Армейская сага. Глава шестая

Наш сумасшедший день начинался в шесть утра с бодрящего и пугающего: «Рота, подъём! Сорок пять секунд построение перед казармой!» Мы, словно ошпаренные, вскакивали со своих панцирных двухэтажных коек, сыпались как горох со второго яруса на головы копошащихся внизу, ещё тёплые ото сна, разомлевшие, не понимая, что делать и куда бежать. Не зная, зачем эта ненужная суета и напрасная суматоха. Впопыхах впрыгивая в штаны, в нервной спешке наматывая сбивающиеся портянки. В любую погоду; в лютый холод, в дождь с дерьмом, в снег с кирпичами, в туман, мы бежали утром куда-то, не осознавая, для чего и во имя чего.
Бежали, обычно, по пояс голыми, по большому кругу, сначала по асфальтовой дороге до постамента с БМД (боевая машина десантника) где-то с километр. Потом по каким-то лесным тропинкам, запинаясь о корни, невидимые в предутренних чернилах. Оступаясь и падая, проклиная всё на свете; ЦК КПСС, блок НАТО, отцов-командиров и  почётную обязанность каждого гражданина Союза Советских Социалистических Республик. Мы бежали, хватаясь за кричащий от боли правый бок, где многострадальная печень, наполняясь кровью, давила на диафрагму. А впереди в кромешной тьме, подстёгивающий голос сержанта: «А ну, подтянулись, воины ислама!». И когда ты думаешь, что уже умер, сержант командует: «Рота, стой!» Ты переводишь дух и предвкушаешь: «Ну, всё, кажется кончилось». Однако, отрезвляющий голос сержанта, расставляет всё по своим местам: «Гусиным шагом, вперёд марш!» Метров триста гусиным шагом, это практически на корточках. Коленные суставы трещат, икроножные мышцы сводит, сердце готово выпрыгнуть из рёберной клетки и скакать впереди тела. Грудь не успевает набирать воздух, и от этого всё в ней клокочет и бурлит, как в старом кальяне. Потом поднимались и неслись во весь опор, словно табун диких мустангов, топая многотонными сапожищами, будто копытами, по ледяному и гулкому асфальту.
Намотав километра три-четыре, выбегали на спорт городок и повисали сосисками на турниках. Вцепившись в ледяные перекладины, не могли никак отдышаться, при этом умудряясь имитировать бурную спортивную деятельность. И это только в то время, когда сержант пристально следил за нашими достижениями. Но как только он на миг отвлекался и ослаблял своё внимание, чего мы с нетерпением ждали, все, без исключения, начинали халтурить, на десантном жаргоне элементарно «шланговать». Вот он, внезапно поворачивался, намереваясь застать нас врасплох, и все, как один, в который раз принимались изображать неуёмную тягу к достижению высоких спортивных результатов.
Надо признаться, что с гражданки я пришёл не совсем раскаченным в плане бицепсов и других мышц. Они вовсе не были железобетонными, а являли собой зрелище скорее жалкое и непрезентабельное, нежели наоборот. Чего греха таить, они были мягкими и дряблыми. Но подтянуться три раза я ещё худо-бедно мог. Однако, под бдительным оком сержанта и благодаря утренним издевательством над организмом, я достиг определённых показателей, к концу карантина, я подтягивался уже семь раз и даже, что вообще из области фантастики, научился делать подъём переворотом не менее трёх раз.
После утренней зарядки начиналась обычная повседневная рутина. Мы застилали койки, набивали так называемые «кантики» на одеялах, пользуясь при этом табуретками. Посещали отхожие места. В умывальнике протирали холодной водой потные от утреннего забега телеса, поочерёдно чистили зубы, промывали глаза. До завтрака ещё оставалось где-то полчаса или чуть больше, и мы, пользуясь этим, чистили сапоги возле подъезда, не экономя гуталина, которого находилось в избытке в ведёрке у входа (много позже, посмотрев мультик «Трое из Простоквашино», я сопоставил факты и пришёл к выводу, что у командира учебного центра, дядя, в то время, скорее всего работал на гуталиновой фабрике). Кто-то, приведя себя в порядок, курил длинную, сантиметров в двадцать сигарету. Сейчас мне на голову посыпятся упрёки, что я мол, не знаю ничего про сигареты и профанирую читателя. Однако, стоп, друзья мои. Это сущая правда. Сигарет этих, каунасской фабрики «Кова» у нас в расположении, было как грязи. Они находились в огромной коробке из-под телевизора. Это была шефская помощь от фабрики, с целью загадить лёгкие оккупантов, как нас иногда называло коренное население. Сигареты были не резаные, и длина некоторых доходила до пяти- шести метров. Так что отрывали кто сколько хотел и курили, кто сколько мог.
Апофеозом утренней свистопляски был, конечно, завтрак. Мы шли на него в шеренгу по трое, наступая друг другу на пятки, поэтому в результате у входа в столовую так или иначе случалось некоторое столпотворение. Одни торопили других, мотивируя тем, что на улице «не май месяц». Столовая наполнялась суетой и шумом.
Все старались побыстрее занять свои места и вкусить от щедрот министерства обороны. А министерство обороны в свою очередь старалось обеспечить каждого проголодавшегося молодого бойца необходимым, для успешного прохождения службы, набором витаминов и калорий. Гремели скамейки, алюминиевые бачки с кашей, ложки, плошки, чайники, кружки. Воины расхватывали утреннее масло, сахар, белый хлеб. Еда уже не казалась такой казённой и не аппетитной. Мы готовы были сожрать хоть чёрта лысого, и даже варёная селёдка, вонючая и гадкая, поедалась личным составом вся, без остатка, до последней косточки. Мы набирались сил перед трудным учебным днём, который был расписан буквально по минутам до самого вечера. Только тогда можно было выдохнуть и заняться «битьём баклуш», но до этого необходимо было ещё дожить и доползти.
Когда стихали бравурные литавры кухонной посуды, у нас до занятий оставалось ещё несколько драгоценных минут спокойной жизни. И как говорится, «после сытного обеда, по закону Архимеда» мы их использовали, чтобы в очередной раз захламить наши молодые, но уже не розовые лёгкие, вредоносным, но таким желанным никотином. Иногда подходил сержант и говорил: «Завидую я вам. На улице холодно, а вы тёплый дым вдыхаете». Он никогда не курил и потому завидовал. А было бы чему.
После завтрака время проходило по заранее написанному кем-то в высоких штабах, сценарию. Я не буду писать о всевозможных построениях, проверках внешнего вида, и прочих мероприятиях, что так или иначе призваны были держать солдата в тонусе и не давать ему расслабится. Нам, «духам», даже ходить по территории пешим шагом запрещалось, мы перемещались только бегом. Не дай Бог сержант увидит праздно шатающегося. Всё, кранты. Вся рота опять куда-то побежала во время личного вечернего времени.
После завтрака всех строили на плацу, и отцы-командиры озвучивали план занятий на день для каждого подразделения. А после понеслось по кочкам, до самого обеда, который имел место быть в 14:00. Либо строевая подготовка, либо огневая подготовка, либо укладка парашютов и пред прыжковая подготовка. Или же физическая подготовка. И так изо дня в день; подготовка, подготовка, подготовка. Если нас вдруг собирали в ленинской комнате, то лишь только для того, чтобы изучать устав внутренней и караульной службы. Бывало, читали политинформацию, большей частью о том, что треклятый империализм поднимает голову, и весь советский народ в авангарде с Коммунистической партией зорко следит за процессом. Эти мероприятия также являлись подготовкой, политической и идеологической. И проводил их лично замполит.
Конечно, нас очень выматывала физподготовка. Иногда, еле дожив до отбоя, мы падали без чувств на свои койки и забывались тяжёлым нездоровым сном, практически без сновидений до следующего утра. Строевая подготовка тоже не мёд. По нескольку часов стоишь как цапля в болоте на одной ноге, вытянув вторую на уровне пояса, с минутными перерывами на отдых. Ладно была бы это рота почётного караула в Кремле, тогда понятно. Но чтобы вымуштровать до автоматизма, до синхронности в движениях простых «курков», которым, в случае войны жить-то ровно до первого десантирования, маразм, да и только.
Иногда случались и внеплановые физподготовки. Например, сержант по окончанию обеда, когда молодой организм наиболее расслаблен и уязвим, когда «пюрка» (картофельное пюре. десантн. жаргон) ещё только-только начала перевариваться и оттого чувствуется лёгкая тяжесть в желудке, объявлял построение напротив казармы. И все мы знали, ничего хорошего не жди. Опять этот инквизитор, нашёл возле казармы кем-то неаккуратно отправленный в урну окурок, который пролетел мимо и лёжа на асфальте, всем своим существованием вопил, что его надо захоронить.
- Так, - возвещал сержант- бежим хоронить бычок. Бегут все, и курящие, и некурящие.
Нас вооружали сапёрными лопатками и гнали в сторону «поля дураков», так называли мы, любя, стрельбище в совокупности с танковым полигоном.
Пробежав в шинелях километра три в одну сторону (шинели заставляли одевать специально, чтобы служба мёдом не казалась), мы выкапывали яму два на два метра, глубиной два метра. И положив бычок на самое дно, закапывали его, под музыку «Ту-104 самый быстрый самолёт» исполняемую на губах. Затем в скорбном молчании бежали назад ещё три километра, отрыгивая остатки компота, и прощаясь навеки с последними калориями, полученными за обедом. За месяц пребывания в карантине, хоронить бычки мы бегали раза четыре. Принимая всё это во внимание, смею предположить, что за время существования этого учебного центра было захоронено столько окурков, что набралось бы на приличное кладбище, скажем такое как Ваганьковское. Одно только было хорошо; земля на полигоне была сплошной песок.