Дочь еврейских коммунистов

На следующий день спозаранку ко мне зашла Лена, с порога её взъерошенный вид возопил, что произошли события из ряда вон выходящие. Рыжие кудряшки торчали нечёсаными космами, штаны больше походили на пижамные, чем на прогулочные, а вытаращенные глаза говорили о бессонной ночи.
– Маруся, я дочь еврейских коммунистов! – она бросилась мне на грудь и зарыдала.
Новость, конечно, так себе. Мама с папой у неё, как и у многих из нас, были коммунистами, но кто такие евреи? И стоит ли плакать по такому поводу? Мы тут все, простите, не весть откуда взялись. Пока моя рука, согласно правилам хорошего тона, приглаживала Ленкину мочалку на голове, мозги бешено соображали, как прекратить водопад. Идея! Надо задать вопрос: – Лен, ты че несёшь?
– Марка, это большая тайна, мне брат рассказал, велел молчать под страхом смерти! – она перешла на жаркий шёпот, сложив руки лодочкой и наклонившись к самому моему уху. Дома были только мы, но деликатные темы требовали своих правил. – Киря, говорит, читал в газете, давно, про международную помощь для еврейских детей в Советском Союзе. Маруся, ты мой лучший друг, и поэтому рассказываю только тебе! Вот посмотри на меня!
Я посмотрела, Ленка как Ленка, веснушки на месте, волосы торчат, вот только нос сопливый. – На, утрись! Зажамканный платок перекочевал в Ленкины руки.
Подруга послушно высморкалась. – Спасибо! Ну так что, видишь разницу?
После вчерашнего расставания разницы не случилось. – Тьфу ты! Ленка, не тяни, давай уже, говори, в чем дело?
– Я спрашиваю тебя, Мара, о разнице между мной и моими родителями! – Ленкина шея вытянулась в лёгком изгибе, демонстрируя характерные портретные черты.
– Ах, да-да-да... Теперь-то до меня начало доходить, и действительно, ведь на фоне лысого дяди Пети и тёти Оли с узлом чёрных гладких волос на затылке, Ленкины рыжие кудри теперь выглядели неуместными.
– Так вот, брат сдал ИХ мне в отместку за папиросы. Понимаешь, после того, как ты нашла его заначку на буфете, я всё маме рассказала, что он опять курит. Я же о нём забочусь! Здоровье ведь не купишь, да?
– Факт!
– Ну, родители, ясно дело, его, конечно, отмутузили. Вот он мне вчера и говорит: «Ну, Ленища, держись, щас я тебе их сдам!» – её дыхание перехватило, рот начал беззвучно открываться и закрываться, накапливая энергию, чтобы разразиться истерикой.
– Так чего орать-то? – упреждающим вопросом я снова прервала поступательный процесс.
– Ты что, ничего не поняла? Я им больше не родная дочь! Оказывается, мои настоящие родители рыжие евреи – Сакка Иванцетти и Арон Сегизмундович. Кирка даже записочку достал из маминой сумки с документами, там чёрным по белому написано: «Их дочь Лена (при рождении Эсфирь)». Они настоящие коммунисты, борются сейчас за создание новой страны на карте Мира. Они не могут воспитывать своих детей под дулами автоматов, и советские люди-добрые взяли нас на воспитание в свои семьи. Но это страшная тайна. Поклянись, что никому не скажешь!
– Клянусь! А почему?
– Чтобы нас не выкрали империалисты и не посадили в тюрьму вместо родителей.
Всё-таки она заревела. Эсфирина значимость в моих глазах выросла в разы. Во-первых, теперь она иностранка, а я в жизни не видела иностранцев. Во-вторых, весомая в политических кругах фигура, раз её хотят посадить в тюрьму. Я бы только мечтала о такой судьбе!
– А про себя Кирюха сказал, теперь он мне, конечно, никакой не брат, что он-то точно родной сын, потому что тоже скоро станет лысым, когда пойдёт в армию.
Я вспомнила, что когда в прошлом году у Кирки случился стригущий лишай, его обрили наголо, он и впрямь стал похож на Ленкиного папу.
– Кемайкины ведь все лысые! – несчастная вцепилась в свою рыжую чёлку и начала подвывать.
Пока эта Балда, неспособная оценить свалившегося счастья, продолжала мотать сопли на кулака, я вдруг вспомнила своего рыжебородого, кудрявого деда.
– А-а-а! – у меня затеплилась надежда на нашу семейную связь с борьбой за всемирную независимость. Может, дед Федя тоже еврей и только ждёт своего часа, когда его призовут в строй? Мне так хотелось стать значимой в международных кругах, жить надеждой, что когда эти замечательные люди построят своё государство, то можно будет поехать к ним в заграницу, а там нас будут ждать ещё одни мама с папой.
– Ленка, я тоже еврейский ребёнок!
Подруга прекратила истерику: «Как это?»
– А ты моего деда Федю видела?
– Ну!
– Что «ну»? Он рыжий? Кудрявый? Весь в веснушках? Значит, он тоже еврей! Ленк, а кто такие евреи?
– Брат сказал, что это такой несчастный народ, у которого даже нет дома. Мы бросились в объятья друг друга и завыли, теперь и у нас обеих не было дома.
– Лена, стоп, не реви, дед у нас есть? Есть! Пойдем к нему и всё расскажем, он точно знает, что делать.
– А как же тайна?
– Тайна эта для всех остальных, а для борцов за Еврейскую Родину – это общее дело!
По дороге в дедову сарайку мы придумывали себе новую жизнь с путешествием к далёкому морю, чтобы вступить в борьбу за права бездомного народа.
Дед сидел на низком сапожном стульчике среди вороха стружки и ковырялся с моим вечным стульчиком, из которого я давно выросла. Теперь на его спинке дед вырезал парусник, приспосабливая стул для Митяя. «Наконец-то и мои вещи кто-то будет донашивать!» Я стряхнула опилки с дедовой головы, уважительно спросила мастера:  "Как его дела?", а затем завела долгий разговор о происхождении видов на Земле, в том числе человеческих.
Дед снял очки и отложил инструменты, – А ну, дитины, кажите, яким витром вас сюда занесло? Больно вид у вас мудреный.
– Дед, кто такие евреи?
– Все мы люди божьи! – ответил дед и вернул очки на нос.
– А где их дом? Он потянулся было за стамеской, да так и замер, и, не поворачивая головы, ответил, - Наша Земля – дом для всех людей.
– Значит, им не стоит беспокоиться, где жить?
– Конечно, если знаешь зачем! – он всё ещё стоял, отвернувшись от нас, как будто стал памятником самому себе.
Нам вдруг стало легко и весело, потому что мы знали, зачем жить: чтобы быть вместе, чтобы завтра утром пойти на рыбалку, а вечером запустить воздушного змея.
– Понимаешь, дед, – жестом я представила подругу всему миру, – Эсфирь – дочь еврейских коммунистов, строящих совершенно новое государство. У неё теперь нет дома! Мы должны найти её настоящих родителей и присоединиться к борцам за новую Родину.
Дед вскинул брови и развернул Ленкино лицо к свету: «То-то я смотрю, на тебе, Леночка, обличча немае. Эсфирь, говоришь? И как теперь зовут твою новую старую маму?»
– Сакка Иванцетти!
– И шо, на это даже документ имеется? – разволновался дед.
– Конечно, говорю тебе, брат ее Киря даже записочку показывал, в которой чёрным по белому было написано: «…дочь еврейских коммунистов Эсфирь».
– А печать на том документе была? – не скрывая восторга от своей находчивости, дед ткнул пальцем в небо.
– Опаньки!!! Действительно, какие дела могут быть без печати? Мы уставились на Ленку, фиксируя малейшие оттенки мыслительного процесса на её лице. Она побледнела, роясь в воспоминаниях, затем пошла пятнами и, наконец, заорала, что было сил: «Уррра!» Я присоединилась к животной Ленкиной радости и тоже закричала: «Уррра!» И все вместе мы почему-то начали подпрыгивать и кричать «Уррра!», вздымая опилочную бурю.
– Не было печати! Не было! – орала Ленка на весь мир.
Дед отложил свои дела на потом, велел «обождать» и побежал через двор к бабушке. В открытое окно было видно, как он, размахивая руками, о чём-то бурно ей говорит, в ответ ему она покрывает голову платком и тревожно смотрит в нашу сторону. Через пять минут, умиротворенные, вместе они вышли из дома. Бабушка засеменила со двора по неведомым делам, а дед взял нас за руки и повёл гулять длинной дорогой вдоль пруда. По пути мы насобирали хвороста и разожгли костёр на берегу, чтобы пожарить хлеб на сухих веточках. Чуть погодя к нашему костру подошли бабушка с Ленкиной мамой. Тётя Оля обняла и расцеловала дочь так, как будто давно её не видела. Они обе заплакали, и мы пошли к ним домой. Там нам показали семейный альбом, где на выцветших чёрно-белых фотографиях были запечатлены рыжие Ленкины родичи. Мордовские бабушки в странных, расшитых бисером коробочках на головах, с помпонами возле ушей и в монистах, украшающих грудь, стояли чинно у резных фасадов деревянных домов. Тётя Оля достала нам из старого чемодана чудом уцелевший при переселении расшитый цветными лентами фартук. Мы трогали его руками, цокали языком и представляли, что тысячу лет назад Ленкина пра-пра-бабка своими руками вышивала его к свадьбе. Подруга, к моему сожалению и её полной радости, оказалась мордовским ребенком.
По дороге домой я думала о несостоявшейся мечте на поездку к далёкому морю и приобретению новых родственников. Мне не хотелось расставаться с надеждой, и я в последний раз перед зеркалом поискала, но так и не нашла в себе ни одной отметины, связывающей меня с народом, ведущим борьбу за суверенитет.
В комнату вошла бабушка, – Мы тут с дедом посоветовались: а не поехать ли нам, Марусь, на наш хутор к морю? Буде тебе там и старая Родина, и новые родичи. Усё як ты хочешь, не-то живешь бедна детина в этой Сибири, света божьего не видишь. Одна только хладь да картопля на полях.
- Так это значит, что я могу поехать с вами к синему морю за тридевять земель? А родители меня отпустят?
– Мы их и слухать не станем, а ну, сбирайся!