Дар предвидения

В этот раз Малютка опросталась рослым светло-коричневым теленком самостоятельно. Несмотря на впечатляющие размеры новорожденного, голова у него была небольшая и аккуратная – что и способствовало благополучному разрешению. Была середина марта, тепло. Я отгородил в хлеву решетчатый закуток, настелил сена и наутро обсохшего сосунка с веранды перенес туда. Уловив ли чуткими ноздрями в насыщенном весеннем воздухе родной запах, или же почуяв материнским сердцем, что дитя рядом, от недоеденного стога в хлев примчалась корова. Через решетку они обнюхали друг друга, и Малютка протяжно, с тревогой и радостью в голосе замычала. В последующем она ревниво наблюдала за тем, как я выпаивал Мартику только что выдоенное парное молоко, и, если телочек, расставив свои передние мохнатые ножки, высасывал его из капронового ведерка бойко и с аппетитом, Малютка одобрительно взмыкивала. Но как только Мартик терял интерес к ведерку, корова обеспокоено мычала и недоуменно смотрела в мою сторону.
               Спустя две недели солнечным утром вывел я теленка из закутка на волю, в просторный скотный двор. Мартик робко огляделся и замер посредине. Тогда я легонько подтолкнул его. Что тут началось! Задрав трубой хвост, подпрыгивая и взлягивая, будто и не видя ничегошеньки перед собой, бычок понесся прямо на забор, в метре от него, не сбавляя бега, ухитрился круто завернуть, перепрыгнуть через навозную кучу; добежал до дверей, чуть не сбил меня с ног. И так резвился он минут десять, потом как-то разом встал, снова огляделся и смиренно пошел к матери, стоявшей все это время в уголке загона. Она ласково приняла его, обнюхала и стала своим шершавым языком облизывать ему шею и разгоряченную мордочку.
             Так они дневали до начала мая, до поры, пока Малютка не начала ходить в стадо. Отправляя корову за ворота, я подсовывал Мартику ведро с пойлом, он увлекался, и расставания были, в общем-то, безболезненными. Как правило, корова сама подходила к калитке и ждала, когда я распахну ее.
             Мартик подрос, и мы надумали его продать. Судьба бычков известна. А за год-полтора, что он живет рядом, к нему, особенно, если животное безобидное и небодливое, так привыкаешь, что потом, когда все случается, места себе не находишь, и долго еще тебя преследуют большие влажные и печальные, все понимающие глаза обреченного. Поэтому, посоветовавшись с домашними, я решил не выматывать себе душу ожиданием неизбежного, а процесс оборвать, хотя к сосунку мы уже и привыкли, и полюбили его покладистый нрав. Покупатели отыскались скоро. Позвонили, что, может быть, придут в такой-то день. Накануне утром я напоил теленка, подоил корову, отнес удой в дом, вернулся и пошел отворять калитку. Коровы у ворот не оказалось. Она стояла понуро в глубине загона. К ней сиротливо жался Мартик. Малютка изредка проводила своим шершавым языком по его глазам. Они прощались. Хотя откуда бы знать этим бессловесным животным, что именно сегодня их разлучат! И когда я не без помощи березового прутика выгнал корову из загона, и она неохотно – чего раньше и в помине не бывало – двинулась в направлении сбора стада, нам вслед долго неслись жалобные телячьи всхлипы. В тот же день Мартика с моего подворья увели.
            И как же объяснить тот факт, что мы, люди, – такие высокочувствительные существа – не обладаем, за редким исключением, даже маломальским подобием дара предвидения, а корова или же лошадь, собака эту особенность имеют? Или разум нам все затмил?