Синдром Воланда 4

      Действительно, расхожее выражение «смятение чувств» красноречиво описывало то состояние, в котором пребывал Макс после беседы с Пёстрым. Даже оказавшись дома, он никак не мог освободиться от клубка обуреваемых им чувств. Безусловно, Пёстрый действовал в интересах корпорации, и для достижения цели мог прибегать к любыми приёмам, вплоть до самых неблаговидных. История с псевдо-карбоновым следом красноречиво об этом свидетельствовала.  Но в то же время он чувствовал, что за словами этого ИИ-шника что-то стояло.

      Ещё находясь в коконе, он вдруг припомнил, что каждый раз, беседуя с эмоционально возбуждённым человеком, особенно находящимся в состоянии ажитации, он замечал, как по его ауре пробегала рябь, а местами она вовсе выбухала и выплёскивала наружу язычки, похожие на солнечные протуберанцы. Некоторые из них отрывались от оболочки и разноцветными пульсирующими сгустками поднимались по восходящей спирали. Достигнув некоторого уровня, они, словно мыльные пузырьки, вдруг сжимались в размерах и растворялись в окружающей среде, не оставив и следа.

      Раньше он не придавал значения уже привычным проявлениям своего синестетического восприятия различных явлений, но теперь невольно соотнёс всё это с тем, о чём говорил Пёстрый. Не являлись ли они этими самыми мыслеформами? С другой стороны, схлопывание сгустков весьма походило на упаковку их в некоем хранилище. А если так, то и остальное тоже могло оказаться правдой. Или её частью.

      Не мешало бы обсудить ситуацию с Эдиком, его приятелем. Иногда он любил перетереть нестандартные вопросы с этим тщедушным и суетливым пареньком с говорящей фамилией Неслабый. Несмотря на невзрачность –своей внешностью Эдик напоминал Вуди Алена, известного в прошлом стендап-комика и удачливого голливудского режиссера – он слыл большим оригиналом: обладая широкой эрудицией, он нередко удивлял парадоксальностью взглядов на привычные с виду вещи. Недаром он проявил себя в такой мудрёной и востребованной в нынешние времена области, как защита информации от декогеренции.

      Этот термин был, наверное, единственным, что удалось усвоить Максу из путанных объяснений Эдика о свой работе. Наверное, потому, что интересовался, как в своё время печатали снимки, проецируя на безликую, чувствительную к свету бумагу кадры фотоплёнки. И видя, как на них медленно проявляется чей-то образ, выхваченный когда-то объективом аппарата. Хотя сравнение, скорее всего, было натянутым. 
      Знаток теории квантовой запутанности, Эдик частенько прибегал к бренчанию разными, не совсем понятными словами из своего профессионального арсенала, особенно в обществе малознакомых людей. Наверное, пытался произвести впечатление. И, как ярый сторонник квантовой парадигмы, всякий раз норовил применить свои познания к объяснению самых разнообразных явлений, зачастую, казалось бы, не имеющих к ней прямого отношения. Например, к  законам Паркинсона или к парадоксу парных случаев.
      – Сам посуди, – внушал он Максу. – Почему всё развивается от плохого к худшему? Поясню на яблоках. То есть на нас, на физиках. Вот, скажем, ставится эксперимент, фиксируются разные характеристики того или иного явления. Или предмета. А что есть результат измерения? Это фиксация конкретного вектора реализации функции состояния. Состояния чего, говоришь? Предмета. Функция эта в общем случае состоит из бесконечного набора реализаций. Мы же из всего спектра выуживаем одну узенькую цветовую полосочку – чтобы тебе, как «аур-веду», было понятней. И вешаем на предмет ярлычок, приговаривая – красненький. А является ли результат объективным? Ни хрена! Одно опасение того, что что-то пойдёт не так, уже всё портит. И этим мы невольно задаём сценарий выборки конкретной реализации из всей совокупности, в нашем случае – «красный».
      И добавлял для пущей важности: 
      – Кстати, это ещё в прошлом веке Юнг с Паули подметили в своей совместной работе, хотя один из них психолог, а другой – физик. «Интерпретация природы и души» называется, кажется. Но тогда они не знали, чем объяснить. А я так полагаю, что это побочное следствие квантовой запутанности. А, может, и самое прямое. С компьютерными кубитами та же хренотень, не раз в этом убеждался. Стоит мне проявить хоть каплю сомнений, как проявляется эта злосчастная декогеренция, совершенно не желаемая. Теперь в моей команде только те, кто мыслит позитивно.
Ну и, конечно, своей излюбленной квантовой запутанностью он не раз пытался объяснить феноменальные способности Макса.

      – Ты не путай меня, к тому же квантово, – отшучивался Макс, – и так голова кругом идёт от этой пестроты. Видел бы эти ауры – каждый день десятки образцов на экспертизе, и у каждого своя. Иногда ещё в руки не взял, но уже нутром чуешь (нутром – это чтобы тебе яснее было), что перед тобой фальшь. Ядовито-зелёный ореол даже сквозь упаковку проступает. Так ведь ничем его не заблокировать. Поэтому чувствуешь себя, словно ты агент без очков, которого по ошибке забросили в изумрудный город.

      С Неслабым подобные аллюзии прокатывали легко. В отличие от коллег по цеху и большинства их ровесников, Эдик был человеком начитанным. Наверное, бабушка постаралась, прикидывал Макс, – фамилия обязывала.
      – И ладно бы по работе, а то ведь выпирают то там, то здесь, и всё без спроса. Небось, самому-то проще жить в своих чистых тонах.
      – У нас своих тараканов хватает, – отвечал ему на это приятель. – Ты думаешь, почему наш брат в массе своей холостой?
      Вопрос и в самом деле звучал риторически. Разговаривать с Эдиком не всегда просто было даже близким приятелям. А что уж тут говорить о девушках? Тем более, что не брезговал он вживлением чипов – так проще было иметь дело с квантовыми компьютерами, его привычными собеседниками. Может, чипы и были его тараканами?
Эдик жил по соседству и обычно с охотой откликался на приглашение. Вот и сегодня не заставил себя ждать.
      Макс изложил ему суть проблемы.

      – В своё время – лет десять назад – один мой знакомый, нейрофизиолог, сотрудничал с этими «Гринами». Их интересовали некие энергетические структуры, формирующиеся в результате мозговой деятельности человека, ну и операции с ними. Наверное, речь шла именно о тех самых мыслеформах.

      Макс кивнул. Нет, не зря он связался с этим Эди-Вуди.
      – Насколько я помню, он входил в состав команды, изучающей способы транспортировки и аккумуляции этих феноменов. Он рассказывал, что в ходе исследований они выявили некий глобальный энергетический метауровень, улавливающий эти структуры. Что-то типа концентратора. Более того, им удалось теоретически обосновать способ, блокирующий портал, сквозь который эти энергетические сгустки могли перемещаться в смежные области или попадать на другие уровни. Для этого требовалась ионизация определённых слоёв атмосферы посредством специального антенного поля, кстати, уж существующего. Что это за поле и как оно работает – о таких подробностях он не сообщал.

      Эдик затянулся сигаретой. В этом он всё ещё оставался консерватором, предпочитая старые проверенные средства возможности прямой нейростимуляции посредством инкрустированных в мозг чипов удовольствия.
      – Всё это заинтересовало корпорацию. Она вбухала огромные деньги на более детальную проработку технологии манипуляции с энергоструктурами и получила эксклюзивными права на её использование. Проект, кажется, назывался «Библиотека Борхеса». Он мне слил эту инфу это по большому секрету на одной из вечеринок, будучи уже в хорошем подпитии.

      Эдик стряхнул пепел.
      – Тогда же эти перцы (так он с некоторым оттенком уважения часто называл фанатов какой-то идеи или прорывной теории) предложили заказчику изящный способ перемещения энергетических сгустков в пределах «CTC» – замкнутых времяподобных линий-кривых. Помнишь, я тебе рассказывал о гипотезе Дойча и о Мультеверсуме?
Действительно, Макс припоминал тот разговор, хотя в голове тогда мало что отложилось. Правда, сам термин «линии-кривые» ему запомнился. Что касается идеи Мультивёрсума, то, как он помнил, речь шла множестве параллельных вселенных, живущих по одним законам, но находящихся в различных состояниях. Это было более или менее понятно, хотя носило для него довольно абстрактный характер. Потому, что точек пересечения у разных вселенных в практическом смысле не имелось. Так, во всяком случае, всегда ему казалось.

      В своё время Макс искренне полагал, что за всей этой мистической ахинеей – тонкой и грубой материей с её планами и нирванами – не стояло ничего существенного. Разве что, аура, с которой он был хорошо знаком и проявление которой он объяснял исключительно электромагнитной природой. Ведь наличие микротоков в организмах или электрических потенциалов в косной, бездушной материи никто не смел отрицать. 

      Позже некоторыми эзотерические воззрения стали казаться ему привлекательными и не лишёнными основания. В частности идея вечного возвращения в парадигме Многомирия. Поэтому жаркие доводы Эдика тогда несколько поколебали его сомнения. Особенно, когда тот сообщил, что против концепции Мультивёрсума – ну да, это и было то самое Многомирие – в научной среде уж давно никто не возражает. И тому немало поспособствовало экспериментальное подтверждение гипотезы Дойча. Что же касается этих самих СТС, то они хорошо согласовались с положениями многих учений – с колесом Сансары у буддистов, с «Вечным Теперь», упоминаемым в Ведах, и с тем же постоянным возвращением эзотериков.

      – Более того, – продолжил Эдик, – они также показали, что, находясь в одной конкретной «классической» проекции этого Мультиверсума, посредством этих линий-кривых всегда можно найти квантовую лазейку к энергетическим хранилищам других его реализаций.  Причём, в обход даже наглухо заблокированных порталов – прикинь! Поэтому стенки любого запертого чулана могут легко уподобиться донышку сита! Правда, до условий возникновения таких лазеек они не докопались, речь шла лишь о гипотетической возможности их существования. Тогда им казалось, что сама идея также могла заинтересовать заказчиков. Но она не встретила поддержки, и дело заглохло.

      – Кстати, – продолжил Неслабый, – попутно эти перчики обосновали и теоретическую возможность посредством времяподобных кривых проникать в прошлое и заглядывать в будущее. Но блюдо оказалось слишком острым: ты же знаешь, но на идею создания алгоритмов реализации подобных технологий давно наложено табу, ибо предугадать последствия временных перемещений практически невозможно.
Внезапно его глаза заблестели.

      – Кажется, я начинаю догадываться, что за всем этим стоит!
      Лихорадочно жестикулируя, Эдик принялся рассказывать о том, как группа ученых, работающих на адронном коллайдере, в какой-то момент стала испытывать постепенно нарастающие затруднения с теоретическим осмыслением результатов экспериментов. По их ощущениям это напоминало состояние ступора: исчезла лёгкость, перестали генерироваться новые идеи, и даже мозговые штурмы не приносили результатов. Многими тогда овладела депрессия. Но, как только на коллайдере возобновились эксперименты по моделированию чёрной дыры, кризис разрешился. Кстати, модель дыры тогда впервые удалась на славу.

      – А ты не мог бы уточнить, когда это было? – оживился Макс.
      – Сейчас припомню. Около двух лет назад – кажется, весной. Да-да, в конце марта. Я тогда ещё подумал, что это первоапрельская шутка. Или плохо завуалированный намёк на дополнительное выделение средств. У них тогда возникли проблемы с финансированием. Но позже я вдруг вспомнил, что у меня самого весь март абсолютно не клеилось с работой. А потом снова все пошло, как по маслу.

      – Странно: пару лет у меня назад тоже стали случаться сбои. Я даже выдал несколько неверных заключений. Тогда я списал их на переутомление – год без отпуска. Впрочем, я и сейчас тоже не в лучшей форме.
      – Как, ты тоже ощущаешь, что с тобой в последнее время творится что-то неладное?
      Макс неуверенно пожал плечами.
      – Похоже на то. Уже дней десять.
      Эдик задумался.
      – Значит так. На коллайдере работает мой знакомый, – продолжил он после паузы, и надо сказать, что Макс этому нисколько не удивился: он уже привык, что у его приятеля всё везде было схвачено. – Завтра я постараюсь у него кое-что выведать. Заодно проверю одну гипотезу.
      На этом они расстались.
   

      
      Продолжение следует