Школа

               
     В семь лет я пошёл в первый класс школы. Школа в то время в Сагарчине (а было это в 1970-м году) не имела ещё единого учебного здания: одна часть учеников – старшеклассники, учились в доме на улице Советской, что неподалёку от нынешней почты, а другая – младшие классы, занимались в помещении на пересечении улицы Садовой и Школьного переулка. Мне, в итоге, досталось начинать учёбу в указанной второй школе для начальных классов по Садовой улице. Школе находившейся всего метрах в пятидесяти от места, где проживал – прошёл мимо соседней землянки Базарных – и вот она, высокая и длинная, перед тобой!.. 
     В тот год в первый класс Сагарчинской школы поступило около тридцати человек – мальчишек и девчонок, проживавших в самых разных концах села. Тёплым сентябрьским днём после торжественной школьной линейки учительница провела нас в просторную классную комнату и усадила за длинные деревянные парты. Затем состоялся первый, растянувшийся на долгие сорок пять минут, ознакомительный урок…
     До прихода в школу единственным знакомым мне одногодком был Ваня Перехода, живший неподалёку на краю Садовой улицы. Впервые ступив за школьный порог, я вдруг с удивлением обнаружил, что ровесников-то на самом деле очень много – целый класс! Начав учиться, я постепенно стал узнавать одноклассников, знакомиться с ними, а после, кое с кем и дружить. И ныне, спустя многие годы, мне приятно вспомнить некоторых из них: Ваню Коток, Валеру Жандарова, Колю Жарликапова… А ещё наглядными памятными свидетельствами тех дней остались две хранящиеся в фотоальбоме чёрно-белые фотографии. На одной из них запечатлён я сам в белой с горошками рубашке, а на другой общее фото класса – трогательное отражение ещё по-детски наивных ребячьих лиц…   
     Первым нашим учителем стала Швец Антонина Ивановна – опытный, много лет проработавший в Сагарчинской школе педагог. Умудрённая опытом, она быстро выучила нас азам правильного поведения: вести себя на уроках тихо и смирно, внимательно слушать и исполнять всё, что говорит учитель. Ведомые ей мы приступили к учебным занятиям: к изучению букваря, а после, к урокам чистописания, к письму. Писали в то время перьями, так как шариковых ручек ещё не было. И ныне хорошо помнится, какими тонкими и красивыми линиями отражались прикосновения перьев в чистых тетрадных листах. И не стёрлись также из памяти досадные кляксы, возникавшие чаще всего из-за неправильного макания перьев в чернила… С уроков на короткие школьные перемены нас созывала звоном медного колокольчика школьная уборщица.    
     Антонина Ивановна преподавала у нас с первого по третий класс – срок довольно внушительный и достаточный для того, чтобы запомнить её, запомнить особенные события, происходившие в тот период школьной жизни. И первое, что вспоминается, это замечательные крылатые поговорки и выражения, коими богато изобиловала речь учительницы. Попытаюсь по памяти привести некоторые из них: «С кем поведёшься – от того и наберёшься», «Слышал звон – да не знаю, где он», «Молодец против овец, а против молодца – сам, как овца», «В одно ухо влетело – из другого вылетело», «Как об стенку горох!», «Хоть кол на голове теши!», «Тебе что, медведь на ухо наступил?!». Большой знаток словесности, Антонина Ивановна была вместе с тем достаточно строгим учителем, могла, когда требовалось и поругать, и наказать ослушников, поставив в угол. Ставя в угол, она напоминала, что в прежние царские времена с учениками поступали ещё строже: ставили коленями на горох или же пороли прутьями. Не знаю, утешали ли её слова провинившихся, но мне они почему-то запомнились… Поначалу, как заведено учебной программой, оценки Антонина Ивановна нам не ставила. Но скоро подступило то время, когда отметки, от отрицательных единиц и двоек до положительных четвёрок и пятёрок, стали регулярно появляться в наших тетрадях. Логичным последствием нововведения явилось постепенное разделение класса на учеников успевающих и отстающих в учёбе. Из тех. кто вошёл во вторую категорию, я никого уже не помню, а вот имена отличников хорошо отложились в памяти: ими были Наташа Гордиенко и Люда Ковалёва. Вспоминая их, хочется отметить, что Наташа была спокойной и добродушной девочкой, Люда же, напротив, обладала горячим, самолюбивым характером. Наглядно эта разница натур проявилась однажды, когда Антонина Ивановна поставила Люде за неверно исполненное задание тройку. Нежданная отметка вызвала нервное потрясение у отличницы, она, склонив голову к парте, плакала, вокруг неё собрались, пытаясь как-то утешить, одноклассницы… Даже сама учительница, видимо, почувствовав свою вину, подошла её успокаивать…            
     Мне в числе учеников со слабым зрением досталось место впереди за первой партой. Как сейчас помню открывавшийся моим глазам с той позиции вид: прямо посередине стены большая классная доска, над ней длинный, начинающийся с единицы строй цифр, внизу под доской полочка с мелом и висящая на гвозде тряпка. Впереди, метрах в двух от меня, входная дверь, слева – примыкающий к переднему ряду парт учительский стол... Вместе с этим приходят на память короткие, связанные с учебной жизнью эпизоды. Первый, это когда случайно обнаружил в тетради ошибку. Да не свою ошибку, а ошибку учительницы! Случилось такое после диктанта по русскому языку. Приняв из рук Антонины Ивановны тетрадь с уже проверенным диктантом, я стал просматривать его заново. Одно за другим перечитывая слова с проставленными учителем исправлениями, остановился на слове стакан. Первоначально написанное, как стакан, в исправленном положении оно звучало уже по-другому – стокан. Мне это показалось неправильным. Вернувшись домой, я взял у сестры орфографический словарь и снова проверил написание слова. Оказалось, что стакан пишется всё-таки через букву «а». Было, конечно, обидно, но сказать об ошибке учительнице я так не осмелился… Другое воспоминание несколько иного рода – тут я вовсю проявил свою фантазию. Началось с того, что на уроке чтения Антонина Ивановна дала классу задание вспомнить и написать, кто какие книги прочитал за лето. Озабоченные, мы взялись за ручки, но сделать почти ничего не успели – помешал прозвучавший из коридора звонок на перемену. В итоге, по решению учительницы, исполнение этой классной работы стало нашим домашним заданием… В тот же день, уже дома, заново раскрыв школьную тетрадь, я продолжил начатую на уроке работу. Раз за разом припоминая и записывая прочитанную за минувшее время литературу, на пятой книге я «встал» – никак не мог вспомнить ничего больше... И в этот момент, придавленная непосильной задачей, в моей голове вдруг промелькнула мысль: а что если самому выдумать и имя, и фамилию автора, а дальше ещё и название книги?.. Немного подумав, я решился на поступок и принялся сочинять… Первым плодом фантазии явились на свет имя и фамилия автора – Ардак Буздуков. Далее почти с ходу последовало красочное название произведения: «В поле цветут ромашки». Одной книги показалось мало и, после недолгих усилий мозга, родилась вторая – Карп Камышёв «По утрам гуляет ветер». Больше сочинять не стал – куда уж ещё, когда не знаешь, чем всё это закончится!.. На другой день вместе со всеми я сдал тетрадь с домашним заданием учительнице для проверки. Потом, спустя сутки томительного ожидания на очередном уроке чтения, Антонина Ивановна огласила, наконец, результаты работ… Мне она поставила за исполненное задание четвёрку и даже похвалила!.. После её слов все мои тревоги разом улетучились, я почувствовал радостное облегчение.               
     Описывая школьную жизнь, не смею обойти вниманием исподволь возникающий вопрос: а как же я учился? Хорошо или плохо?.. Как учился? – нехотя повторяю я заданный вопрос. И отвечаю – как-то средненько. Средне, это значит, что не был хорошистом, но не был и двоечником. Да, мне очень хотелось учиться хорошо, как мои старшие братья и сёстры, но вот как-то не получалось… Я заучивал математические правила, пытался избежать ошибок в диктантах, старательно выделывал из тетрадных листов бумажные кораблики, но результат чаще всего оказывался одним и тем же – получал тройки… В итоге к концу третьего класс я так и не смог стать хорошистом.
     В первом классе на пионерском сборе нас торжественно приняли в октябрята. Со вступлением в ряды юных ленинцев на наших грудях появились красивые пятизвёздочные значки с изображённым на них портретом Володи Ульянова. Мы с гордостью носили эти значки и повторяли наизусть заученные речёвки: «Октябрята – дружные ребята», «Только тех, кто любит труд октябрятами зовут». И с воодушевлением напевали куплеты популярного в то время марша:
     Мы - весёлые ребята,
     Мы – ребята-октябрята.
     Так назвали нас не зря
     В честь победы Октября!
     В третьем классе мы вступили в ряды Всесоюзной пионерской организации. И в том же году, закончив полный курс начальной школы, перешли в следующий четвёртый класс.


                Старшие классы. 
               
      Переход в четвёртый класс принёс большие изменения в школьную жизнь. И главная из перемен состояла в том, что теперь вместо одного учителя вдруг стало много учителей. Учителей преподающих лишь свои учебные предметы: математику, русский язык, физику, химию, физическую культуру и иные. Другое существенное изменение было связано с пополнением класса учениками из окрестных сёл: Алгабаса, Корниловки, Ушкуня, Тамды. Это привело к делению класса на две равные части, образованию новых четвёртого «А» и четвёртого «Б» классов. Я попал в четвёртый «А», состоявший наполовину из приезжих ребят. Учебный год мы начинали в новой недавно построенной двухэтажной школе на улице Железнодорожной. 
     Возвращаясь мыслями в пору учёбы в четвёртом классе, вспоминаю два по-своему забавных случая происходивших со мной на уроках русского языка и литературы. Вела эти предметы молодая учительница с инициалами почти в точности повторявшими инициалы прежней – она тоже была Антониной Ивановной! Различие имелось лишь в фамилиях – не Швец, а Спиридонова. Так вот, однажды на уроке литературы Антонина Ивановна обратилась к классу с вопросом: кто какие книги прочитал за лето? Выслушав ответы, она предложила желающим выйти к доске и пересказать содержание прочитанной книги. Я без промедления поднял руку и вскоре, вслед за первым рассказчиком, вышел к доске. Как только встал на положенном месте, учительница спросила:
     – Так какую же книгу ты прочитал?
     – «Тихий Дон», – с готовностью отозвался я и, на ходу изготавливаясь к ответу, стал в уме в быстро продумывать, с чего начну – с семейной истории казака Порфирия Мелехова… Как он привёз из Туретчины молодую жену, как жил с ней… Потом у них родился сын Пантелеймон. Когда Пантелеймон подрос, женился на казачке. У него с той казачкой было трое детей – двое сыновей и дочка. Среднего сына звали Григорием… 
     – «Тихий Дон»?.. – учительница в замешательстве смотрела на меня. Затем удивлённая улыбка появилась на её лице, и она сказала: – «Тихий Дон» изучают в старших классах, вам его читать ещё рано. Молодец, Казиев, что прочитал, садись на место.
     Растерянный неожиданной сменой обстоятельств, я послушно закивал головой и отправился обратно к своей парте. С любопытством наблюдавшие за разыгравшейся на их глазах сценой, мне с мест улыбались одноклассники…
     В то время я действительно прочитал «Тихий Дон». Да и не только «Тихий Дон», а ещё много других книг. Это был период, когда проявившееся во мне пристрастие к чтению вышло далеко за  пределы детского, уже тогда я читал полновесные художественные и документальные книги и журналы… Научиться читать было одним из самых больших моих желаний в малолетстве. Я с завистью наблюдал за тем, как старшие сёстры Марзия и Айжан читали книги, выслушивал их пересказы, и тоже очень хотел научиться грамоте… Желание начало исполняться с поступлением в школу, там я понемногу научился читать, после стал брать домой книги для чтения из библиотеки. С течением времени выучиваясь читать быстрее и быстрее, незаметно перешёл от тоненьких детских книжек к более толстым и серьёзным. В эту пору моё пристрастие к чтению развивалось бешеными темпами, я перечитал всё, что было мне интересно в школьной библиотеке, и с ходу записался в другую «взрослую», располагавшуюся в сельском Доме культуры. Список тогдашних моих прочтений пестрил разнообразием: тут были и «Таинственный остров» Жюля Верна, и рассказы Джека Лондона, М. Горького, А. Гайдара, «Дерсу Узала» В. Арсеньева, «Цусима» А. Новикова-Прибоя и другие… Но всё же основными в моих предпочтениях стали военные и исторические книги. Почему именно они? Объяснение крылось в следующем: у нас дома имелась своя небольшая, собранная в разное время старшим братом Торегалием и отцом, библиотека. И книги в этой, умещавшейся на огромном деревянном стеллаже «библиотеке», были преимущественно связаны с военной тематикой. Темой особенно близкой отцу, участнику Великой Отечественной войны. Вместе со старшим сыном, работавшим агрономом в совхозе, он сумел собрать целую коллекцию мемуаров и воспоминаний видных советских военачальников. В этом «собрании» имелись книги А.М. Василевского, С.М. Штеменко, И.Х. Баграмяна, а также Катукова М.Е., Родимцева А.И., Шатилова В.М…. Книгу Василия Митрофановича Шатилова «Знамя над рейхстагом» отец ценил больше всего, ведь это были воспоминания командира дивизии, в которой он сам воевал. В составе 150-ой Идрицкой стрелковой дивизии отец прошёл большой боевой путь: освобождал Псковскую область, Прибалтику, Восточную Пруссию. Но до Берлина не дошёл, во время боёв в Восточной Пруссии был тяжело ранен и контужен. Не раз перечитывая ту книгу, я каждый раз натыкался на подчёркнутые карандашом строки текста – это отец мысленно сверял с написанным собственные боевые воспоминания… Помимо книг на полках располагались журналы «Человек и закон» и «Здоровье». А ещё популярные в то время «Роман-газеты»… Каждый раз находясь «лицом к лицу» перед этим, молча глядящим с полок «книжным царством», я чувствовал, что это именно то, что неодолимо меня к себе притягивает, именно то, что мне нужно…         
     Другой бывший со мной в четвёртом классе случай произошёл на уроке русского языка. В тот день Антонина Ивановна дала нам задание написать сочинения на свободную тему – кому что запомнилось, за прошедшее время, то и описать… Склонившись над тетрадью, я приступил со всеми к исполнению задания, стал сосредоточенно перебирать в памяти интересные случившиеся со мной события. Скоро в голову явилось одно не очень давнее воспоминание… 
     Было это летом во время каникул. В солнечный жаркий день мы, трое юных обитальцев Садовой улицы: Юра Калдузов, Миша Тренин и я, купались в речке. Купание наше проходило вполне обыденно и состояло лишь из двух несложных раз за разом повторяющихся действий – поплескался, поплавал в воде – вышел, позагорал на песке. Потом снова зашёл в воду и – опять на песок… Так до тех пор, пока не надоест… Затон, в котором купались был мелким, всего по пояс глубиной, он лежал под невысокой непрерывной линией тянувшейся вдоль вод кручей. Дальше, где-то впереди выше по течению, находилось место именуемое Поворотом: там имелся более широкий и глубокий затон, туда направлялось большинство являвшихся покупаться людей.      
     Через некоторое время справа от нас на круче появились двое парней. Они спустились к реке и, встав метрах в десяти от места нашего купания, стали бросать что-то в воду. Вмиг заинтересовавшись, мы стали с интересом наблюдать за действиями загадочных соседей. Потом, когда те, показывая руками в воду, возбуждённо заговорили, поднялись с мест и осторожно последовали к ним. То, что открылось нашим глазам из-за спин парней, было поразительно: на водной поверхности то тут, то там плескались рыбы. Развёрнутые брюшками кверху, они беспорядочно крутили плавниками и, то уходили вниз, то снова всплывали из воды...      
     – Пьяные что ли? – озадаченно глядя на рыб, удивлённо вывел Миша.
     – Да, пьяные, – сощурясь в улыбке, подтвердил один из парней. – Слишком много выпили и теперь вот безобразничают.
     Раздевшись, парни, один с садком, а другой с ведёрком в руках, полезли в воду и стали собирать рыб. Рыба тут была не очень крупной, в основном мелкие подузки и сентюшки.
     Не могу сказать за других, но на меня тогда эти «пьяные рыбки» произвели большое впечатление. Мы втроём неотрывно следовали за парнями до самого Поворота. По пути Юра смог вызнать секрет их «рыбалки»: оказалось, что шарики, которые они бросали в воду, были не чем иным, как тестом, перемешанным с борной кислотой...
     К концу урока сочинение было мной успешно дописано. Я сдал его учительнице и стал дожидаться оценки работы. Оценка не заставила себя долго ждать, уже на следующий день на уроке русского языка Антонина Ивановна подвела итоги трудов класса. Выставив на столе стопку тетрадей, она отложила одну в сторону и начала говорить:
     – Итак, ребята, на прошлом занятии вы писали сочинения на свободную тему. Я проверила ваши работы и выставила всем соответствующие оценки. В целом написали неплохо, но при этом кое-кто из вас смог меня сильно удивить и развеселить…
     Загадочно улыбаясь, Антонина Ивановна подняла отложенную тетрадь со стола и, направив взгляд в мою сторону, сказала: 
     – Вот то сочинение, на которое я хотела бы обратить ваше внимание. Оно получилось такое смешное, такое весёлое, это стоит почитать… Написал его Казиев. 
     Услышав свою фамилию и признав собственную тетрадь, я невольно напрягся и ждал продолжения... Учительница тем временем перелистнула тетрадную страницу и, отыскав нужное место, начала читать:
     – Называется сочинение «Пьяные рыбки», – после этих слов Антонина Ивановна засмеялась и, вслед за ней засмеялся весь класс. Будто заведённые неким сигналом, на меня, кто с боку, кто спереди, кто сзади, с улыбками глядели одноклассники… Между тем учительница, придвинув ближе к глазам тетрадку, продолжила читать – и от этого её чтения, от того, что написано в сочинении, от безумных эмоций, начавших происходить вокруг, мне самому стало смешно и весело. Поддавшись общему настроению, я смеялся, в душе даже немного гордясь тому, что совершил…      
     То сочинение я сохранял долго, веселя время от времени его прочтением то старших братьев и сестёр, то своих знакомых…
     В четвёртом классе я ещё был полон надежд стать хорошистом: учился с усердием, проводил много времени за школьными учебниками. Но как не старался, все мои усилия были напрасными – я по прежнему получал тройки. Тяжелее всего давалась математика – состоящая сплошь из цифр, задач, уравнений и прочего, эта наука с огромным трудом поддавалась мне. Ещё труднее стало, когда на смену «начальной» математике пришли её более сложные, требующие особого запоминания разделы в лице алгебры и геометрии… Между тем негласно циркулировавшее школьное правило гласило, что только имея положительную отметку по математике, возможно было быть хорошистом… Обозначившиеся неуспехи в учёбе совпали со временем, когда я завязал дружбу с двумя одноклассниками из соседней Корниловки, Колей Южевым и Беркутом Мустафиным. Отличные весёлые ребята, они при этом не блистали учёбой – наоборот, считались отстающими учениками. Видя перед собой их  пример, начал «расслабляться» и я, понемногу охладел к желанию хорошо учиться. Раз за разом появлявшиеся в дневнике тройки трансформировались с той поры в моих глазах во вполне нормальные разумеющиеся оценки. Кроме того по примеру новых друзей я стал время от времени пропускать учебные занятия. Это изменившееся отношение к учёбе, привело в конце концов к негативному итогу – я впервые получил за четверть двойку. Двойку по «трудам» – так сокращённо мы называли предмет трудовое обучение. О том, как всё было, думаю, стоит рассказать.         
     В пятом классе у нас появился новый учебный предмет – трудовое обучение. Этот предмет заметно отличался от других: во-первых тем, что место, где проводились занятия, находилось не в самой школе, а в отдельном, расположенном на противоположном краю села здании. Во-вторых, вместо привычных школьных столов тут учеников встречали станки – станки плотницкие, станки столярные. Преподавал трудовое обучение уже не молодой учитель, отличный знаток плотницкого и столярного дел Александр Васильевич Денисов. С первого учебного дня он вдохновил нас на труд: вначале, в качестве введения, показал замечательные изделия, которые производились в школьной мастерской, а затем сразу же подвёл к станкам и стал разъяснять, как на них работать. Вступление было интересным и многообещающим и вселяло радужные надежды на будущее… Однако в реальности всё пошло совсем не так, как я предполагал. Рабочий настрой растаял быстро, через месяц-два, когда появились первый оценки по «трудам» – вместо ожидаемых четвёрок и пятёрок всё те же «унылые» тройки – то изделия выходили неровными, то лопатные черенки оказывались кривыми… Было, конечно, обидно, ведь прилагал старания, трудился, а получалось всё наоборот… Раздумывая сейчас над тем, почему так случалось, я прихожу к выводу, что всему виной было моё слабое зрение… Позднее, выучившись работать на плотницких станках, мы перешли к изучению токарных. И тут меня снова подстерегала неудача: вытачивая деталь на станке, я не заметил, как он задымился. Хорошо, что неподалёку оказался учитель, вовремя подошёл и выключил механизм. После этого случая Александр Васильевич перестал доверять мне работу на токарных станках и допускал лишь к исполнению простых несложных операций. Так вот, в не очень располагавшей к оптимизму обстановке, протекали мои занятия по трудовому обучению. Всё это в конце концов привело меня к мысли, что ни плотником, ни токарем не смогу стать никогда – не имею к тому должных способностей… Последствием сделанного заключения стала потеря интереса к «трудам». А ещё по примеру новых своих друзей, я начал пропускать занятия. Пренебрежение учёбой в конечном счёте выразилось в выставленной учителем за четверть отметке – двойке. Мало того, моя фамилия в числе других двоечников появилась на школьной доске успеваемости! Это был самый большой провал во всей моей школьной жизни…         

                Немного об учителях.

     Продолжая школьную тему, не могу не вспомнить о тех, кто нас учил – об учителях. С одним из них, нашей первой учительницей Швец Антониной Ивановной, я уже кратко ознакомил, и теперь настала пора рассказать о других. В четвёртом классе, как я упоминал выше, на смену Антонине Ивановне пришла целая команда новых, ведущих разные предметы, педагогов. Многим из них досталось преподавать нам уроки, а некоторые учили до самого выпуска из школы. Из этой череды учителей хотелось бы выделить тех, что оставили наибольший след в памяти… 
     Начну, пожалуй, с учителя физики Белоусова Виктора  Ивановича. Он был мне знаком с детства, потому что жил по соседству, заходил иногда в гости к отцу. Это был по-своему неординарный, известный от мала до велика всем жителям Сагарчина, человек. Сколько уж лет прошло, но до сих пор стоит перед глазами такая картина: Виктор Иванович, нажимая на педаль газа, заводит свой мотороллер – единственный в селе такого рода транспорт. Потом едет, оглашая мягкозвучным гудением мотороллера поселковую улицу. Едет, важно задрав голову, на вопросы встречных: «Куда вы?», отвечая коротким: – «На рыбалку».      
     Физику мы начали изучать с шестого класса. Как и ожидалось, преподавать её нам стал Виктор Иванович. Знакомый прежде только со стороны, теперь этот человек предстал перед глазами вблизи в совсем иной учебной обстановке – заметно преображённый, в строгом сером костюме с галстуком, с явившейся важностью в поведении. Стал он нашим учителем ровно на пять лет – срок, в течение которого преподавалась в школе физика. 
     С самого начала Виктор Иванович поразил своим особенным, отличным от других учителей поведением на уроках. Он мог, по-ленински просунув руки под пиджак, прохаживаться по классной комнате, мог внезапно подойти к «зазевавшемуся» ученику и, игриво улыбаясь, вывести: «Алё-аля, ты чё, спишь?!».  В моменты, когда сильно сердился, от него можно было услышать: «У-у-у, шалоброды…». Такое поведение в сочетании с выдающейся частью внешности – наголо бритой головой, настойчиво наводили на мысль, что в молодости Виктор Иванович отсидел в тюрьме… Очарованные необыкновенным видом и поведением учителя, мы дали ему прозвище «Лысый». Позднее, когда на экраны страны вышел фильм «Фантомас», прозвище синхронно было сменено на новое – Фантомас. В действительности, и внешне, и даже своим поведением, Виктор Иванович очень походил на героя знаменитой французской комедии.   
     Преподавал у нас Виктор Иванович физику до десятого класса. Выглядевший суровым на вид, на самом деле он был вполне мягким и вместе с тем достаточно умным и интеллигентным человеком. Что же касается своеобразного поведения его на уроках, это можно объяснить особенностью натуры – Виктор Иванович являлся редкостным любителем и ценителем всего нового, необычного, выдающегося… Он искренне восхищался неожиданным вещам и, вместе с тем, старался удивить сам – гордо ездил по селу на диковинном для многих транспорте – мотороллере, важно щеголял по школьным кабинетам с «зеркально» бритой головой… А о том, что ученики «за глазами» называли его Фантомасом, он скорее всего знал. Знал, но вместо досады испытывал противоположное чувство – это ему льстило…    
     Мне физика, как учебный предмет, поначалу нравилась. Но затем, с постепенным усложнением материала, появлением всё новых задач, формул, законов, интерес к этой науке сам собою угас. Таким образом, понемногу, я превратился в заурядного, позабывшего, что такое положительная оценка, троечника. Всё шло по «накатанной колее», пока однажды сложившееся положение вещей не нарушил сам Виктор Иванович. Он неожиданно поставил мне четвёрку! Но не по физике, а по астрономии, которую также нам преподавал. Случилось это событие следующим образом. На уроке астрономии Виктор Иванович делал оценку написанных нами накануне самостоятельных работ. Лёгким движением руки выхватив одну из лежавших на столе тетрадей, он обвёл многозначительным взглядом с вниманием взирающий на него класс, и медленно вывел: «А вот Казиеву я поставил четвёрку…» Затем, выдержав паузу, учитель упёр в меня, удивлённого его оценкой, взор и продолжил: «Мне понравилось то, как он начал – красиво описал стремление людей познать неизвестное, познать космос…» И он стал читать мою работу, читать с дикцией и выражением, на ходу меняя звучание своего голоса… Сейчас, спустя годы вспоминая ту происходившую на уроке сцену, я прихожу к выводу, что Виктор Иванович был именно тем человеком, что первым разглядел во мне способность к письму…   
     Следующий учитель, которого хотелось бы отметить, это Зоя Ивановна Калдузова. Также как Виктор Иванович она жила по соседству с нами и поэтому была хорошо знакома. Из всех школьных преподавателей Зоя Ивановна была, пожалуй, самой строгой – на её уроках всегда стояла полная тишина. Как она достигала такого поразительного послушания от учеников, для меня большая  загадка. Лишь всплывает в памяти воспоминание: когда Зоя Ивановна сидела за столом, казалось, что глаза её из-под очков устремлены прямо на тебя, на каждого, кто в этот момент находился в кабинете… Своими короткими, похожими на порыкивания, замечаниями, она неуловимо нагнетала в классе некую пугающе давящую на сознание атмосферу напряжения и страха… Историю, эту познавательную науку о жизни людей, я полюбил с самого детства, и первыми «маячками», указавшими мне путь к этой «любви», были, безусловно, военные и исторические книги, содержавшиеся в домашней библиотеке отца. Поступив в школу, я стал уже по настоящему изучать историю и, казалось бы, должен был достичь успехов в освоении данного предмета. Однако на деле не всё оказалось так просто – начав с положительной отметки по истории в четвёртом классе, далее, в старших, я превратился в обычного троечника. Да, так уж получилось – где-то и в чём-то я знал чуть больше, чем подавалось в школьном материале, но проявить это знание на деле не всегда удавалось. Вспоминается такие моменты: как тянул кверху руку на уроке истории в пятом классе, чтобы выйти к доске и рассказать, как Александр Македонский после захвата среднеазиатских государств попытался завладеть землями Скифии. Ведь готовясь к уроку, я прочитал повесть В. Яна «Огни на курганах». Но к большому огорчению учитель тогда так и не вызвал меня к доске… В другом случае, при изучении «Истории С.С.С.Р.», темы связанной с блокадой Ленинграда, я также горячо рвался ответить. Потому что накануне, специально к уроку, прочитал роман «Блокада» А. Чаковского. Однако и тут меня постигла неудача… Зоя Ивановна начала преподавать у нас историю позже, начиная с девятого класса. Появление нового, строго спрашивающего со всех учителя, поневоле заставило меня лучше готовиться к занятиям. В итоге в дневнике одна за другой стали появляться хорошие оценки. А однажды случилось вовсе неожиданное – Зоя Ивановна поставила мне за четверть четвёрку! Это была, как я понимаю теперь, попытка с её стороны стимулировать меня к хорошей учёбе. Но «пряник», к сожалению, не был принят – я продолжил «с прохладцей» относиться к занятиям, и остался всё тем же троечником.               
     Добрыми воспоминаниями запечатлелись в памяти учителя Александра Ивановна Блынская и Николай Иванович Корягин. Среди в целом строгого коллектива школьных педагогов, Александра Ивановна выделялась мягкостью – даже когда сердилась, выведенная из терпения учениками, не вызывала страха или какой-то антипатии к себе. Она являла собой пример умной, увлечённой своим предметом учительницы, бывший в её ведении кабинет химии был заполнен учебными таблицами, между окон висели портреты учёных-химиков, впереди, перед доской, стояли широкие столы с приборами и принадлежностями для проведения опытов… О Николае Ивановиче Корягине у меня самые наилучшие воспоминания. Уже лишь потому, что преподаваемый им предмет был единственным, за который я получал пятёрки. Да, физическая культура мне нравилась больше всего, нравилась за возможность свободно побегать, поиграть в любимый футбол. Сам Николай Иванович по характеру был человеком вполне простым и открытым. Иногда он рассказывал нам свою нехитрую историю: как в молодости достиг определённых успехов в спорте, а именно, в беге. Но после, по каким-то причинам, ему не удалось продолжить начатое спортивное восхождение. В итоге жизненный перипетий занесённый в Сагарчинскую школу, Николай Иванович и здесь не забывал о давнем своём увлечении, совершал ранние утренние пробежки по улицам села…         
     Рассказывая о своих учителях, не могу не обратить внимания на одну прослеживающуюся интересную деталь: почти у восьмидесяти процентов из них было одинаковое отчество – Иванович. Виктор Иванович, Антонина Ивановна, Зоя Ивановна, Николай Иванович, Александра Ивановна, Любовь Ивановна… – просто удивительное сочетание совпадений, наглядно показывающее, насколько популярным было это имя в России в тридцатые и сороковые годы двадцатого века… 
     Из оставшегося малого числа имевших иные отчества учителей, хочется выделить преподавателя немецкого языка Виктора Петровича Гусельмана. Это был человек подвижный и энергичный, с броской внешностью, особую «интеллигентскость» которой придавали почти пушкинские бакенбарды. Он был, как большинство учителей, строг с учениками и, вместе с тем, являлся  отличным специалистом своего дела. Немецкий язык, также как история, давался мне намного легче, чем другие учебные предметы. В пору бы быть хорошистом, но и тут я не особо старался и получал большей частью тройки. Обучение иностранному языку продолжилось до десятого класса, в 1980 году мы в последний раз перелистнули страницы школьного учебника Deutsch. Заученные наизусть, навсегда остались с тех времён в памяти отрывки из немецких стихотворений и песен: «Ain, zwei, drei, vier. In die Schule gehen wir». Или такое: «Schneeman bauen und Schneeballschlacht. Winter ist so schon». А ещё никак не забываются вдохновенные, наполненные глубоким смыслом строки из стихотворения Генриха Гейне:    
     Ich wei; nicht, was soll es bedeuten.
     Das ich so traurig bin.
     Ain M;rchen aus alten Zeiten.
     Das kommt mir nicht aus dem Sinn…

               
                Заключение.

      Помимо основного дела – учёбы, мы, как все юные граждане Советской страны, в рамках коммунистического воспитания проходили три своего рода ступени социальной иерархии – были октябрятами, пионерами и, затем, комсомольцами. Если об октябрятском периоде школьной жизни я уже кратко упомянул, то о пионерском, более продолжительном, тоже, конечно же, есть, что вспомнить. Из событий происходивших тогда, расскажу о двух, особенно запомнившихся. 
     Первое воспоминание – о зажжении костра на берегу Илека в честь дня Пионерии. Случалось такое событие раз в год девятнадцатого мая. В назначенное время в вечерний час, на заранее выбранном месте собиралась пионерская школьная дружина. Когда солнце заходило за горизонт, начиналось самое главное, все присутствовавшие окружали место, приготовленное для костра – яму в форме пятиконечной звезды, заранее заполненную дровами и хворостом. После этого следовало объявление председателя Совета дружины и, под звуки горна, костёр торжественно зажигали. Празднование начиналось, мы, взявшись за руки, хороводом ходили вокруг ярко вздымающегося к верху огня и громко пели пионерские песни:   
     Взвейтесь кострами, синие ночи!
     Мы пионеры – дети рабочих. 
     Близится эра светлых годов.
     Клич пионера – «Всегда будь готов!»
     Клич пионера – «Всегда будь готов!»…
     Различные пионерские сборы перемежались с обязательными школьными линейками – общими построениями учащихся и учителей, на которых решались все самые важные вопросы. Одна из таких линеек мне запомнилась, на ней мы подписывали петицию к властям С.Ш.А. с требованием освободить Анджелу Дэвис – американскую коммунистку, борца против расовой дискриминации чернокожих граждан Америки. Линейка, хорошо помню, проходила на втором этаже школы, дождавшись своей очереди, я тоже поставил подпись под петицией…          
      В комсомол нас начали принимать с седьмого класса. Первыми приняли самых лучших, успевающих в учёбе и труде учеников. Приём продолжился и в следующем восьмом классе, тогда уже дошла очередь и до меня. После подачи заявления и краткого собеседования с членами школьного комитета комсомола, я был принят в ряды организации, на моей груди «зажёгся» краснознамённый значок В.Л.К.С.М. В том же году, закончив восьмилетний курс школы, покинула стены учебного заведения часть одноклассников. На прощальном выпускном вечере произошло грустное расставание с ними, ровесниками, оставившими добрые воспоминания в памяти. Не могу сейчас не вспомнить некоторых из тех ребят: Валика Терещенко, Васю Бычкова, Беркута Мустафина, Избасара, Балтурина, Колю Южева… Колю следует выделить особо: он, являясь моим верным товарищем, очень сильно помог во время экзамена по геометрии – выставил в окно тетрадь с решением, и я его оттуда переписал… За ту помощь я благодарен Коле по сей день…               
     Продолжив учёбу, через два года в 1980-м году, я закончил Сагарчинскую среднюю школу. А спустя шесть лет в 1986-м году исполнил своё большое желание – поступил учиться на исторический факультет Оренбургского государственного педагогического института. Учиться в институте было, конечно, интересно, но главное состояло в ином – после его окончания я снова попал в школу. Стал учителем, встал по другую сторону школьных баррикад…