Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 23

Я положил трубку. Дела... Похоже, я уже не позавтракаю, надо срочно срываться и ехать. Если узнает Вероника, мне, конечно, достанется фунт презрения, но надо выяснять, что там стряслось. И уложиться мне надо будет до часу…
Я галопом переоделся и рванулся в коридор. Малая сцена была уже идеально убрана, на паркете было ни соринки. Что значит, занятия ведёт Тина. Вещи на стульях аккуратно сложены, вся уличная обувь выстроена в строгую линеечку. Дисциплина у неё идеальная, не то, что у меня. Тина ведёт здесь аэробику, но её временно перетащили к нам на проект – отлавливать таланты у самых молодых. Ей тридцать восемь, и два года назад она родила третьего. Вообще-то она Алевтина, но считает, что все имена должны быть покороче, а то не дозовёшься.
- Девочки, руку не косите! – неслось над паркетом зычное. – Лена! Анжела! Вы её куда вперёд тянете? Вы милостыню просите? Строго вверх руку! Если рука завалена – вы бедная родственница. Если она правильно вверх идёт, вы – богиня. Вот это можно запомнить? Лена, поди сюда, я твою руку к ушам привяжу, и все посмотрят, как правильно.
Увидев меня, Тина махнула мне, и я отсалютовал в ответ. Чем-то она мне напоминала нашу Валюху – статная, крепко сбитая, со спокойным, твёрдым характером. Ко мне она относилась исключительно по-матерински.

Я аккуратно отозвал её в сторонку и максимально эмоционально, чуть не подпрыгивая от нетерпения, изобразил критический момент.
- Поди, по девочкам собрался? – догадливо заподозрила Тина.
Ну, все тут считают, что у меня девочек воз и маленькая тележка. Я не стал разуверять.
- С семи утра тут околачиваемся, - гнул я свою линии. – Не спавши, не жравши… Все планы кувырком.
- Ладно, иди, задержу твоих красоток, - смилостивилась Тина. - Только не больше, чем на двадцать минут. Мне в ясли.
Уф! Одна проблема решена. Мы сверяем часы - и я мчусь к выходу. Денег на такси у меня сегодня нет. Можно было, конечно, выпросить у Вероники свой завтрашний аванс, но лучше на глаза ей не попадаться. Ничего, погода прекрасная, до метро можно домчать бегом. А там – рядом.

                *    *    *

- Вот как-то так всё и вышло, - Маша в очередной раз вытерла глаза и глубоко, судорожно вздохнула. – Мама сказала: его кабинет на работе опечатали. И мастерскую тоже опечатали… А я думаю – вдруг и у нас опечатают...
- Не может быть, - сказал я. – Это ж частная собственность.
- Это не частная, - всхлипнула опять Маша. – Это у нас ведомственная квартира. Нас вообще отсюда выгнать могут…
Она закрыла лицо платком и замотала головой.
- Да никто вас отсюда не выгонит, - уверенно сказал я. –
Вообще я понятия не имел, какие тут, в столице, и тем более в Кремле, порядки. Но сейчас мне надо было как-то успокоить девушку.
История была мутная. Либо Маша так смутно её представила. По её словам, дед уехал, как всегда, на работу, и там к нему без всякого предупреждения нагрянула какая не то высокая комиссия, не то ответственная проверка. И что-то там быстренько нашли, а, может, уже и пришли с претензиями, тут я не понял. Что-то серьёзное там всплыло – то ли недостача, то ли нарушения, то ли неправильно оформленная документация, в общем, на старого мастера наехали, помещения опечатали, а самого его препроводили домой до выяснения обстоятельств дела.
- Дедушка понурый ходил последние два дня, - шептала удручённо Маша. Задумчивый такой. Конечно, у него там бывали какие-то проблемы. Он же на очень ответственном месте работал. Но в этот раз… Но он же уже не работал. Он только как консультант. Что-то видно серьёзное случилось. Он всё ходил и ходил по дому. И курил. А потом вот это…
«Последние два дня»… То есть, как раз после нашего визита. Мы с ним встречались в понедельник и во вторник. И никакой удручённости я в нём не заметил. Напротив, старый ювелир был вполне бодрый, оживлённый, заинтересованный и даже в какой-то мере авантюрный. Пока он был с нами, всё было отлично. При нас за ним приехала машина. Он ещё пошутил, что не чёрный ворон. И мне тогда эта шутка не очень понравилась… И вот похоже не зря я встревожился тогда. И ещё. Было у меня странное чувство, что нам нужно как можно скорее с ним повидаться. Предчувствие какое-то было, что что-то должно нам помешать. Вот и помешало…
В общем, старика вчера привезли с работы сюда, домой, и уже тут, дома, всё и приключилось по словам Маши. То есть он почувствовал себя плохо, позвал Машу, чтобы не пугать детей и не срывать их с работы. И пока ехала скорая, ему совсем уже поплохело. Его привезли в больницу и срочно поместили в реанимацию.
- Ну хоть какой-то предварительный диагноз должен быть, - пытался понять я. – Сердце? Голова?
- У дедушки… нет с головой у него всё хорошо было. И с сердцем тоже. Он смолоду спортсмен. Он этой зимой ещё на лыжах ходил. Не знаю даже…
- А курить почему не давали? - напомнил я.
- Это просто... возраст уже. А он работает много. На нём ответственность, от его слова многое зависит…
В общем, ничего вразумительного я не добился, и делать мне в квартире было больше нечего. Я даже Машу не смог утешить, как ни старался.
Она как встретила меня заплаканной, так и проводила в слезах.

Девчонки, прибывшие к четырём часам, были сражены моими новостями.
- А мы-то только порадовались новостям, - бормотали они. - А мы только-толко порадовались... А тут на тебе... Может, чем-то помочь?
- Сейчас только ждать, - сказал я. - Я оставил телефоны. Но, скорее всего, завтра утром что-то будет. А что за радости у вас? – поинтересовался я.
- Наша новая метёлка, то есть, новое институтское начальство, сдвигает конференцию, - объяснила Татка. – Сказали, что раз начало войны, при чем тут девятое мая. Будет теперь не седьмого, а двадцатого.
- Логично, - сказал я. – А что в этом хорошего?
- Как что? – удивилась Татка. - Время. Ой, мы прямо вздохнули! У нашей Веронички будет дополнительное время спокойно, без паники довести все расследования и дописать доклад. И теперь она точно потрясёт весь учёный мир.
- Я не сомневаюсь, - сказал я, глядя на пани. Мне всё время казалось, что она очень похорошела после дня рождения. Может, потому, что началась весна? А, может, я просто очень скучал…
- В общем, мы решили, раз всё сорвалось - едем в Трубниковский, - добавила Татка. – Зря, что ли, мы отпрашивались? Едешь с нами?
- Интересное кино, - сказал я. – Как я могу не поехать, если кто-то, - я выразительно посмотрел на пани, - клятвенно обещал появляться там только со мной.
Я достал из куртки зонтик, эффектно раскрыл его и жестом фокусника протянул ей.
- За храбрость, проявленную при исполнении служебного долга, - объявил я.
И пока девчонки ахали и разглядывали Эйфелеву башню, я сбегал в угол холла. Действительно, рядом с подсобкой была лестница в цокольный этаж. Я сбежал по нескольким ступенькам. Тут бы надо всё осмотреть, конечно. Но Вероника была права: пройти отсюда к выходу можно совершенно незаметно, особенно, если две женщины, заговорившись, не смотрят по сторонам…
У меня даже настроение поднялось. Насколько же всё-таки легче жить на свете, если все тайны объяснимы.
Девчонки ждали меня возле входа, обнявшись под одним зонтом в провокационных позах моделей с обложки журнала. Мы посмеялись.
- Едем, - скомандовал я весело. – Нас ждут великие дела.

Дом на Трубниковском, как и всегда, ни издалека, ни вблизи никаких нареканий и подозрений не вызывал. Но я крепко взял пани под руку и не выпускал до тех пор, пока мы не встали возле нужной двери. Хозяйка посмотрела на нашу ораву удивлённо, и мне вдруг стало неловко вваливаться в эту маленькую комнатку. Решение я принял мгновенно. Наверное, на волне эйфории.
- Девочки, я вас оставлю, - тихо сказал я. – Выясняйте свои дела, только дождитесь меня. А я быстро по делу, туда и обратно.

Я вышел и заскакал по лестнице на первый этаж. В любом случае, будет лучше, если я выясню насчёт четырнадцатой квартиры сам. Чтобы ей тут без меня не таскаться. Я даже боялся подумать, что она опять окажется тут одна. Надо будет перед отъездом взять с неё слово. Нет, слово – без толку. Надо поговорить с Таткой. Чтобы глаз с неё не спускала. Татка – это надёжно. Плюс Татке можно запудрить мозги страшными историями – она поддаётся запудриванию…

Ладно, это всё потом, что тут у нас в смысле нумерации. Первой квартиры как бы нет, сразу вторая… Отлично. Я потопал дальше, вглядываясь в двери. Совсем скоро на дверях очутился номер двенадцать, потом тринадцать. Ага, вот сейчас... Но на следующей двери висел аккуратный синий квадратик с номером «16».
Интересное кино. Я обежал всё по второму кругу. Ни тринадцатого, ни четырнадцатого номера не было. Я постучал в квартиру под номером «13» и подождал. Мне не открыли.
А вот дверь шестнадцатой квартиры под моей рукой открылась сама. С изумлением я обнаружил, что это дверь не в квартиру, а в маленькую прихожую, из которой вели ещё две двери – направо и налево. На двери, ведущей направо, красовалась крупная цифры «1» и «4»
Я почувствовал волнение. Вдруг всё, что было связано с этим адресом, обрушилось на меня одним потоком. Обрушилось и утопило. В том, ушедшем. Я сам словно исчез, а девушка встала передо мной совсем живая, совсем близко. Так близко, что пересохли губы.
Я перекатил себя с пятки на носок, чтобы унять волнение. Эти две цифры на двери – я даже не ожидал, что они так прострелят меня насквозь. Хотя за это время я сто тысяч раз повторял про себя, и вслух, и шёпотом, словно молитву: Трубниковский переулок, дом один, квартира четырнадцать… Трубниковский переулок, дом один… Трубниковский переулок… Она жила здесь. Касалась этой ручки своей рукой. Подметала этот крошечный коридорчик. Выбегала из двери в своём синем платье, кричала через плечо: «Я ушла!».
«Если меня не будет возле Большого тетра, значит, я верчусь перед зеркалом» «А я хочу видеть, как ты вертишься перед зеркалом». «Тогда приходи. Трубниковский переулок, дом один, квартира…
Я глубоко вздохнул и, наконец, готовый ко всему, решительно позвонил. Дверь открылась быстро.
На пороге стояла… Белка.

 Белка. Это было совершенно невероятно. Но это была она. В своём синем платье с белым воротничком и с комсомольским значком на груди. С двумя косами - одна была за спиной, вторая перекинута вперёд. Я замер, не зная, что сказать. Не зная, что думать.
Она смотрела весело, дружелюбно и вопросительно.
И – не узнавала меня.
Наверное, у меня было странное лицо. Я, действительно, дико чувствовал себя: мне хотелось кинуться к ней, схватить, обнять, хотелось взять её мягкую косу, прижать к лицу, поцеловать… но я понимал, что это было бы идиотской выходкой, она не узнавала меня…
Она меня не узнавала…
- Вы к папе? – наконец, спросила она, улыбаясь. – Это вы звонили?
Я буркнул что-то невнятное, я всё ещё не знал, что сказать. Не знал, что делать.
- Вы подождите, если хотите, - сказала она живо. – Папа ещё с работы не пришёл, проходите в комнату.
Я прошёл. Большая, пустоватая комната. Массивный письменный стол с тяжёлыми резными ножками в углу, с лампой зелёного стекла. У окна - ещё один стол, под белой скатертью, и она позвала меня туда.
Вообще-то мне следовало бы проснуться. Но я не хотел.
Я не хотел просыпаться. Мне всё нравилось тут, и я понимал, что хочу, безумно хочу остаться. Белые кружевные занавески на окнах, цветущие гераньки на подоконниках. Этот стол, покрытый крахмальной скатертью. На газете были разложены готовальня, ватман с чертежами, рейсфедер, тушь в пузырьке…
- Это… ваши работы? – спросил я стеснённо.
- Да. А вы любите чертить? Вам нравится?
Я что-то мямлил. Я просто не понимал, как надо жить теперь…
- А я так люблю. И папа считает, что мне надо много чертить, раз я собираюсь на инженера.
Значит, она ещё школьница. Конечно же, она меня не знает. Мы просто ещё не встретились...
Незаметно я сдвинул уголок готовальни и прочёл на газете: 26 апреля 1940 год.
- Можно посмотреть? – я кивнул на чертежи.
- Конечно! Вам интересно?
Мне было интересно. Там, в штампе, внизу, в правом углу, должна стоять её фамилия. После слова: «чертил»…
Я взял один чертёж, второй… Нигде ничего… Она просто ещё не закончила работу…
- У нас учитель такой весёлый, - оживлённо рассказывала она. - Он нам объяснял, что в штампе всегда пишется «чертил», даже если ты девочка. Потому что в женском роде получается «чертила». А я однажды в седьмом классе забыла и машинально написала в женском роде. И он у меня спрашивает: Ну и кто тут у нас чертила? И откуда эта чертила к нам пришла? И папа тоже смеялся и долго меня чертилой звал. А мама на него ругалась. Мама у нас тоже здорово чертит…
Она рассказывала так живо, смелые её, серые глаза сияли, лучились безмятежным счастьем, и я понял, что больше не смогу. Не вынесу.
- Я, наверное, попозже зайду.
Я в последний раз посмотрел на неё, стараясь запомнить.
А я ничего и не забывал.
Я вышел, дверь за мной закрылась без единого звука. Вообще полная тишина стояла за дверью – ни звяканья цепочки, ни щелчка замка, ни уходящих шагов. Ничего… Бездна.
Аккуратно я вышел в коридор и прислонился к стене и закрыл глаза. Перед глазами медленно плыли большой стол, маленький стол, готовальня, коса на груди с коричневой шёлковой лентой, комсомольский значок, маленькие ноги в простых чулках и туфлях на шнурочках… а указательный палец на правой руке был испачкан тушью…
Я открыл глаза. Пошарил глазами пополу, подобрал кривой гвоздик. Нацарапал возле двери на осыпающейся штукатурке косой крест. И медленно побрёл к лестнице.
И вот что я сейчас скажу девчонкам? «Я нашёл Белку?»