Я иду к тебе на встречу

               
                   Основано на реальных событиях
     
               

                Чувства и мечты 

  
   Сергей любил жену.
  
   Таясь, он наблюдал игру её мимики в диалогах с подругами и не мог оторвать взгляда от прекрасных глаз. Он был влюблён в жену и знал, и чувствовал, что никогда не разлюбит. Никогда.

   И никогда не произносил вердикта: «Я тебя люблю!». Его коробило от такой книжной, киношной, как ему казалось, фразы. Ему она казалась какой-то неживой: картинной, театральной, сценической, позёрской, в общем, наигранной и формальной. Эта фраза, как ему казалось, оскорбила бы его любовь. Самим фактом своего произнесения. Тем, что ЭТО будто-бы нуждается в словесном заявлении, заверении. Там, где дыхание, мимика, прикосновение и ... всё-всё, вся жизнь! – показывают ЭТО.

   Не могла такая стандартная фраза отразить его чувства. Слишком уж далеки они были от стандартности, от нормы. Он любил нежно, страстно и ненасытно. Как ему казалось тогда – бесконечно любил, со страшной силой. И, конечно же, абсолютно предано. Других женщин не существовало для него. Может быть, потому, что он и не знал других. Она была первая Женщина в его жизни. И он не сомневался, что и у неё  – он первый, единственный.

   Он ощущал свою любовь такой горячей, что считал её совершенно очевидной для всех окружающих, не говоря уж о самом объекте чувства. Весь мир не мог не понимать, как он предан жене, как самоотверженно, в случае чего, будет её защищать и, в самом крайнем случае, посвятит всю свою жизнь мщению. Эта аура любви должна была работать как оберег для жены, автоматически – так он подсознательно надеялся.

   На неё он смотрел, любуясь, не замечая недостатков. Точнее, он считал, что замечает и трезво, адекватно, оценивает всё. Однако в ней это «всё» было ничтожным по сравнению с бесконечной прелестью каждой чёрточки  любимого лица и тела.

    Конечно, любил он и дочек, но – никакого сравнения. Жена была на первом плане всегда, а дочки – как приложение к ней, её веточки.

   Дочки-ангелочки – его собственные копии в женском варианте, его продолжение в линии жизни, его гордость и самоутверждение. Очень они похожи на него в детстве: такие же старательно, безупречно, хорошие. Конечно, найти, в чём упрекнуть, всегда можно, но ему никогда этого не хотелось – он всегда видел, что они стараются. Стараются быть хорошими. И он легко прощал им промахи, ведь как ни старайся…

   Он и сам изо всех сил старался быть хорошим. Всегда и для всех. Но, со стороны, наверное,  казался несколько чёрствым, неуклюжим в светском общении. Не любил пустого, неискреннего разговора, не применял стандартных, традиционных  средств выражения симпатии – поздравлений «по случаю знаменательной даты».
Всякого рода ложь ему претила – не жаловал он и правила этикета, отмечая их показушность как некую лицемерную игру  и не замечая их очевидной полезности. В общем, хоть и был он – внутренне – космически далёк от хамства, всё же и не блистал галантностью. И нередко совершал промахи, неправильно истолковав чувства и ожидания окружающих. Терзаясь, задним числом, что не угодил, испытывал чувство вины и жалел, что «проехали» и нельзя поправить ситуацию. Ему часто хотелось сказать: не обижайтесь, вы меня не так поняли! Но – «проехали!».

   Сколько себя помнил, с младших классов школы, он страстно тянулся к природе: она была бесконечно интересна, и он наслаждался своими детскими открытиями. Он любил горную алтайскую тайгу, мечтал о походах, об охоте, читал о животных, рисовал собак.

   Собак он очень любил: идеализировал их главное качество – любовь-преданность, самоотверженную верность. Почему-то это качество души он всегда ощущал самым важным человеческим качеством и поэтому считал, что собака, в отличие от других животных, обладает человеческой душой.

   С детства мечтал он быть охотником: бродить по горам, преодолевая любые неожиданности и трудности, и – наслаждаться! Заглядывать за горизонт, любоваться таёжными далями и прекрасными животными, украшением природы  – лайками. А заодно – возвращаться домой с богатыми трофеями!

    Наверное, в нём требовали жизни, одушевления, гены деда, приехавшего на вожделенный Алтай за «мягким золотом», нашедшего здесь и охотничью удачу, и признание коллег, и трагическую смерть. Не пришлось ему воспитать дочкиного сына.

   И всё же… Образ жизни знакомого односельчанина, штатного охотника, казался Сергею весьма желанным. А уж заработки!

   По слухам, доходы охотников очень велики: никаких ограничений свободы труда. Оплачивается не пребывание на рабочем месте, «от звонка до звонка», а исключительно реальный результат. Зарплата у них – не за потраченное время, а исключительно за количество и качество продукта труда. По твёрдым государственным расценкам: «Как потопаешь – так и полопаешь!» И потолок заработка не ограничен.
 
   Где ещё, в какой профессии, можно так зарабатывать? Когда везде трудовые нормативы и регламенты. Только охотником! Профессия особая! Самая свободная!

   Сезон тяжёлого и рискованного труда  и ты – свободный человек: в законном отпуске и при больших, но честных, деньгах!

    А работать он любил.  Тренированное тело, не знающее ни алкоголя, ни табака,  обладало бесконечной выносливостью. А слово «перекур» вызывало только негативные чувства.

   Совсем недавно на страну обрушилась невиданная свобода – шальная, криминальная и безответственная, – и стала на глазах разваливаться социалистическая система. На предприятиях перестали выплачивать зарплату или выдавали с такой задержкой, что она успевала десятикратно девальвироваться. Он уволился. Переключился на «живые деньги»: капитализм, понимаешь, свободное предпринимательство. Какие свежие и сладкие слова!

  Свобода всегда его манила.

   Сделал «инвестицию» - приобрёл «средство производства». Расклеил по всему посёлку объявления об оказании услуг. «Хорошо покатили» железные двери и решётки на окнах – мощное веяние «бандитских девяностых».

Деньги и свобода уже в наличии.    Но душа тянулась к «зелёному морю тайги».

                «Сбыча мечт»

   Освободился промысловый участок!!!

   Известие захватило дух, взметнуло розовым дымом детские мечты. Руки продолжали работу, а все мысли метались вокруг долгожданного шанса.

   Обежав знакомых охотников, проанализировал собранную информацию и решил: это – долгожданная «сбыча мечт». Утром отыскал директора охотничье-промыслового хозяйства и подал заявление о трудоустройстве.

   Удалось!!!

   Единственное «но…» – удалённость участка: два дня напряжённого пути – это, если и с погодой повезёт, и со всём прочим. То есть при самом лучшем раскладе.

  Старик, отходивший своё, но всё ещё с тайгою в душе, наставлял новобранца:  «А бухнет на дорожку снежок, так, парень, и неделю пропурхаться можешь, пока выберешься. Если выберешься.  Так что не думай, что так уж шибко тебе свезло: и пошустрей тебя мужики нашлись бы. Облизываются: участок-то богатый – да репу чешут.  «И хочется, и колется», как говорится. Туда – вертолётом, а обратно-то – пёхом, да безо всяких попутчиков. Сплошь в одиночку целик топтать, всю дорогу!
  Ты ведь, похоже, не в курсе ещё: прошлой зимой оттуда Саню-меньшого вертолётом вывезли. Как мраморный! На полпути замёрз.
   Коль собрался на выход – так будь наготове и жди: ходовую погоду – её ведь ловить надо. Иной раз долго ждать приходится: она ведь у нас, в горах-то, долго не дёржится! Не каждый день – так через день свежачка подкидывает, не разбежишься.  По погоде, коли ход хороший, за пару дней проскочишь – одну только ночь под пихтой перекантуешься: попутной-то избы нету!» – «Ну, на то он и промысловый участок! Не пригород, понятно».

   «Там, за горизонтом, там, за горизонтом – там…Там-тарам, там-тарам…» – машинально мурлыкал он любимую песню, и она звучала сейчас, как походный марш: по-рабочему твёрдо, ритмично и бодро.

   Теперь задача – успеть построить промысловую избушку до начала сезона. Друзья помогут. Рыбалка там отличная – полезное с приятным. Успеть бы до снега! По первой шуге, с рыбалкой, друзья пойдут на сплав, а он, с собакой, останется: на свой первый, долгожданный, промысловый сезон!

   Долгожданный, но и – долгий.

                Домой

      Белое безмолвие, залитое почти весенним солнцем, оживилось барабанной дробью дятлов и звоном синиц.

   «Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе берегу,
    Твой голос в сердце моём – звучит, звеня!
    Нет, никогда я тебя разлюбить не смогу …  »  – любимая песенка с бодрым мотивом неотвязно звучала в голове, помогая напористой ходьбе.

   Идти по уплотнённому покрову без лыжни было легко, снег «держал», и даже собака могла позволить себе не плестись по лыжне сзади, а рыскать стороною. Лишь на особо солнцепёчных местах возникал «подлип»: верхний, растопленный слой снега намерзал на облысевшую кожу изношенного камуса, и его приходилось сбивать ударом палки либо даже соскабливать обушком ножа. 

   Но в тени темнохвойной тайги, особенно в подсеверье, ещё долго-долго продлится студёная зима, и большинство промысловиков будет тянуть лямку «до упора».

   «До упора», по традиции, это не только - пока позволяют сроки охотничьего сезона, но и дольше – пока весенний жар не нарушит несущую способность снежного покрова. Ведь каждый лишний день дает шанс добыть ещё одного соболя. А это, по ценам чёрного рынка, месячная зарплата хорошего специалиста. День – по цене месяца! Вот потому и пластались. И тянули время, живя, иной раз, впроголодь, когда иссякли принесённые  запасы, а добыть рогатого зверя не подфартило.

   Мужиков понять можно. «Но и вы меня, мужики, поймите, – вёл Сергей мысленный диалог с трудовым коллективом, – план ведь я, главное, сделал, трудовой договор выполнил! Плановый заработок обеспечил. А ради особо жирного куска, ради неплановых соболей,  для чёрного рынка…  – да ну их! Противозаконно это, а значит, не по мне. Вас не осуждаю, но – не моё!»

   Но это всё – дипломатия.    А по правде – он просто не мог больше. Без жены.
 
   Несмотря на огромные физические нагрузки, всё чаще с ним происходили ночные эротические приключения. И иногда он даже не видел при этом лица жены. А иногда даже понимал, что не она. Почему-то было неприятно, тяготило, ему было стыдно: то ли перед женой, то ли перед собой.  Или … перед Богом? Чёрт его знает… В Бога-то он и не верил никогда. Сказочки это всё – для дефективных детишек!

    «Сказочки для дефективных детишек!» – эта образная, резкая и яркая  фраза, брошенная в беседе на радио каким-то очень умным человеком, понравилась и запомнилась. По какому поводу она прозвучала, забылось, а вот её сдержанная эмоциональность – это да!

   Он всегда брезговал матерщиной, никогда её не употреблял. И в качестве «крепкого выражения» поговорочка пригодится, в самый раз! Человеческая глупость часто его раздражала, и он применял фразочку, чтобы выразить своё отношение, но не слишком грубо, когда при нём рассуждали о боге и прочей мистике. 
«Ну, веруй, веруй! Ежели  сам думать не умеешь и познавать не хочешь! Свои-то мозги тебе зачем?!» – хотелось сказать ему. Но сдерживался.
 
   Он считал, что человеку, достаточно умному, – ну, никак не возможно не быть атеистом! Здравомыслящий – это значит, атеист. Не можешь «здраво»  – что ж, веруй: что с тебя возьмёшь.  Образование он имел советское: бесплатное, через высокий конкурс, значит, традиционно-качественное.
               
   Однажды он очнулся, стоя на поляне среди залитых полуденным солнцем пихт: похоже, заснул на ходу, погрузившись в эротические грёзы, закрыв глаза, остановившись и шевеля лишь пальцами.

   Предвкушение вожделенной встречи уже застило всё на свете. И тут – на тебе: погодка – скатертью дорога! И его вдруг полностью захватила «одна, но пламенная, страсть».

   Вообще-то, поразительно для него самого было то, что он добровольно и на такой огромный срок отлучил себя от жены, от непременного ежедневного соития. Что такое «мужская слабость», он даже представить себе не мог. И шутливо называл себя секс-маньяком, когда внеплановые домогательства оказывались неуместны. Запах её лица работал на сто процентов. В любой обстановке: стоило чуть прильнуть – накатывало сильнейшее притяжение. Приходилось быть аккуратным с прикосновениями: отвлекало сильно. Но он преодолел притяжение, как космический корабль, выходящий на орбиту.

   Что поделаешь, «две любви – Земля и Море – в нём живут неразделимо, а граница между ними… Пой, пой!». Мощное влечение к зелёному морю было таким же врождённым и сильным, как половое.

    А теперь – есть не только желание, но и полное моральное право закончить сезон досрочно, почти на месяц раньше. Ведь есть чем порадовать, и даже – похвалиться!
               
   О, сколько же прекрасных мест запланировал он для семейного путешествия! В разлуке он жил этими мечтами… Мечты должны сбываться!

   А сколько было интересных случаев, встреч, чудесных удач! Сколько будет рассказов!
   
   А как берёг его ангел-хранитель!

    Припозднившийся, не отъевшийся к зиме медведь, очень долго карауливший его на выходе из избушки, как кошка мышку, как рысь сеноставку, почему-то вдруг не выдержал напряжения засады и, в свете восходящего солнца, ушёл, будто отогнанный неведомой силой. Громадный хищник покинул свою чёрную, средь тонкого первого снега, лёжку, не дождавшись каких-то пары минут до выхода из избы едва проснувшегося человека.
   Совсем недалеко злоумышленник успел отойти: выпущенная из избы Найда облаяла его в сотне метров, а Сергей, раздетый, босой, скинув на ходу хлябающие домашние галоши, стремительно и бесшумно подкрался и свалил увлечённого собакой зверя первым же, удивительно точным, выстрелом. Детское увлечение стрельбой навскидку, похоже, сказалось.

   Легкомысленно-оптимистическое бесстрашие молодости превратило роковую напасть в охотничью удачу. Шкура теперь утепляет стенку избы, а мясные и рыбные консервы остались нетронутыми – пригодятся в следующем сезоне.
               
   Большой рюкзак был полон спрессованными шкурками драгоценных соболей, тщательно высушенных, но в сумме своей неожиданно увесистых.

                «С корабля – на бал!»

   Ну, вот почти и дома. У магазина компания парней – вокруг гитары. Гитарист пошёл в школу, когда Сергей её заканчивал. Во время церемонии «Последнего звонка», помнится, Сергей пронёс его на плече по кругу, а мальчонка бренчал колокольчиком…

   Прошёл мимо пацанов, не останавливаясь, хотя вся компания замерла, уставившись на него. Уже сзади – окликнули струны и догнали слова, пропетые, будто выкрикнутые, отчаянно, вслед: «И одною пулей … он убил … обоих…».

                «После бала»

  Её кто-то даже оправдывает: «Это же разные вещи: одно дело – жить, другое – встречаться… Для здоровья!». Другие – наоборот: «А главное, к тому же, – какой кошмар! – с его же лучшим другом!»

  «Главное…» Разве может посторонний человек понять, почувствовать это главное?!

   Боль. Безысходность. Без-ис-ход-ность. Без исхода. Без доброго исхода.
Ведь ничего уже невозможно ни вернуть, ни исправить.
Поруганы святыни, Рай навсегда разрушен, выжжен дотла.

   Надо что-то делать. Надо что-то решать. Надо на что-то решаться.

   Сходил в магазин, взял вино. Никогда эту дрянь не пил: всё равно – вино, водка, пиво… Один чёрт. 
   
   Ещё в юности он сделал категорический вывод: спиртное – отрава для мозгов. Его мозги оказались слишком чувствительными. Гораздо чувствительнее, чем у приятелей. Он остро ощутил губительность «пойла» – моментальную «инвалидизацию» нервной системы. Ощутил и телом, и, главное, разумом. И больше никогда не соглашался «поддержать компанию», считая опьянение разрушением мозга и укорочением жизни. А жизнь так интересна, так прекрасна! Он считал выпивох самоубийцами. И что может быть глупее бессмысленного самоубийства?! Предельно глупо. Вкладывать свои деньги в повреждение своего мозга и здоровья.
               
   Вино не дало облегчения. Только размыло, заслонив плотным туманом, всю окружающую жизнь. Всё – в небытие. Наедине – с горем.
   
   Вот и всё, что осталось: он и его Боль. Всё остальное, всё светлое, все его достижения, надежды и стремления разом обесценены, они теперь – ничто. И он теперь – ничто.
   Люди говорят: смирись, махни рукой, плюнь и разотри. Да, люди тоже есть. Всё, что осталось: горе и люди. Люди, человечество, смотрят на него.
   Ну, как же они не понимают, не чувствуют?!
   И не поймут, и не услышат, и не поверят!
   И такое будет происходить и впредь?! И мои девочки не поверят? И станут … такими?!
   Недопустимо! Я – должен!
   Пусть узнают. Пусть поймут. Пусть почувствуют.
   Пусть поверят: такое – нельзя! Нельзя никогда! Никогда!!!               
   
   В доме пусто, мёртво. Закрыл окна, зашторился. Включил Юрия Антонова. Светлые лирические песни о любви, мечтательно-возвышенные. Любимые. Теперь они зазвучали по-новому…
   
   «Я иду тебе навстречу – росными лугами…» – когда-то под бодрый ритм этой песни он занимался гимнастикой-аэробикой, ощущая мечтательную радость жизни.
Теперь он слышал её совсем по-другому: жизнерадостный ритм ушёл на задний план, приглушился. А мелодия-то, оказывается, не то чтобы не мечтательная, но очень-очень грустная, взывающая и раскачивающая. Слова  в своём диссонансе с грубой действительностью были пронзительными, но не заметными и будто бы лишними, настолько насыщенно музыка наполнила пространство. Саксофон неистово взывал к самым глубинам, пронизывая душу и выжимая слёзы. Какая всё-таки сильная штука – музыка!
   
    «В каждой строчке – только точки»…  Будто бы бесконечное повторение одного и того же оглушительного вопроса: «Как так?!» - и такого же шокирующего, безысходного ответа: «Се ля ви!».
    Оркестр ритмично, без слов,  повторял: «Как так? – Се ля ви!..  Ну, как-то вот так: да, се-ля-ви! Как так? – Се ля ви!..  Ну, как-то вот так: да, се-ля-ви».

   Се ля ви! Такова жизнь. Такова жестокая правда. И надо просто принять её. И смириться. Всё это без слов говорила красивая музыка. Слова недоумевали, а голос выдавал страдание.
   Следующая песня попала в точку, безусловно, буквально: «Как же это так? Так расстаться, будто не было любви?» – понимающе плакал голос певца, и Сергей почувствовал, как с огромной силой откуда-то из груди, ударив в горло, в нос, в голову, шибанул дикий, волчий вой…

   Через два часа, обессилев от рыданий, он поразился, увидев своё отражение в зеркале: лицо чудовищно отекло, опухло. До неузнаваемости. Но выплакалось только море слёз. Горе осталось.
   Считая  главными ценностями своей натуры свободу и творческий труд, разумность и праведность, здоровье – для «труда, обороны и творческого долголетия», он не замечал главного, но  неосознаваемого, стремления – к душевному комфорту, называемому счастьем и питаемому любовью. Оно было привычно с детства, с рождения, оно было всегда. Ощущая  любимость как надёжные корни, он получал бесконечную энергию: и для эротической страсти, благоговения, благодарности, и для такого же страстного, неутолимого интереса к окружающему миру.
   Полагая себя очень здравомыслящим,  рассудительным и трезвым человеком – сугубо «умственным»,  с «царём в голове», –  он теперь с удивлением отмечал, что любит-то,  кажется, той самой «душой», что гнездится в груди, – в которой, как он прекрасно знал, всё пространство занимают лёгкие с сердцем. Именно здесь – в полном объёме груди – ощущался теперь перегружено гудящий,  вибрирующий трансформатор, излучающий жар.               
    Кто-то – и, наверное, многие, – считает, что случившееся – нормально: «Да это же разные вещи, две стороны жизни: одно дело – жить, другое – встречаться. Для здоровья! Дело житейское, смирись, махни рукой, плюнь и разотри!»

  Да как же это: не понимают? Не чувствуют?! Какая бездушная прагматика! – мысли и чувства бурлили в душе Сергея.

   – Почему такое возможно?! «Геополитика, паимаишш». Вместо перестройки – подстройка . Снизу. Западная волна захлестнула, утопила: тупые видеофильмы, эротические брошюрки, хвастливые россказни шлюх.  Ими же завалили всю страну, «обновили».  «Новые русские»: мошенники и рэкетиры. Новые смыслы жизни: бабло и похоть. Новая романтика: «адюльтер».  Новая «поэзия»: «Хороший левак укрепляет брак!» Заворожённые рифмой  любители подлого «стиха» даже не замечают, что гипнотизирующий ритм ничуть не собьётся, если лживое «укрепляет» заменить правдивым: «убивает»!
 
  Симпатичная внешность не гарантирует доброкачественности. «Новая русская  таблетка» лишь выглядит как «витаминка». Хаваем яркую приманку, заглатываем крючок… И барахтаемся, в собственном…  захлёбываемся …Глупость на руку подлости. Гадство.

   Я должен. Пусть узнают, пусть поймут, пусть почувствуют, пусть … поверят! Пусть дети, внуки, правнуки… Пусть твёрдо знают: «адюльтер» – это раскрашенный фантик, внутри которого – смертельный крючок. По-русски – это измена, предательство, наивысшей подлости поступок. Это дело не «житейское».  Душегубное!

   «Адюльтер» – это бросить в грязь своё достоинство, свою душу, разрушить свою семью, счастье своих  детей и родителей, собственное самоуважение, самоощущение, здоровье. И ради чего? – Ради сиюминутной телесной утехи «для здоровья».  Как  это безобразно глупо. Омерзительно.
 
   «И одною пулей он убил обоих…».– Не знают пацаны жизни. Людей не знают. Меня.
Я не из комикса – я из настоящей, сложной жизни.
   
   Зачем убивать? Это не решит моей проблемы. Её ничто не может решить. Это непоправимо.
   Зачем избивать? Чужая боль меня не радует. Я далёк от садизма.
   Зачем запугивать? Страх – чувство низменное, животное. Превратить в животное? Они сами превратились, оборотились, забыв заповеди человечности. Поганая волна, проклятая мода на скотство захлестнула нас… Не топить – наоборот, спасать надо…
   Я не буду преследовать, мстить… Я поступлю честно и громко – чтобы пробудить. Напомнить забытое. Высокое, святое… Главное. «Человек» – это звучит гордо. 
 
 Это моя судьба, моя ситуация. Мой поступок. Моё слово. Я должен. Я чувствую: так нужно!
   
Сергею вспомнилась  фраза, наверное, из приключенческого романа об индейцах: «снял носок, и пальцем ноги…». Но там было «длинное ружьё» – старинная винтовка. Двустволка-то покороче. Вот он, спусковой крючок  – на большом пальце правой руки. А лоб – на пальцах левой, охватывающих мушку.

   Это ради людей. На меня смотрит…
 Бог!


                Эпилог

   Ещё в Гефсиманском саду прозвучало: "О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо меня!"

   Найда взорвалась неистовым лаем. Земная жизнь выдернула страдальца из заоблачных высот: он автоматически вскочил и бросился к окну. «Подозрительный тип»  шёл к крыльцу мимо беснующейся на цепи собаки.
   Сергей открыл дверь, и его прорвало, он вдруг зарыдал, обняв гостя: «Папа…». Он ощутил себя маленьким и … спасённым. Да, Бог призвал его, да – он готов был на подвиг.  И – да, Бог передумал!

   Появившегося – ни собака, ни сын – сразу не узнали, и немудрено, ведь, уехав поступать в вуз, Сергей стал самостоятельным, независимым, «отрезанным ломтём»: слишком уж далеко остался отчий дом. Родители приезжали в гости лишь на рождение внучек. Счастливое детство надёжно питало сыновние чувства, но расстояние и годы разлуки сделали родительский образ оторванным от реальности, будто они «на том свете», и лишь благодарная память связывает с ними. И вдруг.
   
  Гора, высотой до небес, рухнула с плеч, и Сергей ощутил … Наверное, это и называется «божья благодать». Он понял, что свободен и любим! Любим отцом и матерью! И, похоже, любим Богом! И произошедшее – это ещё не конец жизни.
 
И, в протесте своём, – думал Сергей – я не сдаюсь! «Мы пойдём другим путём!» Помнится, эта хрестоматийная фраза была предвестником победы.
  Это было лишь испытание и Встреча! А мой долг, жизненная задача – ещё впереди, и у неё – другое решение, другой путь. К призванию. К миссии. К борьбе с Дьяволом – подлыми, обезьяньими повадками. К вечному труду Создателя: кропотливому, терпеливому возделыванию из Праха земного  – Человека.