По старой памяти

Не оставляйте адреса
Ни на листке, ни на конверте,
Пока любовь до самой смерти
Вам не предложат Небеса.

Пока и вы в любовь навек
Поверить сможете и сами,
И листик тонкий с адресами
Взамен предложите, как чек…



Глава 1. Юлька.


   Коренная ленинградка Юлька в детстве была прилежной не избалованной девчонкой, но когда перешла в среднюю школу и из года в год стала принимать все более женственные формы, то ли из-за возникшего к ней пристального внимания местных пацанов, то ли по какой другой причине, но вздумала она вести себя чуть развязней, позволять себе всякие подростковые выходки и, в итоге, испортила с учителями в школе отношения и тут же съехала в учебе. Тем не менее, уже в последних классах смогла она из этого состояния как-то выкарабкаться и даже получить вполне достойный аттестат.
   Учиться дальше не пошла, а пристроилась работать костюмером в одном из местных театров. Жизнь ее с тех пор стала еще радостней и веселей. Появились новые друзья - пройдохи-актеры, подобные же ей - костюмерши и парикмахерши и еще целая свора приблудной, разных мастей, молодежи, которая то и дело появлялась где-то на вечеринках или обычных пьянках, а то вдруг исчезала, и следом за ней, как по щучьему велению и совсем уже скоро, появлялась, ей же подобная, свора другая, с которой, как и раньше, было приятно, и не очень, общаться - зато всегда интересно, познавательно и с пользой для собственного кошелька.
Серьезных глупостей она себе не позволяла, ночевала по большей части дома у родителей, у них же питалась и, как вошло в привычку еще со школьной скамьи, имела согласованное с ними право иногда отлучаться на вечеринки и не ночевать дома в дни народных праздников или если вдруг “у подружки задержалась допоздна”.
В свои девятнадцать лет имела уже она собственный счет в сбербанке, несколько коротких с артистами и знакомыми парнями отношений, к радости своей ни разу не “залетала”, и, учитывая все перечисленное, казалась себе вполне опытной, и знающей не хуже других что, зачем и почему, девицей.
   В Ленинграде теплых дней обычно мало - то уж совсем холодно, то прохладно и как-то сыро - оттого в летние месяцы, когда основной театральный сезон на время приостанавливался и актеры разъезжались в турне, Юлька тоже меняла обстановку, устремляясь с кем-то на чью-то дачу или побережье морское, а в году, кажется, семьдесят восьмом укатила со старым приятелем своим, Димкой, на кавказский горный курорт Архыз.
   Путевку приобрела она в своем же профсоюзе, что называется за копейки и сроком на целых три недели, и когда прибыли они на место, лето стояло уже в разгаре, кавказская теплынь и свежий горный воздух дурманили мозги, навевали интересные мысли и располагали к хорошему, а если еще и с выпивкой, веселому настроению.
Им даже не пришлось администратору взятку давать, та и сама поселила их, будто пару женатую, в отдельный двухместный номер, где, сразу же сдвинув свои койки и ни от кого больше не прячась, стали они наслаждаться жизнью счастливых любовников.
   Осмотревшись на месте, эти счастливчики тут же нашли себе и компаньонов по вкусу - пару таких же молодых и не обремененных лишними заботами людей, приехавших недавно из города Харьков с той же, что и они, целью. Несколько дней, пока шла необходимая акклиматизация, парни резались в настольный теннис, а девушки либо болтались невдалеке без дела, скучали и трепались о всякой ерунде, либо ходили на устроенный неподалеку неказистый местный рынок, где задешево покупали себе и близким своим местной же вязки шерстяные платки. Пару первых вечеров на базе эта компания тоже провела вместе. Прихватив заранее из местного магазинчика спиртного, сидели они в одном из своих номеров, выпивали, рассказывали какие-то истории из личной жизни, а уже перед самым сном выбирались на свежий воздух, чтобы чуть протрезвев и замерзнув, разбежаться по своим номерам, и запрыгнув в разостланную весь день постель, немедленно заняться любовью и, обессилев уже совсем, провалиться в крепкий глубокий сон, чтобы уже назавтра, проснувшись чуть ли не перед самым завтраком, удивиться вдруг, что так и проспали, не разжимая объятий, всю прошедшую ночь.
   Юльке новые знакомые нравились, и, конечно же, ей нравился Эдик, симпатичный, спортивного типа, брюнет, который совсем некстати смахивал слегка на еврея, а Димке, она знала точно, приглянулась подружка Эдика Наташка, и он бы с радостью ее трахнул, как и сама Юлька была совсем не прочь запросто перепихнуться с Эдиком. Но парочка эта, хоть и выглядела внешне продвинутой, вела себя в разговорах на темы любви несколько зажато и не давала повода что-то пикантное им предложить. Все же наблюдать за ними со стороны и понемногу флиртовать было интересно. И, особенно, когда случалось, проходя после обеда мимо их номера, останавливаться у двери, прислушиваться к занятным шорохам за ней и заглядывать в замочную скважину, чтобы, если повезет, подсмотреть, как они там кувыркаются, и затем весело, так, чтобы те наверняка услыхали, хихикнуть в самый интересный момент.

   За пару дней до выхода в горы на запланированный туристский маршрут Димка потащил Юльку пообщаться с компанией местных ребят, с которыми за день до того сам случайно познакомился. Встретились они с черкесами в их родном селе, друг другу будто бы понравились, провели вместе целый день и потом, совсем уже бухие, к полуночи притащились на свою базу, прихватив заодно и одного из горцев в качестве проводника. На свежем воздухе, да под ярким солнцем, белокожая неженка-Юлька с непривычки обгорела и, попав к себе в номер, сходу завалилась спать. Оба парня вскоре пристроились рядом, причем горец каким-то образом умудрился лечь к Юльке вплотную, а Димка оказался сбоку от него - совсем уже на краю.
   Спала Юлька в ту ночь крепко и проспала бы, уж точно, до позднего утра, если бы Димка, как ей сквозь сон показалось, не полез к ней под одеяло, не стал вдруг лапать и стягивать с нее трусы, зная наверняка, как она, бедняжка, от ожогов страдает. Не выдержав этого дольше минуты, она резко оттолкнула его от себя, обматерила, а придя уже совсем в сознание и кое-как протерев глаза, обнаружила в слабом свете утренней зари рядом с собой присмиревшего на время джигита, который с недовольным видом обтирал несвежей простыней свой обвисший на время член.
Джигита она тут же из комнаты вытолкала, в общем душе на этаже наскоро подмылась, а когда в постель снова легла, заснуть уже не могла. Пролежала в мыслях своих до самого завтрака, пока не проснулся и Димка, но рассказывать ему о ночном случае не стала, только обругала, что - мол, скотина, в постель их еще и тому горцу улечься разрешил.
   С той ночи беспокойство закралось к ней душу, стала она, будто зверь какой, поминутно к себе прислушиваться и, что-то неладное как-то почуяв в себе, совсем перестала предохраняться.


   Выход в высокие горы, как и планировалось, уже через пару дней состоялся. Компания подобралась хорошая, инструктор, местная-кавказка, была опытной и уверенно управляла людьми. Днем забирались они как можно выше, созерцали ледники, горные ущелья и красоты кавказских гор, а к вечеру спускались в низину, во временный их лагерь, где ели приготовленные прямо на костре суп и перловую кашу, отдыхали и запасались настроением на следующий день. Нашлись в походе и гитары, и однажды вечером, уже перед самым концом туристской программы, студенты местного музучилища устроили у большого общего костра заключительный концерт и потом, до самой поздней ночи, пока костер не истлел совсем, были вокруг костра танцы. Танцевали тогда все - и прыткая неудержимая молодежь, и уставшие за день люди постарше. Танцевали и Юлька с Димкой, и Эдик с Наташкой, сначала, как и положено, друг с другом, но уже скоро совсем обменялись партнерами, смешались с танцующими в толпе, среди них затерялись и, отойдя чуть подальше от костра и будто стараясь поскорее согреться, жались друг к другу, дышали жарко друг другу в висок и, незаметно для всех, целовались…


   На утро дня следующего был предложен последний, затяжной, подъем к перевалу. Многие в такую даль идти уже не хотели, и отряд разделился на тех, кто желал идти и кто желал остаться. Юлька пошла и Эдик пошел, а Димка с Наташкой остались.
   В гору поднимались около часа, налегке, прихватив с собой только несколько рюкзаков с сухим пайком. В середине маршрута пришлось им, прижимаясь совсем к земле, карабкаться по склону горному вверх, двигаясь цепочкой друг за другом, и ладная Юлькина попка, прикрытая одними легкими шортами, маячила прямо у Эдика перед глазами, будто манила прижаться к ней губами. Когда до перевала оставалось еще километра полтора, подъем стал значительно круче. Группа держалась узкой тропинки, проторенной на склоне кем-то давно. По ее сторонам, почти вплотную, обрываясь, нависали скалы, и казалось совершенно невозможным не то, чтобы сойти с нее в сторону, но даже оглянуться по сторонам. И Юлька не выдержала:

    - Я больше не могу, мне страшно, - выдохнула она, внезапно остановившись, и с мольбой в глазах повернулась к Эдику.
    - Что там у вас ? - послышалось снизу от инструктора. - Почему встали ?
    - Здесь Юле не хорошо, - прокричал ей Эдик, - надо бы передохнуть.
    - Некогда. Пусть вниз спускается, в лагерь. Только осторожно, а остальные дальше пойдут.
    - Ладно, тогда и я останусь… помогу ей, - ответил Эдик, пропуская вперед остальных.


   Спускаясь вниз, местами они не менялись. Только он был теперь впереди, и поскольку подняться во весь рост было невозможно, двигался, опустившись на корточки, будто скользил по щебню на крутом склоне. И за ним следом, тем же манером и так близко, что кедами касалась его плеч, тихонько спускалась Юлька.
Так преодолели они самый крутой участок пути и, добравшись до более пологого спуска, где под ногами уже зеленела еще не просохшая от росы трава, с облегчением было вздохнули и присели передохнуть, когда прямо над собой, в каких-то десяти метрах, увидали страшного, во весь размах своих огромных крыльев, горного орла. Птица бесшумно и неподвижно зависла над ними и, казалось, еще минута - готова была свалиться прямо на них.
   Не выпуская орла из виду и все еще сидя на траве, Эдик пошарил руками по сторонам и быстро огляделся. Ни увесистого камня, ни подходящей палки поблизости не оказалось… А тем временем Юлька, напуганная до безумия новой этой угрозой, с силой вцепилась в него, прижалась к нему, как в прошлую ночь у костра, и словно слилась с ним, став единым целым. Страх ли подействовал на них, то ли сам рок в виде горного орла вознесся над их головами, но что-то с ними стряслось.
   Все еще насмерть напуганные, прижатые общей массой своей к земле, будто два растения вросли они друг в друга. Конечности их, что ветви, сплелись, а острые Юлькины соски, словно шипы, вонзились в грудь Эдика и в ней так и остались. Больше эти растения разделить было нельзя. Теперь, как одно целое, жили и дышали они вместе, в одном ритме, и чувствовали, как целое одно, тоже самое. Не страх, еще минуту назад настигший их, управлял сейчас ими и не он был причиной того, что случилось дальше. Страх тот ушел и уже совсем другое чувство пришло ему на смену, и чувством этим была теперь страсть. Та самая страсть, что посетив их еще прошлой ночью, была ими осторожно отвергнута, но притаившись до поры в молодых их сердцах, теперь, будто водная волна из переполненного сосуда, вырвалась сама наружу, окатила их с головы до ног и, сорвав одежды, увлекла за собой к неуемным молодым их желаниям.

   Видел ли орел освобожденные той страстью их тела, почувствовал ли и он вкус их поцелуев и оценил ли произошедшее с ними тогда - они не знали. Ибо, разжав объятия свои, что ангелы божьи, узрели они над собой одни только небеса, почувствовали аромат свежей зелени кругом и услыхали, наконец, не слышное ранее пение птиц в кронах цветущих деревьев и, не затихающий ни на миг, шум бегущего от самых истоков своих горного студеного ручья.



   В последний день, с утра, когда будто на прощанье моросил недолгий слепой дождик и группа складывала уже инвентарь перед возвращением на базу, в лагерь заявился, примелькавшийся всем еще вначале, местный мачо-фотограф. Прихватив под талию привлекательную девицу из группы, не дававшую до того даже повода кому-то с ней пообщаться, он увлек ее в пустующую поблизости палатку и, пробыв там около получаса и выбравшись невозмутимо затем из нее, предложил с интересом следящей за происходящим туристской толпе сделать общую фотографию на память.
   Явно испорченное, засвеченной в нескольких местах пленкой, фото, знаменующее, вероятно, благополучный исход всего горного мероприятия и размноженное настолько, чтобы хватило на всех, вскоре было подброшено, очевидно, тем же фотографом на свободный столик в общей столовой, и привыкшие уже ко многому туристы, начертав на обороте свои адреса, теми копиями обменялись, пребывая в абсолютной уверенности, что это и есть самый безобидный и не обязующий никого способ правильно завершить их незабываемые летние отпуска.


Глава 2. Дитя.


   В Ленинграде перемены в себе и вокруг Юлька почувствовала почти сразу. Южное жаркое солнце там уже не светило, и хоть только приближалась осень, тучи уже с самого утра заволакивали хмурое, свинцом нависшее над землей, небо и моросящий без конца дождик уже к вечеру переходил в затяжной, всенощный, ливень. Что-то, она чувствовала, изменилось и в ней самой, ее изнутри тревожило, и хотелось ей всякий раз остановиться, отдышаться и от чего-то отдохнуть. И еще ее тошнило.
   Отношения с Димкой тоже едва заметно переменились. Они все еще несколько раз в неделю бывали близки, с вечера и до поздней ночи шатались по кабакам, а затем, возвращаясь домой, привычно дурили головы водителям такси, будто бы отпрашиваясь у них сбегать домой за деньгами, а сами, едва покинув авто, скрывались в арках проходных дворов и, пробежав через их запутанный лабиринт несколько десятков метров, выбегали, наконец, на совершенно другой, противоположной, улице. Все было будто по-прежнему, но Димка как-то менялся прямо у нее на глазах, становился каким-то другим и понемногу от нее отдалялся. Он будто и сам чувствовал какие-то перемены рядом с собой.
   И совсем стал другим, когда перед ним ее однажды вырвало. Он будто только этого и ждал, и именно этого ему не хватало, чтобы все он понял.

    - Да ты - беременна. От меня, что ли ? - не то спрашивал, не то утверждал он и совсем уже не выглядел, как прежде, влюбленным.
    - От кого же еще ?
    - Не знаю, я, как и договорились, кажется, был осторожен…

   На аборте он не настаивал, да и она не стала бы делать: не хотела первой, и быть может единственной, беременностью своей рисковать. Сняли на время квартиру, стали вместе жить. Расписываться ее он не звал, а она и не просила, оба чего-то еще ждали.
   И дождались. Роды прошли нормально, ребенок, к счастью, оказался здоров и прилично весил. Мало плакал и видно было, что в будущем будет настоящим мужиком. Только малость был смугл и остролиц, да и глаза у него были слишком уж черными - совсем не в масть русому Димке, и тот либо сам догадался он, то ли послушал кого, но рисковать дольше не стал: вечерком собрал пожитки, Юльку и ребенка в такси погрузил, сдал ключи квартирной хозяйке и обещал иногда звонить и даже помогать, чем сможет.

   Помощи от него она не ждала - хорошо знала. А вот родители ей помогли: с ребенком одну не оставили и к себе жить взяли. Первые несколько лет дались ей тяжело, а потом втянулась она постепенно. Работу в театре, грошовую, бросила - не тот был теперь интерес. Нашла себе другую, с перспективой и лучшим заработком, а когда ребенок подрос, стал чуть самостоятельней и пошел в первый класс, и сама поступила в вечерний техникум. В конце восьмидесятых совсем уже определилась: имела приличную должность, была избрана в профком, уважали ее люди, а дома были родные и рос любимый сын.

   Но вот к началу девяностых, с пришедшей вдруг перестройкой, стало в стране тревожней. Прежний порядок день ото дня рушился, а новый никак не наступал. Страну лихорадило, народ - где возмущался, а где попросту лютовал, страх и неуверенность в дне грядущем все сильней проникал в души людей. И как-то вдруг открылись все границы, появилась возможность куда-то ездить и возвращаться, свобода чем хочешь торговать и баш на баш меняться. И народ пришел в движение. Греки двинулись в Грецию, немцы - в Германию, татары вернулись в Крым, а евреи массой огромной ринулись в Израиль.
   События в стране поражали, настораживали и не радовали совсем. С каждым днем становилось чего-то меньше, труднее достать, словом, становилось хуже. И постепенно, но необратимо, отчего-то стало завидно другим, тем, кто на обмане наживался, грабил и воровал, а кроме них - завидно стало еще и тем, кому в жизни никто никогда и завидовать не собирался. Завидно стало, будто незаметным прежде, меньшинствам, “чужакам” и “всякого рода мелюзге”, которых раньше никто и в расчет-то не принимал, а наоборот, где только можно хаял. Завидовали теперь эмигрантам из СССР.

   На работе “выезжающие” прощались, оставшиеся без устали обсуждали их отъезд и, дождавшись первых от них писем, удивлялись прелестям той их новой, западной, жизни, о которой теперь только, кажется, и стали узнавать настоящую, а не извращенную идеологами правду.
   А тут еще и новости об армии… Дезорганизованная и разворованная, угрожала она теперь не внешнему врагу, а народу своему собственному. Существовавший в ней тюремный беспредел и отсутствие минимальной безопасности для ее же солдат виделись многим гражданам отныне, как повод всерьез беспокоиться о судьбах своих близких. Страшно было за сыновей, которые уже вскоре могли оказаться наглухо закрытыми в непредсказуемых армейских казармах.

   Юлька знала, что обязана из страны уехать. Как сделать это она еще не могла понять, но ей сказали где-то, что эмигранты, если хотят, могут с собой людей вывезти. Сказали, всякие способы для этого есть, и надо только кого-то как следует убедить забрать чужого с собой. Но как ? Денег для этого у нее не было, а замуж никто из эмигрантов точно бы не взял…
   Мысль явилась чуть походя, сначала смутная, зыбкая совсем, но с каждым днем все более настойчиво овладевала она Юлькиным сознанием, подсказывала ей варианты и настаивала пробовать, не отступать, в любом случае - действовать.
Она порылась в старых вещах, нашла уже поблекшие от времени фото и среди них ту самую, единственную, общую фотографию тургруппы на склоне кавказских гор. Пробежала глазами список имен на обороте, нашла нужное и выстроила свой собственный план…



    - Как ты меня разыскала ? - удивился он услышав ее голос в телефонной трубке.
    - Да и не спрашивай. Было тяжело, но встретиться очень нужно… Я не могла больше ждать.

   Теперь надо было убедить его в отцовстве, объяснить, что родного ребенка в этих условиях оставлять здесь нельзя, сам он так поступить не может. Он обязан его спасти, вывезти из этой страшной страны и дать ему возможность жить в другом, спокойном и надежном, мире. Только-то и всего. А им, ей и сыну, от него ничего больше не будет нужно, пусть только оформит, как требуется, документы - все остальное она берет на себя.
   Она знала, он дрогнет. Она была уверена в этом, когда еще ехала к нему, знала, что он во всем ей поможет. Чувство это пришло к ней еще тогда, когда при спуске с перевала он поддерживал и оберегал ее, готов был собой защитить от страшной птицы и там же ее любил. Он не был пройдохой, как Димка, и совсем не был глупцом, ему можно было во всем довериться и, если нужно, просить и получить от него помощь, если только правильно и обоснованно суметь все объяснить.
   И он не подвел ее, согласился. Ведь речь шла о его сыне, и ничего, что у самого есть большая семья и что самому еще нужно в новой, незнакомой, стране, как-то обустроиться. Он чувствовал, Юля - права. И был благодарен ей за это: ведь своих не бросают, и сына своего он тоже не бросит.

   Уезжали все вместе - одной большой компанией. Ее с сыном приняли, хоть ничего им и не обещали. Но уже на месте сами помогли снять отдельную квартиру, как-то, как и самим, обустроиться, и забирали мальчика часто к себе, когда Юлька об этом просила.
Алименты, как и обещала, она с него не брала, но в тайне от своих он и сам, как мог, им чем-то помогал. Когда мог и насколько мог.
   А Юлька его о многом и не просила. По-прежнему ладная вся и проворная, да к тому же натуральная блондинка, очень скоро разобралась она в несложных, а то и попросту примитивных, тонкостях израильской жизни. Она легко нравилась, была пробивной и не стеснялась чужих ухаживаний и случайных на вид поцелуев - словом, новая страна приняла ее в свои объятья. Стране она нравилась. Вот только должностей высоких занять не смогла - подвела нехватка нужных знаний, да и язык местный поначалу давался ей с трудом. Но все же выстояла свою репатриацию она не хуже других и про себя часто думала:

    - Так много здесь таких же баб, как я, и всей-то между нами разницы, что они с мужиками.

   Через несколько первых лет, как ей казалось - исключительно ради начала, обустроилась она жить в небольшой ветхой двушке, купленной за счет доступной государственной ссуды в районе, выстроенном когда-то давно для неимущих переселенцев из бедных африканских государств.

    - Начну с малого, - резонно решила она, - а там, и большее со временем прибавится.

    Прибавилась вскоре одна только старушка-мать, к тому времени овдовевшая и квелая, которую давно пора было забрать из теперь уже чисто российского города Питера. Квартиру ее она сохранила, оставила себе: приватизировала и сдала в аренду. На будущее себе и сыну своему припасла.
    Десяток лет в Израиле пробежали незаметно, но что смогла Юлька сразу приобрести, так и не приумножила: работала там же и жила все в той же халупе.  Заметными оказались только перемены в детях. И у нее, и у Эдика они выросли, окончили школы, отслужили армию. Сын ее призывался в военную полицию, и, уволившись, снова в полицию же и нанялся, только уголовную, а какое-то время перевелся в подразделение покруче. Матери подробности не рассказывал, да она и не просила, главное - был доволен и говорил, что и другим офицерам на службе своей он нравится.
    Сама она тоже считала, что служба в полиции ему к лицу. Высокий, крепкий, интересный собой, да еще, как вол, трудолюбивый, как мог не прийтись он по вкусу сослуживцам ?  Даже девушка его, родом из местных, тоже служила там. Служба эта все ему позволяла. А Юлька и рада была, знала принцип - служи хоть в милиции, хоть в полиции, - нигде не пропадешь.

   Вот только лицом своим и статью не походил ее Артур на своего, теперь уже не очень стройного и будто совсем неприметного, отца. И глаза у него были слишком уж черные, ястребиные, совсем не Эдика породы.

    - Ты знаешь, сейчас это доступно, и я хотел бы провести экспертизу на отцовство, - сказал как-то вечером Эдик ей по телефону. - Не беспокойся, я оплачу все сам, и Артур, если не захочешь, ничего не узнает, и семья моя - тем более. Но сам я хочу в точности в этом разобраться, мне это важно.

   Ему это было важно, а ей, думает он, - нет… И что станет потом ? Рухнут немедленно жизнь ее и жизнь ее сына. И только потому, что прошлые неприятности объявятся вдруг и снова обрушатся на нее. И под тяжестью их разрушатся все ее с сыном надежды, вся их, устроенная упорным трудом, жизнь.

   И снова она пошла “ва банк”: с Эдиком, не откладывая, встретилась и во всем ему сразу же призналась. И снова, с большим трудом, но все же была им понята и, будто бы, - прощена. Но теперь уже окончатель от них он уходил. Окончательно и бесповоротно.
   Днем позже, расстроенная совсем, призналась она в содеянном и сыну. Тот слушал, ни в чем не упрекал и, как всегда, во всем с нею соглашался.


Глава 3. Чуть дальше.


   Через несколько лет с женой своей, уж не важно почему, но Эдик расстался.
Юлька прознала об этом почти сразу от кого-то из его родни, того, кто еще был на связи с ней и временами, не чураясь мелкого предательства близких, делился с ней семейными новостями.
   Обдумав все не спеша, она уже через день позвонила Эдику:

    - Давай, по старой памяти, поможем друг другу: ты - мне, а я - тебе, - предложила она ему напрямую, как и делала это всегда.

Он выслушал, обещал подумать, но с ответом так и не вернулся.

   А между тем, двадцать первый век уже вступал во второй свой десяток, и никто, из живущих в нем, совсем еще не знал, что ждет его впереди.