Идея всемирной отзывчивости в романе Обломов

Идея «всемирной отзывчивости» в романе Гончарова «Обломов»

Иван Александрович Гончаров родился в Симбирске в 1812 году. В 1822 году, в возрасте 10 лет уехал в Москву для учебы в пансионе. Две трети своей долгой жизни Гончаров прожил в Петербурге, там протекала его служебная и литературная деятельность. Но, несмотря на это, родной Симбирск всегда присутствовал и в жизни писателя, и в его творческой судьбе. Воспоминания детства и юности залегли в его душу и сердце, вошли в ткань романов. Гончаров всегда живо интересовался жизнью города Симбирска.
Гончаров хорошо знал русскую культуру и быт Симбирска, который среди других провинциальных городов России выделялся необычайными представителями замечательных дворянских родов, как например, Н.М. Карамзин, Д.В. Давыдов, Н.М. Языков, С.Т. Аксаков, Д.В. Григорович, П.В. Анненков. Кроме прочего, Симбирск был родиной выдающихся представителей движения славянофилов (Аксаковых, Ю. Самарина, Языковых).
Однако Гончарова нельзя назвать ни западником, ни славянофилом. Славянофилы не считали его своим, хотя образ Обломова соответствовал многим их представлениям, в том числе, что патриархальная семья является основой общества, внутри которого только и возможен подлинно нравственный человек. Точно так же нельзя назвать Гончарова и западником, поскольку Гончаров выступал против европеизации России и не считал религию и церковь тормозом общественного прогресса. Никакой иной религии, кроме православия, он для себя не мыслил. Благо России и верность вере отцов были его критериями.
В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров писал: «Меня упрекали за это лицо, и с одной стороны справедливо. Он слаб, бледен – из него слишком голо выглядывает идея. Это я сам сознаю. Но меня упрекали, зачем я ввел его в роман? Отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову? Я мог бы ответить на это, что, изображая лень и апатию во всей ее широте и закоренелости, как стихийную русскую черту, и только одно это, я, выставив рядом русского же, как образец энергии, знания, труда, вообще всякой силы, впал бы в некоторое противоречие с самим собою, то есть с своей задачей – изображать застой, сон, неподвижность. Я разбавил бы целость одной, избранной мною для романа стороны русского характера. Но я молча слушал тогда порицания, соглашаясь вполне с тем, что образ Штольца бледен, не реален, не живой, а просто идея. Особенно, кажется, славянофилы – и за нелестный образ Обломова и всего более за немца – не хотели меня, так сказать, знать». Автор «Обломова» вовсе не считал Штольца преждевременным героем и чужаком: «…тут ошибки собственно не было, если принять во внимание ту роль, какую играли и играют до сих пор в русской жизни и немецкий элемент и немцы. Еще доселе они у нас учители, профессоры, механики, инженеры, техники по всем частям... Я вижу, однако, что неспроста подвернулся мне немец под руку – и должно быть тогда (я теперь забыл) мне противно было брать чисто немецкого немца. Я взял родившегося здесь и обрусевшего немца и немецкую систему неизнеженного, бодрого и практического воспитания».[1]
К началу XX века Российская Академия наук по своему авторитету и влиянию стала в один ряд с самыми знаменитыми научными центрами мира, и во многом этому способствовали ученые немецкого происхождения.
В течение 20 лет возглавлял Петербургскую Академию наук ученый немецкого происхождения Ф. П. Литке, а в Москве стараниям Г. И. Фишера фон Вальдхайма было учреждено Императорское общество испытателей природы (аналог Петербургской Академии).
Предметом обсуждения в обществе была полярность немецкого и славянского менталитетов. В главных персонажах Гончарова можно усмотреть устоявшиеся стереотипы: Штольц рационален, рассудителен, а Обломов – душевен, мечтателен, Штольц настойчив в достижении цели, а Обломов – апатичен.

Штольц «выше всего ставил настойчивость в достижении целей: это было признаком характера в его глазах, и людям с этой настойчивостью он никогда не отказывал в уважении, как бы ни были неважны их цели…
 Он шел к своей цели, отважно шагая через все преграды, и разве только тогда отказывался от задачи, когда на пути его возникала стена или отверзалась непроходимая бездна. Но он не способен был вооружиться той отвагой, которая, закрыв глаза, скакнет через бездну или бросится на стену на авось. Он измерит бездну или стену, и если нет верного средства одолеть, он отойдет, что бы там про него ни говорили» [2].
Об Обломове сказано: «Кто только случайно и умышленно заглядывал в эту светлую, детскую душу — будь он мрачен, зол, — он уже не мог отказать ему во взаимности или, если обстоятельства мешали сближению, то хоть в доброй и прочной памяти» [3].
 Сам Штольц говорит об Обломове: «Ни одной фальшивой ноты не издало его сердце, не пристало к нему грязи. Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечёт на фальшивый путь; пусть волнуется около него целый океан дряни, зла, пусть весь мир отравится ядом и пойдёт навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чисто, светло, честно… Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе! Его сердца не подкупишь ничем; на него всюду и везде можно положиться. Многих людей я знал с высокими качествами, но никогда не встречал сердца чище, светлее и проще; многих любил я, но никого так прочно и горячо, как Обломова. Узнав раз, его разлюбить нельзя» [4].
Однако такая разность характеров не служит препятствием их дружбе, а напротив, способствует взаимной симпатии: «Как такой человек мог быть близок Обломову, в котором каждая черта, каждый шаг, всё существование было вопиющим протестом против жизни Штольца? Это, кажется, уже решенный вопрос, что противоположные крайности если не служат поводом к симпатии, как думали прежде, то никак не препятствуют ей» [5].
Гончаров делает акцент не на различии, но на взаимодействии разных менталитетов. Оба открыты к диалогу, который начался ещё в детстве и сохранился в зрелом возрасте. Если говорить об Обломове, то «…в основании натуры Обломова лежало чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо и что только отверзалось и откликалось на зов этого простого, нехитрого, вечно доверчивого сердца» [6]. Позднее Достоевский назовет это качество «всемирной отзывчивостью». Действительно, Гончаров видел в будущем слияние этих менталитетов. Противодействие же этому процессу с обеих сторон Гончаров считал ошибочным: «Обрусевшие немцы (например, остзейцы) сливаются, хотя туго и медленно, с русскою жизнию – и, нет сомнения, сольются когда-нибудь совсем. Отрицать полезность этого притока постороннего элемента к русской жизни – и несправедливо и нельзя. Они вносят во все роды и виды деятельности прежде всего свое терпение, pers;v;rance своей расы, а затем и много других качеств, и где бы ни было – в армии, во флоте, в администрации, в науке, словом, всюду – они служат с Россией и России и большею частию становятся ее детьми… Закоснелость и упрямство наших доморощенных немцев уступят духу времени, когда они, с своею мнимою остзейскою цивилизациею, очутятся позади шагающей вперед России. И самое славянофильство, оставаясь тем, что оно есть, то есть выражением и охранением коренного славяно-русского духа, нравственной народной силы и исторического характера России, будет искреннее протягивать руку к всеобщей, то есть европейской, культуре: ибо если чувства и убеждения национальны, то знание – одно для всех и у всех» [6].
СНОСКИ:
[1] Гончаров И. А. Лучше поздно, чем никогда: (Критические заметки) // Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1952–1955. Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. 1955, стр. 80–81
[2] «Обломов», Часть вторая, глава 2.
[3] Там же
[4] Часть четвёртая, глава 8.
[5] Часть вторая, глава 2.
[6] Там же
[7] Гончаров И. А. Лучше поздно, чем никогда: (Критические заметки) // Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1952–1955. Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. 1955, стр. 81–82