Глава 9 Мамонт

 

                «Здравствуй, племя младое, незнакомое!»
                Шутливое приветствие деда Васи, пенсионера
                союзного значения.

      У тещи большая радость: намедни приехал «городской» племянник, и все сбились с ног.

      Дмитрию чуть больше двадцати, он хорош собой, он недавно из армии, он сын преуспевающих родителей, и его приняли с распростертыми объятиями и по полной программе.
 
      Свояк побежал за бутылкой, тесть зарубил и ощипал гуся, но племяш оказался непьющим вегетарианцем:
- Как вы можете поедать трупы?
 
      Теща охнула и помчалась к парничку  за огурчиками. Свояк заржал на весь двор:
- Опять дурят!
- Кого? – смутилась теща.
- Меня; сказали, что мамонты давно вымерли.
 
      Тесть, пытаясь загладить бестактность свояка, пригласил Диму замесить раствор для строящегося курятника…
 
      Поправил дело сам свояк: открыл, наконец, бутылку, и они с тестем быстро создали во дворе непринужденную атмосферу. Сбегали еще, а Диму отправили, поручив присмотру соседского паренька, на танцы, где он и был поколочен слегка аборигенами; исключительно, из спортивного интереса.
   
      На четвертый, примерно, день прислали бедолагу ко мне со строгим наказом разнообразить досуг племянника рыбалкой. Он явился часам к двум пополудни, когда я, еще не совсем проснувшись, смотрел новости и хлебал чай. Димка уселся на диван и отчетливо ругнулся:
- Хоть вздохну у тебя. Совсем в дурака превратили. Посадят в центре, а говорят между собой. В туалет сбегать некогда.
   
      Я порадовался его наблюдательности. Заметил-таки парень главную особенность родственных приемов: внимание только телу и пренебрежение личностью. Я тогда еще не понимал, что у родственников просто сработал защитный рефлекс, потому что личность оказалась далеко не заурядной.
 
      Мне-то казалось, что юноша не безнадежен, что даже из вегетарианца еще может вырасти нормальный человек, но он тут же опроверг мою догадку, начав доказывать благотворное влияние буддизма, йоги; хатха-йоги как отдельного вида йоги и различных видов самосовершенствования личности в качестве пути к вечному блаженству - нирване.
 
      Я пока не возражал, но Дмитрий заговорил о самурайских мечах, китайских курительных палочках и смешал в кучу Индию, Китай, Японию и весь Ближний Восток. У меня язык зачесался спросить по-бендеровски: «Из какого класса гимназии тебя выгнали за неуспеваемость?» Воспитание победило – не спросил. А зря!
 
      Он не умолкал, пока я грузил машину, болтал дорогой. Приводил примеры благочестия тибетских лам, когда я на лодке неосторожно приближался к берегу. Сначала я пытался возражать, отыскивал аргументы и доводы, потом начал откровенно насмехаться:
- Дим, тебе в армии, наверное, здорово доставалось от сослуживцев?
- Конечно, доставалось. Кстати, веротерпимость индусов, она общеизвестна, она не требует доказательств, вот, к примеру…
 
      Наступала ночь, и мне, волей-неволей, пришлось выбираться на берег. А так как я не отличаюсь «веротерпимостью», то попробовал осадить тещиного племянника:
- Дима, ты уже давно мог бы разжечь костер. Это гораздо полезнее, чем болтаться по берегу и доставать меня своими идеями. Эти проповеди интересны тебе, а я только упражняюсь в остроумии. Давай займемся костром, и к утру, если всю ночь будешь смотреть на огонь, откроешь для себя одну или несколько вечных истин. Поверь, так всегда бывает.
 
      Короткая эмоциональная речь, я всегда вспоминаю о ней с удовольствием, показывает, насколько завел меня парень своими бреднями. Очень утомительная сегодня рыбалка.
 
      Костер разводил, естественно, я. Светлый момент наступил было, когда Дима развернул «тормозок», снаряженный заботливыми тещиными руками: огурчики, вареная картошечка, зеленый лучок, пирожки, булочки - глаз не отвести.
- Пыталась подсунуть колбасы, сала. Я ей сказал, что преступно есть себе подобных, - он глянул на меня глазами Льва Толстого, а я сглотнул слюну и непроизвольно заскрипел зубами.

      Ночью Дмитрий сидел у костра и думал «о вечном», а я вскакивал каждые полчаса, опасаясь, что великомученик по гуманистическим соображениям отпустит наловленную с вечера рыбу; заодно подбрасывал в костер дровишек. Дмитрий, углубленный в свой внутренний мир, сидел истуканом.
 
      Ни свет ни заря я столкнул лодку в воду. Дима изрек:
- Можно бесконечно долго смотреть на пламя костра и на бегущую воду.
 
      Я только вздохнул и поплыл к сетям. Улов оказался хорошим. Вдоволь насмеялся, вспоминая «вечную истину». Наверное, мальчик думает, что я в жизни ничего не читал, пожилым родился, а молодым никогда не был. Как же? Протестовали! Молодым свойственно протестовать: даже при отсутствии видимых поводов, молодые протестуют против отсутствия видимых поводов.
   
      Мои приятели-студенты свои стихи, не предназначенные для печати (кому бы они были нужны в печати?), буквально, пропитывали святой водой и подавали курящиеся ладаном творения «на ура». Лучше их святейшей стряпни шли только сексуально-романтические творения неофитов. И правильно: церковь была под запретом, а секса в стране и вовсе не было.
 
      С восходом солнца отправились домой. Дмитрий дремал, длинные светлые тени деревьев, пересекающие асфальт, рябили в глазах. Я чувствовал себя свежим и бодрым. Хотелось жить, что-то делать. Наверное, в речах племянника есть некий скрытый жизнеутверждающий смысл.
 
      Около тещиных ворот Дмитрий вылез, а я не отказал себе в удовольствии досказать «истину»:
- Еще можно бесконечно долго смотреть, как работают другие.
 
      Дмитрий появляется у меня ежедневно после обеда и рассуждает о любви-нелюбви к ближнему в свете последних тибетских решений.

      На рыбалку я уезжаю часа на три раньше обычного, пока тещин племяш еще не закончил обедать.