Земля без надежды 90-е

От автора

                Моя смерть никого не обрадовала,
                А значит, и жизнь прожита зря.
               

      Гринько Николай Петрович так и не понял, что погиб от скуки.
Застрелился после семидневного запоя. Домашних в квартире не было. Сын ночевал у матери, дочь у тещи, жена неизвестно где. Самогон в доме еще был, но пить одному уже не хотелось, а немногочисленные приятели как-то не подвернулись. Телевизор забарахлил некстати. Книги тоже не читались, и газет свежих не принесли. Так и пришлось все к одному.

      Тело обнаружила теща и, как натура деятельная, темпераментная и экспрессивная, взяла на себя руководство похоронами. Устроила так ловко, быстро и недорого, будто всю жизнь готовилась зятя закопать.

      Я зашел к ним, когда собирались выносить. Лица торжественно-постные:
- Она зашла, а тут кровища кругом…
- Жил бы и жил, такой молодой…, - у соседей появилась тема для беседы, и, значит, самоубийство имело смысл.   
 
      В гробу мой приятель смотрелся не очень хорошо. Видны были только левый глаз и почерневшая щека. Все остальное прикрыли салфеткой: искалечено было и обожжено выстрелом, даже двумя: Николай умудрился нажать оба курка. Говорят, сзади черепа не было вовсе.

      Жена, теперь уже вдова Лидка, бродила среди пришедших на похороны, тихая, незаметная и молчаливая, как призрак в известной драме. Она переходила из комнаты в комнату, ни с кем не заговаривая. Мучилась похмельем, очевидно. Я  сказал, что заберу свою тетрадь, она без эмоций ответила:
- Бери.

      Я снял с полки дневник Николая, он всегда держал его поверх книг, еще глянул на новопреставленного и ушел.

      Дома, просматривая записки, отметил примитивный юмор обобщений, несвойственный Николаю ранее. Очевидно, потерпев к сорока годам все возможные фиаско, он решил стать проще: перестал сыпать именами и цитатами «от великих», заменил латынь матюгами, но не смог расстаться с вариациями на тему «все мы немножечко лошади», некогда великого пролетарского поэта. Теперь он с удовольствием отмечал, что «все мы немножечко демократы, мерзавцы, коммунисты, жулики, сукины дети и т.д.».

       Но, чем дальше, тем реже, брал Гринько в руки «своего единственного слушателя», - так он отзывался о дневнике. Последней датой было седьмое ноября. Дальше последовательная деградация уже не находила письменного отражения. Хоть столько, другие вообще ничего не оставляют. То ли был, то ли не был.

      На внутренней стороне задней обложки корявая надпись шариковой ручкой: «Существование без цели, душа без веры, жизнь без любви, земля без надежды».   Ахинея, но звучит красиво, как слоган в рекламе. Очевидно – это и следовало считать предсмертной запиской.

      Очередной путник, с незаконченным жизненным опытом, отправился охотиться в места, богатые дичью, рыбой и грибами, не сумев влиться в стихию рыночных отношений.

      Почитал я записки приятеля и загрустил. Отчего так паскудно жизнь переменилась? Никому подвигов не нужно и смерти «на Миру», которая и красна, и желанна. Поставь тысячу амбразур с пулеметами и танков тяжелых, в очередь люди будут становиться, чтоб грудью закрыть или с гранатой броситься. Нормально это и естественно, если и не славы ради, то  развлечения для, а вот деньги в наволочку складывать да в горло ближнего за кусок вгрызаться – подло и противно. Так нас учили и воспитывали.

      А теперь жизнь потеряла смысл, цель, идею. Вопросов стало вдруг больше, чем ответов.