Как во сне, или Идиллия дюн
В этот раз как-то незаметно пролетело время в пути — мы быстро добрались до места. Казалось, только выехали из дома, — и вот уже на месте: распаковываемся, выгружаем багаж; я устанавливаю мангал, собираю принесённые штормом и прибоем сухие ветки для розжига, а жена раскладывает продукты, сервирует столик; дети наперегонки бегают друг за другом, играются, смеются.
Какое счастье выбраться всей семьёй в уик-энд на природу! Да ещё какую! Побережье Орегона — наши излюбленные места. Здесь отдыхаешь душой. Тут я ощущаю себя самым счастливым человеком на свете. Наблюдая за весёлыми детьми и любимой, довольной супругой, я испытываю блаженство. В такие минуты мне даже не вериться, что это я, и что всё происходит со мной наяву. Солнце, океан, дюны, сосны, дым костра, семья — всё будто сон. И до того становится хорошо и приятно на сердце, что хочется кричать от восторга об этом на весь мир.
Жена с детьми пошли купаться, а я остался «кочегарить», предаваясь воспоминаниям и любуясь океаном. Когда дети вдоволь накупались, захотели играть в волейбол, и жена увела их за дюну, чтобы не мешать мне.
Когда аппетитный запах жареного мяса достиг носиков детей, дочь воскликнула: «Вкусняшками пахнет, папа!» В ответ я попросил, чтобы они долго не заигрывались, потому что мясо вот-вот, и будет готово. Дети любят играть в волейбол. Особенно дочка. Сыну игра нравится лишь до того момента, пока мяч находится в его руках. Как только он теряет его, и ему приходиться за ним бежать, интерес к игре у малыша мгновенно пропадает.
Я готовил и следил за парящим в воздухе мячом, который периодически выныривал из-за дюны, на миг зависал в воздухе и падал обратно. Затем слышался хлёсткий удар о чьи-то ладони, и через мгновение мяч снова выныривал и возвращался обратно, исчезая за песчаным холмом. Иногда кто-то из детей терял мяч, не сумев правильно его отбить, — на некоторое время игра прекращалась; слышался смех дочери и обидчивые причитания сына, которому в очередной раз приходилось идти за укатившимся непослушным мячом. Спустя время игра возобновлялась: над дюной снова, описывая дуги, летал мяч: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…
Вскоре стейки были готовы, я выложил их на широкое блюдо, а на освободившееся место на решётке разложил маринованные рёбрышки.
Вверх-вниз, вверх-вниз… Задорный смех… Вверх-вниз…
Пока готовились рёбрышки, откупорил бутылку вина, разлил по бокалам: себе и супруге; детям открыл упаковку с ананасовым соком. Затем накрыл полотенцем блюдо с мясом, чтобы не садились всякие насекомые, и позвал всех к столу. Мяч больше не парил над дюной, стихли голоса — видимо, их что-то отвлекло от игры. «Эй, голодные рты, прошу всех к столу! Всё готово!» — позвал я снова, и в последний раз открыл крышку, чтобы перевернуть рёбрышки: они тоже были готовы. Сел за стол, стал ждать. Что они там делают? Даже про пикник забыли. Опять позвал — тишина. «Ну, озорники, в прятки, что ли, решили поиграть?» — подумал я.
Когда прошла минута, и никто так и не откликнулся, пришлось за ними идти. Я поднялся на вершину дюны и посмотрел вниз — никого; поблизости — тоже. Только свежевытоптанный круг на песке рядом с густым островком кустарника указывал на то, что на этом месте они только что играли. За кустом возвышалась другая дюна, более высокая, своей вершиной заслоняющая горизонт. Возможно, они спрятались за ней. Я снова окликнул — в ответ молчание. Может за кустами спрятались? Если так, то странно, почему сын до сих пор ничем не выдал себя. Он не умеет долго прятаться; обязательно что-нибудь шёпотом скажет или засмеётся. Но сейчас — почему-то — полная тишина... И пустота. Понимаете, когда рядом кто-то есть, это чувствуется. Присутствие человека в тёмном помещении или притаившегося за углом всегда «слышится». А тут — только шум прибоя и монотонный рокот набегающих волн — с одной стороны, и печальный шелест крон сосен, с другой.
Я спустился вниз, подошёл к кустарнику, стал осторожно обходить его. Туда же уходили и следы детских ног. Несомненно, мои проказники прячутся именно там. Ага, вот и первая улика: сандалий сына. С застёгнутым ремешком. Ладно, думаю, так спешил спрятаться, что потерял обувь. Через пару шагов из-за поворота показалась ступня супруги. Пяткой вверх. Значит, лежит на животе. Я присел, начал подкрадываться гуськом. Вот и голень — подколенная выемка — бедро и… И всё! Больше ничего... не было.
Только нога.
Правая.
Оторванная.
От страха я оцепенел. Хотел закричать, но рот, как песком наполнили: получилось выдавить из себя лишь коровье мычание. Нужно было идти дальше, но онемевшие ноги не слушались; точно калека, я кое-как переставлял атрофированные конечности по вязкому песку, и мне показалось, что расстояние в три ярда я преодолевал полчаса. Но, всё же, шёл. Дрожал и шёл, нутром чуя, что вряд ли за кустами найду своих детей в полном здравии. Как-то быстро начало смеркаться, хотя было десять утра. И почему-то смотреть в сторону леса не хотелось — из его чёрной глубины веяло холодом.
Когда я увидел второй сандалий сына, то закричал на всю округу, да так громко, что вспугнул ворон, которые тучей взметнулись с сосенных веток. Испачканный кровью сандалик был надет на… на оторванной по колено ножке. Поодаль лежала дочь. Она была… была без…
В ушах зазвенело. Я истошно кричал и выл, не в силах оторвать взгляд от того, что осталось от моей семьи, пока...
Пока кто-то не дотронулся до меня… Отчего я проснулся.
— Ты чего, Стэн? — Ли, моя жена, тормошила меня за плечо.
Тяжело дыша, я смотрел на потолок: мерещилось, будто он опускается на меня. Сознание с трудом перестраивалось на явь: казалось, что одной ногой я всё ещё там, на горячем песке среди дюн. Господи, как хорошо, что это всего лишь сон! Удары сердца отдавались в висках.
Когда полностью проснулся и твёрдо осознал, что нахожусь дома, повернулся к жене. По выражению её лица понял, как сильно напугал её своими криками.
— Страшный сон приснился… — попытался успокоить её.
— Да уж…
И хотя я уже испытывал облегчение от того, что кошмар оказался сном, на всякий случай поинтересовался: — Как дети?
— Иду будить их. — Она поцеловала меня и поспешила вниз, в детскую.
«Вот дерьмо! — выругался про себя. — Надо ж присниться такому, да ещё перед отъездом».
Сегодня первый уик-энд в этом году, который мы решили провести на побережье. Открываем сезон: едем на орегонские дюны, на наше традиционное семейное барбекю. Мы не были там с осени прошлого года. Вот надо же, такое мероприятие — и такой паршивый сон. Тьфу, ты!
Постепенно я вернулся в реальную действительность. Снизу доносились голоса: недовольный сынишка захныкал, отказываясь просыпаться (ему четыре годика, зовут Вильсон); Ли пытается его взбодрить, рассказывая про море и большие волны; дочь Мерил, ей семь лет, ушла в ванную. Хотя страшные картины кошмара ещё продолжали обрывками кружиться в памяти, как назойливые мухи, я благодарил Бога, что это был сон. «Никаких предрассудков, ковбой, — боролся я со своей неуверенностью, — это всего лишь тупой сон. Надо собираться в дорогу и ехать. Мы так долго ждали этого дня».
Скоро я поднялся с кровати и поспешил вниз.
Было шесть утра, когда мы запихнули последний свёрток в багажник «Джипа» и через минуту тронулись в путь. Ещё через пятнадцать минут покинули Юджин и по 126-ой хайвэй помчались на запад.
Раньше ездили через Ридспорт, пользуясь южной 38-ой дорогой. Но этот путь длиннее. Через Флоренс, по 126-ой, и короче, и интереснее. Там, на всём протяжении извилистой трассы, такие красивые пейзажи открываются, что словами не передать. По этой дороге хочется ездить и ездить. Горно-холмистые лесные пейзажи никогда не приедаются. А ещё хочу сказать следующее: такие вот минуты, когда я еду со своей семьёй в машине на отдых, одни из самых лучших и трогательных моментов в моей жизни. Во время таких автопутешествий я чувствую себя счастливей всех счастливых, ощущаю себя самым лучшим семьянином, у которого самая прекрасная жена и самые лучшие дети. И тогда мне хочется похлопать себя по щекам, чтобы убедиться: а не сплю я? Ведь подобная идиллия может быть не иначе, как только во сне. Но нет, ущипнув себя, убеждаюсь: вокруг — реальность, а сам я что ни на есть самый наисчастливейший родитель и муж.
— Ну, ты и стонал сегодня, дорогой, — Ли напомнила про сон. — Думала, своими завываниями ты и детей разбудишь. Тебя резали во сне, что ли?
— Приснится же ерунда… — Хотя ночной сон уже не пугал меня, постепенно растворяясь в прошлом, я всё же поёжился: такое ощущение, будто сюжет из кошмара повторяется: мы же едем отдыхать на тихоокеанское побережье, на то самое место.
— Что же такое страшное моему мальчику приснилось? — Ли погладила меня по голове.
— Забыл. — Я соврал. Ну не рассказывать же мне содержание сна, описывая их гибель! К тому же, мы едем на то же самое место. Подобное совпадение напугает Ли. Она может расценить это, как плохую примету. Поэтому я отшутился: — Домовой приснился.
— Да уж. Меня бы домовой так не напугал, как твои стоны…
— Дамаёй, дамаёй! — позади нас послышался голос Вильсона.
— О, кто там проснулся? — мы с женой воскликнули в один голос.
— Мы где? — Мерил тоже проснулась, стала потягиваться и озираться по сторонам.
— На полпути, — ответил я, и уточнил: — Не ты ли научила брата этому слову?
— Какому?
— Откуда он знает про домового?
— Не знаю.
— Да ладно тебе, Стив, может, услышал наш с Мерил разговор, когда она пересказывала мне сюжет ужастика, — закрыла тему Ли.
— Пить хоцю, мама. — Сын стал пытаться освободиться от ремней, чтобы выбраться из детского кресла.
Ли попросила дочь открыть сумку и достать братику бутылку с напитком.
— Пап, волейбольный мячик взяли? — спросила Мерил, откручивая пробку на бутылке.
Меня передёрнуло — вспомнился парящий над дюной мячик во сне.
— Взяли, — сухо ответил я.
Когда Мейплтон остался позади, салон автомобиля стал наполняться просоленным воздухом: долгожданным, неповторимым, романтическим, освобождающим от плена цивилизационной замкнутости и погружающий в самую что ни на есть настоящую свободу. Запах песка, водорослей и морской воды вперемежку со смолистым хвойным запахом, — необыкновенное сочетание ароматов. И незабываемое. Ещё за двадцать-тридцать миль до побережья слышен запах океана; он проникает в салон даже через закрытые окна. Обожаю этот солёный воздух. И скучаю по нему всю зиму. Так, наверное, оказавшись на внутриматериковой части суши, по морю скучает старый моряк, сошедший на берег по выслуге лет.
— Пап, а мы едем «на наше место»? — уточнила Мерил.
— На наше, — ответила за меня Ли.
«Наше место» находится южнее Флоренса, на территории национального парка. По 101-ой дороге, не доезжая полмили до озера Лост, есть незаметный поворот направо, на лесную дорогу, въезд на которую перекрыт погнутым металлическим шлагбаумом. Но эту преграду можно аккуратно объехать; только желательно, чтобы в этот момент вас никто не увидел: въезд на территорию парка запрещён. Но иногда же можно похулиганить. Просто до «нашего места» идти пешком далековато, к тому же с тяжёлой поклажей, да по песку тащиться — трудновато. А вот полноприводный старина «Джип» доставляет нас туда быстро и без труда. Недолго петляем по лесной дорожке, а затем без проблем проезжаем через барханы к самому берегу, к «нашему месту», где нет ни людей, ни туристов: безмятежно, тихо и безлюдно.
Спустя час пятьдесят минут после выезда из Юджина, мы были на своём излюбленном месте: на овальной полянке между двумя дюнами. Благодаря этим дюнам ни нас, ни машину со стороны не видно: ни с севера, ни с юга. Зато перед нами открываются великолепнейшие виды: с западной стороны — Тихий океан, с восточной — сосновый бор: густой, тёмный, точно дремучий лес тайги — загляденье. Как грозный адмирал, лес величественно возвышается над дюнами и незримыми глазами следит за Тихим океаном, в то же время, оберегая покой отдыхающих людей. Вообще, это самое уединённое на всём побережье парка место. Сюда редко кто заглядывает, в особенности рейнджеры. Они-то нам здесь ну никак не нужны. Как я уже отмечал, помимо того, что на транспорте сюда въезжать нельзя, разводить рядом с лесом огонь тем более запрещено. Но мы идём на риск, и до сих пор нам везло. Кстати, это уютное местечко мы с женой приметили ещё восемь лет назад, когда впервые отдыхали здесь. С тех пор считаем его «нашим местом». И если пикник, то только сюда.
Мы выгрузились за полчаса, разложили столик, собрали барбекю и приготовили хворост. Пока дети, как всегда, играли «в догонялки», бегая по дюнам, Ли приготовила лёгкий перекус, а я — разжёг мангал.
Погода выдалась ясная, тихая и безветренная. Яркое майское солнце всё выше и выше поднималось над кронами сосен, и с каждой минутой становилось жарче. Хорошо, что прихватили с собой зонт. Прохладу здесь можно найти только в одном месте: в чащобе, под соснами. Уж там тень, так тень. Через густые кроны ни один лучик не проникает.
Я бросил взгляд на сосны и впервые ощутил тревожность, вызванную световым контрастом, которого я раньше не замечал: солнечный, яркий свет тут, на берегу, и кромешная тьма там, в лесу. Мне вдруг вспомнился жуткий лес и валежник из кинговского «Кладбища домашних животных».
Ли с детьми убежали купаться, я — у плиты. В этот момент у меня появилось ощущение дежавю — будто был я здесь недавно и точно так же стоял возле мангала. Вспомнился сегодняшний сон. Естественно, я не стал себя запугивать, как подросток после просмотра ужастика, а трезво посмотрел на вещи: сны не сбываются, и нет никаких вещих снов, всё это сказки. Прогнав из головы дурные мысли, я сосредоточился на жарении стейков. От них, кстати, уже исходил приятный запах.
Накупавшись, дети стали играть в волейбол. Когда Вильсон не справился с первой подачей и отправил мяч прямиком на крышу «Джипа», Ли поспешила перевести детей за дюну, подальше от места пикника, и осталась сама играть вместе с ними.
Я продолжал готовить, поглядывая на парящий над дюной мячом. Он взлетал, достигал наивысшей точки, зависал на секунду и падал обратно, скрываясь за холмом. Слышался удар, и мяч снова появлялся, описывая дугу. Один раз он перелетел через дюну и скатился на полянку, остановившись рядом со мной. Мне пришлось отвлечься, поднять мяч и отправить обратно им.
Пока они там играли, смеялись и шутили, мне так хорошо и покойно было на душе, что я почувствовал себя самым счастливым человеком на земле. Аж гордость пробирала за своё благополучие. Свет в глазах детей и жены, — ни это ли самое главное? А что мне ещё для полного счастья надо от жизни? Такие вот автопутешествия, пикники в кругу семьи, — они так заряжают, так сплачивают, вдохновляют. Подобные события не забываются. Никогда. Эти счастливые минуты всегда хочется вернуть, повторить. Не потому ли мы снова и снова возвращаемся к океану и дюнам, чтоб забыть обиды и трудности, а заодно насладиться романтикой, любовью, идиллией и поверить в безоблачное будущее.
Я не сразу заметил, как стихло. Мяч над дюной не парил. Чем они там увлеклись?
Мясо было готово. Я выложил стейки на блюдо, а на решётку разложил следующую порцию. Аппетитный запах вызывал голодное урчание в желудке.
— Дети-и! — крикнул я, откупоривая бутылку вина. — Бегом к столу! Вил, быстрее, а не то чайка украдёт твой кусо-ок!
Обычно детвора, только услышав мой призыв, тут же мчится наперегонки, спотыкаясь и падая, к столу, чтобы первым занять самое удобное место и выбрать самый сочный кусок мяса. А тут, прошла минута, другая — и никого. Притаились, что ли, от меня?
— Эге-ге-ей! Ли, Мерил, где вы? Поспешите, а то остынет… всё… — Я не заметил, как поднёс ко рту бокал вина и, не сводя глаз с верхушки дюны, небольшими нервными глотками осушил его. — Вы что, прячетесь? Ну, сорванцы, сейчас я вас найду-у…
Я поднялся на холм и…
/как во сне… /
на другой стороне, внизу, никого не увидел. Только вытоптанный круг на песке от следов, где только что они играли. Между дюнами рос густой широкий кустарник округлой формы, и я решил, что мои проказники спрятались за ним: на это указывали и отпечатки ног, которые вели туда. Прислушался. Думал, услышу хихиканье Вильсона. Но нет, тишина. В лесу хрустнула ветка, и с ближайшей сосны упало несколько шишек — то взлетела крупная чёрная птица.
«Ч-чёрт…» — я начал беспокоился, в голову полезли дурные мысли, стало некомфортно. Да что там — некомфортно, признаюсь честно: я здорово испугался. Так страшно мне было в детстве, когда приходилось выключать свет перед тем, как лечь в кровать, потому что выключатель располагался у входной двери, а погасив свет, нужно было возвращаться обратно через всю комнату в полной темноте, опасаясь, что тебя кто-нибудь сейчас схватит.
— ХВАТИТ, СЛЫШИТЕ!!! — мои слова громким эхом отразились в сосняке, и казалось, это не я, а кто-то другой кричит из чащобы. Господи, ни дети, ни жена никогда не слышали такого моего голоса, такой злой интонации. Это была даже не просьба прекратить игру в прятки — это был мой ПРИКАЗ.
— Чего разорался? — позади меня донёсся мужской голос, и я чуть не наложил в штаны. — Что случилось? Кого потерял?
Внизу, возле мангала, стоял мужчина сорока лет (слава Богу, не рейнджер!) и внимательно смотрел на меня. В одной руке он держал пластмассовое ведёрко, другой придерживал перекинутые через плечо рыболовные снасти. Я машинально попросил его помочь мне найти мою семью.
— Где они? — Рыбак взобрался на дюну и встал рядом со мной. — Где они?
— Там, — дрожащим пальцем я указал на кусты; при этом трусость свою не пытался скрывать.
— И что? В чём проблема? — Он с подозрением посмотрел на меня.
— Боюсь, — стесняясь, ответил я, и отвёл глаза.
— Э-эх! — Он соскользнул по склону вниз и пошёл к кустарнику.
Я остался. По мере того, как рыбак обходил кусты, выражение его глаз менялось. У меня затряслись поджилки. Вдруг он резко остановился и выпученными глазами уставился на что-то, что находилось у него под ногами… Потом затрясся всем телом, простонал и посмотрел на меня глазами, полными ужаса и отчаяния; и боком попятился прочь от того места к противоположной дюне, по крутому склону которой принялся спешно карабкаться вверх на четвереньках, не сводя с меня безумных глаз. Несколько раз он тщетно пытался подняться на вершину, но его ноги пробуксовывали на месте и, не находя твёрдой опоры, бедолага всё время соскальзывал и скатывался вниз; и тут же снова взбирался, как можно глубже погружая пальцы в толщу песка, безуспешно пытаясь удержаться на склоне. Но снова падал. И всё время мычал, нечленораздельно повторяя одно и то же, одно и то же: «Не надо… прошу вас, не надо, прошу!» Наконец, достигнув вершины, рыбак, не поднимаясь, перекатился через неё и скатился вниз, исчезнув на время, пока не показался снова на вершине следующей дюны. Так, перебегая с одной на другую, он бежал по дюнам, теряя свои снасти, пока не исчез из поля моего зрения. И только нечеловеческое мычание некоторое время продолжало доноситься издалека, пока его не поглотил шум приливных волн.
Оставшись один на один со страхом и… кустами, я почувствовал панику, и готов был потерять сознание: мир закружился перед глазами. «Что он там увидел?» — спрашивал я. Хотя, уже догадывался, что он мог там увидеть. Однако, теплилась надежда: рыбак мог увидеть за кустами что угодно, возможно, и не моих жену и детей вовсе… «Это дерьмовый сон, всего лишь грёбаный сон…», — пытался я вразумить себя. Только чувство отцовства заставляло меня оставаться и не покидать это место. Убежать, не выяснив, где моя семья, я не имел права. Наконец, долг и ответственность победили мой страх — я неохотно, но всё же заставил себя спуститься с дюны и приблизился к кустам.
Кустарник надо было обойти по кругу. Я молился, чтобы дети и Ли прятались в любом другом месте, но только не кустами: теперь кажущими зловещими, мёртвыми. В надежде, что их за ними нет, оглянулся, посмотрел на сосны. Может они прячутся там. Но безмолвный чёрный лес был не лучше кустов. От него тоже исходил могильный холод. И туда идти я не решился.
— Эй, вы где? — тихо спросил я, скорее для того, чтобы отпугнуть того, кто, возможно, мог прятаться за кустарником. И мне стало стыдно за свою трусость. «Это всего лишь сон, придурок. — Я пытался взять себя в руки. — Ну, давай же, иди, трусливая девчонка. Там твои дети», —
Во сне я обходил кустарник против часовой стрелки. Сейчас решил обойти слева. Пройдя пару шагов, показался волейбольный
/как во сне… /
мяч… Порванный (разорванный, разгрызенный) в клочья. Я перешагнул через его ошмётки, и следом появилась обутая в сандалик правая нога моего сына — носком вверх. Значит, Вильсон лежит на спине,
/должен лежать на спине/
хотя в таком положении тела дети не прячутся, никогда так не прячутся. Надеясь на чудо, я сделал полушаг, ожидая увидеть туловище. Но кроме оторванной по колено ноги, там ничего не было. Рядом валялся второй сандалик, слетевший с левой ножки — и это было всё, что осталось от моего мальчика. Обезумев от злости, дрожа от страха, я пошёл дальше по кругу, покуда не показались ноги моей Ли. Мне видно их было по колено. Я остановился. Остальную часть тела — я молил бога, чтобы она там присутствовала — заслоняли кусты. Подавляя вопль, я упал на песок и зарыдал от отчаяния, глядя на ступни Ли: 36 размер, светло-розовый лак на ногтях, тонкая золотая цепочка на щиколотке… Начал ползти по-пластунски. Вот показались бёдра… сиреневые трусики купальника... животик и… всё… Всё! Остальная часть моей Ли отсутствовала. На её месте — окрашенная кровью песчаная каша, от которой в сторону сосняка кровавой бороздой уходил широкий след на песке. Подобный след образуется, когда что-то большое и тяжёлое — или кого-то — тянут волоком. Я поднялся и проследил взглядом кровавую «тропинку», которая уходила в сторону леса и, петляя между соснами, исчезала в темноте густой поросли.
В голове вспыхнул и погас красный свет, ослепив меня. Я не чувствовал ног — они превратились в тряпки. Из глубины леса стали доноситься противные хлюпающие звуки, похожие на... Да-да, это были тошнотворные, чавкающие, хрустящие звуки пережёвывающихся косточек. Когда послышался стон дочери, я истошно заорал на весь Тихий океан. И продолжал, продолжал кричать до хрипоты, не смея отвернуться от леса. Мне надо было отсюда бежать, но я впал в ступор, не мог пошевелиться. И только ноги, которые как будто ожили первыми, смогли оторвать мой взгляд от сосняка, — потому что помимо моей воли, они побежали, унося моё тело прочь от этого места: от дюн, от сосен, от Орегона.
Как Форест Гамп, я целеустремлённо побежал, не оглядываясь, вдоль берега на юг. Иногда кричал, иногда плакал и кричал. Этот отрезок времени я смутно помню: как переплывал устья многочисленных рек и речушек, впадающих в океан, как перепрыгивал через прибрежные камни и поваленные деревья; как преодолевал утёсы и овраги… Я бежал, не обращая внимания на людей, отдыхающих на пляжах. Сколько дней бежал, не знаю; где отдыхал, спал ли, — не помню. Широкие проливы перебегал по автомобильным мостам; бежал мимо маленьких и крупных прибрежных городов. Меня пытались останавливать люди, но я или вырывался из их рук, или просто сбивал их, как кегли в боулинге. И продолжал бежать, бежать, бежать…
Держась береговой линии, я мчался до тех пор, пока надо мной не начал кружить бреющий вертолёт, а со стороны океана не появились сопровождающие меня катера; бежал, покуда выстроенные поперёк пляжа Литбеттер в Санта-Барбаре, в Калифорнии, вереницы лос-анджелесских полицейских машин не преградили мне путь…
Но об этом мне рассказали много позже.
Намного.
В психиатрической больнице Напа.
КОНЕЦ
Свидетельство о публикации №224020400957