Глава 8. Капец!

Полицейский долго писал. Глядя на него, Иван чувствовал, что силы покидают его, хотелось спать – вторые сутки на ногах. Но, понимая, что находится на допросе, держался, как мог.

– Иван Васильевич, Иван Васильевич, – разбуркал его старший лейтенант. – Прошу вас мне помочь разобраться в произошедшей с вами ситуации.

Значит так, в двадцать тридцать вы выехали на рыбалку, – водит он указательным пальцем по исписанному листу. – Так? Хорошо. На четыреста пятом километре, рядом с километровым знаком, вы оставили машину справа по направлению в областной центр. Там стояла машина, типа «Нивы». Так и не вспомнили, какая это модель, какого цвета она? То была «Нива», точно? – Смотрит на Ивана.

Ершов в ответ пожал плечами и, глубоко вздохнув, пытаясь прикрыть ладонью зевоту, извинившись перед полицейским, ответил: 

– Да, как-то не обратил внимания. Думал Соловья она, машина, а у него «Нива».

– Значит думали больше о рыбалке? Так и у меня бывает, когда чем-то увлечен в мыслях, ни на что по сторонам не обращаешь внимание. Хотя, как видите, это опрометчиво. Ладно, Иван Васильевич, извините за наставление.

Так, продолжим, уважаемый,как дальше все происходило. Читаю:

 «По тропинке, проложенной в снегу, я направился к речке, зашел, сначала, в старую избу, оставленную в лесу кем-то из химарей в девяностые годы. Разжег огонь в печи, потом пошел к реке. Протоптанный в снегу след уходил в правую сторону от ближнего омута, который был нужен мне…»

Слушая полицейского, Иван снова пытался бороться с усталостью, не отпускавшую от себя его: тяжесть в голове, ломота в шее, в спине, гул в ногах, которые хотелось вытянуть, встав на носки, и всем телом потянуться, пропев про себя: «Потягуси-и-и!», – как в детстве...

– Иван Васильевич, прошу внимания, не спите, пожалуйста, – в очередной раз окликнул его офицер и продолжил читать: «…Я, вытащенную из проруби Антонину, положил на сани, и отвез ее в избу, где еще оставалось тепло, от печи. Положив ее на правый топчан, сделанный из досок, заново растопил печь, чтобы женщина согрелась, ее верхняя одежда заледенела от мороза.

Потом из своей машины принес фуфайку и теплые штаны, и переодел Анну в них. Одежду, снятую с нее, выжал и развесил сушиться над печкой.

Напоил спасенную чаем, и она, согревшись уснула. Во сне она начала бредить, о чем-то невнятно говорила, нервничала, била руками по стене. Хотел было оставить ее и съездить за доктором в больницу, но не решился, боясь, что она вдруг упадет. Попытки позвонить в больницу, результата не дали. У мобильного телефона сел аккумулятор».

С зевотой бороться, оказывается, еще труднее, чем с желанием уснуть.

– Иван Васильевич, потерпите, – растряс плечо Ершова полицейский. – Слушайте внимательно, вдруг я что-то пропустил, или не так, как вы говорите, написал. А то потом будете обижаться на меня и кричать, что это вы не так рассказывали и я что-то придумал. Вот, слушайте дальше:

«Когда рассвело, я разбудил ее, на санях отвез к своей машине, усадил ее, и поехал в город. Подъезжая к нему, решил ее не будить, чтобы узнать адрес, по которому живет. Это потому что ее руки и лицо были очень горячими, даже показалось, что она потеряла сознание, поэтому отвез ее в больницу. И думаю, правильно сделал…»

– И соглашусь с вами, что вы сделали правильно, отвезя женщину в больницу, – отложив папку с исписанными листами в сторону, сказал старший лейтенант. – Но, давайте вспомним, хоть предположительно, сколько она проспала в химарской избе? Иван Васильевич, вы услышали мой вопрос?

Ершов кивнул головой и, посмотрев на полицейского, и, развернув ладонь, указательным пальцем правой руки свернул ее мизинец, сказав:

– Выставив снасти я, где-то в одиннадцать-двенадцать тридцать ночи пошел на правый омут, думая, что там рыбачит мой коллега по цеху. Так, – и завернув безымянный палец, продолжил. – Вытащил русалку из проруби и притащил ее в избу. Это было приблизительно между часом ночи и двумя, - завернул средний палец.

Потом, где-то около полутора часов у меня ушло на растопку печи, беганием в машину за своими теплыми сменными вещами и переодеванием этой утопленницы в них. Телефон сел, поэтому у меня не было возможности вызвать "Скорую помощь", или вас, полицейских, или еще кого- то.

Он, телефон, повторяюсь перед вами в сотый раз, товарищ старший лейтенант, не работал, скорее всего намок и отключился. И если бы хоть экран загорался, то можно было определить время.Но, - развел в стороеы руки, - нет.

Может на час-два-три я ошибаюсь. Не знаю. Вот смотрите, на бурение каждой лунки ушло около пяти-десяти, а может и пятнадцати минут. Лед там очень толстый, и руки сильно уставали от бурения льда. Понимаете? Так что точно не знаю, сколько ушло времени на все вышеперечисленное вам. Не знаю!

Второе, я также не знаю, сколько у меня ушло времени на растопку печи, беганием в машину за одеждой, и обратно. Не знаю!  – голос у Ершова стал хриплым. - устал до такой степени, что вырубился прямо у стола! Уснул!

– После, когда проснулся, в печи огонь еле теплится. Я вышел за дровами, в лесу светает. Женщина спит. Ну, читайте, читайте, послушаю, что я вам говорил полчаса назад.

– Да, да, Иван Васильевич, только не нервничайте. Никто вас не обвиняет за ваши поступки, – положил руку на сердце полицейский. – Читаю: «Я отвез Анну в больницу. Врачи ее положили на носилки и отвезли в приемный покой, а я остался в машине, ожидая, что скажут мне о ее состоянии. Потом ко мне подошел врач, и попросил, чтобы я не уезжал, и ожидал участкового…»

В кабинет заглянула докторша:

– Степан Сергеевич, – обратилась она к участковому, – у доставленной пациентки состояние удовлетворительное. Переохладилась конечно, но судя по температуре…

Выйдя на улицу, обтерев лицо снегом, подставив лицо к легкому морозному ветерку, Иван почувствовал, что стал приходить в себя.

– Может уступите мне водительское место, как обещали? – напомнил Ивану участковый.

Степан Сергеевич управлял машиной профессионально, перед поворотами притормаживал, на трассе – не торопился, что успокаивало Ивана.

 Желание уснуть его не покидало, как и ломота в теле. Но пытался удержаться, чтобы показать полицейскому то место, где он оставлял машину и вытащил из проруьи эту «русалку».

Остановились на четыреста пятом километре. Машина, на которой приехала на рыбалку Антонина, оказалась не «Нивой», а полуджипом - «Тоетой", светло-серого цвета.

– А вы, Иван Васильевич, говорили, что это «Нива». Ошиблись значит?

– Капец! – Отведя в сторону глаза, покачал головой Ершов. – Ну, виноват я, товарищ старший лейтенант! – развел он руками и посмотрел в глаза, ухмыльнувшемуся полицейскому.

Ершов по тропке шел впереди, плотнее утаптывая снег, жалея полицейского, идущего за ним в ботинках. Но, что поделаешь, запасных унт у Ивана в машине не было, они остались со спасенной Анной в больнице.

В избе участковый не стал задерживаться, Иван повел его к омуту. А вот там тот уже никуда не торопясь, оставив Ершова у берега, начал осматривать место произошедшего здесь события, А вот у омута, не слушая просьбу Ершова быть осторожнее, одной ногой провалился под лед, за ней - всем телом, по пояс.

И спасибо Ивану, что оказался рядом с тонущим. Тут же бросился на помощь, вытащил полицейского из проруби и, не останавливаясь, повел старшего лейтенанта назад. А спасенный, как попугай, повторяя одну и ту же фразу: «Спасибо. Спасибо. Спасибо», бежал по тропке вперед.

В избу он отказался заходить. Причиной этому стал телефонный звонок.

Слушая того, кто с ним говорил, старший лейтенант, вытянувшись по стойке смирно, снова стал похож на попугая, отвечая своему собеседнику:

– Так точно! Так точно! – И когда разговор закончился, он посмотрел на Ершова. – Иван Васильевич, давайте поскорее к вашей машине пойдем. Мне приказано ожидать там на дороге наряд, который заберет ту «Тойоту». Хорошо?

– А потом, значит, вы меня снова будете доставлять сюда и…

– Не знаю, не знаю, Иван Васильевич. Я здесь не старший, у меня есть начальство. Еще так кричат, как будто не вы, а я во всем виноват! – еле слышно прошептав последнюю фразу, старший лейтенант, перегнав Ершова, пошел по тропке к дороге.

А Иван, догоняя полицейского,  хватаясь за ветки деревье, повторял про себя. Нет, не повторял, а кричал про себя: «Капец!»

…Усевшись в машину, минут через пять, Иван, под музыку Вивальди, погрузился в сон.

– Мужчина, мужчина! – Кто-то сильно тряс его за плечо.

Открыв глаза, Ершов, невольно удивившись, посмотрел на стоявшего рядом с ним парня крепкого телосложения, одетого в строгий черный костюм, в белую рубашу с тонким черным галстуком. И это в невыносимый холод, на градуснике минус двадцать четыре мороза!

– Прошу вас, сдайте немножко назад, ту машину нужно вывести, – показав в сторону тойоты, сказал этот человек.

…Потом его тряс за плечо участковый, сказавший, что за ним приехала машина, и что-то еще. Иван только помнит, что увидел полицейский УАЗик с мигалками, в котором и уехал старший лейтенант.

А вот третьим, трясущим Ивана за плечо, оказался незнакомец. Он, поинтересовался, все ли у Ершова хорошо.

– Может в больницу вас? ¬– страждущий был крупным мужчиной, с большими черными усами и бородой, и – в одной рубашке безрукавке.

«Крыша поехала у людей сегодня», – Иван, глянув вперед, на огромную фуру, остановившуюся у обочины, понял, что перед ним ее водитель.

– Нет, спасибо, дорогой. Устал я и немножко отдохнул, а сколько времени, скажи, пожалуйста?

– …Половина четвертого.

– Капец! Уже темнеет! – Громко вздохнул Иван.

– 2 –

Все лунки замерзли и покрылись достаточно толстым слоем льда. Аккуратно вырубая его топориком, вокруг лески, чтобы случайно не обрезать ее, Иван постоянно поправлял сбивавшуюся шапку с прикрепленным к ней фонариком, освещавшим лунку.

И вот первая добыча ¬ налим, на глаз сантиметров шестьдесят-восемьдесят. Около трех-четырех килограммов.

Со второй лунки лег около первого усача второй, такой же по длине, но толще его раза в полтора. Значит это самка с икрой.

Каждая лунка одаривала рыбака добычей, покрупнее первых. Из-за очень больших, приходилось пробуривать рядом еще две, а то и три-четыре лунки, и объединяя их в одну, вытаскивать великанищ..

Как сил у Ивана хватило управиться со всеми лунками без передышки, трудно сказать. Скорей всего управлял им азарт. Хотя и с этим можно было бы поспорить, предложив другие варианты. Какие? Извините, у каждого из вас свои фантазии, дорогой читатель.

А вот у Ершова, сложившего всю свою добычу в кучу, только и оставалось что, заново вскрикнуть во все, как говорится, открытое горло: «Ка-пе-ец!» И эхо разошлось в дальние части тайги.

 И понятно почему: двадцать «поленьев» (замерзших рыбин, некоторые из которых свернувлись в форму бублика) представляли из себя почти Джомолунгму, самую высокую гору на планете. Но, извините за преувеличение, конечно, так как эта  гора из рыб, конечно же не тянулась в небеса кончиком своего хребта на восемь тысяч восемьсот сорок девять метров, а была намного ниже – всего метра полтора в высоту и шириной не менее двух-двух с половиной метров. Но, в один мешок этих великанов-налимов конечно не уложить. Поэтому Ивану с уловом и рыбными снастями пришлось утаптывать и расширять протоптанную тропку к машине и обратно много раз – в одну сторону, минимум - восемь.

…Сил, чтобы занести привезенный улов в дом у Ивана уже не было. Оставил всю рыбу у двери веранды. Разделся до нижнего белья там же. И почему, понятно: Иван интеллигент. Его верхняя одежда очень сильно пропахла рыбой, нижняя – потом.

От кролезайца, спрятавшегося в углу, под трясущейся от испуга метле, выглядывал только хвостик. Заглянув к нему в ящик, Иван, присвистнув, громко простонал свою «полюбившуюся» нынче фразу: «Капец!» все дно картона было пропитано вонючей мочей...

Кусок хлеба, вытащенный им из хлебницы и банка воды, стали белым флагом перемирия между ним и косым.

Надев на голые ноги тапки, с мешком корма, побежал в курятник, и, получив там взбучку крыльями и криками «кудах-тах-тах» от испугавшихся его жителей, вернулся в дом.

Принять душ решил после ужина. Но ужинал он или нет, не мог вспомнить. Оторвав голову от стола, посмотрев на будильник, снова во все горло прокричал; «Капец!», и начал быстро одеваться. И понятно почему, на часах десять часов. Проспал на работу.

Выскочил на улицу. Заведя машину, тут же автоматически в ней включилась магнитола и диктор громким голосом объявил: «Субботнее время - двадцать два - ноль-ноль".

– Что? Еще суббота? Капец! – и, положив руку на сердце, Иван, открыв рот, сделал несколько глубоких вздохов, и на какое-то время притих, пытаясь успокоить свою нервную систему. А чуть позже, закрыв машину, направился домой, к аптечке, чтобы выпить десять, а может и двадцать капель валерьянки, для успокоения.

Но, снова капец! Не успев сделать и шага за дверь веранды, как раздался громкий звонок в ворота. Выйдя с матерком во двор, включив свет, и глянув в сторону ворот, не сдержался, теперь сказав громко: «Капец!». За воротами, скорее всего, стоял полицейский «воронок», сообщая об этом не только ему, а всем окружающим, освещая все вокруг мерцанием своих синих проблесковых огоньков.

«Неужели суд да тюрьма?» – заелозила в мозгах Ивана неприятная мысль. И он направился в сторону ворот, узнать об этом точнее. А его провожали немножко покрытые морозным инеем глаза, грудой лежащих у дома, пойманных им налимов.