Лишнее дитё. Вацлав Космак

ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко

                Вацлав КОСМАК

                ГЛАЗАМИ ХУДОЖНИКА
                или
                Картины из жизни

                Часть 3

                ЛИШНЕЕ ДИТЁ

Типография райградских бенедиктинцев
Брно
1883
Страниц: 364


244

                I.

  С неба невыносимо палило солнце. На обзоре поднимались темные тучи.
  Над дорогой в Лугачовице клубились облака пыли.
  Было слышно блеяние овец, звон колокольчиков, собачий лай, треск хлыста и свист.
  Пастух  спешил домой бравурно, чтобы не промокнуть.
  Пёс бегал вокруг стада с высунутым языком, подгоняя глупых овец своим лаем;
время от времени он поглядывал на пастуха, как бы спрашивая:
  «Ну как? Хорошо ли я справляюсь?»
  Но пастух не обращал на него внимания; он гонялся за овцами, закинув за спину
широкую соломенную шляпу, свища двумя пальцами, засунутыми в рот,
и хлеща длинным бичом, так, что пот лился у него со лба.
  И, как те овцы внизу, по небу мчались густые облака — чем дальше, тем быстрее.
  Невидимый пастырь хлестал их огненным кнутом и временами гудел, так,
что все деревья шатались, и пыль, клубясь, поднималась ввысь;
ревущий гром носился сквозь облака, заставляя его перейти в еще более яростную атаку.
  Паника внизу и суматоха наверху.

245

  Но те, что выше, были и сильнее и быстрее; первые крупные капли уже падали в густую пыль,
когда задыхающийся пастух загнал овец во двор.
  Как только задвинул за ними засовы – буря разразилась в полную силу.
  Он осторожно открыл дверь, чтобы ветер не распахнул ее, и поспешил в свое жилище.
  Прямо в сенях его ждал сюрприз.
  Там стояла, подперев бока, пухлая старуха и улыбалась ему издалека.
— Что тебе здесь нужно? — спросил ее изумленный пастух. Надеюсь, это не...?
— Дядюшка! — сказала бабка, — скажи слава Богу; уже всё кончено. У вас мальчик.
Пастуха передёрнуло:
— Опять мальчик! Сколько их будет еще?
— Детей и рюмок много не бывает! – утешила его бабка. Рюмки полопаются, дети умрут!
— Э-э, где там! Бастарды умирают только у богатых людей, подобных нашему господину;
у такого бедняка, как я, не умрет ни один, хоть топором его бей!
— Пожалуйста, не хулите Господа Бога! Никогда не знаешь — может быть, этот ребенок
станет для тебя опорой в старости.
— Опорой? Дети поддержат? Когда-нибудь вознаградят родителей? Вот так приятная встреча!
Я бы предпочел их не видеть!
  Он вошел в светлицу и повесил хлыст на гвоздь, не обращая внимания на жену.

246

  Несчастная лежала на кровати и робко смотрела на хмурого мужчину.
  Он долго не смотрел ни на нее, ни на ребенка, и тогда она нерешительно произнесла:
— Йозефик, слышишь, Бог дал нам мальчика; посмотри-ка.
— Мог бы оставить его себе! – возразил мужчина.
— Йозефик! – женщина была в ужасе.
  При этом небо разверзлось, огнём осветился, казалось, весь двор, загрохотал гром,
аж затряслись окна.
— Дядюшка, не говори так кощунственно! – ругнула бабка пастуха, – Бог покарает!
— Пусть он меня накажет! — всхлипнул пастух. – Всё равно мне свет не мил.
  Вышел в горницу, набил трубку, закурил и присел у окна, угрюмо глядя на бушующую стихию.
  Так мир приветствовал появление на свет маленького Фердика Малену.
  Тогда он мало обратил на это внимания; спал, как наследный принц,
не слыша ни бури, ни ругани своего отца, будто бы его приветствовали аплодисментами.


246

                II.

Прошло двенадцать лет.
В Лугачовицах  раззвонили все колокола.
От овчарни похоронная процессия медленно направилась к кладбищу.
Туда несли гроб с телом пастуха Малены.
Его убила молния, когда он бежал от грозы.
То, что он вызывающе призывал на себя много лет назад, настигло его.
Человеческое слово обладает какой-то тайной, действующей силой, и недаром мы говорим:
«Не рисуйте чёрта на стене, чтобы не пришёл!»

247

Несчастного пастуха похоронили, жена, дети и близкие поплакали, а как только отошли от могилы,
забыли о нем.
Забота о хлебе насущном не позволяет беднякам долго думать об умерших; о них не вспоминают иначе,
как во время молитвы и в церкви.
Маленова не знала, как управиться со своими тремя сыновьями.
Ей осталась халупка от родителей, но ни клочка земли, только голые руки.
Они были её полем, лугом, садом — всем.
Накопленных денег не было.
Покойный любил табак, спиртное, карты и тратил всё до последнего гроша.
Она ходила на заработки в соседнее поместье с сыновьями постарше; Фердик был еще слаб для работы.
К счастью, у нее был брат-пастух; он жил аж в Чебине.
Узнав, какое несчастье постигло его сестру, он решил навестить ее и увидеть своими глазами,
как у нее дела.
То, что он увидел, опечалило его; он был хорошим человеком.
Он видел у сестры полный недостаток.
— Не плачь, дорогая сестрёнка, — сказал он вдове, когда они сидели вместе после скудного обеда, советуясь.
— Бог как-нибудь поможет тебе с этими двумя, они уже работают, а Фердика я заберу.
Детей у нас нет, он будет для нас как родной.
Маленкова опустила голову:
— Ребенок возможно будет жаловаться на меня. Пока покойный был жив,
у бедного мальчика не было никакой радости.

248

— Странное дело, — покачал головой пастух. Так ненавидеть собственного ребенка! И почему?
— Ну, он больше не хотел иметь детей. Я знала это заранее, и потому всё время, пока носила его под сердцем,
желала, чтобы он пришел в мир мертвым.
     Но Бог дал мне его живым — но лучше бы ему было в могиле; до сих пор у него не было добра на свете,
а теперь я должна отправить его в чужой мир!
     Она разразилась прерывистым плачем.
— Не беспокойся об этом, сестренка, — утешал ее брат.
У нас ему будет неплохо; ты же знаешь мою жену – она приветливая и добрая.
У тебя и с этими двумя достаточно забот!
О третьем позаботимся мы.
Не бойся, он никогда на тебя не будет жаловаться: мы максимально вселим в его сердце любовь и уважение к тебе.
Просто отправь его без страха, чтобы завтра утром мы могли отправиться в путь.
   Когда на второй день взошло солнце, по дороге из Лугачовиц шел чебинский пастух, а за ним плёлся Фердик,
вытирая слезы.
   Удивительная вещь: бедняк уходит из дома в слезах, а богач радуется, что «так быстро бежал из дома».
            
                III.

  На холме над Чебином стоял старый пастух Йожка, опираясь на длинный посох.
  Он одиноко стоял под старым буком – и сам, как старый бук: высохший, сгорбленный, только глаза были молодыми.
  Обратился восьмидесятилетним измождённым лицом к высокому холму Кветнице, возвышающемуся над Тишновом.
  Воспоминания о родных горах, о прекрасных Карпатах проносились в его сердце и в голове, и так же, как эти воспоминания,
разметались и развевались по ветру и его длинные седые волосы.
  На голове у него был пропотевший ширачек*, на теле – холщовая рубаха с широкими рукавами и узким подолом.
  Жилетка лежала на земле рядом с ним.
  Он стоял там, словно привнесённое чуждое видение, появившееся в ландшафте, и он здесь тоже был чужим.
  Он происходил из мадьярского пограничья, а теперь жил у своего зятя, пастуха в Чебине.
  У него была возможность сидеть дома, но он не мог; его жизнью были стада и горы — он почти каждый день гонял овечек на пастбище,
как будто до сих пор оставался чабаном.
  И сегодня поднялся и стоял здесь, на горе, глядя на окрестности, как он делал это дома, в милой, зеленой Словакии.
  Рядом грелся на солнышке пёс Бенко, следя за стадом, а неподалеку в тени кустистого можжевельника лежал мальчик лет тринадцати.
  Он играл на своей трубке к голубым небесам, как будто свистел белым облакам там, наверху. Воздух был напоен ароматом чабреца,
внизу в поле звонко били перепела, в синей выси щебетали дятлы, звенели овечьи колокольчики — неописуемая благодать,
какая-то мягкая радость разносилась по горам.
  Старик провел рукой по глазам и запел высоким, нежным голосом, который разнёсся окрест:

Я пастырь очень старый,
Не доживу и до весны;
Не буди моих кукушек
За нашими гумны.
[Шай, дини-дини дай дом!]

                * ширачек – вид головного убора, широкополая шляпа с лентами для завязывания под подбородком

249
 

Ни кукушка, ни сова,
даже и не сойка,
не разбудит ото сна
щебечущая ласточка.
Шай, дини-дини дай и т.д.

Не будет за моей кошарой
Больше петь мне черный дрозд,
Не предупредит меня во сне
Бенко, мой верный пес.
Шай, дини-дини дай и т.д.

И бук старый, под которым
летом часто я лежал,
сбросив листья и ветви,
вытолкнул меня на солнце.
Шай, дини-дини дай и т.д.

Я больше не буду доить овец
Если этой весной (да и осенью),
летом не разовьется
на горах зеленая бучина.
Шай, дини-дини дай и т.д.

Не будут больше росы падать
на мои седины
мои кости отдохнут
В темной пещере.
Шай, дини-дини дай и т.д.

  Как только старик начал петь, мальчик замолчал и внимательно прислушался.
  Его глаза горели от радости — но ближе к концу песни на глаза навернулись слёзы.
  Подскочив к старику и схватив его за руку, он просил:
— Старичок, не умирай пока!
— Фердик, мой дорогой сын! – сказал старый Йожа, поглаживая мальчика по волосам, – моли бога, чтобы он дал тебе такую долгую жизнь, как мне. Я уже не вижу перед собой никакой другой дороги, кроме как в могилу!

250

  Бенко взвыл, как будто понял эту речь, и прижался к ногам старика.
  Старый Йожа глубоко вздохнул, покачал седой головой и сел рядом с мальчиком.
  Затем он достал из заплечного мешка кисет с махоркой, небольшую глиняную трубку и набил ее.
— Боже мой, я не ожидал положить свои кости здесь, на чужбине, где не покоятся ни мой дорогой тата, ни моя любимая матушка.
— Фердик, дорогой мой, береги свою мать, пока она у тебя есть!
  Фердик Малена печально склонил голову:
— Если бы она не была так далеко!
— Иначе не может быть! – пожал плечами Йожа. – Если ты не можешь быть с рядом с ней, то хотя бы молись за нее, как она молится за тебя, чтобы Бог дал тебе счастье.  Каждая мать — ангел для своих детей, и как ангел любит их. — Слышишь?”
  Фердик кивнул головой и мечтательно посмотрел в ту сторону, где был его дом.
  Так воспитывал Фердика старый Йожа.

                IV.

  Прошло ещё пятнадцать лет. Старый Йожа уже лежал на кладбище.
  Чебинский пастух старел, и Ферда большую часть работы делал сам.
  Его братья в Лугачовицах уже были женаты.
  Старшему — Йозефу — достался дом от матери, а второй — Йиржик — тоже имеет дом и тоже женат.

251

  Старушка Маленка отдала им все, что имела, обменяв с Йозефом дом только на «пожизненное проживание и содержание по договору».
  Однако ей было терпко от того, что Йозеф унаследовал от своего отца.
  Любил выпить, а потом поколотить кого-нибудь дома.
  Его жену тоже мазали всякими мазями, но не той, хорошей.
  Она не сказала свекрови ни одного доброго слова и трижды упрекнула за каждый кусок хлеба.
  Маленова страдала, молчала, лишь иногда втайне плакала.
  Молодая, рассуждала:
— С этой старухой не стоит связываться. Другая бы давно убежала от нас, но она держится, как пиявка.
  Однажды в воскресенье вернулся молодой Малена домой из пивной в стельку пьяным.
  Он сел за стол, подпёр кулаками свою тяжелую голову и позвал жену:
— Ты не знаешь, что надлежит делать?
— Что опять?
— Где мой ужин?
— Иди ужинать туда, где был весь день! – прервала его жена.
— Не разговаривай со мной так! Ты знаешь кто я?
— Знаю очень хорошо!
— И кто я?
— Ничтожество!
— Никакое я не ничтожество, а приятный во всех отношениях человек! Я хозяин в доме.
Где я ещё могу поужинать?
Мне принадлежит ужин.
— И где мне его взять? Только что мама съела последнюю булочку.

252

— Такие старые бабы должны умереть, чтобы они не ели даром хлеб! – резко крикнул хозяин.
  Это потрясло бедную мать.
  Сгорая от праведного гнева, она сказала твердым голосом:
— Йозеф, побойся Бога? Заслужила ли я это от тебя?
— Даже не жди! – кричал детина, – я твой дурацкий рот раскрашу!
— Вот это всё! Я дала тебе дом, я дала тебе корову, отдала всё, что у меня было...
— Это всё принадлежало мне! Теперь я хозяин, а ты молчи!
— Но я имею право жить здесь до самой смерти! Никто не сможет меня прогнать.
— Ну-ну, только не напрягайте так, — язвительно сказала молодая женщина.
— Что ты сказала? — кричал сын, — что тебя никто не сможет выгнать? Я! – свидетельствовал он,
хлопая себя по груди.
— Ой, ты еще никакой не хозяин!
—  Не я? Разве нет?! Франтишка, открой скорее дверь, я покажу ей, что я хозяин, —
крикнул разгневанный хозяин и вскочил.
  Женщина действительно повиновалась и открыла дверь.
  Отчаянный, душераздирающий крик, короткая борьба — и бедная Маленка лежит снаружи за порогом.
  Дверь дома захлопнулась, и Йозеф, глубоко вздохнув, прошёл за стол.

253

— Так, от той избавились. Почему бы тебе не пойти и не принести мне чего-нибудь выпить?
— Подожди, пока старуха уйдет, — сказала подавленная женщина.
  Старая Маленова какое-то время лежала снаружи, словно ошеломленная.
  Очнувшись от боли, она встала, повернулась к дому и пригрозила кулаком:
— Да не будет никогда мира и счастья тебе, проклятый дом, где старой матери нет покоя! Пусть ваши дети умрут,
а если вы их вырастите, пусть они будут вашим наказанием! Пусть ваш скот гибнет, пусть ваш...
— Боже, что я говорю? — поразилась она.
— Проклятие матери разрушает дома! Господи Боже, не дай сбыться тому, что я сказала! В конце концов, это мой сын.
  Она постояла некоторое время, обдумывая, куда бы ей направиться, а затем пошла в деревню, к дому младшего сына.
  Был уже вечер. Звезды на небе сияли так спокойно и месяц так сладко улыбался, словно на всей великой земле
не было ни боли и ни слёз.
  У Йиржика еще светило. Старушка Маленова постучала в дверь.
— Кто это? – прокричала хозяйка из прихожей.
— Я. Открой мне, Каченка.
  Скрипнула ставня, и молодая Маленова с изумлением приветствовала старуху:
— Приветствую тебя, бабушка. Что ты нам несешь так поздно?
— Я иду с грустным, — выдавила из себя старуха.
— Что случилось? Входите.
  Они вошли в светлицу. Йиржик сидел за столом и читал газету.
  Поднял голову и, увидев плачущую мать, сказал сердито:

254

— Наверняка Йозеф сегодня снова напился, что ты такая заплаканная.
— Ну, это так! Дорогие дети, я пришла просить у вас ночлега.
— Ночлег? А что случилось, что ты не хочешь спать дома?
  Мать так расплакалась, что едва могла вымолвить:
— Он меня, старую мать, выгнал из дома!
— Выгнал?! Этот мерзавец выгнал тебя? Ведь он обязан предоставлять тебе квартиру и еду до самой смерти!
Что ж, оставайся здесь сегодня, а завтра я разберусь с ним. Я ему задам за то, что вышвырнул тебя!
Он должен прийти за тобой, я покажу ему, что предусматривает закон! Я читаю газеты не просто так!
  Старая Маленова удивлённо посмотрела на сына и сказала:
— Но я тебя умоляю, Йиржичка, не думаешь ли ты, что мне следует вернуться к Йозефу, если он меня вышвырнул!
— И где же ты хочешь жить? – спросил Йиржик, тоже пораженный.
— Где? – мать вздрогнула от этой речи, — я думала, что ты предложишь мне ненадолго, прежде чем я сойду в могилу,
пристанище здесь, у себя.
— Здесь? – засмеялась молодая девушка. — И почему?
— Замолчи! — прикрикнул Йиржик на жену, — и дай мне говорить! — Знаешь что, мамочка, я бы тебя оставил у себя,
с радостью! Но к чему? Весь мир смеялся бы надо мной. Йозеф обязан кормить тебя до самой смерти;
за это он получил дом. Пусть он и исполняет свой долг. Если бы ты отдала дом мне, то и Йозеф наверняка не захотел бы
тебя кормить!

255

— Так ты не оставишь меня с собой?
— Не могу, как я уже сказал.
— Йиржик, знаешь что, чем со злом возвращаться к Йозефу, я лучше пойду просить милостыню!
— В этом нет необходимости! Йозеф должен тебя кормить!
— Но с каким сердцем я могла бы жить у него?
— Сердце, не сердце! — сварливо сказал Йиржик. — Сердце не ест, а желудку надо есть!
  Маленова помолчала. Через некоторое время она сказала грустно:
— Я уже вижу, что меня ждет только нищета.
— Если любой ценой хочешь этого! — Йиржик пожал плечами.


                V.

В наших краях исчезает овцеводство.
В поместье, где пастухом был Фердинанд Малена, также продали всех овец и превратили пастухов в лесничих, егерей,
воловников и тому подобных "управляющих".
Малену отправили в поместье, потому что он был ответственным и  добросовестным работником.
За короткое время он стал управляющим поместьем под Тишновом.
Он женился и купил люльку на будущее. Жена была хороша, аист вскоре принес ребенка, и какого ребенка!
У него были раскосые глаза, вьющиеся волосы, а в ямочках на щеках улыбались ангелочки. Малена была счастливым человеком,
и это видно было каждому.
Он всегда выглядел радостным и пел, где бы он ни был — и даже в коровнике и воловнике, произнося свои обычные ежедневные нравоучения.


256

  Однажды он стоял во дворе, высказывая замечания воловому:
— Мартин, если ты меня еще раз обгонишь на этих волах, я тебя с места прогоню! Я тебе уже дважды говорил! Ты что думаешь, бык — это олень?
— Приветствую вас, что вы мне несёте? — приветствовал он посла от хозяина поместья, входящего в ворота.
— Письмо с почты.
— Мне? От кого бы? — удивился Малена, принимая осторожно послание. Он осмотрел его со всех сторон и покачал головой: — Из Лугачовиц? Ого, кто же это меня вспомнил?
  Он оторвал печать и прочитал:

  «Слава Иисусу Христу!
  Дорогой Фердинанд!
  Приветствую тебя и целую сто тысяч раз и т. д.
  Я, слава Богу, здорова, только нахожусь в великой нищете.
  Мне стыдно было вам это писать, но слишком уж меня вынуждает бедность.
  Итак, сообщаю вам, что я нищенствую уже больше полугода. Йозеф меня выгнал, и Йиржик тоже не хочет меня кормить, поэтому я, чтобы не умереть от голода, ищу хороших людей.
  Я сначала думала, что двое моих сыновей сойдут с ума, когда увидят меня с котомкой за спиной — (далее несколько размытых букв) — но у них, похоже, не было глаз. Возможно, Бог меня наказывает за то, что я отдала тебя из дома — поэтому и меня теперь выгнали из собственного.
— Ради бога, дорогой Фердушка, прости меня за то, что я согрешила перед тобой, — но я сделала это с кровоточащим сердцем, от великой бедности!

257

  Смилуйся надо мной, бедной матерью, и пошли мне, если можешь, какую-нибудь поддержку, чтобы я могла купить обувь и не ходить босиком от дома к дому по грязи. Я знаю, что не заслужила этого от тебя, но великое несчастье заставляет меня это сделать! Я буду молиться за тебя, пока мои глаза видят, чтобы Господь Бог и Дева Мария даровали тебе счастье и благословение.
  А теперь я приветствую вас еще раз и т. д.
  В Лугачовице...
  Твоя честная мать».

  Малена бледнел, пока читал, а когда закончил читать, уронил беспомощно руки, на глазах у него навернулись горячие слезы.
— Что случилось? — удивился гонец. — Кто-то умер у тебя?
— Нет, но случилось нечто худшее. Собираетесь к господину помещику?
— Да.
— Скажи ему, что я приду туда днем. Получишь ли ты что-нибудь за это письмо?
— Десять крейцаров; не выплачено.
  Управляющий заплатил ему и пошёл домой, задумчиво склонив голову.
— Анежка, — позвал он молодую жену, — иди сюда, я получил письмо от матушки. Садитесь, я его тебе перечитаю, но скажу прямо: оно очень грустное.
  Он прочитал ей письмо, а затем они тихо пареговорили.
— Что теперь? — спросил управляющий, глядя на женщину.
— Во что бы то ни стало помочь ей прямо сейчас! — сказала напуганная женщина. — Матушка занимается попрошайничеством! Эти люди не боятся Бога, что Он их накажет их собственными детьми! Я бы этого очень боялась.

258

— Но как ей помочь? — размышлял мужчина. — Если я пошлю ей немного золотых, как ей это поможет? Примерно через неделю у неё снова ничего не останется. Писать братьям, чтобы заставить их устыдиться, все равно, что проповедовать стене. Знаешь что, поеду-ка я за ней, мы возьмем ее к себе: у нас ведь есть что ей предложить.
  В глазах женщины блеснул огонек:
— Вот увидишь, Господь благословит и нас с Йосифком, — указала она на колыбельку. Поезжай как можно скорее.
  Младенец в колыбели залепетал. Анежка вскочила и взяла его на руки.
— Йосифек уже проснулся? Подожди, папа и бабушка приедут и будут нянчиться с Йосифеком! Да? А когда Йосифек вырастет, он будет хорошим и не прогонит маму! — Не так ли? О, мой малышок!
Йосифек смеялся, и Анежка смеялась, и управляющий смеялся, а старый Бенко вытягивал шею, чтобы хорошо видеть Йосифека, и он бы тоже засмеялся, если бы его бедная немая мордочка могла смеяться.
  Пополудни Малена пошёл к помещику отпрашиваться.
  Помещик, прочитав письмо старой Маленки, одобрил намерение управляющего и дал ему карету до Тишнова.
  На второй день управляющий выехал рано утром.
  В селении недалеко от Лугачовиц он увидел худую, сутулую нищенку с узелком на спине, которая с палкой пробиралась по грязи.
  Горечь разлилась в нем. Он узнал свою мать — нищенку.

259

  Он быстро подбежал к ней, не обращая внимания ни на грязь, ни на взгляды людей, поцеловал ей руки.
  Старая Маленка, принявшая его за какого-то купца, подумала, что этот бородатый пан хочет подать ей милостыню, поэтому охотно протянула ему руку, но, почувствовав поцелуй, остановилась и горько сказала:
— Молодой пан, никогда не смейтесь над стариками, да не накажет вас Господь!
— Но матушка, ты меня уже не узнаёшь? Ведь я твой Фердинанд!
Теперь старая нищенка взглянула на пана пристальнее, и палка выпала у нее из рук.
— Боже, дитя, я не узнала тебя с этой бородой! Никогда бы не подумала, что ты вырос в такого джентльмена! Добро пожаловать! Боже, вот так я должна приветствовать тебя! —  воскликнула она.
— Всё теперь будет по-другому. Пойдем со мной куда-нибудь в трактир, чтобы мы не стояли здесь перед людьми.
     Они пошли в постоялый двор, и там Фердинанд быстро заказал матери что-то из горячих блюд.
— И что же ты здесь делаешь, дорогое дитя? — спросила старушка.
— Я приехал за тобой, мамочка. Жена передает тебе поклон, и требует, чтобы ты немедленно переехала к нам. У нас есть маленький Йосифек, а у него нет бабушки.
Старая Маленка снова заплакала — но теперь — от радости. — Боже, я и не ожидала такого везения! Дети мои, да хранит вас всех Господь!
— Мама дорогая, не напоминай этого! Кушай быстрее и поедем.

260

— Но я так не могу ехать. У меня в Лугачовицах есть какая-то одёжка получше, пойду за ней, чтобы было что надеть.
— А где же ты жила всё это время, дорогая мама?
— В пастушке, — вздохнула старуха.
— В пастушьем доме! — грустно произнёс мужчина. Не дай Бог, мамочка! Итак, мы поедем вместе в Лугачовице, ты возьмешь там свою одежду, мы помолимся на кладбище, а потом сядем на почтовых и уедем.
  К Йозефу и Йиржику ни шагу!
  Так всё и случилось.

  Много лет старушка жила мирно и счастливо в доме управляющего.

  Однажды она стояла после Святой Мессы с церковным старостой перед костёлом и рассказала ему, как была не рада приветствовать Фердинанда в этом мире, каким «лишним» он был для нее, и как теперь он сделал ее счастливой.
  Староста степенно вынул щепотку табака из табакерки и добавил мудро:
— Дорогая старушка, поймите — ни один ребенок не бывает «лишним»!
— Дети – это дар Божий, а дар Божий – мы это понимаем! — должно ценить!
  В Китае есть священники и миссионеры, которые собирают таких презираемых детей и воспитывают их как драгоценные жемчужины от Бога — понимаете!
  Если бы я был паном деканом, я бы рассказал вам с кафедры кое-что, что вас сильно удивило бы!
  Он нюхнул табака и стал размышлять о своей мудрости.
  И тот же церковник рассказал мне историю про "лишнего" малыша, чтобы я включил его в издание «Kukаtkо».
  Я сделал так, как подсказала его мудрость, и если картина вам понравилась, поблагодарите за нее церковного старосту Ломницкого.

  1879

  Примечание переводчика: Kukаtkо — можно перевести как бинокль, телескоп, угол (точка) зрения, зрачок, перспектива и т.п. Впредь я буду называть серию книг «Kukаtkо» – "Глазами художника или Картины из жизни".