть ещё и с видом на море, то вообще здорово. Но и без моря допускается.
– А у вас проблема с этикетом? – Девушка рассмеялась. – Шучу, шучу. Извините. Знаете, Максим, а есть такое место! Я думаю, вам понравится! Поехали! – и она, уверенно взяв его под руку и прижавшись, повела Максима к выходу с бульвара. Со стороны, если кто-то и наблюдал за ними, то однозначно должно было показаться, что девушка опоздала на свидание, три минуты убалтывала своего уже немолодого, но хорошо одетого и солидного ухажёра, и наконец раскрутила на поход туда, куда ей хотелось.
– Как мне вас называть?
– Зовите меня Маша.
– Просто Маша? Может, Мария? Или как ни будь манернее… например, Мэри?
– Нет. Просто Маша. Мне так нравится.
Максим усмехнулся, перехватил руку, чтобы всё-таки не его вели, а он, и как можно добродушнее спросил:
– Мне кажется, будет лучше, если мы перейдём на «ты». Вы как на это смотрите?
– Я за! Максим, расслабься. Всё-таки ты не в Нью-Йорке у штаб-квартиры ЦРУ, а в русском городе Севастополе. Вряд ли эти придурки из местного отделения «безпеки» могут за нами следить. Скорее всего, они уже или водку жрут на халяву в каком-нибудь кабаке, который крышуют, или кальяны свои долбят, идиоты. А если и следили, то при виде, как майор СБУ прибежала на свидание с каким-то упакованным дяденькой, всё, что им придёт в голову, – это представить, сколько же у тебя бабла, и трахаемся мы или нет, и в каких позах. А нас ждут хороший ресторан, вкусная еда и хорошее вино. Сейчас покажу тебе одно классное место. Спокойно посидим и поговорим. И, к твоему сведению, я не кусаюсь! – Маша звонко рассмеялась.
– Маш, а куда мы идём? Ты где машину припарковала?
– А у Пал Степаныча. Там рядом с таксистами. Только не припарковала, а бросила. Припарковывают нормальные водители. А такие разодетые и распальцованные овцы, как я сейчас, да ещё и на таких каблах, обычно их не припарковывают, а бросают, как хотят. Надо же соответствовать образу. Вы как считаете, товарищ секретный агент Путина?
Теперь уже настало время Максима заразительно рассмеяться. Эта женщина начинала ему нравиться:
– Зачёт!
Они прошли сцену «Ракушку», на которой выступала пожилая, в чёрном с кружевами платье полная женщина, красивым поставленным, чуть прокуренным голосом исполнявшая романс про акации, и вышли с бульвара на площадь Нахимова.
– Вон видишь белый мерседес? И такой пожилой худощавый дедушка? Живчик такой? Вот если тебе будет нужна экскурсия по Севастополю, ты не иди в турбюро, а просто сядь к нему в такси, и попроси покатать по городу. Я его ещё девчонкой видела, это, можно сказать, легенда севастопольского таксопарка!
– Учту. А где твой аппарат?
– А вот прямо перед тобой! – Маша игриво ткнула пальчиком в сторону ярко-жёлтой, кислотного оттенка «Ауди ТТ кабриолет».
– Ну вообще! Мог бы и сам догадаться! А что, у майора СБУ большая зарплата?
– Нормальная. Ты ведь, наверно, тоже не на «Запорожце» ездишь?
– Сейчас нет. Но когда-то ездил и на «Жигулях», и на «Волге». И, между прочим, как-то очень, очень давно брал у друга и «Запорожец», на дачу съездить. Просто в моё время других машин и не было! Это вам, молодым, подавай всё и сразу!
– Ну, садись тогда, полковник! Прокачу на своей тэтэшечке. Я её так ласково называю. Это мой маленький домик. Моя слабость. Поверь, это лучше, чем «Запорожец»! – всё так же задорно прощебетала Маша, одновременно нажимая кнопку, опуская кожаную крышу и заводя свою летающую тарелку.
– Ни на секунду не сомневаюсь! Только не полковник, а подполковник.
– Ты зануда, подполковник! Я начинаю в тебе разочаровываться! Пристегнись.
Машина рванула с места, полируя брусчатку площади визгом резины и вдавливая Максима в сиденье. Уже темнело. Машина неслась по вечернему городу. Максим, поняв, что прикурить сейчас никак не получится, убрал пачку сигарет в карман пиджака и, откинувшись в кресле, просто молча смотрел по сторонам. Тёплый усталый ветер приятно освежал лицо и теребил волосы, прогоняя усталость и напряжение. Направление движения он смутно уловил, позавчера его уже везли этим маршрутом.
– Если я не ошибаюсь, мы едем в сторону Херсонеса?
– Ого! Да ты, я смотрю, ориентируешься в городе-герое Севастополе? – всё так же задиристо ответила улыбающаяся Маша. – Да, именно туда мы и едем. А ты против?
– Нет. Почему таки я должен быть против? – Максим тоже рассмеялся. – Видите, сударыня, я тоже умею по-еврейски отвечать – вопросом на вопрос.
– Ладно, я это учла, полковник. А мы уже почти приехали.
Машина свернула направо, проехала по узкой тёмной улице, застроенной с правой стороны облезлыми хрущевками, еле разъехалась с большим мусорным «КамАЗом», ещё раз свернула направо и, сбавив ход, стала медленно подкатывать к парковке у красивого белоснежного, в классическом, даже скорее древнегреческом стиле, но явно современного здания со светящейся надписью: «Отель "Херсонес"». Максим по привычке оценил архитектуру, поставив «зачёт» автору проекта – сказывалось архитектурное образование, – и, дождавшись, когда автомобиль окончательно замер на парковке, с удовольствием покинул маленький болид. Мария нажала на брелок, поднимая крышу и закрывая машину, и, опять взяв его под руку и прижавшись к плечу, призывно махнула свободной рукой:
– Прошу!
– Разве нам не сюда? – показывая на стеклянные двери под надписью «Ресторан "Парадиз"», спросил Максим.
– Ну ты же хотел на воздухе, поэтому нам туда! – всё так же бодро ответила Маша и, изображая счастливую влюбленную, звонко рассмеялась.
Они поднялись по невысокой гранитной лестнице и вошли в калитку. Слева у небольшой белой будки стоял невысокий, с красивой фигурой и приятным, дружелюбным лицом средних лет охранник в шортах и белой футболке-поло. Он ненавязчиво улыбнулся и произнёс:
– Добрый вечер.
«Господи, тут даже охранники человеческие», – про себя подумал Максим. Ему почему-то сразу вспомнились угрюмые, с боксёрскими челюстями и маленькими злыми глазами вахтёры московских ресторанов.
От калитки вглубь территории отеля вела дорожка. С левой стороны вдоль неё стройным рядом их встречали отливающие в голубоватом лунном свете скульптуры. Максиму подумалось даже, что ведь, скорее всего, все они были созданы древнегреческими скульпторами, всеми этими великими Фидиями, именно для улицы, чтобы по-разному радовать глаз. Наслаждаться красотой тела под обжигающим солнцем в жаркий летний полдень, а потом загадочно манить, отливая лунной тоской в томную ночь, и даже согревая своей наготой и даря надежду под беспросветным ноябрьским дождём. А в музеях они умирают, стоя под жутким, словно в морге, светом, и превращаются просто в камни. Максим на секунду остановился, прикрыв глаза, и втянул полной грудью почти ощутимый на ощупь воздух. В воздухе висел ни с чем не сравнимый аромат настоящего крымского сада, в котором невидимой небесной рукой были собраны и замешаны и эротичные, чуть сладковатые на вкус ноты чайных роз, и ласкающий горло любого городского человека терпкий можжевеловый привкус, и лёгкая отдушина настоящего лавра, и медовая сладость созревающего инжира. И ещё множество, наверно, сотни еле уловимых, но приносящих тоже свою капельку запаха растений, цветов, травинок и деревьев. И всё это сплетались свежим морским неназойливым ветром в один замысловатый, не под силу человеческому разуму узор, название которому – крымский вечер.
А на эту симфонию тончайших и высоких запахов, вкусов и послевкусий накладывались ароматы, доносившиеся из ресторана, вроде бы чужеродные и грубые, но на самом деле они раскрашивали и так напоённый воздух своими яркими и сочными мазками. Они струились, наполняя атмосферу вокруг ощущением счастья, уюта и тепла. У Максима даже защекотали ноздри. Он уже даже не улавливал, а скорее подсознательно ощущал чуть уловимый запах гриля, хорошего мяса, фруктов и вина. Он очнулся от охватившего его морока и быстро догнал Машу, которая уже о чём-то разговаривала с невысокой худенькой женщиной, по-видимому, метрдотелем ресторана, а та, красиво улыбаясь, показывала рукой куда-то в глубину сада.
– Ты почему отстал? Нам вон туда, – махнула рукой Маша, указывая на ряд необычных то ли беседок, то ли террас. Через минуту они сидели за большим столом на удобных деревянных диванах. Слева и справа журчала сбегающая каскадом вода, оформленные, как и весь отель, в любимом Максимом греческом стиле, с колоннами, пилястрами, камнем-ракушечником; в сочетании с огромными подсвечивающимися тёплым светом окон отеля пальмами и цветниками, полными роз, сделавшими бы честь и богатой дворянской усадьбе позапрошлого века всё это завораживало и наполняло покоем и какой-то не совсем понятной внутренней радостью.
– Ну как, господин шпион? Вам нравится? – доставая из сумочки пачку сигарет и зажигалку, улыбаясь, спросила Маша.
– Очень. Это, наверное, то, о чём я мечтал последние два дня. Во-первых, я обожаю эллинский стиль, во-вторых, это действительно сделано с большим вкусом и хорошим архитектором. Скажу честно – ничего подобного в Москве нет. Ты попала в самую точку. Спасибо. Если здесь и кормят так же красиво, как всё вокруг, то я стану фанатом этого заведения. Интересно, а кто хозяева? Иностранцы?
– Ты удивишься, но нет. Хозяин – наш севастопольский мужик. И что самое поразительное, ты не поверишь, не чиновник, не мент и не олигарх! Они с женой выкупили тут землю. Причём реально выкупили, а не убили кого-то, не украли. И сделали такое прекрасное место. Тут была помойка. Какие-то участочки заросшие, соток по пять, гаражи. Шанхай, одним словом. За забором справа воинская часть. Чуть дальше – самая старая в мире школа водолазов начала девятнадцатого века. Но я рада, что угодила. Согласись, что и красиво, но что самое главное – удобно! Водопадики эти заглушают разговор. Можно говорить о чём угодно, и никто не услышит. Это проверено. Мы видим всё, что творится на территории, и при этом не наблюдаем специально. Даже чтобы вызвать официантов, нужно просто нажать кнопочку у тебя за спиной. Согласись, класс!
– Супер. Поверь, я уже всё это оценил. Ты сумела удивить. Спасибо. Нужно, наверное, что-то заказать, и потом уже поговорим по делам. Или как ты считаешь? Ты же сегодня рулишь?
– Всё уже заказано. Сейчас принесут. Единственное – выберешь горячее и что ты будешь пить. Но сначала я хочу, чтобы ты попробовал одно шампанское. И устрицы. Ты любишь устрицы?
– Не сказать, что обожаю, но съем с удовольствием. Просто ты же понимаешь, у нас они мороженые и несвежие. А чтобы поесть свежих, нужно идти в очень дорогие рестораны. Куда их доставляют самолётом. Это я, к сожалению, могу позволить себе очень редко. – Максим чиркнул зажигалкой, давая прикурить сидевшей напротив Маше, прикурил сам и, откинувшись на спинку дивана, со вкусом затянулся. Тонкая струйка дыма поплыла чуть фиолетовым невесомым ручейком, растворяясь в вечернем воздухе.
Подошла красивой походкой профессиональной манекенщицы стройная девушка лет двадцати в светло-голубой греческой тунике и со стильно уложенными на манер греческих богинь светлыми волосами. Загорелое миловидное личико с огромными врубелевскими глазами светилось очаровательной улыбкой.
– Здравствуйте.
Поставив огромный круглый поднос на сервировочный столик, она, словно ожившая скатерть-самобранка, наполнила пространство стола множеством тарелок различной величины со всевозможными закусками и салатами. И тут же, не давая опомниться, ловким отточенным движением откупорила бутылку шампанского и стала наполнять бокалы. После чего опять очаровательно улыбнулась:
– Как выберете горячее и десерт, позвоните, пожалуйста. Хорошего вечера, – элегантно, но очень сдержанно покачивая бёдрами, поплыла обратно туда, где слышался весёлый гул и играла музыка. Максим невольно залюбовался стройными тонкими ногами и силуэтом на фоне освещённого здания отеля.
– Максим, ты глаза сломаешь! Алё! Смотри, полковник, тут много красивых девушек. И одна, между прочим, сидит напротив тебя.
Максим улыбнулся и поднял бокал, в котором розовым фонтанчиком поднимались и вырывались на свободу стаи крошечных пузырьков.
– Ну что, Маша, за знакомство!
– За хороший вечер, – она отпила пару глотков и спросила: – Ну как? Вкусное?
– Да, очень. Как называется? Это крымское?
– Нет. Севастопольское. Точнее, балаклавское. «Золотая балка». А называется напиток «Пино нуар брют розе».
– Маша, ты не обидишься, если я поем немножко? Просто я со вчерашнего вечера ничего не ел. Пообедать не успел – к тебе на свидание спешил. И очень кушать хочется.
– Ну а для кого я это всё заказала? Кушайте на здоровье, господин москальский шпион! – она снова засмеялась. Да и я съем пару морских чудовищ. – Она выдавила несколько капель из половинки лимона в раковину и зацепила устрицу. Максим проделал то же самое. Минуты три над столом висело звонкое молчание. Первым не выдержал Максим:
– Маш, а можно я спрошу, но ты только обещай, что не обидишься.
– О-о-о… Начинается. Сейчас ты спросишь, почему я, майор СБУ, работаю на Россию. По убеждениям или из-за денег.
– Стоп! То, что не из-за денег, я знаю – мне говорили. Мне просто интересно, почему. Если тебя это обижает, можешь не говорить. Извини.
Маша подняла глаза и, чуть прищурившись, секунд десять рассматривала Максима. После чего сделала ещё несколько глотков из своего пузатого, на высокой тонкой ножке бокала и, вмиг посерьёзнев, медленно заговорила.
– Знаешь, я многим вашим, точнее, уже нашим отвечала на этот вопрос. Даже не отвечала, а посылала их с этими расспросами. Но тебе почему-то мне хочется ответить. Мне отчего-то кажется, что мы с тобой одной крови, как в «Маугли». И знаешь, я расскажу тебе, почему. Если тебе это действительно интересно. Но сначала давай решим то, что у нас по заданию, а потом я расскажу тебе всё. Я давно хотела с кем-нибудь поговорить. Просто поговорить. Почему бы и не с тобой. Если ты, конечно, не торопишься после того, как наешься.
– Так. Прекрати! Мне действительно сейчас хорошо. Хорошо потому, что место это мне нравится. Хорошо, потому что еда нравится. Вино, которое ты мне показала, нравится. И главное – хорошо, потому что ты мне тоже нравишься. И как женщина, и как собеседник. Я пока не знаю тебя как человека. Но мне кажется, что и как человек ты мне тоже понравишься. Короче! Я уже старый. И на правах старого и старшего приказываю: прекратить этот тон! Давай чуть снизим градус и просто станем наслаждаться вечером. Просто будем говорить. О чём захотим. Надоест – разъедемся. Всё. Сейчас закажем горячее, и что она там ещё сказала… а, десерт! Закажем ещё выпить и перейдём к нашим делам. А потом, если у тебя ещё будет желание что-то рассказать или просто поговорить, то я буду счастлив и слушать тебя, и сам рассказывать тебе. А сейчас просто улыбнись. Поверь, улыбка идёт тебе больше, чем эти скованные в линию, словно у партизанки, губы. – Максим посмотрел прямо в глаза Маши и улыбнулся.
– Тебе не говорили, Макс, что ты относишься к типу мужиков, которым легче дать, чем отказать? Договорились, – ответила Маша пусть и немножко сдержанной, и слегка саркастической, но всё же улыбкой. – Вон меню на столике, подай, пожалуйста. Спасибо. Что ты бы хотел из горячего? Мясо, рыбу?
– Мясо. Баранина есть?
– Будет тебе баранина. А на десерт мороженое?
– Ты любишь мороженое? Я тоже люблю. Давай мороженое. На твой вкус.
– Нет. Я как раз больше люблю пирожные. Знаешь, такие корзиночки, там взбитые сливки с ягодами и всё такое. И ещё эклеры. Но только когда хорошие. Но тут, к сожалению, нет пирожных. Непонятно даже, почему. А у тебя жена любит сладкое?
– Неа. Абсолютно равнодушна. Она любит фрукты. Зато я очень люблю! И пирожные, и торты, и конфеты. Говорят, все алкоголики любят сладкое.
– А ты алкоголик?
– Нет. Я пьяница. Это две большие разницы.
– Ну тогда заказывай, пьяница, что ты будешь пьянствовать, баранину себе, а мне бутылку вина. «Эссе» белое сухое. И мороженое «Бородинское» нам двоим. Кнопочка у тебя за спиной. А я тебя покину на пять минут.
Через полчаса, когда наконец Максим отодвинул на край стола пустую тарелку со сложенными крестиком приборами и, блаженно откинувшись на спинку, закурил, Маша, уже полностью восстановив свое прежнее, иронично-ёрническое настроение, спросила:
– Ну что, воин, насытился, подобрел, и можно теперь поговорить?
– Не то слово! Всё очень вкусно было. Спасибо тебе. Кухня тоже не подвела. Можно теперь и о делах наших скорбных. Итак, что ты должна передать мне?
Маша достала из сумки флешку в виде своей мультяшный тёзки и подвинула игрушку через стол.
– Вот именно, что о скорбных. Ты, наверное, в курсе, что американцы планируют превратить Севастополь в свою базу?
– Ну так... В общих чертах.
– Так вот, здесь полная картина осуществления этого замысла. А точнее, уже и не замысла, а работающего вовсю проекта. Тут всё. Карта Севастополя с указанием, где какие объекты решено разместить. Схема всей будущей инфраструктуры. Сроки выполнения. Выделяемые средства и пути их доставки. Ответственные за каждый этап и объект люди. Как там, так и в Киеве, и здесь в Севастополе. Копии документов. Переговоры украинских лиц и самого Янука с американцами и британцами. Короче, всё.
– Ясно. И какой срок указан полной готовности?
– Осень пятнадцатого. К выборам президента. Будет новый майдан, Янука скинут, и придёт националистическое типа правительство, которое аннулирует аренду Россией Севастопольской бухты и базы. И тут же в Севастополь войдёт 6-й флот США. А Россия уберется в Новороссийск и забудет о Чёрном море, – чуть дрогнувшим голосом проговорила Маша и, отведя глаза, стала ковырять ложечкой в полупустой креманке.
Максим налил себе коньяку, молча выпил, прикурил ещё сигарету и наконец ответил:
– Я думаю, что и СВР, и ГРУ наверняка в курсе. Невозможно скрыть мероприятия такого масштаба. А значит, и Вова в курсе. И я не думаю, что у него нет плана. В чём в чём, а в наплевательском отношении к серьёзным вещам его не обвинить.
– Ты думаешь, я считаю, что одна тут спасаю Россию? Поверь, я представляю уровень внедрения российских служб. Причём везде. Впрочем, как и американских, и британских. Для них вообще целый этаж в главке готовят. Официально будут сидеть. Мне даже порой жаль эту несчастную страну. Нет никого, кто бы реально ею дорожил. У всех без исключения одна задача – как бы накосить бабла. Но это их проблема. А я, передавая тебе эту игрушку, просто честно делаю своё дело. Там на ней конкретные адреса и деньги. И главное – люди. Люди, которые это делают тут, в Севастополе. А это, я думаю, будет очень интересно Москве.
– Безусловно. Детали всегда самое интересное. А когда это конкретные люди, номера счетов и явки, то особенно интересно. Ведь это те, кого нужно будет изолировать сразу по приходу России в Крым. Спящих кротов оставлять нельзя – себе дороже.
– По приходу в Крым? А ты, Максим, реально веришь, что Путин решится зайти в Крым? – Маша вылупила на него глаза. Впервые он увидел в них не сарказм, не иронию, не веселье, а нечто другое. Максим вглядывался, не отводя взгляд, в попытке уловить, что же за искорка сверкнула в этих больших и красивых голубых глазах, и не мог ответить себе на этот вопрос.
– Нет, правда, Максим! Скажи, ты действительно в это веришь? Или просто, как десятки наших коллег, следуешь «возложенной задаче»?
– Верить, Маша, нужно в Бога. Или в любовь. Или ещё во что-то такое, что выше нас. В высший разум или какую другую высокую хрень. Даже не знаю, во что. А в вопросах политики, по крайней мере я так считаю, нужна не вера, а знания и понимание обстановки. Хотя нет… И вера нужна. Вера в свою правоту и пользу для Родины. Бля, как высокопарно получилось. Но и Бог с ним. Пусть высокопарно. Наверно, атмосфера вокруг навеяла. Вот я считаю так. И очень надеюсь, что и президент думает, как и я. Информации у него в тысячу раз больше. А ответственности – в сотни тысяч раз. И если бы был не Путин, а, скажем, Ельцин или условный Горбачёв, то я бы уже поехал сады опрыскивать и водку пить. Они бы уже всё сдали. Как, в общем-то, всё и сдали до этого. Но я верю в Путина. Хотя бы потому, что у него нет другого выхода. Ты же всё правильно описала. Если америкосы и пиндосы встанут в Севастополе, то всё – сливай воду. Всё, о чём Путин говорит последние десять лет, все усилия по созданию армии, флота, да просто по тому позиционированию, кем Россия хочет себя показать, всему этому придёт конец. Мы навсегда станем региональной, не влияющей ни на что в мире державой. А раз так, то зачем будет нужна в мире такая огромная, с половиной мировых запасов всего страна? Гораздо удобнее в таком случае разорвать её на десяток стран поменьше. И это будет быстро исполнено, потому что не найдётся никаких, повторяю, НИКАКИХ аргументов против. Ракеты у Харькова – это пять минут подлётного времени до Москвы. Америкосы в Чёрном и Азовском море. Какая-нибудь база в Мариуполе и один танковый переход до Воронежа. Это незащищённая Кубань, весь Северный Кавказ и туда дальше до Астрахани. Потом по-тихому завалят батьку в Белоруссии – какой-нибудь очередной Майдан, и уже танки «Абрамсы» стоят под Смоленском. А это в четырёх часах от Москвы. И, между прочим, в трёх часах от моей дачи. А дальше что? В леса уходить партизанить? Ну, я-то уйду, а остальные? То-то и оно, Машенька, нет у Путина другого выхода. Просто нет. Вариант один – заходить в Крым и окапываться. Подтаскивать сюда искандеры, авиацию, «Лебедей» всяких дальних и всё, что там сейчас наработали, флот усиленно строить. А там уже видно будет. Войну они не начнут, потому что воевать могут только когда сил раз в пять больше. А Россия им не Сербия. И они это прекрасно понимают, уроды. И плюс мы ядерная держава. Замордуют всякими санкциями. Бабками постараются удавить. Будет сложно. Но если этого не сделать, повторяю: через десять лет России не будет. Просто НЕ БУДЕТ. И ты пойми, солнышко, дело тут не в самом русском городе Севастополе или в политом сто тысяч раз русской кровью Крыме. Просто тут будет решаться судьба России, а значит, родная, и всего МИРА. Как сказал очень давно мой друг Виля Шекспир: «Ту би ар нот ту би».
Максим выдохнул, налил ещё коньяка в рюмку, подумал секунду и, перелив рюмку в стакан, наполнил его наполовину. Выпил в три крупных глотка, закинул в рот два куска сёмги и, успокаиваясь, стал опять прикуривать сигарету. Над столом повисло режущее музейной пустотой молчание. Будто бы вырвавшись из другой, параллельной реальности, они снова оказались за этим столом, в уютной беседке, в окружении цветов и пряного летнего вечера. Веселье на открытой площадке ресторана уже стихало, потихоньку гасли окна отеля, выходящие в сад, погружая территорию в синюю тишину ночи. Запели цикады. Прилетел, уселся на край стола большой зелёный богомол, осмотрелся и вспорхнул обратно в темноту. Успокаивая нервы, журчала вода в рукотворном каскаде, и плескались в пруду, играя в отражении фонаря, разноцветные рыбки Кои.
– Знаешь, Максим, я, по-моему, в тебя влюбилась, – тонкие пальцы Маши легли на его запястье. – Мне давно не было так хорошо и спокойно, как сейчас. Скажи, ты действительно тот, за кого себя выдаёшь? Мне давно кажется, что таких, как ты, уже не осталось. Я думала, что я одна такая на свете, и только для меня остались слова «Родина», «долг», «предки». В Киеве этого давно нет. Но я вижу, нет – скорее даже чувствую, что ты действительно веришь в то, что говоришь. И говоришь то, что думаешь. Мне хотелось, когда я тебя слушала, чтобы ты говорил ещё и ещё. Потому что ты словно вынимал свои слова у меня из груди. Ты говорил то, о чём я думала тысячу раз. Молчи! – Маша подняла пальчик, заметив, что Максим хочет что-то сказать. – Молчи! Я не хочу, чтобы этот вечер кончался. Ты очень устал? Я понимаю, что работа, я понимаю, что есть задание. Но давай пока не будем заканчивать.
Максим посмотрел ей в глаза, там стояли слёзы. Было непонятно, куда девалась та уверенная в себе до последней клеточки, дерзкая и осознающая свою красоту и силу женщина. Перед ним сидела мягкая, уставшая,и красивая уже совсем другой красотой девочка. Он посмотрел на часы.
– Но нас скоро выгонят. Одиннадцать. Или тут круглосуточно? Хотя вряд ли, отель всё-таки.
– Нажми кнопочку и вызови официанта рассчитаться. А потом спроси, есть ли у них свободные номера на ночь. Тут очень красивые номера. Очень стильные. С большими балконами. Если, конечно, ты не против. И не боишься, что я тебя изнасилую. – Маша потихоньку приходила в себя.
– Я только за. – Максим нажал кнопку вызова официанта, а про себя с уважением подумал: «Какая всё-таки сильная девочка. Не каждый тренированный мужик умеет так брать себя в руки. Профессионалка».
– Спасибо. Всё было замечательно. Нам всё понравилось. Шефу отдельный респект. А вы, Анастасия, были просто обворожительны и очень профессиональны. Сдачи не нужно. – Максим протянул официантке кожаную книжечку с чеком и деньгами. Потом улыбнулся специальной, чуть завлекающей улыбкой и добавил: – А скажите, Настя, у кого можно узнать, есть ли свободные номера в вашем отеле. Нам просто возвращаться в Ялту, а уже поздно. Хотели бы переночевать у вас.
– Я сейчас позову администратора гостиницы, вы сами с ней поговорите. И вам спасибо. Заходите к нам ещё, – и, явно довольная собой, а ещё больше щедрыми чаевыми, всё так же грациозно удалилась. Через пару минут к столику подошла, цокая каблучками по гранитной плитке, невысокого роста, приятно сложенная миниатюрная женщина средних лет. Сверкнув большими чёрными глазами, она скромно улыбнулась:
– Добрый вечер. Меня зовут Юлия. Я администратор гостиницы. Вы что-то хотели узнать?
Максим тоже улыбнулся в ответ – ему нравилась эта женщина.
– Вот в чём дело, Юлия, нам не хочется так поздно возвращаться в Ялту, хотели бы переночевать у вас в отеле, если, конечно, это возможно.
– К сожалению, я не смогу вам помочь. Абсолютно все номера заняты. Вот если бы вчера, то с радостью – один номер был свободен двое суток. Но сегодня вечером заселились люди. Сами понимаете, высокий сезон, – в глазах женщины читались не поддельное участие и сожаление, что не может выручить эту красивую пару. И Максим чувствовал, что это не наиграно, не стандартно, а действительно говорится от души.
– Ну ничего страшного, Юлия. Извините за беспокойство. Будем думать тогда, как добираться. Ещё раз спасибо.
– Всего доброго. Хорошей ночи, – женщина ещё раз улыбнулась, поправила пышную копну тёмно-рыжих волос и быстро, но элегантно поцокала высокими шпильками к домику администрации.
– Интересная евреечка. Обаятельная и живая. Люблю таких.
– Бабник, – улыбнулась Маша. – Но мне кажется, она не еврейка. Скорее, татарка. Хотя нет. Скорее, метиска. Возможно, даже караимка. Есть такой древний крымский народ. Их очень мало осталось. У меня была подруга в детстве, тут в Севастополе. Караимка. Похожие черты лица. Но я согласна – приятная женщина.
Максим долил остатки вина в Машин бокал, взял в руки на две трети пустую бутылку коньяка, на мгновение засомневавшись, что с ней делать, то ли допивать, то ли уже хватит, в итоге поставил её на стол и уже сам взял Машину руку в свою ладонь.
– Ну что будем делать? Может, на море? Купим ещё вина, фруктов – и на море. Ты же наверняка знаешь места.
– Нет, на море не поедем. Ты вон весь в белом, я на каблуках и в платье. Ночью у моря будет прохладно. А у нас ни пледа нет, ни кофты, ничего. Если уж так получается… То ладно. Я знаю, куда ехать. Не гранд-отель, конечно. Но это сейчас не главное. Ты ведь хочешь что-то понять. Надеюсь, там и поймёшь. Только скажи мне, ты правда не хочешь пока расставаться? Или просто жалеешь меня? Потому что я это обязательно почувствую. Я всегда чувствую. А сейчас мне действительно хорошо с тобой. Легко и хорошо. Давно так не было. Не дай Бог я правда влюбилась.
– Маша, мне кажется, ты сама ждёшь, чтобы я сказал, что устал и хочу в свою гостиницу спать. Или что мне нужно позвонить жене. Или что у меня запланирован разговор с Москвой. Всё что угодно, но чтобы я отказался. А я не откажусь. Во-первых, мне тоже интересно с тобой. Во-вторых, я пока так и не смог тебя до конца понять. В-третьих, кто же просто так уйдёт от такой красивой женщины?
– Я же говорю, бабник! – рассмеялась Маша, вставая и оправляя платье. – Ладно, Дон Жуан, поехали. Заедем купим чего-нибудь, ты коньяк будешь забирать?
– Ещё чего не хватало! Слава Богу, не побираюсь. Да и на кухне ребятам нужно после смены принять по рюмке. Заслужили. – Максим посмотрел в лицо Маше, их глаза встретились, и он почти физически почувствовал, как между ними пробежало, пролетело или промелькнуло нечто такое, что, не поддаваясь никакому описанию, вдруг укололо где-то глубоко в груди, пронеслось мурашками по спине и отразилось искоркой в зрачках. Он положил руку ей на талию и чуть притянул к себе. Она машинально закрыла глаза и подставила чуть приоткрытые губы. Он, словно школьник-восьмиклассник, жадно припал к ним своими, сливаясь воедино с ней в этом приступе накатившей страсти.
Первой очнулась Маша, отстраняясь и поправляя причёску:
– Прекрати. Люди кругом. Мы же в Севастополе, а не в Ялте.
– Какие люди? Полдвенадцатого! Одни пальмы и фикусы вокруг.
– Поехали уже, фикус! Надо ещё в магазин заскочить.
Через пять минут они опять мчались по ночному Севастополю, обгоняя уже редкие машины и пролетая перекрёстки на последние мигания светофоров.
– Нам обязательно так гнать?
– Я по-другому не умею. Точнее, не люблю. Мне это просто в кайф. Но если тебе не нравится… – Максиму даже показалось, что она надула при этом губки, и он поспешил успокоить:
– Да нет. Отчего же? Продолжай на здоровье! Кто меня ещё так по Севастополю покатает?! – и рассмеялся. И она, хлопнув его ладошкой по коленке, прыснула звонким смехом и ещё прибавила газ. Потом остановилась у какого ночного магазина, быстро выпорхнула из машины, счастливо улыбаясь, крикнула на бегу:
– Посиди пять минут. Можешь покурить, – и скрылась за стеклянными дверями. Максим закурил и, улыбаясь непонятно чему, словно деревенский дурачок, попробовал привести мысли в порядок и понять, что с ним происходит, но через две затяжки понял, что он и не хочет ничего понимать, и стал просто тыкать в кнопки магнитолы, перелетая туда-сюда по частотам радиостанций. Подошёл какой-то пьяный тип определённой социальной группы, обдав перегаром, попросил прикурить. Максим протянул сигарету, ловя себя на мысли, что продолжает по-прежнему улыбаться. И наконец осознал, что ему просто хорошо в данный момент. Легко и хорошо. Так бывает, когда тебе семнадцать лет, и впереди вся жизнь. И кажется, что вот сейчас она упадёт к твоим ногам, и всё, о чём ты только мечтаешь, завтра обязательно сбудется. Он уже стал думать, почему это с ним, и что делать дальше, когда наконец его вернул в реальность задорный голос Маши. Она закидывала в багажник набитые пакеты и голосом, созвучным с его состоянием, щебетала:
– Взяла тебе коньяку, сигарет. Фруктов там, помидорчиков. Закусить по мелочи. Сейчас приедем, по-быстрому всё накрою. Тут уже недалеко. Ты чего, заснул, что ли? О чём задумался? Макси-и-и-им! Аллё!
– Да вот что-то задумался. Вдруг показалось что мне семнадцать… Всё нормально, солнышко! Поехали! Или точнее сказать: полетели!
– Пристегнись – взлетаем! – И «ауди» рванула с места, обдав сидящих на бетонной клумбе бомжей маленьким облачком сизого дыма. Через несколько минут, после череды поворотов и перекрёстков, Максим наконец смог сориентироваться и понять, где они находятся.
– Это ведь Малахов курган?
– Да. Это мой родной Малахов курган. Я тут родилась. Это моя маленькая Родина. Моя «Малашка». Мы почти приехали.
Маша уже не гнала свою «тэтэшечку», сбросив скорость до таких непривычных ей минимальных значений, что Максим даже смог читать не торопясь названия улиц на домах. Улица Героев севастопольцев, застроенная сталинскими, некогда очень красивыми и стильными, но давно растерявшими свой лоск и первоначальную белизну строениями. Поворот направо… Улица Волынская … Ещё поворот. Улица Карла Либкнехта … Узкие, похожие друг на друга, как сестры-близнецы, улицы, с разбитым асфальтом и застроенные частными, чаще одноэтажными домами, среди которых попадались реально древние, наверное, даже дореволюционные и непонятно как уцелевшие в войну и последующие перепланировки. Домики утопали в зелени инжирных и абрикосовых деревьев, отливающих серебром в свете огромной ярко-голубой луны. Были и современные, аляповато-богатые коттеджи в два, а то и три этажа. Эти монстры нависали над стариками-соседями, давя их своими бетонными объёмами и зажимая двухметровыми железными заборами, словно не понимая, что же делают эти развалюхи, эти пережитки ушедшей эпохи в современном мире показной роскоши и китча.
Наконец машина остановилась у железных ворот, выкрашенных в серый цвет.
– Мы приехали. Прошу. – Маша распахнула дверь кабриолета. – Это дом бабушки. Я тут жила в детстве. От квартиры родителей на Северной было долго добираться до школы, и я жила у бабушки, тут школа в пяти минутах на той стороне Севастопольцев. Бабушка сейчас в Киеве. Вообще-то она всегда летом в Севастополе, а на зиму мы её с мамой забираем в Киев. Но в этот год не получилось. Разболелась. Не встаёт. И мама решила не привозить её пока. Там всё-таки врачи и легче ухаживать. Поэтому в доме, наверное, не очень уютно сейчас, но, я думаю, это ведь не главное?
– Да, конечно! Не бери в голову! Всё нормально, – ответил Максим, входя во вделанную в ворота калитку и оглядывая участок. – Ничего себе… А что, дом действительно 1908-го года? – увидев на фронтоне выложенные камнем цифры, восхищённо спросил Максим и продолжил: – Маша, это же памятник! Нет, я серьёзно! В Москве бы он на учёте стоял. А здесь после такой войны – и уцелел! Вдвойне памятник! Это же как Москва до пожара 1812-го года! Обалдеть…
– Это у вас в Москве. А тут таких знаешь сколько! И никому они не нужны. Хотя сейчас уже гораздо меньше, конечно. Люди сносят и строят современные. А я не хочу. Даже когда бабушки не станет, хотя я даже не представляю, что значит «не станет бабушки», но даже если когда-то, не дай Бог, это произойдёт, то я всё равно не продам этот дом. И перестраивать не буду. Это моё детство. Это… Это … – Маша на секунду задумалась, а потом добавила чуть дрогнувшим от волнения голосом: – Это для меня то, что и называется Родина. Ну да ладно, давай чуть позже обо всём этом. Проходи в дом! Если что, то удобства прямо и налево. Только кран красный на стояке в туалете поверни. Или можешь погулять по саду. Он у нас освещается, я сейчас свет включу. Абрикосов, наверное, уже нет, инжир ещё зелёный. Посмотри, может, персики есть, если птицы не склевали и пацанва не оборвала. Я месяц не заезжала. А я пока загоню машину, переоденусь и накрою по-быстрому.
Максим прошёл в дом, по привычке, выработанной с детства, вытерев туфли на лежащем перед входом коврике и слегка склонив голову в полупоклоне, как бы приветствуя невидимых обитателей и хранителей жилища и отдавая им дань уважения. Он всегда делал так, с далёких времён, когда познакомился с бабкой Марфой из вымершей архангельской деревни. Он любил заброшенные дома. Дома, где не только предметы, мебель и развешанные по стенам картины или фотографии, а даже просто воздух рассказывал о прошлой жизни, о его хозяевах, где сложившаяся, слепившаяся из сотен миллионов атомов энергия эмоций, настроений, тысяч пролетевших солнечных дней и тоскливых зимних вечеров превращалась в нечто почти материальное, осязаемое и вот-вот кристаллизующееся в некую голографическую картинку, которая с минуты на минуту повиснет в воздухе и начнёт демонстрировать пришедшему долгий рассказ обо всём, что произошло в так долго живущем на этой планете доме. Конечно, дом не подходил под понятие «брошенный», здесь просто не жили чуть меньше года, и у него были хозяева, горел свет, всё было чисто и аккуратно, но что-то всё равно вызывало трепет в груди Максима. Может быть, то, что здесь, в Севастополе, он ещё не был ни у кого в гостях, и уж тем более не лазил по заброшенным домам, может, то, что это была уже ночь, или же само это неожиданное и спонтанное приключение, в которое превратилось вроде бы обычное и рутинное задание. А скорее всего, и то, и другое, и всё это вкупе, да ещё и помноженное в десять раз на охватившее Максима невероятно лёгкое и давно – с юности – не испытываемое настроение. Мягкий свет из старомодной, с красным абажуром люстры заливал большую комнату, служившую гостиной. В напоённом тёплым уютным светом воздухе плыли мириады пылинок. Пахло книгами и старой мебелью. Максим подошёл к стене, где над диваном висели фотографии. Красивые, из другой эпохи лица улыбались с выцветших чёрно-белых фотографий. Вот стройный молодой человек в белом кителе капитан-лейтенанта с двумя рядами орденских планок на груди обнимает с белоснежной улыбкой приятную, чуть полноватую, в маленькой шляпке девушку. А вот они спустя лет десять, на море с белокурой кудрявой девочкой. Рядом превратившаяся в красавицу, но с теми же непокорными кудрями, сложенными в пышную прическу, та самая девчушка, но уже взрослая и высокая, с обворожительной фигурой и голливудской улыбкой, в невозможно женственном и красивом платье, с зонтом и перчатках по локоть.
«Шестидесятые… Их не спутаешь… У моей мамы было похожее платье, – с улыбкой отметил про себя Максим. – А это, наверное, Машина мама…»
И словно прочитав его мысли, сзади раздался голос, и тонкий пальчик ткнул в рассматриваемую им фотографию.
– Это мама моя. Правда, красавица?!
– Я так и подумал. Твоя мама действительно очень красивая женщина. И ты очень на неё похожа, – Максим обернулся и невольно прижал к себе стоявшую за его спиной Машу.
Их взгляды встретились, и опять нечто неуловимое пробежало между лопаток, заставляя пересохнуть и сжаться горло и отдаваясь электрическим импульсом в висках. Они молчали, прижавшись друг к другу, и не отводили глаз, сплетаясь в никому не видимый, не ощутимый, но такой крепкий нервно-энергетический канат, что казалось, ухватись за него руками, и не сможешь даже надорвать. Они молчали и не отводили глаз, словно в попытке выпить всю сущность другого этим всепроникающим, наполненным чем-то неземным, невозможно грустным и щемящим и одновременно тёплым и ласковым взглядом. Наконец он положил руку ей на затылок, зарываясь пальцами в мягкие волосы, уткнулся ей в шею, вздыхая вкусный аромат её духов на разогретом теле, провёл ладонью по щеке, ощущая бархатистость кожи, и, чуть запрокинув её голову, впился поцелуем в чуть приоткрытые губы. Сколько он длился, он не знал. Может быть, пару секунд, а может, вечность – время остановилось. Даже тикавшие на стене старые ходики, которые Маша запустила сразу, как только они вошли, казалось, остановили своё тиканье, сжимая время и ставя на якорь вечно крутящуюся и несущуюся непонятно куда планету.
– Что ты делаешь? Это неправильно. Не надо. – Маша чуть откинула голову назад, отворачиваясь. Максим ласково провёл ладонью по её щеке, мягко поворачивая лицо к себе, и снова посмотрел в наполненные слезами и тоской, глубокие и синие, словно Чёрное море, глаза.
– Извини. Но я не понимаю. Почему?
– Ты же хотел услышать ответ на совсем другое «почему?». Мы ведь для этого сюда приехали. И о многом хотели поговорить. А ты всё об одном – целоваться и целоваться. – Она рассмеялась. – Я, кстати, всё накрыла, пока ты тут мою родословную изучал. Может, пойдём выпьем? – Маша уже взяла себя в руки и, поправляя волосы на голове, улыбалась. И только ещё влажные глаза выдавали в ней ту другую, пятиминутной давности.
Максим только сейчас заметил, что она уже переоделась. Джинсы и старая в клетку рубашка так поменяли её образ, что он даже на секунду опешил. Вместо женщины- вамп перед ним стояла обычная девчонка из соседнего двора. Нет, красота никуда не делась, она просто стала другой. Максим даже не знал, какой… Простой… Да нет… Обычной… Нет, конечно. Тёплой, что ли... Вот! Тёплой и домашней. Он обрадовался, что подобрал слово, и улыбнулся:
– Ну тогда веди, хозяйка!
– Вот цэ гарно! – Маша тоже рассмеялась и продолжила на полусуржике. – Прошу пана охфицера. Я на веранде вам накрыла. А то вы, господин москальский шпион, курыть захочите, як выпьете своего коньяку с салом, а ходить пану у двор – цэ не гарно. А на веранде дымите себе на здоровьечко, усколька влэзе.
– Дзякую, пани! Мы будэму на мове разбовляти?
– Ни в коем случае! – Маша опять рассмеялась, выгоняя последние капельки грусти из глаз. – Я понимаю, тебе в диковинку, а меня уже тошнит от неё. Эти придурки всё делопроизводство переводят на украинский. И не украинский литературный получается, и не суржик, а чёрт-те что и сбоку бантик. Полный идиотизм. Ну да ладно, не к ночи будут помянуты эти дебилы! Просто я думаю, нам правда на веранде будет уютнее, чем тут за большим столом. Там крыльцо в сад, ночь, цикады стрекочут, небо со звёздами…
Покрытый сине-белой клетчатой клеенкой небольшой стол был полностью заставлен тарелками. Максим даже удивился, как она могла так быстро всё это разложить, порезать и расставить. В центре стояли две бутылки – бутылка его любимого пятизвездочного «Коктебеля» и словно в обнимку с ней – бутылка повыше, с ярко-красной этикеткой с изображением скифского золотого украшения и надписью «Альма Велли». Словно малолетние и скромные оруженосцы, жались, отливая своей бледностью, две бутылки «Боржоми». Вокруг красивым хороводом рассыпались тарелки разной величины. Максим понял, что, не зная до конца его вкусы и пристрастия, Маша постаралась подойти к делу со всей широтой и пониманием того, что хочется попробовать приехавшему в Крым. Блюдо с помидорами «бычье сердце», с развалом зелени и порезанным ялтинским луком, персики, алыча, холодная жареная рыба, тарелка с тремя видами сыра, банка мёда, татарская самса, плошка с грецкими орехами, тонко нарезанная, истекающая соком варёная колбаса «типа любительская», копчёные мидии и плетёная корзинка с большими кусками ароматного серого хлеба. На первый взгляд, в этом разнообразии не было никакой гармонии, никакой системы. Но это только на первый. Смешиваясь в воздухе своими запахами, расплываясь по столу десятками цветов и оттенков, наполняясь манящими отблесками бутылочного стекла и тёплым светом неяркой электрической лампочки, всё это несопоставимое богатство превращалось в сочное живописное полотно художников Возрождения, от которого только у слепого и лишённого напрочь обоняния человека могла бы не выработаться слюна и не подняться настроение.
– Я не знала, что ты любишь, чего не любишь, плюс ночь всё-таки, и поэтому понабрала всего подряд. – Маша смущённо улыбнулась.
– Ну ты даёшь! Куда столько-то?! Но выглядит обалденно! Когда ты только успела?
– Давай налетай. Я-то в принципе не голодная, а ты кушай на здоровье. И вино открой, пожалуйста.
Максим взял штопор, откупорил бутылку, налил Маше в стоявший перед ней большой на тонкой ножке бокал, наполнил коньяком свою рюмку и, смотря Маше в глаза, спросил:
– За что выпьем?
– За тебя.
– Прекрати! Почему за меня? За тебя, за хозяйку этого дома, за этот прекрасный стол. За прекрасный благодаря тебе вечер!
– Нет. Я сказала. За тебя. Я не знаю, что со мной сегодня. Я не понимаю себя, я не понимаю, что происходит. Но мне впервые за много лет сегодня хорошо. Легко и хорошо. Поэтому не спорь. За тебя. – Её голос опять дрогнул, она сглотнула набежавший в горло комок и повторила: – За тебя. И ты давай кушай, не смотри на меня. Куда это всё девать потом? Мне завтра утром, точнее, уже сегодня, опять в Ялту ехать. Поэтому ты должен всё съесть. Или хотя бы, как настоящий хохол, понадкусывать. – Она усмехнулась и протянула бокал. Они мелодично чокнулись. Маша поставила бокал на стол, чуть дрожащими пальцами достала из кармана рубашки пачку длинных тонких сигарет, прикурила и слегка сиплым голосом произнесла:
– Ты хотел знать, почему я стала шпионкой. Я бы никому никогда не стала бы изливать душу. И тем более первому встречному. А ещё при этом и товарищу по работе. Но сегодня что-то не так. Точнее, всё не так. И мне почему-то хочется говорить. Просто говорить. Может быть, это усталость, может, хандра. Может, я и правда влюбилась в тебя. Или просто ты попал своими словами на больное, и меня проняло. Или, может, надежду почувствовала. Не знаю. Ничего не знаю. И пока не хочу ни знать, ни понимать. Потом разберусь. Мне сейчас просто хорошо. Как-то грустно, волнительно, но реально хорошо. Как в детстве. Но я знаю, это закончится, и ты уедешь. И не знаю, увидимся ли мы когда-нибудь ещё или нет.
– Прекрати, Маш. Ну что это такое за настроение? Всё будет нормально! Конечно, уви…
– Не перебивай! Пожалуйста, Максим! Не перебивай! Прошу! – срывающимся голосом почти прокричала Маша, в глазах у неё опять стояли слёзы. – Ты пей, кушай и не перебивай. Главное, не перебивай. Я буду тоже пить и рассказывать. – Она сделала ещё один глоток, затянулась сигаретой, будто собираясь с силами и приходя в себя, нервно собрала волосы в пучок на затылке, ловко закрепив его там неведомо откуда взявшейся резинкой, и, уставившись куда-то в чёрную пустоту открытой двери, казалось, улетела в этот миг куда-то очень далеко отсюда. Максим, понимая, что ей просто необходимо выговориться, отвёл взгляд, наполнил ещё одну рюмку, подцепил вилкой пару мидий, выпил и закурил.
– Я даже не знаю, с чего начать… Наверное, нужно, как говорится, «начать с истоков»… Но я всё боюсь, нужно ли тебе это… Кому вообще всё это сейчас нужно… Но если даже тебе это не нужно и не интересно… То, значит, это реально никому не нужно…. Но раз назвался груздем, то уж потерпи и слушай. Если будет совсем неинтересно, то просто сиди и пей. В конце концов, это не тебе, а мне сомой надо. Моя бабушка, та, которая по маме и которая сейчас в Киеве, она коренная севастополька. Родилась тут в вот этом самом доме в 30-м году. Когда началась война, её отец – мой прадедушка – ушёл на фронт. Погиб почти сразу. Где-то под Одессой. Прабабушка погибла при бомбёжке. Она работала в штольнях. Ты знаешь про штольни? Это в Инкермане. Туда весь город ушёл в сорок первом. Там были школы, фабрики, госпиталя, склады. Короче, целый город. Прабабушка там трудилась. В госпитале санитаркой. А бабушка, то есть её дочка, ей было одиннадцать лет тогда, жила тут. Вместе с соседкой. У соседки дом разбомбило, и они жили у нас. Прабабушка практически не вылезала из штолен. Редко когда отпускали. Да если и отпускали, то часов на пять-шесть. Она приходила, чтобы шампанского принести.
– Шампанского? Извини ради бога, что перебил! Почему шампанского?
– А, ну да. Ты же не знаешь… Да, именно шампанского. Воды не было. Точнее, была, конечно. Но очень мало. Очень. Выдавали в Инкермане шампанское. Типа зарплату. Там же завод был шампанских вин. Вот его и пили, и чай им заваривали, и варили суп на шампанском. Так вот прабабка шла, тащила сумку с шампанским. И тут налёт. Очень сильный и не в расписанные часы. Обычно немцы по часам бомбили. А тут решили почему-то не по графику. Короче, ничего от прабабушки не осталось. На куски разорвало. Причём что интересно, это потом та соседка уже после войны маме рассказывала, она, кстати, тут всю оккупацию прожила. Тётя Зина. Так вот рассказывала, что прабабушку на куски, а вещмешок с шампанским целый. Одна бутылка только разбилась. – Маша нервно сглотнула, давя слёзы, сделала ещё один большой глоток вина и продолжила: – А такая красивая была… Есть фотография одна. Маленькая, правда, фоточка. Но очень красивая женщина была… Короче, бабушка осталась одна. В 42-м её вывезли. Эвакуировали. Повезло. Многие, кого эвакуировали, утонули. Немцы бомбили корабли. Топили. Но бабушке повезло. Её, двенадцатилетнюю, эвакуировали. Куда-то в Пермь. Она вернулась в 46-м. Через три года вышла замуж. Дедушка был моряком. Подводником. Всю войну служил здесь на Чёрном море. В осаждённый Севастополь ходил с грузами. Ордена-медали. Потом служил тут. И на бабушке женился. Ты видел их фото в комнате. В 50-м моя мама родилась. Вот в этом самом доме жили. Потом мама вышла замуж. За папу. Папа тоже был военным моряком. Кап-три. Но потом после травмы его списали в запас. На корабле был пожар, папа обгорел прилично. Его, конечно, наградили. Орденом. Хотели оставить служить на берегу, но папа не мог без моря. Ничего, устроился на гражданский флот. Кораблики водил по побережью. Это сейчас ничего не осталось, а раньше ты знаешь какое судоходство было?! «Метеоры», «Ракеты», просто прогулочные корабли. Тут порт кипел! Мама всю жизнь проработала на нашем судостроительном заводе. Даже членом завкома была. А Севморзавод – это тебе не «Рога и копыта», там несколько тысяч работало. Огромное предприятие было. От завода маме и квартиру дали хорошую на Северной. Двушку. Там и я родилась в 1980-м. Да-да, Максим! Мне уже тридцать два. Старуха… И ни мужа, ни детей… – Маша усмехнулась и закурила. – Но я не первый ребёнок. Был ещё старший брат. За семь лет до меня. Точнее, должен был быть. Но он умер младенцем. И мама с папой долго не решались снова завести ребёнка. Я поздняя у них. И всё, что должно было быть отдано нам с братом, досталось одной мне. Родители меня баловали, ничего не жалели. Помню, у меня одной на улице был самый новый велик «Кама». Такой с дутиками. Складной. У всех «Орлёнки», «Школьники», а у меня такой модный! А у папы была «Украина». И мы с ним по выходным как ломанёмся куда-нибудь за город… Или на рыбалку на ночь. Папа заядлым рыбаком был. Наловит, а бабушка такие рыбники пекла! Пальчики оближешь! Я помню, как мы отдыхали… Папа меня даже умудрился в «Артек» устроить. Я первый класс только закончила. Даже Горбачёва видела! Потом всем ещё долго рассказывала, что самого Горбачёва видела. Знать бы тогда, что эта сволочь сделает со страной… С мамой и бабушкой мы все театры обошли. Всё пересмотрели по пять раз! На Северной мне до школы было неудобно добираться. Да и школа не ахти. Поэтому я тут у бабушки на Малашке и ходила. Тут у неё практически жила. Да и мама часто с нами. Папа в рейсах. Выходные ненормированные. Тут рядом, за Севастопольцами, школа номер шесть. А потом всё как-то быстро закончилось… Распался Союз. Всем казалось, что вот-вот, и всё вернётся… А потом – что вот-вот, и Россия нас заберёт… Флот стали делить… Для папы вообще это было как серпом по одному месту… Потом все поняли, что Ельцин нас кинул. И теперь жить предстоит на Украине. А Кучма тогда сразу сказал: «Украина не Россия». А тут Россия! Понимаешь, Севастополь никогда не был Украиной. Тут по-украински никто никогда не говорил! Мы были городом союзного подчинения. Мы Новый год по Москве отмечаем! Отмечали… Завод развалился, маму сократили… Гражданский флот весть распродали, а что не продали, то стояло и ржавело. Папу сократили. Точнее, просто отменили. Он на автобус устроился. Цены… Бандитизм… Да что я?! Ты и сам это всё проходил. Но ты проходил это уже взрослым. А мне одиннадцать лет было в 91-м. Вдруг рухнуло всё, что было для меня дорого, чему меня учили в школе пять лет. Чему бабушка учила, мама… Ордена дедушкины и папкины… Раз – и нету уже ни пионеров, ни идеалов, ни всемогущего Краснознамённого Черноморского флота… И откуда ни возьмись стали вылезать, как черти из подвалов, бандеровцы, нацисты, всякая мразь. Татары в Крыму голову подняли. Вроде их только-только Горбачёв пустил, а они уже как тараканы расплодились. У нас-то в Севастополе их мало. Но что они в Крыму творили… В Феодосии, в центральных районах… В 96-м я хотела ехать поступать в Москву на юридический. Но папа сильно болел. Был инфаркт. Он почти не вставал. Я не поехала. Поступила тут в наш Вернадского. На юрфак. Была отличницей. На третьем курсе меня вызвали в СБУ и предложили после окончания пойти служить в «БЕЗПЕКУ». Окончить потом в Киеве полугодичные курсы и получить сразу старшего лейтенанта. Я сразу отказалась. Я даже не представляла, как папке скажу. Я когда ему рассказывала, что у нас на курсе учатся парни из Черновцов и ходят со значком Бандеры и зигуют, у папы чуть второй инфаркт не случился. Я помню, как он сказал тогда: «Дочка, этих ублюдков нужно сейчас убивать. Пока их мало. Иначе они расплодятся, как клопы, и вони от них будет много. А потом и кровь будут пить». Прикинь, как папа был прав! – Маша опять усмехнулась, но уже как-то спокойнее. Она налила ещё немного вина, отрезала маленький кусочек персика, выпила и, затушив почти до фильтра истлевшую сигарету, прикурила следующую. Сделала одну затяжку и отправила её повторять судьбу предыдущей на бортик большой хрустальной пепельницы чешского стекла. Максим видел и чувствовал, что, вспоминая и рассказывая, она успокаивается. Было понятно, что годами сидевшая в ней тоска и мысли о правильности выбранного пути, да и не складывающаяся, судя по всему, личная жизнь не просто тяготили, а давили её. А невозможность поговорить с кем–то просто так, не боясь, не подбирая выражений, без страха показаться дурой или неврастеничкой, выворачивала душу и копила всё нарастающий ворох терзаний и размышлений. Единственное, чего Максим не понимал, – почему именно его она выбрала в собеседники, неужели просто из-за того, что они завтра расстанутся и непонятно, увидятся ли когда-нибудь опять. Или же всё-таки он правда ей нравится? Второе грело его мужское самолюбие. Но одновременно и пугало. Одно дело – мимолётное приключение, и другое – если эта девочка и правда влюбилась. Ему не хотелось причинять этому человечку боль. И тем более разрушать её и так очень хрупкую судьбу. Но сделать что-либо было уже не в его силах. Нечто свыше, не поддающееся описанию, уже влекло и её, и его. И всё, что он мог, – это просто отпустить вёсла и ждать, куда это всё вынесет.
– Но вот тут и случилось то, что перевернуло всю мою жизнь. Где-то через месяц после предложения «безпечника» ко мне подошёл у института мужик. Поздоровался. Назвал моё имя и фамилию и практически прямо в лоб сказал приблизительно следующее: « Мария, я знаю, кто были ваши прадед, дед, кто ваша бабушка. Кем служил ваш отец. Вы из хорошей советской семьи. Вы правильно воспитаны. Для вас Родина и предки – не пустые слова. Вы коренная севастополька в седьмом поколении. Не так давно вам было сделано предложение работать после окончания института в СБУ Украины. Я знаю, вы отказались. Что тоже правильно вас характеризует. Но сейчас я хочу предложить вам другое. Я офицер ФСБ России. И я хочу вам предложить работать на Россию и приблизить день возвращения вашего родного города на Родину. Одним словом, я предлагаю вам стать нашим агентом. Секретным агентом в украинской СБУ. Не скрою, работа разведчика опасна. И пусть работать вы будете не в гестапо, но всё равно опасность существует. Поэтому я не буду вас торопить. Я понимаю, что вам нужно хорошо подумать. Вот телефон. Позвоните, когда решите. Время нам позволяет не торопиться с решением. Я думаю, с вашими успехами в учёбе они возьмут вас и на пятом курсе. Когда окончательно решите, то позвоните и просто скажите, что «я согласна» или «я не согласна». При положительном решении с вами свяжутся. Звонить нужно по вторникам с 18-ти до 21-го. На этом всё. Не буду вас более задерживать. Всего доброго». И мужик исчез. Вспоминая сейчас, я думаю, что это, наверное, была самая крутая вербовка в мире! Что называется, всех времён и народов! – Маша рассмеялась, пригубила из бокала и вдруг, посмотрев на Максима, спросила: – Тебе, наверное, неинтересно? Ты даже не ешь. Я своей болтовнёй отбиваю весь аппетит и не даю тебе нормально отдыхать. Ты устал от меня?
– Нет. Абсолютно. Мне правда интересно. Я же тебе, по-моему, говорил, или ещё нет, но я как бы пописываю… Точнее, пытаюсь писать. Всю жизнь писал стихи. Но сейчас как отрезало. Хочется прозу. Только всё как-то не рискну начать. Но мне всегда интересно слушать такие истории. Человеческие рассказы. Я, можно сказать, их коллекционирую. По-хорошему. Собираю их у себя в голове. Когда-нибудь на пенсии я соберусь и напишу толстую-претолстую книгу. Ни о чём. Или обо всём… Что-нибудь типа «Войны и мира»! – Максим рассмеялся. – А по поводу того, что «ничего не ем», ну так сколько же можно есть, милая?! Я только и делаю последние шесть часов, что пью и ем, ем и пью. Но если пить я не устал, то есть я правда уже не могу. Я уже просто выпиваю, закусываю по чуть-чуть, курю, и мне хорошо. Правда, Маш, хорошо! Продолжай, пожалуйста. И не обращай на меня внимание. Просто рассказывай, и всё. А я весь превратился в слух. А чтобы тебе стало легче, смотри – сейчас съем этот вкусный персик.
Маша рассмеялась – было видно, что ей становится легче. Она словно сбрасывала с себя давивший груз одиночества. Она распустила хвостик, встряхнула своей льняной копной и с улыбкой произнесла:
– Ладно уж, Лев Николаевич, слушайте и собирайте свой гербарий! Хотя уже и рассказывать-то нечего. Почти всё рассказала. Сейчас просто сама суть. И как бы ответ на вопрос «почему?». А ты давай не отлынивай! Обещал пирожок скушать? Вот и кушай! А то взял и опять отложил! Ну так на чём я остановилась… А, вербовка! Ну вот… Ушёл мужик. А я ещё долго стояла, как дура. И в этом состоянии я пребывала, наверно, месяц, а то и два… Пока папа не заметил, что с любимой дочуркой что-то не так и не стал задавать вопросы. Папке я никогда не врала. И сразу всё рассказала. Он выслушал, достал из ящика заначку – ему уже нельзя было курить, и мама ругалась и не давала, но он иногда баловал себя. Вот и сейчас достал, вышел на балкон и закурил. Мне казалось, что он там час, наверное, курил, а на самом деле он всего-то две сигареты и выкурил. Вернулся в комнату и говорит мне: «Знаешь, дочь, я не могу тебе ни приказывать, ни указывать, это только твой выбор и твоя жизнь. И решать только тебе, милая. Но если бы мне сделали такое предложение, как тебе, я бы ни секунды не думал. Ты правильно и хорошо воспитана. Ты деда с бабушкой помнишь, помнишь, как мы с тобой на рыбалку ходили, Севастополь наш любишь, много читаешь. Ты добрая и хорошая девочка. Мы с мамой всегда тобой гордились и гордимся. И от этого ещё тяжелее сознавать, что тебя угораздило жить в это страшное и плохое время. Но тут уж ничего не поделаешь. Поэтому не буду долго говорить. Скажу так: если ты сможешь этой своей работой приблизить день, когда Севастополь вернётся на Родину, а он, поверь, рано или поздно всё равно вернётся, потому что это русский город, легендарный, седой и политый русской кровью, и он, старый корабль, вернётся всё равно в свою родную гавань. Так вот от осознания того, что это моя дочь сделала, а значит, и я какой-то своей малюсенькой частичкой поспособствовал возвращению, я буду счастлив и очень горд. И ничего мне больше не надо! Я понимаю, что мне не много осталось. Не перебивай, пожалуйста! Я знаю! И вы с мамой это знаете. Чего там кругами ходить… Эта зараза не лечится. Рак он и есть рак. И мне не страшно совсем это, доча. Правда! И я теперь буду умирать спокойно. Потому что знаю, что моя Машутка работает на святое дело. Моя Манечка, моя Маруська, моя любимая кровиночка, котёнок мой трудится на святое дело. На Россию, на Родину. А не на этих предателей и сволочей фашистских. Моя принцесса! Моя героиня! Солнышко моё! А значит, всё будет хорошо. И даже когда меня не станет, то и я, и дед, и бабушка, и все мы, кто есть там на небесах, будем тебе помогать. И никто и никогда не сделает тебе плохо. Мы будем тебя защищать. А значит, всё будет хорошо, дочка!» И папа обнял меня крепко-крепко, как в детстве, и я увидела в его глазах слёзы. Никогда не видела, чтобы папка плакал. Никогда! Хотя рак был уже в последней стадии, и ему было очень тяжело. И больно. Ничего уже не помогало. Но он никогда не плакал. А в тот миг у него были слёзы. Глаза, полные слёз! Будто он получил наконец то, что хотел, и его отпустило. Он словно уже вознёсся куда-то туда, далеко-далеко… Мы полчаса или, может, час с ним вот так, обнявшись, плакали. А наутро он умер. Заснул и просто не проснулся. – Голос Маши предательски дрогнул, выдав фальцетную ноту, и из огромных синих озёр покатились, смывая тушь чёрными дорожками, горячие, но успокаивающие душу слёзы. Она судорожно отвернулась, как бы стыдясь накатившего вала эмоций, уткнулась в полотенце, промокнула лицо салфеткой и стала неуверенно раскуривать дрожащей рукой сигарету. Максим молчал, не понимая ни своего состояния, ни того, как он должен реагировать, и надо ли реагировать вообще. Надо что-то сказать, это он понимал. Но не мог произнести ни слова – в горле колом стоял ком, не дававший выдавить хотя бы звук. Он просто смотрел, вглядываясь в это чумазое лицо, в эти блестящие и играющие зайчиками от электрической лампы огромные мокрые глаза, и ему почему-то становилось стыдно. Да! Именно стыдно! Очень стыдно! Сначала он не мог понять, почему ему стыдно. А когда пришло осознание этого «почему», стало вдруг страшно. Страшно и одновременно гадко и противно оттого, что ведь он никогда даже не думал, что он сам предатель. А ведь так оно и есть. Он действительно ПРЕДАТЕЛЬ! Да! Да! Да! Самый последний предатель! И все, кто живёт в России, предатели! Все его друзья, все родственники, все его близкие, вся страна. Все! Все предатели! Вся Россия! Мы же предали, бросили своих. А ведь «русские своих не бросают». Ведь в Афгане не бросали? Нет! Никогда. Даже во дворе пацанами не бросали – западло! А тут бросили. Взяли и бросили. И русский Крым, и самый русский город Севастополь. И всех вот этих простых людей. Которые верили нам. Родине верили! А Родина их бросила.
Мы бросили. Просто взяли и бросили! Оставили, как тяжёлый чемодан с ненужным барахлом, отвернулись смущённо и ушли. И делаем вид, что всё нормально и хорошо. Вот уже двадцать лет, как делаем вид! Но ЭТО и есть самое настоящее ПРЕДАТЕЛЬСТВО! И не надо говорить, что это не ты, Максим, а Ельцин, Чубайс и вся эта банда. Что от тебя, мол, Максим, ничего не зависело. Нет, это ты! Ты, Максим! Именно ты! И все мы! Вся огромная Россия. И если не исправить, не искупить этот грех, то и России больше не будет. Потому что не живут долго иуды. Или сами вешаются, или их вешают. И потом к ним приходят вот эти Машины папы. Приходят и спрашивают. А ещё придёт дедов брат, что где-то тут совсем рядом лежит. А потом там, на небе, спросят и все остальные, что полтыщи лет тут кровь лили и головы клали. Вперятся в тебя глазищами и начнут спрашивать! Почему ты, сучонок, живой был, а землю русскую предал?! И отвернутся в итоге, и руки не подадут. И пойдёшь ты, Максим, один по этому Млечному Пути, воя от тоски и стыда. И даже Таня твоя от тебя отвернётся, потому что стыдно с тобой рядом стоять. А сын?! Сыну ты что скажешь?
Ему стало страшно. Ему даже показалось, что в бумажнике лежат те самые три серебряника, и он невольно потрогал портмоне во внутреннем кармане пиджака. Нервно дёргался глаз, и стучало в висках…
Максим встал, чуть качнувшись, налил рюмку до краёв, расплескав по клеёнке коньяк, махнул её не закусывая, сгрёб неуверенно пачку сигарет и вышел на крыльцо. Так хотелось подставить пылающее лицо под холодный ветер. Но ветра не было. Была сладкая, расплывающаяся патокой фруктового сада южная ночь. А над головой сияло, заглушая всё суетное и мирское, невозможно-звёздное и бесконечное, обнимающее и влекущее черноморское небо…
Он сидел и курил. Мысли покинули голову. Улетели унесённые тонкой зефировой струйкой крымской ночи. В голове звенела пустота. Он пытался и не мог собрать остатки разума во что-то целое. Не мог даже ответить на вопрос: «Кто она тебе?» Что ты так зацепился за эту девочку?! Ну понятно, её тебе жалко. Но сколько было уже жалко в этой жизни?! В голове опять закрутились, сталкивались, наезжали друг на друга, скручивались в клубок и распадались, давили и отступали в небытие мысли. И стуча в левый (почему именно в левый?!) висок, не кончался этот бесконечный и сумбурный диалог:
– Так кто она тебе, Максим?
– Не знаю!
– А всё-таки?!
– Да не знаю я!
– Ты влюблён, Максим Викторович?
– Не могу понять… Раньше влюблённость приходила как-то более ярко. Обдавала кипятком эмоций, завязывала нервы в узел и лишала сна.
– Но если не любовь, то, получается, она тебе безразлична?
– Нет! Однозначно нет.
– Тогда что?!
– Да х… его знает, что!!! Она мне нравится!
– Просто нравится, и всё?
– Нет! То есть да! Она классная… Да! Я её хочу? Да! Да! Да!
– Ну?
– Да баранки, бля, гну!
– А… Ну это, конечно, самый сильный довод, Максим Викторович!
И опять в голове шумело, коверкалось и шкрябало. Крутилось по пятому кругу, словно детская юла, и наматывало нервы на невидимый, но холодный и жёсткий волчок. И этот диссонанс, это несоответствие внутреннего наполнения и всего, что вокруг тебя, этого напоенного любовью и счастьем ночного воздуха, этого еле уловимого, с морской ноткой ветра, этого запаха фруктового сада и всей той какофонии, что творилась у него в груди и где-то глубоко в мозгу, – это просто разрывало сознание, бесило и раздражало. Он вытащил последнюю сигарету из пачки, грустно посмотрел на унылые, отливающие лунным светом остатки коньяка в бутылке, философски усмехнулся и закурил. Вдруг зашуршало где-то в темноте, и через секунду деловой походкой истинного хозяина к крыльцу приковылял, перекатываясь с боку на бок, огромный, упитанный ёж. Подошёл, поднял голову и вперился маленькими колючими глазками прямо Максиму в лицо. Поймал его взгляд и изучающе смотрел, не отрываясь, несколько секунд, а потом, саркастически фыркнув что-то типа: «Мне б твои проблемы, чувак!» – такой же деловой походкой полностью уверенного в себе существа растаял в густой темноте. Максим невольно улыбнулся. Его отпускало… Он закинул голову и всмотрелся в огромный бисерный ковёр, раскинувшийся над ним. Потихоньку уходила, таяла и растворялась накатившая хмарь.
– И правда! Чего я завёлся? Ну хотелось девочке выговорится. Она выговорилась. Просто ей тяжело, и всё. А так всё нормально. Нужно её поддержать. Девочка-то правильная. Наша. Наша Маша! Просто несчастная. Ничего! Всё образуется. Всё будет хорошо! – Максим поднял бутылку с остатками янтарной жидкости, влил в себя одним большим глотком, громко выдохнул и глубоко затянулся, смачно высасывая последнее из крошечного обгрызенного бычка. Он вздрогнул от неожиданности, когда Маша положила ему руку на плечо.
– Я утомила тебя своим нытьём? Ты спишь?
– Нет.
– Что нет? Не спишь? Или не утомила?
– Всё нет. И не сплю, и не утомила. Я думаю.
– Выпьем?
– Давай. Принеси бутылку мою. Там на столе неоткрытая.
– Уже. Держи! Можно я скажу тост?
– Говори.
– За тебя!
– Почему за меня?
– Это долго объяснять. Просто за тебя.
– А всё же? – Максим заставил себя встать со ступенек, на которых сидел, и шагнул ей на встречу. Рука легла ей на плечо, пальцы нежно пробежали по спутанным волосам, по ещё влажной щеке, затрепетали, перебирая, по пульсирующей жилкой шее… – И всё же, почему за меня?
– Да потому, что я сучка конченая! Потому что я влюбилась! Понимаешь?! Влюбилась! Как последняя кошка! Как ****ь! Да! Потому что я никому и никогда ничего не рассказывала! Я всегда одна! Понимаешь?! Одна! Даже мама не знает этого нашего с папой разговора. А ты… А ты… А тебе… Что ты со мной сделал?! Я стала слабой! Понимаешь?! Слабой! Почему?! Это всё ты! Да ты просто сволочь, Макс! Гад! Ты воспользовался! Ты меня заколдовал! Опоил! Ты… Бабник проклятый! – она обвила его руками за шею и впилась своими сухими горячими губами в его в этот момент искавшие хоть какой-то словесный ответ такие же горячие губы. Да при чём тут губы – она вся, до последней клеточки, бросилась в этот омут, проникая языком, сплетаясь с ним в узел и уносясь куда-то далеко-далеко, в ту единственную вселенную, где нет ответов ни на один вопрос, потому что там и так всё давно ясно, где не надо задумываться ни над чем.
Туда, в тот самый мир, где не задают вопросов, а просто любят. И, значит… ЖИВУТ. Его язык откликнулся на вызов и радостно закружил в предложенном ему вальсе. Пробежали мурашками вниз по спине волны возбуждения, отдавая взрывной волной в затылок и разгоняя по жилам кровь. Заструились нейроны, заставляя закипать мозг и напрягаться мышцы. Дремлющий где-то на задворках тестостерон очнулся и добросовестно выплеснул себя, наполняя первородными силами низ живота и скованное узами нижнего белья и тесных брюк мужское естество. Уже подсудная не разуму, а чему-то другому, более высокому и непонятному, задвигалась рука, скользя по выверенным тысячелетьями маршрутам. Пробежала, перебирая пальцами по плечу, скользнула вниз, ощупывая упругую грудь, сделала большой зигзаг, уходя через талию за спину, и нервно поползла вниз, лаская и передавая свою нервную составляющую… Замерла на полушариях ниже спины, мягко ощупывая и наслаждаясь, но не задержалась и снова побежала в обратный путь. Задержалась на уже чуть изученном месте – груди, дала и здесь немного волю играющим шаловливым пальцам и опять поднялась выше. Огладила лицо, убирая прядь волос. Прошлась по ещё влажной щеке. Поигралась на шее. И, чуть опустившись вниз, то ли рефлекторно, то ли уже отточенным возрастом движением, как-то бегло и шустро стала расстёгивать пуговки на старой байковой рубашке. Отбросила её в сторону, нежно, но упрямо опустила лямку лифчика и проникла за кружева, скрывающие то, ради чего эта самая рука так долго работала и путешествовала. Пальцы нащупали упругий, возбуждённый сосок, покрутили его, мягко прищипывая, смачно и жадно обняли всю эту налитую страстью грудь и отпрянули, уступая поле деятельности прильнувшим к ней губам. А рука уже заскользила далеко вниз. Пробежалась, сделав нежный круг по животу, проверенным маршрутом скользнула по талии, нащупала желобок позвоночника, ненавязчиво опустилась вниз, проникая уже дальше, за тугой пояс, но, словно не найдя входа, вернулась обратно, очертила чуть нервное полукружье и медленно, словно пытая, жаркой смолой стекла ещё ниже, ловко расстегнула пуговицу, змеёй вползла в нагретую и жаркую тесноту и вдруг, не задержавшись, подалась назад, нащупала молнию джинсов и очень медленно, но непреклонно, как бы подводя итог путешествию, потянула медную застёжку вниз…
– Нет! Макс, нет! Извини, пожалуйста! Я не могу! У меня…
– Что?
– Ну, праздники у меня! Красный флаг!
– Какой ещё флаг?!
– Чёрт, блин! Ну, критические дни!! Извини!!! Я дура! Прости меня! Я понимаю! Я дура! Я не понимаю, зачем я… Совсем с ума сошла, идиотка! Прости меня, милый! Прости, пожалуйста! Я не знаю, говорили тебе или нет, поверишь ты мне или нет, но тебе реально легче дать, чем отказать. Ты классный! И я… я готова. Я правда вся твоя. Я готова. Но не могу. Не могу такая. Стыдно. Прости! Я полная идиотка! Мне правда с тобой очень хорошо. Ни с кем не было так хорошо! Правда! Да, я дура. Зачем я это всё?! Зачем?! Дура! Прости, милый! Я всё понимаю. Хочешь, я тебе сделаю… ну, ты понимаешь!
– Нет. Это мне любая шлюха сделает в гостинице. За три гривны. Я же…
– Я понимаю! Молчи! Ничего не говори! Я понимаю! Да! Я опять не то… Дура! Прости меня, идиотку! Мне правда с тобой очень хорошо. Я просто голову потеряла совсем. Извини. Пожалуйста, извини! – и она снова заплакала.
Максим устало опустился на ступени крыльца, достал из валявшейся рядом пачки сигарету, долго искал взглядом, шаря по сторонам, зажигалку, выцепил стоявшую у косяка первую, почти пустую бутылку, прямо из горлышка влил в себя пару крупных глотков, потряс головой, прогоняя накатившее наваждение, и наконец прикурил, жадно затягиваясь и прислонившись к резному столбу. Маша села рядом, положила ему голову на плечо.
– Ты обиделся?
– Я не девочка, чтобы обижаться.
– Я понимаю, что обиделся. Прости меня, пожалуйста.
– Маш, тебе нужно отдохнуть. Иначе ты просто сгоришь от перенапряжения. Или хуже того – спалишься на ерунде. Может, пора завязать? Вернуться в Севастополь, открыть, как ты хочешь, гостиничку и просто жить? Ты и так очень много сделала. Скоро всё закончится. Три года, и что-то будет. Так или иначе.
– Вот именно! И ты предлагаешь мне сойти с дистанции за два шага до финиша? Не дождутся! Ты будешь смотреть материалы на флешке, которую я передала. Так обрати внимание, там есть, что уже хохлы передали или вот-вот передадут америкосам. А там знаешь что? Там вон моя школа номер шесть. – Маша махнула рукой куда-то в темноту. Так вот, в ней будет управление офицеров связи. А чуть далее по Севастопольцам поликлиника номер пять, это будет клиническая больница офицеров флота США. Нормально? Да? А чуть дальше, на той стороне улицы, вон туда вниз к морю, по Розе Люксембург, на улице Надеждинцев, пятнадцатая стационарная больница есть. И её не будет! Точнее, больница останется, но будет работать госпиталем морской пехоты. И это нормально?! Просто класс! Да что больницы! Вот там кинотеатр «Севастополь», где я с папкой и мамой все кино в детстве пересмотрела, так его не будет через три года! Зачем он нужен? Там будет Клуб ВМС США. Там негры будут вискарь жрать и в покер резаться. Нормально?! Да? Супер! Просто супер! А чего молчишь? Нравятся расклады?!
– Я слушаю. И не буду скрывать, мне всё, что ты говоришь, не нравится. Но я уже говорил тебе – я уверен, что те, кому положено анализировать, давно уже всё решили. Но ты продолжай, пожалуйста!
– А… Продолжать?! Ну давай! Продолжу! Тебя, наверно, смущает то, что всё сказанное в будущем времени – только будет. Так ты заблуждаешься, полковник! Будущее уже пришло! Американцы уже здесь! И они уже строят! Вовсю строят! На Северной гимназия номер пять, там уже сделали ремонт, протянули все кабели, всё стекловолокно затянули, бомбоубежище вылили уже. Даже таблички в туалетах на английском повесили! Осталось только учеников выгнать, и всё – работай на здоровье! А знаешь, что там будет? Разведывательно-информационный центр военно-морских сил. Догадайся с двух раз, чьих сил! А не знаешь, в чём фишка? Почему именно там? Да потому, что это самая высокая точка на северной стороне и одна и самых высоких вообще в Севастополе. Туда глушилки поставят, и весь ваш флот превратится в железные корыта. Всё погасят! А в семи километрах от неё – аэродром Бельбек. И там уже вовсю америкосы трудятся! Льют новые взлётки под свою авиацию, новые ангары строят, штаб с бункером строят. Хохлов даже близко не допускают. Высшая секретность! Говоришь, Москва знает об этом? И я уверена, что знает. Так что же вы ждёте? Ну что? Хватит? Или ещё?
– Продолжай, Маша. Ты мне такая больше нравишься. – Максим улыбнулся.
– Ах, вот так?! Такая фанатичная дура? А пожалуйста! Вы песен хотели – их есть у меня! Продолжаю! Ты ж в Балаклаве был, конечно? Не в курсе, что творится? Ну про боевых дельфинов, наверное, знаешь. Потому что там даже в центре исследований уже полосатый флаг висит. Да Бог с ними, с дельфинами! Это всё игрушки. А вот есть куда более серьёзные вещи! В старых советских бункерах знаменитой «Сотки» уже в четырнадцатом году они запланировали размещение установок противокорабельных ракет. А ты понимаешь, что это такое?! Ни один русский корабль даже близко к Крыму не подойдёт! Хоть топите их, хоть пилите потом, потому что толку от них будет НОЛЬ! Это идиотам-хохлам подземная база подлодок, знаменитая 825 ГТС, не нужна. Растащили всё до последней розетки, даже люки чугунные выковыривали. А америкосам очень даже она нравится и ещё как, оказывается, нужна! И ты думаешь, только Севастополь их интересует? Да ни хрена! Весь Крым! В районе Старого Крыма и Феодосии есть глубокий противоатомный бункер, там собирались ядерные бомбы в СССР. Оттуда, кстати, ушли те знаменитые ядерные ракеты на Кубу в 1962 году. То есть Карибский кризис родом из Крыма! Так вот теперь это не заброшенный советский бункер! Это теперь будет Штаб управления войск НАТО в случае ядерного конфликта в Европе. Ты можешь себе это представить?! Нет? А это уже практически произошло. Деньги выделены, контракты заключены. Взятки всем заинтересованным хохлам, кому положено, включая самого Янука, выплачены. Дальше продолжать? Пожалуйста! В Симферополе есть старая советская, очень мощная противочумная лаборатория. Точнее, была. Украине же ничего не нужно! Им только бабки нужны! Причём желательно американские, а остальное для них – пустой мусор. А вот американцам нет, им многое нужно. И даже лаборатории. Тем более советские. Так вот в Симферопольской создана, повторяю: УЖЕ создана биологическая лаборатория Пентагона. И она уже работает на полную мощь. Там собирают образцы крови крымчан, забирают биоматериалы, завозят всяких паразитов. Клёво, да? Просто обалденно. Даже думать не хочется, что они там могут напридумывать. А вот где собираются применять, даже и гадать не надо. А ты, Максим, говоришь, уйди Машенька и отдыхай. Куда уйти-то? Чтобы потом жить всю жизнь в американской колонии, в которую превратится Севастополь, чтобы эти морды делали селфи на тридцать пятой батарее с кока-колой в руках и шлюхами на коленях, а в мой гостинице, которую я открою, негры-педерасты наших девок трахали? Хотя и Севастополя не будет. Будет некий Ахтиар. И хохлов отсюда выкинут. Нахер они не будут никому потом нужны. Татарам отдадут под турецким протекторатом. А те и рады будут! Но только вот хрен им, а не Севастополь! Я пока хоть чем-то могу помочь, хоть как-то это изменить, я буду работать. Работать и надеяться на чудо. А тем более ты сегодня мне влил огромную порцию оптимизма и заставил поверить, что победа не за горами. И я поверила, между прочим! Я правда поверила, что настанет момент, когда я выйду на край скалы на Фиоленте и как закричу, чтобы папка мой на небесах услышал: «Крым и Севастополь вернулись домой, в родную гавань!» Я даже знаю место, где я это сделаю! Я потом туда тебя отвезу. Там, наверное, и стоял тот самый знаменитый храм Девы. Я чувствую это. И вообще, Максим, это здорово, что ты мне встретился сегодня. А то, что я тут раскисла, так хорошо, что это тут и с тобой я раскисла. Ты прав, это просто срыв. Но я обещаю, что это в первый, и абсолютно уверена что в последний раз. И хватит об этом. – Маша опять присела рядом с ошарашенным вываленной на него информацией Максимом, положила ему голову на плечо, улыбнулась и добавила:
– И давай закончим эту тему, милый. Потом сам всё посмотришь, подумаешь. А пока у нас есть ещё несколько часов. Если можно, то расскажи лучше что-нибудь. Ты вот обмолвился, что пишешь. А что ты пишешь? Стихи? Можешь прочитать?
– Ну ты даёшь! Только что, словно фурия тут с горящими глазами, вещала мне про вселенскую катастрофу, десять минут назад целовалась и чуть не отдалась, двадцать минут как рыдала от воспоминаний, а сейчас опять улыбаешься и просишь почитать стихи. Просто не женщина, а живой калейдоскоп эмоций!
Маша звонко рассмеялась:
– Да! Вот такая я! А ты просто устал. Спать хочешь.
– Да при чём тут я? Мне-то чего? Высплюсь. Это тебе утром за руль. Ты же в Ялту, по-моему, должна ехать?
– Ага. Ну и что? В первый раз, что ли! Куда я денусь-то? Доеду. А ты всё-таки прочитай, пожалуйста, что-нибудь. Только без политики. Что-то доброе, лиричное... Про любовь! Тебе что-нибудь принести? Может, фруктов?
– Если только попить. Водички. Хотя нет, там на столе бутылка «Боржома», по-моему, была. Принеси, пожалуйста. Да, и сигарет захвати.
– Секунду, мой генерал! – Маша легко, будто и не было в помине этой такой насыщенной и эмоциональной ночи, вспорхнула и исчезла в доме.
– Господи, сколько же энергии у этой девочки… – пробурчал себе под нос Максим, устало потирая глаза и всё ещё не отойдя от всего только что услышанного.
Маша поставила на крыльцо рядом с ним большой латунный поднос. Ваза с фруктами, тарелка с сыром, бутылка «Боржоми», высокий тонкий стакан, рюмка и уже открытая пачка «Кэмела» с приютившейся рядом зажигалкой. От всей этой живописной композиции веяло теплом и домашним уютом. И словно откликаясь на это, сразу же потеплело в душе. Стали развеиваться, пропадая в предрассветной тишине, накопившиеся усталость и раздражение. Максим даже улыбнулся, поражаясь очередной моментальной метаморфозе Машиного образа. Вместо пылающего верой в свою правоту, испепеляющего взгляда древней Валькирии на него опять смотрели огромные тёплые глаза, в которых хотелось тонуть и не выныривать. Маша уже успела привести себя в порядок. От слез не осталось и следа. Волосы опять забраны на затылке. Лёгкая, ненавязчивая косметика тонкой ноткой освежала лицо.
– Не понимаю, как ты всё это так быстро делаешь.
– Что именно?
– Неважно. Присаживайся. Смотри, как тихо. Скоро рассвет. Тебе налить вина?
– Нет. Я больше не буду. Скоро уже ехать. А ты выпей. Мне просто нравится ухаживать за тобой и смотреть. И ты обещал что-нибудь прочитать! Про любовь!
– Да у меня больше совсем о другом. Ну да ладно, попробую. Слушай!
Максим чуть прищурил глаза, опрокидывая сознание внутрь себя, вспоминая и реанимируя что-то очень далёкое и почти забытое. Глубоко затянулся, выпуская в набухший южной истомой воздух тонкую струйку голубоватого дыма, и, словно сам улетая и растворяясь вместе с призрачным облачком, заговорил чуть хрипловатым голосом:
Сгустились сумерки…
И тьма заволокла притихший сад,
Спустилась по забору…
И тенью трепетной на клумбе залегла
Таинственным, загадочным узором.
Твой тонкий профиль в омуте окна
Окутал лунный дым, и первая звезда
В зрачке твоём слезинкой задрожала.
А я молил все небеса в тот миг,
Чтоб только утро больше не настало.
Максим кашлянул, сглатывая подкативший к горлу спазм, судорожно потушил истлевшую до фильтра и обжигающую пальцы сигарету.
– Здорово! Правда классно! Мне понравилось! Как там – «…окутал лунный дым, и первая звезда в зрачке твоём слезинкой задрожала…» Класс! Это и вправду стихи. Теперь так не пишут уже. Поверь я знаю, о чём говорю. Я много читаю. Ты молодец. Правда! А ты это жене написал?
– Нет. Не жене. Когда это было написано, жена была ещё маленькой девочкой. Это 1985-й год. Сам удивляюсь, что вспомнил.
– А кому? Ну расскажи! – Маша опять прижалась к нему, обхватила его руку своей и положила голову на плечо. Максим, ну расскажи! Так романтично! Как её звали?
– Звали её Леной, а я называл Алёной. Почему-то мне так нравилось. Это первая настоящая любовь.
– А что, разве бывает первая НЕ настоящая?
– Конечно! Причём много раз. Часто это просто взросление организма и бьющий по мозгам тестостерон. А настоящая – это когда по полной! Со слезами, с резаньем вен, со стихами и прочим. Одним словом, на разрыв аорты. После такой обычно у мужика вырабатывается прививка на всю жизнь.
– А жене ты пишешь стихи?
– Писал. Теперь давно уже не пишу. Всему своё время. Я вообще теперь пишу редко. И совсем не про любовь. Даже не знаю, почему. Наверное, старость.
– Да какой ты старый? Ты классный. И мне с тобой очень хорошо. Господи, почему ты мне раньше не встретился! Почему кому-то всё, а мне всегда облом. Всю жизнь одни козлы попадаются. А ты любишь свою жену?
– Люблю. Она уже не только жена. За столько лет это уже частичка меня самого. Я, наверное, сразу же умру, если её вдруг не будет.
– А она?
– Я уверен, что тоже.
– Жаль. Я бы вдребезги разбилась, но тебя бы отбила! Но теперь не буду. На чужом несчастье счастье не построишь. Мне так бабушка говорила всегда. Но я от тебя не отстану, даже не надейся! И мы будем дружить. Будем же?
– Конечно, будем! Даже не обсуждается. Ты очень хорошая. Я, если честно, тоже очень давно не встречал таких. Мне тоже с тобой очень хорошо и спокойно. Даже удивительно, такая красивая баба и при этом не стерва, не сволочь и не тупая овца. Чуть, конечно, с при****ью и с тараканами в голове… Но это излечимо!
– Ах ты! Сам ты с прип… – Маша звонко рассмеялась и стала колотить его ладошкой по плечу. Но вдруг замерла и дрожащим голосом проговорила: – Поцелуй меня, пожалуйста. Один раз. Напоследок. Чтобы я запомнила. И всё. Будем уже собираться потихоньку. Скоро рассветёт, – и, не дожидаясь ответа, она обняла Максима за шею, прижалась к нему грудью, заваливая его на спину, другой рукой провела по его лицу, волосам, шее, словно скульптор, запоминая каждый изгиб на ощупь и впитывая каждую клеточку. Его усталый взгляд опять неумолимо погружался, затягиваемый всесильным водоворотом, в синеву её огромных и бесконечно глубоких глаз. И вот уже Маша припала своими жаркими губами. Он ответил сразу же, будто только этого и ждал. И они опять слились в нескончаемо долгом, уносящим в сладкое небытие и безвременье поцелуе…
Наконец Максим оторвался от неё:
– Ну, хватит! Что ты со мной делаешь?! Я же не железный, в конце концов! Могу ведь и не выдержать!
– Всё. Всё, милый, всё! Не сердись! За мной должок, – она вскочила, широко улыбнулась и, светясь каким-то своим, только ей известным счастьем, звонко прокричала:
– Смотри, милый! Солнце встаёт! Смотри, какое небо! Будет хороший день. И у нас тоже всё будет хорошо! Я это теперь точно знаю! В следующий раз мы поедем встречать рассвет на Мангуп! Знаешь, как там здорово?! Там всем людям, даже самым несчастным, так здорово, как мне сейчас! Спасибо тебе, милый! И не сердись на меня, идиотку! А теперь всё. Пора сматывать удочки, – она опять заливисто рассмеялась, и Максим невольно расхохотался вместе с ней.
– Максим! Я в душ и переодеваться. Если не сложно, собери всё со стола в пакет, я по дороге выкину, а то неизвестно, когда я опять здесь появлюсь. И не скучай! Двадцать минут, и поедем. – Она вспорхнула, растормошила его волосы своими тонкими игривыми пальцами, чмокнула в щёку и через секунду растаяла в сумраке дома. Максим усмехнулся, потягиваясь, медленно поднялся, оглядел превращённую в стол верхнюю ступеньку лестницы и стал не торопясь загружать поднос. Водружая последнюю часть пиршества – полупустую коньячную бутылку, – он на секунду задумался и отставил её к перилам, добавив к ней и маленькую рюмку. Опять задумался, с ухмылкой отметив, что мозг еле-еле откликался на призывы «подумать» и навязчиво демонстрировал желание немедленно погрузиться в летаргический сон. Он отложил к бутылке пачку сигарет и зажигалку. Устало нагнулся, подхватил поднос и пошагал в кухню. Бросил взгляд на ещё заставленный, но уже чужой, неопрятный и брошенный стол, взял раздражающе-шуршащий пакет и стал сваливать в него всё содержимое тарелок. После этого собрал посуду, отнес в мойку и, с трудом выставив смесителем тёплую воду, стал мыть посуду. Закончив, разделся по пояс и стал с упоением обливаться еле тёплой водой, фыркая и отплевываясь, а в конце, убавив воду до ледяной, согнувшись, сунул голову под кран. Минуты три он чувствовал, как вместе с водой утекает усталость, а закипавший до этого мозг начинает благодарить своего хозяина, уютно раскладывая натруженные извилины по полочкам проветренной черепной коробки. Достал из кармана висевшего на стуле пиджака расчёску и неторопливо уложил волосы. Пробежался глазами по многочисленным полкам, выцепил старый эмалированный, некогда белый кофейник, высыпал в него остатки кофе из пакета с манящей надписью «Peru Cafe», долил воды из чайника и разжёг конфорку. Заплясавший синий огонёк своим утренним танцем придал ещё одну порцию сил и бодрости. Сразу захотелось курить. Через три минуты, взяв в одну руку исходивший ароматом носатый сосуд, а в другую две маленькие, почти кукольные чашечки, Максим вышел на улицу и водрузил свою новую добычу рядом с сиротливо ютившейся бутылкой. Уже рассвело. Свежий утренний воздух холодил обнажённое тело и возвращал к жизни. На душе было легко и удивительно спокойно. Максим уселся на уже ставшее родным место у перил, налил рюмку коньяку, медленно выпил и глупо, без причины улыбнулся.
Город медленно просыпался. Звуки только-только начали наполнять пространство вокруг. Пройдёт несколько часов, и от них некуда будет деться. И так захочется тишины… А пока они не раздражали, а, напротив, пробуждали и заинтересовывали. Где-то неподалёку заливисто и басисто лаяли на два голоса собаки. Прошуршала, чуть скрипя и урча, за забором грузовая машина. Максим запрокинул голову и посмотрел в небо. По белёсому, ещё совсем не голубому небу тонкой ниточкой тянулся подсвеченный утренними оранжевыми лучами солнца самолётный след. И сам лайнер, эта маленькая серебристая точечка, медленно плыл, держа курс на север.
– Интересно, как там мои… Спят ещё, конечно… – Максим налил кофе, закурил и посмотрел на часы. – Ну да. А что ещё делать-то в пять утра нормальным людям?
Прилетели две сороки и, усевшись на качели, стали ни с того ни с сего орать друг на друга противными, скрипучими голосами. Максим хлопнул два раза в ладоши. Сороки вспорхнули и понеслись в глубину участка, смешно и несуразно размахивая крыльями. Уселись на забор и, склонив головы набок, вперились в него маленькими чёрными бусинами глаз. Шумно протопал к компостной куче, шурша опавшими листьями, возвращающийся с ночной охоты знакомый ёж.
– И кому это мы тут аплодируем? – раздался сзади ироничный голос, а за ним звонкое цоканье, и, спустившись по ступенькам, перед ним встала Маша.
– Ё… Как ты это делаешь?! – Максим смотрел, не в силах отвести взгляд и уже в тысячный раз поражаясь умению меняться. От Маши, с которой он расстался полчаса назад, не осталось даже следа. Перед ним стояла та самая девушка, которую он увидел вчера на Приморском, – невероятно красивая, брызжущая красотой и уверенностью. Кипельно-белый костюм с широкими «а-ля Марлен Дитрих» брюками, невозможной высоты шпильки и красный, в цвет губной помады шёлковый палантин, завязанный на манер шестидесятых. Всё это, подогнанное и подобранное к идеальной фигуре, вкупе с ароматом «Кристина Агилера», у любого нормального мужика вызывало полный и долгий паралич.
– Тебе нравится?
– Да нет слов просто. Я реально в шоке. Шерон Стоун нервно курит в сторонке! Ты правда очень красивая. Только сними очки, я хочу видеть твои глаза.
– Не надо. Хватит. А ты, я смотрю, даже кофе сделал. Угостишь? – И Маша улыбнулась, демонстрируя голливудскую улыбку в сто тысяч зубов. Максим налил ещё тёплый кофе и протянул ей чашку. Она сделала три мелких глоточка и отдала обратно. – Очень крепкий для меня. Куплю на заправке. Ну, если ты готов, то собери, пожалуйста, всё это, и поехали.
Машина неслась по пустым улицам, шурша резиной по остывшему за ночь асфальту. Неслась, и казалось, что у её хозяйки и не было никакой нервной и бурной ночи. Мелькали перекрёстки и светофоры. Максим даже и не заметил, как они остановились на ещё пустой и просторной площади Нахимова.
– Дойдёшь отсюда? Всё-таки будет неправильно попадать по дурочке в камеры, как я тебя высаживаю рано утром. – Маша улыбнулась. Улыбка получилась грустной. Чувствовалось, что её переполняют эмоции, но она из последних сил сдерживает себя, то ли боясь не совладать с наплывавшими опять чувствами, то ли заставляя их схлынуть. Наконец, она решилась. Медленно сняла очки, щурясь от кольнувшего солнечного зайчика, медленно провела дрожащей рукой по его щеке и, стараясь как можно спокойнее выговаривать слова, произнесла:
– Максим… Спасибо тебе. Я… Я никогда… Я всегда…. Чёрт! Я… Я всегда буду помнить этот день. Точнее, эти вечер и ночь. Я очень благодарна тебе. Ты сейчас не понимаешь, а я… Короче, спасибо тебе, милый. Береги себя! Мы обязательно увидимся! Я буду дни считать… И прости меня, если я тебя обидела. Я люблю тебя! И ничего не говори! Молчи! Всё! Иди, милый! Иди!
Максим отвернулся, пряча предательски повлажневшие глаза, распахнул дверцу и вылез.
– И ты береги себя, Маш! Пожалуйста! Всё будет хорошо!
– Будем жить, Максимка! – она заливисто рассмеялась и, подняв руку, втопила педаль газа. Машина с визгом рванула и понеслась. Максим поднял воротник пиджака, поежившись от налетевшего с моря свежего порыва морского ветра, и посмотрел вслед уносящемуся по пустынной улице сверкающему солнечными зайчиками, ярко-жёлтому пятну.
– Лихачка, блин, – выудил из мятной пачки последнюю, потрёпанную сигарету, глубоко затянулся пару раз и улыбнулся: – Ну что, Максим Викторович? Спать? Или лучше переоденемся, позавтракаем – и на пляж? Хотя бы на часок-полтора. А то даже как-то не прилично получается – быть у любимого Чёрного моря и не окунуться. А потом работать! Хер вам, америкосы, а не Севастополь!
Он выкинул сигарету и бодро зашагал вперёд. Шёл, блаженно щурясь от утренних, а потому особенно ярких лучей крымского солнца, и глубоко вздыхал терпкий аромат чайных роз, смешанный игривым ветром с тонкой йодовой ноткой моря в неповторимый коктейль Приморского бульвара. Он шёл и улыбался. И не чему-то конкретному, а просто так. Просто потому, что на душе было светло и легко.
Улыбалась в этот момент и Маша, тыкая тонким пальчиком в кнопки автомагнитолы в тщетной попытке найти хоть что-нибудь в эфире сродни её настроению. В итоге не найдя ничего, да и сама не понимая, что вообще сейчас ей хочется услышать, она опустила крышу своего кабриолета и весело рассмеялась, когда порыв ветра сдул с головы легкий шифоновый палантин, подхватил льняную копну волос и заиграл ею, как играл когда-то гривами скачущих по Тавриде скифских табунов. Вот уже вынырнуло из-за поворота раскинувшееся справа внизу бескрайнее, ещё в утренней дымке, звонкое бирюзовое море. А Маша всё улыбалась и улыбалась. И тоже чему-то своему, только ей понятному.
И никто в этот миг, ни развеселившийся хозяин-ветер, ни эти разогретые солнцем вечные скалы, ни миллиарды разумных и неразумных существ, живущих сейчас на планете, конечно, не знали, да и не могли знать, что уже никогда более не суждено будет встретиться этим двум красивым, молодым, смеющемся сейчас и таким счастливым людям. А тем более не знали этого они сами – ни Максим, ни Маша даже не представляли в этот момент, как закрутится уже очень скоро колесо истории, которое они же сами пытались раскрутить всей своей жизнью, и покатится оно, набирая обороты, сметая и переворачивая всё на своём пути. И всего через год в Киеве начнётся народный майдан, а америкосы ловко и умело превратят его в нацистский мятеж и государственный переворот, и сбежит вор Янукович, бросив и предав свой народ, и польётся кровь, и 6-й флот США уже будет стоять у Босфора, готовый вскоре встать у причальной стенки Севастополя. И как поднимутся наконец вечно спящие русские люди, чтобы свернуть шею недорезанной бандеровской сволочи. И отложит Максим свой выход на пенсию, и опять попросится сюда – в этот самый русский в мире город. И только здесь узнает, что Маши больше нет на этом свете. Но пока он этого не знает. И летящая к Ялте по серпантину дорог Маша тоже ещё не знает, что через полтора года, вот так же, как и сейчас, она будет выжимать из своей «Ауди» все силы, безостановочно вдавливая педаль газа, в попытке догнать на трассе автобусы с уехавшими с Майдана севастопольцами. Ведь узнав, что тех ждут под Корсунь-Шевченковским вооружённые правосеки, она бросит всё и помчится догонять автобусы. Ну а как ещё?! Разве можно не предупредить своих?! Ведь это её родные севастопольцы!
Она будет гнать, нервно сжимая губы, как всегда, собранная и уверенная в себе, но очень уставшая от событий последних бессонных и безумных майдановских недель. Она не справится с управлением на скользкой дороге среди бескрайних степей где-то под Марьинкой, вылетит в кювет и будет долго и мучительно умирать, зажатая в искорёженной машине, с пробитым ребрами лёгким, размазывая по щекам кровь и текущие от боли и обиды слёзы.
И не увидит она уже, как поднимется вскоре её родной город, как на площади Нахимова сорок тысяч людей будут петь «Вставай, страна огромная!», и звуки этого набата выплеснутся через экраны телевизоров, словно черноморские волны, и побегут по бескрайней, ещё заснеженной России мурашками по коже каждого русского человека, заставляя сжиматься кулаки и расправляя ссутулившиеся за двадцать лет плечи. И, конечно, она не услышит ту самую фразу, которую так мечтала всю свою недолгую жизнь выкрикнуть сама, а в итоге кто-то там свыше, высоко-высоко с небес вложит дыханием в уста Путина. И весь мир вздрогнет, услышав сакральное и историческое:
– Севастополь и Крым вернулись домой, в родную гавань!
Но всё это будет уже без Маши. Она не доживет до своей Победы всего один месяц...
Повесть Маша
© Copyright: Максим Викторович Лазарев, 2024
Свидетельство о публикации №224013101864
Свидетельство о публикации №224013101864
Рецензии