Поехать

Никому бы не понравилось проснуться от удара пакетом из «Пятерочки» по лицу. Можно же как-то по-человечески. Вот раньше, ходили же все с плетеными авоськами, и сразу было видно, что у кого внутри: какой бюджет, какие планы. А сейчас спрятались за пакетами, чего толку? И не узнать сходу, какого сорта человек так варварски вас разбудил.

Только из любопытства Василий открыл глаза и ударил пакет в ответ. Ему прилетело инерцией по лицу. Счет 2:1 в пользу пакета мог с легкостью стать и 3:2, и 4:3, – Василий не собирался уворачиваться. Сам виноват. Не пакет же вырубился в подъезде, упав в одном пролете до своей квартиры. Пакет жил своей пакетной жизнью, двигался по своей привычной траектории, а Василий взял и изменил ход вещей, пошатнул пакетно-людской баланс, единение пакетов и всего сущего.

– Вставай. Это уже никуда не годится.– сказала Галина
– Че это? – поднял глаза Василий
– Ты что, меня уже не узнаешь? Соседка твоя, дверь напротив, уже лет двадцать.
– Узнал, конечно. Галь, я спрашиваю, «че это?», типа, в пакете что? Чем ты меня ударила? Не видно же ни черта.
– А, – она открыла пакет и указала ему пальцем, – Курица там. Замороженная. Будет суп.
– Я суп не буду.
– А я и не предлагаю, Василий. Говорю, суп будет. Сам по себе. Я его сделаю, и он будет. Случится, появится из ниоткуда. А будешь ли ты его, меня не волнует. Суп тоже это не волнует.
– Откуда ты знаешь? Ты же не суп, чтобы знать, что он хочет, а что нет? Ты даже не курица замороженная, чтобы супом стать. Возомнила о себе бог весть что, Галина.
– Мда. Вот как-как, а курицей замороженной ты меня за все эти годы еще не называл. Тебе бы провериться, Василий. Съездить куда-нибудь. Я вот с утра и в поликлинике была, и в магазин сходила. С пяти утра на ногах.
– А на кой черт тебе надо в поликлинику, болит что?
– Да ничего у меня не болит, вот и езжу. Не ездила бы – болело. Ты поймешь, просто попробуй. Сядь на четвертый трамвай с утра и езжай на Уралмаш в поликлинику, займи очередь и сиди. Обратно тем же маршрутом.
– Уралмаш? Это ж через весь город ехать. Нахрена?
– А спать в подъезде нахрена, если дверь в пяти метрах? Че прям, не дошел?
– Решил, какая разница, где спать. – ответил Василий, вставая. – Не придумал причину доходить, вот и лег тут.
– Съезди в поликлинику.
– Зачем?
– Чтобы было куда поехать в трамвае. Глупо без повода в трамвае ехать.
– Хрень какая-то. Ты сама себя слышишь? А в трамвай с какой целью садиться то?
– Чтобы доехать до поликлиники.
– Галь, да получается же, что…
– Что?
– Да ниче. – Василий решил не лезть. – Я пошел. Доброе утро, блин.
– Доброе-доброе! А как же. Ну всё, пошла я. Суп, дела. Ты прости, что я так тебя. Как лучше хочу.
– Ты бы как лучше хотела, ты бы свежую купила, а не замороженную.
– Лучше – это не значит, что будет небольно. Потерпи, Василий, пройдет. Съезди в поликлинику. Там заодно и посмотрят, ушиб ли, перелом. Повезет, если перелом. Можно будет месяца два ездить. – Галина развернулась по направлению своей квартиры.
– Дура, – пробубнил Василий
– Что? – Галина обернулась
– Кура, говорю. Прям по лицу.

Василий прошел десять ступеней, которые вчера казались ему недостижимыми, и зашел домой. Скинув пыльные ботинки где-то по пути в ванную комнату, он разделся. Будь жена Василия еще женой Василия, она бы в очередной раз разозлилась – обувь нужно снимать в прихожей. А в ответ получила: «А где по-твоему конец прихожей, дорогая? Как понять, что уже начался коридор? Не вся ли наша квартира прихожая, мы же сюда приходим?» Но, к удивлению Василия, из прихожей можно было и уходить.

Он встал под струю горячей воды и стал рассматривать появившиеся синяки после очередной ночи в подъезде. «Не любила она меня никогда, вот и всё. Если бы любила, не ушла бы из прихожей. Ушла бы через кухню. Я бы ее потом закрыл на ключ, и дело с концом. Нет же, надо было выйти через входную дверь! Сука! И как мне прикажете сюда заходить, а?! Должны быть в квартирах две двери – для входа и для выхода. И третья – для, мать его, окончательного выхода!» – он бросил гель для душа 3 в 1 в плитку на стене и свалился на плитку на полу. Боль отозвалась в разбитых носу, губе, брови. «Вот тебе и 3 в 1» – заключил Василий.

Опершись об унитаз, он встал, сдернул халат с крючка и вышел из ванной комнаты, зажмурив глаза, чтобы случайно не отразиться в зеркале.

***

Следующим утром Василия разбудил звонок. Задев разбитой бровью молнию на подушке, он взял телефон: неизвестный номер требовал ответа в 07:33.

– Алло, Кузнецов Василий Иванович? Вас беспокоит младший сержант полиции Куралесов Евгений Михайлович. Уведомляю вас о том, что этот разговор записывается. Удобно говорить в данный момент?
– Чего?
– Повторяю вопрос. Вы – Кузнецов Василий Иванович?
– Вы время видели?!
– Видел. Вы – Кузнецов Василий Иванович?
– Боже мой! Да, это я! Василий Иванович! – он поднялся. – Но, знаете, прямо сейчас мне больше всего на свете не хочется им быть! Что вам нужно?!
– Информацию принял. Я так понимаю, говорить удобно?
– Вы вообще в своем уме? Как же вы мне надоели, гребаные мошенники! Шесть утра! Это же середина ночи! Даже когда жена обдирала меня, как липку, она начинала не раньше десяти! Святая женщина! Убить бы и молиться! Нет, вы представляете…
– Так, Василий Иванович, успокойтесь. Давайте по делу. Нам только что поступил анонимный звонок, что вас избила соседка. Это правда?
– Ха! – Василий подскочил с кровати, – Ха! Правда!
– Прошу прощения, наш разговор записывается, но из-за шороха ваш ответ расшифровать не получится. Повторите, это правда, что вас избила соседка?
– Да, мне периодически прилетает.
– Информацию принял. Нам сообщили, что у вас сломан нос. Скажите, вы уже были в поликлинике по данному поводу? Вам необходимо посетить врача, чтобы зафиксировать побои.
– А-а-а! Дак вот оно что! Понятно! Ишь че задумала, поварешка старая!
– Что, простите?
– Никуда я не поеду. Не нужно мне в поликлинику, в порядке всё. Всего доброго!
– Постойте, Василий Иванович. Вы поймите, домашнее насилие – вещь довольно серьезная. Вернее, в вашем случае, насилие лестнично-клеточное. В любом случае, на это закрывать глаза не положено.
– Да со мной правда всё нормально. Один раз пакетом шарахнула. Второй раз – это я сам уже упражнялся, для души. Спасибо за беспокойство. До свидания.
– Василий Иванович. Я вас так просто не отпущу. Мне же это дело закрыть надо. Поступил звонок, дело заводится автоматически. У меня нераскрытых – тьма. Понимаете?
– Вы мне что, угрожаете?
– Я вам жалуюсь.
– А это вообще нормально для протокола? Вот так со мной общаться? Вы же сами сказали, что разговор записывается!
– Никто это слушать потом не станет, не беспокойтесь.
– Подождите, но тогда зачем вы меня заставили дважды признаться, что меня избила пенсионерка?!
– Как это вы верно подметили – для души.
– Да я на вас жалобу подам!
– Отлично! Вот так бы сразу, Василий Иванович! Значит так: езжайте сейчас в поликлинику, снимайте побои и приезжайте к нам в отделение, заодно и жалобу на меня напишите.
– К черту всё! Съезжу в поликлинику! Но только ради вас! И чтоб вы знали…
– До свидания.

И младший сержант Куралесов стал гудками.

Василий кулаком включил свет в спальне и немного скукожился от случившейся яркости. Успев устать от дня, с начала которого не прошло и получаса, он добрел до шкафа, открыл дверцу и уставился на свои шерстяные брюки. Дни зимой губительно коротки, так еще и тратятся на то, чтобы бесконечно надевать-снимать-надевать-снимать. Хорошо животным – они покрыты готовой для своей среды кожей: шкурой ли, чешуей, перьями. А что человек? Вершина эволюции, но без пары штанов на улицу выйти не может. Причем сами себя определили на эту вершину и мерзнем на ней, стоим, кукуем, носы красные. Еще и какая нелепая причина для превосходства – разум! Но что же такого полезного в том, что мы думаем больше необходимого? На главные вопросы ответов как не было, так и нет. И, что удивительно, как только разум дали – шерсть забрали! Не для того ли, чтобы со всеми этими переодеваниями у нас было, чем эту больную голову занять? Чтобы времени не было свалиться в бездонные соображения о смысле собственного существования? Потому что пока вот так битый час собираешься, так и солнце встанет, и день начнется, и думать некогда. «Да уж! Какой же я все-таки безнадежный оптимист», решил Василий. Он натянул на голову шапку, случайно создрав при этом запекшуюся корку раны на своей переносице. Пошла кровь. Василий стер ее перчаткой и вышел за порог.

Ясное утро без единого облачка только больше испортило его настроение. Василию бы хотелось пробираться к трамвайной остановке сквозь тьму и бураны, чтобы чувствовалось сопротивление, отвращение мира к его натуре. Чтобы стая бродячих овчарок свалила его с ног, а мимо идущие школьники с рюкзаками вдвое больше их самих принялись запинывать его лежащее тело, и всё это детско-собачье побоище шло бы и шло, да продавщица из соседнего киоска вышла покурить и вдруг крикнула: «Да оставьте вы его! Нельзя бить слабого!», что остановило бы драку, но добило Василия.

Тем временем в реальном мире дела шли как нельзя гладко: нужный четвертый трамвай уже ждал на остановке с распростертыми дверями. Василий поднялся, отсчитал в ладонях мелочь и протянул ее кондукторше.

– Что с лицом? – спросила она
– А вам какое дело? – ответил Василий
– Что значит какое? Вы мне сейчас весь трамвай своей кровью накапаете!
– Ничего я не накапаю, я же аккуратно.
– Еще как накапаете! Она льется, льется же прям! Знаете, а давайте вот что: я вам сейчас достану пакет, вы его как-нибудь аккуратно подложите…
– Никаких пакетов! – вскрикнул Василий. – Не надо мне! Ничего я с вашим трамваем проклятым не сделаю. Клянусь! Мне бы только до поликлиники доехать…
– Да это ж почти до конечной, мужчина! Ну, смотрите у меня. Хоть одна капля – сами убирать будете. Я уборщицей не нанималась. Мне своей работы хватает. – сказала кондукторша и отправилась встречать других зашедших.

Василий сел у окна и машинально от него отвернулся. Он любил свой город, но ему надоело на него смотреть. Одни и те же дома стояли напротив других одних и тех же домов, сколько Василий себя помнил. Порой появлялись в городе и новые дома, что еще хуже. Ведь на них нужно непременно отреагировать, сформировать личную позицию по данному поводу. Вдруг кто спросит, а сказать нечего. Поэтому пусть лучше стоят те, что стоят. И пусть лучше все на это закроют глаза, чем пооткрывают рты и начнут обсуждать всякое. Любое обсуждение заканчивается тишиной: люди или соглашаются, или не соглашаются друг с другом. В обоих случаях говорить будет больше не о чем. Так что всё это суета. И не осталось в целом мире вещей, которые могли бы заставить Василия суетиться.

Он оглянул пассажиров трамвая. Через проход сидел мужчина в темной непримечательной куртке и в самой обыкновенной черной шапке. Он вез помятую коробку с явно сломанной микроволновкой. По взгляду мужчины читалось, что будь его воля, он прямо сейчас выкинул бы коробку в окно и пошел домой. Рядом с ним, будто специально уравновешивая шапковую недостаточность, сидел мужчина в рыжей меховой ушанке с пришитым к ней настоящим волчьим хвостом длиной до лопаток. Василий не смог сходу придумать ни одного практического применения этому хвосту, и решил, что он нужен был незнакомцу только в качестве амулета, предавшему ему сил. Кто знает, на сколько принятых решений этого мужчины повлиял волчий хвост на его голове? Можно ли вообще теперь отделить его поступки от поступков, продиктованных ему уверенностью хвоста? Меняются ли мотивы и желания этого человека летом или теплой весной? И самое главное – хочет ли теперь Василий себе такую же шапку, которая помогает справляться с жизненными перипетиями?

Мимо прошла кондукторша и дала понять Василию, что она не забыла про опасность его нахождения в её обители. Василий в ответ дал понять, что держит под контролем свою протекаемость.

Перед мужчинами с диаметрально противоположным вкусом на головные уборы сидела женщина средних лет и теребила свои вязанные перчатки. Она так нервничала, что кто-то заметит на них дырку, что раз за разом засовывала ее внутрь, и своими попытками сокрытия только привлекала внимание. Справа от женщины сидела Вера. Напротив – один из тех школьников с рюкзаком, что ранее мог бы запинать Василия, но не стал; добрая маленькая душа, упершаяся в свой смартфон и старательно собирающая в ряд алмазы, чтобы их уничтожить.

Вера?

Да, это точно была Вера. Зеленые, как скошенная трава, глаза, нахмуренные брови, веснушки на подбородке. Василий стал аккуратно разглядывать каждую деталь. Её невозможно было спутать ни с кем другим. Он полюбил Веру еще в юности, когда каждое лето ездил в детский лагерь «Орленок». Она работала вожатой и только ему разрешала втихую брать по целых две булочки с полдника. Василий всё ждал, когда наконец станет выше Веры, чтобы пригласить ее на медленный танец. Но когда, согласно его расчетам, наступило именно это лето, она не приехала. И с тех пор он ее не видел. А тут она! Вера! Какая удача! Интересно, а сейчас он выше? Василий оперся ладонями на колени, чтобы встать и подойти к ней, и увидел свои руки – то были руки старика.

Но тогда почему Вере сейчас двадцать? Это не может быть ошибкой. Василий, уже не стесняясь, буквально сканировал девушку у окна и не находил несоответствий. Это точно Вера. Его Вера. Это же она носила платья в горох, громко и заливисто смеялась. И от нее всегда веяло подсолнечником, потому что она без остановки грызла семечки, грызла их целыми кульками. Порой кожурки застревали в ее зубах, и из-за их черноты казалось, что некоторые зубы у нее выбиты. Загадочная, очаровательная Вера. Может быть, ему видится призрак? Или это галлюцинация? Но тогда когда была эта галлюцинация: сейчас или 50 лет назад? Указательными пальцами он вдавил себе глаза с такой силой, что если бы глазные яблоки правда были бы яблоками, из них потек бы сок. Посмотрел еще раз. Вера.

Трамвай продолжал свой путь и свернул на другую улицу. Вместе с этим злосчастным поворотом, Вера встала, подошла к дверям и вышла на остановке. А по Василию будто проехались катком. «Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка. Площадь…» – Василий спрыгнул со своего места и рванул к дверям. Они зажали его тело, а затем высвободили, и Василий кубарем слетел со ступенек на улицу под вопли кондукторши:

– Падла! Ты нам дверь сломал! – она оглянула салон и закричала еще сильнее, – И все-таки накапал! Накапал, мать твою! – ей уже пришлось орать, так как Василий бежал, что было сил. – Всё кресло в крови! Эй, ты! Стой, кому говорю!
Василий обернулся.
– Ты! Да я тебя найду! По ДНК вычислю и найду!

Двери закрылись, и трамвай поехал дальше по маршруту.

Василий посмотрел по сторонам. Пока он препирался с кондукторшей, Вера исчезла. Василий пробежался по ближайшим закоулкам, но нигде не было ни заливистого смеха, ни запаха подсолнечника. Пропотев до майки, он рухнул на поребрик, вытер лицо снегом. Теперь ни одна взбалмошная женщина, испугавшись вида крови, не испортит ему жизнь. Василий отдышался и побрел в сторону дома, благо проехал он всего пару остановок.

***

Яркое солнце полудня застыло над городом. В эту пору дня самые короткие тени, поэтому люди аж светятся. А чем ближе к закату, тем тени длиннее, и людей становится совсем не видно. Так и Василий, давно находясь в тени, терпеливо ждал, когда же наступит его ночь. Он – старый старик в старых штанах, что только и умеет быть старым и жить старым. Поэтому нужно признать очевидное: ему просто показалось. В его возрасте всякое может померещиться, что теперь, бегать за каждым призраком? То же мне, хобби для полоумных. Это в порядке вещей, что люди похожи друг на друга. Нет здесь ничего сверхъестественного. Что есть лицо? Два глаза, нос, рот, пару ушей. Не мудрено, что какие-то будут совпадать. Да, так бывает. Точно бывает. Определенно. Абсолютно. Сто процентов. Бывает.

Но не с Верой. Не с Верой же! Только не с ней! Из последних сил Василий домчался до своего двора. Остановившись только чтобы пошурудить ключи в кармане, он вбежал в свой подъезд и ринулся к квартире Галины.

– А ну открывай! – кричал он, – Это всё из-за тебя! Галя! Открой чертову дверь!

Выключив телевизор и неспешно поднявшись с кресла, Галина пошоркала к двери.

– Я знаю, что ты дома! Открывай!

По голосу ей было ясно, кто это, но по привычке она опустила очки и взглянула на гостя в глазок. Из-за ударов Василия об дверь с одной стороны штукатурка с другой стороны посыпалась на Галину. Она отряхнулась, сделала два шага назад и с безопасного расстояния дернула ручку. Василий влетел.

– Ты! Ты зачем в мою жизнь полезла?! Ты что натворила?!
– А ну успокойся! Что с тобой, Вася?
– Это с тобой что! Это всё ты виновата! Я упал с трамвая и бегал потом по всему городу, как полный придурок!
– А как же поликлиника?
– Какая к черту поликлиника! Я сел в трамвай и встретил там Веру. Это которая… А, да какая разница! Ты не поймешь!
– Встретил! Вот это да! Повезло же тебе! С первого раза встретил! Ну, верно говорят, новичкам везет. А в поликлинике видел кого?
– Что? Ты вообще о чем? Каким новичкам? Ты меня вообще слышишь?
– Говорю, Веру встретил, здорово же!
– Что здорового-то? Я побежал за ней, упал, искал, очнулся вот в твоей квартире.
– Вот ты дурак, Василий! Нельзя же их преследовать, выходить за ними, пытаться догнать. Конечно, хочется. Я тоже один раз вышла. Встретила еще в том году Николая, представляешь! Колю, на одном заводе вместе трудились. Какой статный был мужчина. Дак вот, вышла, стала идти за ним, а там дальше одно разочарование. Они не те потом. Как обратно в жизни свои возвращаются, понятно становится, что другие. Не наши. Понимаешь?
– Вообще нихрена я не понимаю, Галь. Так это была Вера? Или не Вера? Я с ума сошел и мне пора шапку с волчьим хвостом покупать? Или я так, немного с причудами?
– Ну, конечно, ты с причудами, раз тебе так повезло с первого раза встретить кого-то! А ты думаешь, зачем мы, бабушки, встаем с утра пораньше и едем куда-то, чтобы в очереди посидеть? Так-то если вдуматься, бред! Но это же лучшие места, чтобы людей разглядывать. Трамваи, автобусы, очереди в поликлиниках, на почте, да бывает и в супермаркетах. Наблюдаешь. Ищешь родные лица. Только там, только в этих местах, люди жить не торопятся, сидят смирно. Можно каждую морщинку рассмотреть. Найти в них, что давно потерял. Мимолетное счастье, но а какое оно еще быть может? Только ими живешь, поездками. А вы, мужики, по домам сидите, вот и мрете, как мухи.

Василий снял шапку, расстегнул куртку и выдохнул всё, что скопилось внутри. Оказалось, у него пересохло во рту, а устал он так, что стало сложно стоять. Василий оперся локтем на комод прихожей. Наверняка, в его ящиках не было ничего важного – пустые коробки из-под обуви, нитки с иголками, пожелтевшие страницы неважных документов. Комод служил лишь для того, чтобы опираться, когда надеваешь обувь, когда снимаешь обувь, когда узнаешь безумные новости. На этом комоде, покрытым белым кружевом (оно защищало от пыли, принимая пыль на себя), лежало всего три вещи: самый обычный кнопочный мобильник, записная книжка с номерами телефонов и карандаш. Карандаш был настолько туп, чтобы им можно было только зачеркивать номера. Новые таким не напишешь.

– Самый тяжелый был период в коронавирус, – продолжала Галина, – Все эти маски носили на пол-лица… Не разглядеть ни черта. Только по глазам, Василий, только по глазам. Ищешь его, ищешь…
– Ты совсем что ли из ума выжила, Галина? В пандемию из дома выходила! Тебе же врачи прямо сказали, что с твоим здоровьем нельзя. Сунешься – всё! Дура!
– Это ты дурак, Василий! Нет, хуже, дилетант! Решил меня жизни учить! Думал, пару раз вырубился в подъезде и всё, жизнь закончилась? Нет, ты посмотри на него! Один такой на всем белом свете, не знает, зачем взялся и что с собой делать. Бедняга, пожалейте его! Да ты хоть знаешь, сколько раз я ночевала в этом грязном ледяном подъезде из-за этого же ощущения бесконечной внутренней пустоты? Да я со счета сбилась, пришлось засечки ставить! Ты глянь-ка! Глянь!

Галина вытолкнула Василия из квартиры и босиком выбежала на лестничную клетку. С характерным щелчком в коленях, она пала на корточки рядом с десятками выцарапанными засечками между ступеней. Галина смотрела на них, провожая пальцами. Первая, вторая, третья, четвертая, пятая. Зачеркнуто. Шестая, седьмая, восьмая, девятая, десятую. Зачеркнуто… Она подняла голову, чтобы наконец победно посмотреть Василию в глаза. Но Василий смотрел только на ее трясущиеся руки.

– Галь…
– Что, Галь? Что, Галь?!

Василий поднял свою соседку за подмышки, и они встали рядом, опустив головы.

– Ты это… Съезди куда-нибудь. Проветрись – сказал он.
– А ты чего? – спросила она.
– А я так и до поликлиники не доехал же. Да еще в участок надо зайти, одному сержанту обещал. Знаешь, дел резко стало выше крыши.
– Ты, главное, не прыгай. С крыши этой. – сказала Галина.
Василий улыбнулся.
– Куда мне?