Гл. 30. В ненастье

      Из свинцовых, нависающих туч вот-вот сорвётся ливень. Кажется, что наползающая тяжёлая рыхлая громадина сейчас непременно зацепит макушку головы — так низко сползла к земле эта наступающая тьма, вспученная и страшная. А ведь не всё сено смётано в стога. Дождь может уничтожить большие труды.
      Святый пророче Илие, помогай труженикам!
      — Быстрей, быстрей, мужики! — торопит отец Игнатий, стоя на вершине стога, и лихорадочно, но умело разравнивает, тут же утаптывает забрасываемые ему ворохи высушенной травы. — Нам ещё соломой сверху закрыть бы…
      Он замечает вдали одинокую фигуру девушки, идущей с городской неловкостью по полю. Она вся в белом, то и дело хватается за юбку, которую задирает ветер. Спотыкается о кочки. Но упорно продолжает бороться со стихией.
      — Ангела шлёт нам Господь! — смеётся Илья, таща на вилах гору сена.
      — Кто перекрестясь и не щадя сил работает, тому и Божия помощь, — отвечает священник. — Да ты поскорей, поскорей!! Сена словами не соберёшь.
      А сам уже чувствует подступающую усталость, но не даёт ей власти; собрал последние силы, точно в кулак. Мужики тоже измотаны. Но держатся, богатыри. Немного осталось работы — главное сметать стог до ливня. Отдохнём позже.
      — Влад, готовь солому!
      Что понадобилось девушке в Любимовке? Кто она? Издали не разобрать. Разве по пустякам в ненастье ходят? Однако и отцу Игнатию сейчас не до бесед. Эвон, Овелин как доблестно тащит целую копну сена! Молодец, Глеб!!
      — Сюда, на этот край бросай! — говорит священник.
      И только теперь он, оглянувшись, узнаёт девушку; после чего, продолжая с силой утаптывать сено, кричит:
      — Катя! Какими судьбами? Право же, выбрала время!
      Девушка торопливо подбегает к стогу и, задрав голову, отвечает:
      —Душа горит, батюшка! Простите грешную! Умру, если срочно не исповедаюсь!
      — Разве не видишь чем заняты? Прорва воды грянет вот-вот…
      — Я помогу вам!
      Екатерина прихватывает на ходу булавкой «строптивую» юбку, так, чтобы она больше не задиралась на ветру, ловко сбрасывает босоножки, выдёргивает вилы, вонзённые в землю, и тянет к стогу свою лепту — дрожащий на ветру ворох сухой, душистой травы.
      — В древности первохристиане исповедовались прилюдно, — обращается к гостье отец Игнатий. — Можешь потихоньку открывать душу. Что случилось?
      Катя, метнув наверх сено, спрашивает:
      — А как же тайна исповеди?
      — Живее, живее, Влад!! — торопит священник. Девушке объясняет:
      — Вот так, подходя, и исповедуйся. Мужики всё равно растянулись цепочкой, не услышат.
      Илья направляется за соломой. Сена осталось мало, справится с ним и барышня. Время дорого.
      Таинственно замирает природа. Ветер стихает. А нервы — на пределе, напряжение остаётся. Даже корку хлеба некогда сгрызть. Чем восполнить тающие силы? С каждым разом каждый ворох становится тяжелей.
      — Ну, брат, замаял вконец! — сетует Влад, вытирая подолом рубахи пот со лба. — Что за девица? Городская явно…
      — Из Старославянска. Архитекторша, — отвечает Илья, закатывая сползший рукав. — Не погнушалась сельским делом, вроде не белоручка.
      Густеет воздух. Несметная масса туч сама напоминает бесчисленные жуткие кучи сена. По лугу к горизонту побежал влажный прохладный ветерок. Уже со всей очевидностью понятно: грозе быть…
      Глеб удивляется, показывая горячие ладони, местами желтоватые от застарелых мозолей:
      — Братцы, дряхлею-таки! Руки дрожат.
      — У кого они сегодня не дрожат… Поди, не с похмелья! — тяжело вздыхает Влад. — Однако получается странно: мы отроду живём в Любимовке, бываем в храме, а на исповедь ходим редко и нехотя. Девица же примчалась, смотрите-ка, за сотню вёрст! Душа изголодалась…
      Илья приказывает:
      — Взяли солому, мужики!
      И первым подхватывает её на вилы столько, сколько может поднять.
Небо совсем потемнело. Уже и туч не видно. Одна мгла покрывает поле. И эта бездна, наконец, разверзлась… Сразу и страшно. С громом и ослепительными молниями. Заставляя прижаться к земле. Потоки воды грянули сплошной стеной до самой земли из нависающего мрачно-фиолетового скопища влаги. Обрушились не мимо, а прямо на головы людей.
      Илья швыряет вилы с соломой в сторону и пулей летит к трактору, на ходу приговаривая:
      — Завтра же пойду к мамке, покаюсь.
      За ним со всех ног мчатся Влад и Глеб. Почти промокшие, они втискиваются в кабину и гонят трактор вниз к изрядно обмелевшей речке, на другом берегу которой приютилась чернеющая деревня.
      Они и не заметили, как Екатерина упала ниц на остатки сена, как вздрагивала её спина и ещё недавно ослепительно-белый наряд на глазах становился от пыли и воды серым.
      Отец Игнатий застыл на корточках рядом, и только его рука движениями иногда подтверждала, что сквозь дождь он говорит о чём-то босоногой девушке.