Безвинные

          Эту историю я слышал в детстве от своего родного дяди. Позже удалось поговорить с одним свидетелем тех событий июньской ночи 1937 года...

          В то время по соседству с нашим домом находился дом, в котором проживала семья, состоящая из главы семейства, его супруги и двух взрослых дочерей. Вплотную ко двору соседского дома примыкала «стайка» – помещение наподобие сарая, куда загоняли на ночь корову. Дядя Володя, которому тогда было не полных девять лет, вместе с Михаилом Матвеевичем – поселковым одноногим инвалидом и его сыном Лёшкой ночевали в «стайке», уютно угнездившись на сене. С вечера они поставили на озере рыбацкие перемёты и с утра пораньше собирались их проверить.

          Поспать им тогда не удалось. Как рассказывал дядя Володя, а позже и Алексей Михайлович, то есть тот самый Лёшка, который ночевал в «стайке», их разбудили толчки Михаила Матвеевича. Взволнованным шёпотом он заставил проснуться крепко спящих ребят, которых до этого не смог разбудить звук работающего двигателя автомашины и неистовый лай собаки. Показывая пальцем в щели между досками, Михаил Матвеевич произнёс:

          – За соседом пришли!

          Алексей Михайлович и мой дядя, хорошо понимая, что значат слова «прийти за соседом», прильнули лицами к щелям в стене.

          Возле соседнего дома они рассмотрели нескольких человек в военных форме, которые то появлялись в свете фар автомашины, то, как тени, исчезали в окружающей мгле.

          – Энкэвэдэ, – тихо произнёс Лёшкин отец.

          На заборе заскрипела входная калитка, и одновременно с настойчивым стуком в окнах дома засветился свет керосиновой лампы. Послышались приглушённые голоса, какие-то команды, женский плач, а спустя время крики проклятий, посылаемых в адрес прибывших, и ответная нецензурная брань.

          Никто из свидетелей не видел, что произошло на самом деле, но, по-видимому, чекисты не смогли заставить замолчать людей, и один из них ударил хозяйку дома, так как, вскрикнув, женщина с глухим стуком упала на землю. Вот после этого всё и началось: арестовываемый «враг народа» – крепкий деревенский мужик, заработал кулаками.

          – Он бы их там всех ухайдакал, – горделиво говорил Алексей Михайлович, – но они же при оружии были.

          «Ухайдакать» вооружённую свору энкэвэдэшников безымянному соседу было, конечно, не под силу и выстрел из нагана свалил его с ног. Следом раздалось ещё несколько, после которых раз за разом замолкали женские крики. Последний выстрел оборвал неистовый лай собаки…

          Онемев от страха, Лёшка и мой дядя зарылись в сено. Наблюдать последующие события смог только Михаил Матвеевич. Со своего места он видел, как чекисты загрузили в автомашину тела расстрелянных людей и, аккуратно закрыв двери дома и калитку в заборе, уехали.

          Утром жители посёлка уже знали о случившемся, но никто ничего не говорил – боялись. Двери и окна дома убитых людей заколотили досками. Правда, ненадолго: через некоторое время в доме поселились незнакомые люди, которых немного погодя сменили другие, а потом – другие. Вот и вся история, рассказанная мне очевидцами. Кого расстреляли местные чекисты – никому не известно. Хотя, возможно, архивные материалы об убийстве этих людей – «врагов трудового государства, оказавших сопротивление представителем власти», где-то лежат.

          Бабушка об исчезнувших соседях, ничего толком рассказать не могла. «Они переселенцы откуда-то были… Люди хорошие, трудолюбивые». Моя любознательность ей не нравилась: «Смотри, узнают в энкэвэдэ чем интересуешься, так и тебя потянут куда надо, – боязливо говорила она мне, – мало ли в те годы людей арестовывали. У нас полпосёлка мужиков пересажали. Твоего дедушку Петра Антоновича тоже увели, и с концами… Власть такая была, ничего не поделаешь».

          Какая власть в те годы была и что за люди были в этой власти – известно. Бабушке было тринадцать лет, когда произошла революция и последующая её жизнь протекала в условиях устанавливаемых новой властью законов и порядков. «В двадцатые годы, – вспоминала бабушка, – людей раскулачивать стали. У нас в деревне несколько мужиков было – самые что ни на есть ни к чему не приспособленные – лени по жизни. Так они в ту пору этим и занимались: леворверы понацепляли и по дворам ходили. У кого мало-мальски что было подчистую забирали. Мы их «самозванцами» звали. Они на это злились и грозили нам арестами и высылками».

          В последующем, как известно, пришла пора сталинских репрессий. Народ сидел в тюрьмах, уничтожался… В годы репрессий был арестован и мой дед. Много лет никто не знал ничего о его судьбе. На все письма в ККБ с просьбой сообщить, куда делся арестованный 31 декабря 1937 года Пётр Антонович, приходили ответы, что он умер в местах заключения, отбывая наказания по статье пятьдесят восьмой тогдашнего уголовного кодекса. Однако в каждом ответе содержалась разная дата и причина смерти, что сильно вызывало сомнение в их достоверности.

          В период так называемой «перестройки» удалось добиться разрешения на ознакомление с делом деда. Тогда мы и узнали цену этим ответам. Узнали, что по ложному доносу он был арестован, обвинён в антисоветской агитации и 19 февраля 1938 года расстрелян, а не умер от неизлечимого заболевания…

          В конце восьмидесятых годов в лесу в окрестностях Читы нашли массовые захоронения казнённых в тридцатые годы людей. На этом месте создали мемориал. Наверное, здесь лежит и мой дед – как теперь узнаешь… Светлая ему память и всем безвинным жертвам того времени!