Дед мороз. глава 3

ДЕД МОРОЗ

Глава III


Д;мушкин соорудил себе привычные нары в подвальном помещении храма.

Отец Аввакум пришёл проверить место обители новоиспечённого раба Божия.

Попробовал покачать рукой- крепко ли держится основание, потом увидел шляпки гвоздей, которыми Дёмушкин скрепил конструкцию и присвистнул.

Дёмушкин и вправду, досок не пожалел, как и самых больших гвоздей.


- Ты я гляжу, Матрос, надолго к нам.. - констатировал батюшка свою инспекцию, и как-то по-новому посмотрел на Дёмушкина.


В местную братию, которую Дёмушкин называл про себя другим, неприличным словом, состоящую из молодых служителей и нескольких злых бабок в чёрных платках, больше мешающим на служениях, чем помогающим, Дёмушкин не влился.


Дружный коллектив служителей отторг его, как инородное тело. Также неестественно могла выглядеть только заноза в чистом,  розовом пальце.


Дёмушкин же считал их схожими с родинкой на теле в большом и прекрасном организме церкви. Вроде, имеет право на существование, и даже признана медициной, как вполне себе доброкачественное образование, но при ближайшем рассмотрении, никаких полезных функций при этом не несет.


Большая часть прихожан, состоящая из давно вышедших из детородного возраста женщин, тоже его сторонилась. Она ещё помнила мятежное революционное время, когда вихри враждебные веяли над Петроградом, а матросы приходили грабить и убивать служителей культа.


Никто не понимал, зачем отец Аввакум прижил при храме немолодого морячка в бескозырке со странной надписью " Буксир 234".


Все пересуды, наконец сошлись на том, что матроса, на время военных действий, прислали из самого Смольного, или даже с Литейного надзирать за их батюшкой.

Дёмушкина вполне устраивал такой вариант.


Отец Аввакум, узнав что новый репатриант повесил у себя репродуктор приходил, садился рядом на нары, по женски поправив полы сутаны, чтобы не помялось.


Потом они молча слушали хриплые, последние сводки с фронта, уставившись в чёрную дыру тарелки.

Когда немцы подошли к Сталинграду и к Москве батюшка неожиданно спросил:


- Есть что выпить, Матрос?


Дёмушкин будто давно ждал этого вопроса и тут же достал бутыль и наполнил кружки.

Они выпили, как если бы выполняли обязательную работу- не чокаясь и не закусывая за невеселые " успехи" Красной Армии.



Дёмушкину батюшка нравился.

Проповеди его были однообразны, как боевые листки в прифронтовых подразделениях.


Возвышенные речи с призывами к любви к ближним своим и не только, с ссылками на священные догмы, к концу проповеди неизбежно скатывались к ненависти к фашистам, и ещё к тому, что таких врагов не всегда нужно любить, а порой даже необходимо лишать жизни всеми возможными способами.


В конце проповеди батюшка лично благословлял на убийство каждого, кто ещё мог держать оружие.


Мужская, здоровая часть церкви, внимая доводам батюшки, послушно редела от службы к службе, пополняя ряды добровольцев, прямо пропорционально увеличению и без того возрастающего у Дёмушкина круга обязанностей.


Немец в ответ, аккуратно, со своейственной ему педантичностью, посылал а город снаряды.

Храму тоже прилетало.

 После артобстрелов Дёмушкин, со старым и полуглухим звонарем, ругаясь про себя, заделывали выбитые стекла окна фанерой, выметали двор от земли и мусора, рваного железа и битого стекла.

Иногда приходилось подтирать кровь на брусчатке и грузить в "похоронку" развороченные снарядом тела.


После бомбёжек всегда приходил отец Аввакум, подоткнув рясу, помогал по хозяйству, спрашивал о потерях и в какую сторону движутся дела на фронте.


После работы, по негласно заведенному обычаю, они молча выпивали в келье Дёмушкина.

Последние события сильно огорчали священника и он быстро хмелел.

Опрокинув кружку, батюшка с досады хлопал по скамье рукой, пристально смотрел Дёмушкину в глаза, и говорил неизменное:


- Вот такие дела, Матрос...



Ближе к зиме стало совсем туго.

Пришли небывалые морозы и выпал снег.

Из подвала, где обитал Дёмушкин, оборудовали бомбоубежище, которое он самолично заставил нарами для прихожан.


Однажды, перед воскресным богослужением, батюшка позвал Дёмушкина помочь ему облачиться в стихарь для всенощного бдения.


- Надобно поддержать меня. - Сказал изрядно ослабевший отец Аввакум.


- Это как? - не понял Дёмушкин.


- Как- как.. Нежно! - передразнил его батюшка.


- Надевай форму! - почти приказал Аввакум, и показал на вешалку, когда Дёмушкин стушевался, не найдя одежды, - Вон то облачение! На женскую ночную рубашку похоже! И орарь не забудь. Пояс! Тот самый, с голубой каймой!


Когда Дёмушкин запутался в словах и предметах, отец Аввакум не выдержал, выругался и принялся сам помогать:

- Тьфу ты, прости мя, Господи! - в сердцах сказал батюшка, оценивая неуклюжий вид своего помощника, когда с одеванием было закончено.


Дёмушкин тоже оглядел себя и подумал- хорошо, что его не видят прежние друзья- подельники и бывшая супруга.


- Бескозырку сними, дурья твоя башка! - сказал батюшка, когда они проходили "святая святых".


Малочисленный народ сначала опешил, увидев их вместе, но со служения никто не ушёл.

В привычный ход действия вплелась неожиданная интрига, больше свойственная драматургии на театральных подмостках.

Дёмушкину показалось, что народ больше наблюдает за ним, чем слушает батюшку.


- Супостат! - выразила всеобщее мнение о демушкином дебюте одна из злых бабок, для пущей наглядности сказанного, она хотела плюнуть ему под ноги, но быстро передумала. Дёмушкин зловеще зыркнул и угрожающе нагнул хоругвь в её сторону.


 С морозами еды стало не хватать. Прихожане перешли на казарменное положение и

жили, как в большой коммуналке.

Бабки, как иждивенцы, получали и без того заниженную норму хлеба. Работающие же женщины делили пайку с детьми.


Помощи из Патриархии не ждали- город был в плотном кольце.

Дёмушкин смотрел на иконы и тоже представлял себя полупрозрачным херувимом, висящим между небом и землёй - нигде не работал, нигде не числился, прописан был в другом городе, поэтому карточек на питание ему, как и бестелесным ангелам не полагалось.


Дёмушкину сделалось неуютно, томило нахождение в одном пространстве со множеством теток и бабулек, от которых ему приходилось зависеть.

Он приходил в подвал, как вор или как неверный муж от любовницы, лишь глубокой ночью, и только на ночлег, если другого не требовали обстоятельства.

Ситуация повторялась в точности, как с бывшей, законной женой.


К тому же, быть нахлебником и находиться на иждивении у иждивенцев и женской, слабой половины рода человеческого, Дёмушкин для себя считал зазорным, несмотря на то, что возможно именно его усилиями, здесь ещё теплилась жизнь.


Дёмушкин сравнивал свои будни с жизнью колхозной лошаденки.


День и ночь- работа, сон стоя, справление естественных надобностей - на ходу.

Единственным и существенным отличием было то, что все обязанности на себя он взвалил по собственному любопрению.


Батюшка совсем изнемог, делясь с прихожанами последним куском хлеба, и указаний уже не давал. Большую часть времени лежал, не вставая, под грудой одежды.


Принимая ответственность, Дёмушкин, как командующий обозом, сам решал, что нужно делать теперь в первую очередь. Расчищать ли от снега тропинки или от строительного мусора, сходить за водой, или подремонтировать поврежденные оборудование и оснастку.

У бабушек могли отобрать хлеб по дороге по возвращению из магазина, что уже имело место быть, и Дёмушкину приходилось стоять в очередях, пряча в кармане огромный кухонный нож, чтобы отоварить хлебные карточки за всех. Хотя, с каждым днём он и сам слабел всё больше и больше..


Помещения храма были не приспособлены к обитанию зимой. Буржуйки потребляли неимоверное количество дров.


Дёмушкин ходил по ближайшим домам, где в пустующих квартирах собирал мебель, книги и всё, что могло гореть синим пламенем.


Двери в квартиры горожане не запирали, на случай, если кто умрёт или будет находиться в плачевном состоянии.


Но Дёмушкину неизбежно приходилось подниматься на верхние этажи, по насквозь промороженным подъездам и скользким ступеням. Иногда обходя покойников, которых для удобства забора, складывали прямо здесь же, на площадках.


На нижние этажи переселились чудом выжившие с верхних этажей- так было удобнее, а не заселённые квартиры первых этажей давно обнесли такие же невольные мародёры, как он.


Однажды, Дёмушкин оказался в необычной квартире. В большой гостиной стоял рояль. Всё убранство комнаты было заставлено подобающим интерьером. Мебель, тяжёлые, бархатные портьеры на затемненных окнах, портреты людей, дипломы в рамках, вырезки из газет и журналов, говорили о том, что здесь когда-то проживали люди, так или иначе, связанные с богемой.

В некогда шикарной гостиной, находились два человека.

Уже мёртвая женщина, лежащая на диване с матовыми от мороза стеклянными глазами, и сидящий в кресле, возле рояля, спиной к Дёмушкину, мужчина неопределённого возраста в пальто, перетянутое шалью.


- Эй? - Дёмушкин тронул за плечо человека. Не услышав ответа, Дёмушкин попытался развернуть к себе лицом сидящего.

Человека качнуло и он неуклюже, сдвигая рояль, с грохотом упал на пол в той же позе, что и сидел.


В одной из рук, в варежке, Дёмушкин увидел кусок хлеба.

Вероятно, у человека, не хватило сил съесть его.


- Прости, музыкант, - сказал Дёмушкин , разжимая смерзшиеся пальцы в рукавице, - - Некогда мне лета дожидаться, пока ты оттаишь.

Раздался треск - заледеневшие пальцы в рукавичке сломались, высвободив кусок хлеба.


- Ну, прости , музыкант.- Ещё раз извинился Дёмушкин и на мгновение замер,- Тебе уже не поможет, а мне нужнее. За водой еще не ходил, печь топить..


Потом он долго сидел вместе с замерзшими мертвецами и не грыз, а сосал заледеневший и чёрствый кусок хлеба.


Прежде, чем разбить рояль на дрова, Дёмушкин обыскал трупы и обнаружил в кармане мужчины
хлебные карточки.

Это натолкнуло Дёмушкина на определённые мысли.


С того дня, походы по чужим квартирам пополнились ещё одной веской причиной, помимо сбора дров.


Теперь каждый день Дёмушкин, переделав необходимые дела в церкви, спешил на обход по квартирам.


Обыскав покойников, он выносил их на лестницу.

В случае чего, всегда можно было представиться родственником, соседом или работником похоронной бригады.


Нас вопрос, почему он один, можно было сказать, что его напарник не вышел на работу.

Это обстоятельство, учитывая ситуацию в городе, нисколько не смущало бдительную милицию и соседей.

Но всё равно, для большей достоверности придуманной легенды, Дёмушкин раздобыл синюю фуфайку, в какой обычно работали похоронщики.


 Карточки на хлеб попадались часто. У людей не хватало сил стоять по очередям, а тех скудных порций, что удавалось отоварить, едва хватало, чтобы дожить до следующего похода в магазин.


Действовал Дёмушкин днём, пока было светло. Фонарик в темном доме мог привлечь внимание правоохранительных органов или тех же соседей.

Да и всё равно, работать в кромешной темноте было неудобно.

К тому же, в городе ещё с осени был введён комендантский час.


Как- то, отец Аввакум, поздним вечером, повёл Дёмушкина по коридору.


В небольшой комнате оказался схрон. Из него батюшка достал большую, золотую чашу, похожую на кубок и такой же золотой, нательный крест, чуть больше ладони, на длинной цепи.


- Всё, что удалось сохранить! - отец Аввакум почти сунул Дёмушкину в руки церковную утварь.


- Что это?! - удивился Дёмушкин.


- Чистое золото. Потир и наперсный крест! - с некоторым сожалением сказал батюшка.


Закрыв дверцу, он положил руку удивленному Дёмушкину на плечо.


- Моряк- с печки бряк!

Распорядись этим добросовестно. Поменяй на еду!

 Причастие - Великое Таинство, но хлеб сейчас важнее! - Батюшка погладил, прощаясь, чашу и крест.


Всю ночь Дёмушкин думал, с чего ему начать поиски старых, воровских связей.

Он слышал про "черные" рынки в городе, но идти туда с таким сокровищем было бы роковой ошибкой.

С таким богатством- это был бы стопроцентный поход в один конец, а рисковать Дёмушкин не мог, на его попечении сидело больше ста голодных ртов, среди которых были дети..


" Прямо, граф Монте-Кристо.. "- подумал про себя и батюшку Демушкин, засыпая..



Продолжение следует..

 


( С) Рустем Шарафисламов