Дядя Коля Грищенко со своим Шевченкой

Отрывок из повести

Это правдивая история. По просьбе выживших, все имена изменены. Из уважение к умершим все будет рассказано в точности так, как оно и было...

А БЫЛ ЕЩЕ дядя Коля Грищенко - однорукий (не бандит) мужик с пустым рукавом измятого пиджака. Он заведовал приемом посуды недалеко от нашего двора. Это для него я два года таскал авоськи с бутылками, шоб покрыть должок перед мамой, за те самые "семь сорок".
Дядя Коля Грищенко никогда не придирался к качеству "моих" бытылок. Он не замечал ни сколов, ни трещин, и всегда давал хорошую цену, а еще корешовал с нашим дворником "Фантомасом". Когда бы я не приходил со своими пляшками - эти двое сидели на ящиках из-под тары, бухали "Жигулевское" с таранкой и сырком "Турист" по четырнадцать копеек.

Написал эти строки и подумалось - еще один инвалид... Сколько ж их тогда было...

Помимо руководящей должности на приемном пункте, дядя Коля Грищенко (по совместительству) работал ночным сторожем в небольшом домике-музее Шевченко. Не того Шевченка, не футболера, а другого - с моржевыми усами.
На вторую работу далеко ходить не приходилось: приемный пункт был, как раз напротив музея, через дорогу.

Работники музея, как один были алголиками, "вышиванцами" и аспирантами. Зарплаты были мизерные, бухали они каждый день, поэтому КГБ приходилось постоянно поддерживать их диссидентский статус. Дядя Коля Грищенко был для них незаменим. Уходя с работы, эта элита украинской интеллигенции оставляла груду пустых бутылок. А утром, придя на работу, на письменном столе, рядом с томиком "Кобзаря", они всегда находили два смятых рубля.
Дядя Коля Грищенко был монтером Мечниковым наоборот: деньги он не брал, а давал. И не вечером, а утром...

Интеллигенция шибко уважала дядю Колю Грищенко, хоть и был он, тем еще "москалем". Музейные пацаны по пьяни делились самыми интимными секретиками, вверенного им кобзаря. Вот за один такой секретик меня, чуть не вытурили со школы.

Все дело было в том, шо дядя Коля Грищенко все эти байки пересказывал у Дидуси в тире. И я, как назло, однажды услышал одну такую...

Случился эксцесс в классе пятом, на последнем в том году уроке украинской мовы. Наша училка - Одарка Самуиловна с выражением читала, какие-то стишки Тараса за любовь. Одарка была родом с Западной Украины, и поэтому ее булькающий, галицайский диалект не все понимали. Но читала она, так вдохновенно, так страстно и проникновенно, шо весь класс (включая меня) рыдал от умиления. Училка закончила читать свой виршик - глаза горели, файни груды здиймалыся... Весь класс был в восхищении от стишка и в трансе от сисек.

И тут я, мудила, спрашиваю: "Одарка Самуиловна! А правда, шо Тарас Грыгоровыч как-то бухой залез на табуретку, шоб достать со шкафа какую-то фигню, но не удержался и грохнулся бошкой об дерявянный пол. И то ли шею свернул, то ли виском ударился и мгновенно помер?"

Кто хихикнул, но в целом класс напряженно ждал училкиного ответа. Разъяснения ждал, укоризненно разглядывая меня со стены, и сам виновник проишествия - Тарас Грыгорыч...

И ответка не приминула себя ждать: Одарка Самуиловна бурно задышала, побагровела, и крепко уцепившись за мой пионерский галстук, потащила вон из класса. Тащила меня, хорошо мне знакомой дорогой скорби: коридор, второй этаж, третий... И наконец станция назначения - Голгофа...

Даже не постукавшись, училка влетела в директорский кабинет.

На мое счастья Голгофа была уже занята: на ней сидели Федор Иваныч (директор) с Петром Ильичем (учителем пения) и мирно квасили...

Наша школа была бабьим царством. Мужиков сюда приблудилось трое: два вышеупомянутых, плюс пидор Юра (учитель труда). Этот Юра постоянно приставал к детям, завлекая их в разные кружки. Мне тоже, гад предлагал записаться в его авиамодельный кружок. Юра всегда был гладко выбрит, ходил в классных шмотках и начищенных шузах. Никогда не шморкался и не харкал - короче, натуральный пидор!

Не то, шо наш директор с учителем пения - всегда с опухшими фэйсами, в помятых костюмах и до блеска неначищенных шузах. Было сразу видно настоящих мужиков, прошедших войну и дошедший до самого Берлина!

Федор Иваныч недовольно глянул на часы - до звонка оставалось еще двадцать минут, а они с Ильичем только начали. К тому же, у обоих были следующие уроки.

- Ну, что там у вас Одарка Самуиловна? - недовольно хмуря брежневские брови, сурово спросил директор.
- Оця дытына... Ни, цэ нэ дытына, а тварына! Оця тварына кажэ, шо Тарас Грыгорыч, Тарас Грыгорыч...

И дальше, захлебываясь слезами и булькая соплями, как последний Бюль-Бюль оглы, поведала печальную историю гибели кобзаря в моем варианте.

Как и ожидалось, мужики ничего не поняли и только постоянно поглядывали на часы - время поджимало. "Тварына" (в смысле я) смилостился и изложил факты, на понятной педагогам мове Василия Теркина.

Преподы переглянулись...

- А как было на самом деле? От чего он помер? - нетерпеливо спросил директор. Времени бухнуть было в обрез
- Шевченко помэр у Пэтэрбурзи у 1861-у роци, - немного растерянно ответила Одарка Самуиловна.
- А от чего, от чего он помер? - повторил вопрос Федор Иваныч

Училка заклыпала ресницами и снова начала быстро-быстро булькать по своему. Потом внезапно замолкла и прошептала: "Я нэ знаю..."

На подмогу к директору пришел его коллега. Понимая, шо дело затягивается, и шансов расслабиться остается все меньше, Петр Ильич (не Чайковский) тоном Агаты Кристи заключил:

- Значит в наличии есть одна версия - Шевченко упал с табуретки и свернул себе шею. Правильно, Одарка Самуиловна?
- Так, алэ...
- Значит так, уважаемая коллега, - уже командирским голосом отчеканил директор,- даю вам ровно двадцать четыре (24) часа на выяснения обстоятельств смерти великого поэта. Жду вас завтра в это же время. Можете идти.

Мы выходили с моей училкой мовы и литературы из директорского кабинета, держась за руки и под звуки знакомого бульканья. Но жиночка здесь была ни причем - булькало у директора...

Ровно через двадцать четыре (24) часа наша Одарка явился к директору с прошением об отставке. Мы с дядя Колей Грищенко оказались правы...

Все повесть можно прочитать здесь: http://proza.ru/2021/09/13/947