23. Насмешка судьбы

— Нет, вы подумайте, каков нахал! — в который раздался противный голос и на мраморной полке термы храма Чистоты недовольно заёрзал мастер Дат Тар.
— Ну, каков нахал! — снова раздался недовольный хрип и перед мастером наставником вновь сверкнула неприглядная истина. Мастер Ист, первый наставник храма Радости в который раз выливал на них своё чёрное недовольство, словно и не должен был хранить себя в чистоте вечной радости и блаженства.
— Того и гляди, — хмыкнул тысячеликий Ван, наставник Обители тысячи лиц, — так тебя и в свой храм не пустят. Так и будешь теперь здесь жить.
— Ну хоть куда-то меня ещё пускают, — проворчал мастер Ист, — с этим надо что-то делать.
— Да, оставить такое без ответа будет неправильно! — хмыкнул мастер Дат.
История о шикарном ужине и не менее удивительном танце, в котором главными героями стали три главных наставника самых известных храмов Славного Харама перешагнула края храмовых комплексов, и широкой волной слухов, домыслов и голой правды выплеснулась в народ. О, она затмила собой поистине эпическую историю с курятиной страшного мастера Хина1, за давностью лет ставшую почти легендой. Эпопея трёх незадачливых танцоров, расплескавших своё мастерство в огненном танце девятой радости2 стала главной новостью дня, ночи и последних лет жизни горожан. Ни до ни после этого события мастера храмов не становились предметом от самых неказистых до самых изысканных шуток на злобу дня, и казалось, что у горожан вовсе нет никакого другого дела, кроме как обсуждать бесславный провал недалёких мудрецов.
— Того и гляди нам скоро начнут посвящать стихи! — фыркнул тысячеликий Ван.
— Скорее песни, — хмыкнул мастер Дат.
— Ещё чуть–чуть и эту историю отольют в бронзе. Я так и вижу три наши статуи на центральной площади перед твоим храмом, — кипел негодованием мастер Ист, — пожалуй, их даже могут вознести на верх апсиды и тогда точно мы навечно попадём в анналы.
— Да, статуи – это чересчур, не такой бы я хотел о себе памяти, — почесался мастер Ван, — пожалуй, есть у меня одна идейка, как поставить этого нахала на место.
И триумвират заговорщиков стал обсуждать свои коварные планы.

А между тем, молодой мастер Кен, нимало не осведомлённый о начавших собираться вокруг него тучах, вовсю наслаждался жизнью и не по годам заслуженным новым статусом. Жизнь была прекрасна, дети радовали, любимая женщина светила ему яркой звездой, и только некоторые мошки стали мелькать на ясном небосклоне, закрывая ему солнечный свет. Сначала стайка детишек проводила его внимательными взглядами и когда он отошёл разразилась громким смехом, направленным явно в его адрес. Потом пара умудрённых сединами кумушек сочувственно охая проводила его в близлежащий квартал, а вездесущие собаки и вовсе не стали отставать от него, а вились за ним, словно его след был намазан густой сладкой требухой. Кен присмотрелся и увидел, что многие из горожан поглядывают на него с усмешкой и не понимая причины такого внимания отправился в близлежащий дом вкушения, чтобы отведать пару сладких лепёшек, а заодно узнать, чем же пахнет эта история.

Старый мастер перекусов, неутомимый бродяга Чен поведал ему за стаканом крепкого харимского взвара, что по улицам и закоулкам города стала распространяться весть, что Кен нечестно и незаслуженно получил свой плащ, которой он так мастерски вытянул из рук у служителей прекрасного Ра, милого Ме и ясного Ли3 и что недовольные последователи божеств хотят обратиться за их божественной волей и отвести Кена на суд богов, чтобы на свет явилась их божественная воля. А для этого придумали ему три испытания, которых ему ни в жизнь не пройти.

Кен потёр лоб и смахнул тень заботы со своего чела. Дело было ясное, что дело затевалось тёмное. Три раздасованных своей непреходящей славой мастера вместо того, чтобы, потерпев немного спустить дело на тормозах всё-таки решились включить в их спор круг богов. Что люди? Они поговорили бы, да и забыли через пару месяцев об этом досадном событии, но вот включать в круг спора Чтецов4 было, по его мнению, величайшей ошибкой. Боги – Чтецы были милостивыми, и мастер Аст когда-то давно сказал Кену, что и богами-то они были лишь в представлении людей, а в своей земной жизни были кто прекрасным танцором, кто удивительным актёром, а кто просто так любил баню, что поневоле стал главным лицом указанного действа за какие-то пару десятков лет, приобретя за годы практики навыки, которые другим казались волшебными. А люди, по привычке, всё списали на чародейство, не понимая, что сами могли бы точно также стать удивительными кудесниками, если бы приложили столько же усилий в своём развитии, как прекрасный Ра, милый Ме или ясная Ли, которая, кстати, была девушкой, а не тем мужиком, чья статуя стояла в притворе Обители тысячи лиц.

Но людям были нужны зримые образы для подражания, и они наделили своих кумиров качествами, которыми сами по определению не желали владеть. Во всех храмовых хрониках сохранились записи о том, кто из какой семьи был в череде наставников и Кен, порывшись там некоторое время с удивлением обнаружил, что ясная Ли приходилась ему двоюродной пра-пра-прабабкой и его актёрский талант имел явные родовые корни, которые точно было не выдернуть из него никаким образом.
А потому он с радостью принял весть о необходимом испытании, поскольку ясно понимал, что хорошая шутка – оружие обоюдоострое, и любовь толпы переменчива, а вот расположение предков – точно не зависит от того, кто кому чего хочет доказать, лишь преданность самой идее театра, танца или даже такого простецкого дела как баня не могла быть лишена внимания тех, кто в своё время отдал им так много времени, что не напрасно стал считаться покровителем того или иного вида искусства. Что с того, банный мастер не так знаменит, как первый танцор храма Радости? С этим утверждением могли бы поспорить те, кто не раз обращался к нему умирая от выдуманных или реальных забот и буквально оживал после полудня удивительных лечебных процедур, возвращающих страждующему желание жить и творить.

И разве свист банного веника или мягкая мелодия, которую напевал мастер пара не приносила душевное облегчение людям, которые искали простого человеческого внимания и заботы? Не всем горожанам были понятны и приятны резкие и высокие ноты, что брал первый голос храма Радости, великий мастер Тар Харкалист, выводя длинные рулады божественных гимнов и санов. Не всем нравились и запутанные истории, что показывались в храме тысячи лиц его мастерами, рассказывая о тонких перипетиях близкородственных взаимоотношений островных каннибалов Хайна и великовозрастных разбойников с островов Путу. Но люди позволяли актёрам петь свои песни и рассказывать истории, которые нравились им, справедливо полагая, что на каждый вкус и цвет найдётся свой ценитель, а разнообразие пусть даже придуманных историй всё же украшает новыми красками серую палитру обыденного дня, отчего он становился разноцветным, а жизнь людей более весёлой и радостной.

Так и Кен считал свои выходки той самой сладкой приправой, которая позволяла ему не закиснуть в болоте повседневности и не раз приводила его на берег спасения. Но в этот раз он похоже пересолил и его милые оппоненты, видимо не смогли переварить пришедшуюся ему по душе шутку. Впрочем, дело было их. Кто тянул их в круг танца? Кто клал им в рот сладкие кушания? Мастер, разбирающийся в кулинарии никогда не стал бы после сладкой рыбы химы есть карийский виноград, а после тарпанского цыплёнка, вымоченного в вине ягод Уну – кислый хашимский сыр, специи которого расслабляли желудок и приводили неразборчивых едоков к весьма печальным последствиям. И кому как не уважаемым мастерам знать об этом? Так что горькое послевкусие было ими вполне заслуженным, по мнению Кена, естественно, а дурная слава и вовсе той мерой наказания, которую невежда выбирал себе сам, ведь не все храмовые мастера попались на его уловку, и многие настоящие знатоки благодарили его впоследствии за этот кулинарный восторг, приобщиться к которому смогли лишь потому, что он решился на свой экспромт. Но так считали не все, далеко не все.
 
Свет знания всегда был уделом избранных, а простота никогда не была высшей мерой самооценки для тех, кто начинал с неё и только ей заканчивал свой жизненный круг. Не перейдя горную вершину и оставаясь у подножия, путник не мог судить о красоте горных снегов, бездонной синеве небес и свете истинных звёзд, лишь тот, кто достигал вершины мог судить просто от истины, а те, кто оставались у подножия судили просто от незнания и пропасть между этой и той простотой была огромна. Так и люди в большинстве своём были ещё простыми от незнания, а не уже простыми от мудрости, но всё же и те, и другие равно чувствовали хорошее, просто одни ценили его намного больше других. И настоящими ценителями жизни были конечно те, кто уже прошёл этот путь до конца, а потому, как бы кто ни хотел, но на подмостки этого мира явились те, кто знал ему настоящую цену и платил за неё самой дорогой монетой – своим временем, потому что разыгрывающаяся перед ними сцена была настолько хороша, что и им самим не грех было появиться в ней, тем более, что на неё их так настойчиво приглашали.

Идея возмездия, которую придумали три обиженных мастера была проста. На площади перед храмом Чистоты, на месте, так сказать, их позора был воздвигнут небесный чертог – огромная сцена, на которую извлекли из запасников храмов три самых величественных трона, принадлежащих по легендам самим богам, для трёх самых знаменитых мастеров, а вокруг воздвигли помосты для всех зрителей, желающих посмотреть на место их будущего триумфа. Ведь каждому человеку в этом городе предлагался поистине уникальный шанс – занять место первого наставника храма Радости, Храма чистоты или Обители тысячи лиц. От соискателя требовалось только одно – пройти и занять своё место, ну ещё и удержаться на нём некоторое время. А главный секрет был в том, что удержаться на этих креслах смогли бы очень немногие знающие люди. Вернее, никто, кроме того, кто знал его секрет и мог сидеть на нём по праву. А право это было у тех, кто хорошо знал и планировал своё будущее, заранее подготовившись к нему.

Внутри хитрых конструкций в сиденье, спинке и ручках каждого кресла были проделаны отверстия, из которых по желанию управителей могли выдвигаться тонкие или толстые железные стержни, которые выпихивали засидевшегося нахала с сидушки более или менее деликатным способом. Механизм работы сооружения был прост – под весом человека начинали срабатывать заранее заведённые пружины и постепенно все железные штыри выталкивали людей и только самые «лучшие» из них, равные богам могли усидеть на своём месте, нажимая в определённой последовательности выступы и потайные рычажки, блокировавшие выталкивающие механизмы. Эти изделия были очень стары, говорили, что в древности сами боги сотворили их для того, чтобы никто не мог не по праву занять их место. Истина о том, как оно было на самом деле – давно никого не интересовала, просто хитрые и не очень умные владетели время от времени вытаскивали на свет из подвалов эти странные приспособления, чтобы демонстрировать всем свою власть и могущество. Но у каждой вещи был свой хозяин и позабытая за давностью лет истина, что всякий, кто незаслуженно занимал это место должен быть готовиться к встрече с их создателями и держать перед ними ответ, потому что ничто тайное не могло оставаться таковым вечно, особенно, если истине пришло время проявиться на свет.

Триумф мастеров планировался сокрушающий. Трон радости должен был даровать каждому сидящему на нём желанную возможность обрести настоящее счастье, трон чистоты погружал сидящего в ощущение вечности, а трон истины показывал каждому кто рискнул в него погрузиться кем он был на самом деле, а также даровал понимание остальным людям как оно выглядит со стороны. Ведь каждый из нас хотел бы, чтобы его внутренние переживания оставили на его челе след неизбывной мудрости, бестрепетной радости и искренней чистоты, чтобы сразу всем было понятно, кто есть кто и не приходилось бы никому ничего доказывать. Идея была странна, но в летописях храмов говорилось, что всем сразу становилось видно, что за человек сидел в кресле. Дурак не мог стать умным, его глупость становилась очевидна, человек злобный ещё более становился некрасивым и на его челе сразу проступала печать гнева, а тот, кто занимал трон радости, не испытывая добрые помыслы, просто превращался в какую-то химеру, лишь отдалённо похожую на человека. К слову сказать, за последние пол круга лет эти кресла никто так и не решился достать из запасников храмов, но видно, сильно приспичило владыкам доказать всем, что досадное происшествие, произошедшее с ними, было на самом деле простой случайностью, а не следствием их необдуманных действий.
 
Время пришло, и вскоре переполненная людьми площадь забурлила в ожидании невероятного развлечения. Пока ещё никто из горожан не решился занять предложенное место несмотря на призывные крики зазывал, обещавших претендентам немыслимую награду: каждый, кто усидел бы на кресле половину предложенного времени получал полмешка дорогой хинской ткани, тот, кто продержался две части времени – получал мешок чистого серебра, а тот, кто сумел бы удержаться на месте без меры – получил бы титул первого наместника храма на один день и мешок золотого песка в придачу.

Сам по себе титул наместника храма не мог передаваться никому кроме того, кто занимал его по праву, но считалось, что тот, кто усидел в кресле первого наставника может претендовать на один день в году на управление всем храмовым имуществом, и на временный почётный титул главы, причём решения, принятые таким временщиком, исполнялись также, как если бы их отдавал действующий владыка храма, на один день, по воле богов уступивший свои полномочия их ставленнику. Ведь кто кроме тех, кого сами боги посадили на трон мог бы усидеть на нём по праву? Никому из тех, кто таким правом не обладал не было позволено занимать их место. Поскольку боги наделяли только достойнейших из достойнейших жителей города и его гостей правом получить заслуженную милость – на миг прикоснуться к настоящему счастью, небесной радости и истинной мудрости, а всем остальным только и оставалось что корчить бездумные рожи, изображая из себя тех, кем они так и не удосужились стать.

И вот наконец, из толпы на сцену вышел первый претендент и усевшись на трон радости тут же с воплем спрыгнул с него, не успев как следует усидеться. Потирая ушибленное место, недотёпа с бранью бросился прочь, чем вызвал первые крики восторга у горожан. Развлечение началось. И вскоре на сцену потоком хлынула толпа. Люди пытались вжаться в кресла, сжимая поручни, а потом с воплями выскакивали из них, кто-то пытался подложить себе под мягкое место железную сковородку, но и таких хитрецов выносило с кресел без всякой жалости. Один скорняк, закутавшись в шкуру вола, довольно долго сидел в кресле истины, но не усидев до заветного времени какого-то мгновения, с криком подскочил с кресла, поскольку тонкой игле, пронзившей его шкуру, было всё равно до его жалких попыток усидеть на месте, которое предназначалось явно не ему. Впрочем, так подгоняли не всех и вот уже один почтенный купец усидел на троне радости первый положенный срок и, получив свою награду, степенно сошёл со сцены. Затем другой видный учёный муж из храма Чистоты довольно долго просидел на кресле истины и получил свой мешок тканей, затем ещё и ещё появлялись достойные претенденты – в городе было много заслуженных и уважаемых людей, каждый из которых обретал свою долю славы на желанном месте.

Впрочем, большинство людей всё же вылетало из кресел без шанса удержаться хоть сколько-нибудь продолжительное время и пока ещё никому не удалось просидеть на кресле полную меру времени, достаточную для того, чтобы претендовать на главный приз – почёт и уважение временного главы любого из храмов. Один знаменитый целитель, известный своими трактатами о высокой кухне просидел на кресле радости полную меру времени и получил в награду мешок серебра, но как только попытался задержаться ещё на мгновение, как тут же с воплем покинул его – пора было и честь знать, прокричали ему горожане, но главное действо было ещё впереди.
Пока ещё главные герои, ради которых и была затеяна эта история не вышли на свет. Три великих наставника, три столпа чистоты, радости и истины пока ещё не явили свой лик народу, но в толпе уже вовсю раздавались крики, что пора бы на площади появиться и тем, кто считался заслуженным мастером в этом городе и имена таковых стали выкрикиваться всё более громко.

— Мастер Аст, мастер Аст пусть выйдет на сцену! Нет, пусть великий мастер Кен покажет своё лицо! Пусть покажет своё мастерство мастер Ван! Нет, мастер Ист! Пусть мастер Тар покажет своё превосходство! — крики горожан превратили площадь в настоящую обитель хаоса. — Пусть все мастера покажут, чего стоят!
И когда волнение толпы достигло апогея на сцену вышли три наставника: мастер Дат Тар, мастер Хиро Ист и мастер Ван и обратились к горожанам с речью.
— Как видите, уважаемые жители Славного Харама, никто из вас так и не смог усидеть на наших креслах, а значит, нет никого достойнее нас, чтобы занимать их по праву! Разве что мастер Кен попробует свои силы! Просим, очень просим его показать нам свою чистоту, красоту и мудрость, если конечно, он настоящий мастер, то легко усидит на каждом кресле полную меру времени и тогда ни у кого не останется никаких сомнений! Но прежде мы сами покажем вам, кто есть кто в этом городе, и кто занимает своё место по праву!

И три донельзя довольных наставника уселись в свои кресла, чтобы расставить наконец всё на свои места в этом запутанном деле. Мастер Дат Тар со скучающим видом занял трон Чистоты и уставился со сцены на людей перед ним. Мастер Хиро Ист с улыбкой занял трон Радости и задрав нос посмотрел туда же, а мастер Ван уселся на трон Истины и поёрзав на нём с довольным видом закричал: — Ну где ты, наш дорогой друг, мастер Кен? Неужели ты заставишь нас ждать? Мы можем ждать тебя здесь бесконечно долго! — и троица хитрецов разразилась победными улыбками и смехом, как вдруг, мастер Ист ойкнул и подобрал ноги, словно его что-то ударило промеж лопаток. Потом мастер Тар вдруг подскочил с места, вцепился в ручки кресла и выпучив взгляд уставился себе под ноги, а мастер Ван вдруг ужом заёрзал в таком только что удобном кресле. Такие привычные, можно сказать тёплые места вдруг каждому их мастеров стали ужасно неудобны. Сидушки кресел ощерились острыми спицами, спинки вдруг стали выгибаться буграми, а ножки разом потеряли устойчивость и вот уже мастер Ист в стиле пикирующей утки вылетел из своего кресла и шлёпнулся на пол сцены. А за ним из своего кресла вылетели мастер Дат и мастер Ван, которым, как это показалось стоящим рядом со сценой людям, ножки трона отвесили хорошего пинка. И взгляд прозревшей истины отпечатался на их лицах.

Площадь грохнула в хохоте и дикий ор поднялся до небес. Люди улюлюкали, орали и славили богов, потому что эта троица порядком всем надоела и лучше картины, чем та, что сейчас была перед ними они и не могли себе представить. Чванливые, жадные и недобрые лица наставников были явлены в свет. Мастера между тем быстро подскочили с пола и снова бросились в свои кресла, чтобы показать, что случившаяся с ними оплошность была случайной, но как только они вновь уселись в них, как их словно волной выкинуло прочь, при этом кресла, словно ожившие боги отвесили каждому из наставников хороший пинок под зад, от которого они не смогли сдержать криков боли, разочарования и обиды. А когда они в третий раз кинулись в кресла, то разбушевавшиеся предметы старины так крепко сжали их в своих объятиях, а потом пнули так сильно, что три наставника перелетели половину храмовой площади и плюхнулись прямо в центральный городской фонтан, при этом зацепившись штанами за руки стоящих в фонтане статуй: истины, чистоты и радости, а потом с треском порвавшихся портков рухнули в воду. И перед всем городом в очередной раз предстала голая истина, чистая радость и незамутнённая красота, поскольку более удивительной картины, чем та, что явилась на свет и нельзя было себе представить.

А когда незадачливых мастеров извлекли из фонтана, то перед горожанами явилась удивительная картина. На сцене в креслах безо всяких неудобств расположились три персонажа. В кресле храма Радости сидел и болтал ногами какой-то малыш, от которого веяло незамутнённой детской беспечностью, на троне храма Чистоты расположился толстяк, который сверкал как начищенный медный котёл, а на троне храма Истины сидела красавица, от взгляда которой загорались звёзды, дурнушки вмиг расцветали, старики молодели, а в небе закружились яркие огненные птицы. Поражённый народ замер и тогда в тишине, в которой ударами набата слышались стекающие с трёх поражённых наставников капли воды раздался удивительно чистый и радостный голос малыша:

— Окуните их, пожалуй, ещё разок в фонтан, а то они недостаточно радостные! — и толпа народа с радостью бросила наставников в воду фонтана.
— Да, да, да, — подхватил толстяк, сидевший в кресле чистоты, — окуните их ещё разок, пожалуйста! А то что-то они недостаточно чистые!
И толпа снова выполнила пожелание необычных заказчиков. А когда отфыркивающихся наставников извлекли из воды, сидящая на троне истины девушка мягко заметила: — А всё-таки они какие-то невесёлые! Смойте с них печали прожитых лет!
И горожане в очередной раз опустили наставников в воду. А когда наглотавшихся мастеров в очередной раз достали из воды, то перед ними предстала удивительная картина: статуи фонтана вдруг приобрели черты каждого из трёх мастеров. Вот в танце незамутнённой радости разбросал руки мастер Ист, вот в восторге чистоты разбрызгивает воду мастер Тар, а вот в приступе веселья бьёт по воде ладонями мастер Ван.

— Я понял! Я понял! — вдруг прозрел мастер Тар, глядя на удивительного толстяка, который махнул рукой и стёр из этого мира трон Чистоты. — Настоящая чистота – она внутри!
— Да, и настоящая радость тоже! — подхватил его крик мастер Ист, который не мог оторвать взгляда от мальчика, который стучал ножками и ручками по опорам трона Радости и вдруг одним ловким ударом развалил его части.
— И настоящая красота! — закричал мастер Ван, не отрывая взгляда от молодой красавицы, смотревшей на него с доброй улыбкой, трон Истины под которой превратился в сияющий свет, в котором и исчезли три небожителя.
— Что ни говори, а истина всегда выйдет на свет, — покачал головой мастер Кен, незаметно появившийся в уголке сцены и задержавший взгляд на обновлённой городской достопримечательности, — особенно когда есть такая натура!

1 — историю об этом читай в сказке «Конец пути».
2 — в этом танце только восемь радостей, но, шутники говорят, что наставники открыли девятую – радость раскрытых глаз, перед которыми сверкнула незабываемая голая правда.
3 — боги – покровители радости, танца и театра соответственно.