Благовещенский погост. Глава 14

                ГЛАВА   14.  НАЧАЛОСЬ.

                Когда впервые за туманами запахло огнём,
                Он стоял за околицей и видел свой дом,
                Картошку в огороде и луг у реки.
                Он вытер слезу и сжал кулаки.
                Поставил на высоком чердаке пулемёт
                И записал в дневнике: «Сюда никто не войдёт!»

                Сойдёмся на месте, где был его дом,
                Где трава высока над древесным углём.
                И зароем нашу радость в этом чёрном угле,
                Там, где умер последний человек на Земле.

                Илья Кормильцев

        Косой осенний дождь лил уже третью неделю. Поздняя осень, как чахоточная барышня, из последних сил цеплялась за жизнь и не желала признавать, что дни её сочтены. На улице казалось, что вода и под ногами, и падает сверху, и хлещет тебя с боков. Даже в середине дня дыхание обращалось в пар. Земля размокла. По селу можно было пройти, не утопая по колено в грязи, только по мощёной булыжником центральной улице. Низинные места лесной дороги из Флорищ в Тимошкино теперь представляли собой настоящее болото, которое можно преодолеть только на тракторе или на джипе повышенной проходимости. Только отдельные высохшие листья висели на голых скелетах деревьев, дрожа от ветра и потоков дождя.

        Дом постепенно остывал. Последний раз отец Александр протапливал печь рано утром. Надо бы ещё протопить – короткий ноябрьский день подходил к концу, но Сашкой окончательно овладела лень. Ленки не было. Ещё 14-го октября она отпросилась к родителям на пару недель, но вот уже и 4-е ноября заканчивается, а всё ещё не вернулась. Позвонить бы, конечно, не мешало, но болезненная гордость не давала этого сделать. Раз настолько не нужен, зачем навязываться? Пускай себе дом остывает. Они с Котейкой не замёрзнут. Он недавно накормил кота до отвала, да и шубка у него тёпленькая. А сам отец-настоятель пил мелкими глотками уже третью кружку кофе. Спасибо покойному Рейгелю, уж пристрастил, так пристрастил.

        Первый год после того, как Митю увезли, Котейка тосковал страшно. В его детском сознании никак не могло уместиться, что любимая большая кошка, выкормившая и вырастившая его, занявшая всё место в его маленьком сердечке, исчезла и больше никогда к нему не вернётся. Он постоянно сбегал в Перфильевскую халупу. Думал, что если мама возвратится, то возвратится домой, а значит, там и надо её ждать. Отец Александр всё время находил его, одинокого и несчастного, на койке, на которой спал Митяй, отлавливал и притаскивал обратно. А через год кот понял, что его человек пропал навсегда, и затосковал ещё больше. Он перестал есть и тихо умирал.
 
        Сашка был поражён, насколько любящим и верным Бог создал это маленькое существо. Он не спускал Котейку с рук, насильно поил его и кормил. Однажды даже проповедь произносил с Котейкой на руках, объяснив прихожанам, что происходит с малышом. После этого флорищенцы за глаза стали говорить о нём: «Наш святой батюшка, Божий угодник». От Ленки он помощи  не получил. Её любовь к животным была поверхностной и абстрактной.

        Как ни одно другое существо кошки чувствуют любовь. Вот и Котейка понял, что эта очень большая кошка по-настоящему его любит, и потихоньку пошёл на поправку. Как-то раз Сашка проснулся ночью от того, что кто-то лежал у него на подушке, копался мягкими лапками в голове, изредка выпуская коготки, лизал ему волосы и оглушительно урчал, как трактор. Ленка тоже проснулась:

        - Ты бы не приучал животное спать в постели.

        Хотел было Сашка ответить: «Да он больше человек, чем ты. И, уж во всяком случае, умеет любить. А тебе – не дано». Но промолчал.

        К отцу Александру Котейка относился иначе, чем к Митьке. Того он считал своей мамой-кошкой, а Сашка стал его лучшим другом. Когда с котом много и часто говорят, он потихоньку учится понимать смысл сказанного, во всяком случае, чётко улавливает эмоции. Чем больший разлад происходил у отца-настоятеля с матушкой-протопопицей, тем чаще он разговаривал с Котейкой. Дружба не очень удачливого в семейной жизни священника и рыжего котищи крепла с каждым днём.
   
        Вот и сейчас мы застали наших друзей за беседой. Котейка сидел на столе, отец Александр поглаживал его шелковистую шёрстку, прихлёбывал уже третью кружку кофе и жаловался своему другу на жизнь.

        - Уехала наша мама, Котейка. Оставила нас одних. Не нужны мы ей совсем. Не любит она нас. Ей благочиние  в Подмосковье подавай. А какой из меня, к чёртовой бабушке, Благочинный? Смешно даже! И деток нам с ней Господь, видимо, за мои грехи не даст никогда. Вот так всё грустно, мой хороший.

        Котейка понял, что Сашка обращается к нему, заурчал и стал тыкаться в его руку мокрым носом.

        - Ах ты мой дружочек ласковый! Не люблю я, Котеюшка, позднюю осень. Тоска смертная. Жизнь замирает, как будто люди в спячку собираются впадать. Как хорошо было, пока у капитана Горюнова не появилось новое увлечение. Люблю я этого мента поганого. И желчный он, и язва ещё та, и жизнью битый-перебитый. А всё-таки человек хороший. И умница, и добрый по-настоящему. Я с ним, кот, могу разговаривать сколько угодно, хоть мы и спорим частенько, и разные очень. Угораздило его связаться с этой  Маринкой Фроловой! Оно понятно – баба в самом соку. Жених давно помер, а где тут нормального мужика найдёшь? Вот и прыгнула к нему в постель, как кошка…

        - Мя-а-а-у! – решительно возразил Котейка.

        - Ты считаешь, что кошки гораздо больше воздержаны и осмотрительны в своих половых связях? Возможно, ты и прав, дружочек. Но факт остаётся фактом. Кувыркается теперь наш Колька с этой Маринкой, и ему теперь не до нас. Я сколько раз говорил этому мусору недоделанному: «Нравится тебе девка, любовь у вас с ней, - женись. Не гневи Бога. Может и не самый страшный грех прелюбодейский, а Господу он омерзителен». И знаешь, что он мне ответил?

        - Мя-у!

        - «Нет, - говорит, - не женюсь. Мне тёлка бабки Нюры, Зорька, больше нравится. Она умная и добрая, не то, что бабы. Обвенчаешь меня, твоё Святейшество, с коровой?» Ну, как ты думаешь, Котейка, каков паскудник!
 
        - Ур-р-р! – согласился котище.

        - А всё же грустно без него. Самый мой лучший друг, после тебя, конечно.
 
        Котейка оценил сказанное и боднулся в отца Александра лбом.

        - А больше всего меня теперь наш Степан Иванович расстраивает. Какой простой и славный парень был, бесхитростный и бескорыстный! Вроде бы, и хорошая штука – самообразование. Да только к нашей российской истории это, видать, не относится. Начитался всяких умников и пришёл к выводу: и то не так, и это не этак; всё неправильно и могло бы быть совсем по-другому; этот – исчадье ада, а этот – подонок, а тот – ничтожество. Ладно бы такого мнения стал об исторических личностях, так он всё, что осталось от русского народа после XX века в выродки и овощи записал. А сам из этого народа и вышел. Помнишь, Котейка, третьего дня Стёпка заходил одну свою новую книжку обсудить?

        - Мя! – подтвердил кот.

        - Так не поверишь, совсем с ним разговаривать стало невозможно. Он же у нас теперь умнее всех, на козе не подъедешь, сноб такой, как будто у него папа генерал или академик. Пытался его как-то образумить, да дело чуть до драки не дошло.

        - Ур-ур-ур-р-р! – посочувствовал кот.

        Времени было уже пол шестого. Окончательно стемнело. Только хлестал по окнам дождь и завывал над Флорищенской горой северо-восточный ветер. Как ни странно, от кофе Сашку неумолимо потянуло в сон. Надо бы что-нибудь перекусить и протопить печку. Но хотелось только спать. А рыжика он уже покормил. Чтобы не замёрзнуть ночью, поп влил в себя стакан самогона, вышел на крыльцо выкурить сигарету, после чего нырнул под одеяло. Когда Котейка пристроился у него в голове на подушке и стал напевать свою кошачью песенку «фру-фру-фру», отец Александр уже крепко спал.

                …………………

        Разбудило его рано утром громкое тарахтение. За окнами стояла темень, и отец Александр спал бы ещё, да спал.
 
        - Ну, ты, Котейка, сегодня превосходишь самого себя! – сказал он, открывая глаза, и увидел, что рыжик мирно посапывает, по-человечески положив голову на край подушки. Звук шёл с улицы и явно принадлежал работающему трактору. В дверь настойчиво постучали. Открыв, он увидел Ваньку Реклайтиса, старшего сына Йонаса.
        - Дядя Саш! Беда у нас случилась. Тевас попросил, чтобы Вы с дядей Колей срочно приехали.

        Видок у мальчишки был такой, что Сашка, не задавая лишних вопросов, стал одеваться. Уже минут через пятнадцать они вдвоём барабанили в дверь капитана Горюнова.

        - Какого чёрта в такую рань?! – послышался недовольный Колькин голос.

        Однако, открыв дверь и увидев Ваньку с отцом Александром, он сразу всё понял и только кратко бросил сыну Йонаса:

        - Началось?

        - Похоже, что да, дядя Коль.

        Больше объяснений не потребовалось. Форму капитан надевать не стал – по такой погодке изгваздаешь её так, что ни в жизнь не отстираешь. Они с Сашкой забрались в прицеп, которым Йонас предусмотрительно оборудовал трактор.

        Когда подъезжали к Тимошкино, начало светать. На востоке между линией горизонта и низкими тучами показалась алая полоска, и на несколько минут солнце, как прожектор, осветило лучами старые липы, в которых утопал Благовещенский погост, и чудовищную, до самого неба, вращающуюся воронку, состоящую из тысяч птиц. Вороний грай был слышен за версту от деревни.

        - Никогда такого не видел, - сказал Колька ошеломлённо. – Если приметы Йонаса правы, беда случилась очень большая.
 
        Реклайтис ждал их у ворот своей усадьбы.

        - Похоже, ребятки, наша куколка наконец-то превратилась в бабочку, - сказал он сразу после рукопожатий.

        - Красиво звучит, Йонас, - ответил Колька, - но, давай, по фактуре.

        - По фактуре тебе? Тогда пойдём.

        Они двинулись в строну погоста и, не доходя до лип, свернули налево по маленькой дорожке, ведущей к Шорне. Лет пятьдесят назад здесь был прогон для скота и брод через реку, а теперь всё заросло густой высокой травой. Пока добрались до берега, все вымокли.  У самой воды, скрючившись, лежало тело Фёдора Михайловича Проклина. Костылей нигде поблизости не валялось, деревяшка к культяпке ноги прицеплена не была.
 
        - Это что же получается, он от своего дома досюда на одной ноге доскакал? – удивился Горюнов и стал обшаривать мокрую траву в поисках причиндалов инвалида.
 
        - Можешь не искать, - остановил его Йонас. – Всё дома осталось.

        Тогда Колька стал осматривать труп. Никаких следов насильственной смерти. А вокруг – никаких следов борьбы, как будто старик перелетел сюда по воздуху. Двинулись на Благовещенский погост к Проклинскому дому. Деревяшку нашли сразу. Ею было выбито окно, глядевшее на Святые ворота. Костыли нашли внутри дома. Один из них лежал у входа в комнату. Сашка вспомнил, что его старик Проклин тоже встретил точным попаданием костыля. Второй, сломанный, валялся возле стола.

        - Ты у нас покрепче, отец Александр, возьми-ка целый костыль и попробуй его так же сломать, - скомандовал Йонас.

        Сашка приложил все возможные усилия, но у него ничего не вышло. Кроме разбитого окна и разбросанных костылей ничего не указывало на то, что в доме происходила борьба.

        - Вот такая, ребятки, значится, фактура. Тебя, Кольша, конечно, может удивить, что я напрямую связываю смерть старика с появлением отца Иоанна…

        - Меня бы удивило, Йонас, если бы Вы эту причинно-следственную связь не выстроили, - ответил Горюнов. – А когда Вы его тело нашли?

        - Я раз в два дня ему пожрать приношу. Если забываю, Марина Викторовна мне ухватом напоминает. Вчера с утреца понёс. Глядь, а деда дома нет. Ну, не на променаж же он отправился. А тут смотрю, окно разбито и костыли валяются. Тут уж шутки в сторону. Взял пацанов своих, кроме младшего, начали округу обшаривать. Только вечером совсем нашли, темень уже стояла. Комментарии, я думаю, излишни. Вот я Ваньку ни свет, ни заря за вами и снарядил.
 
        Колька достал мобильный. Сеть не подавала признаков жизни.

        - А откуда у вас связь ловит?

        - Это тебе надо взойти на горку над деревней и пройти метров триста в сторону моста через Урбушку.

        - Ну, пошли.

        Отец Александр с Йонасом зашли в усадьбу Реклайтисов, а Колька долго брёл по непролазным лужам в ожидании, когда же появится сеть. Чуть до мостика не дошёл.
 
        - Здравия желаю, Иван Владимирович! Это Горюнов. Не отрываю?

        - Не отрываете, Николай Семёнович. Чем обязан такой чести, что Вы мне лично звоните?

        - Ну, как же? Вы сами распорядились: «Если вдруг что, - докладывай напрямую».

        - Я правильно тебя понимаю, что в Тимошкино произошло нечто экстраординарное?

        - Да, ничего особенного, товарищ подполковник. Просто отцу Иоанну, видимо, надоело лежать в могиле, и он решил из неё вылезти.

        - Ценю твой юмор, капитан. Только хочу предупредить. Коли ты меня по порожняку дёргаешь, - не взыщи, готовься к взысканию.

        - Я тоже ценю Ваш юмор, Иван Владимирович. Но мне чегой-то не до смеха.

        Молчание на той стороне несколько затянулось.

        - Хорошо, Горюнов. Через полтора часа постараюсь подъехать. Надеюсь, кроме меня о ситуации больше никто не знает?

        - Огорчаете, товарищ подполковник. Может я и идиот, но всё же я не дебил.

        - Ладно, жди, - на этом начальник отдела дал отбой.

        Иван Владимирович не любил бросать слова на ветер. Сказал: «Через полтора часа» и приехал через полтора часа. Непостижимым образом милицейскому УАЗику удалось проехать от Флорищ до Тимошкино и не застрять. Начальник отдела тяжело десантировался из машины, перепачкав форменные брюки, и поручкался с Горюновым.

        - Это, товарищ подполковник, Йонас Микасович Реклайтис, местный житель, армейский подполковник в отставке. А это – отец Александр, настоятель Флорищенской церкви. Они очень давно в курсе происходящего.

        Начальник вежливо поздоровался с Йонасом и Сашкой.
 
        - Ну что ж, Николай Семёнович, давай показывай, что тут случилось.

        Горюнов повёл своё руководство на берег Шорны, где лежал труп Проклина. Теперь Иван Владимирович помимо окончательно отделанных брюк изгваздал и ботинки, и куртку. Был он мужиком незлобивым, но твёрдо решил: «Если капитан зазря меня дёрнул, - влеплю ему, для начала, строгач». Однако одноногий труп старика, лежащий возле реки, настроил его на другую волну.

        - Докладывай.

        - Фёдор Михайлович Проклин, 26-го года рождения, местный житель, инвалид Великой Отечественной. Внучатый племянник того самого отца Иоанна. Уже давно жил в доме священника рядом с Благовещенским погостом. 82 года. Последние лет шесть из дома не выходил. Родственников нет. Если бы Йонас Микасович его регулярно не подкармливал, давно бы уже умер с голода.

        - А далеко это место находится от его дома?

        - Ровно один километр.

        - И как он тут оказался без протеза и костылей?

        - Хороший вопрос, но не ко мне.

        - Признаки насильственной смерти?

        - Никаких.

        - А в доме что?

        - А в доме – признаки борьбы.

        - Веди, капитан.

        На чудовищную воронку над Благовещенской церковью Иван Владимирович обратил внимание, только когда они подходили к погосту. Невнимательному человеку показалось бы, что огромный смерч высотой метров в сто пятьдесят захватил сотни птиц, и они не могут вырваться из его зловещего кружения. Присмотревшись, становилось заметно – смерч тут ни при чём. Вороны кружились над храмом, словно подчиняясь чьей-то недоброй воле. Грай стоял такой, что сложно было расслышать стоявшего рядом человека.

        - А это ещё что такое? – озадаченно спросил начальник отдела. – В жизни такого не видывал!

        - Реклайтис рассказывает, что эти вороньи слёты происходят каждый год с 1-го по 7-е ноября. Он связывает это с тем, что особая активность отца Иоанна будет происходить именно в этих числах. Именно в этих числах в Тимошкино будут гибнуть люди. Пока что его предположение подтверждается. Кроме того, он рассказывал, что у прибалтийских народов и у поляков такие «воронки» являются верной приметой надвигающейся беды.

        - Вот, ты красава, капитан! Молодец, продолжай в том же духе! Давай, будем делать выводы о происшедшем на основании изучения фольклора прибалтийских народов, бабкиных сказок и орнитологических наблюдений. Тогда палата в «дурке» со всеми удобствами нам с тобой гарантирована!

        Валявшуюся под разбитым окном деревяшку подполковник увидел сразу. Внутри дома он обратил внимание на сломанный костыль.

        - Это какой же силой надо было обладать, чтобы так сломать?

        Побрели по грязи и лужам к машине. Иван Владимирович выглядел смертельно уставшим, он как-то сразу осунулся и постарел лет на десять.

        - Вот что, Коля. Факты фактами. А есть свидетели и очевидцы, видевшие отца Иоанна, умершего в пятидесятом году?

        - Нет, пока что никто его не видел.

        - Ну, а что же ты, сынок, волну погнал? Да успокойся ты! И не думаю я тебя наказывать. Я, между прочим, тебя, как никто, понимаю. Что же нам делать, капитан, если в твой участок и мой отдел входит это проклятое место? Я чуток тебя постарше, вот и позволь мне тебе кое-что сказать с высоты моего возраста. Почему ты вдруг решил, что эта странная смерть напрямую доказывает, что упырь встал из могилы?

        - А как, Иван Владимирович, прикажете это расценивать? – со стороны Горюнов выглядел абсолютно спокойным, но внутри у него всё клокотало.
 
        - Никак, Коля, понимаешь, никак! Признаки насильственной смерти отсутствуют – вот, что самое главное! И никто ничего не видел. Следовательно, труп некриминальный. Естественная смерть 82-хлетнего деда. Отказной материал. Я вижу, ты с чем-то не согласен?

        - У меня в этой деревне близкие друзья живут, семья Реклайтисов. Йонас Микасович, Марина Викторовна и четверо их мальчишек. Младшему, Алёше, только-только три годика исполнилось.
 
        - Хорошие люди?

        - Очень хорошие.

        - Вот и посоветуй им по-дружески, чтобы уезжали отсюда! Это какими дураками надо быть, чтоб тут поселиться?

        - У каждого свой резон.

        - А твой резон, Коля, не допустить гибель случайно оказавшихся тут людей. Ладно. Какие твои дальнейшие действия?

        - Собираю материал для вынесения постановления об отказе в возбуждении уголовного дела. А тело Проклина отправляю на судмед.

        - Ты в своём уме? На судмед 82-хлетнего старика без признаков насильственной смерти?

        - А мне интересно, тот же будет вывод, что в 1950-м, или какой-то другой.

        - Ну, воля Ваша, Николай Семёнович, тут я тебе ничего запретить не могу. Как дознаватель ты вправе назначить экспертизу. Только, вот незадача, сначала труп надо будет до Флорищ дотащить. Сюда-то трупоперевозка не доберётся.

        - Это я организую, товарищ подполковник.
 
        - Хорошо. Ну, бывай, бедолага, - Иван Владимирович пожал Горюнову руку, забрался в машину, уже не боясь перепачкаться, и отчалил.

                …………………

        Пока проводили судебно-медицинскую экспертизу, кое-что во Флорищах изменилось. Чахоточная поздняя осень приказала долго жить. На смену ей пришёл необыкновенно морозный ноябрь, только почему-то без снега. Видать, все отпущенные на месяц осадки выпали, пока шли затяжные осенние дожди. Зато теперь можно было не бояться увязнуть по колено в грязи, можно даже до Тимошкино пешочком добраться – все лужи и болотца встали крепким льдом.

        10-го ноября, уже вечером, неожиданно вернулась матушка Елена. Сашка сразу услышал, что подъехала «Пежо», и застыл в нерешительности. Много он всего повидал в жизни, но представить себе, что вот она сейчас войдёт и скажет: «Я ухожу от тебя», было выше его сил. Ленка подошла к нему, сидящему за столом, сначала чмокнула в нос Котейку, как обычно развлекавшего своего друга, потом обняла мужа за плечи и прижалась к его щеке.

        - Прости меня, Саш. Я – дрянь. Я – очень плохая жена. И всё-таки, прошу. Прости меня. В последний раз прости.

        К такому повороту событий отец Александр не был готов. Нужно проявить характер и, в соответствии со своим саном, сказать: «Господь простит» и состроить из себя навеки обиженного. Но так поступать Сашка не умел. Он встал и прижал к себе жену. Так они простояли несколько минут.

        - Ты мне только объясни, Лена, что произошло? Ты стала изменчивей погоды ранней весной.

        Она села за стол, достала сигарету и пристально взглянула на него.

        - Скажу тебе честно, когда я уезжала, я не собиралась к тебе возвращаться. Ты помнишь, как я тебя доводила последние пару лет: и то – не то, и это – не это, и ты – не мужик, а рохля и тюфяк. Всё тебя осуждала. А сама – умница, красавица, чудо, а не девочка.

        Ленка глубоко затянулась, он молча слушал её.

        - Пробыла я две недели у родителей. Потом ещё прошло дня три. Отец спрашивает меня, когда домой поеду. А я ему, бодренько так, заявляю, что обратно не собираюсь, что жить с таким ничтожеством, как ты, не стану, и что внуков у него нет по твоей вине. Я папу таким никогда не видела, как после этих слов. Он всю жизнь меня пальцем не трогал. А тут не просто ударил, избил по-настоящему. Вон, видишь, синяки на лице до сих пор замазаны. Так меня ещё никто никогда не бил. А на следующий день отец стал со мной говорить. Был он резок и груб, я всё боялась, как бы опять не влепил. Всё мне объяснил: и про Алексея, и про аборт тот злосчастный, и про мою глупость и поверхностность. А больше всего он говорил о тебе. Может, конечно, он что-то и преувеличил. Но, знаешь, я теперь горжусь таким мужем, хоть мы и в бедности живём, и Благочинным ты никогда не станешь.

        Она затушила бычок в пепельнице.

        - Главное, Саша, чтобы ты смог простить меня.

        - А мне нечего тебя прощать, жена. Ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил. Если ты сейчас говоришь от души, искренне, а не для того, чтобы меня успокоить, Бог это увидит и оценит. И пошлёт нам ребёнка.

        В эту ночь, впервые после долгого перерыва, они спали в обнимку. Чем несказанно порадовали Котейку – ему было тёпленько с обеих сторон.

                …………………

        Когда Горюнов внимательно прочёл заключение судебно-медицинской экспертизы, он даже не стал разговаривать со специалистом, а прямиком направился к начальнику отдела.

        - Вы видели, Иван Владимирович, заключение по Проклину?

        - Видел, Николай Семёнович. А что тебе в заключении не понравилось?

        - Эксперт пишет, что заболевание, повлекшее за собой непосредственные причины смерти, - приобретённая дистрофия. Сколько развивалось заболевание, не указывает. Сколько накапливался в организме токсичный промежуточный метаболит, вызывающий смерть, не указывает тоже.
 
        - А что тебя удивляет? В медицинских учреждениях покойный не наблюдался, история его болезни неизвестна.
 
        - Это что же получается? В 1950-м году методики и инструментарий экспертов были совершеннее, чем в 2008-м? Тогда почему-то смогли определить, что заболевание развивалось и метаболит накапливался в течение суток, а в наше время ничего определить не смогли?

        - Ошибаешься, капитан. Дело не в методиках. Просто люди работающие в судмеде сейчас немного поумнее того бедолаги, которого в 50-м отправили в народное хозяйство. Заболевание, повлекшее за собой непосредственные причины смерти, установлено. А научной фантастикой пусть занимаются писатели.
 
        - Ага! Значит, картина у Проклина такая же, как и у тех жертв. Правильно я понимаю?

        - Только из личной симпатии к тебе отвечаю – правильно понимаешь.

        - Вы меня, Иван Владимирович, простите за прямоту и грубость. Хороший Вы человек, но ведёте себя, извините, как страус.

        - Вот, Николай Семёнович, насмешил ты меня! А почему, как страус?

        - Засунули голову в песок и думаете, что никакой опасности не существует.

        - Ты, Коля, тоже человек хороший. Поэтому, хочешь по-честному?

        - Давайте.

        - Следующий год я отработаю. А в декабре – рапорт на пенсию, предпенсионный отпуск, и – привет, грузите апельсины бочками. Прощай, ментовка, и, Благовещенский погост, тоже прощай!

        - Ну что ж… Во всяком случае, без вранья. Честь имею!

        - Подожди, я тебя ещё не отпускал. Ты переговорил с этим отставным подполом с литовской фамилией, чтобы он вместе с семьёй валил оттуда?

        - На эту тему с ним разговаривать бесполезно. У него были свои причины там поселиться.

        - Коль, ты не злись на меня и пойми правильно то, что я тебе скажу. С коренными жителями Тимошкино ничего не поделаешь. Судьба у них такая – родиться в этом проклятом месте. Но случайные люди там гибнуть не должны. Уяснил?

        - Уяснил, товарищ подполковник. Постараюсь не допустить.

                …………………

        Военный совет в Филях состоялся в доме у Йонаса в начале декабря. Снег так и не выпал, а морозы по-прежнему стояли злющие. До Тимошкино можно было спокойно добраться на Горюновском «козелке». В него и набились вчетвером. Матушка Елена сама напросилась, соскучилась по Марине Викторовне.  Маринку Фролову Колька брать с собой категорически не хотел, но отец Александр настоял. «Пора приучать тебя, охальника, к семейной жизни, - сказал он Кольке. – А будешь артачиться, так и знай: как-нибудь напою тебя коньяком до помутнения в мозгу, да и обвенчаю на самом деле с тёлкой бабки Нюры, Зорькой. Вот и будешь тогда знать, зоофил ты богомерзкий и прелюбодей!» Зная некоторую прямолинейность Сашки, капитан крепко задумался и согласился взять Маринку с собой.
 
        Со Стёпкой Петровым у ребят ничего не вышло. Как ни пытались поп с капитаном затащить его в свою дружину бесоборцев, сильно поумневший за последнее время и почти превратившийся в добротного немецкого бюргера Степан Иванович по вопросу Благовещенского погоста занимал позицию ещё более трезвомыслящую и взвешенную, чем начальник отдела Горюнова. Стёпка даже попытался урезонивать участкового:

        - Удивляюсь я тебе, Колюха. Ну, ладно батюшка наш. Ему в такие вещи верить положено. Да и человек он святой жизни, блаженный то бишь. А ты-то куда лезешь? Хочешь, чтобы тебя на ПФЛ отправили и комиссовали с отъехавшей кукушкой?

        При всех своих желчности и сарказме Николай Семёнович отреагировал на это неожиданно серьёзно.

        - Стёпа, ты же сам на Благовещенском погосте видел колдовской морок. И про случившееся со стариком Проклиным мы тебе всё рассказали, как есть. И про Рейгеля тебе известно. Ты, может, думаешь, что всё это будет происходить там, в Тимошкино, а сюда не доберётся, и ты будешь каждый сезон скважинами деньгу зашибать?

        - Раз уж ты, Николай Семёнович, так вопрос ставишь, и я тебе серьёзно отвечу. То, что я видел на Благовещенском погосте, так, знаешь, погодка была – ещё не то причудится. С Рейгелем-художником… Мне, кажется, ребятки, заигрались вы. За деда Фёдора ничего не скажу, но всему есть своё логическое объяснение. Надо, парни, дело делать, а не хернёй страдать. Тогда заживём по-человечески. А заниматься тем, чем вы занимаетесь, - так и будем жить в страшной бабкиной сказке.

        На этом разговор был закончен, вот так Стёпка и отморозился.

        Не за горами было католическое Рождество. Йонас не верил ни в Бога, ни в Дьявола. Но, поскольку вырос он в литовской лесной глуши, народные традиции чтил до смешного. А Марина Викторовна была мастерицей на все руки. И дом Реклайтисов, и конюшня, и свинарник были украшены венками из еловых ветвей, перевитых красными лентами и наряженными ёлочными игрушками. Повсюду в усадьбе светились гирлянды огоньков, подключённых к дизельному генератору. У входа в дом стоял вертеп со Святой Девой, младенцем Иисусом в яслях, которого своим дыханием согревали ослятя и корова, а на всё это умилённо смотрели трое Волхвов. Расцвеченная огоньками, усадьба Йонаса походила на Ноев ковчег посреди тьмы и беснующихся вод Всемирного потопа.
 
        Общее застолье длилось недолго. Марина Викторовна, понимая, что мужикам предстоит непростой разговор, увела матушку Елену и Маринку Фролову на свою половину посудачить о своём, о женском. Старшие сыновья Йонаса, Ванька и Васька остались за мужским столом, но без права совещательного голоса. Йуозасу не повезло больше всех. К военному совету его не допустили, и пришлось ему заниматься трёхлетним Алёшкой.

        После того, как Горюнов во всех подробностях доложил о результатах экспертизы и реакции своего начальника отдела, Йонас громко и непонятно выругался:

        - Ах ты, стобрис нятащитас! А что же ты мне сразу не сказал, что в 50-м тоже проводили судмед по всем семнадцати трупам?!

        Колька не знал, как круто его обложили, поэтому ответил спокойно:

        - А что бы нам это дало? Тем более, что все документы 50-го года сгорели, а экспертиза по Проклину могла дать совсем другие результаты?

        - Мил человек, ну неужели ты не понимаешь? Если во всех случаях, и тогда, и сейчас, причины смерти одни и те же, тогда мы имеем дело не с мистикой, а с природным явлением.

        Тут уж в перепалку вступил отец Александр:

        - Дядя Йонас, побойся Бога! С каким нафиг природным явлением?! Ты что же, существование вампиров под антропологию хочешь подвести?

        - Не кипятись, батюшка! Ты сейчас, не подумав, очень умную вещь сказал. Смотри. Мы же с тобой не сторонние наблюдатели. Нам со всей этой бибине разбираться предстоит. И, как я понял по опыту общения со своим другом Рейгелем и четой Мушата, весь этот чеснок, осиновые колья, святая вода, солнечный свет, серебряные пули, кресты и далее по списку – это не просто сказки, а сказки для умственно отсталых молдавских детей. И если прийти к выводу, что вампир – порождённое силами Ада всемогущее инфернальное существо, тогда абсолютно прав Колькин начальник, Иван Владимирович, и надо нам всем чесать отсюда, как можно быстрее и как можно подальше.

        Тут Сашка расхохотался:

        - А ты, дядя Йонас, предлагаешь подойти к вампирам с точки зрения естественных наук? Да уж, так победим!

        - Ты, Ваше Преподобное Великомученичество, ржать-то подожди, - как ни странно, Колька был совершенно серьёзен. – Йонас дело говорит. Рейгель рассказывал, что вампир убивает свою жертву и выпивает её кровь. В  случаях, с которыми сталкивались мы, ни о каких укусах речи не идёт. Ведь что такое дистрофия простым языком? Это когда в организме происходят процессы, нарушающие структуру клеток и тканей. Они становятся нежизнеспособными, что приводит организм к истощению и гибели. А если это происходит одномоментно? Значит, из человека выкачали всю энергию и он, в результате, крякнулся. Что ты опять ржёшь, духовник ты Боба Марли?

        - Ну и развеселили вы меня сегодня! Естествоиспытатели вы мои, натуралисты юные. Ну что ж, давайте внесём свою лепту в антропологию. Откроем новый род человекоподобных существ. Назовём его Vampiris. У нас уже есть два вида. Обычных вампиров назовём в честь Йонаса, Vampiris Reklaitis. А тех, кто благодаря отцу Иоанну прошёл процесс перерождения, назовём в честь Кольки, Vampiris Gorjunovis.

        Йонас, посмотрев, как Сашка изголяется, с чувством похлопал себя ладонью по лбу.

        - Дурак ты дураком, отец мой, и уши у тебя холодные. Ладно, посмеялись – и будя. Теперь скажи мне серьёзно, как ты собираешься с ними бороться? Ты же у нас дипломированный теолог и лучшую в стране духовную академию заканчивал. Возможно, есть в экзорцизме какие-то методики, специальные молитвы?

        - Есть молитвы на изгнание бесов. На изгнание бесов, вселившихся в человека. Кажется, то, с чем мы столкнулись, под это определение не подходит.

        - Ну, а раз не подходит, тогда послушай меня. Все мы дружили с Питером и наблюдали за Стефаном и Луминицей. Питаются они человеческой кровью. Со слов Рейгеля обычному вампиру достаточно одной жертвы в двадцать лет. Обычный вампир обладает рядом качеств, выходящих за границы нашего понимания и превосходящих человеческие способности. Живёт вампир на порядок дольше человека. И всё же он так же смертен, как и мы. Во всём остальном обычный вампир вполне похож на человека. Как ты считаешь, отец Александр, можно назвать его живым существом?

        - Ну, если не называть его нежитью, - можно.

        - Хорошо, в этом мы сошлись. Дальше. Отец Иоанн придумал нечто, что делает существ его вида бессмертными и наделяет их настолько сверхчеловеческими качествами, что вампир, фактически, становится духом, который существует не в материальном мире, а только с ним соприкасается. Тем не менее, мы знаем, что ему необходимо питаться, причём гораздо чаще, чем обычному вампиру. Считай, что как раз этот процесс питания нами изучен. Он заключается в поглощении энергии из человеческого тела, что для самой жертвы заканчивается летально. Выглядит это, как неимоверно быстро протекающая приобретённая дистрофия. Тем не менее, естественная природа этого процесса питания – налицо, не душу же он из жертвы высасывает.
 
        - Кажется, я начинаю тебя понимать, дядя Йонас, - с удивлением сказал Сашка.

        - Во! И получается, что каким бы сверхчеловеком этот новый созданный отцом Иоанном вампир не был, он всё равно остаётся живым существом.

        - И что нам это даёт?

        - А то, что если перед нами не инфернальная сущность, а живое существо, - его возможно убить, - торжествующе подытожил Йонас.

        Тут уж расхохотался Колька:
        - Вот что с тобой делать, Микасович? Вояка – вояка и есть. Как ты их убивать собираешься, из автомата, что ли?

        - Ещё один хохотун выискался. Вы там у себя во Флорищах коноплю выращиваете? Отец Александр её на освящённой земле высаживает, а капитан Горюнов его преступный бизнес крышует? А уж раскумариваются они на пару. Ладно, шутки в сторону. Полезли на чердак.

        Чердак в доме Йонаса был высокий, при желании там можно было устроить ещё одну гостиную. Когда хозяин зажёг свет, Горюнов присвистнул. Поразили его не стоящий напротив большого чердачного окна на треножном станке пулемёт Калашникова модернизированный и лежащие рядом с ним три автомата. В углу лежало шесть «шайтан-труб».

        - Шмели? – восторженно спросил Колька.

        - Так точно, мой генерал. Реактивный пехотный огнемёт «Шмель». Уничтожает всё живое в объёме восемьдесят кубических метров. Площадь поражения на открытой местности – пятьдесят квадратных метров. Температура в месте разрыва термобарического боеприпаса – тысяча градусов. А это уже температура плазмы. И если уж мы пришли к выводу, что наши оппоненты живые существа, какими бы сверхчеловеческими качествами они не обладали, ни одно существо, имеющее биологическую природу, при температуре плазмы выжить не может.

                …………………

         Новый 2009-й год отмечали у Реклайтисов в том же составе. И ни один Новогодний праздник не был для Сашки таким весёлым и счастливым, никогда он не встречал его в компании таких близких друзей. Даже вечно хмурый и саркастичный Горюнов словно отпустил себя и весело отплясывал с Маринкой Фроловой. Бедного маленького Лёшку, который очень хотел спать, окончательно затискали и замучили. Он особенно не сопротивлялся, ведь у него случилась большая радость. За два дня до этого его любимая лошадка Жвайгждуте ожеребилась, что доставило хлопот Марине Викторовне. Зато теперь у её сыночка появился собственный жеребёнок, которого сам Лёшка назвал Солнышко.

        И не знали десятеро счастливых людей, весело праздновавших Новый Год, что только половине из них суждено его пережить.

                …………………

        События всегда развиваются по своей собственной логике, она не всегда совпадает с нашими умопостроениями. Человек предполагает, а Господь располагает. Поэтому следующая встреча с нашими героями приходится вовсе не на ноябрь 2009-го. Лето в том году выдалось тропически жарким. И вот в первой декаде июля, посреди этого нестерпимого пекла, показался на дороге, поднимающейся от Палаксы к Введенской церкви, скачущий рысью на гнедом жеребце всадник. Отец Александр, косивший траву у себя на участке, пригляделся и узнал в нём Йонаса, погонявшего своего любимого Ритериса. Сашка вышел ему навстречу.

        - Сань, у Кольки где машина стоит?

        - Возле сельской администрации. И сам он сейчас там, на опорном.

        - Тогда бросай к чёртовой бабушке свою косу и дуй туда. Неплохо бы минут через пять стартануть.

        Йонас направил Ритериса в нужном направлении и перешёл на галоп. Сашка по-военному быстро обрядился в рясу с наперсным крестом и побежал туда же. Реклайтис с Горюновым стояли уже возле машины, и Йонас отчитывал Кольку:

        - Какое нафиг: «Сейчас, только папку соберу»! Ты там протокол осмотра трупов составлять, что ли, собрался? Валяй! Такой протокол – прямое направление в дурку! Вот и Сашка. Всё, нечего трепаться, поехали!

        Пока доехали до Тимошкино по извивающейся, как змея, лесной дороге, Микасович в общих чертах ввёл ребят в курс дела.

        - Ещё в конце мая заметил я, что куда-то пропала наша красотка Луминица и супруг ейный. Думал, освободить нас от чести своего соседства – это вряд ли. Они же сюда за жизнью вечной приехали. Стало быть, наступил для наших венценосных гусениц срок превращения в куколок. Сегодня утром решил проверить. Пришёл к ним, стучу, стучу, в дверь, в окно, - хоть бы хрен по деревне. Пнул дверь ногой от досады, да слегка не рассчитал. На петлях-то она держится, только не закрывается теперь почему-то. Ну, я зашёл внутрь… Чувствую, мне словарного запаса не хватает. Литовский мат – он короткий такой. А чтобы на русском строить шестнадцатиэтажные конструкции, всё же русским надо родиться. Короче, парни, что я внутри увидел, - рассказывать не буду, сами оцените. Только вы вспомните: Питер наш эту чету моральными уродами называл. А что же будет, когда они сверхвампирами станут? Так что, Кольша, не зря я горячку порю. Кто знает, когда у них этот процесс превращения из куколки в бабочку завершится?

        Вскоре наши друзья уже стояли перед выкрашенным в яркую белую и синюю краску домом. Посмотрев на еле державшуюся дверь, отец Александр сказал:

       - Да, дядя Йонас, досада у тебя, видать, большая была, раз ты дверь так пнул…

       - Извини, сейчас не время для шуток. Так, парни, заходим внутрь на один шаг, руками ничего не трогаем, от двери никуда не отходим. И, самое главное, ничему не удивляемся.

        Проще сказать, чем сделать. Когда Сашка и Колька шагнули в дом, им оставалось только трясти головой, протирать глаза и оглядываться обратно на дверной проём. Снаружи – домик, как домик, разве что слишком новый и слишком ярко покрашенный. Войдя внутрь, они оказались в готическом зале, расположенном, судя по всему, на самой вершине донжона, сложенного из крупных грубо отёсанных камней. Три окна были украшены причудливой каменной резьбой и не застеклены. По залу гулял холодный ветер и колебал пламя чадящих на стенах факелов. За окнами виднелось только ненастное небо с тёмными тучами, которые иногда багровели от вспышек молний. За дверью же была благодатная июльская жара, а на небе – ни облачка. Посредине зала стояли два роскошных гроба, сделанных из дорогих пород деревьев. В них лежали простые молдавские крестьяне Степан Богданович Мушата и его супруга Луминица Петровна. На головах у них были господарские короны. И в гробу Стефан сохранял гордое высокомерие, а Луминица - недобрую инфернальную красоту.

        - Посмотрели? – шепотом спросил Йонас. – Уходим, быстро!

        Они выскочили наружу и отошли от дома как можно дальше. Дар речи Колька с Сашкой обрели не сразу, зато им стало совершенно ясно, почему Йонас прискакал во Флорищи, как ошпаренный. Первым молчание прервал Горюнов:

        - Вот что, Йонас Микасович, одной трубой придётся пожертвовать. Прямо сейчас.

        - Мысль твою понял. Бог с ней, с трубой. Если эти куколки превратятся в бабочек, а мы не знаем, когда это произойдёт, может случиться так, что «шмели» нам уже не понадобятся.

        - С какого расстояния нужно стрелять, чтобы самому остаться целым? – спросил Колька.

        - Минимум  метров с пятидесяти, а лучше с семидесяти.

        - Хорошо, что ко входу в дом идёт прямая дорожка, и стрелять можно, выйдя с участка на улицу, - заметил Сашка. – Дядя Йонас, а ты с семидесяти-то метров в дверной проём сможешь попасть?

        - Как-нибудь постараюсь.

        Ребята остались у калитки, Реклайтис побежал за РПО. Когда он вернулся, они подошли к двери, отворили её настежь, стараясь не глядеть внутрь дома, и отсчитали семьдесят метров по прямой. Йонас присел на одно колено и долго целился, всё же давненько не брал он в руки шашек. Наконец, раздался мощный хлопок, совершенно оглушивший ребят. В тот же момент дом Мушаты сначала сложился внутрь, а потом исчез в огненной вспышке. При взрыве высокотемпературный импульс сопровождался таким резким перепадом давления, что взрывная волна докатилась до наших друзей.
 
        Разнесённый в щепки дом догорал недолго. Уже через сорок минут на месте, где он стоял, остался только пепел. И в этом пепле не было ни камней, ни оплавленного металла, ни каких-либо остатков человеческих тел.

                …………………

        Климат наш за последние сорок лет настолько изменился, что раз на раз теперь уж точно не приходится. В 2008-м в начале ноября всё заливали холодные и безнадёжные осенние дожди. А 29-го октября 2009-го из за туч выглянуло солнышко, и создалось впечатление, что Бабье лето вернулось. Дни стояли тихие и хрустальные. Воздух днём прогревался до плюс шестнадцати, а ночи выдавались настолько тёплые, что снова целым слоем вылезли грибы.
 
        Именно в такую тёплую ночь на 2-е ноября, уже под утро, отца Александра разбудил негромкий стук в дверь. Сашка оторвал голову от подушки. Матушка Елена в обнимку с Котейкой тихо посапывала рядышком. Дверь отворилась, и в дом вошёл Йонас. «Странно, - подумал поп, - я же вчера вечером закрывал дверь на замок». На Реклайтисе были неизменные камуфляжные  брюки, только вместо обычной тельняшки – белоснежно чистая рубаха. Он присел за стол и поманил к себе Сашку.

        - Проститься я пришёл, Санечка, - сказал он тихим шёпотом. – Проститься и прощения попросить. Вдвоём вы теперь с Кольшей остаётесь. Дурак я, дурак! Всю жизнь верил в себя, думал - один могу горы свернуть. Да, видать, слегка персону свою переоценил. И семью загубил, и вас, желторотиков, оставил один на один с этой бедой.

        Он погладил Сашку по голове. Рука была заскорузлая от мозолей и тёплая.

        - Ну, благослови меня, батюшка. Дорога мне предстоит неблизкая.

        Отец Александр машинально перекрестил Йонаса, и тот исчез. Некоторое время поп ошеломлённо сидел за столом, потом начал лихорадочно и шумно собираться. Проснулась Ленка.

        - Саша, что случилось? Ты куда ни свет, ни зоря собрался?

        - Йонас погиб. Я – к Горюнову и в Тимошкино.

        - Я – с вами.

        - И думать об этом забудь.
 
        Выходя, Сашка обернулся на пороге.

        - Ты прости меня, жена. Кругом я виноват перед тобой. И помни, я тебя всегда очень любил.

        Горюнов, выслушав рассказ своего друга, закурил и сказал просто:

        - Нет больше нашего Микасовича. И, скорее всего, все Реклайтисы мертвы. Едем!
 
        Когда от речки Урбушки поднялись на горку, возвышающуюся над деревней, рассвело. Колька от удивления остановил машину и спросил отца Александра:

        - Ничего странного не замечаешь?

        Тот пожал плечами.

        - А где птичья воронка над Благовещенской церковью?

        - Слушай, правда – нет! Хотя, всё довольно логично. Воронка – предвестница беды. А теперь беда уже разразилась.
 
        Они подъехали к усадьбе Реклайтисов, вернее, к тому месту, где была усадьба. Создавалось впечатление, что здесь шёл бой с применением артиллерии. От дома остались только в беспорядке валяющиеся обгорелые брёвна, все хозяйственные постройки, конюшня и свинарник сожжены и разрушены. Посреди участка стоял покорёженный и обгоревший трактор, чёрный остов машины валялся вверх колёсами. Повсюду пахло недавним пожаром и горелым мясом. Рядом с конюшней лежали как-то странно и зверски разорванные Ритерис и Жвайгждуте.

        Ребята пошли искать на пепелище останки своих друзей. Горюнов подошёл к дому со стороны деревенской улицы, а Сашка начал свои поиски со стороны огорода и пшеничного поля. Неожиданно тишину разорвал протяжный и страшный крик, не то человеческий, не то звериный. Колька достал Макаров, передёрнул затвор и пошёл на этот вой. Обойдя останки дома, он увидел Сашку, который орал, схватившись обеими руками за голову. Так кричат люди, которым привиделся тягостный кошмар. Они пытаются вынырнуть из своих глубин подсознанья, а сон всё продолжается. И тогда они в ужасе орут. Да Колька и сам бы закричал, если бы не те картины, на которые он насмотрелся за пять лет работы в уголовном розыске в Москве.

        На самом краю поля высился надгробный камень такого размера и качества работы, что установить такой на могиле по плечу только депутатам ГосДумы и криминальным авторитетам. Посредине огромного куска отполированного гранита была литография семьи Реклайтисов. Ещё молодые Йонас и Марина, Ванька, Васька и Йуозас в возрасте 8 – 10 лет. В левом углу были выгравированы надписи:

        - Подполковник Реклайтис Йонас Микасович. Настоящий русский офицер.

        - Реклайтис Марина Викторовна. Самая лучшая в мире мама и жена.

        - Реклайтис Иван Йонасович. Реклайтис Василий Йонасович. Реклайтис Йуозас Йонасович. Славные ребята.

        У всех была одна и та же дата смерти – 1-е ноября 2009 года. Сверху на камне было выгравировано: «Помним и скорбим».

        Слева от могилы Реклайтисов была простая могила с установленным на ней огромным, в три метра высотой, протестантским крестом. На кресте табличка: «Питер Рейгель. Великий художник, великий искатель и человек, душу свою за други своя положивший. 1564 – 2009».

        Сашка всё не унимался. Кольке пришлось дать ему оплеуху, чтобы прекратить истерику. Отец Александр наконец-то затих, взгляд его стал осмысленным.

        - Но как?

        - Не знаю, - Колька разрядил пистолет, засунул его в кобуру и закурил. – Пойдём-ка. Наискосок от Реклайтисов, по той стороне улицы дом, в котором в 50-м жил дед Илья. Помнишь, его ещё тогда в Тимошкино большаком считали? Сейчас там живёт его внук, Илья Степанович. Старику 73 года. Деменцией, он, вроде бы, не страдает. По-любому, он что-то должен был видеть.

        Деда они нашли забившимся в самый дальний угол дома.

        - Ох, Николай Семёнович, как же хорошо, что ты приехал! У нас тут вечор настоящее светопреставление было!

        - Давайте успокоимся, Илья Степанович. Расскажите поподробней, что Вы видели. Если можно, с привязкой ко времени. Только не волнуйтесь.

        - Ага, тебе легко говорить: «Не волнуйтесь!». Ну, попробую. Спать я вчера рано лёг, как стемнело. А проснулся в девять часов, ещё на часы посмотрел. Не понял сначала ничего, думал - война началась. Такой грохот стоял со стороны литвинов – не приведи Господь! И стреляли, вроде бы из пулемёта, и взрывы какие-то… А из дома вышел – Пресвятая Богородица! Что творится!

        - Поспокойней, Илья Степанович, поспокойней. Так что там творилось?

        - Помнишь, тут художник-то жил, Рейгель, который год назад умер? Так я вышел, а он перед домом Йонаса висит в воздухе. Да огромный такой, да страшный! А напротив него, тоже в воздухе, эти, из Молдавии, которые прошлым летом сгорели. Тоже огромные, роста в три человеческих. И вот, давай, они друг в друга какими-то зелёными шарами пулять. Как зелёный шар в кого попадёт – треск, грохот, вспышка, как от молнии. А из чердака пулемёт строчит всё время! Только недолго это продолжалось. Один шар в Рейгеля попал, да как полыхнёт! На всю округу! А как вспышка кончилась, смотрю, - нет Рейгеля. А за молдаванами проклятыми, гляжу, вроде поп на земле стоит. Обычный поп, вроде тебя, отец Александр, только гораздо пониже и постарше. Я присмотрелся, Боже ты мой! Да это же отец Иоанн! Вышел, значит, ирод из могилы. Я перепугался до смерти, и юрк домой!

        - И больше вы ничего не видели и не слышали?

        - Когда уже домой забегал, увидел, как из чердака в отца Иоанна какие-то ракеты полетели. Они, как в него попадут, всполох такой, словно бомба взорвалась. А ему – хоть бы хны! Стрельба и взрывы ещё минут пять продолжались, не больше. А потом всё затихло. Я так всю ночь и продрожал в углу.

                …………………

        Сашка и Колька вернулись к могилам. Капитан подошёл к могиле Рейгеля.

        - Хороший ты человек был, Пётр Петрович! Так мечтал о вечной жизни, да, видно, человеческого в тебе больше оказалось. Спасибо тебе!

        - Слушай, Коль, а почему на камне маленького Лёшки нет?

        - Ума не приложу! То, что в такой переделке ему выжить удалось, - не верю.

        - Теперь ты понял, брат, что все предположения Йонаса о том, что они тоже живые существа, ошибочны?

        - Конечно. Стефан и Луминица превратились в бабочек, да ещё в каких! А отцу Иоанну РПО, как об стенку горох.

        Они молча курили. Неожиданно сзади раздался довольно приятный голос:

        - Ну что, молодые люди? Мне кажется, нам пора познакомиться.

        Ребята обернулись и остолбенели. Метрах в десяти от них стоял отец Иоанн. На вид ему можно было дать не больше шестидесяти лет, роста он был небольшого. Простая сутана и наперсный крест. Умное и немного желчное народное лицо. Изрезанный морщинами лоб. Большие залысины и венчик волос, аккуратно постриженная борода. Добрые и пронзительно глядящие глаза. Внешность вампира была самая, что ни на есть, благообразная и располагающая.

        Сашка схватил свой наперсный крест, вытянул руку в направлении упыря:

        - Изыди, Сатана!

        Реакция отца Иоанна была довольно неожиданная. Он явно передразнивал Сашку. Состроил смертельно испуганную морду, схватил свой наперсный крест, вытянул руку в направлении Сашки и проблеял противным голосом:

        - Ой-ё-ёй! Изыди, Сатана!

        Потом ткунул пальцем в направлении Горюнова, изображая пистолет:

        - Пиф-паф! Все убиты!

        Некоторое время главный вампир и наши герои молча смотрели друг на друга. Молчание нарушил Иван Филиппович:

        - Пришли в себя? Кусаться не будете? Ну, вот и славно! Нам ещё жить, да жить бок о бок. Так что, поговорить надо.

        - Ты сначала скажи, - Сашка указал на могилы, - твоя работа?

        - Смотря, что ты имеешь в виду.

        - Надгробие это и крест.

        - А! Моя работа, а как же. Твой Бог же учит: «Любите врагов своих». Мне-то на его поучения – плевать. Но врагов, действительно, нужно уважать. Особенно, если это достойные враги. Питер был необыкновенно талантлив. В середине XVII века он алхимией увлекался. Одного шага ему не хватило до создания эликсира бессмертия. Мог бы стать великим вампиром. Да, видишь, любовь к людям его сгубила. Впрочем, каждый делает свой выбор сам. Реклайтисы – замечательные люди. Я Йонасу очень симпатизировал. Даже внутри что-то оборвалось, когда его Луминица убила.

        Тут Сашку прорвало:

        - До чего же ты добренький, отец Иоанн! Ажно слеза наворачивается!

        - Ну, чтобы не наворачивалась, давай к делу перейдём. Как вы поняли, я собрался здесь обосноваться надолго. Одному мне скучновато. Поэтому все вампиры, перебравшиеся сюда, будут великими бессмертными вампирами. К вам, во Флорищи, я в близкое время лезть не собираюсь. Пищи нам и здесь хватит. Только давайте договоримся. Я не лезу к вам, вы не лезете ко мне. И проведём границу, скажем, по Палаксе. До Палаксы – ваш мир, человеческий. За Палаксой – мой мир.

        Горюнов, чтобы стряхнуть с себя ужас и оцепенение, решил сострить:

        - Ишь какой хитренький! А как же мои утренние пробежки и где я буду купаться летом? Мне в Шорне бултыхаться нравится.

        - Да бегай себе на здоровье, капитан. И купайся. Только не трогай здесь никого.

        Кольку понесло:

        - Вот видишь, Сань, какой я страшный! Меня сам отец Иоанн боится и просит никого из его деток не трогать.

        - Шуткуй, шуткуй, сегодня можно. И вот ещё одно моё условие. Кто бы ни хотел перейти через Палаксу в мой мир, вы не будете чинить препятствия.

        - Да ты стратег, отец Иоанн! – всё не унимался Колька. – Через Палаксу к тебе и подкрепления будут проходить, и пища, сколько нужно, а мы – не мешай!

        - Я на тебя капитан нисколько не обижаюсь. Понимаю твоё состояние. Кстати, если задумаете переговоры со мной вести – всегда пожалуйста, только через Палаксу перейдите и позовите. Ну, враги мои дорогие, согласны вы, или нет, на такие условия – не спрашиваю. Выбора-то нет у вас. А чтобы вы поверили в мои добрые намерения – пойдём со мной. Отдам кое-что, что мне не принадлежит.
 
        Как сомнамбулы поплелись Горюнов с отцом Александром за ним. Дошли до самых Святых врат Благовещенского погоста.

        - Надеюсь, этот акт доброй воли вы достойно оцените. Забирайте и развлекайтесь! Ты ведь, отец Александр, давно о ребёнке мечтал, – отец Иоанн показал рукой в сторону Благовещенской церкви и исчез.

        Рядом с заброшенным храмом стояли десятимесячный жеребёнок Солнышко и маленький Лёшка Реклайтис. Сашка бросился и подхватил мальчонку на руки.

        - Лёшенька! Маленький! Как же ты спасся, голубчик ты мой? И Солнышко своего спас.
 
        Ребёнок ничего не отвечал. В глазах у него застыл нечеловеческий ужас.