Армейская сага. Глава пятая

Каунас встретил нас мелким секущим дождичком. В сочетании с холодным пронизывающим ветром погодка была адова.  Сразу стало ясно, что Прибалтика — это далеко не Фергана. На улице, в столь ранний час почти не было людей, город пребывал ещё в полудрёме. Нас в очередной раз застроили и повели. Невесело мы шли в строю в это предутреннее время, не в ногу, шаркая подошвами по тротуару. Со стороны наше полчище, возможно, напоминало колонну военнопленных, ведомых на убой.
Миновав большой каменный мост через Неман (это, как я потом узнал был район Каунаса именуемый Панямуне, что буквально означает «за Неманом»), мы добрались наконец до КПП (контрольно-пропускной пункт) какой-то воинской части. Вышел солдат в пилотке с повязкой на руке, оповещающей что он «Дежурный». Он отдал сопровождающему капитану честь и распахнул ворота, окрашенные в голубой цвет с эмблемой ВДВ на створках.
За воротами уже кипела жизнь. Вокруг трёхэтажных казарм старой постройки, бегали вереницей солдаты. Было время утренней зарядки. На спорт площадке, возле турников бурлила спортивная энергия подтягивающихся и делающих подъём переворотом.
Мы переместились во внутрь части, прошли краем плаца и остановились у небольшого здания красного кирпича. Как оказалось это была баня. Перед тем, как запустить нас, капитан обратился к нам с вдохновенной речью:
«Бойцы, мы прибыли в войсковую часть номер 02291, это 108 полк ВДВ. Это полк славных боевых традиций. Сейчас все вы моетесь в бане, получаете форму, приводите себя в порядок, отсылаете ваши личные вещи домой, обедаете и после обеда на автомобилях выезжаете в учебный центр Казлу-Руда, в так называемый карантин»
Нас запустили в баню. Там мы были встречены банщиком и каптёром (так их нам представили, капитан так и сказал: «Это банщик, а это каптёр, сейчас вы поступаете в их распоряжение», после чего погрозил им пальцем и предостерёг: «Не бесчинствуйте»). Каптёр был немного, на мой взгляд, полноват и ростом около двух метров. А банщик обладал развитой мускулатурой туловища, при относительно небольшом росте. Когда капитан вышел на улицу, банщик спросил, обращаясь к нам: «Ну, чего ду;хи, есть кто с Нижнего Тагила?» Таких оказалось двое. Банщик поинтересовался: «С какого района?» Первый ответил: «С Вагонки». «Земеля, а где там?» «Алтайка». «Как там Вагонка? «Стоит Вагонка». Второй оказался, как он сказал, с Гольянки. Банщик понимающе кивнул: «У меня баба с Гольянки, Настька Дёмина, может знаешь» Каптёр засмеялся: «Да знает он, знает. Твою Настьку все vaikinas (парни.лит) знают». «Ну и дурак ты, Йонас, как был лабусом, так лабусом и помрёшь». - парировал банщик. Он ещё раз переспросил, знает ли земляк его Настьку. Тот отрицательно покачал головой. Каптёр не искал земляков, фамилия его была Хайнаускас, и он был местным. Он утробно, чуть растягивая слова, произнёс с лёгким акцентом: «Ду;хи, деньги и личные вещи сдаём каптёру на вечное хранение» Но сдавать никто и ничего не стал. Все разделись донага, сложили вещи на лавки и выстроились в шеренгу к помывочному отделению. Я незаметно для всех засунул свою свёрнутую в несколько раз купюру в рот и пальцем переместил её в полость между деснами и щекой. Вот здесь-то ей будет спокойнее. Тем временем банщик взял в руки палку с тряпкой на конце. Окуная её в ведро с каким-то раствором (им оказалась хлорка) он стал с силой тыкать каждого подходящего к нему в очереди в пах и под мышки. Я понял, что таким образом в войсках борются с нежелательными паразитами, приехавшими на наших телах с гражданки. Вспоминается, что тряпка была очень холодной.
В помывочном отделении, гремя оцинкованными тазиками, ребята намыливались ещё своим, гражданским мылом «Земляничным», «Банным», «Детским». Стоял гомон, кое-кто пробовал шутить и смеяться. Я же молчал как рыба, трепетно оберегая мамину заначку, хоронящуюся во рту.
Было полной неожиданностью, когда, выйдя в предбанник мы узнали, что в карманах нашей гражданской одежды уже пошарили. У одних пропали деньги, у других сигареты, у третьих часы. Если кто-то спрашивал банщика или каптёра, где его часы, те отвечали в таком манере, что мол духам часы не положены, потому как первые полгода, некогда будет на них смотреть. Якобы первые полгода, дух находится в такой «запашке», что некогда поднять головы. Насчёт пропажи денег отвечали, что дух бесплотен и сам себе не принадлежит, так зачем же ему деньги. Кормить будут и так, бесплатно. Это было самое подлое, неприкрытое воровство. Воровство у тех, кто в силу своего положения в армейской иерархии, не мог ничего противопоставить бесчинству. Многие махнули на такой произвол рукой, мол подавитесь, вы, своей поживой.
Каптёр выдал нижнее бельё (кальсоны, нательные рубахи). Было странно смотреть на эти шедевры армейского легпрома. Вспомнились сразу фильмы про войну. Также мы получили хэбэшки (хлопчатобумажную армейскую робу буро-зелёного цвета), кирзачи (сапоги с голенищами из этой самой кирзы), серые шапки, и квадратные куски плотной материи бледно жёлтого цвета, которые именовались портянками. Ещё нам достались ремни, причём из кожи, новенькие с сияющими звёздами на латунных пряжках. Да что говорить, всем новобранцам положена новая одежда, которую, как правило, позднее, все кому не лень (фазаны, старики, дембеля) обменивают принудительно на свою старую, ношенную. Пришёл капитан и добрых полчаса учил нас наматывать портянки. Свои показательные действия от разбавил тирадой о том, что правильная намотка портянок, это залог боеспособности советского десантника.
Нас строем привели в большой зал, где мы ещё получили и серые, как мышиная шкура, шинели. Капитан показывал, как подшивать подворотнички (полоска белой ткани, для того чтобы не натирать солдатской одеждой шеи). Я стал мелкими стежками, основательно прилаживать этот самый подворотничок, но капитан мне прибывал разума, сказав, что такая основательность не требуется. Требуется быстрота и отточенность движений. Стежки должны быть крупными и лёгкими. И я не только внял, но и постиг.
Пришили шевроны к рукавам шинелей, погоны к хэбэшкам, примастырили кокарды к шапкам, начистили сапоги. И стали одинаковы, как зёрна в одном колосе.
Гражданские вещи зашили в белые мешки и подписали. Теперь они должны были убыть по месту прежнего проживания.
В столовой нас покормили. Надо сказать, что пища эта была многим не по нутру; рассольник, где плавали крупно нарезанные солёные огурцы и редкая разбухшая перловка, макароны по-флотски, слипшиеся в один бесформенный комок, и компот, цвета детской мочи, почти не сладкий. Многие так и не притронулись к этим разносолам. Вояки, находившиеся в наряде по кухне, рассматривали нас как павианов в зоопарке и успокаивали: «Что, душары, не нравится наша шамовка? Ничего, скоро высерите мамины пирожки, и будете хавать, за уши не оттащишь».
Когда нас повели для посадки по машинам, кто-то из уже бывалых крикнул громко: «Духи, вешайтесь!» Стало понятно, что конец вольной жизни, вот он, уже наступил.
Я не выдам военной тайны, если скажу, что служить я попал в 7-ю Гвардейскую дивизию ВДВ. Дивизия дислоцировалась на территории братской, тогда ещё, республики Литва и состояла из четырёх полков, которые в свою очередь были рассредоточены в четырёх городах, Каунас, Капсукас, Алитус и Калвария, где находился артиллерийский полк. Все эти города расположены на расстоянии моторизированного марш-броска друг от друга. Это где-то 50-60 километров. Все, вновь прибывшие, обязаны были пройти курс молодого бойца, именуемый просто «карантином», в течение месяца в учебном центре. Это центр находился между Каунасом и Капсукасом (ныне Мариямполе), и именовался Казлу-Рудой. Казлу-Руда — это богом забытое место на карте мира, затерянное среди литовских лесов. Признаться, меня приятно удивила чистота улиц этого литовского городка.

Я вспоминал улицы своего далёкого Иванова, где по мостовым летали обрывки газет и обёртки от мороженного. Но сейчас, улицы эти, пусть грязные, пусть пыльные, были для меня такими родными и прекрасными, на фоне этой чуждой, игрушечной и показушной чистоты. (по аналогии: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна»)